Дореволюционная историческая и общественно-политическая мысль о дипломатии России на Ближнем Востоке в начале 30-х годов XIX века

Как показывает история, Ближний Восток всегда являлся одной из самых горячих точек нашей планеты, ареной столкновения мировых империй и ведущих держав. Особенно остро их интересы сталкивались в зоне Проливов, игравших огромную роль в экономическом, политическом и культурном развитии стран Средиземноморско-Черноморского региона. Вмешательство России в первый турецко-египетский конфликт 1831−1833 гг. явилось тому ярким примером.

Взгляды на внешнюю политику страны составляют существенную часть мировоззрения общества, способствуют росту его национального самосознания, а также более глубокому пониманию своей политической и социальной роли в изменяющемся мире. Сегодня, в условиях обострения ряда геополитических проблем, взаимоотношения России с международным сообществом приобрели особенно важный характер. Большое значение для выработки конструктивного взаимодействия с ним приобретает опыт прошлого, когда влияние общественных кругов на правительство способствовало решению государственных внешнеполитических задач.

Современная историческая наука пересмотрела многие устоявшиеся концепции внешнеполитической истории Российской империи, в том числе со стороны дореволюционной отечественной историографии и общественно-политической мысли. Итоги этой работы позволяют утверждать, что отечественная историко-публицистическая литература периода обладала заметной историографической и источниковедческой ценностью.

Объектом исследования является историческая и публицистическая литература второй трети XIX — начала XX вв., характеризующая русско-турецкие отношения на Ближнем Востоке накануне и в период вмешательства России в первый турецко-египетский конфликт 1831—1833 гг.

Предмет исследования — исторические и общественно-политические концепции второй трети XIX — начала XX вв. в отношении действий российской дипломатии в регионе в указанный период, отразившие основные тенденции и результаты их теоретического и практического осмысления.

Хронологические рамки исследования. Нижняя граница определяется окончанием русско-турецкой войны 1828−1829 гг. Характер научных и общественно-политических концепций в отношении русско-турецких связей начала 1830-х гг. был подготовлен специфическими представлениями российского общества, сложившимися в условиях провозглашения новых принципов восточной политики России накануне заключения Адрианопольского мира. Конечная хронологическая грань приходится на 1917 г. и завершает цельный в интеллектуальном плане отрезок времени.

Территориальные рамки исследования определяются местом издания публикаций. Нами использовались материалы как столичных (Санкт-Петербург, Москва), так и провинциальных (Вильна, Киев, Одесса, Харьков, Баку, Нижний Новгород и других) городов Российской империи в рамках административных границ исследуемого периода, что позволило предпринять попытку комплексного исследования представленной проблемы.

Степень изученности темы. Научную литературу, в которой нашли отражение историографические аспекты исследуемой темы можно разделить на следующие группы: а) издания дореволюционного периодаб) работы 1917;1991 гг.- в) современные исследованияг) труды зарубежных авторов.

Обращаясь к формированию исторических концепций, ставших предметом последующего историографического анализа, отметим, что до конца 1850-х гг. они носили официальный, консервативный характер, одобряли внешнеполитическую программу правительства, подчёркивая идею о призвании России быть заступницей и покровительницей восточных христиан и славянства в целом, В исторической науке исследуемой проблемы касались И. И. Ивановский, В. В. Григорьев, И. В. Вернадский, М. П. Погодин, Н. Г. Устрялов и другие авторы1. Публицистика, представленная более многочисленными материалами, включала работы В. Ф. Булгарина, В. Н. Олина, Д. В. Похорского, Ф. И. Веймара, И. Г. Кулжинского, А. А. Гаряйнова, В. А. Черкасского, P.M. Зотова и других, в том числе участников и современников описываемых событий2.

1 См. напр.: Ивановский И. И. О началах постепенного усовершенствования государства. СПб., 1837- Григорьев В. В. Об отношении России к Востоку. Одесса, 1840- Вернадский И. В, Политическое равновесие и Англия. М., 1854- Погодин М. П. Историко-критические отрывки. Вып. I. М., 1846- Он же. Мысли о восточном вопросе с точки зрения религиозно-исторической // Московитянин. 1854, № б. С. 113−116- Устрялов Н. Г. Историческое обозрение царствования государя императора Николая I. СПб., 1847.

2 См. напр.: Булгарин В. Ф. Картина войн России с Турдиею. В 3-х ч. Ч. З. Картина войны России с Турцией в царствование императора Николая I, СПб., 1830- Олин В. Н. Картина восьмилетия России, с 1825 по 1834 г. СПб., 1833- По-хорский Д. В. Российская история. М., 1837- Российская эскадра, пришедшая для защиты Константинополя // ЗУКММ. 1838. Вып. XIV. С. 306−338- Соковнин Н. М. Письмо из лагеря Функиляр-Силеси в Петербург // ЖЧВВУЗ. 1838. Т.ХШ. № 51. С. 277−279- Кулжинский И. Г. О значении России в семействе европейских народов. М., 1840- Га-ряйнов А.А. О восточном вопросе. СПб., 1854- Тенгоборский Л. В. Об англо-французской политике в восточном вопросе. СПб., 1854.

Цензурные ограничения, а также отсутствие доступа историков и публицистов николаевской эпохи к документальным материалам снижали степень репрезентативности публикаций. Это приводило к совпадению высказанных оценок с официальной правительственной линией. Работы носили описательный характер и не преследовали задачу историографического осмысления вопроса. В то же время они отразили начальный этап изучения восточной политики России второй четверти XIX в.

Во второй половине XIX — начале XX вв.

введение

в научный оборот многочисленных архивных источников привело к расширению исторических знаний по проблеме, возникновению её первых историографических концепций. В этот период сформировались исторические взгляды Н. П. Барсова, И. В. Григоровича, Н. А. Попова, С. Е. Рождественского, С. М. Соловьёва, С. С. Татищева, JI.A. Камаровского, Ф. Ф. Мартенса, С. А. Жигарева, С. М. Горяинова, Д. И. Иловайского, В. О. Ключевского, Н. И. Кареева, С. Ф. Платонова, М. А. Полиевктова, Л.И. Гальберштадта3 и других авторов4.

Из ряда публикаций следует выделить исследование С. А. Жигарева, в котором учёный раскрыл исторические представления Н. А. Попова, Ф. Ф. Мартенса, Я.Н. Бут-ковского, С. С. Татищева, А. Н. Штиглица, JI.A. Камаровского по восточному вопросу5, обратил внимание на общественно-политические концепции Е. М. Феоктистова, П. К. Щебальского, В. Ф. Корша, А. Н. Пыпина и других6.

В начале XX в. краткий обзор вышедших публикаций дал историк В. Э. Грап барь. Подчеркнём характер его труда, который представлял собой рецензию на вышедшую в 1907 г. работу С. М. Горяинова. По мнению рецензента, несмотря на то, что она была посвящена истории вопроса о проливах с конца XVIII до последней четверти XIX в. и основывалась на привлечении новых документальных источников, в ней.

3 См. напр.: Барсов Н. П. Славянский вопрос и его отношение к России. Вильна, 1867- Григорович И. В. Записки по новейшей истории (1815−1856). СПб., 1869- Попов Н. А. Россия и Сербия. 4.1−2. М., 1869- Рождественский С. Е. Отечественная история. Курс средних учебных заведений. Вып. 2. Новая Россия. СПб., 1870- Соловьёв С. М. Восточный вопрос // История падения Польши. Восточный вопрос. М., 2003. С. 307−365- Татищев С. С. Внешняя политика императора Николая I. СПб., 1887- Жигарев С. А. Русская политика в восточном вопросе. Т. I-II. М., 1896- Горяинов С. М. Босфор и Дарданеллы. СПб., 1907; Ключевский В. О, Сочинения. В 9 т. T.V. Курс русской истории. 4.5. М., 1989; Полиевктов М. А. Записки по истории России в XIX в. 4. I-II. СПб., 1911; Гальберштадт Л. И. Внешняя политика России в царствование императора Николая I // Три века. T.VI. Репр. изд. 1913 г. М., 1995. С.46−71- Он же. Восточный вопрос в первой половине XIX в. // Книга для чтения по истории нового времени. T.V. М., 1917. С. 417−476.

4 См. напр.: Бутковский Я. Н. Сто лет австрийской политики в восточном вопросе. Т. I-II. СПб., 1888- Богословский М. М, История России в XIX в. Вып. 2. М., 1914. С. 163−239- Таубе М. А. Восточный вопрос и австро-русская политика в первой половине 19 столетия. Пг., 1916.

5 Жигарев С. А. Указ. соч. T.I. С. 383−387,445,448. Т.П. С. 314−333,413−439,451−466,507−508.

6 Жигарев С. А. Указ. соч. Т. П. С. 329,352,357,382,384−385,450,505−507.

7 Грабарь В. Э. Отзыв о сочинении С. М. Горяинова «Босфор и Дарданеллы». СПб., 1907 // Отчёт о 50-м присуждении наград графа Уварова. СПб., 1910. С. 145−168. совершенно отсутствовали историографические сюжеты. Такой недостаток вызвал резкую критику со стороны В. Э. Грабаря, Учёный отметил наличие массы опубликованных материалов по восточному вопросу второй четверти XIX в., в частности Н. Н. Муравьёва, Ф. Гизо и других, а также историков В. А. Уляницкого, Ф. Ф. Мартенса, С. С. Татищева, П. Х. Мишеффа, Ф. Х. Геффкена, Ж. Эсперэ, неиспользуемых автором8. В. Э. Грабарь и впоследствии Б. Э. Нольде выступили с критикой концепции С. М. Горяинова о возможности русских военных судов проходить через проливы по условиям Ункяр-Искелессийского соглашения9.

Среди материалов публицистической направленности, отразивших историографическое осмысление проблемы, отметим работы Э. К. Ватсона, B.C. Неклюдова, А. Г. Жомини, Д. Н. Бухарова, А. А. Терехова, Л. Я. Доброва, А. П. Щербатова, Е. М. Феоктистова, В. Ф. Корша, JI.3. Слонимского, П. Н. Милюкова. Так, например, П. Н. Милюков, JI.3. Слонимский, В. А. Франкини и С. А. Жигарев полемизировали с С. С. Татищевым по вопросу о степени ответственности правительства, царя и его дипломатического окружения за ошибки во взаимоотношениях с Турцией и западноевропейскими державами во второй четверти XIX века10.

В целом, обзор дореволюционной литературы показывает слабую изученность историографического осмысления вопроса, которое носило фрагментарный характер.

До второй половины 1940;х гг. специальный историографический анализ дореволюционных публикаций по исследуемой проблеме также не проводился. Пересмотр режима черноморских проливов по окончании Второй мировой войны определил всплеск интереса исследователей к её истории и историографии. Заметным шагом на пути расширения историографических представлений явилось диссертационное исследование Т. В. Еремеевой. Учёный обратила внимание на оценку К. В. Нессельроде и С. С. Татищевым результатов дипломатической миссии Н.Н. Муравьёва11, а также на мнения Николая I, К. В. Нессельроде, Н. Н. Муравьёва, А. О. Дюгамеля и С. М. Горяи.

8 Там же. С. 145−147,152, 166 и др.

9 См.: Горяинов С. М. Указ. соч. С. 34−35- Грабарь В. Э. Указ. соч. С. 150- Нольде Б. Э. С. М. Горяинов. Босфор и Дарданеллы. (Рец. на фр. изд. 1910 г.) // РМ. 1911. Кн. IV. С. 8−9- Он же. Босфор и Дарданеллы // Внешняя политика. Пг., 1915. С. 78.

10 См.: М.П.Н. (Милюков П.Н.) Восточная политика императора Николая // РМ. Кн. VI. 1887. С. 15−32- Южаков С. Н. Из прошлого нашей политики // СВ. 1887. № 5. С. 163−182- Слонимский Л. З. Император Николай I и иностранные дворы // BE. 1889. Т. II. № 4. С. 851−856- В.Ф. (Франкини В. А) Восточная политика императора Николая I // ИВ. 1891. Кн. XI. Т. XLVI. С. 346−358- Жигарев С. А. Указ. соч. Т. II. С. 433−436. Еремеева Т. В. Египетский кризис 1832—1833 гг.: дисс. к.и.н. М., 1947. Примеч. 121. С. 346,348. нова в отношении сущности Ункяр-Искелессийского соглашения и его статей12. Так, по её мнению, публикации С. С. Татищева и С. М. Горяинова, характеризуя политику России и западноевропейских держав в восточном вопросе, не выявили существа турецко-египетского конфликта, а также цели его непосредственных участников, — египетского паши и турецкого султана13. Достоинством работы Н. Н. Муравьёва «Русские на Босфоре» (1869) является раскрытие нерешительной, колеблющейся политики Порты в период вмешательства России в первый турецко-египетский конфликт14.

Б.А. Дранов, отметив вклад отечественной науки в разработку вопросов международно-правового режима проливов, обратил внимание на исследования С.А. Жига-рева, Д. Н. Бухарова, С. М. Горяинова и С. А. Гагарина, однако не провёл их комплексного историографического анализа15.

Во второй половине 1950;х гг. Н. С. Киняпина выделила концепции С. С. Татищева, М. А. Таубе, С. М. Горяинова и Б. Э. Нольде. Историк отметила, что дореволюционная историография имела одностороннее представление о вмешательстве России в первый турецко-египетский конфликт, трактовала вопрос с великодержавных позиций, крайне тенденциозно подбирала аргументы и факты и не сумела дать правильное объяснение восточной политике российского правительства и западноевропейских держав в отношении Турции и режима проливов. «Ункяр-Искелессийский трактат считали соглашением, основанным лишь на силе России, интересы Турции как суверенного государства не учитывались совсем, значение договора ограничивали оценкой секретной статьи, результаты соглашения для обеих сторон не исследовались"16.

Сегодня такая позиция нуждается в корректировке, однако ряд замечаний учёного сохраняют большое научное значение. Н. С. Киняпина подчеркнула вклад Б. Э. Нольде в историографию вопроса, который, на её взгляд, выделил национальные интересы Турции в зоне проливов17. Также она коснулась толкования секретной статьи Ункяр-Искелессийского соглашения 1833 г. Ф. Ф. Мартенсом и Т. П. Юзефовичем. По её мнению, их указания на различия в русском и турецком тексте договора не имеют значения, «так как запрет входа в Дарданеллы — первый пролив со стороны Среди.

12 Там же. С. 267−268,271−272, 278, 379 (примеч. 103), 273−274.

13 Там же. С. 11,17.

14 Там же. С. 24.

15 Дранов Б. А. Черноморские проливы. М., 1948. С. 6−7.

16 Киняпина Н. С. Ункяр-Искелессийский договор 1833 г. // Научные доклады высшей школы. Исторические науки. 1958. № 2. С. 30.

17 Там же. С. 31. земного моря — естественно распространялся и на Босфор, то есть на всё пространство вод черноморских проливов"'8. До сих пор сохраняет своё историографическое значение её положение об оборонительном характере русско-турецкого союза 1833 г. Исследователь убедительно опровергла точку зрения англо-американских историков о том, что он был навязан султану путем посылки на Босфор русского военного флота и открывал широкий путь для русской экспансии в Средиземноморье19.

М.Т. Панченкова ограничила круг своего историографического анализа работами С. С. Татищева, СЛ. Жигарева и С. М. Горяинова и пришла к аналогичному Н. С. Киняпиной выводу о том, что дореволюционные историки не раскрыли классовую сущность и социально-экономические предпосылки внешнеполитических интересов.

России на Ближнем Востоке и свели их к проблеме режима проливов. По нашему мнению, эти и другие выводы М. Т. Панченковой, например о том, что для дореволюционной историографии было характерно «отрицание завоевательных тенденций царизма"21, «защита самодержавия и вера в непогрешимость царской дипломатии"22, требуют существенного уточнения.

Значительный вклад в изучение дореволюционной историографии вопроса внёс.

B.А. Георгиев. Историк подробно проанализировал историческую литературу последней четверти XIX — начала XX вв., затронув ранее не упоминавшиеся концепции Н. Я. Данилевского и С. М. Соловьёва, полемику JI.3. Слонимского, С. Н. Южакова и.

C.А. Жигарева с С. С. Татищевым о движущих силах восточной политики России 3040-х гг. XIX в.23. На его взгляд, в оценке николаевской дипломатии С. С. Татищев проявил крайний идеализм и, назвав К. В. Нессельроде и А. П. Бутенева главными виновниками ошибок отечественной дипломатии в восточном вопросе, создал иллюзию о непогрешимости самого царя24. Мнение В. А. Георгиева о том, что до 1917 г. в исторической науке не было работ, где с такой же определённостью, как у С. С. Татищева.

18 Там же. С. 44−45, примеч. 2- Киняпина Н. С. Внешняя политика России первой половины XIX в. М., 1963. С. 189, примеч. 2.

19 Киняпина Н. С. Ункяр-Искелессийский договор. С. 35,41,42.

20 Панченкова М. Т. Историография восточного вопроса первой половины XIX в. // Вопросы историографии в курсах всеобщей истории. М., 1972. С. 67.

21 Там же.

22 Там же.

23 Георгиев В. А. Историографический обзор // Восточный вопрос во внешней политике России. Кон. XVIII — начало XX вв. М., 1978. С. 15, 16- Он же. Внешняя политика России на Ближнем Востоке в конце 30-хначале 40-х гг. XIX в.: дис. к.и.н. М., 1970, С. 61−62- Он же. Внешняя политика России на Ближнем Востоке в конце 30-х-начале 40-х гг. XIX в. М., 1975. С. 42−43.

24 Георгиев В. А. Внешняя политика России. дис. к.и.н. С. 61, 62. была дана отрицательная оценка внешнеполитического курса правительства на Ближнем Востоке в 30−40-х гг. XIX в., является весьма спорным25.

Также учёный коснулся концепций С. А. Жигарева, С. М. Горяинова и Б.Э.

Нольде по восточному вопросу, отметив, что С. А. Жигарев одним из первых обратился к «материальным факторам», признавая экономическую заинтересованность России в зоне проливов27. С. М. Горяинов в оценке восточной политики государства увлёкся принципами международного права, что значительно снизило ценность его работы. Учёный согласился с мнением В. Э. Грабаря о том, что С. М. Горяинов был слабо знаком с литературой вопроса, а его публикация отличалась противоречивостью сделанных выводов28. Концепция Б. Э. Нольде об интересах России на Востоке была ошибочной. Характер международных противоречий здесь определялся не соперничеством России с Англией и Францией, а борьбой между Россией и Турцией29. Положительной стороной концепции Б. Э. Нольде является то, что он «впервые» подчеркнул национальные интересы России, связанные с обеспечением безопасности Чёрного моря, и показал, хотя и «довольно абстрактно» их влияние на международные отношения держав на Востоке30.

Достоинством работы В. А. Георгиева явилось расширение источниковой базы вопроса, введение в научный оборот мало изученных материалов российской прессы 1830-х — 1840-х гг. XIX в., прежде всего, газет «Санкт-Петербургские ведомости», «Московские ведомости», «Коммерческая газета, «Русский инвалид», а также «Северная пчела», которые учёный, в целом, использовал для характеристики ближневосточной политики России в период второго турецко-египетского конфликта 18 391 841 гг. Большого внимания заслуживает его утверждение о том, что на страницах данных изданий правительство вело активную пропаганду, рассчитанную на купеческие круги с целью увеличения доли их торгового присутствия на Востоке31.

Мнение учёного о взаимодействии исторической и общественно-политической мысли особенно актуально сегодня32. Важным представляется его замечание о том, что в оценке внешней политики России ряд историков выступили с идеалистических.

25 Георгиев В. А. Внешняя политика России на Ближнем Востоке. С. 43.

26 Имеются в виду указанные выше работы данных авторов.

27 Георгиев В. А. Внешняя политика России. Дисс. к.и.н. С. 63, 64- Он же. Историографический обзор. С. 16.

28 Георгиев В. А. Внешняя политика России. Дисс. к.и.н. С. 64−67- Он же. Внешняя политика России. С. 43−45.

29 Георгиев В. А. Внешняя политика России. Дисс. к.и.н. С. 66−67.

30 Там же. С. 67.

31 Там же. С. 7, примеч. 8.

32 Георгиев В. А. Историографический обзор. С. 14 -15. позиций, трактовали её наличием фактора случайности и стечения обстоятельств, а также влияния отдельных исторических лиц, в то время как политическая обстановка на Ближнем Востоке во второй четверти XIX в. была гораздо запутаннее и сложнее33.

В последующие годы представленная нами проблема продолжала изучаться. Н. А. Дулина, характеризуя исследования С. С. Татищева, С. М. Горяинова и Б. Э. Нольде, отметила, что, несмотря на ряд методологических недостатков, они выделяются «полезным фактическим материалом"34. Такая оценка была подтверждена Е. К. Вяземской и С.И. Данченко35.

На фоне фрагментарного рассмотрения исторических концепций проблемы, слабо изученным оставалось её отражение в общественно-политической мысли. В разное время об этом писали В. А. Георгиев, Т. В. Панченкова, О. В. Орлик, В. М. Хев.

Т/Г ролина, И. С. Достян, а её научный анализ провели И. В. Курукин, М. П. Мохначёва,.

В.И. Овсянников. Подчеркнём их выводы о большой историографической ценности дореволюционной периодики, о стремлении учёных обратиться к историческому опыту прошлого, о взаимосвязи общественно-политического и научного рассмотре.

38 ния вопроса .

Во второй половине 1980;х гг. Е. П. Кудрявцева коснулась материалов газеты «Санкт-Петербургские ведомости», а также журналов «Сын Отечества», и «Военный журнал», проанализировав освещение вмешательства России в первый турецко-египетский конфликт 1831−1833 гг. По её мнению, официальная пресса николаевской эпохи поддержала мероприятия правительства по оказанию военной помощи султану,.

33 Там же. С. 16- Георгиев В. А. Внешняя политика России. Дисс. к.и.н. С. 63.

34 Дулина Н. А. Османская империя в международных отношениях (30−40-е гг. XIX в.) М., 1980. С. 18.

35 Вяземская Е. К., Данченко С. И. Россия и Балканы. Конец XVIII — 1918 г. (Советская послевоенная историография). М., 1990. С. 3−4.

3 См. напр.: Георгиев В. А., Панченкова M.T. Проблемы внешней политики России XIX в. в трудах советских историков // Вопросы истории. 1970. № 7. С.138−147- Орлик О. В. Новейшие советские исследования внешней политики России с конца XVIII в. до Парижского мира 1856 г. // Внешняя политика России. Историография. М., 1988. С. 69−70- Внешняя политика России. Источники и историография. М., 1991. С. 6. 31 Курукин И. В., Мохначёва М. П. Проблемы истории России в консервативной публицистике второй пол. XIX — нач. XX вв. (ж. «Русский вестник» 1856−1906.) М., 1990; Овсянников В. И. Восточный материал журнала «Современник» // Общественно-политическая проблематика периодической печати России (XIX — нач. XX вв.) М., 1989. С.117−129- Он же. Восток в общественно-политической мысли России (сер. XIX в.) М., 1990.

38 Пресса формировала общественное сознание, являясь «предтечей научных взглядов», подготавливала общественно-политическую платформу, на которой выстраивались научные концепции. См.: Овсянников В. И. Восточный материал. С. 117- См. также.: Он же. Восток в общественно-политической мысли России. С. 6- Курукин И. В., Мохначёва М. П. Проблемы истории России в консервативной публицистике второй половины XIXнач. XX вв. (ж. «Русский вестник» 1856−1906.) М., 1990. С. 3−4 однако, сложное отношение международных политических кругов к складывающемуся русско-турецкому союзу не нашло здесь соответствующего отражения39.

Оценивая результаты историографического осмысления проблемы в 19 401 980;е гг., отметим, что в изучении исторической и публицистической литературы второй трети XIX — начала XX вв. были достигнуты большие успехи. Благодаря поисковой работе учёных, в научный оборот был введён ряд новых ценных источников.

С начала 1990;х гг., в связи с новыми тенденциями в исторической науке, интерес к изучению истории дореволюционной исторической и общественно-политической мысли резко возрос. Доминирующей становится идея об общественно-политических воззрениях как особом виде историографических источников (фактов)40. Появился ряд работ, характеризующих взаимоотношения общества и власти по вопросам внешнеполитического развития страны41, утвердился тезис о серьёзном взаимовлиянии исторической и общественно-политической мысли42.

Но анализу исторической и общественно-политической мысли страны в отношении восточной политики Николая I конца 1820-х-начала 1830-х гг., в том числе в рамках внешнеполитических задач правительства в последующий период, уделялось мало внимания. Определённым шагом в этом направлении явились публикации Н. С. Киняпиной, В. М. Хевролиной и И. С. Рыбачёнок, где исследователи затронули анализ восточного вопроса и проблемы проливов в отечественной исторической и общественно-политической мысли последней четверти XIX в. Так, например, В.М. Хевроли-на рассмотрела концепции И. С. Аксакова, С. С. Татищева, С. Н. Южакова, Ф.Ф. Мар-тенса, В. И. Ламанского и некоторых других. По её мнению, исторические и общест.

39 Кудрявцева Е. П. Отклики русской прессы на Босфорскую экспедицию 1833 г. // Внешняя политика России и общественное мнение. М., 1988. С. 58.

40 Современное источниковедение рассматривает периодическую печать не только как фактор общественного развития, но и как показатель научных представлений о жизни и истории общества. См. напр.: Шмидт С. О. Архивный документ как историографический источник // Он же. Путь историка. Избранные труды по источниковедению и историографии. М., 1997. С. 185- Мохначёва М. П. Журналистика и историческая наука в России 3070-х гг. XIX в.: Автореф. дисс. д.и.н. М., 1999. С. 3.

41 См. напр.: Кутищев Н. Е. Восточный вопрос в последней четверти XIX в. и российская печать. Иркутск, 1992; Куликов В. И. Борьба в России по вопросам внешней политики (1878−1881): Автореф. дисс. к.и.н. М., 1995; Кострикова Е. Г. Русская пресса и дипломатия накануне первой мировой войны: 1907;1914. М., 1997; Хевролина В. М. Внешнеполитические концепции российского либерализма в конце XIX в. // Вопросы истории. 1997. № 10. С. 34−50- Она же. Внешнеполитические взгляды славянофилов в конце XIX в. // Новая и новейшая история. 1998. № 2. С. 22−41- Она же. Власть и общество. Борьба в России по вопросам внешней политики. 1878−1894. М., 1999; Урибес-Санчес Э. Российское общество и внешняя политика // История внешней политики России. Конец XIX — начало XX в. М., 1999. С. 371−406- Рыбачёнок И. С. Проекты решения проблемы черноморских проливов в последней четверти XIX в. // Вопросы истории. 2000. № 4−5. С. 47−59.

42 Мохначёва М. П. Указ. соч.- Овсянников В. И. Указ. соч.- Сопленков С. В. Российская общественная мысль первой половины XIX в. о Востоке: Автореф. дисс. к.и.н. М., 1998. венно-политические представления 1880-х-1890-х гг. оказали серьёзное влияние на выработку правительственного курса в отношении Турции, подготовили оформление внешнеполитических программ общественных организации и партий начала XX в.43. Подчеркнём рассмотрение историками ряда правительственных проектов, практически не изучавшихся ранее.

Также необходимо выделить диссертационное исследование С. В. Сопленкова, предметом которого явились общественно-политические представления первой половины XIX в. о Востоке. В историографическом обзоре он указал на то, что ещё в дореволюционный период отечественные историки — востоковеды подчеркнули необходимость их детального изучения, но в силу ряда объективных причин такая работа носила эпизодический характер. Историк выделил несколько уровней осмысления проблемы: мировоззрение политической элиты, военных и государственных деятелей, философов, историков и публицистов и, указав на тесное взаимодействие между ними, поставил задачу их комплексного рассмотрения44. По мнению С. В. Сопленкова, в конце 20-х-начале 30-х гт. XIX в. в основе внешнеполитической программы российского правительства на Востоке лежали представления о существовании общих тенденций общественного развития, характерных как для Европы, так и для Азии. Не случайно, в отечественной дипломатии того времени наблюдалось стремление перенести принципы Священного Союза на весь спектр русско-турецких отношений. Специфическую роль во внешнеполитической концепции страны играли представления о просветительской миссии России на Востоке и связанные с этим претензии на покровительство христианским подданным Османской империи45.

М.П. Мохначёва отошла от традиционного рассмотрения журналистики как особой формы литературной деятельности, подчеркнув её особую роль в механизме саморазвития научно-исторического знания. Дореволюционная журналистика определяется ей как «специфическая среда бытования и самосознания науки истории"46.

Указанные концепции явились важнейшим методологическим основанием данной работы, определив комплексный подход к подбору используемых источников.

43 См. напр.: Хевролина В. М. Внешнеполитические концепции российского либерализма. С. 49- Она же. Власть и общество. Борьба в России по вопросам внешней политики. 1878−1894. С. 10,220, 313.

44 Сопленков С. В. Указ. соч. С. 3,4.

45 Там же. С. 26,27.

46 Мохначёва М. П. Указ. соч. С. 3.

Небольшие историографические обзоры, затрагивающие некоторые аспекты тематики нашего исследования содержат работы Е. П. Кудрявцевой 1992, 2002 гг.47, а также И. С. Достян, 1992, 1995 гг.48. Особый интерес для данного исследования представляет коллективная монография «Россия и черноморские проливы (XVIII — XX столетия)», где историк А. В. Игнатьев коснулся восприятия проблемы проливов в общественном и историческом сознании дореволюционной эпохи, дав краткий обзор отечественной и зарубежной историографии конца XIX — XX вв. по вопросу49. Е. П. Кудрявцева обратила внимание на позиции учёных-международников конца XIXначала XX вв. С. М. Горяинова и С. А. Гагарина о содержании секретной статьи Ун-кяр-Искелессийского союза. По её мнению, они выразили распространившуюся тогда тенденцию её расширительного толкования, согласно которой Россия не имела ограничений в правах прохода своих военных судов из Чёрного моря в Средиземное и обратно50. Обобщающий очерк В. М. Хевролиной и Е. А. Чирковой был посвещён проблеме проливов в российском общественном сознании последней четверти XIX в., затрагивая взгляды С. С. Татищева, Н. Я. Данилевского, И. С. Аксакова, С. Н. Южакова, JI.A. Камаровского, Ф. Ф. Мартенса и других51.

Значительное место среди новейших историографических исследований по исследуемой проблематике занимает диссертация Ж. В. Петруниной, целью которой явился анализ внутреннего, социально-экономического развития Турции и Египта в начале 30-х-40-х гг. XIX в., а также турецко-египетских отношений периода со стороны дореволюционной исторической и общественно-политической мысли. Изучение материалов, касающихся истории вмешательства России в первый турецко-египетский конфликт 1831−1833 гг., а также заключения Ункяр-Искелессийского соглашения 1833 г. составляет небольшую часть её работы. Тем не менее, Ж.В. Петру-нина сделала ряд ценных научных выводов, используемых в нашем исследовании. Важнейшими из них представляются утверждения о том, что российское общество.

47 Кудрявцева Е. П. Россия и образование автономного Сербского государства (1812−1833). М., 1992; Она же. Россия и Сербия в 30−40-х гг. XIX в. М., 2002.

Достян И. С. Российская политика в восточном вопросе: итоги и некоторые перспективы изучения // Балканские исследования. М., 1992. Вып. 15. С. 7−8- Россия и Балканы. Из истории общественно-политических и культурных связей (XVIII-1878) / Отв. ред. И. С. Достян. М., 1995.

49 Игнатьев А. В.

Введение

// Россия и черноморские проливы (XVIII-XX столетия) / отв. ред. JI.H. Нежинский, А. В. Игнатьев. М., 1999. С.12−17.

50 Кудрявцева Е. П. Военно-политические союзы России и Турции в конце XVIII — первой трети XIX столетия // Там же. С. 116−117. Также см.: Игнатьев А. В.

Введение

// Там же. С. 12−13.

51 Хевролина В. М., Чиркова Е. А. Проливы во внешней политике России в 80−90-е гг. XIX в. // Там же. С. 244 252. проявило живой интерес к ближневосточному кризису начала 30-х годов XIX в. и сохраняло его на протяжении длительного периода. Периодическая печать николаевской эпохи выступила в защиту проводимой Россией политики на Востоке. Цензурные ограничения не допускали существования альтернативных мнений в этом вопросе. Рассматривая публикации 1860-x-l870-х гг., историк обратила внимание на либеральные концепции западников и славянофилов, проследив их отличие и взаимо.

52 связь .

Более подробно по сравнению с предыдущим этапом изучения проблемы, Ж. В. Петрунина остановилась на историографическом анализе концепций Т. Н. Грановского, М. П. Погодина, Е. М. Феоктистова, Н. А. Попова, И. С. Аксакова, Н. Я. Данилевского, С. С. Татищева, С. А. Жигарева, Б. Э. Нольде, С. М. Горяинова, A.M. Зайончковского и других историков, а также привлекла свидетельства государственных деятелей, современников и участников описываемых событий. Таким образом, благодаря исследованию Ж. В. Петруниной в научный оборот введено значительное число новых источников. Исследователь отметила, что, несмотря на разные подходы в освещении проблемы вмешательства России в турецко-египетский конфликт, представители историографии XIX в. рассматривали её с позиций российского государства. Они «отрицали завоевательные планы Николая I» и объясняли проникновение России на о.

Ближний Восток «желанием обезопасить» свои южные рубежи. На наш взгляд, такое мнение нуждается в существенной корректировке.

Особенностью исследований последних лет является обращение авторов к теоретическим основам общественно-политических представлений второй четверти XIX века. Так, С. А. Яблоков подчеркнул тезис о решающем влиянии принципов европейского легитимизма на правительство и общественное мнение страны в первой половине XIX в. Именно они лежали в основе внешнеполитической программы николаевской эпохи, которая постоянно балансировала между проблемой сохранения монархических порядков в Европе и необходимостью обеспечить собственные националь.

52 Петрунина Ж. В. «Египетский кризис» в Османской империи и его восприятие в российской общественной мысли. Дисс. к.и.н. М., 2000. С. 101, 102, 109−110, 170, 171.

53 Петрунина Ж. В. «Египетский кризис» в Османской империи и его восприятие в российской общественной мысли: Автореф. дисс. к.и.н. М., 2000. С. 4. ные интересы. Часто это приводило к неверному толкованию международных социально-политических процессов и, как следствие, к неудачам во внешней политике54.

Касаясь зарубежной историографии второй трети XIX — начала XX вв., отметим наличие большого количества публикаций, касающихся политики России в восточном вопросе в исследуемый период, среди которых следует выделить работы И. Хам-мера, Р. Кобдена, Д. Розена, Ш. Сеньобоса, Э. Марешаля, Т. Шиманна и других авторов. Из материалов, изданных после 1917 г., отметим исследования Ф. Родкея, Р. Бэй-кера, Дж. Булсовера, Б. Елавич, Д. Клейтона, М. Андерсона, Г. Киссенджера и других. Большинство из них были посвящены изучению фактической стороны вопроса, отразив рассмотрение ближневосточного кризиса 1830-х гг. с точки зрения национальных интересов своей страны и не затрагивали сложившихся в дореволюционный период его исторических и общественно-политических концепций55. Специальный историографический анализ отечественной историко-публицистической литературы периода по данной проблеме здесь не проводился. Тем не менее, следует отметить определённое влияние западноевропейских исследователей на формирование отечественных концепций вопроса. Не случайно, некоторые из зарубежных публикаций были переведены на русский язык и опубликованы в российской печати, а многие из авторов представили свои рецензии на них56.

Не является исключением диссертация арабского исследователя Сидо Камаль Сидо, целью которой был анализ политики России конца XVII — 70-х гг. XIX в. в восточном вопросе в историографии стран Ближнего и Среднего Востока конца XIX.

54 Яблоков С. А. Новые тенденции в европейской внешней политике России второй четверти XIX в.: Автореф. дисс. к.и.н. М., 2001. С. 13,14.

55 См. напр.: Hammer I. Geschichte des Osmanischen Reiches. Bd. 1−10. Pescht, 1827−1835- Urquhart D. Turkey and its Resources. L., 1833- Cobden R. Russia. L., 1836- Cargill W. Mehmet Aly, Lord Palmerston, Russia and France. L., 1840- Lamartine A. Histoire de laTurquie. Vol. 1−8. P., 1854−1855- Розен Д. Г. История Турции от победы реформы с 1826 года до Парижского трактата 1856 года. 4.1−2. СПб., 1872- Schiemann Т. Geschichte Russlands unter Nicolaus I. Т. I-IV. Berlin., 1904;1919; Rodkey F.S. The turko-Egyption Qestion in Relations of England, France and Russia. 1832−1841. Urbana. Univ. Of Illinois, 1923; Bolsover G. Great Britain, Russia and the Eastern Qestion 18 321 841 // Bulletin of the Institute of Historical Research, vol. 11. № 32. November. 1933; Temperley H. British Policy in Turkey 1830—1914 // The Cambridge Historical Journal. 1932. Vol. 4. N. lJelavich B. A Century of Russian Foreign Policy, 1814−1914. N.Y., 1965; Anderson M. The Eastern Question. N. Y, 1966; Le Donne Y.P. The Russian Empire and the World, 1700−1917: The Geopolitics of Expansion and Containment. N.Y.- Oxford, 1997 и другие, Цит. по.: Петру-нинаЖ.В. Указ. соч. С. 6- Игнатьев А. В. Указ. соч. С. 16−17- Он же. Внешняя политика России. 1907;1914: Тенденции. Люди. События. М., 2000. С. 9- По замечанию А. В. Игнатьева, в ряде работ зарубежных исследователей до сих пор «повторяются версии о безудержном экспансионизме России, отсутствии у неё чувства меры, нежелании Петербурга искать компромиссы». Там же.

56 См. напр.: Щебальский П. К. Восточный вопрос и дипломатия // РВ. 1866. Т.64. № 8. С. 724−753, Т.65. № 9. С. 147−183- Феоктистов Е. М. Русская политика на Востоке пред Крымской войной // РВ. 1868. Т.73. № 1. С.21−82- Он же. К истории восточного вопроса//РВ. 1877. Т.127. № 1. С.5−26- Уляницкий В. А. Турция, Россия и Европа с точки зрения международного права // РВ. 1877. Т.127. № 2. С.449−488- В.Ф. (Корш В.Ф.) Политическое значение Константинополя // BE. 1878. № 9. С. 423−432. и т. д. второй половины XX вв. В вводной части работы исследователь лишь упомянул о том, что в дореволюционной исторической науке изучением вопросов восточной политики России занимались С. С. Татищев, С. М. Соловьёв, С. М. Горяинов. Концепции этих учёных в значительной степени находились под воздействием взглядов славянофилов, а также других политических направлений русской общественной мысли. Историки того времени наполняли восточный вопрос религиозным содержанием57.

Зарубежные исследования в области истории российской исторической науки и общественно-политической мысли изучаемого периода носят обобщающий характер со и имеют косвенное отношение к исследуемой теме. Тем не менее, следует согласиться с указанием ряда авторов на то, что российские общественные круги, особенно в конце XIX — начале XX вв. оказывали активное влияние на внешнеполитический курс страны59.

Таким образом, анализ отечественной и зарубежной литературы вопроса обнаруживает неоднократное обращение авторов к проблеме участия и роли России в турецко-египетском урегулировании 1831 — 1833 гг., но до настоящего времени рассматривалась обособленно, в общеисторическом контексте, сосредоточившись на изучении политического и экономического соперничества держав в Османской империи. Большинство работ, содержавших историографические сюжеты, носило идеографический характер.

Рассмотрение вопроса со стороны отечественной исторической и общественно-политической мысли в дореволюционный период остаётся слабо изученным. Недостаточно освещена научная и общественная дискуссия по проблеме целесообразности обращения российского правительства к новым принципам восточной политики в.

57 Сидо Камаль Сидо. Россия и «восточный вопрос» в историографии стран Ближнего и Среднего Востока (сер. XVII- 70-е гг. XIX в.): Автореф. дисс. к.и.н. М, 1989. С. 5, 6.

58 Среди зарубежных публикаций о взаимоотношениях российского общества с правительственными кругами, следует выделить работы Г. Кона, Р. Мак-Мастера, Дж. Эриксона, И. Грюнинга, Б. Самнера, А. Кросса, Д. Ли-вена и других. См. напр.: Clementis V. Panslavism. Past and Persent. L., 1943; Kohn H. Dostoevsky and Danilevsky Nationalist Messianism // Continuity and Change in Russian and Soviet Thought. Cambridge, 1955; Thaden E.C. Conservative nationalism in 19th century Russia. Seattle, 1964; Erickson John. Panslavism. L., 1964; FiSera V.C. Politiques et models d’integration r^gionale dans le pays Slaves: du Monde Slave au camp socialiste. Communication presentee au IX-e Congres internationale des slavistes. P., 1983; Джонг Хи Сок. Идея славянской интеграции в российской общественно-политической мысли XIX в: Автореф. дисс. д.п.н. М., 1996. Цит. по.: Куликов В. И. Борьба в России по вопросам внешней политики (1878−1881 гг.): Автореф. дисс.. к.и.н. М., 1995. С. 7−8- Хев-ролина В. М. Указ. соч. С. 9−10- Игнатьев А. В. Указ. соч. С. 8−9.

9 См. напр.: Griming I. Die russisshe offentliche Meinung und ihre Stellung zu den Grossmachten. 1878−1894. В., 1929; Sheltung A. von. Russland und Europa im Russishen Geshichtsdenken. Bern, 1948; Ambler E. Russian Journalism and Politics. 1861−1881. The Career of Aleksei Suvorin. Detroit, 1972; Geyer D. Der russishe Imperialismus: Studien iiber den Zusammenhang von innerer und auswartiger Politik, 1860−1914. Gottingen., 1977; Gillard D. The struggle for Asia. 1828−1914. A study in British and Russian imperialism. L., 1977; Lieven D.C. Russia and the Origins of the First World War. L., 1983. Цит по.: Куликов В. И. Указ. соч. С. 7−8- Хевролина В. М. Указ. соч. С. 9−10- Игнатьев А. В. Указ. соч. С. 8−9. конце 1820-х гг., о причинах, организации, ходе и результатах дипломатического вмешательства России в турецко-египетский конфликт 1831−1833 гг., не раскрыт анализ истории заключения, содержания, перспектив и исторического значения Ункяр-Искелессийского договора 1833 г. Практически не затронутым оказалось отражение дореволюционной печатью внешнеполитического положения России и Турции, а также западноевропейских держав на международной арене накануне и во время турецко-египетского конфликта 1831−1833 гг. Из поля зрения исследователей выпал обширный пласт научной и общественно-политической полемики конца XIX — начала XX вв. о статусе и режиме черноморских проливов, в рамках которой вопросы истории заключения и содержания Ункяр-Искелессийского договора получили совершенно иное, неоднозначное толкование.

Несмотря на то, что исследователи признали влияние общественного мнения на формирование исторических концепций, последние до настоящего времени рассматривались обособленно. Следовательно, возникает необходимость комплексного анализа общественно-политической и исторической мысли по представленной проблеме.

Целью исследования является историографический анализ отечественной научно-исторической и публицистической литературы второй трети XIX — начала XX вв. по вопросу о мотивах, характере и результатах вмешательства России в первый турецко-египетский конфликт 1831−1833 гг.

Для достижения данной цели определены следующие задачи.

1. Показать исторические условия возникновения, существования и накопления исторических и общественно-политических концепций по теме исследования.

2. Определить основные этапы изучения вопроса, их содержание и особенности.

3.Выявить дифференциацию и взаимосвязь позиций историков и публицистов по вопросу, дать характеристику и оценку выработанных концепций.

4. Осветить нерешённые и дискуссионные вопросы исследуемой темы, предложив основные направления её дальнейшего рассмотрения.

5.Обозначить значение наследия российской исторической и общественно-политической мысли второй трети XIX — начала XX вв. по исследуемой проблеме в отечественной балканистике и востоковедении.

Источниковая база работы обусловлена особенностями и спецификой выбранной темы, а также задачами исследования. Комплекс используемых источников мы разделяем на следующие группы :

1) Научные и документальные исследования. Среди научных исследований, отразивших существование исторических концепций вопроса, прежде всего, отметим работы М. П. Погодина, Н. Г. Устрялова, И. В. Григоровича, Н. А. Попова, В.А. Уля-ницкого, С. С. Татищева, С. А. Жигарева, С. М. Горяинова, С. М. Соловьёва, Н.И. Ка-реева, М. М. Богословского, М. А. Полиевктова и других. Особенного внимания заслуживают публикации Т. П. Юзефовича, Ф. Ф. Мартенса, А.П. Заблоцкого-Десятовского и других учёных, в которых большое место заняли документальные приложения60. Большинство из них до сих пор сохраняют своё научное значение и используются современными исследователями. Также нами использовалась учебная и хрестоматийная литература, лекционные курсы, авторские и коллективные работы по истории России и Европы нового времени.

2) Публицистика и периодическая печать. Публицистика в работе представлена материалами В. Ф. Булгарина, И. Г. Кулжинского, В. Н. Олина, Д. В. Похорского, А. А. Гаряйнова, Н. Полякова, Е. М. Феоктистова, B.C. Неклюдова, В. Ф. Корша, И. С. Аксакова, JI.3. Слонимского, К. А. Скальковского и других.

В диссертации были использованы материалы как центральной, так и провинциальной прессы. По издателю, содержанию и направленности это официально — ведомственные, частные, литературно — художественные, специализированные и отраслевые издания. Среди журнальных изданий следует отметить такие как «Вестник Европы», «Телескоп», «Телеграф», «Военный сборник», «Военный журнал», «Морской сборник», «Русский архив», «Русский вестник», «Русская старина», «Русская мысль», «Исторический вестник», «Древняя и новая Россия», «Проблемы великой России» и проч. Особое место занимают статьи из журналов, выходивших непродолжительное время, а также небольшими тиражами, например, «Северный вестник», «Историческая библиотека», «Наблюдатель», «Космополис», «Политическая энциклопедия», «Армянский вестник», «Балканский голос», «Новый экономист», «Московский еже.

60 См. напр.: Юзефович Т. П. Договоры России с Востоком, политические и торговые. СПб., 1869- Мартене Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. Т. I-XV. СПб., 1874−1909; Заблоцкий-Десятовский А. П. Граф П.Д. Киселёв и его время. Материалы для истории императоров Александра I, Николая I и Александра II. Т. I-IV. СПб., 1882. недельник" и другие. Газетные материалы представлены публикациями «Северной пчелы», «Московских ведомостей», «Одесского вестника», «Киевского слова» и «Нового времени». Вспомогательное значение для нас имели многочисленные газетно-журнальные публикации из собрания Хмыровской коллекции, хранящейся в отдельном собрании Государственной публичной исторической библиотеки г. Москвы (ГПИБ), а также фонды личного происхождения Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) второй половины XIX — начала XX вв., в которых сохранилась масса различных вырезок из других изданий.

Жанровый спектр периодических публикаций был достаточно широк. К наиболее распространённым мы отнесли: статьи, заметки, корреспонденции, отзывы и рецензии, библиографии, многие из которых носили анонимный характер. Нам хотелось бы особенно подчеркнуть историографическое и методологическое значение отзывов и рецензий, используемых нами в данном исследовании. Их анализ позволяет по возможности максимально отразить историческую и общественно-политическую мысль рассматриваемого вопроса. Характеризуя особенности работы рецензируемого автора, они способствуют более чёткому выявлению заложенного в ней контента и не только отражают процесс утверждения концепции в научной среде, но и содержат новые гипотезы и позитивные решения.

3) Источники личного происхождения: мемуары (воспоминания), дневники и записки, частная переписка. Среди материалов личного происхождения особо следует выделить воспоминания видных российских дипломатов и государственных деятелей, — участников и современников описываемых событий, — Н. Н. Муравьёва, А. О. Дюгамеля, Л. И. Рикорд, Д.Е. Остен-Сакена, М. И. Ставраки, Н. И. Закревского и других. Частная переписка, дневники и записки представлены публикациями материалов А. Х. Бенкендорфа, А. И. Рибопьера, К. В. Нессельроде, Николая I, И.Ф. Паске-вича-Эриванского, П. Д. Киселёва, Ф. П. Фонтона, М. П. Лазарева, а также неопубликованными материалами Н. П. Игнатьева и П. А. Сабурова, М. П. Погодина и Ф.Ф. Мар-тенса и других, в том числе неизвестных лиц, извлечённых нами из архивных фондов Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА).

4) Справочные издания представлены различными биобиблиографическими указателями и словарями, в том числе дореволюционного периода, которые сыграли немаловажную роль при отборе источников, способствуя выяснению вопросов, касающихся их авторства61.

5) Архивные материалы представлены кругом неопубликованных источников, хранящихся в АВПРИ, ГАРФе, а также РГВИА. Это, материалы личного происхождения (см. выше), а также делопроизводственная документация различных правительственных учреждений. Наибольший интерес для нас представляет переписка МИД России, а также военного и морского министерств со своими представителями за границей, которая позволяет проследить стратегию правительственного курса в отношении Турции в указанный период. Так, например, ряд материалов, связанных с организацией военной помощи турецкому султану и пребыванием российских войск в Турции содержится в фонде 846 Военно-учёного архива главного штаба (ВУА) при РГВИА. Подчеркнём, что часть документов этого фонда, относящаяся к деятельности Н. Н. Муравьёва и М. П. Лазарева на Ближнем Востоке, была опубликована во второй половине XIX—XX вв.еках62.

Оценивая переписку российских военных и дипломатических лиц, нельзя не отметить большую субъективность высказываемых суждений. В большинстве случаев, политика России в отношении Турции характеризуется ими как бескорыстная, руководимая желанием защитить целостность и неприкосновенность Османской империи. Однако ряд документов содержит достаточно объективную оценку внешнеполитической ситуации, попытку разобраться в перспективах русско-турецких отношений, а также связей России с западноевропейскими державами.

Следует подчеркнуть, что используемые нами архивные материалы включают в себя некоторые разновидности указанных выше групп. Их сочетание с опубликованными материалами аналогичного характера, а также материалами российских перио.

61 См. напр.: Библиография Турции (1713−1917) / Сост. А. К Сверчевская, Т.П. ЧерманОтв. ред. Б. М. Данциг. T.I. М., 1961; Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей. Т. I-1V. М., 1956;1960; Славяноведение в дореволюционной России. Биобиблиографический словарь / Отв. ред. В. А. Дьяков. М., 1979; Карская JI.H. Аннотированная библиография отечественных работ по арабистике, иранистике и тюркологии 1818−1917 гг. (Научная периодика). М., 2000; Русский биографический словарь. Репр. изд. 1896−1918 гг. М., 1992;2002; Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. 1802−1917. Биобиблиографический справочник. Изд. 2-е, испр., доп. СПб., 2002. и др.

62 См. напр.: Афанасьев Д. М. К истории Черноморского флота с 1816 по 1853 гг. // РА. 1902. Кн.1. № 3. С. 369 458- М. П. Лазарев. Документы // под ред. А. А. Самарова. Т.П. М., 1955; Золотарёв В. А., Козлов И. А. Российский военный флот на Чёрном море и в Восточном Средиземноморье. М., 1988. дических изданий позволяет отразить влияние, которое в той или иной степени оказывало общество на правительственные круги. Данный подход способствовал уточнению существовавших в русской общественной среде настроений, а также официальной правительственной линии по отношению к ним.

Таким образом, использование разнообразных источников в их органической взаимосвязи, сравнительном сопоставлении, критическом отборе и анализе позволило нам предпринять попытку комплексного историографического и источниковедческого исследования поставленной проблемы. В этом заключается научная новизна исследования, которая также определяется тем, что нами вводится широкий круг ранее неиспользованных в науке ценных историографических источников. Впервые в отечественной историографии делается попытка анализа специфики взаимосвязи и дифференциации научной исторической и общественно-политической мысли дореволюционного периода по проблемам русско-турецких отношений накануне и в ходе турецко-египетского конфликта 1831−1833 гг. При этом обращается внимание не только на взгляды историков и публицистов, но и на представления официальных государственных деятелей, современников и участников анализируемых событий.

В силу особенностей содержания используемых источников, их авторства и ряда других критериев63, наш исследовательский интерес был сосредоточен на анализе консервативных и либеральных концепций. Нами учитывается традиционная градация исторической и общественно-политической мысли по принципу отношения тех или иных авторов к политическому и социальному устройству страны. Однако сегодня в круг современных задач историографии не входит сведение многообразия всех её явлений к тем или иным классовым принципам и позициям. Модели общественного развития всегда являются исторически подвижными и динамичными. В зависимости от конкретной политической ситуации, консервативный и либеральный сегменты в общей системе общественно-исторической мысли могли расширяться или сужаться, проявлять себя изолированно, а при определённых обстоятельствах сближаться, создавая либерально-консервативный синтез64. Несмотря на то, что отношение ряда ав.

63 Включение в предмет истории исторической науки взглядов философов, социологов, современников, публицистов, государственных и общественных деятелей представляется спорным. Поэтому мы рассматриваем их отдельно, не отрицая тесной взаимосвязи. Критерием отбора данных источников для нас служили: характер профессиональной деятельности авторов, содержание представленных материалов, а также способ осмысления анализируемых в них явлений.

64 Шелохаев В. В. Предисловие // Либеральный консерватизм: история и современность. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. М., 2001. С. 4. торов к самодержавию как форме правления было различным, оно далеко не всегда проецировалось на восприятие внешнеполитического курса правительства. Поэтому указанная структура берётся нами не только по отношению к государственной идеологии, но и по отношению к способам разрешения восточного вопроса. В этой связи консервативные представления рассматриваются нами как убеждения историков и публицистов в необходимости придерживаться традиционной, захватнической политики в отношении Турции, свойственной екатерининской эпохе, независимой в своих национальных интересах от западноевропейских держав. Однако в истории русско-турецких отношений известны периоды мирного взаимодействия и военно-политического сотрудничества конца 1798—1799, 1805, 1831−1833 гг. Поэтому, в разное время к ним добавлялись проекты о возможности мирного разрешения восточного вопроса путём союзного соглашения с Турцией.

Спецификой либеральных представлений являлись идеи о возможности придерживаться собственных, национальных целей в восточном вопросе в совокупности с интересами западноевропейских держав. Большое распространение они получили среди историков международного права — Ф. Ф. Мартенса, JI.A. Камаровского, С. А. Жигарева и других, а также сторонников западнического направления исторической и общественно-политической мысли. Вместе с тем, в периоды обострения международной обстановки на Востоке, ряд авторов сближались с правительственными кругами, а также представителями консервативного крыла, указывая, что право войны отменяет принципы договорной практики.

Методологические основания данного исследования составляют идеи, сформулированные в историографических исследованиях последних лет о расширении научных представлений об источниковой базе историографии, о превращении её в феномен общекультурного характера65.

Основополагающей для наших научных построений явилась цивилизационная теория, рассматривающая исторический источник, как «реализованный продукт человеческой психики», мировой культуры в целом, направленный на своё социальное бытование в пространстве и времени, функционирующий в общецивилизационном.

65 См. напр.: Прядеин B.C. Историческая наука в условиях обновления: философские основы, принципы познания, методы исследования (историографический анализ). Екатеринбург., 1995; Заболотный Е. Б., Камынин В. Д. Историческая наука в преддверии третьего тысячелетия. Тюмень., 1999; Юдельсон А. В. Образ исторической науки в современной отечественной историографии. Автореф. дисс. к.и.н. М., 2000. С. 15−17- Иллерицкая Н. В. Историко-юридическое направление в русской историографии второй половины XIX в. Дисс. д.и.н. М., 2002. С. 45−49- Литвак Б. Г. Парадоксы российской историографии на переломе эпох. СПб., 2002. С. 54. потоке исторического развития, в неповторимости индивидуальной идеи, заложенной автором. В данной работе мы применяем комплекс классических методов и принципов, используемых в современных историографических и источниковедческих исследованиях, в частности, проблемно-хронологический, структурно-системный, конкретно-исторический, сравнительный методы, а также методы периодизации и перспективного анализа. Проблемно-хронологический подход позволил нам расчленить тематику исследования на ряд узких проблем, каждая из которых рассматривается в хронологической последовательности относящихся к ней историографических фактов. Кроме того, он способствовал выявлению эволюции изучения проблемы и её отдельных этапов. Структурно — системный метод способствовал выявлению определённого уровня освещения отдельной или нескольких специальных проблем исследуемого вопроса, обнаружению внутренней взаимосвязи исторической и общественно-политической мысли. История исторической и общественно-политической мысли рассматривается нами как система со всеми своими составляющими и взаимодействующими элементами — с творчеством историков и публицистов, а также правительственных лиц, их общественной и государственной деятельностью, с публикацией их трудов в печати. Использование конкретно — исторического метода объясняется необходимостью рассмотрения источников в конкретно-исторических условиях их появления. Таким образом, представляется возможным передача объективных особенностей развития научной и общественно-политической мысли, позволяющая оценить заслуги тех или иных авторов по сравнению с предшествующим, а не последующим уровнем исторических знаний. Сравнительный метод позволяет проводить необходимые сравнения различных концепций с целью выявления их общих черт, особенностей, самобытности и степени заимствования. Метод периодизации направлен на выделение отдельных этапов в развитии исторической и общественно-политической мысли с целью обнаружения ведущих направлений и элементов в их структуре. Метод перспективного анализа способствует выявлению направлений и проблем будущих исследований.

При анализе исторических источников наиболее приемлемыми для нас оказались принципы объективности, учёта социальной и субъективной составляющей источника, типологизации и преемственности, предложенные в конце XX столетия.

А.И.Зевелевым и И.Д. Ковальченко66. Кроме того, в своей работе мы использовали ряд методологических принципов, положенных в основу историографического исследования Н. В. Иллерицкой, в частности принципы диалогизма и социальной полифонии. На основании первого из них текст рассматривается как своеобразный диалог между историком и источником, что подразумевает отказ от жёстких субъектно-объектных отношений в исследованиях и переход к субъектно-субъектному взаимодействию с источником. Принцип полифонии чрезвычайно важен для гуманитарного исследования, поскольку он характеризует метод познания, способ отношения между мировоззрениями и культурами. Полифония берётся в тесном единстве с такими понятиями как «диалог», «полемика», «дискуссия». Концепция полифонического диалогизма выступает против истины в теоретическом смысле, против истины-формулы, истины-положения, а это допускает множественность сознаний и точек зрения даже в едином оценочном поле. В основе такого принципа не столько анализ и объяснение, сколько интерпретация и понимание, принимающие форму диалога.

Практическая значимость работы заключается в возможности использования изученных материалов, а также данных на их основе выводов и оценок в дальнейшей разработке заявленной темы, при создании обобщающих научных трудов по российской историографии и общественно-политической мысли. Большой интерес она может представлять в учебной практике высших и средних учебных заведений, при подготовке курсов лекций по отечественной истории, новой истории Востока, истории международных отношений, историографии и источниковедения, а также для политологов, социологов и других учёных, занимающихся проблемами современной геополитики.

Апробация результатов исследования. Основные положения работы отражены в четырёх статьях и тезисах докладов общим объёмом 3,8 пл., опубликованных в научных сборниках Поморского и Сургутского университетов, обсуждены на региональных межвузовских (г. Сургут, Тобольск) научных конференциях, а также на кафедре истории России Сургутского государственного университета. Выводы и материалы исследования использовались в лекционном курсе отечественной истории и источниковедения, рассматривались на семинарских занятиях спецкурса «Россия и.

66 Зевелев А. И. Историографическое исследование: методологические аспекты. М., 1987; Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М., 2003.

67 Иллерицкая Н. В. Историко-юридическое направление в русской историографии второй половины XIX в. // Дисс. д.и.н. М., 2002. С. 46−48. черноморские проливы (ХУШ-нач.ХХ вв)" со студентами Сургутского государственного университета.

Структура исследования определялась поставленными задачами. Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения, а также списка использованных источников и литературы. Во введении обосновывается актуальность темы, раскрывается степень её научной разработки, ставятся цель и задачи исследования, определяются его хронологические рамки, объект и предмет, характеризуются источники и методология работы, её научная новизна и практическая значимость. В первой главе даётся анализ дореволюционной исторической и общественно — политической мысли в отношении международного положения России и Турции по окончании русско-турецкой войны 1828−1829 гг., а также сложившейся международной обстановки в Европе и на Ближнем Востоке в данный период и на первом этапе ближневосточного кризиса 1831−1833 гг., исследуется анализ целесообразности новых принципов восточной политики России, провозглашённых на заседании Особого комитета в 1829 г., а также причин вмешательства России в первый турецко-египетский конфликт 18 311 833 гг. Во второй главе рассматривается процесс восприятия исторической и общественно-политической мыслью второй трети XIX — начала XX вв. хода вмешательства России в конфликт, а также анализ его значения для завершения кризиса. Третья глава посвящена изучению истории заключения, содержания и перспектив Ункяр-Искелессийского соглашения 1833 г. Отдельное место уделено научной и общественно-политической дискуссии конца XIX — начала XX вв. о статусе и режиме черноморских проливов, в рамках которой подписание Ункяр-Искелессийского договора 1833 г. получило новое, неоднозначное освещение. В заключении подводятся итоги исследования и формулируются основные выводы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Диссертация является одной из первых попыток комплексного историографического анализа отечественной научной и публицистической литературы второй трети XIX — начала XX вв., касающейся проблемы вмешательства России в первый турецко-египетский конфликт 1831−1833 гг.

Обращение к материалам дореволюционных исследователей позволяет глубже понять сущность событий, участницей которых была Россия, расширяет представления о научных и общественно-политических взглядах периода о выборе путей решения тех или иных задач её международной жизни, способствует концентрации внимания учёных на слабо разработанных вопросах проблемы, а также процессе накопления исторических знаний по ней.

В результате решения поставленных в диссертации задач, мы пришли к следующим выводам.

1. Историография вмешательства России в первый турецко-египетский конфликт 1831−1833 гг. имеет обширную источниковую базу. Развитие дореволюционной отечественной исторической и общественно-политической мысли вопроса шло по пути увеличения объёма выявленных материалов, а также расширения и углубления исследовательской проблематики. Исходя из особенностей и характера рассмотрения вопросов, связанных с участием России в турецко-египетском конфликте 1831−1833 гг., обусловленных влиянием внутри — и внешнеполитических факторов, а также уровнем развития исторической и общественно-политической мысли в тот или иной период, мы выделяем три этапа в истории его изучения.

Первый этап охватывает конец 1820-х — первую половину 1850-х гг., до окончания Крымской войны. По существу он носил официальный характер. Основой их содержания вышедших публикаций явилось обоснование тезиса о мирном, не противоречащем интересам западноевропейских держав характере восточной политики России. В условиях цензурных ограничений и отсутствия доступа к архивным данным историки и публицисты периода не имели возможности выйти на объективно научный уровень осмысления темы. Тем не менее, архивные материалы, а также работы современников тех лет, опубликованные впоследствии дают возможность выявить существование либеральных концепций вопроса.

Второй этап представляет собой вторую половину 1850-х — первую половину 1890-х гг.1, — а именно правление Александра II и Александра III. В это время, в результате поражения в Крымской войне внешнеполитическая программа российского правительства пережила заметную эволюцию. Благодаря возросшему влиянию общественных кругов, оно осознало необходимость проведения национальной политики в восточном вопросе, не зависящей от интересов западноевропейских держав.

Либерализация жизни русского общества после смерти Николая I, реформы 1860−1870-х гг., оказали огромное влияние на активизацию научной и общественно-политической жизни. Учёные получили возможность доступа к архивным материалам. С этого времени они активно используют их в качестве аргументов своих концепций. Меняется тематика и хронология исследований. Их основной формой становятся монографии и статьи по отдельным узким проблемам. Сохранявшаяся острота восточного вопроса подогревала интерес общества к нему. Многократно выросли возможности периодики. Возникает ряд новых журналов, специализирующихся на исторической тематике: «Русский архив» (1863), «Русская старина» (1870), «Древняя и новая Россия» (1875), «Историческая библиотека» (1878), «Исторический вестник» (1880) и проч.

Хронологические рамки третьего этапа охватывают период конца XIXначала XX вв., — по 1917 г. Обращение историков и публицистов к восточному вопросу в это время было обусловлено выходом на историческую арену балканских государств, Германии и Японии, планами российского правительства в отношении статуса и режима проливов в годы русско-японской и первой мировой войны. Работы большинства историков периода отличались широким привлечением архивных источников, элементами историографической дискуссии.

2. Научное, историческое и общественно-политическое осмысление проблемы было тесно связано с характером внутрии внешнеполитического развития страны в тот или иной период. Многочисленные экскурсы в историю восточной политики России позволяли установить особенности внешнеполитического курса правительства на Ближнем Востоке, выявить его плюсы и минусы, в том числе в отношении взаимодействия с западноевропейскими державами. Историки и публицисты обращали вни.

1 На данном этапе период второй пол. 50- первой пол. 60-х гг. XIX в. можно назвать переходным. мание на необходимость серьёзного изучения русско-турецких отношений для более чёткой выработки внешнеполитических задач в регионе.

Подчеркнём, что развитие исторических и общественно-политических представлений о ближневосточной политике России начала 1830-х гг. проходило на фоне теоретического осмысления феномена «восточного вопроса», под которым изначально понималась та или иная форма развития османской государственности и степень участия в ней европейских держав. Основой публикаций середины 1850-х-1880-х гг. явилось представление об её искусственном характере. В этой связи указывалось, что южный сосед давно утратил своё величие, находится под влиянием англофранцузской дипломатии и пребывает в состоянии застоя (П.К. Щебальский, B.C. Неклюдов, Е.М. Феоктистов). Подчёркивалась мысль о грядущем падении Османской империи, которое разразится войной России и западноевропейских держав за «турецкое наследство» (Н.Я. Данилевский, Д.Н. Бухаров).

В конце XIX — начале XX вв. в связи с развитием науки международного права, а также успехом младотурецкой революции 1908 г. такие позиции сменились выводами о вероятности перспективного развития Османской империи по примеру Японии и других азиатских стран, вставших на путь политико-экономической модернизации. Укрепление государственности на Балканах, националистические устремления Болгарии, Сербии, Греции и других территориальных образований региона сохраняли остроту восточного вопроса. В это время он стал осознаваться как комплекс международных противоречий России, балканских стран и западноевропейских держав. При этом подчёркивалась возможность его разрешения мирными средствами, с учётом мнений всех заинтересованных сторон (JI.A. Камаровский, Ф. Ф. Мартене, С.А. Жигарев).

Итогом накопления исторических и общественно-политических концепций по данной проблеме явилось утверждение о возникновении «восточного вопроса» в начале 1830-х гг., как результата вмешательства России, Австрии, Англии и Франции в первый турецко-египетский конфликт. С этого времени, вопрос о проливах приобретает общеевропейское значение (П.Н. Милюков, JI.A. Камаровский, Д. И. Иловайский, И. А. Овчинников, Н. И. Кареев, Л. И. Гальберштадт, С. А. Котляревский и другие).

Указанные тенденции теоретического и практического осмысления русско-турецких отношений начала 1830-х гг. позволили нам выявить специфические черты развития исторической и общественно-политической мысли по исследуемой проблеме.

3. Анализ международного положения России и Турции в конце 1820-х-начале 1830-х гг. занял большое место в дореволюционной исторической и общественно-политической мысли и был тесно связан с рассмотрением «политики сохранения» Турции. Результаты изучения данных материалов позволили нам выявить определённую эволюцию взглядов историков и публицистов по данной проблеме.

Так, например, консервативное направление исторической и общественно-политической мысли периода с новым курсом восточной политики России связывало удержание Порты от окончательного распада, а также длительное существование политической стабильности в Европе и на Ближнем Востоке. Отсюда возникает представление о России как великой европейской державе, обладающей непререкаемым международным авторитетом, способной влиять на политическое развитие других государств (М.П. Погодин, В. Н. Олин, В. В. Григорьев, С.А. Бурачек).

До второй половины 1850-х гг., характеризуя взаимоотношения России с западноевропейскими державами, историки и публицисты (И.И. Ивановский, Н. Г. Устрялов, В. Н. Олин, Д. В. Похорский, И.Г. Кулжинский) считали, что своей восточной политикой Николай I способствовал укреплению политического равновесия Европы, взяв эту роль исключительно на себя, не допуская участия других держав. Впоследствии, во второй половине XIX — начале XX вв., преобладающими, особенно среди либеральных кругов, становятся концепции о негативных последствиях такого курса. Распространяется мысль о зависимости геополитических интересов страны от позиции Австрии (М.П. Погодин, Т. Н. Грановский, Е. М. Феоктистов, Н. А. Попов, А. А. Кочубинский, С. А. Жигарев, М.А. Таубе) и других держав (И.В. Вернадский, А. А. Гаряйнов, П. К. Щебальский, В. А. Уляницкий, Д. И. Иловайский, Ф.Ф. Мартене), возникает дискуссия о степени ответственности правительства и дипломатического окружения царя за ошибки во взаимоотношениях с Турцией и западноевропейскими державами в восточном вопросе (С.С. Татищев, П. Н. Милюков, С. Н. Южаков, JI.3. Слонимский).

Оценивая последствия обострения международной ситуации на Балканах и Ближнем Востоке в 1850-х и 1870-х гг., накануне русско-японской и первой мировой войны, эти и другие историки проводили линию противопоставления обеих стран, подчёркивая бесперспективность контактов на дружественной почве.

Представители официальных кругов, государственные деятели, современники и участники описываемых событий (А.Х. Бенкендорф, К. М. Базили, Н. Н. Муравьёв, А.О. Дюгамель), а также сторонники консервативного направления исторической и общественно-политической мысли одобрили вмешательство в первый турецко-египетский конфликт, подчеркнув его значение для восстановления стабильности в ближневосточном регионе, указали на отсутствие захватнических намерений России здесь (Д.В. Похорский, Ф. И. Веймар, Н. Г. Устрялов, А. А. Гаряйнов, P.M. Зотов).

Либеральные историки и публицисты (Е.М. Феоктистов, Н. А. Попов, М. И. Венюков, К.А. Скальковский) сошлись во мнении об ошибочности решения правительства о вмешательстве в первый турецко-египетский конфликт, подвергнув серьёзной критике новое направление восточной политики России. На их взгляд, в результате отказа от национальной системы, заложенной Петром I и Екатериной II, Николаю I пришлось постоянно внушать султану доверие к своим намерениям на Востоке. Так, по мнению западников, по окончании войны 1828 — 1829 гг., Россия упустила момент для утверждения собственного влияния на Порту. Правительство должно было взять инициативу в политической модернизации Турции, опередив на этом поприще своих западных соперников. Неслучайно, вмешавшись в конфликт, оно столкнулось с мощным противодействием со стороны Англии и Франции.

Сторонники славянофильского направления либеральной мысли серьёзным упущением восточной политики Николая I 1830-х гг. считали невнимание к интересам славянских народов Османской империи. Поэтому в данный период Россия лишилась мощной поддержки с их стороны, в то время как на помощь мусульман она никогда не могла рассчитывать. Таким образом, они пришли к выводу о том, что России следовало спокойно наблюдать за развитием кризиса. Правительство переоценило возможности египетского паши, устремления которого не выходили за пределы малоазийского полуострова. Мегмед-Али мог способствовать отделению европейской Турции от азиатской, что соответствовало интересам России, так как позволяло окончательно решить судьбу христиан.

Промежуточную позицию заняли И. В. Григорович, Е. А. Белов, Д. Н. Бухаров, М. И. Богданович и другие авторы, указавшие на закономерность решения правительства о вмешательстве в конфликт, поскольку Николай I не мог допустить появления новой политической силы на Ближнем Востоке и опасался усиления влияния западноевропейских держав здесь. В этой связи некоторые историки, а также современники описываемых событий (Н.Н. Муравьёв, А. О. Дюгамель, А. Х. Бенкендорф, А.П. За-блоцкий-Десятовский, С. С. Татищев, A.M. Зайончковский) обратили внимание на существование различных вариантов и проектов участия России в урегулировании, указав на пассивную позицию западноевропейских держав на начальном этапе кризиса.

Отдельным аспектом проблемы было рассмотрение содержания и характера дипломатического поручения Н. Н. Муравьёва, в том числе организации военной помощи турецкому султану в рамках специальных мероприятий, проводимых в конце 1832 — начале 1833 гг. под руководством М. П. Лазарева и П. Д. Киселёва.

Сторонники консервативного направления исторической и общественно-политической мысли согласие султана на участие России в урегулировании объясняли умеренными итогами русско-турецкой войны 1828−1829 гг., а также последующими уступками Николая I Турции в отношении условий Адрианопольского трактата (Д.В. Похорский, Н.Г. Устрялов). Представители либеральных кругов к данной идее добавляли тезис о том, что османское правительство находилось тогда под давлением русского двора (Т.Н. Грановский, Д.А. Ровинский).

Историки, публицисты, а также непосредственные участники описываемых событий оставили немало свидетельств, отражающих характер вмешательства России в первый турецко-египетский конфликт. Большинство из них согласились в том, что положительные результаты миссии Н. Н. Муравьёва повлияли на доверие султана к России. Это, а также сохранявшаяся угроза со стороны египетского паши, вспышки народных волнений в различных частях Малой Азии повлекли за собой его просьбу о военной помощи. Однако историки и публицисты разделились в оценке характера деятельности Н. Н. Муравьёва в данный период. Так, если одна часть авторов указывала на то, что его поведение целиком зависело от интересов османского правительства и с этим связывала его пассивность в отношении территориального спора египетского паши с султаном, а также отказ от занятия укреплённых пунктов в босфорском проливе, то другая подчеркнула посреднический характер его действий, ультимативный характер требований по отношению к Мегмеду-Али, особый стиль взаимоотношений с представителями османского двора. Также встречаются свидетельства о проектах Н. Н. Муравьёва по усовершенствованию турецкой армии и укреплению обороноспособности Константинополя. В конечном счёте, Н. Н. Муравьёву удалось получить разрешение султана на проведение топографической съёмки проливов. Её результатами явилось составление многочисленных чертежей, рисунков, планов и карт побережья Босфора и Дарданелл, включая систему оборонительных укреплений.

Ряд авторов, в том числе современники и участники описываемых событий обратили внимание на разногласия Н. Н. Муравьёва с А. П. Бутеневым и М. П. Лазаревым (А.О. Дюгамель, А. П. Хрипков, С. С. Татищев, С. М. Горяинов, С. А. Гагарин и другие), которые, на их взгляд, привели к усилению влияния западноевропейских держав в регионе и тем самым повлияли на отправку А. Ф. Орлова в Константинополь. В конце XIX — начале XX веков к этому убеждению добавилась идея о намерениях правительства заключить взаимовыгодный договор с Турцией. В отношении организации военной помощи Турции общественные и научные круги обратили внимание на численность и состав российских войск, отправленных в Константинополь в феврале 1833 года (М.И. Ставраки, А. Б. Асланбегов, Д. М. Афанасьев, Н. Д. Каллистов и др.). Большинство авторов отметили стремление Англии и Франции добиться скорейшего вывода российских войск из Константинополя. В этой связи отдельное место в исторической и общественно-политической мысли исследуемого периода заняла дискуссия об их влиянии на султана, о позиции отечественной дипломатии в отношении просьбы Махмуда отвести российскую эскадру в Сизополь, а также об условиях его перемирия с египетским пашой. При этом, до конца XIX в. доминирующей являлась мысль о чрезмерной зависимости Порты от интересов западноевропейских держав. К концу XIX — началу XX вв. в некоторых публикациях распространилось убеждение о том, что за колебаниями султана скрывались собственные национальные интересы османского правительства, которое играло на противоречиях сторон в регионе.

Историческая и общественно-политическая мысль николаевской эпохи стремилась подчеркнуть решающее значение присутствия русских военных сил для достижения мира на Ближнем Востоке, тогда как участие других держав определялось как минимальное, направленное на сдерживание шагов российской дипломатии.

Начиная со второй половины XIX в., либеральное крыло исторической и общественно-политической мысли подвергло острой критике нейтральную позицию России в отношении условий турецко-египетского мира. В это же время, ряд консервативных историков, находясь на позициях провиденциализма и субъективизма, уступки российской дипломатии объясняли неизбежным ходом обстоятельств, а также личными качествами царя, отразившими менталитет российского народа. Интересы западноевропейских держав продолжали пониматься как агрессивные, стремящиеся к дипломатической изоляции России и нарушению европейского равновесия. Накануне и в начале первой мировой войны, в условиях складывания военно-политического блока России, Франции и Англии, распространилась идея о совместных действиях всех заинтересованных сторон в конфликте.

Добавим также, что большинством дореволюционных историков и публицистов второй трети XIX — начала XX вв. подчёркивался временный характер турецко-египетского мира, а также стремление сторон к его пересмотру. С прибытием А. Ф. Орлова в Константинополь связывалось изменение позиции правительства в отношении территориального спора египетского паши с султаном. Указывалось на его желание выступить гарантом соблюдения условий Кютахийского соглашения со стороны Мегмеда-Али. Неслучайно, А. Ф. Орлов заявил тогда, что российский флот покинет Турцию не раньше, чем египетские войска перейдут границы Малой Азии. Впоследствии, некоторые историки и публицисты либерального направления конца XIX — начала XX вв. высказали мысль о том, что основной целью визита российского посла в Турцию было подписание оборонительного союза с султаном.

В большинстве работ отмечалось позитивное значение деятельности А. Ф. Орлова для дальнейшего развития процесса урегулирования на Ближнем Востоке, в частности в отношении соблюдения условий Кютахийского мира со стороны египетского паши (П.Н. Милюков, С. С. Татищев, A.M. Зайончковский). Также была подчёркнута её важнейшая роль в подписании русско-турецкого союза и усилении внешнеполитического влияния России в регионе в данный период. Серьёзному анализу подверглись мотивы и позиции обеих сторон, заключивших Ункяр-Искелессийское соглашение (С.М. Горяинов, С. А. Гагарин, Б.Э. Нольде). Так, например, подчёркивалось, что турецкой стороне удалось включить в него статью об обязанности России обеспечить целостность азиатских и европейских владений Порты в случае нападения на неё какой-либо державы. В то же время российское правительство получило монопольное право военного присутствия в зоне проливов в случае нового обострения ближневосточных дел. Поэтому некоторыми авторами договор рассматривался как противовес англо-турецкому договору 1809 г., запретившему вход в проливы военным судам какой-либо державы (Г.Е. Грум-Гржимайло, В.А. Теплов). Такая идея была особенно популярна среди военного и дипломатического окружения царя. Следует отметить определённую эволюцию в изучении мотивов и характера заключённого союза. Консервативными и правительственными кругами заключённый союз определялся как бескорыстный акт со стороны России, доказательство дружелюбия султана к русскому царю, а также выражение его признательности за оказанную помощь (К.М. Базили, Н.Г. Устрялов). В ряде оценок присутствовала идея о том, что, заключив оборонительный союз с Турцией, Россия не собиралась оставаться сторонним наблюдателем её взаимоотношений с Египтом. В её интересах по-прежнему было сохранение стабильности на Ближнем Востоке и недопущение нового витка конфликта со стороны египетского паши (Н.Н. Муравьёв, А.О. Дюгамель).

До второй половины XIX века анализ его условий не проводился или ограничивался обязанностями Порты, которые обычно сужались до признания её прав как хозяйки проливов (К.В.Несельроде, К.М. Базили).

Впоследствии, во второй половине XIX века, в свете обсуждения итогов Крымской войны Ункяр-Искелессийский договор 1833 г. вновь привлёк внимание дореволюционных исследователей.

Ункяр-Искелессийский договор стал пониматься как взаимовыгодный союз сторон, а с конца XIX — начала XX вв. как результат коллективного вмешательства России и западноевропейских держав в конфликт. Большинство историков и публицистов в это время единодушно сошлись в том, что Ункяр-Искелессийский договор вызвал недовольство Англии и Франции, вызвал рост международной напряжённости на Ближнем Востоке и повлёк развязку Крымской войны. Этот момент особенно подчёркивали сторонники западнического направления общественно-политической мысли. Другая часть общества увидела в нём отказ от прежней практики взаимоотношений с восточными христианами, которые отвернулись от России, попав в сферу влияния западноевропейских держав. Не отрицая фактор влияния военного присутствия на султана, ряд авторов подняли вопрос об общей численности российских войск, сосредоточенных к июню 1833 г. в Константинополе (Н.Г. Устрялов, К. М. Базили, С. М. Соловьёв, Н. И. Кареев, И. И. Григорович, Л.И. Гальберштадт). Отдельное внимание данному вопросу уделили военные историки (Л.И. Зедделер, П. Я. Бугайский, А. С. Кротков, И. А. Овчинников, П. А. Гейсман и др.). Количество военных судов определялось от пяти-десяти до двадцати пяти единиц. В отношении числа войск, перевезённых ими, указывались цифры от пяти до двадцати пяти тысяч человек. Также историки обратили внимание на сроки вывода российских войск из Константинополя, в той или иной степени связывая их с датой подписания Ункяр-Искелессийского союза.

Добавим, что историки второй половины XIX — начала XX вв. обратили серьёзное внимание на взаимосвязь Ункяр-Искелессийского договора с Мюнхенгрецкой конвенцией России и Австрии. Так, например, консервативные круги отметили тот факт, что оно способствовало укреплению русско-турецкого союза, включив Австрию в сферу российских интересов на Ближнем Востоке. Либералы придерживались противоположного мнения, определив такое сближение как угрозу для развития двусторонних русско-турецких связей.

С конца XIX — начала XX вв., в рамках общественно-политической дискуссии о режиме и статусе черноморских проливов, содержание Ункяр-Искелессийского договора приобрело особое значение. Заключённый союз стал рассматриваться как один из вариантов реализации национальных задач страны в регионе. Особенное распространение такие идеи получили в период русско-японской войны 1904;1905 гг., когда правительство остро нуждалось в проходе черноморской эскадры через Босфор и Дарданеллы для поддержки действий Тихоокеанского флота.

Таким образом, наследие дореволюционной научной и общественно-политической мысли представляет собой огромную ценность, как богатое собрание фактического материала и его теоретического осмысления. Перед современными историками стоит задача реанимировать и обобщить достижения отечественной научной и общественно-политической мысли периода по проблеме. Ряд концептуальных и фактических положений изученных нами материалов обладают не меньшей научной ценностью, чем многие исследования по идентичной проблематике последующего времени.

Дореволюционные историки и публицисты подчеркнули особую роль восточного направления во внешней политике России конца 1820-х-начала 1830-х гг., доказав в ней наличие двух противоречивых тенденций. С одной стороны, политика «сохранения» Турции на основе общих интересов европейских монархий, Австрии и.

Пруссии, и, таким образом, сдерживание восточных христиан в их стремлении к освобождению от власти Порты, с другой — державная, национальная политика, направленная на удовлетворение геополитических интересов империи. Кроме того, они обозначили острую экономическую и политическую заинтересованность России в сохранении внешней и внутренней стабильности на Ближнем Востоке, раскрыли особенности и характер её вмешательства в первый турецко-египетский конфликт, обратили внимание на роль и значение деятельности Н. Н. Муравьёва, А. Ф. Орлова и других государственных деятелей в данный период, проследили изменение позиций российского правительства в отношении каждой из заинтересованных сторон.

Также ими было выявлено содержание, значение и перспективы Ункяр-Искелессийского соглашения для обеих стран, подчеркнута его взаимосвязь с последующими договорённостями с Австрией и Пруссией по делам Европы и Ближнего Востока. Важнейшим вкладом в изучение сущности заключённого союза явилась полемика вокруг его секретной статьи в рамках обсуждения вопроса о проливах в российской печати конца XIX — начала XX вв.

Дореволюционные историки и публицисты отразили отношение правительства, государственных деятелей, а также современников и участников описываемых событий к исследуемой проблеме, определили состав российских вооружённых сил, сосредоточенный в Константинополе в данный период, попытались соотнести отношение западноевропейских держав к участию России в урегулировании. Ввели в научный оборот ряд документальных материалов по истории исследуемого вопроса, подчеркнув необходимость его дальнейшего изучения.

Признавая достижения исторической и общественно-политической мысли второй трети XIX — начала XX вв. по сравнению с более ранним этапом осмысления восточного вопроса, нужно отметить, что ряд аспектов исследуемой темы остался недостаточно освещенным. Так, например, при наличии массы материалов, освещающих деятельность Н. Н. Муравьёва в Турции и Египте в 1832—1833 гг., существуют пробелы в исследовании деятельности М. П. Лазарева, П. Д. Киселёва, А. П. Бутенева и А. Ф. Орлова. Небольшое внимание было обращено на участие западноевропейских держав в урегулировании первого турецко-египетского конфликта. В этой связи доминирующей, за исключением некоторых представлений начала XX в., стала концепция об их негативной роли в урегулировании. Англия и Франция рассматривались как зачинщики конфликта. Тесному взаимодействию России и Австрии в это время не всегда придавалось особое значение. Немного сведений сохранилось о русско-турецких переговорах по обсуждению проектов Ункяр-Искелессийского соглашения 1833 г.

Указанные явления в практике дореволюционной историографии объясняются секретностью ряда официальных документов периода, что никоим образом не должно умалять её вклада в изучение данной темы.