«Философия имени» отца Сергия Булгакова в контексте поэтической метафизики конца нового времени

Актуальность диссертационного исследования" определяется повышенным современнымнаучным интересом" к. проблематике-5 энергий ной связиязыка и космоса-, квопросу о? статусе языка в истории культуры, к онтологическим" и метафизическим исследованиям культуры. Кроме того, в самой: отечественной религиозно-философской мысли конца, Нового времени, ярчайшим и глубочайшим представителем которой выступает отец Сергий? Булгаков— видится" вполне* реальный" антикризисный'- потенциалкоторый? может: быть использован на современном, этапе, когда всё": цивилизованное человечество сталкивается с катастрофическими* последствиями секуляризации и антропологических деформаций. .

Особо отметим, что 'Философия имени' есть совершенно? особое начинаниев. котором впервые русская интеллектуальная* культура говорит сугубо? cвoë-j уникальноенигде и никогда преждене звучавшее слово. Всё: сказанное: до этогобыло в лучшем? случае подступами к ней, а в? худшем: -инерционным: скольжением, в: магнитосфере западноевропейской мысли-. Существуют довольно^ серьёзные и глубокие: типологические: сопоставления «трёх версий русского философского имяславия» Флоренского, Булгакова и Лосева (1) — наш путь иной и связан с намерением увидеть отблески: именно? булгаковского имяславия (как наиболее равновесного вч концептуальном отношениивыражения тенденций 'философии? имени' вообще) в более широкой неомифологической рефлексии конца Нового времени (2), на стыке культурных миров России и Европы.

Решение такой культурологической сверхзадачи состояло в намерении вписать лишь на первый взгляд весьма узкую тематику имяславческих споров начала XX века и религиозно-философского резонанса вокруг них (3) в узловой проблемный контекст истории интеллектуальной и художественной культуры конца Нового времени. А потому наш труд становится определённым основанием для исследований антикризисного потенциала русскойинтеллектуальной^ культуры конца Новоговремени.

Булгаков, кажущийся1 сегодня многим в лучшем, случае благородным реликтом «Заката России», которую, по словам, режиссёра С. Говорухина, «мы потеряли», помогает, однако же, понять очень многое и в нашей сложной современности: так, например, нейролингвистическое моделирование социокультурного бытия по результатам своим находится в прямой зависимости от человеческого восприятия энергийности имени (рефлективного, как в. опыте «Философии имени», либо • же — наивно-медиумического, обыденного, профанического).

Сам образ Булгакова более соотносим в истории русской* мысли, с одной стороны, с очарованностью софиологической метафизикой В". С. Соловьёва, а с другой — с разочарованием в экономизме. Поднимаясь от земной проблематики хозяйства к теме небесного софийного града, Булгаков проходит в своём разломе, в мучительнейший период жизни, через открытие двух фундаментальных и взаимосвязанных тем: философии имени и трагедии философиии если последняя была продолжением глубочайших культурологических рефлексий славянофилов и Соловьёва — то первая^ стала поистине уникальной, первородной, не обусловленной всецело предшествующим состоянием отечественной и европейской философии, хотя и катализированной гонимыми афонскими монахами-имяславцами и независимо от Булгакова несколько позднее развитой в самой сильной позиции относительно статусности имени Лосевым, а прежде в ряде набросков Флоренским, отчасти Эрном и даже Бердяевым (4), разрабатывавшим, казалось бы, совершенно другие (прежде всего, кризисологические) темы.

Когда говорят о наследии отца Сергия Булгакова, тодействительно, на первый план обычно выходит довольно сложный и внутренне подвижный ансамбль софиологических идей. Многочисленные критики софиологии часто не принимают в расчёт одно совершенно элементарное соображение: Благая Весть возможна потому, что есть София, премудрая" обусловленность и обустроенность Бытия — иначе она никакая* не Благая Весть, а просто новость. Достоверность Писания и Откровения предрешена такой бытийной структурой, которую можно назвать софиологически фундированной. Иными словами, само уразумение Боговдохновенного Священного Писания обусловлено софийными предпосылками человеческого бытия.

Софиология всилу глобальной метафизической претензии с одной стороны" и дофилософской мифопоэтической укоренённости с другой — может быть рассмотрена и как яркий вариант поэтической метафизики конца Нового времени (5). Сама эта поэтическая метафизика (как мы показываем в диссертационной работе) реализуется в поэзии и романистике, интеллектуальной, политической и экономической жизниэтоуниверсалистский в своей аксиологии и с необходимостью фрагментарный в своём осуществлении, однако же, требующий экзистенциального включения способ неомифологического миропонимания.

Поэтическая Метафизика, или Теология Поэтов, — писал дальний первооснователь культурологии как «новой науки» Дж. Вико в книге «Новая наука» (1725 г.), впервые в истории вводя этот образ-понятие «поэтической метафизики», — была первой, т. е. Божественной Поэзией" — согласно такой логике, «Поэтическая Мудрость — первая Мудрость Язычества — должна была начинать с Метафизики, не рациональной и абстрактной Метафизики современных учёных, а с чувственной и фантастической Метафизики первых людей. Метафизика была их настоящей Поэзией, а последняяестественной для них способностью. Такая Поэзия первоначально была у них Божественной. они приписывали сущность вызывавшим удивление 6 ~ вещам. совершенно как дети берут в руки неодушевлённые' предметы, забавляются и разговаривают с ними, как если быто были живые личности». Согласно неаполитанскому первому культурологу, сами «слова* расскажут нам о Происхождении* различных словесных Языков, сходящихся в одном общем Идеальном Языке» (6).

Метафизика, — подчёркивал два века спустя друг и современник Булгакова Н. А. Бердяев, — не может найти своего завершения в системе понятий, она завершается в мифе, за которым скрывается реальность" (7). Таким образом, поэтическая метафизика выступает и, как своеобразная неомифология конца Нового времени.

Между тем, не сама-, поэтическая метафизика «софийности», столь характерная, вообще говоря, для" булгаковского стилямышления, но необходимо связанная с нею проблематика-языка и космоса — в центре нашего внимания. Не человеческий субъект, а богозданный космос, мир является у Булгакова объективной основою языка — этот центральный тезис «Философии имени», парадоксально заостряющий проблематику сущности и происхождения, языка, позволяет в качестве фундаментальной исследовательской проблемы ставить вопрос о статусе языка.

Современная интеллектуальная культура — во> многом вопреки постмодернистской диагностике — находится в состоянии напряжённого поиска сакральности. Номиналистическая революция Нового времени и весь его яркий кризисологический контекст, концентрированно выраженный в феномене Ницше, упираются в существенно противоположные номинализму неоправославные тенденции «догматического обоснования культуры» у отцов Сергия Булгакова, Павла Флоренского, Киприана Керна, реконструкцию «символического миропонимания» у А. Белого и Вяч. Иванова, осмысление бытийной мифоосновы как «развёрнутого магического имени» у А. Ф. Лосева. В этой области культурологическое: значение булгаковской метафилологии осмыслено пока менее всего.

Мотивациянашего обращениякЛейбницу, «сближающему, — согласно Хомякову, — самые отдалённые: предметы, и происшествия» (8), связана прежде: всего с тем, что и самБулгаковна страницах: «Философии? имени» указывает на то, что единственно в Лейбницевом лице западная классическая философия коснулась, фундаментальной проблематики языка. Волюнтаристический^ космизм евробуддийской метафизики Шопенгауэра, ассоциативно присутствующий у нас, являет собою диаметрально противоположныйбулгаковскому опыт негативной софиологии и тем особенно интересен: Значениекризисологической проблематики Льва Толстого для формирования булгаковских идей очевидно в силу ряда биографических причин: речь идёт о непосредственном общении: юного Булгакова и «старца» Толстого, ставших в известном смысле, «культурными героями» конца Нового времени. Хомяков и Жуковский, Дурылин и Розанов, Флоренский и Хайдеггер — всё это персонологические знаки, маркирующие ближние и дальние рубежи проблематизма булгаковской мысли. Ленин и контуры первых итогов мировой революции — тот исторический фон, на котором булгаковское наследие было предано^ казалось бы, полному и окончательному забвению-. Вименах и проблематике М. А. Булгакова и Андрея Тарковского актуализирован уже наш современный опыт в его внутренней герменевтической связи с близкой Булгакову культурой Серебряного века. Всё это представляет собою реализацию реконструкции «большого времени» культуры, о чём писали такие корифеи культурологии XX века, как М. М. Бахтин и В. С. Библер (9).

Степень научной разработанности проблемыВопрос, о статусе языка, тем более — о его высоком и даже фундаментальном для всякого понимания статусе, к принятию чего нас склоняет собственно булгаковское наследие, имеет ряд принципиальных смысловых граней (о чём — несколько 8 ~ ниже), однако все они сопряжены с холистической проблематикой, иначе говоря — с метафизикой. Метафизические проблемы, по Г. Марселю, это «деградировавшие тайны" — поэтому метафизически ориентированное мышление (неважно, изнутри академической науки, либо1 же иных вненаучных форм познания) упирается в необходимуюреставрацию5 таинственного и ' оказывается перед выбором между бесплодным торможением в области сугубой рациональности и. решимостью на реконструкцию символического миропонимания древности.

Грани единого концептуального ядра нашего диссертационного исследования внешне вполне обозримы и могут быть представлены в нескольких ключевых понятиях, маркирующих вполне определённые и относительно автономные (хотя и сущностно взаимосвязанные!)' сферы: имяславие, герменевтика, булгаковедение, символическое — миропонимание, онтология культуры, типология культуры, кризисология. Однако, в глубинном осмыслении за всей этой вышеочерченной совокупностью стоит труд огромного числа учёных и мыслителей, древних и современных. Пожалуй, персонологически этот ряд авторов, для-которых особую важность представлял вопрос об отношении Бытия и Слова, можно' было бы начинать в Средиземноморском мире с Гераклита и Платона, а на Востоке — с Лао-цзы и Конфуция. Хотя, разумеется, и они работали на более древнем (по их собственным свидетельствам), уже не дошедшем до нас материале, либо же представленном чисто мифологически — в рамках мифических космогоний.

К проблеме статуса языка обращались древние мудрецы, позднеантичные философы (Плотин, Прокл) и представители ранней и. поздней патристики (школа св. Дионисия Ареопагита, св. отцы-каппадокийцы: свт. Василий Великий, свт. Григорий Нисский, свт. Григорий Богословсвт. Григорий Палама) — в Византии и на Св. Руси сама культурная история мыслилась как продолжение мистерии воплощения в мире Божественного Слова, и здесь огромное значение имеет деятельность 9 ~ первоучителей словенских — святых Кирилла и Мефодияв западной позднесредневековой схоластике этот вопрос имеет любопытный аналог в знаменитых спорах об универсалиях, о существовании, единичных вещей и всеобщегов новоевропейской мысли к этой теме. обратился Г. Лейбниц (вся? остальная западная философия, согласно булгаковскому замечанию* из «Философии имени», «прошла мимо языка, не заметив проблемы* слова») — позднее — В: фон Гумбольдт (отмеченный' наряду с библейскими* текстами' и-Платоном пристальным вниманием Булгакова в приложениях к «Философии имени»). В интеллектуальной культуре Европы эта тема, получила особое развитие у булгаковского современника М! Хайдеггера, чисто онтологически истолковывающего язык как «дом Бытия» и «просвет во? мраке-сущего». Кроме Хайдеггера, отметим также работавших в близком-герменевтическом русле В. Дильтея и Г.-Г. Гадамера.

В русской мысли Нового времени будут весьма примечательны имена протопопа Аввакума Петрова, М. В. Ломоносова, В. Н. Татищева, В. К. Тредиаковского, Н. М. Карамзина, А. С. Шишкова, А. С. Пушкина, А. С. Хомякова, К. С. Аксакова, А. А. Потебни, А. Н. Веселовского — все они (каждый по-своему) были непосредственными предтечами отечественной 'философии имени' (кроме отца Сергия Булгакова здесь должнЁ1 быть упомянуты его близкий друг — отец Павел Флоренский и продолживший их дело А. Ф. Лосев), равно как и более широкого углублённого внимания-к феномену языка, всегда отличавшему мышление русских символистов, что особенно явственно при соприкосновении с наследием Вяч: Иванова и А. Белого.

Безусловно, близкий булгаковскому имяславию феномен 'ословесненной космологии' в различных ракурсах интенционально присутствовал у крупнейших представителей культурфилософской мысли за три века её истории: здесь могут быть названы Дж. Вико, И.-Г. Гаман, И.-Г. Гердер, А. Фабр д’Оливе, Новалис, Г. Гегель, Ф. Шеллинг, А. Шопенгауэр, 10 ~.

Ф. Ницше, уже упомянутый А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, Ю. Ф. Самарин, Н. Я. Данилевский, Н. Н. Страхов, К. Н. Леонтьев, В. С. Соловьёв,.

B. Ф. Эрн, В. В. Розанов, Н. А. Бердяев, И. А. Ильин, В. А. Шмаков, Л. Шестов, А. Бергсон, О. Шпенглер, Э. Кассирер, М. Шелер, X. Ортега-и-Гассет, Г. Вирт, Р. Генон, Ю. Эвола, А.-Дж. Тойнби, К. Ясперс, Р. Гвардини, К.-Г. Юнг, М'. Элиаде, Ж. Деррида.

Из отечественных учёных конца ХХ-го — начала ХХ1-го веков, разрабатывавших после1 'диалогической! герменевтики' М. М: Бахтина и 'диалектики мифа' А. Ф. Лосева близкие к 'философскому имяславию' проблемы символической морфологии и исторической, типологии^ культуры, необходимо назвать имена А., В. Михайлова, С. С. Аверинцева, В. В. Бибихина, В! Н. Топорова, В. С. Библера, Г. С. Померанца, В: В. Бычкова, В. П. Ракова, И. В. Кондакова, И. А. Едошиной, Н. В. Серова, А. И. Неклессы,.

C. М. Усманова, В. В. Малявина, А. Г. Дугина, В. П. Океанского.

Исследования непосредственно 'имяславческой тематики' представлены для нас трудами следующих авторов: митрополит Иларион (Алфеев), протоиерей Константин (Борщ), протоиерей Артемий (Владимиров), Л. А. Гоготишвили, Е. Н. Гурко, А. X. СултановВ: Р. Тимирханов, А. М. Хитров, О. Л. Соломина, В. Гагатик.

Проблематика 'булгаковедения' и 'места Булгакова' в широком контексте русской религиозной философии означена для нас работами таких авторов: С. М. Половинкин, А. П. Козырев, А. И. Резниченко, протоиерей Дмитрий (Лескин), М. А. Маслин, П. П. Гайденко, И. Б. Роднянская, Н. К. Бонецкая, Е. М. Амелина, Е. И. Аринин, Т. Г. Щедрина, А. И. Негров, В. В. Бычков, В. В. Сапов, Н. К. Гаврюшин, Н. В. Мотрошилова, Н. А. Ваганова, В. В. Сербиненко, В. Н. Пору с, А. А. Гриб, М. Р. Элоян, С. В. Колычева.

Обозначим и других авторов, в общем контексте исследования имеющих определённое значение (иногда — полемическое) для нашего труда:

С. Н. Трубецкой, Е. Н. Трубецкой, Н. С. Трубецкой, С. Л. Франк, протоиерей-Георгий Флоровский, протоиерей Василий Зеньковский, протоиерей Митрофан Зноско-Боровский, Л5. А. Тихомиров, архимандрит Киприан Керн, Л. Ю. Бердяева, О. Клеман, Н. А. Струве, X. Яннарас, П. Фейерабенд, Ж. Делёз, А*. Бадью, 3. Бжезинский, П. Бьюкенен, игумен Вениамин (Новик)," протоиерей Максим (Козлов), игумен Андроник (Трубачёв), игумен Августин (Анисимов), В. П. Троицкий, И. И. Евлампиев, М. Н. Громов, Р. А. Гальцева, Ю. Н. Давыдов, К. М. Долгов, П. С. Гуревич, Е. В. Золотухина-Аболина, Л. Б. Карпенко, Т. А. Касаткина, С. Я. Левит, А". В. Гулыга, И. С. Андреева, Н. Б. Мечковская, С. С. Хоружий, В. И. Холодный, М. В. Максимов, Г. Д. Гачев, А. Г. Гачева, В. Н. Акулинин, П! А. Сапронов* Н. П. Ильин, А. М. Малер, А. В. Нестерук, Ю. М. Осипов, А. С. ПанаринМ. Ковсан, А. Н. Портнов, Т. Б. Кудряшова, К. Свасьян, Т. Ю. СидоринаС. Н. Иконникова, В. М. Дианова, В. Н. Захаров.

Цель диссертационного труда — культурно-историческая конкретизация и характерологическая типизация со-отношения бытия и слова на исходе Нового времени с опорой на идеи булгаковского имяславия.

Задачи, решаемые для достижения поставленной цели:

1) максимально дифференцированная репрезентация1 идей булгаковского имяславия;

2) герменевтическая экспликация самой проблематики рассматриваемой булгаковской темы «мир и язык» в интеллектуальной и словесно-художественной культуре эпохи глобального антропологического кризиса последних двух столетийвторая задача имеет конкретизирующий ряд уровней, отражающих феноменальные грани булгаковского имяславия: а) антропологическийраскрытие темы в аспекте эгологии тотальностиб) — эсхатологический: раскрытие: темыв аспектекрушения мира как. дома-: • в) метафизический: раскрытиетемыв аспекте ностальгии по. осмысленной бытийной целокупности-. ', г) онтологический: раскрытие темы в аспекте предельного драматизма историческойновизны;

3) обоснование оптимальной реализации пониманиясоотношениябытияи слова на исходе Нового времени с опорой на булгаковскую «Философиюимени" — '- ¦» ¦¦ •.

4) демонстрация методологического потенциала «Философии имени» отца Сергия Булгакова для культурологических исследований;

5) прикладное раскрытие 'философии имени' (прежде всего — булгаковской) как определённой герменевтической практики, приоритетной по отношениюк западноевропейским направлениям герменевтики—.

6) характерологическая аргументация актуальной весомости булгаковской «Философии имени» в качестве антикризисного потенциала, противостоящего деструктивным тенденциям западной. мысли XX века:

Объект исследования — «Философия имени» отца Сергия Булгакова, её концептуально-содержательная наполненность, предполагающая исходно космологическую ориентацию мышления.

Предмет исследования — контекст поэтической метафизики конца Нового времени, исторической эпохи двух последних столетий, раскрывающейся сквозь призму булгаковского имяславия.

Обратим особое внимание на то, что в качестве предметной сферы в нашем труде моделируется определённый культурно-исторический контекст (что можно рассматривать и как специфическую особенность собственно культурологического дискурса, связанного с выделением универсальных доминант и их взаимодействием), который в гуманитарных исследованиях иногда (и довольно часто) представлен в качестве объекта, объективного-фона.— феномена более широкого, чем сам предмет исследования. Нас же интересует прежде всего культурно-историческая конкретизация соотношения бытия и слова на исходе Нового времени — она может быть оптимально реализована лишь на проблемном фоне именно булгаковской (космологически ориентированной) «Философии имени» (объекта* нашего исследования), чтоподнимает значение последней на программно-методологическую высоту (гипотеза^ диссертационного? исследования). Доказательству этого исходного положения" посвящен первый структурный раздел нашего труда (первый параграф первой главы) — остальные одиннадцать разделов направлены на активизацию предметного поля.

Философия имени" отца Сергия Булгакова может бытьобъективно осмыслена в контексте поэтической метафизики конца Нового времени только через раскрытие самого контекста последней сквозь призму булгаковского имяславия. Получается — известный герменевтический" круг, и он реализуется нами как определённый методологическийприём. Предлог «в» оказывается тогда не только структурно-синтаксическим элементом названия работы, но и символическим маркёром самого стратегического ресурса.

Теоретико-методологические основания исследования определены характером и особенностями самого объекта. Специфика объекта (в данном случае, как мы уже отметили, это — непосредственно «Философия имени» отца Сергия Булгакова, её концептуально-интенциональный состав) продуцирует вполне определённую методологию, которую можно охарактеризовать как культурологическую герменевтику: это прежде всего — культурфилософские-исследования от Дж. Вико до А. Ф. Лосева-и В. В: Бибихина, включающие гегелевскую «философию^ истории» и связанную с ней, «историческую поэтику», идущую «от А. Н. Веселовского и активно разрабатываемую в XX веке А. В: Михайловым, С. С. Аверинцевым, ВН. Топоровым и многими^ другими крупнейшими учёными, труды по символической, морфологии дохристианской и' собственно? христианской культурной истории М. Элиаде и Р. Гвардини, культурно-морфологические разработки О. Шпенглера и К. Ясперса, онтологическая и философская герменевтика М^ Хайдеггера и Г.-Р. Гадамера, это и религиозно-философские опыты самого С. Н. Булгакова, а также его своеобразного «предтечи» — А. С. Хомяковакак и развивающего ряд* принципиальных идей последнего*Н. Я. Данилевского, исследования, в* области кризисологической герменевтики словесностиш культуры В. П. Океанского.

Этот вырастающий из соразмерной булгаковской «Философии имени» научно-теоретической рефлексии методологический ансамбль культурологической герменевтики направлен на вполне определённый культурологически верифицируемый предмет, а именно — со-отношение бытия и<�слова на исходе Нового времени.

Реализуется своеобразное объективное моделирование* применяемой методологии, в хорошо известном смысле преодолевающего анархию методологического субъективизма и подчинённого следующей модели:

ОБЪЕКТ -> МЕТОД -" ПРЕДМЕТ.

Ключевые понятия нашего исследования: «статус языка» (вводимое нами понятие), «поэтическая метафизика» (Дж. Вико), «макроконтексты культуры» (В. Н. Топоров), «большое время» (М. М. Бахтин), «конец Нового времени» (Р. Гвардини), «кризисология» (В. П. Океанский).

Объект лингвокультурологического наследия самого отца Сергия Булгакова можно обозначить следующим образомг религиозно-мифологический ресурс языка религиозно-мифологические модели как языки культуры с присущими^ им символическими образами мира.

Таким образом, язык в булгаковской «Философии имени» понимается метафилологически и онтологически как своеобразная ословесненная космология. Здесь можно увидеть и весьма парадоксальную, тенденцию эпохи, а именно — радикальную реакцию на деструктивный процесс номинализации, поскольку магистральной линией нескольких столетий было именно стремительное понижение космологического статуса языка.

Остаётся ещё вопрос о самом культурно-историческом феномене длящегося «конца Нового времени», первые симптомы которого, связанные с кризисом рационализма, обнаруживаются уже в европейском романтизме. Ведь существуют и довольно резонные соображения о том, что Новое время не прошло, а так называемое Новейшее время и постмодернизм как эпоха «прото-» (М. Эпштейн) имеют самое прямое отношение к стадиальности развёртывания «метафизики Нового времени», к мифологии «мировой ночи», которая «распространяет свой мрак», ибо «свет Божества во всемирной истории погас» (М. Хайдеггер). Эта логика сохраняет свою незыблемость, если мы пока ещё сверяем своё время по европейским часам.

Есть нечто потрясающее в том, что мыслимое нами' о вещах имеет действительное отношение к ним самимне в этом ли — подлинный триумф со-общительности! И ещё более удивительно отнюдь не то, что многое невыразимо словами и вообще сокрыто от нас, но, совсем, напротив — то, что космическое многообразие нам открыто и преимущественно через язык. Правда, язык при этом необходимо понимать как нечто" заведомо большее, нежели просто средство межчеловеческого общения — язык приобщает нас к бытию самого мироздания.

Человеческое существование изначально пронизано двумя взаимообусловленными первофеноменами, о которых мы говорим в настоящем труде: это — язык и космос. Изнутри, вариантов" семиотической-конкретизации союза «и» имеются культурно-исторические свидетельства о мире как богозданном творении, либо трагический опыт глухой бездны безликой бытийности, либо же метафизические соображения о призрачности самого присутствия, фантомности мира. Вполне очевидно, что в последних двух возможностях выражается культурно-цивилизационный упадок, онтологическая деградация культурно-исторического организма.

Логоцентричность — ословесненная мыслимость — космоса не только сообщает антропологическое измерение тотальности, но и базируется в исходной космологичности языка. С другой стороны, номиналистическая революция Нового времени, состоящая в катастрофическом усилении позднеархаической тенденции к декосмизации языка, начавшейся ещё в глубинах индоевропейской мифологии, обнаружила свою исчерпанность в XX веке, по-своему прихотливо повернувшемуся к мифореализму, аскетическому и философскому имяславию, поэтике пространства, креативной космологии. Хотя реальными носителями ментального «поворота», своеобразной «культурной революции», как всегда, оказываются креативно мыслящие единицы.

В терниях постмодернистского «нового александризма» человеческая мысль не только • послушно движется к резервации в информационной? Сети, но и, титанически взыскует «первобытной онтологии», незаметно совершая? глобальный поворот от тотальной семиотизации: существования к тому, что можно было бы назвать наивной первор вольностью — прото-культурным внутри культурного опыта,. составляющим его сокровенно-интимную и вместе с тем диковиннуюэкзотическую пра-оснону.

Под кризисологией следуетпонимать всю совокупность проблем, возникающих вокруг культурно-историческойситуаций этого поворота, это —не просто учения о кризисе, но и прежде всего сам кризис, понятый! как структура смыслов, перекрывающих бытийность. Характер конъюнкции (связи, выражаемой* в-, союзе- «и» или в: приставке «со-») языка и космоса — главный кризисологический нерв данного поворота, охарактеризованного М. Хайдеггером как «поворот» от смыслов к Бытию, отнюдь не связанный с непременной потерей бытийных смыслов. Однако его негативное измерение обусловлено тем, что сам Хайдеггер называл «нетостью священных имён» -его аксиологический позитив ознаменован булгаковской «Философией имени» с её учением о б иконичности слова^ которое, согласно отцу Сергию, есть «пришлец из другого мира».

Имяславческая проблематика, по нашему разумению^ столь необычна, многозначительна и вместе с тем столь трудноподъёмна для современного научного мышления^ что на её целостное высокодифференцированное освоение должен быть воздвигнут архипелаг монографий и диссертацийпоэтому наш труд — на подступах к нему, это — культурологические пролегомены, открывающие, а не закрывающие тематику именной связи мира и языка.

Оценивая возможные перспективы включения проблематики булгаковской лингвокультурологической и метафилологической мысли в сверхактуальное поле научной и культурной макросовременности, мы должны отметить, что перед нами в опыте «Философии имени» отца Сергия Булгакова — безусловно, вполне определённый методологический. компендиум, готовый к использованию! Его более широкой1'практической реализации мешает доминирующий «позитивизм» современного-мышления. Нас, однако, интересует оценка дальней' перспективы возможных положительных сдвигов, в направлении" усвоения1 булгаковской метафилологии.

Сегодня довольно сомнительной представляется сама возможность обращения конструкционно-эпистемологических моделей западной номиналистической цивилизации как к. православному духовно-метафизическому миропониманию, так и, тем более, к усвоению архаической неразрывности денотатов и референтов, что является метафизической основой философского имяславия, чётко сформулированному на страницах как булгаковской, так и лосевской «Философий имени». Представляется достаточно иллюзорной и всегда заманчивая для западного мира экзотическая псевдовозможность подпитки умирающей культуры со стороны «восточных традиций» — во всяком случае, по рассматриваемому нами вопросу молчаливому Востоку ответить сегодня практически нечегоскорее всего, в лице туманной «восточной мудрости» мы имеем дело с останками какого-то серьёзнейшего опыта, утраченного в, более глубокой и уже практически недоступной нашему пониманию древности. Таким образом, перспективы усвоения и развития метафизики имени связаны только с Россией, с её креативным будущим. Если грядущее тысячелетнее раскрытие «русско-сибирской души», о котором грезил Шпенглер, не будет «бледным наследством» фаустовской цивилизации, если чаемая славянофилами самобытность нашего культурно-цивилизационного фактора сумеет найти своё преобразующее слово в деградирующем мире — тогда эта проблематика, вне всякого сомнения, станет корневой основой будущей российской интеллектуальной культуры. В противном случае она • останется ознаменованием жизненных траекторий Великого Несбывшегося. Нашим поколениям, скорее всего, узнать это будущее — каким сбудется оно— в силу скоротечности земной жизни не будет дано. В этом, однако, имеется^ как утешение, так и основание. к творческой решимости.

Многоплановые и разнокачественные источники, в которых наиболее ярко, а иногда — парадоксально зафиксировано проблемно эксплицированное неприятие процесса номинализации, ¦ конвенциализации и декосмизации языка, составили материалы диссертационного труда: среди них — трактаты самого отца Сергия Булгакова «Философия имени» и «Трагедия философии», а также его труды. «Об экономическом* идеале», «Философия хозяйства», воспоминания «Две встречи», переписка с С. Н. Дурылиным и В. В. Розановым, а также речь «Под знаком Университета" — труды Н. А. Бердяева «Самопознание», «Экзистенциальная диалектика Божественного и Человеческого», «Истина и Откровение" — отца Павла Флоренского «Общечеловеческие корни идеализма», а также цикл «У водоразделов мысли" — В. С. Соловьёва «Кризис западной философии" — А. С. Хомякова «О5 современных явлениях в области философии" — Г.-В. Лейбница «Новые опыты, о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии" — элегия В. А. Жуковского «Море" — «семейный» роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина" — эсхатологический поэтический цикл К. Д. Бальмонтамистериальный роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита" — кинофильм А. А. Тарковского «Сталкер" — статья М. Хайдеггера «О Сикстинской Мадонне», а также его знаменитая ректорская речь «Самоутверждение немецкого университета" — труды В. И. Ленина, в которых нередко упоминается имя С. Н. Булгакова.

Научная новизна исследования определяется тем очевидным фактом, что ничего подобного с опорою на идеи булгаковского имяславия ещё не предпринималось в обширной культурологически ориентированной 20 ~ литературе. Так исторически сложилось, что1 культурологи охотнее: обращаются к западным авторитетам — в диссертации же убедительно показана (на примерепрежде всего, «Философииимени" — отца? Сергиям Булгакова) — высокаяш. именно — культурологическаяпродуктивность рецепции наследия представителей: отечественной? интеллектуальной культуры. Очевидно, однако, что за этой новизною стоит опыт сложившейся? в последние годынаучной? школы «Герменевтика словесности и культуры», которая в настоящем диссертационном исследовании, по словам её руководителя, «наиболее ярко» позиционирует себя.

Теоретическая? значимость исследования-заключается в, осмыслении^ проблематикисоотношения языка и космоса-, при котором не, человеческий субъект, а сам космос, мир, является объективной основой языка (лейтмотив булгаковской «Философии имени», на базе которого формулируется центральный тезис автора диссертации о космологическом статусе языка). Метафилологический подход к языку, реализованный в булгаковской-«Философии имени», где прямо утверждается, что филология не справляется* с языком, выводит исследовательскую мысль на уровень • поисков культурологического. изоморфизма мира и языка. В работе продемонстрирована герменевтическая реконструкция единого метафизического импульса, которым охвачены разнообразные явления культуры конца Нового времени.

Практическая значимость диссертационного труда состоит в, том, что в нём с опорою на конкретный и сравнительно небольшой пообъёму текст «Философии имени» отца Сергия Булгакова проведена аналитика фундаментальной общечеловеческой проблемы со-отношения слова и бытия, дана кризисологическая диагностика культурно-исторической современности последних двух столетий, предложено осмысление путей преодоления антропологической катастрофы с опорою на антикризисный потенциал булгаковских идей.

Личный вклад диссертанта заключается в том-, что? благодаря его докторскому исследованию собственно булгаковский вариант философского? имяславия вводится в^{современныйнаучный} культурологический оборот и поднимается наметодологическую высоту, — при этом? демонстрируется* реальная продуктивность, использования такого подхода? к феноменам! культуры. Можно сказать и так, что этот авторскийпуть культурологически' обогащает традиционно * сложившуюсягерменевтику сеё замкнутым? кругом известных имён и стратегий.

На защиту выносятся следующие положения:

К Философия имени или философское имяславие — этот русский извод философии языка, — есть особое направление, в котором впервые отечественная интеллектуальная культура говорит совершенно уникальное, по крайней мере — в масштабах Нового времени — слово об. ¦ ' ' ' ' * энергий ной связи имён и сущностей. ,.

2. Проблема статуса языка — одна из центральных проблем традиционной. и современной интеллектуальной культуры, и в силу этого её изучение является приоритетной областью культурологии как науки.

3. Культурно-историческая конкретизация соотношения бытия и? слова на исходе Нового времени может быть оптимально реализована на. проблемном фоне именно булгаковской «Философии имени».

4. Теоретические положения «Философии имени» отца Сергия Булгакова являются готовым методологическим ресурсом для культурологии как новой интегративной области знания, имеющей универсальное значение в системе современного российского высшего профессионального образования:

5. Философия имени как феномен отечественной интеллектуальной, культуры и, прежде всего, «Философия имени» отца Сергия Булгакова есть русский — культурологический — вариант герменевтикипричём-, более полноценныйчем её западные направленияпоскольку с опорой на метафизическую: энергетику словаздесь, осуществляется" софиологический синтезсакрально-религиозного и философско-онтологического аспектов культурной-реальности.

6. Русская интеллектуальная культура конца Нового? времени и, в частностибулгаковская «Философия имени». есть весомый антикризисный. потенциал, противостоящий. номиналистическим, — и конвенциалистскймтенденциям западной мысли, анархизму и деструктивностимышлениянарастающих! в': ходе: историт XXI столетияравно как., и позитивистскому уплощению самой эпистемы (аксиоматики) научного знания и его вери ф икации.

Апробация результатов исследования.

Основные положения диссертационногоисследованиябыли представлены на научных конференциях и форумах «Роман Достоевского „Идиот“ и мировая культура» (Иваново, 1999) — «Молодая^наука— 2000» (Иваново, 2000) — «Информационнаясреда вуза» (Иваново- 2003, 2005) — «Дети и сказка в культуре, литературекинематографии и педагогике» (Иваново- 2003, 2004) — «А. С. Хомяков — мыслитель, поэт, публицист» (Москва, 2004) — «Провиденциальное жизнетворчество А. О. Хомякова» (Москва, 2004) — «Наука в классическом университете» (Иваново, 2004) — «Глобальный культурный кризис Нового времени и русская словесность» памяти Андрея Тарковского (Шуя, 2006) — «Гуманитарные аспекты профессионального образования: проблемы и перспективы» (Иваново, 2006, 2007) — «Шуйская земля: традиции и туризм» (Шуя, 2006) — «Истина и пути её постижения» (Иваново, 2006) — «Международный Соловьёвский семинар».

23~.

Иваново, 2006, 2007) — «Н. А. Бердяев и единство европейского духа».

Москва, 2006) — «Этнокультурная ситуация-в Ивановском регионе» (Иваново,.

2006) — «Глобализация и инновации в системе образования» (Шуя, 2006);

Художественное слово* в пространстве культуры" (Иваново, 2006);

Анахарсис: Международные Таврические чтения" (Симферополь, 2006);

Принцип визуализации в истории культуры" к 75-летию со дня рождения.

Андрея Тарковского (Шуя, 2007) — «Есть ли почва дляисторического оптимизма в России?» (Иваново — Москва, 2007) — «Проблемы литературного образования: школа — вуз» (Шуя, 2007) — «Феномен Андрея Тарковского в интеллектуальной и художественной культуре» (Иваново, 2007) — «Мир и язык в наследии отца Сергия Булгакова» (Москва — Шуя, 2007) — «Малые жанры: теория* и история» (Иваново, 2007) — «Наследие отца Павла.

Флоренского и музейное дело" (Кострома, 2007) — «Юбилейная конференция.

Шуйского государственного педагогического университета" (Шуя, 2007);

Современная Россия в поисках социального оптимизма" (Иваново, 2007);

Русский язык в центральном регионе России: состояние, функционирование и перспективы развития" (Иваново, 2007) — «Актуальные проблемы высшего педагогического образования» (Шуя, 2007) — «Литература и личность: методический и литературоведческий аспекты» памяти В. П. Медведева.

Иваново, 2008) — «Третий съезд краеведов Ивановской области» (Шуя, 2008);

Проблемы формирования общероссийской идентичности: русскость и российскость" (Иваново, 2008) — «Шуйская сессия студентов, аспирантов, молодых учёных» (Шуя, 2008) — «Русская софиология в европейской культуре» (Москва, 2008) — «Соборность: от Хомякова — до Зизиуласа».

Италия, Бозе, 2008) — «Богословские перспективы современной культуры».

Москва, 2008) — «Национальная элита — судьба России» (Москва, 2008);

Антикризисный потенциал Традиции" (Щелыково, 2009) — «Оправдание культуры в творчестве В. С. Соловьёва и в русской философской мысли».

Иваново, 2009) — «Проблематика имяславия в контекстах древних и новых».

Иваново, 2009) — «Лингвокультурология священника Павла Флоренского» 24 ~.

Кострома, 2009) — «Актуальные вопросы экзистенциальной психологии» (Шуя* 2009) — «Рождение культурологии в России» (Иваново, 2010) — «Пропилеи^ на Волге: Костромская земля в отечественной культуре» (Кострома, 2010) — «III, Шуйская» сессия студентов, аспирантов, молодых учёных" (Шуя, 2010) — «Психология кризисной личности» (Шуя, 2010) — «XXII» Бальмонтовские чтения" (Шуя, 2010): Результаты работы обсуждались на заседаниях кафедры культурологии и литературы ГОУ ВПО «Шуйский государственный педагогический университет» и кафедры гуманитарных дисциплин Ивановского института ГПС МЧС Россииа также в Академии, философии хозяйства при" Московскомгосударственном университете имени М. В. Ломоносова* и Российском Центре социальных исследований и просвещения имени С. Н. Булгакова.

Работа поддержана и выполнена в рамках двух государственных заказов под рубрикой «фундаментальные исследования»: на уровнях ведомственной и федеральной целевых программ. Научно-исследовательский проект «Антикризисный потенциал русской интеллектуальной культуры конца Нового времени», поддержан Советом ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы (2009 — 2010 годы)». Научно-исследовательская работа «Герменевтические исследования макрокультурного кризиса и антикризисного потенциала русской словесной культуры» поддержана в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» (2009 — 2013 годы) научно-исследовательская работа «Герменевтические исследования макрокультурного кризиса и антикризисного потенциала русской словесной культуры».

Содержание диссертации представлялось научной общественности в двух монографиях «Язык и космос» (М.- Шуя, 2008) и «Ословесненный космос отца Сергия Булгакова» (ИвановоШуя, 2009), в двух научных культурологических сборниках: «Мир и язык в наследии отца Сергия Булгакова» (Шуя, 2008) и «Ословесненный космос» (ИвановоШуя, 2010), во множестве других научных материалов, означенных в заключительной части реферата.

Структура диссертационного исследования связана с решением поставленных задач: работа состоит из Введения, где проясняются исходные принципы всего замыслачетырёх глав, каждая из которых состоит из трёх параграфов (в общей сложности — двенадцати разделов) — заключения, где оцениваются рецептивные перспективы булгаковской «Философии имени», а также делаются выводы, соответствующие каждому из двенадцати разделовпримечаний к каждому из разделов, библиографического списка.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Во Введении мы уже оценивали возможные перспективы включения проблематики булгаковской «Философии имени» в сверхактуальное поле научной икультурной макросовременности, а также гипотетически представили реальное будущее этого наследия в качестве вполне определённого и готового к использованию методологического компендиума. «Есть только один способ спасти классика, — подчёркивал в близком контексте крупнейший испанский культурфилософ XX века- -самым решительным образом используя его для нашего собственного спасения, иными словами не обращая внимания на то, что он классик, привлечь > его к нам, осовременить, напоить кровью наших вен, насыщенной нашими страстями. и проблемами. Вместо того чтобы торжественно отмечать столетнюю годовщину, мы должны попытаться^ воскресить классика, снова ввергнув его в существование» (1).

Долгая инерция идущего ещё из XIX века тотального «позитивизма» квазиучёного мышления не может перекрыть самой необходимости парадигмальных сдвигов, не только не лишённых драматизма, но* даже аксиоматически предполагающих его. Как однажды высказался об этих вещах А. Шопенгауэр- «истинное и высокое легко распространялось, бьь в мире, если бы те, кто не способен его создавать, не составляли в то же время4 заговора, чтобы помешать ему расти» (2). Тем не менее, сдвиги, происходящие в поле интеллектуальной культуры, осуществляются в масштабах, превосходящих зону упругости указанной Шопенгауэром инерции — больше того, имеет место парадокс, когда часто сами носители «позитивистского» сознания оказываются впоследствии наивными и слепыми трансляторами той или иной нерефлектируемой ими метафизической программы. Безусловно, сам грандиозный характер рассмотренного нами наследия не позволяет всерьёз подвергнуть его редукции или вынести за скобки.

Теперь сделаем выводы (последовательно и композиционно1 соответствующие, как нетрудно заметить, двенадцати структурным разделам нашей работы — то есть каждому из трёх параграфов четырёх глав):

1. Космологический статус языка, означенный в булгаковской метафилологии,. его вдумчивое осмысление — являются креативными основаниями для продуктивного обращения научной-мысли к архаическому опыту восприятия слова.

2. Поэтическая? экзистенция новоевропейского романтического сознания, самым" существенным образом воспроизводит древнейшую* онтологию, связанную* с номинативно маркированной репрезентацией двуплановости Бытия по смысловой*линии 'земное — небесное'.

3: Эгологически ориентированная' новоевропейская интеллектуальная культура приходит к необратимому кризисологическому надрыву и самоисчерпанию, при этом высветляя сотериологический ресурс самой языковой мифоосновы культурного опыта.

4. Акцентированные в, булгаковском наследии' архаические смыслоформы 'идиллии' и- 'эсхатологии' воспроизводятся в литературной классике Нового времени, воплощаясь в поэтологической структуре толстовского «семейного» романа, но сохраняя при этом нерушимость самой софийной обустроенности Бытия.

5. Само софиологическое мировосприятие Булгакова было отнюдь не новомодной вариацией философской реабилитации матриархата, но — совсем напротив! — носило характер русского православного домостройтельства, было интенциональным продолжением мыслей церковной и семейной, а так же героической думы о трагических судьбах родины, о будущем родной земли.

6. Уже* с рубежа XIX — XX веков моделируется со стороны вождя побеждающей русской революцииисходно подрывной и явно1 негативистскшг фон антисофийного отношения к булгаковскому наследию, за которым* стоит и более мрачная агрессия в направлении Кирилло-Мефодиевского просвещения славянских народов.

7. Уничтожение православного царя, его семьи* и самого российского царства, вызвавшее колоссальное духовно-нравственное потрясение у Булгакова, близкое к полному экзистенциальному отчаянию, было хронологическим преддверием* последующего' крымского обращения его взыскующей мысли в «Философии, имени» и «Трагедии философии» к предельным основаниям человеческого бытия, заложенными языке.

8. Присущий софийному мировосприятию своеобразный необарочный энциклопедический универсализм имеет аналог-праобраз в «системе предустановленной гармонии» Лейбница, однако же перспективы такого креативного прорыва в эпоху глобализма остаются под вопросом, на который предстоит отвечать интеллектуальной культуре русского мира.

9. Восприятие метафизических оснований искусства и науки у наиболее ярких и нетривиальных представителей неокатолического и неоправославного культурного сознания XX века позволяет фиксировать появление в его рефлесивном поле особого праксиологически акцентированного богословия культуры на фоне необратимого кризиса чисто философского универсализма.

10. Софийная концептосфера сохраняет свою актуальность для культовых героев-аутсайдеров советского мира XX века, высветляя при этом их экзистенциальную ущербность.

11. Сама метафизическая пустыня современного мира, ставшая результатом чудовищной агрессии, направленной на традиционный миропорядок, есть однако лишь заманчивая магнетическая поверхность недоопробованных глубин и неизрасходованный простор неопределённой протяжённости глобальных обстоятельств и нераскрытых отношений.

12. Мифология мира как хозяйства, идущая от раннего Булгакова и имеющая аналоги в западноевропейской мысли последних двух столетий оказывается также глубинно связанной с генерализирующей смысловой интенцией «Философии имени», направленной на восстановление архаического единства мира и языка.

Очевидно, что учёным новых поколений остаётся либо более дифференцированно подтверждать реальность рассмотренных нами смысловых траекторий — либо отвергнуть предложенные нами основания осмысления и начать свой путь.