Мифологические истоки в народной поэзии горцев Восточной Грузии и творчестве Важа-Пшавела

Долгий путь развития мировой классической литературы трудно представить вне контакта с фольклорным творчеством, зародившимся еще до возникновения письменности. Выдающиеся мастера художественного слова всех времен всегдамились к недрам родной устной словесности, к ее неисчерпаемым источникам, к неиссякаемой сокровищнице тем и сюжетов, которые определили и обусловливали самобытный характер их литературного наследия, местный колорит и национальный потенциал. Почти невозможно назвать писателя, на которого народная поэзия, отмеченная глубиной мысли, спонтанной простотой и естественностью, не< произвели бы благотворного влияния.

Проблема тесной внутренней связи писателей с народной духовной культурой давно находится в орбите научного изучения.

Должное внимание отводится разработке этой проблемы в русской литературоведении. Освещению фольклорно-литературных взаимоотношений, непосредственно связанных с конкретными или общетеоретическими вопросами, посвящаются специальные исследования, сборники, монографии. С учетом национальных истоков художественной системы устного творчества рассматриваются отдельные образцы творчества известных писателей прошлого и настоящего, тематические циклы. Из специальной литературы, изданной за последние годы, следует отметить первый том трехтомной монографии «Русская литература и фольклор» (ХЕ-ХУШ вв.), Л., 1970; Один том «Советского фольклора» «Русский фольклор». Изд. 7-е, М.-Л., 1962. В этих работах изучается проблема взаимоотношения фольклора и литературы. В сборнике трудов авторского коллектива «Роль фольклора в развитии литературы народов СССР» /М., 1975/ на высоком уровне проанализирован вопрос осмысления фольклора писателями братских республик СССР.

И.Друце, КЛуковского, С. Михалкова, А. Гайдара, Н. Кончаловской, В. Маяковского, С. Маршака, А. Барто, Д. Зармса, Б. Корнилова, П. Юнс-кого, Я. Купалы, П. Васильева, В. Кобякова, П. Штыгашева, М. Аршанова, М. Кокова, А. Кешокова и др.).

Исследования ведущих фольклористов и литературоведов (Ф.Буслаева, А. Веселовского, А. Потебни, Н. Андреева, М. Азадовского,.

A.Новиковой, Д. Лихачева, С. Еленского, В. Соколова, В. Аникина, I.

У.Далгата, Н. Кравдова, Л. Емельянова, Б. Путилова, ВЛкчерова,.

B.Гацака, Е. Померанцевой, П. Выходцева, В. Гусева, В. Сидельникова и др.) основанные на правильных методологических принципах в сфере взаимоотношений устного и литературного творчества, и по сей день ведутся интенсивно и успешно.

Необходимо отметить, что в означенном направлении плодотворная и во многих отношениях интересная работа проведена в Грузии. С большей или меньшей глубиной и полнотой изучены место и функция фольклорных истоков, устнопоэтических традиций в творчестве лучших представителей грузинской классической литературы /176, с. 395−404/.

Широкая заинтересованность проблемой творческой ориентации Важа-Пшавела на народную словесность горцев Восточной Грузии имеет прочную основу.

Опираясь на классическое высказывание Карла Маркса о греческой действительности — «греческая мифология составляла не только арсенал греческого искусства, но и его почву». /I, с. 47/> - можно отметить следующее: мифология Пшав-Хевсуретии является не только питающим источником художественного творчества Важа-Пшавела, но в определенном смысле и его основой.

Стихи, сказания и предания (сохранившиеся в фольклорном мире горцев Восточной Грузии до наших дней) стали мощным импульсом поэтической мысли и вдохновения Важа-Пшавела.

Народность есть своего рода талант, который, как всякий талант, дается природою, а не приобретается какими бы то ни было усилиями со стороны писателя" /56, с.600/. Эта мысль В. Г. Белинского точно выражает взгляд относительно народности Важа-Пшавела.

Важа-Пшавела от рождения был народным поэтом в лучшем значении этого понятия. Глубокая связь его бесценного наследия с невидимым механизмом «примитивного» сознания коренных жителей Пшав-Хевсуре-тии с самого начала исключает проявление кажущейся оригинальности, безобразного подражательства и самодельной манерности.

С течением времени растет интерес к многообъешшщему, самобытному, неповторимому художественному творчеству Важа-Пшавела. Естественно, что рождается необходимость исследования и выявления сравнительно неизвестных аспектов его отношения к устной словесности.

В изучении вопроса о творческом осмыслении фольклора в цроизве-дениях Важа-Пшавела безошибочным ориентиром, руководящим принципом следует считать, прежде всего, творческие рассуждения самого Важа-Пшавела. Поэт твердо стоял на своей позиции, он руководствовался своей единой и неизменной концепцией, своим методом, теоретически правильным и практически пригодным для любого временисоображения, высказанные в критико-публистических статьях, он последовательно применяет в своих эпических произведениях.

Обязательным условием успеха литературного произведения, основанного на эмпирическом материале, Важа-Пшавела считал «цроведение сквозь фантазию и машину разума» поэта соответствующего народного «оригинала» (сказки, рассказы, легенды, сказания). Этот цроцесс Важа-Пшавела цредставлял как «обработку по-своему», «цревращение в собственность своих чувств и своего разума», «переплавку в собственном духовном горниле» народного начала /68, о. 307, 324, 361/. Симптоматичны в этом отношении его лаконичные сведения: «Большую популярность в обществе приобрели лишь своеобразно переработанные истории. К ним относятся поэмы «Гость и хозяин» и «Змееед» , — пишет Важа-Пшавела критику Ип. Вартагава в ответном критическом письме /68, с. 363/. Однако в конце того же письма поэт говорит: «Поэмами, сюжеты которых мало чем отличаются от народных сказаний и которые недостаточно хорошо переделаны, являются «Сула-Курдгела» и «Иван Которашвили». и из-за этого слабы» /68, с. 368/.

Применение готового фольклорного образа, темы, фабулы, сюжета или мотива в художественном произведении не исключает индивидуальной эмоционально-интеллектуальной активности и волевой свободы писателя. Учитывая эпохальные явления и тенденции писатель меняет структуру народного повествования или предания с позиции субъективного видения, дополняет, углубляет модель, или же наоборотсужает ядро народного воображения, выборочно обостряя и усиливая какую-нибудь его сторону. Анализ фактических данных должен показать, насколько отличается представленный в литературном контексте фольклорный материал от своего первоначального «сырого» варианта. Не меньшее значение придается и объяснению идейно-эстетической функции использованного в художественном творении соответствующего народного источника. В связи с этим совершенно справедливо мнение видного советского фольклориста У. Далгат: «Важно не только выявление того, что писатель выбрал, какие фольклорные сюжеты, образы, какой речевой и стилистический материал привлек, но и выявление идейно-эстетического эффекта, исследование качества функционирования в системе художественного произведения» /9, с.122−123/.

Недостаточно сказать, что гений Важа-Пшавела обеспечил вечную жизнь в художественной литературе многим народным персонажам, историям, сюжетам. Важное значение имеет также идейное и художественное своеобразие интерпретации, характерной для любого случая обращения поэта к духовному наследию народа. Известно и не нуждается в дополнительном утверждении, что Важа-Пшавела использовал и перерабатывал мифы, легенды, предания сообразно своим этическим убеждениям и мировоззрению, превращал в источник драматической ситуации и острой коллизии незамысловатое повествование, историю, услышанную в кругу простого народапоэт сознательно избегал «трансплантации» народного материала, его механического переноса в собственное цроизведение. Знакомая, традиционная история или сюжет часто, благодаря его «личному мастерству» (К.Гамсахурдия), несравненному поэтическому видению, заметно изменялись, модифицировались, обретали новый, до того неведомый дух. «В произведениях Важа-Пшавела видна животворная печать свободного обращения с народными сказаниями» — замечает Акакий Шанидзе в предисловии к «Народной (хевсурской) поэзии» /189, с. 24/.

Лапидарные высказывания самого Важа-Пшавела недостаточны для того, чтобы создать сколько-нибудь полное представление о народных корнях, имевших первостепенное значение для создания мифологической среды в его поэтическом мире. Поэт в виде разъяснения предлагает лишь несколько скупых, коротких историй, которые дали стимулирующий толчок его фантазии и художественному воображению для создания пяти лучших поэм:" Бахтриони", «Алуда Кетелаури», «Гого-тур и Апшина», «Гость и хозяин», «Змееед» ./ у /.

В лирике и эпосе Важа-Пшавела мифичность вызывает ту возвышенность переживаний, которая не достигается фотографическим отображением повседневной, бытовой действительности.

Поэзия Важа-Пшавела, приобщенная к первоисточникам многовековой грузинской мифологии, проникнута нестареющими этическими идеалами, бессмертность которых с исключительной ясностью видна сегодня.

Мифологический сюжет, выкристаллизованный во времени, архетип, рамка или модель, включенные в поэзию Важа-Пшавела, интересны не как самобытный, отвлеченный, независимый результат мифологического мышления, а прежде всего интересны индивидуальным, художественным уровнем и степенью реализации в оригинальном творении писателя. С этой точки зрения Важа-Пшавела стоит на высшей ступени мастерства. Донесенный им до нас мифологический материал преломлен в призме субъективного видения истинного художника.

В труде учтена необходимость разъяснения априорного характера этого общего положения.

Литературоведческий материал, посвященный Важа-Пшавела достаточно основателен. Но, несмотря на это, частично еще остается в силе в свое время совершенно справедливое заявление о том, что «фольклоризм Важа-Пшавела является необработанной научной проблемой» /169, с. 4/. Хотя здесь же следует сказать, что, начиная с восьмидесятых годов прошлого века до настоящего времени, вопрос об отношении творчества Важа-Пшавела к фольклору привлекает особое внимание.

В 1896 г. в серии статей, опубликованных в журнале «Квали», Илья Накашидзе попытался методом сопоставления выявить органическую связь устной словесности, стиля’поэтической речи народа с поэзией Важа-Пшавела.

Впоследствии воцроса народности поэзии Важа-Пшавела коснулись еще несколько представителей грузинской литературной критики дореволюционного периода. Среди них: Ал.2аханашвили, Ип. Вартагава и др. Наравне с позитивными сторонами в статьях литераторов означенноз? о периода были недостатки и пробелы,, им не хватало глубины научного анализа, документальности и объективности.

Детальному, систематическому изучению творчества Важа-Пшавела црочный фундамент заложен в советское время.

Современное грузинское литературоведение располагает рядом очерков, исследований, монографий, в которых на уровне современного литературоведения, теории литературы и фольклористики цроанали-зированы узловые, дискуссионные, кардинальные воцросы прозы и поэзии, эпоса и драматургии Важа-Пшавела.

Исследованию фольклорных источников поэзии Важа-Пшавела посвящены специальные труды, среди которых конкретным анализом выдвинутой проблемы выделяется работа М. Чиковани «Важа-Пшавела и народная поэзия» /Тбилиси, 1956/, в которой исследованы народно-поэтические предпосылки к поэмам «Гиглия», «Бахтриони» и «Змееед» — в сборнике, посвященном столетию со дня рождения Важа-Пшавела /Тбилиси, 1961/, помещено второе исследование М. Чиковани, в котором сопоставлены сходные мотивы творчества Важа-Пшавела и устнопо-этического творчества. В полемическом очерке «Проблема источников эпического творчества Важа-Пшавела» /172, с. 295−325/ М. Чиковани вновь обратился к актуальным воцросам фольклоризма Важа-Пшавела в плане литературно-фольклорных взаимоотношений. В ответ на критические замечания Д. Бенашвили /57, с. 426−441/ по поводу книги «Важа-Пшавела и народная поэзия» М. Чиковани продолжил исследование устнопоэтических источников «Бахтриони» и «Змеееда» и пришел к обоснованным выводам.

В книге Г. Барнова «Народные источники Важа-Пшавела» /Тбилиси, 1960/ выявлены фольклорные корни лирики Важа-Пшавела, установлены народные источники баллады «Бакури» и поэмы «Несчастный счастливчик» .

Следует отметить заслуги Ко. Сихарулидзе в определении и изучении творческих контактов Важа-Пшавела с народной поэзией /150/.

Само название заслуживающей внимания книги А. Гачечиладзе («Предание о Zorane Минди» и поэма «Змееед», Тбилиси, 1959) указывает на характер поставленных в ней вопросов, на содержание и цель труда.

Из пяти поэм Важа-Пшавела («Гоготур и Апшина», «Алуда Кетела-ури», «Этери», «Гость и хозяин», «Змееед») Ал. Чинчараули выделяет и рассматривает интересные случаи обращения к народной поэзии, применения отдельных стереотипных выражений, идиом, словосочетаний и формул (поздравление, благословение-умилоствление) — /182, с. 369−378/, утвердившихся в лшав-хевсурском поэтическом фольклоре и разговорном языке.

Отдельно следует выделить статью А. Гацерелия «Важа-Пшавела и грузинская мифология» /176/, которую автор называет «попыткой исследования». Силу руководящего теоретического положения имеет наблюдение А. Гацерелия о том, что «Важа-Пшавела оценивает в этнографических очерках суеверие пшавов с точки зрения своего времени. Но в поэзии он производит художественную фиксацию пшавских представлений через психологическую цризму, соответствующую душевному состоянию своих героев, причем без всякого авторского вмешательства и скептических замечаний. Более того: он углубляет пшавские мифологические представления. На их основе творит великие и художественные полотна» /76, с. 144/.

В изучении мифологических источников поэзии Важа-Пшавела этапным следует считать работу Т. Чхенкели «Трагические маски» (мифологические основы преобразования личности в поэмах Важа-Пшавела, Тбилиси, 1971). Здесь выдвинуты проблемы и даны ответы на целый ряд вопросов, которые недостаточно были освещены и не имели в эпосе Важа-Пшавела убедительных толкований.

Интерпретацию некоторых пассажей и основных мифических мотивов «Змеееда» и «Бахтриони» ставит задачей статья А. Бакрадзе «Важа-Пшавела и миф» /53, с. 78−115/. Знаменательно гипотетическое положение исследователя об идентичности каджети и потустороннего мирапредставление о каджах, как о божествах преисподней (в грузинском мифологическом пантеоне), анализ мифологических аспектов взаимоотношений Миндии с Хахматис джварих. Нельзя не учесть точку зрения автора о финальной части (змей-исцелитель Лухуми) поэмы «Бахтриони» .

При анализе «сказочно-легендарного» материала, внесенного в эпилог «Бахтриони» Гр. Кикнадзе выделяет взаиморазграничивающие, специфические черты сказки и мифа и отмечает, что эпизод выздоровления Лухуми есть свидетельство «процесса мышления, направленного в мифологическое русло. блестяще иллюстрированного во многих художественных шедеврах Важа-Пшавела» /III, с. 102/. На основе рассмотрения конкретных примеров исследователь приходит к верному заключению: «Важа-Пшавела сумел постичь древнейшие слои человеческого мышления и показал существенную сторону мифологического мышления: вымысел, созревший в сознании его персонажей, их видения перешли в плоскость реально существующей действительности и почти приравнялись к ней» /III, с. 102/.

По пяти поэмам Важа-Пшавела («Гоготур и Апшина», «Алуда Кете-лаури», «Этери», «Гость и хозяин», «Змееед») изучен вопрос мифических видений и функции воображения в одном из интересных исследований Р. Сирадзе /148, с. 378−390/. Исходная точка зрения Р. Сих Джвари и хати — так назывались святилища в честь общинно-племенных божеств. См. кн. Бардавелидзе В. В. Древнейшие религиозные верования и обрядовое графическое искусство грузинских племен, Тбилиси, 1957, с. 2. радзе об означенном вопросе заключается в следующем: «Миф и мифическое видение не являются чем-то отражающим его мировоззрение. основная функция мифа и мифологического видения в поэмах Важа-Пшавела носит эстетический характер и создает эстетический феномен» /148, с. 380−381/.

Читатель знаком с исследованием Б. Доборджгинидзе «Природа и человек в творчестве Важа-Пшавела» /Тбилиси, 1962/. Недавно вышла первая книга его монографии «Миф и творчество Важа-Пшавела» /Тбилиси, 1981/. «Освещение выдвинутых в исследовании проблем связано с анализом теоретических мыслей и основных своеобразий художественного творчества Важа-Пшавела» , — читаем в аннотации к книге. В труде Б. Доборджгинидзе рассмотрено много актуальных, связанных с мифом, мифологическим сознанием, спорных и нерешенных еще вопросов. Показана разница, которая существует мезду мифотворческой народной фантазией (мифическим сознанием) и художественной фантазией индивидуального творчества. Вслед за этим отмечается общий характер отношения Важа-Пшавела к мифу.

Из обширной специальной литературы, которая посвящена Важа-Пшавела, здесь названо лишь несколько работ, которые не смогут обойти специалисты, заинтересованные влиянием устной словесности на Важа-Пшавела. Здесь же следует назвать труды известных грузинских литературных критиков и историков (К.Абашидзе, Г. Кикодзе, В. Котетишвили, К. Калане ли, С. Данелия, Ал. Кутелия, М. Зандукели, Д. Бенашвили, Г. Джибладзе, А. Махарадзе, Д. Гамезардашвили, М. Кве-селава, Г. Натрошвили.) — отдельные статьи, в которых идет речь о народности творчества Важа-Пшавела (Г.Асатиани, С. Цаишвили, З. Кикнадзе, Б. Харанаули, И. Джапаридзе, Т. Утургаидзе).

Столь емкий, масштабный и проблематичный вопрос, каким является присутствие мифологического потока в народной поэзии горцев.

Восточной Грузии и творчестве Важа-Пшавела, разумеется, не может быть всесторонне и исчерпывающе рассмотрен в нормированном и регламентированном в смысле объема квалификационном труде. Учитывая подобную трудность, мы обошли значительную область художественного мышления Важа-Пшавела, в которой присутствует мифологическое начало и которая более или менее полно изучена в трудах исследователей творчества Важа-Пшавела.

Первая глава труда посвящается изучению функции джвар-хати (Лашари и Гудани) в поэзии Важа-Пшавела и народном творчестве. Здесь же вскользь касаемся нескольких других божеств Пшав-Хевсуре-тии.

Во второй главе дан образ основных форм «физического» проявления «гвтисшвили» х. Изданный фольклорный материал оказался недостаточным для представления панорамной картины воцроса. По этому в означенной главе основное место занимают фактические данные, добытые автором в научно-фольклорных экспедициях, проведенных в разное время и в разных районах Грузии.

Иллюстрированный материал включен в третью главу труда, которая посвящается изучению вопроса совладетелей «доли» («нацшша-ноба»). В связи с частными аспектами «долевых» божеств по мере возможности рассматриваем проявленный в поэзии Важа-Пшавела мотив наличия божественности, который непосредственно связывается с присущими поэту принципами создания персонажей.

В четвертой главе рассмотрены взаимосвязи двух поэтических произведений — стихотворения «Я был в горах» и поэмы «Змееед» .

Пятая глава ставит целью изучение конкретных проявлений своеобразий художественной речи Важа-Пшавела. В частности, в цределах возможного уточнены народные истоки метафорических выражений, исх Гвтисшвили — сын божий, тот же джвар-хати. пользованных для характеристики образа главного действующего лица в поэме «Гость и хозяин». Дана обоснованность, объяснена цравиль-ность и естественность характеристики Звиадаури метафорой -" Спустившийся с неба столбом" .

В ы ВОДЫ.

Глава I. В грузинском языческом пантеоне божеств особое место занимают Лашарский и Гуданский локальные джвари. Их признание не произошло безпричинно. Коренные жители Пшав-Хевсурети во время войн большие надежды возлагали на названные хати имени св. Георгия. От них же ждали милости и благополучия в мирное время.

Всевышнее божество, «создающее» ангелов «поручало» руководство войском в сражениях с соседними племенами чужой веры Лашареле и Гудануру.

В фольклорных материалах общинные гвтисшвили Лашари и Гудани показаны, в первую очередь, в сражениях и в качестве предводителей своих поданных. Как выясняется, первоначальной функцией Лаша-рис джвари должен был быть поход. Впоследствии у этого хати появляются другие заботы и соответственно расширяется ареал его действия и деятельности. Сказанное частично касается и Гуданис джвари.

С устной словесностью Пшав-Хевсурети на тему гвтисшвили хорошо был знаком Важа-Пшавела. В его этнографических статьях с научной точностью описаны правила служения культу. В поэзии Важа-Пшавела широко отразились связанные с джвар-хати гор, и в частности, с божествами Лашари и Гудани, народные представления. Писатель создал колоритные образы глав служителей культа — кадаги и хевисбери. С этой стороны особенно интересны поэмы, «Бахтриони» и «Сказанное стариком» — стихотворения «Хождение в поход под флагом Лашари» и «Хати приказал» — рассказ «Флаг» .

Покровительственная функция божеств, наглядно высеченная в репертуаре устной словесности горцев, подчеркнута и доказана не в одном поэтическом произведении Важа-Пшавела. В отличие от героев фольклорных и агиографических произведений, персонажи Важа-Пшавела исключая Змеееда), никогда не остаются пассивными, ожидающими помощи сверхъестественных сил. Их действия всегда подразумевают максимальную мобилизацию сил и активность. По поэзии Важа-Пшавела, Лашарис и Гуданис джвари, кроме походной функции, выполняют и другие обязанности. Тенденция роста ареала и деятельности всевышних божеств Пшав-Хевсурети в поэзии Важа-Пшавела восходит к истокам традиционных народных представлений.

Глава П. В этнографическую статью Важа-Пшавела «Кое-что о горах» включено литературно обработанное, сконструированное собирателем мифологическое предание, несколько основных мотивов которого творчески обработаны в художественных творениях писателя. В этом мифологическом предании дано традиционное объяснение антропоморфной природы божеств. В народный текст внесены незначительные «коррективы», которые главным образом касаются стиля.

Во время показа «физического явления» гвтисшвили, Важа-Пшавела обращается к фольклорной модели, хотя он не всегда соблюдает этот принцип. Так, например, в рассказе «Несломленный Беридзе» автор собственной фантазией создает зооморфный гипостас образа покровительствующего гвтисшвили — орла. Мотив телесного перевоплощения невидимых гвтисшвили в орла в народных материалах не встречается.

Одним из главных образов-символов по-разным причинам «оставившего» свое местопребывание и" переселившегося" куда-нибудь гвтисшвили является голубь. В фольклорных текстах горцев содержится множество примеров, когда служителю культа, — священнослужителю — является то или иное божество в образе голубя. Символика голубя широко известна в христианской литературе. Здесь он — олицетворение добродетели, непорочности, безхитростности конкретно-святого духа. В десятой главе «Бахтриони» третьему всаднику великий «властелин» Лашарис джвари кажется «подобием голубя». В поэме «Душа сироты» у Важа-Пшавела голубь метаформирован в символический образ души сироты. В обоих случаях писатель стоит на позициях национальных народных и книжных традиций.

Так как гвтисшвили характеризуются способностью перевоплощения, их «явление» происходит по-разному. Какому-нибудь одному божеству, в народном представлении соответствует несколько форм внешнего проявления. Лашарис джвари служителям культа, или народным героям, может предстать как в антропоморфном, так и зооморфном образе. Поэзия Важа-Пшавела знает оба вида Лашарис джвари. В поэзии Важа-Пшавела главное божество Хэвсурети — Гуданис джвари — наделен человеческими чертами. По народной концепции «устно» ходящих гвтисшвили «видят» лишь служители культа. Важа-Пшавела нарушает эту традицию и допускает возможность «увидеть» Лашарис джвари для рядовых всадников.

Имманентным свойством божественной сущности является свето-зарность. Светозарными от природы являются главные или сравнительно второстепенные гвтисшвили. Излучаемый ими свет «виден» не только в темноте ночи, но и при дневном свете. По собранным в горных уголках Восточной Грузии фольклорным материалам гвтисшвили в большинстве своем «путешествуют» в виде огня, углей, света. «Увидеть» их — удел единиц, приближенных ко двору хати лиц. Общинник, находящийся в затруднении, просит гвтисшвили о помощи. В такой ситуации «прилежный» гвтисшвили не медлит и сразу же «появляется» в нужном месте в облике огня или света.

Этот момент убеждения народа и мифического сознания отражен в поэзии Важа-Пшавела. В стихотворении «Письмо пшавского солдата» свет, сопровождающий грузинское войско, является отблеском Лашарис джвари, т. е. знаком нахождения с воинами покровителя — божества.

С этой точки зрения знаменательна поэма «Копала», в которой при появлении гвтисшвили весь мир освещается «девятью солнцами» и «двадцатью лунами». Измученной дэвами земле спасителем является «небесный свет», а на спасшегося от черной участи собратьев дэва Бегела падает небесный огонь и сжигает словно солому.

Главные формы телесной, зримой манифестации божеств (голубь, воин на коне, свет.), выработанные в фантазии народа, почти без изменения переходят в поэзию Важа-Пшавела и исходя из лейтмотива произведения, авторского замысла, наполняются глубоким содержанием. Поэт берет твердую фольклорную модель, учитывает традиционную структуру и создает отмеченные мифическо-религиозными оттенками пассажи, эпизоды, сюжеты полноценных художественных произведений.

Глава Ш. Вопрос долевости вызывает в исследованиях двоякий интерес, и как чисто фольклорное явление, крайне знаменательная основа древнейших представлений народа, и как проблема направленности поэзии Важа-Пшавела к отдельным аспектам долевости, при выяснении общих черт долевых героев и персонажей поэм Важа-Пшавела.

Терминологический анализ показал, что родственными понятиями «долевого» являются «благополучный», «счастливый», «удачливый», «участливый». С каждым из терминов этого семантического ряда связываются определенные народные представления. В грузинских фольклорных материалах «счастье», «удача» и «благополучие» персонифицированы в конкретно-предметных, в частности, человеческих образах.

Долевость-сложное и многовмещающее явление. В специальной литературе отмечена ее связь с институтом избранничества, с универсальной концепцией богочеловека. В широком плане в понятии долевооти потенциально сосуществует несколько фольклорных мотивов международного распространения, дифференцированное рассмотрение которых более или менее полно раскрывает сущность долевости.

В поэме «Бахтриони» царицу Тамар Важа-Пшавела называет «находящейся в доле с богом». В умело найденном эпитете сконцентрирована мифологическая мысль. Нахождение в доле с богом по содержанию отождествляется с долевостью. Тамар-долевая. Идеализации царицы в творчестве Важа-Пшавела предшествуют долгие и богатые традиции, с одной стороны, фольклорного репертуара, с другойисторических летописей и древней грузинской литературы. Нетрудно заметить и то, что при упоминании Тамар писатель исходит преимущественно из народных источников, созданной вокруг имени Тамар устной словесности. Если Важа-Пшавела без подтекста говорит о долевости царицы Тамар, в отношении других эпических персонажей этого сказать нельзя. Гиглия, Гоготур, Квирия, Лела, Лухуми, Алуда Кетелаури, Змееед, Звиадаури, Джокола и Агаза в безостановочной смене жизненных явлений, на фоне сложных этических и социальных цротиворечий проявляют свою высокую, сверхчеловеческую природу. В портрете и характеристике каждого из этих персонажей зафиксированы такие детали и атрибуты, которые непосредственно напоминают существенные черты долевости. Из этих черт главным является боглественная светозарность. Это в основном характеризует внешний облик долевых героев, а также героев эпоса Важа-Пшавела.

Жизненный путь абсолютного большинства долевых героев заканчивается трагически. Длительность их жизни строго лимитирована. Этой чертой долевые схожи с персонажами поэм Важа-Пшавела. В обоих случаях подчеркивается мысль исключительности героев, чемто стоящими выше, чем обычные люди, трагическую судьбу которых определяет их же собственная избранность.

Глава 1У. В основе некоторых частей стихотворения «Я был в горах» и поэмы «Змееед» лежат общие народные представления и авторские концепции. Сравнительный анализ этих различных по объему и проблематике произведений приводят к признанию обязательной глубинной связи меаду ними. Стихотворение «Я был в горах» является своего рода сюжетной схемой и литературным первоисточником названной поэмы. Судьба героев указанных произведений однородна, что в конечном итоге проявляется в их высшем трагизме. Оба остро переживают неуемную боль спускания вниз с достигнутой высоты. Процесс спускания вниз, падения персонажа, в стихотворении показан вне впричинных предпосылок, а возвращение Миндии из «другого» мира в повседневную жизнь, и наконец, его кончина, с логической последовательностью изображены в поэме.

Во главе голой скалы" расположено место проживания Змеееда. С вершины горы смотрит на раскинувшийся перед глазами мир безымянный персонаж стихотворения. Глава скалы и вершина горы, по мифической мысли соответствуют святому месту пребывания гвтисшвили. Подобный локализацией географического окружения Важа-Пшавела указывает на божественную сущность природы героев.

Достоин внимания тот факт, что конечным пределом пути обоих героев — Змеееда и анонима стихотворения — является ущелье, которое, как в стихотворении, так и в поэме, воспринимается синонимом царства тьмы.

В рассмотренных стихотворении и поэме фигурирует астральная символика, что помогает лучше вникнуть в характер персонажей, скрытые пласты их духовного мира. Основа жалобы Миндии — «Почему не скоро потухла моя звезда на небе» может быть обнаружена в ритуальных поступках, отображающих этнографический быт грузинских горцев, а часть монолога стихотворения — «На груди покоились.

• • и солнце и луна" следует признать отголоском народных представлении о долевых героях, типологически наделенных символикой небесных светил.

О родстве анонимного героя стихотворения и Змеееда свидетельствует еще один знаменательный момент: «Говорил с богом» , — говорит герой стихотворения- «Мы верим, и ты ведь знаешь, что разговариваешь с богом» , — обращается хевисбери Хахматис хати к уже потерявшему веру Миндии. Этот случай фразеологического совпадения еще больше укрепляет нашу точку зрения о родственной близости рассмотренных произведений и соответственно, их персонажей.

Глава У. Изучение и исследование своеобразия поэтики Важа-Пшавела обязательно требует должного знания и учитывания фольклорного материала.

Невозможно вникнуть в истинное значение нескольких эпитетов и метафор поэзии Важа-Пшавела, если рассмотреть их в изоляции от древнейшего и богатейшего фольклорного репертуара ритуального характера. Зашифрованная в поэтическом образе мысль требует специального наблюдения и исследования.

К ряду сложных, полисемантических метафор относится строка десятой главы поэмы «Гость и хозяин», сказанная в адрес Звиадаури — «Столбом спустившийся с неба». Этой формулой в канонических текстах богослужебного назначения служители культа называли гвтисшвили, среди них: Иахсара (Архотская община, с. Амга) — Сачальско-го св. Георгия (с. Чирдили), Цабауртис хати, ангела столба Маста-ла и Матурского архангела (Пшави) — божественного всевышнего Ду-мацхо (Гудамакари), Галангурского св. Георгия.

Приведенная выше метафора поэмы Важа-Пшавела генетически связана с т.н. «крестовым» текстом молитвы священника.' Начало и исход ее находится в недрах устной словесности. Предполагаем еще один народный источник рассмотренной метафоры: это строки из образца «Пшавских стихотворений» (Тифлис, 1887) Д.Хизанашвили. Амиран филафоз, Столбом спустившийся с неба.

Анонимный автор этих строк, опять-таки должен позаимствовать лексическую фактуру и систему образности из молитв для возвеличения гвтисшвили.

Важа-Пшавела в отношении Звиадаури применяет характерное для религиозного окружения выражение — покровитель, которое в фольклоре относится к постоянному ряду эпитетов джвар-хати. В означенных метафоре и эпитете Звиадаури ассоциирован с гвтисшвили «столбом света спустившимся с неба на землю» .