Интертекстуальность прозы А. Ремизова

Возвращение к отечественному читателю произведений писателей русского зарубежья стало знаменательным явлением современного литературного процесса. Поэзия и проза Г. Иванова, Д. .Мережковского, З. Гиппиус, М. Алданова, А. Ремизова и многих других были заново открыты русскими читателями. Раннее творчество этих писателей эпохи модернизма и произведения периода эмиграции становятся объектами пристального внимания литературоведов.

Имя А. Ремизова (1877=1957) в приведенном ряду занимает особое место. Его творческая самобытность получила самую высокую оценку поэтов А. Блока, М. Волошина, литературоведов и критиков К. Мочульскош,.

А. Рыстенко, Г. Струве. Писатель вошел в русскую литературу в первое десятилетие XX века. Литературная биография А. Ремизова неразрывно связана с течениями этого периода от декаденства и символизма до примитивизма и авангарда. И хотя в начале века в его творчестве вполне очевидны символистские тенденции, сам писатель не причислял себя к символистам. Однако частые обращения к жанру романа — «мифа», утвердившемуся в творчестве Д. Мережковского, Ф. Сологуба, А. Белого и других символистов, расширение семантики образов за счет их тропеического и символического наполнения, языковые и стилистические эксперименты указывают на сильное влияние модернизма на творчество писателя.

Сочетание традиционно-реалистического способа изображения действительности и модернизма послужило поводом к дискуссии в журнальной критике начала века о неореалистических установках в произведениях Ремизова. Впервые к неореалистам, укрепившимся на позициях символизма, Ремизова причислил М. Волошин. Главной особенностью творчества писателя Е. Колтоновская считала синтез символизма и реализма, «редкое, трудно давшееся сочетание лирики с бытом, к которому стремится молодая литература"3».

Модернистская направленность проявилась в ориентации всего творчества Ремизова на включение «чужого голоса» в художественную ткань произведений, игру с многими текстами предшествующих культур и современной писателю социокультуры. Русская и мировая литературная классика, вошедшая в сознание и душу Ремизова, звучала в его произведениях то как сознательная стилизация и переложение, то как эмпирические аллюзии, ассоциации, сюжетно-композиционные сближения и другие формы интертекстуальности. На глубокую творческую связь с некоторыми писателями указывал сам Ремизов: «Имена, под которыми прошла жизнь в России за 44 года (1877−1921) — Достоевский, Лесковзаграничная жизнь: два года в Германии — ЭХА, Гофман- 34 года в Париже — ГогольНикола Мирликийский, а через всю жизнь прошел Аввакум"4.

Увлеченность Ремизова древнерусской словесностью, фольклором и мифологией притягивала к нему внимание литераторов разных школ и направлений 1910;х годов, например, неославянофильской (С. Городецкий) и неонароднической (Иванов-Разумник) ориентации. Разнообразные источники его творчества от «Слова о полку Игореве» и «Жития протопопа Аввакума» до новинок западноевропейского модернизма рассматривались критиками начала века как важнейший фактор, определяющий художественную манеру и стиль писателя.

Необычайная творческая восприимчивость Ремизова, его огромная начитанность, книжность самого сознания и мироощущения стали общим местом в литературно-критических статьях и монографиях, посвященных писателю. Интертекстуальные связи прозы Ремизова выявлялись на уровне художественного течения и даже метода, в котором работал писатель, самой творческой манеры, жанровых параллелей и сближений, образных аллюзий и ассоциаций, реминистем и реминисценций.

Самые разноречивые оценки литературоведов и критиков получили произведения Ремизова, ставшие переложением фольклорных источников. Отклики на первую книгу писателя «Посолонь» (1907) указывали на ее близость с эстетическими концепциями символистов" Своего единомышленника увидел в писателе А. Белый. Рассуждая о приходе на смену «эгоистически замкнутому» декадентству искусства «коллективного индивидуализма», он писал: «Наконец, существуют попытки найти в глубочайших переживаниях современных индивидуалистов связь с мифотворчеством народа. Индивидуальные образы народного творчества (мифология) оживают вновь перед нами, находят отклики в их душе. К таким писателям принадлежит А. Ремизов"5. Необычайная смысловая и образная насыщенность книги «Посолонь», ее тесная связь со сказочной и мифологической традицией русского фольклора позволили Белому говорить об особой природе творчества писателя. По мнению А. Белого, Ремизов вкладывал в старинные образы славянской мифологии «тот эзотеризм переживаний, который никогда не расцвел бы так пышно, если бы перед ним не прошли мы период чистого индивидуализма. В глубине своей личности находит он старых богов"6. апокрифических сюжетов, критик не включил в ряд наиболее значительных стилизаций, не находя в ней главного признака этой повествовательной формы, согласно которому «. авторы, желая воспользоваться известными эпохами и образами и сообразуя свой язык с этим желанием, далеки от мысли брать готовые формы, и только люди, никогда не имевшие в руках старинных новелл или подлинных апокрифов, могут считать эти книги стилизацией. Последнюю можно было бы почесть за художественную подделку, эстетическую игру,. если помимо воли современные авторы не вкладывали всей своей любви к старине и своей индивидуальности в эти формы."9.

Иное объяснение и оценку частых обращений Ремизова к фольклорным истокам дал Иванов-Разумник. По его мнению, в мире детских игр и сказок, народных легенд и духовных стихов писатель обретал необходимый этический и эстетический идеал: «. уходя в свою „Святую Русь“, вовсе не прячется Ремизов в „творимую легенду“ от ужасов жизниот ужасов жизни не уйти никуда. Всем своим творчеством показывает он, что царство „Святой Руси“ — поистине внутри нас, по крайней мере тех из нас, которые способны чувствовать всю поэтическую прелесть народного „мифотворчества“, всю глубокую детскую мудрость народных верований, и» Ю понятии, представлении" .

Подробный анализ произведений, сориентированных на фольклорные тексты, был проделан в монографии А. Рыстенко «Заметки о сочинениях Алексея Ремизова."11 Литературовед-медиевист сопоставил ремизовские произведения с первоисточниками, выявил сходства и разночтения, указал на сгожетно-композиционные контаминации нескольких фольклорных вариантов в авторском тексте. В результате им был сделан вывод о том, что А. Ремизов является создателем оригинальной формы стилизации, произведения которого не просто «пересказы» фольклорного или древнерусского памятника, а законченные, «художественно-целые повествования, воссозданные на основе сухих этнографических сведений об обряде или обычае. «Весьма любопытным представляется тот факт, — писал Растенко, — что под пером Ремизова претворяются в поэтические отрывки не только старинные тексты, но и отдельные страницы этнографических исследований: своеобразный мост между наукой и литературой"12. Автор исследования высоко оценивал Ремизова не только как литератора, занимающегося переложением народных и древнерусских сюжетов, но и как писателя, близкого по своей творческой позиции к древнерусскому летописцу или сказителю из народа, т. е. как создателя одного из вариантов» «подлинников».

В книге по истории русской литературы Д. Святополк-Мирский рассматривал ремизовские легенды (как и другие его переложения) в качестве связующего звена между прозой и поэзией. Так, «Аполлон Тирский», по мнению критика, написан в чистейшей разговорной манере, а «Лимонарь» — в высоком славянском стиле с лирической окраской. «Его «стихи» (за малым исключением написанные не стихотворным размером, а ритмической прозой) почти так же разнообразны, как его «проза"13. «Поэзию» Ремизова критик называет вторичной, т.к. «это стихи «книжника», которые не были бы написаны, не будь поэзии в древних канонических и апокрифических книгах"14.

Анализу ритмообразующих элементов прозы Ремизова и их соотнесенности со стилем фольклорных и древнерусских источников посвящена статья К. Мочульского «О творчестве Алексея Ремизова"15. По мнению исследователя, ритм движет композицию переложений писателя, обусловливает синтаксические конструкции, порождает образы. «Синтаксис его — запись устного рассказа, нотные знаки, отмечающие ритм и интонацию живой речи. Гибки, емки, свободны его конструкции. Иное словечко, иное восклицание повторяется упорно, а нередко и целые тирады возвращаются, как песенные припевы"16. В работе справедливо отмечено, что Ремизов идет.

1 п.

В книге «Очарованная Русь» Г. Гунн указывает, что в своей основе Ремизов"лирик, а не эпик. И эта особенность наиболее очевидна в контексте соединения народного творчества и древней книжности, что сближает стиль писателя с «языком старинных сказок» и языком «церковно-народным» у Лескова. На протяжении всего творчества Ремизов обращался к двум важнейшим источникам: фольклору и древнерусской литературе. «Песенно-лирический склад присущ ремизовским сказкам. В них для него «докука и балагурье», «мудрые думы русского народа, перевитые балагурьем».

1Я печаль, льющаяся песней и озорное скоморошество". В переложении древнерусских источников писатель видел свою задачу в «проникновении в лад древнего сказания. Не копирование, не стилизация, а создание своего, пользуясь ладом, т. е. образным строем древней словесности"19.

Принципам отбора источников художественных переложений писателя и их поэтике посвящена статья А. И. Михайлова «Сказочная Русь.

Алексея Ремизова". Исходя из признаний Ремизова в том, что когда он читал сказочные тексты в этнографических и фольклорных сборниках, ему казалось, будто где-то рядом звучит голос его кормилицы, ученый доказывает, что ремизовский вариант народной сказки — не что иное, как попытка воспроизвести этот едва уловимый, слышанный когда-то в детстве голос, восстановить некую первоначальную «правду» искаженного за давностью времени легендарного «события», свидетельствовать о нем с позиций очевидца. «В соответствии с этим упор в ремизовских пересказах делается не на сюжет фольклорного или апокрифического текста, а на воспроизведение сопутствующего ему особого, можно сказать, интимного поэтического настроения"21. Оценивая книгу переложений фольклорных произведений «Посолонь», Михайлов отмечает, что Ремизов не столько описывает какой-нибудь обрядовый или игровой эпизод, сколько воссоздает его поэтическую атмосферу, которую не могли донести скупые строки исходной записи народного обряда или игры.

Сравнивая ремизовские переложения с предтекстами и вариантами в записях Афанасьева, Худякова и других собирателей фольклора, Михайлов характеризует некоторые особенности их поэтики. На первый план в переложениях выступает мотив человеческой судьбы. «Тревога за человечью душу и составляет духовно-нравственную доминанту ремизовского.

22 сказочного репертуара". Ремизова привлекали те сюжеты, фантастика которых носила актуально-нравственный характер и рассматривалась как случай, однажды с кем-то происшедший. Основополагающим в своих интерпретациях писатель делает принцип динамизма. Вместе с тем, в ремизовских сказках присутствует чрезвычайно выразительный, живописный бытовой штрих, не всегда характерный для сказки фольклорной, в которой «скорость голая» сюжета все-таки превалирует. Наконец, ощущение «достоверности» нереального, умение намекнуть на нее доступными, близкими естественному, живому миру черточками и приметами характеризует иногда забавный, иногда жутковатый мир сказок Ремизова.

Ремизовским переложениям древнерусских литературных памятников.

23 в современном литературоведении посвящено значительное число раоот. Наиболее важной среди них может считаться статья А. Грачевой.

Древнерусские повести в пересказах A.M. Ремизова", которая носит обобщающий характер в изучении этой области творчества писателя. Исследователь предпринимает имманентный анализ его пересказов и сопоставление их с другими произведениями, близкими по художественным задачам, что способствует решению проблемы стилизации и поэтики переложения Ремизова. Вслед за Р.П. Дмитриевой25 A.M. Грачева опирается на предложенное самим Ремизовым объяснение художественных принципов его пересказов. Миф в представлении писателя — это первооснова, протограф «очевидца» когда-то действительно случившегося события. Если миф сохранился только в «обломках» (обрядах, пословицах и т. п.), то задача писателя состояла в восстановлении целого из его частей или в «очищении» уже имеющегося целого от случайных наслоений и искажений.

В поэтике переложений писателя исследователь выделяет лейтмотивные повторения отдельных слов или фраз. Ими могли быть постоянные эпитеты источника («Бова-Королевич», «Мелюзина», «Соломония»), слова источника, особое значение которым придавал сам Ремизов («Тристан и Исольда») и слова, привнесенные в текст самим автором («Савва Грудцын»). Писатель почти всегда вступает в скрытый спор с первоисточником и с посвященными ему научными исследованиями. Одним из способов полемики является «переоценка» целого ряда героев, представленных, по мнению писателя, в древнерусском тексте в ложном свете. Грачева делает справедливый вывод о типологическом сходстве, преемственности характеров и мироощущения главных героев ремизовских переложений, их близости с нравственными и эстетическими позициями самого автора.

Сравнительно-сопоставительный анализ повести Ремизова «Соломония» и ее древнерусского источника предложен в статье Г.

А.ВЛишна. Исследователь установил, что источниками ремизовской повести были две редакции древнерусской «Повести о бесноватой жене Соломонии»: «костомаровская» и «буслаевская». При этом «буелаевская», житийная редакция «Повести» оказала меньшее влияние на переложение Ремизова: религиозно-дидактические отступления автора житийной редакции отсутствуют в ремизовском тексте. Однако отдельные сюжетные детали (переосмысленная история жизни Ярославки, фрагменты мытарств Соломонии, указание на род занятий Матвея — мужа героини) в «Соломонии» Ремизова восходят именно к «буслаевскому» списку.

Основным источником переложения Пишн считает «костомаровскую» редакцию «Повести».

Автор статьи подробно останавливается на центральной для ремизовскош переложения теме человеческой судьбы и дуалистических представлениях писателя о борьбе Бога и дьявола в душе героини. Метафизические представления Ремизова о мире и человеке, о непознаваемости, алогичности, случайности и, в конечном счете, трагичности судьбы человека существенно изменяют интерпретацию древнерусского литературного памятника.

Значительно большее число литературоведческих исследований и критических статей посвящено «непроизводным» художественным текстам в творчестве Ремизова и влиянию на них русских и западноевропейских писателей.

В рецензии на первое издание романа Ремизова «Пруд» А. Белый отмечал «неблаготворное» влияние С. Пшибышевскош и указывал на унаследованное от него противоречие, возникшее между лирико.

Я" импрессионистическим характером повествования и необходимой в романе сюжетной динамикой. «Вся беда, — писал Белый, — в том, что 284 страницы большого формата расшил Ремизов бисерными узорами малого формата: это тончайшие переживания души (сны, размышления, молитвы) и тончайшие описания природы. Рисунка нет в романе Ремизова: случайный кошмар не отделим от фабулы, потому что фабула, распыленная в мелочах, переходит в.

27 кошмар, распыленный в мелочах" .

В статье «Сны в подполье"30 Г. Чулков сделал ряд наблюдений о звуковой и ритмической организации ремизовской прозы, о принципиальной роли в ее сюжетной и образной структуре ассоциативных связей, о значении и природе авторских рефренных конструкций: «И эта настойчивость в повторении эпитетов, выражений, фраз и даже целых периодов характерна. для большинства повестей Ремизова. Во сне неотвязно звучит иногда фраза. Чьи-то губы неустанно повторяют ее, и она приобретает наконец какой-то.

3 1 особый загадочный смысл" .

Перечисляя множество литературных влияний, которые на разных уровнях впитывала в себя ремизовская поэтика (Пшибышевский, Ян Каотарович, Гоголь, Достоевский, Лесков), Г. Чулков писал об удивительной органичности подобных усвоений: «Но все эти влияния не умаляют, а, напротив, обогащают личность художника, самостоятельного и.

32 цельного в существе своем" .

Проблема интертекстуальных связей «непроизводной» прозы А. Ремизова, вполне очевидная для литературоведов и критиков уже 1910= 1920;х годов, получила освещение в научных исследованиях последних лет. Большой вклад в этой области! изучения творчества писателя внесли Г. Гунн, А. Данилевский, В. Чалмаев, В. Туниманов, С. Бушуева, Г. Слобин и другие исследователи.

В книге «Очарованная Русь», воссоздавая жизненный и творческий облик Ремизова, Г. Гунн справедливо отмечает, что мифологизацией, восходящей к русской классической литературе, пронизана вся биография писателя. Сам Ремизов уверял, что вышел из лесковскош «Некуда», его мать будто бы, подобно Лизе Бахаревой, входила в первый «нигилистический» кружок. В детстве его будто бы отказался благословить Иоанн Кронштадский, в чем сказалось несомненное влияние «Полуношников» Лескова. Юродивый плюнул ему в глаза (древнерусские жития юродивых содержат многочисленные примеры их амбивалентного.

33 поведения) .

Г. Гунн подчеркивает высокую степень начитанности или книжности писателя, что сказалось на его оригинальных произведениях и переложениях фольклорных и древнерусских литературных памятников. Однако, приводя слова А. Блока о влиянии на Ремизова поэтики Пшибышевскош, он ставит под сомнение подобное заимствование писателя, хотя свои сомнения критик не подкрепляет какими-либо аргументами34. Данное противоречие, на наш взгляд, заслуживает отдельного и глубокого рассмотрения.

Обращаясь к различным ремизовским произведениям, Гунн указывает на самую тесную связь творчества писателя с произведениями Лескова и Достоевского. Так, натуралистическую картину издевательства пьяного мастера над мальчиком, которого все цинично называют по имени-отчеству Иваном Трофимовичем, в повести Ремизова «Часы» критик возводит к «Зимнему дню» Лескова, где растлительница кухарка перед зеркалом барыни выдавливает прыщи (сцена, вызывающая буквально физическое отвращение). Гунн справедливо утверждает, что мотив унижения детей в прозе Ремизова имеет множественные параллели и восходит к творчеству Достоевского, Чехова, Андреева, Горького.

В статье «О дореволюционных „романах“ А.М.Ремизова» А. Данилевский указывает, что новаторство писателя — в сугубой конкретности и автобиографичности реально-бытового материала. Объектом изображения он делает самые реальные события русской действительности тех лет — описанные в газетах или наблюдавшиеся им лично, факты его собственной жизни и творческой судьбы36. Наиболее ярко эти особенности проявились в «Крестовых сестрах».

В романе Ремизова «Пруд» автор статьи отмечает множественные аллюзии, ассоциации, реминисценции с произведениями Достоевского, Мережковского, Пушкина. Он указывает на тропеический смысл главного сюжетообразующеш конфликта и интерпретирует его как вселенское противоборство Бога и дьявола, разрешающееся в судьбах, поступках и помыслах персонажей романа и прежде всего братьев Финогеновых.

Данилевский выделяет два способа изображения в романе: натуралистически-описательный, посредством которого создается детализированная картина жизни и быта, и условно-метафорический (интерпретирующий), с помощью которого жизненная реальность возводится к обусловившим ее потусторонним Первопричинам. «Посредниками между этими двумя пластами текста выступают разного рода отсылки к произведениям русской литературы XIX — начала XX в., привлекающие эти произведения в качестве своеобразных ключей (кодов-„мифов“), открывающих трансцендентный смысл изображаемых в романе событий и ситуаций» .

В монографии американского ученого Г. Слобин «Проза Ремизова. 190О-1921"38 рассматривается первый период литературной биографии писателя, включающий годы ссылки, в которой Ремизов сформировался как прозаик, и петербургский период, когда он получил литературное признание. Автор анализирует поэтику отдельных «синкретичных» произведений Ремизова.

Романы Ремизова воспринимаются исследователем как отражение авторского подхода к проблеме обогащения современного литературного языка за счет диалектной лексики и архаичных форм, встречающихся в памятниках древнерусской письменности. «Понимание принципов взаимодействия устной и письменной традиций является ключом к сложной системе культурных и исторических аллюзий"39. По мнению Слобин, экспериментальная форма прозы Ремизова предвосхищает подход М. Бахтина к роману как к «открытому», «антиканоническому» жанру, способному включать в себя другие, более архаичные, жанровые образования.

Подробный анализ композиции, структуры и восприятия самого крупного ремизовскош романа «Пруд» свидетельствует, по мнению ученого, о кризисе этого жанра на рубеже XIX — XX веков. При этом, несмотря на содержащиеся в нем многочисленные отсылки к романам Достоевского и Лескова, «Пруд» является примером отхода от традиций XIX века. Его субъективный лирический стиль не только свидетельствует о влиянии европейского модернизма, но и основывается на жанрах эротической народной сказки, устной монастырской повести, церковном обряде и детских играх, словесная экзотика и семантические особенности которых оказываются составной частью нового романа в начале XX века.

Завершая аналитический обзор научной литературы по творчеству A.M. Ремизова, важно отметить, что интертекстуальные связи прозаических произведений писателя, вполне очевидные для многих литературоведов, никогда еще не становились предметом серьезного монографического исследования. Более того, влияние некоторых западноевропейских модернистов на творчество Ремизова (С.Пшибышевский, М. Метерлинк) оставалось до настоящего времени скорее интуитивным, эмпирическим суждением, чем доказанным литературоведческим фактом. Анализ «производных» текстов писателя заключался в сравнительно-сопоставительном их изучении в отношении к устному или письменному предтексту и его вариантам. Изучение интертекстуальных связей и специфики авторской рецепции локализовывалось выявлением особенностей поэтики ремизовских текстов. При этом проблема расширения семантики на нескольких уровнях авторской рецепции: предтекстовом, ж и. и по пути создания целостной картины художественного мира A.M. Ремизова, осознать важные моменты его творческой индивидуальности, а также уточнить некоторые аспекты теории и практик! что, собственно, и определяет актуальность диссертации. и древнерусских литературных памятников, и «непроизводных»,.

Теоретическая значимость проведенного исследования состоит в том, в моделирования и сознательной или щх и современной писателю культур и в целом поэтики гемизова и.

40 материала работы отобраны два «производных» дискурса Ремизова: книга творчестве писателя, и авторское переложение древнерусского памятника письменности повесть «Соломония» — различные с точки зрения логики.

В качестве предмета исследования рассматривается система инвариантных интертекстуальных связей указанных художественных дискурсов, которая формируется на разных уровнях авторской рецепции, а также своеобразие прозы Ремизова, ее поэтика, понимаемая как совокупность художественных принципов, структурно организующих произведения писателя. Под системой интертекстуальных связей следует, а предшествующим культурам (диахронный уровень рецепции). Такое отношение авторского дискурса раскрывается в различных формах интертекстуальности: аллюзии, ассоциации, сюжетно-композиционные о сближения, реминисценции и т. д.

Цель исследования — расширить представление о семантике и поэтике текстов А. Ремизова, определив интертекстуальные связи на различных уровнях авторской рецепции.

Задачи диссертации состоят в следующем:

1 — определить уровни авторской рецепции художественных дискурсов «производного» и «непроизводного» образования в творчестве А. Ремизова;

2 — охарактеризовать и проанализировать отношение «производного» дискурса к предтексту, положенному в основу авторского переложения, отметить художественную специфику ремизовских переложений фольклорных и древнерусских литературных памятников;

3 — выявить интертекстуальные связи авторского дискурса с текстами предшествующих и современной писателю культур на диахронном и синхронном уровнях;

4 — проследить трансформацию мотивов и образов «производных» и «непроюводных» дискурсов на архетипическом уровне авторской рецепции;

Методологической основой работы является системный подход, предполагающий изучение художественного произведения как сложного образования, в котором могут быть выделены составные части, а также различные семантические уровни, взаимодействующие между собой как элементы единой системы. В диссертации использован метод интертекстуального анализа художественного дискурса, разработанный ГО. Кристевой, Р. Бартом, А. Жолковским, И. Смирновым, И. Ильиным и другими учеными, рассматривающими каждый текст как интертекст, в котором другие тексты присутствуют на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: «Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. — все они поглощены и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него.

41 существует язык". В диссертации использован фундаментальный принцип «диалошзма» культур, разработанный М.Бахтиным. Диссертационное исследование базируется на сравнительно-типологическом методе и мотивном анализе, важнейшие положения которых сформулированы в работах по исторической поэтике А. Веселовского, по морфологии сюжета, функциональному и типологическому сходству героев народных сказок В. Проппа, по структурной поэтике ГО. Лотмана и Б. Успенского. В диссертации использованы статьи и монографии Г. Гунна, В. Чалмаева, АХрачевой, А. Пишна, Г. Слобин, О. Чуйковой и других исследователей, определивших основные принципы анализа художественного мира А.Ремизова.

Научно-практическая ценность диссертации заключается в том, что представленный в ней материал может быть использован для дальнейшего изучения творчества А. Ремизова. Результаты проведенного исследования.

1. Многоуровневая система рецепции художественного дискурса «производного» и «непроизводного» образования в творчестве A.M. Ремизова раскрывает широкий спектр интертекстуальных связей как в содержательном, так и в структурном плане. На предтекстовом уровне рецепции «производного» дискурса, характеризующем исходный авторский текст в отношении к фольклорному и древнерусскому литературному источнику переложения, происходит актуализация амплификационных приемов писателя, элементов сюжетно-композиционной трансформации, формирования авторского стиля и т. д. Вариантный уровень рецепции определяет принципы отбора конкретного текста из множества его вариантов, видов и редакций. Внутрижанровый и межжанровый уровни рецепции фиксируют типологически сходные мотивы, образы и родственные сюжеты в пределах определенного фольклорного жанра и всей жанровой системы. Диахронный и синхронный уровни рецепции «производного» и «непроизводного» дискурса позволяют определить интертекстуальные связи в отношении со всей предшествующей и современной писателю культурой.0 русской и европейской литературной традицией и современными модернистскими течениями. Архетипический уровень рецепции дискурса выделяет мотивы и образы, функционирующие в авторском тексте как элементы коллективного бессознательного и восходящие к античной и библейской мифологии.

2. Ритмизация ремизовской прозы достигается посредством: а) структурной цитации лирического запева народных необрядовых песен, рефрена атрибутивных формул, композиционно и функционально близких к песенным словесным и фразовым повторамб) использования повторяющихся мотивов (лейтмотивов), символизации образов, анафорической конструкции и других приемов «симфонического построения» прозы, что доказывает ориентацию писателя не эстетико-философскую теорию символизма А. Белого.

3. Следуя законам морфологии народной сказки и используя прием «широчайшей амплификации», в переложениях фольклорных произведений Ремизов распространяет экспозиционную часть сюжета, вводит картину подчеркнутого гиперболизированного благополучия в жизни героев, контрастирующую с последующим несчастьем. Ремизовские переложения обладают различными репрезентативными жанровыми признаками, так называемой жанровой «эклектикой», обусловленной тем, что традиционная народная сказка способна ассимилировать в себе признаки других.

4. Функция имплицитного автора в «производных» текстах писателя заключается в концентрированном выражении народного сознания, идей патриархальности и соборности, нравственных устоев и законов крестьянской общины.

5. Повесть Ремизова «Соломония», явившаяся переложением древнерусского литературного памятника Х¥-11 века, может рассматриваться в качестве инвариантной модели сюжета о вольном — невольном союзе (договоре) человека с дьяволом. Причем, в образной структуре повести слились языческие, отображенные в фольклоре и христианские, восходящие к библейской легенде представления, реализованные в целом ряде ассоциативных и аллюзивных признаков. Образ бесноватой Соломонии, «похищенной» бесами из идеального мира ее детских грез, спроецирован на многочисленных бесноватых из «Жития протопопа Аввакума», имеет ряд аллюзий с «хромоножкой» Лебядкиной, доведенной до безумия «любовными грезами» из романа Достоевского «Бесы» и восходит к фольклорному типу жены, невесты или вдовы, ожидающей «чудесного супруга». заостренно натуралистических картинах быта «людей из подполья», погружении в мир «душевных страстей» неординарной личности, эпатирующей нигилистическими инвективами, а также в использовании.

7.

Апробация. Основные положения диссертации изложены в четырех университета (Интертекстуальность романа А. Ремизова «Пруд» //Тезисы.

1ровании понятия интертекстуальности //Тезисы итоговой научной и АГПУ. — Астрахань, 1998. = С. 42- Фольклорная традиция в книге А. Ремизова «Докука и балагурье» //Тезисы итоговой научной конференции АГПУ.-Астрахань, 1998.-С.43 (в соавторстве с Е.Е. Завьяловой) — Повесть А. Ремизова «Соломония» в контексте мировой демонологии // Тезисы итоговой научной конференции АГ]ПУ."АетраханЬз1999 — в печати). Диссертация обсуждалась на заседании кафедры русской литературы АГПУ.

Структура и объем диссертации

Работа состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний и списка использованной литературы. Объем диссертации 202 страницы.