Социальная зависимость в российском обществе социологический анализ

Актуальность темы

исследования. Российское общество является предметом пристального исследования социологической мысли, которая накопила определенные достижения в осмыслении процесса социальных трансформаций, изменений, связанных с институциональными, структурными, субъектно-деятельностными сдвигами, динамикой социального настроения и социального самочувствия населения. И если на протяжении 90-х г. XX в. только вырисовывались контуры «переходной эпохи», то сейчас можно констатировать некоторые итоги социеталыюй трансформации, которые, как справедливо отмечает Т. И. Заславская, необходимо оценить по трем важным осям: а) эффективность базовых институтовб) социальные структурыв) уровень человеческого потенциала1. Исходя из предложенных системных критериев, российское общество является обществом социальной зависимости, то есть пребывает в состоянии взаимного отчуждения, социальной субдоминантности и дефицита доверия в системе социальных отношений. Социальная зависимость характеризует межгрупповые и личностные отношения определенной социальной ресурсообеспеченностыо, монополией на экономический, политический и социальный капиталы, благодаря чему социальное взаимодействие «смещается» в сферу внеинституционального, сетевого, дискретного социального пространства. Социальная зависимость проявляется во всех сферах социальной жизни, будь то деформализация трудовых отношений и «серые» схемы в российской экономике, спад восходящей социальной мобильности, дезинтеграция в социальной сфере, протекционизм, клиенте-лизм и «круговая порука» на социальном микроуровне. Данные явления, на первый взгляд, воспринимаются как разноуровневые, относятся к интегральным социальным условиям, но их функционирование определяется производством и воспроизводством социальной зависимости, как направленности и содержания социальных отношений в российском обществе на устойчивую.

1 Куда пришла Россия? Итоги социеталыюй трансформации. М., 2003. С. 393. независимость" социальных групп от формальных регуляторов, институциональных ограничений и возможностей и выстраивание минимизированного взаимодействия на основе социального диспаритета, дисбаланса социальных интересов под воздействием присвоения институциональных ресурсов. Подобные эффекты действуют и в системе российского образования, которое не только теряет свои ведущие позиции в мире, но и не обеспечивает цели расширенного социального воспроизводства, стало сферой социального риска акторов образования.

Не отрицая эвристичности положений и выводов, сформулированных относительно социального неравенства и социальной напряженности в российском обществе, мы сталкиваемся с препятствиями на пути цивилизованного разрешения социальных конфликтов, переводом протестной энергии и активности в социально деструктивные или «до-социальные» формы. Как это ни парадоксально, социальная агрессия санкционирована в обществе, произ-водна от социальной зависимости. То, что фигурирует в публикациях как «терпение народа», имеет социальные истоки в закреплении социальной зависимости, замещении автономности «дозволенностью» индивидуальной свободы, усиливающей социальную зависимость.

Оценивая итоги реформ, российское население в качестве препон на пути быстрого экономического роста называет коррумпированность элит (49,9%), влияние Запада (37,5%), несовершенство существующих законов (27,7%), уход от более фундаментальной проблемы безличностного индивидуализма. Возлагая социальную ответственность на элитные слои, население демонстрирует социальную зависимость, которая воспроизводится как на социальном микроуровне, так и социальном макроуровне. Чем вызвана социальная зависимость: — последствиями постастенического синдрома, дефицитом социетальных кодов, дисфункциональностыо социальных институтов или диспропорцией социальной структуры? Думается, анализ социальной зависимости предполагает обращение к системному анализу социальных.

2 Бюрократия и власть в новой России: позиция населения и оценки экспертов. М., 2005. С. 9. трансформаций, потому что нельзя «списать» сбои в функционировании социальных институтов и поведении людей на «влияние прошлого», в равной степени, как винить во всем несовершенство заимствованных и перенесенных на российскую почву институциональных форм.

Таким образом, социальная зависимость, интегрированная в социальную структуру российского общества, осмысливается как «периферийная» или имеющая социально транзитивные характеристики. Между тем, социальная зависимость влияет и на массовые социальные практики, и на отношение к социальным институтам, и на социальную самооценку, и на выбор идентификационных стратегий. Фактически социальная зависимость кодифицирует сложившийся социальный порядок, устанавливает «коридор» применения институциональных и неформальных норм, что связано и со «слаженностью» социальных отношений, и с модернизацией социальной структуры, появлением так называемого «среднего класса» и раскрепощением инновационной активности населения в целом.

Социально-имущественное расслоение, социальная дезинтеграция обретают системный характер, качественно влияют на социальную стабильность, задают векторность социальных изменений. Российское общество вступило в стадию социальной сегментации, когда социальная зависимость конституирует разделение социальных групп и по «вертикали» (элиты — низы), и по «горизонтали» (внутригрупповое и межгрупповое отчуждение, доходящее до социального обособления и исключения).

Степень научной разработанности темы. Теоретический подход, связанный с анализом социальной зависимости, как органической солидарности, обозначен в работах Э. Дюркгейма. Субъективный, целерациональный аспект социальной зависимости выведен М. Вебером, для которого социальная зависимость основывается на различии компетентности, закрепленной за индивидами. В работах Р. Парка, Т. Веблена социальная зависимость представляет следствие социального дуализма, имущественных прав «праздного класса» и минимального социального влияния «промышленного сословия». 6.

В интерактивной модели Дж. Мида социальная зависимость является «особым стандартизированным порядком», включающим контроль над поведением членов социальной общности путем «предписанного» социального принуждения.

К. Манхейм, П. Бергер, Т. Лукман воспринимают социальную зависимость в контексте социального знания, то есть интерпретации схем «подчинения» для конструирования «интегрированного микромира» и принятия субдоминантности, как способа изоляции от социального макромира.

В концепции социальной конфликтности Р. Дарендорфа социальная зависимость оценивается как катализатор социальных перемен, функционально необходимый для социальной стабильности, как обладание социальными позициями, имеющими определенные ограничения социальной активности. Дарендорф исходит из критического анализа структурно-функциональной модели общества, оценивающей социальную зависимость в контексте социальной интеграции, взаимодействия социально-ролевых комплексов.

Постклассическая социологическая мысль (П. Бурдье, Э. Гидденс) определяет социальную зависимость в терминах социального пространства, социальной ресурсообеспеченности. В концепции П. Бурдье социальная зависимость определяется различием социальных позиций, осознанных индивидами в социальном пространстве. Э. Гидденс характеризует социальную зависимость как форму социального отчуждения, неполное участие отдельных людей и групп в жизни общества. Речь идет о выталкивании целых групп людей из управления социальными институтами и формировании у людей настроений «социального одиночества».

3. Бауман связывает социальную зависимость с концепцией «индивидуализированного общества», которое под влиянием нестабильности и неопределенности социальной жизни трансформируется в состояние массовых страхов и неуверенности, стратегии отказа от социальных обязательств и идентификационного выбора. П. Штомпка исследует социальную зависи7 мость как следствие асимметрии социальных отношений, нарушения баланса прав и обязанностей социальных групп, как по отношению к обществу, так и на социальном микроуровне. Социальная зависимость относится к сфере социальных отношений, сущность которых не в социально-ролевом взаимодействии, а в воспроизводстве социальных различий, выступающих барьерами на пути достижения социальных отношений.

Российская социологическая мысль характеризуется определенными наработками в анализе социальной зависимости, прежде всего благодаря исследованиям Т. И. Заславской, М. А. Шабановой, С. С. Балабановой. Так как российское общество рассматривается в переходном, транзитивном состоянии, социальная зависимость оценивается как социетальное качество групп, имеющих недостаточный трансформационный потенциал, и предопределенные к адаптации стратегии. М. К. Горшков, Н. Е. Тихонова, В. А. Ядов анализируют проблемы социальной ресурсообеспеченности, отталкиваясь от социальных и символических смыслов, различающихся иерархическими местами в социальной системе, пространственной локализацией ценностных установок и интересов. В предлагаемой исследовательской схеме социальная зависимость связывается с состоянием «социального обособления», дефицитом социальных ресурсов и неадекватной социальной самооценкой.

В работах Ж. Т. Тощенко, Л. Д. Гудкова, Б. В. Дубина, Г. Г. Дилигенско-го анализируются процессы формирования «парадоксального человека», совмещающего контрастные социальные установки и ориентированного на функциональную социальную исключительность. Социальная зависимость характеризует эффекты негативной мобилизации и идентификации в условиях отсутствия идентифицирующих институтов и социально референтных групп, упадка профессионализма и социального альтруизма, как принципов межгруппового взаимодействия.

Таким образом, социальная зависимость рассматривается в классическом варианте, как способ социальной интеграции или социальной стабильности, переопределения социальных позиций.

В разрыве со «структурализмом» постклассическая социология отвергает «естественность» социальной зависимости и предлагает деятельностный подход к проблеме, определяя социальную зависимость как стратегию социального действия, присоединения к господствующему классу или воздействия социально-компенсационных процедур (П. Бурдье) или схему практического действия, исходящую из локализованное&tradeсоциальных институтов (Э. Гидденс).

Российская социология в исследовании социальной зависимости исходит из незавершенности рыночных преобразований, диктуемых интересами элитных слоев общества, ослабления или отсутствия инновационного потенциала у основной части населения России. Предлагаемая схема адаптации легитимирует социальную зависимость.

Можно сделать вывод, что, во-первых, социальная зависимость не концептуализирована в качестве самостоятельного социального факта, определяющего социальные и социально-экономические отношения в российском обществе. Во-вторых, замещение исследования социальной зависимости социальным патернализмом или «пассивной адаптацией» уводит от существа проблемы, которая может быть отрефлексирована в исследовании социальной зависимости на социальном мезои микроуровнях. В-третьих, достигнутое понимание социальной зависимости явно недостаточно, чтобы определить динамику социального самочувствия россиян, если исходить только от деления на «проигравших / выигравших от реформ». В-четвертых, социальная зависимость в российском обществе системна, обладает негативным влиянием на динамику социальных преобразований и отношение к социальным институтам, выбор ценностных ориентации и идентификационных моделей, что актуализирует рассмотрение социальной зависимости в контексте социальных и социально-экономических отношений в российском обществе.

В связи с вышесказанным можно сформулировать цель исследования которая состоит в выявлении структурных, институциональных, диспозиционных условий социальной зависимости в российском обществе и ее влияния на социальное самочувствие и социальные стратегии российского населения.

Поставленная цель выдвигает иерархию исследовательских задач теоретического и прикладного характера:

— анализ и оценку социальной зависимости как понятия социологического знания;

— исследование социальной зависимости в контексте социальных трансформаций;

— выявление специфики социальной зависимости в российском обществе;

— определение характеристики социальной зависимости в формировании социальной структуры;

— анализ социальной зависимости на социальной микроуровне;

— выработка модели социального участия как альтернативы социальному дистанцированию, как конструктивной социальной зависимости;

— исследование формальных и неформальных регуляторов социальной зависимости;

— описание социального контроля в контексте ослабления социального дистанцирования и институционализации социального участия;

— характеристика социальной девиантности как воспроизводства и производства социального дистанцирования;

— выявление влияния социальной зависимости на социальную самооценку россиян;

— определение места социальной зависимости в идентификационном выборе населения;

— исследование институциональных дефектов и дефицитов, продуцирующих социальную зависимость акторов образования;

— характеристика социальных установок акторов образования, содержащих отказ от терминальной ценности образования.

Объектом исследования являются социальные и социально-экономические отношения в российском обществе.

Предметом исследования выступает социальная зависимость как взаимное социальное позиционирование индивидов и групп в контексте социального взаимодействия, которое проявляется либо в форме социального дистанцирования, воспроизводства обособления на индивидуальном и групповом уровнях, либо в форме социального участия, связанного с переходом от режима адаптации к констелляции интересов на уровне институционали-зации взаимовыгодных легитимных взаимодействий.

Гипотеза исследования состоит в предположении того, что в условиях социальной поляризации и социальной дезинтеграции российского общества социальная зависимость обретает преимущественно социально-профильный характер и выражается как в форме социального участия, ориентированной на социальное взаимодействие через воспроизводство легитимных социальных практик и реализации групповых интересов в социально-профессиональных и гражданских ассоциациях, так и в форме социального дистанцирования, которое проявляется в применении отдельными индивидами и социальными группами логики «присоединения» к ресурсным социальным группам на позициях социального клиентелизма или ухода на социальный микроуровень в целях восполнения дефицита социальных ресурсов через уклонение от социальных и правовых обязательств.

Негативная социальная зависимость в российском обществе воспроизводится и производится в социальной девиантности, отклонении от социальных норм, переводе социальной энергии в расширение «каналов» неформального взаимодействия, налаживании доверительных отношений с «ресур-сообеспеченными» группами, социальной агрессивности по отношению к группе «неадаптированных». Социальное участие, как конфигурация взаимозависимости связана с реализацией групповых интересов, через социальные и политико-правовые механизмы согласования. Однако, актуализация социального участия сдерживается, как дефицитом институциональных ресурсов, И так и недостаточным уровнем социальной компетентности, навыков, ориентированных на взаимное социальное доверие и «прозрачность» социальных отношений. Сфера образования, как пространство формирования социальной компетентности, связанной с широтой социальных интересов и социально-субъектной позицией, постепенно преодолевает последствия аномии 90-х годов и через наращивание институциональных ресурсов и легитимацию базисных социальных диспозиций по отношению к образованию становится сферой производства социальной компетентности как условия преодоления социального дистанцирования в российском обществе.

Теоретико-методологическую основу диссертационного исследования составляют положения классической социологии о конституирован-ности социальной зависимости в социально-ролевой структуре общества и ориентированности на иерархию социальных статусов (Э. Дюркгейм, Т. Пар-сонс, Р. Дарендорф), а также концепции социального пространства П. Бур-дье, культурной травмы П. Штомпки и «различия ресурсов» Э. Гидденса. В исследовании конкретизируются теоретико-методологические конструкты «рецидивирующей модернизации» Н. Ф. Наумовой, «индивидуальной свободы» М. А. Шабановой, мобилизационных ресурсов В. А. Ядова, парадоксального человека Ж. Т. Тощенко, негативной идентичности Л. Д. Гудкова. Для эмпирической верификации полученных результатов применялись социально-статистический, компаративный, классификационный методы, процедуры социального моделирования и социального прогнозирования.

Эмпирическая база исследования включает материалы социальной статистики Госкомстата РФ, Минобразования и науки РФ, социологических опросов, проведенных ИС РАН в 2005;2007гг, данные, полученные учеными НИИКСИ СПбГУ (1998;2001 гг.), ИСПИ РАН (2001;2005 гг.), материалы региональных ведомств по вопросам социальной жизни и образованию.

Научная новизна исследования выражается в следующих результатах:

— во-первых, выявлено, что социальная зависимость, несмотря на достигнутые результаты в исследовании социального неравенства и социальной напряженности в российском обществе, отождествляется с социальной дезинтеграцией, хотя, если социальная дезинтеграция фиксирует структурный аспект социальной дифференциации российского общества, социальная зависимость связана с позиционированием социальных групп в процессе социального взаимодействия, то есть с актуализацией иерархии социальных диспозиций, определяемых не только включением в социально-ролевые комплексы и занятием определенных социально-статусных позиций, но и селекцией в использовании институциональных ресурсов в соответствии с осознанием социальных интересов;

— во-вторых, определено, что социальная зависимость в условиях социальных трансформаций модифицируется, либо приводя к преобладанию социального участия при консистенстности структурных и институциональных изменений, а также включения социальной самодеятельности населения, либо доминированию социального дистанцирования, так как системные изменения на фоне социальной нестабильности и деформализации институциональных нововведений способствуют нарушению сложившегося баланса общесоциальных и групповых интересов и определяют предпочтительность узнаваемых, «наследованных» социальных отношений;

— в-третьих, социальная зависимость в российском обществе связана с социальной инерционностью «советского прошлого» и обретением социально-эксклюзивных качеств в период «стихийного» реформирования общества и, в определенной степени, демпфером социальной конфликтности, социальное участие, как конструктивная социальная зависимость, предполагает деконвенционализацию социальных отношений путем легитимации институциональных социальных практик;

— в-четвертых, установлено, что негативная социальная зависимость влияет на социально-статусные позиции через «выпадение» из социальной структуры, что ведет к социальному дистанцированию, и «негативной» стабилизации сложившейся структуры на основе принятия социальных неравенств как следствия социальной профильности, закрепленности за определенными группами социальных и правовых ресурсов в силу монополии на их обладание и использованиев-пятых, утверждается, что несмотря на «восприятие» малых социальных групп, как сетей доверия и партнерства, их деятельность не дает совокупный позитивный эффект на социальном макроуровне, так как ограничивается создание социальной микросреды, закрепляющей групповое доминирование в социальном взаимодействиив-шестых, предполагается, что социальное участие, как система симметричных, основанных на принятии социальной меритократии отношениях, является альтернативой социальному дистанцированию, зависимостью, основанной на принципах пропорционального представительства интересовв-седьмых, социальная зависимость рассматривается как дифференциро-ваный тип социальных отношений, который ориентирован на конвенционализм, деформализацию, замещение правовых норм, в условиях групповой монополии на социальные ресурсы или социальное участие при использовании формальных норм для реализации групповых интересов и установления их баланса на социальном макроуровнев-восьмых, утверждается, что социальный контроль вызывает доминирование социального дистанцирования, так как в условиях группового присвоения социальных ресурсов, группа, имеющая прерогативу контроля, ориентирована на поддержание субдоминантности не обладающих доступом к ресурсам контроля группв-девятых, прослеживаются «адаптирующий» и «приобретательский» тип социального поведения, направленные на производство и воспроизводство социального дистанцирования;

— в-десятых, социальная зависимость ориентирует как социальные группы, так и отдельных индивидов на повышенную социальную самооценку, что связано с влиянием социальной зависимости на реализацию актуалист-ских, ограниченных целей;

— в-одиннадцатых, идентификационный выбор при преобладании социального дистанцирования, как негативной формы социальной зависимости, определяется присоединением к успешной группе или содержит ориентированность на идентичности, не включающие социальные обязательства;

— в-двенадцатых, лишение образования статуса базисного социального института привело к инклюзии в образование эффектов саморазрушения и самовоспроизводства, снизив социально-мобилизационный потенциал образования, что преодолевается в процессе государственной политики модернизации образования и возвращения его на приоритетные позиции в российском обществе;

— в-тринадцатых, социальные установки акторов образования, в силу их реактивности и стереотипизации и влияния опыта адаптации, инерционны или носят инструментально-прагматический характер, что приводит к отсутствию потребности в формировании социальной компетентности, которая актуализируется в условиях возвращения к социальной ценности образования и переориентации акторов образования на расширение сферы социальных интересов через наращивание когнитивного ресурса.

Основные положения, выносимые на защиту: 1. Современные социологические теории рассматривают социальную зависимость либо через концепцию социальной дифференциации, либо в конфликтологическом измерении социальных неравенств, как асимметричности социальных отношений. Поэтому социальная зависимость представляется побочным по происхождению результатом социально-имущественного и. социального расслоения или социальной напряженности, связанной с неравенством доступа к социальным ресурсам. Очевидно, что социальная зависимость в структурно-функциональной или конфликтологической интерпре.

15 тациях понимается как «блокиратор» или «фактор стабилизации» социальной жизни общества. Исследование социальной зависимости, как взаимного позиционирования социальных групп в форме социального участия, предполагает анализ не только структурных и институциональных факторов, но и выявление социально-диспозиционных установок, которые «компенсируют» или «замещают» неравный доступ к институциональным ресурсам путем их селекции с акцентом на сужение социального интереса, либо ориентируют на наращивание социальной активности и социальную референтность в взаимодействии с другими социальными субъектами.

2. В условиях социальных трансформаций социальная зависимость модифицируется, так как системные изменения на фоне социальной нестабильности девальвируют достиженческие социальные отношения, повышая неопределенность социальных перспектив. Социальные отношения характеризуются социально-ценностной аномией и «спонтанностью» социальной активности. Негативная социальная зависимость воспроизводится либо в форме социально-клиентальных отношений, либо включением в конвенциональные социальные практики, ее минимизация через уход на социальный микроуровень сопровождается эффектом усиления, что связано с неизбежным снижением социальной и правовой компетентности, необходимой для адекватного использования инновационных структурных возможностей и институциональных ресурсов. Конструктивная социальная зависимость связанная с переводом социального взаимодействия в контекст социального сотрудничества и согласия, «анклавна», но представляет реперные зоны для преодоления социальной дезинтеграции общества.

3. Российское общество характеризуется высокой степенью дезинтеграции, рассогласованности групповых интересов, образов жизни и поведенческих кодов, что создает ситуацию модификации социальной зависимости, ее смещение из социального взаимодействия в сферу расширения социально-групповой автономности, то есть ограничение партикулярными интересами и формирование универсальных норм в соответствии с должностной иерархи.

16 ей, что ориентирует исследование на выявление показателей социальной ре-сурсообеспеченности, связанных не только с социально-статусными позициями, но и с включенностью в конвенциональные социальные отношения, объемом и качеством неформального социального капитала и характером социальных установок, ориентированных на селекцию институциональных ресурсов. Л.

4. Социальная структура российского общества характеризуется жесткими «социально-профильными» барьерами и нисходящей социальной мобильностью, так что социальная зависимость конституирует предсказуемое противодействие восходящей социальной мобильности и суженность горизонтальной социальной мобильности. Социальные группы ориентируются на формирование «защитных механизмов» ценой девальвации и недоиспользования инновационно-мобилизационного потенциала. Таким образом, социальная зависимость из состояния взаимного позиционирования переходит в стратегию «отрыва от других», налаживания групповых приоритетов с целью воспроизводства диспропорциональной социальной структуры.

5. Перемещение социальной активности на социальный микроуровень, ограничение социальной зависимости «кругом близких», хотя и создают возможности дистанцирование от общественных интересов и отказа от «избыточных» социальных обязательств реанимируют социальные отношения, ориентированные на доверие к до-социальным структурам, что «гасит» интерес к использованию легитимных институциональных возможностей, развитию соревновательности в изменении социально-статусных позиций и концентрации усилий индивидов и социальных групп на актуализации монополии на социальные ресурсы или социального клиентелизма.

6. Социальное участие, как форма социальной зависимости, построенная на симметрии групповых интересов, блокируется в российском обществе разностатусными социальными группами, которые придерживаются социальной зависимости, как практики «социального дистанцирования», что сужает, с одной стороны позитивный эффект влияния институциональных.

17 нововведений, связанных с ростом роли социально-профессиональных и гражданских ассоциаций, с другой воспроизводит нарушение принципа социальной меритократии. Тем не менее, социальное участие выступает альтернативой социальному дистанцированию, поскольку открывает перспективу социально-достиженческим отношениям и базисному социальному консенсусу, что выражается в тенденции формирования в российском обществе «среднего класса», использующего не должностную ренту или ресурс социального клиентелнзма, а достигнутые интеллектуальные, профессиональные и гражданские позиции.

7. Формальные и неформальные регуляторы в системе социальных и социально-экономических отношений российского общества определяются диспозициями социальной зависимости. Так называемая «деформализация» социальных норм и правил связана с отклонением «формальной», правовой зависимости и «внедрением» «отклонений от правил», как наиболее адекватной состоянию социального дистанцирования большинства российского населения. Формальные регуляторы универсальны, а доминирующая форма социальной зависимости «способствует» партикуляризации социальных отношений, интересов, социальное участие реализуется в ограниченном диапазоне, как деятельность в рамках гражданских ассоциаций, в которых на первый план выступает возможность наращивания ресурсов влияния.

8. Социальный контроль, реализуемый в применении формальных и неформальных норм социальными группами, связан с возможностями социальных групп в соответствии с логикой интересов использовать социальный контроль в качестве социального ресурса. Поэтому социальный контроль в условиях доминирования негативной социальной зависимости вносит в социальные отношения «дезорганизацию» в том смысле, что, уклоняясь от внешнего социального контроля, группа формирует систему «заданного» социального самоконтроля, ограниченного только представлениями о «могуществе» других социальных групп, и не рассматривает социальный контроль, как механизм делегирования представительства интересов. Перспективным I является повышение уровня социального контроля групп, которые занимают социально-достиженческие позиции и стремятся к социальной автономии через институционализацию правовых практик.

9. Поведенческие стратегии российского населения можно классифицировать как адаптивные и инновационные, что выражается в стремлении к «привыканию к изменениям» большинства населения, освоению новых социально-профессиональных ролей и принятию достиженческих позиций «успешно адаптированным» меньшинством. Однако дефицит соревновательных институтов, монополия на социальные ресурсы повышают влияние социального дистанцирования, которое определяет сдвиг «адаптирующего» поведения к «экономии личных ресурсов» и уклонению от социальной активности, а в рамках «инновационного поведения» преобладает «присвоение социальных ресурсов» через использование должностной ренты и выключение из социальной жизни «неадаптированных» слоев населения.

10. Социальное дистанцирование, как «селективное» участие в социальной жизни, ориентирует на завышенную социальную самооценку, так как акторы социальных отношений не заинтересованы в адекватной оценке собственного социально-статусного положения и выявлении достиженческих и приемлемых для общества групповых и индивидуальных претензий. Социальное дистанцирование ограничивает социальную компетентность, налагает на акторов социальных отношений обязательства «взаимного нейтралитета» и завышенные социальные самооценки отталкиваются от позиций «быть как все», что в условиях отсутствия социальной солидарности является наиболее удобной формой нейтрализации социальных различий.

11. Идентификационный выбор при разнообразии идентификационных моделей, падении престижа традиционных идентичностей и неполной легитимации современных гражданских идентичностей определяется активностью на социальном микроуровне и свободой от «избыточных» социальных обязательств, связанных с социальной макроидентичностыо. Социальное дистанцирование, смещая выбор идентичности в сферу «социального микро.

19 мира", закрепляет различия, которые основываются на представлениях о своем социальном влиянии и возможностях участия в социальных отношениях, в то время как социальное участие определяет идентификационный выбор как адекватную форму социальной субъектности в социальных отношениях, основываясь на приоритете гражданской идентичности.

12. Происходящие в российском обществе институциональные изменения усиливают значение общего образования не только как лифта социальной мобильности, но и института формирования социальной компетентности. Реализуемая образовательная политика направлена не только на преодоление возникшей аномии института образования, но и расширение его социального влияния в обществе путем выработки таких институциональных средств, как сочетание централизации и децентрализации образования, вариативности форм образования при достаточно высоком уровне государственной поддержки и социального контроля, использования институциональных стратегий акторами образования, что делает институт образования основным в достижении консистентности институциональной системы российского общества и стартовой площадкой формирования социальной компетентности как альтернативы социальному дистанцированию.

13. В социальных установках акторов образования, как учащейся молодежи, так и педагогов, прослеживается определенное влияние опыта стихийной адаптации через реактивные и стереотипные установки. Для развития образования, как важнейшего социального и социально-экономического ресурса общества, находится в становлении система наращивания социальной компетентности. Внедряемые дистанционные формы обучения, конкурсные отборы призваны как повысить престижность образования и тем самым переломить адаптационные схемы деятельности акторов образования, так и способствовать развитию потребности в когнитивном ресурсе, как основе социального участия, и повышению социальной ценности образования в российском обществе.

Теоретическая и практическая значимость исследования. Обоснованные в работе положения и выводы могут способствовать концептуализации социальных отношений, как самостоятельной сферы социологического знания. Полученные результаты могут быть использованы при ходе подготовки и принятия управленческих решений, ориентированных на прогнозирование и регулирование социальной сферы.

Материалы диссертации могут найти применение при осуществлении региональных и муниципальных проектов, прежде всего в модернизации социальных и социально-экономических отношений в социальной сфере, вовлечении различных социальных слоев в разработку и реализацию социальной политики. Теоретико-методологические выводы исследования могут использоваться в вузовских курсах по общей социологии, социальной конфликтологии, социальной психологии.

Апробация работы. Результаты диссертационного исследования докладывались и обсуждались на всероссийских и региональных научных конференциях, на III Российском философском конгрессе «Рационализм и культура на пороге III тысячелетия», на II Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы» и. на III Всероссийском социологическом конгрессе «Глобализация и социальные изменения в современной России», а также на Международной конференции «Роль идеологии в трансформационных процессах в России: общенациональный и региональный аспекты». Материалы диссертации были использованы при чтении курсов у студентов отделения «Регионоведение» и слушателей ИППК ЮФУ, а также при проведении исследований Министерством общего и профессионального образования Ростовского области.

Результаты диссертационной работы представлены в 18 научных работах и статьях (в т.ч. в изданиях, упомянутых в списке ВАК) общим объемом около 25,05 п. л.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, включающих четырнадцать параграфов, заключения и литературы.

Заключение

.

На основании всего изложенного, можно обозначить некоторые результаты проведенного социологического исследования. Мы отталкивались от теоретико-методологического конструкта социальной зависимости, как позиционирования социальных групп в процессе социального взаимодействия.

На наш взгляд, в современной социологической мысли конституировались два основных подхода к проблеме социальной зависимости. Первый состоит в том, что социальная зависимость означает участие различных социальных и социально-профессиональных групп в социальном взаимодействии с целью социального обмена и включения в определенные социально-профессиональные роли. Индивид «обречен» на социальную зависимость в силу «частичного» выполнения им социальных функций, необходимости в удовлетворении социальных потребностей и реализации «партикулярных» интересов через универсальные нормы социального взаимодействия. Постклассический подход характеризуется дистанцированием субъектности, социальных диспозиций, социального опыта, ценностных ориентаций участников социального взаимодействия, которые могут действовать в направлении кооперации, социального дистанцирования или «позиционирования» социального участия. Применяя определенные социальные стратегии, индивиды создают «пространство социальных позиций», которые и конфигурируют социальную зависимость, поскольку происходит конвертация социальных ресурсов (экономических, властных, символических). Социальные трансформации, как кардинальные изменения в структуре общества, социальных институтах, человеческом потенциале, направлены и на изменение социальных отношений. На наш взгляд, «лидером» трансформации выступают социальные слои и группы, заинтересованные в том, чтобы определить преференциальные условия социального взаимодействия. Хотя социальные трансформации характеризуются «неповторимостью» развития неопределенных резуль.

285 татов, спонтанностью социальной активности, можно выявить определенные «повторения». Во-первых, изменения в социальных отношениях «следуют» за изменениями социальной структуры. Во-вторых, на фоне социальной нестабильности преимущество принадлежит группам, которые применяют конвенционные соглашения и не обременяют себя «дополнительными» социальными обязательствами. В процессе диссертационного исследования выяснено, что социальные трансформации характеризуются не только институциональным поворотом, но и прерывистостью социальных отношений, смещением социальной активности населения в неформальные социальные практики. Несмотря на неопределенность результатов трансформации, участники придерживаются определенного соглашения по поводу ее конечных целей.

Различная ресурсообеспеченность, различный уровень самоопределения групп придают трансформациям радикальный или «затянутый» характер. Если же лидирующая группа не определена, то трансформация проявляет непреодолимость конечной неопределенности. За этим скрывается расплывчатость действий участников трансформационного процесса, возникновение социальных отношений «параллельного» типа, когда социальное взаимодействие представляет «мир расходящихся миров». Поэтому так важно выявить тенденции социальной зависимости, устанавливающей пределы трансформационной активности тех или иных групп населения.

Исследование специфики социальной зависимости в российском обществе оправдало установившуюся точку зрения, что в России ввиду слабости гражданского общества ядром преобразований становится государство. Не случайно этатистский комплекс российского общества рассматривается, как свидетельство дефицита социальной самоорганизации самодостаточность. Как показывает исследование, этатизация в позициях россиян определяется социальным дистанцированием, так как мы имеем дело с этатизмом «особого рода», россияне не испытывают безграничного доверия к государственным институтам и классу чиновников. Надежды на государство возлагаются, как на инстанцию, контролирующую должностную иерархию, спо.

•286 собную «заставить чиновников» повернуться лицом к «интересам общества» и «отвечать за содеянное». В силу того, что доминирует негативная социальная зависимость, когда достиженчество «блокируется» включением в должностную иерархию, и должность становится основным показателем ресурсов личности, в первую очередь, ресурсов власти, именно близость / удаленность от центров власти определяет социальные позиции и место в системе социальных отношений. В диссертации подчеркивается, что неразвитость социального участия, как практики совместного согласования интересов и коллективных мобилизационных действий, приводит к воспроизводству административного давления, которое является формой замены взаимоотношений в вертикали социальных отношений. При этом постоянно муссируются реставрация, возвращение в прошлое, использование опыта «подданничества» и неосмысленного интегрирования. Хотя в российском обществе социальные отношения «монетизированы», богатство не является свидетельством социальной самостоятельности, так как «богатство» либо соединено с должностным статусом, либо используется для приращения полезных связей во власти или вхождения во власть.

Диссертант отмечает, что по содержанию реформы, проводимые в России, привели к воспроизводству социальной зависимости в форме «внеэкономического принуждения». Наличие собственности, банков, кредитных организаций не привело к рыночной стабильности, достижения рынка как сферы самоорганизации, так как российский класс собственников состоит из «чиновников» или «партийных капиталов», тесно связанных с должностной иерархией. Экономические ресурсы распределяются не по рыночному, не в созависимости социетальных качеств, не в формировании новых инновационных секторов, а «по должности», то есть в зависимости от принадлежности к тому или иному «чиновничьему сообществу», поступления заказов, льгот, благодаря поддержке заинтересованных покровителей из государственных структур. Экономическое влияние конвертируется в социальное, если «собственники» обладают «неразветвленностыо», занимают должность в админи.

287 стративно-политический иерархии. Таким образом, зависимость советского периода основывалась на «обмене» социальной лояльности на «дозу» социальных притязаний в соответствии с иерархией должностных статусов, модифицированных в зависимость, построенную на внеэкономическом принуждении, когда социальная лояльность обменивается на «дозволенную» свободу в «частной» сфере. Внеэкономическое принуждение может осуществляться и в виде экономических преференций, правовых льгот, положения, предоставленных преимуществ в рамках правовых норм и применения административного ресурса, диффамацией, маргинализацией отдельных слоев.

В диссертационном исследовании прослеживается влияние социальной зависимости на формирование социальной структуры постсоветского общества. Выявлено, что сложившаяся социальная структура, которая воспринимается как «аморфная», жестко дифференцирована, включает элитные и субэлитные слои и так называемый «базисный социальный слой», которые находятся в асимметричных социальных отношениях. В российском обществе не может развиваться средний класс, как интегрированная группа, выполняющая роль «связывающего звена» и придающая обществу социальную стабильность. Во-первых, картина социальных отношений построена на резком разделении «господствующих» и «подчиненных» и средний класс выглядит «измененным». Во-вторых, в системе несоревновательной социальной зависимости даже достигшие экономических успехов индивиды не в состоянии претендовать на гражданские позиции и социальный контроль над должностной иерархией. Смещение социальной активности россиян на микроуровень, как обоснованный произвольный анализ, не приводит к формированию социальных сетей. Интегрирование в семью, круг близких, гарантирующих использование различных форм социальной взаимопомощи, даже эмпирическое, ориентировано на самоуправляемые структуры, так как их «запреты» ограничены удовлетворением существующих социальных потребностей и стремлением к созданию «неузнаваемого» микромира. В такой ситуации несоревновательная зависимость проявляется должностным приращением,.

288 вхождением в «неформальные отношения». Возрастание адресации в межличностных отношениях и социальная агрессивность способствуют легитимации «вмешательства в частную жизнь», ограничению прав и взаимной ответственности за «криминализацию общества» и упадок личной и социальной безопасности. Социальное участие, как альтернатива социальной зависимости, блокируется как из-за инертности, дефицита доверия на социальном микроуровне, так и из-за ограничения в виде «административного давления», «социального подхода» и легитимации «социального партнерства» со стороны «правящего класса».

Социальное участие воплощается в так называемом «четвертом секторе», объединяющем более 1 млн человек, но и здесь мы сталкиваемся с попыткой вхождения во власть, а не сотрудничеством с властью, самопредставлением и, не в последнюю очередь, отсутствием интереса к нуждам и потребностям базисных социальных слоев, составляющих большинство населения России. В диссертационном исследовании анализируется институцио-нализация социальной зависимости, которая обретает форму регулярных социальных практик и «партнерства» в обществе. Диффузия социальных отношений, использование формальных норм для закрепления социальной зависимости несозависимого характера приводят к отсутствию социального контроля. Социализация и групповое давление не привили навыки самоконтроля, потому что приоритет социализации исходит из ориентиров адаптации и способствует полной подчиненности. Группа перестала быть «пространством контроля», потому что объединяет индивидов по принципу негативной социальной солидарности и для решения кратковременных задач. Ответственность за социальный контроль возлагается на государственные структуры, которые, действуя по логике самовоспроизводства, дифференцируют контроль по должностному статусу, оставаясь в принципе «неподкрепленными». Следствием такого «ярма» является девиантность, как нормализация отклонения от норм.

В диссертационном исследовании выявляется понятие девиантности как возрастающей социальной агрессивности на микроуровне, так и социальной апатии, правового абсентеизма на макроуровне. Девиантность воспроизводит социальное дистанцирование, так как достиженческие стратегии также «модифицируются» в использовании социальных санкций для возложения ответственности на слабо адаптированные социальные слои, что приводит к возникновению «вины», необходимости поиска «покровительства» у представителей должностной иерархии. Социальная самооценка россиян, как индикатор социального самочувствия, характеризуется повышенным значением в социальной микросфере и осознанием беспомощности на социальном макроуровне, что связано с воплощением или демонстрацией социальной лояльности, как имитации социального участия.

Идентификационные предпочтения населения также обнаруживают аттантивность социальной зависимости, которая ориентирована на социальный микроуровень и «лежит» или ограничена в достиженческих мотивациях, включена в социальные макроидентичности, носит «символический» и «необязательный» характер, не содержит «интегрирующего» и «мобилизационного» потенциала, необходимого для перехода к социальному участию, как системе социальных отношений со взаимными социальными обязательствами и автономной, социальной компетентностью участников и ориентацией на «базисный» социальный консенсус.

Как выявлено в диссертационном исследовании, противоречивость социальной зависимости проявляется и в такой стратегической для социальной модернизации российского общества сфере, как общее образование. Речь идет о том, что, будучи оттесненным в процессе радикальных социальных изменений на периферию общественной жизни, образование, хотя положение постепенно улучшается, с определенными сложностями возвращает тот ре-путационный капитал, который бы позволял осуществлять его социально-воспроизводственную и социально-ориентационную функции. Институциональные дефекты, которые выражаются в нестыковке формально-правовых.

290 норм и практик акторов образования, продуцируют эффект неполного социального участия и прагматического (потребительского) отношения к образованию. Однако в не меньшей степени неконструктивная социальная зависимость производна от установок акторов образования, носящих реактивный и стереотипный характер и планирующих будущее вне системы образования. Сейчас намечается тенденция «перелома» дистанцирования по отношению к образованию. Следует осознать, что дефицит социальной компетентности имеет основу, как раз в позиции получить «экономное» образование или довольствоваться так называемыми «практическими схемами». И, следовательно, переход образования в социально-модернизационное состояние зависит как от включения образования в консистентную систему социальных институтов, так и понимания когнитивной и социально-интеграционной ценности образования.

Разумеется, данные положения и выводы нацеливают на управление показателями российского общества с целью нейтрализации эффектов неаск-риптивной социальной зависимости для завершения модернизации системы социальных отношений.