«Скептическая школа» в исторической науке России первой половины XIX в

Последние десятилетия принесли расширение круга изучаемых отечественной историографией проблем и все более ясное осознание того, что история науки — это борьба мнений, версий, школ, направлений и течений, сменявших друг друга по мере развития исторического знания, введения в научный оборот новых источников и усовершенствования теоретических методик и конкретных приемов. При этом новые школы и направления возглавляют, как правило, одаренные, творчески мыслящие личности, формулирующие оригинальные, смелые идеи, часто не совпадающие с традиционными представлениями об историческом процессе. Они объединяют вокруг себя единомышленников и последователей, поскольку «талантливая личность притягательна» 1.

Скептическую школу" в отечественной историографии первой половины XIX в. трудно назвать обделенной вниманием как ее современников, так и последующих поколений ученых. Понятие «скептическая школа» так или иначе присутствует во многих специальных или общих историографических статьях, обзорах, исследованиях и монографиях, посвященных исторической науке первой половины XIX в. Однако, несмотря на то, что в современной отечественной науке задача по изучению исторических взглядов скептиков ставилась неоднократно, ее до сих пор нельзя считать полностью осуществленной, так как монографического исследования о «скептической школе» все еще нет.

В исследовательской литературе часто встречаем одни и те же оценки и мнения. «Скептическая школа» нередко рассматривается как простой набор статей и высказываний нескольких авторов, а не как историографическое явление, имеющее свои истоки, основу, традиции и прошедшее в своей эволюции возникновение, оформление, расцвет, упадок. Недостаточно обращается внимание на истоки формирования «скептической шко.

1 Севостьянов Г. Н. Предисловие // Портреты историков: Время и судьбы. В 2 т. М.- Иерусалим, 2000. Т. 1.С. 6. лы", на творчество тех историков, труды которых строго не соответствовали всем критериям «скептической школы», но которые разделяли и развивали ее отдельные положения, идеи, выводы2.

Как заметил еще К. Д. Кавелин, возможно, такая ситуация связана с тем, что со всеми школами и учениями в мире всегда происходило одно и тоже: «Противники, в жару полемики, делали за них выводы из их тезисов, приписывали им то, чего они не говорили, осыпали их насмешками, и все это пошло ходить по белу свету». Плохую услугу оказывали и неразумные последователи, которые толковали учителей «вкривь и вкось», искажая суть взглядов и давая ложное понятие3, которое закрепилось в последующей исторической литературе. Чтобы справедливо и беспристрастно оценить какое-либо историографическое направление, течение, школу, необходимо выявить эти искажения и ошибки, уяснить мотивы, идеалы и стремления их представителей.

Сегодня пришло время спокойно, объективно и целенаправленно разобраться в сути исторических построений «скептиков», проанализировать основные доводы их сторонников и уточнить аргументы их противников. Ведь споры о «скептической школе» продолжались на протяжении всего XIX в., высказывались неоднозначные оценки и в XX в.4.

Историография является одной из форм рефлексии исторического знания, и именно тогда, когда, по мысли М. А. Барга, «наука становится способной взглянуть на себя, на свою практику со стороны, происходит проверка, оттачивание и обогащение ее познавательных средств, создаются предпосылки для перехода ее на качественно новую ступень освоения изучаемой ею действительности» 5. Несмотря на многие спорные моменты в теоретическом обосновании современной историографии, большинство исследователей сходятся на том, что историографические школы, направления, течения — существенные явления науки. Р. А. Киреева, например,.

2 См. историографический обзор.

3 Кавелин К. Д. Собр. соч. СПб., 1904. Т. 3. Стлб. 1146.

4 См. историографический обзор. специально подчеркнула, что «проблема историографических направлений — одна из наиболее важных, коренных и наиболее сложных теоретико-методологических проблем в изучении истории исторической науки». Она включает много аспектов: изучение причин и условий возникновения и развития направлений, выявление отдельных группировок внутри направления, обоснование главных принципов, изучение взаимоотношений и взаимовлияний различных направлений, выяснение роли и места каждого направления в истории исторической науки. В конце концов «решение проблемы историографических направлений ведет к раскрытию „тайн“ развития исторической науки в целом» 6.

Проблема историографических направлений тесно связана с проблемой научных школ и в последние годы усилился интерес к их теоретичеп скому осмыслению. Поскольку в задачи данной диссертации не входило подробное рассмотрение этого вопроса, остановимся лишь на некоторых наиболее важных моментах. Современными историками особенно пристальное внимание уделяется школам в исторической науке второй половины XIX — начала XX вв., которые формировались на базе российских университетов. Помимо ставшей уже традиционной проблемы изучения.

5 Барг М. А. Категории и методы исторической науки. М., 1984. С. 7.

6 Киреева Р. А. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России с середины XIX в. до 1917 г. М., 1983. С. 131. По мнению А. Н. Шаханова, группировка ученых в широких рамках коллективов единомышленников, представляя возможности для углубления представлений о закономерностях развития науки, опасна некоторой схематизацией. Примером плодотворности исследовательского интереса к данной проблематике стала серия монографий А. Н. Цамутапи: «Очерки демократического направления в русской историографии 60 — 70-х годов XIX в.» (1971) — «Борьба течений в русской историографии во второй половине XIX века» (1977) — «Борьба направлений в русской историографии в период империализма» (1985) и др.

7 Обзоры отечественной и зарубежной литературы последних десятилетий по проблеме научных исторических «школ» и «направлений» см.: Беленький И. Л. К проблеме наименований школ, направлений, течений в отечественной исторической науке XIX — XX вв. // XXV съезд КПСС и задачи изучения истории исторической науки. Калинин, 1978. Ч. 2. С. 64 — 65- Михапь-ченко С. И. Киевская школа в российской историографии (школа западно-русского права). М.- Брянск, 1996 (Введение. С. 3 — 14) — Погодин С. Н. «Русская школа» историков: Н. И. Кареев. И. В. Лучицкий. М. М. Ковалевский. СПб., 1997 (Гл. 1. «Научные школы в исторических науках». С. 17 — 49) — Мягков Г. П. Научное сообщество в исторической науке: опыт «русской исторической школы». Казань, 2000 (Гл. 2. «Школа в исторической науке. Методология проблемы: 1) Научная школа: содержание понятия- 2) Научная школа в контексте историко-научного исследования. Проблема специфики школ в исторической науке». С. 109 — 156) и др. о столичных московской и петербургской школ историков, которые отличались наибольшей концентрацией лидеров и выдающихся исследований, возрос интерес к региональным школам историков, сформировавшимся на базе провинциальных университетов9. Но что касается научных школ первой половины XIX в., то они зачастую остаются вне поля внимания исследователей.

Основной причиной этого обстоятельства является объективный момент: поскольку в первой половине XIX в. научное знание, особенно гуманитарное, еще не было четко структурированным и «институционально» * оформленным, в отечественной научной традиции возникновение полноценных исторических школ относится лишь к середине XIX — началу XX вв., предшествующий период можно назвать подготовительным этапом, когда формировались предпосылки этого явления. Другой причиной стал важный аспект при изучении научных школ — выявление их масштабов. С одной стороны, научно-дисциплинарный подход, когда сообщество ученых делится на физиков, биологов, социологов, историков и т. д. и научно-исследовательские направления внутри одной дисциплины представлены в.

8 См., например: Чирков С. В. Археография и школы в русской исторической науке конца XIX — начала XX в. // Археографический ежегодник за 1989. М., 1990; Эммонс Т. Ключевский и его ученики // ВИ. 1990. № 10- Гутнов Д. А. Об исторической школе Московского университета // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1993. № 3- Цамутали А. Н. Вся русская история есть по преимуществу государственная: Константин Дмитриевич Кавелин, Борис Николаевич Чичерин // Историки России. XVIII — начало XX века. М., 1996; Он же. Глава петербургской исторической школы: Сергей Федорович Платонов // Там жеКаганович Б.С. Е. В. Тарле и петербургская школа историков. СПб., 1996; Брачев B.C. Русский историк С. Ф. Платонов. Ученый. Педагог. Человек. СПб., 1997; Погодин С. Н. Русская школа историков. Н. И. Кареев. И. В. Лучицкий. М. М. Ковалевский. СПб., 1997; Он же. История России в трудах академика А.С. Лаппо-Данилевского (1863 — 1919) // Клио. 1999. № 2 — 3- Ростовцев Е. А. А.С. Лаппо-Данилевский и Петербургская историческая школа. Автореферат дисс. канд. ист. наук. СПб., 1999; Шаханов А. Н. С. М. Соловьев и В. О. Ключевский // Вопросы истории. 2000. № 3 и др. Следует учитывать, что, как справедливо отметил А. Н. Цамутали, традиционное разделение московской (склонность к обобщениям, концептуальным построениям) и петербургской (особое внимание к источниковедческой стороне в историческом исследовании) школ является во многом условным. См.: Цамутали А. Н. Особенности развития русской историографии в конце XIX — начале XX вв. // Историческое познание: традиции и новации. Ижевск, 1993. Ч. II. С. 167.

9 См., например: Михальченко С. И. Киевская школа в российской историографии (школа западно-русского права). М.- Брянск, 1996; Он же. Киевская школа в российской историографии (В.Б. Антонович, М.В. Довнар-Запольский и их ученики). М., 1997; работы В. Д. Жигунина о казанской школе антиковедов и др. виде научных школ, обеспечивающих преемственность научного знания позволяет говорить, по мнению А. П. Огурцова, о массовости этого явления10. С другой стороны, можно согласиться с точкой зрения А. А. Баева, считающего, что «возникновение устойчивых структур в виде научных школ — событие необычное и научная школа — вовсе не единственная и не преобладающая форма развития науки» 11. Существовали академические, университетские структуры, но одной из основных форм бытования науки.

I") первой половины XIX в. можно считать журналистскую историографию. Кроме того, исследователи XIX — XX вв. зачастую не разводили понятий «школа», «направление», «течение», употребляя их как синонимы, или смешивая с различиями в общественном мнении13.

Постараемся разобраться с терминами, соответствующими первой половине XIX в. «Школа», согласно толкованию В. И. Даля — «всякое положенье человека, где он волей-неволей приобретает находчивость, опытность и знание». «Школярная ученость» сравнивается с педантизмом, «сухим, тупым ученьем, неотступно следующим принятым, нередко мелочным и вздорным правилам». Конечно, научная школа — это не то же что просто школа, но в начале XIX в. понятие «научная школа» еще не устоялось. «Скептицизм», по В. И. Далю — «сомнение, доведенное до правила, до ученьяискание истин путем сомнения, недоверия, даже к очевидным истинам», а скептик тот, «кто ничему не верит, всегда и во всем сомневает.

10 Огурцов А. П. Научная школа как форма кооперации ученых // Школы в науке. М., 1977. С. 248, 249.

11 Баев А. А. О научных школах // Школы в науке. М., 1977. С. 503.

12 См.: Мохначева М. П. Журналистика и историческая наука. В двух книгах. М., 1999. Кн. 2. Журналистика и историографическая традиция в России 30 — 70-х гг. XIX в.

13 Как показала Р. А. Киреева, первым, кто поставил вопрос о смысловом разведении понятий «направление» и «школа», был А.С. Лаппо-Данилевский, считавший первое понятие более широким, поскольку школьное учение «есть изучение не фактов, а мнений известных авторитетов об этих фактах», «школа дает методнаправление — сводится скорее к образованию исторического пошиба (genre)». См.: Киреева Р. А. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России. С. 145 и далее. При определении понятия «направление» А.С. Лаппо-Данилевский указывал три основных признака: цель исследования, его метод, объект изучения. См.: СПб ФА РАН. Ф. 113. On. 1. Д. 71. Л. 843 — 844. Об изучении понятия «школа» в отечественной историографии см. подробнее: Михальченко С. И. Киевская школа в российской историографии (школа западно-русского права). М.- Брянск, 1996. С. 5 — 12- Погодин С. Н. «Русская школа» историков: Н. И. Кареев. И. В. Лучицкий. М. М. Ковалевский. СПб., 1997. С. 19−45. ся" 14. Здесь также главную роль играют обыденные, а не научные представления. Но в названии «скептическая школа» отразились, на наш взгляд, в первую очередь именно обыденные представления современников.

Для нас неприемлем широкий подход к определению понятия «школа» в исторической науке, сложившийся в западной историографии. «Широкий климат мнений, — писал Дж. Уайз, — охватывает каждый период в истории, и историки, пишущие в этот период, отражают этот климат. Этот климат становится некоей переменной величиной, лежащей между историком и описываемым им миром. И он дает интеллектуальное основание для определения школы. Каждая отдельная школа — это специфическое отражение общего климата» 15.

Гораздо более продуктивными для нашего исследования стали принципы общей классификации историографических явлений, предложенные Е.В. Гутно-вой. Она считала, что историографические «течения» — это наиболее широкие и обычно аморфные группы историков, объединенных самыми общими методологическими принципами- «направления» — более компактные группы ученых не только с общей методологией, но и исследовательской проблематикой, тематикой, интерпретацией фактов- «школы» — еще более узкие группы историков, объединенных не только общностью предыдущих признаков, но имеющих сходные исследовательские методики, приемы, единого лидера, единый основной корпус — к примеру, выпускников одного университета16. Такой подход можно назвать иерархическим, когда под исторической школой подразумевается «достаточно узкая группа историков, составляющая часть более широкого течения или даже.

1 7 направления". Но он подчеркивает особенность понятия «скептическая школа». Сформировавшись в Московском университете вокруг одного учителя — М. Т. Каченовского — она не выросла ни в направление, ни тем более в течение18.

14 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1995. Т. 4. С. 638, 196.

15 Wise J. American Historical Explanations. A Strategy for Grounded Inquiry. Homewood, 1973. P. 119.

16 Гутнова Е. В. Историография истории средних веков. М., 1985. С. 9 — 10.

17 Гутнов Д. А. Об исторической школе Московского университета // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1993. № 3. С. 41.

18 Нельзя согласиться с С. И. Михальченко, назвавшим «скептическую школу» «направлением» и отделившим ее от научно-образовательных школ. См.: Михальченко С. И. Киевская школа в российской историографии (школа западно-русского права). М.- Брянск, 1996. С. 9.

Обращаясь к другим современным терминологическим толкованиям, укажем, что понятие «школа» многозначно. Исследователи выделяют два взаимосвязанных подхода к феномену научной школы: структурный и генетический. Первый подход направлен на многокомпонентность и вписывается в традиционно сложившуюся схему «направление — течение — школа» (Е.В. Гутнова, А. Н. Нечухрин, Д. А. Гутнов и др.). При этом критерием выделения «школы» чаще всего признаются методические приемы, объединяющие группу исследователей, либо то, что они были учениками и последователями крупного ученого, либо группировались вокруг одного университета. Второй подход ориентирован на изучение школы во времени в тесной связи с социокультурными факторами19. Например, Г. П. Мягков предложил принцип «соподчинения школы более высокого порядка и школы более низкого порядка». При этом для каждой нисходящей школы в иерархии характерен набор для всех вышестоящих школ признаков. Поэтому один ученый может одно.

ЛЛ временно пребывать в нескольких школах и переходить из одной в другую .

Под «школой», по мнению большинства историков, понимается формальное (т.е. «институционализированное», например, в рамках учебного процесса), или неформальное (т.е. не имеющее юридического статуса, не регламентирующееся административными рамками), но всегда самоосознаваемое объединение ученых для коллективных научных исследований. Школе присуща однородная теоретико-методологическая, методическая и источни-ковая базы, оригинальность проблематики, общая позиция в отношении к предшествующей и современной научной традиции и т. п.21. Можно отметить,.

19 Алахвердян А. Г., Мошкова Г. Ю., Юревич А. В., Ярошевский М. Г. Психология науки: Учеб. пособие. М., 1998. С. 106- Мягков Г. П. Научное сообщество в исторической науке. С. 113.

20 Мягков Г. П. Научное сообщество в исторической науке. С. 154 — 155. А. Н. Шаханов в рукописи готовящейся к публикации монографии о государственной школе в русской историографии отметил, что новизна предложенной Г. П. Мягковым иерархии школ российской науки, во многом лишь кажущаяся, поскольку вложенное им в определение «школа высшей иерархии» содержание сходно с прежним понятием «направление» .

21 С. И. Михальченко предложил «иерархию критериев» выделения научной школы: 1) Педагогическое общение учителя и учеников- 2) Общие методы и принципы обработки источников- 3) Методологическая (теоретическая, философская) общность- 4) Близость тематики и конкретно-исторических выводов. См.: Михальченко С. И. Киевская школа в российской что научные школы, как правило, лишены юридического статуса и не имеют четкой внутренней структуры. Отсюда — сложность их эмпирического обнаружения. Главные проблемы, обсуждаемые в этой связи сегодня — роль фор

ЛЛ мального или неформального лидера школы, возможность школ без лидера, внутренняя структура школы, коммуникативные отношения внутри школы и ее отношения с внешней средой23. При этом схема «направление — течениешкола» не потеряла своей актуальности. Можно вполне принять этот традиционный подход.

По типам школы принято делить на образовательные, исследовательские и смешанные. В школах первого типа, получивших наибольшее распространение, главными становятся задачи приобщения преподавателем студентов к научной традиции, методике, определенному кругу изучаемых проблем и т. п. Для исследовательских школ характерны планирование и реализация общей программы работ. Школы такого типа возникают на стадии высокого уровня развития дифференциации исторических знаний и специализации ученых в случае неэффективности индивидуальных форм исторического исследования. В науковедении появился также термин «незримый колледж» (Д. Прайс), как одна из форм научной школы. Он объединяет ученых, решающих, общие научные проблемы после получения предварительных результатов одним историком или небольшой группой исследователей. Возможен вариант апробации компетентными коллегами результатов, полученных молодыми учеными. В этом случае могут возникнуть межличностные отношения, поскольку «незримый колледж» сводится к небольшой выборке тех специалистов, чье мнение значимо для данного исследователя24. историографии (школа западно-русского права). М.- Брянск, 1996. С. 12 — 13. Отметим, что «скептическая школа» отвечает всем этим критериям.

22 Как правило, представители школы ориентированы на программу научных работ, предлагаемую ее главой. Г. П. Мягков наряду с авторитарными школами выделял и коммуникативные (нелидерские) школы. Однако, по мнению А. Н. Шаханова, внутреннее содержание последних вполне укладывается в принятое понятие научного течения, в рамках которого его члены приходят к осознанию общности социальных, методологических мировоззренческих основ.

23 Бычков С. П., Корзун В. П.

Введение

в историографию отечественной истории XX в.: Учеб. пособие. Омск, 2001. С. 78.

24 Мягков Г. П. Научное сообщество в исторической науке. Казань, 2000. С. 126.

Учитывая особенности «скептической школы» как научного сообщества, можно отметить, что изначально она складывалась как образовательная школа, с переходом на более поздних этапах развития к школе смешанного типа. Но ее вполне можно считать и «незримым колледжем» с той оговоркой, что здесь произошла смена позиций: апробировались результаты исторических исследований, полученные лидером, его молодыми коллегами-учениками. Поэтому значимыми становятся такие исследовательские направления, как система обучения научному творчеству, способы передачи знания, личностные характеристики представителей школы.

Основной корпус работ «скептической школы» — это студенческие трактаты ее членов, написанные по единой тематике, задаваемой ее главой — М. Т. Каченовским, содержащие сходные теоретические, источниковедческие, историографические выводы и обобщения. В отличие от школ второй половины XIX — начала XX вв., например «русской исторической школы» историков нового времени, которая «держалась как устойчивая и авторитетная общественная сила именно своим разнообразием, а не однородностью, децентрализмом, а не строгой консолидацией доктринеров» 25, «скептическая школа» первой половины XIX в. была типичным образцом университетской исторической школы, когда ученики чаще всего следовали за выводами учителя и замолчали сами, когда замолчал он.

В этой связи особое значение имеет оценка роли лидера (лидеров) школы, поэтому следует учитывать антропологический фактор, активно обсуждаемый сегодня в историографии. По мнению В. П. Корзун, именно в рамках современного антропологического подхода «проблема школ в историографии постепенно выдвигается на первый план» 26. Подобные подходы особенно активно развиваются в западной историографии. «История, в противоположность простой хронологии или исходным свидетельствам, — от.

25 См. об этом подробнее: Мягков Г. П., Жигунин В. Д. К вопросу о конфигурации «Русской исторической школы» как научного сообщества // Культура и интеллигенция России: Интеллектуальное пространство. В двух томах. Омск, 2000. Т. II. С. 5 — 8.

26 Корзун В. П. Образы исторической науки на рубеже XIX — XX вв. Омск, Екатеринбург, 2000. С. 60. мечал Кеннет Боулдинг, — есть продукт живой субкультуры историков, подобно тому как раковина — продукт устрицы. Это результат взаимодействия между историками и свидетельствами, включая те, которые созданы другими историками. История, как она написана, неизбежно отражает оценки, интересы, идеологию и теории историков, даже когда они не являются явными и осознанными". Поэтому «наши местные и особые самосознания суть факты социальной системы, которые мы должны признавать и с которыми мы должны прийти к согласию» 27. Особый смысл в этой связи приобретает изучение преемственности научных идей в рамках формирования историографических школ и направлений как целенаправленного движения научной мысли от учителя к ученику. Однако, так бывает не всегда.

В фокусе интересов исторической антропологии, в отличие от концепции структурной истории, ставившей целью разъяснение социальной действительности методом реконструкции объективных процессов и структур, находится конкретный исторический человек с культурно-обусловленными опытом и образом поведения. Как писал немецкий историк Т. Ниппердей, такой подход как раз и может объяснить связь между объективной структурой и субъективной практикой28.

И.Л. Беленький, рассматривая теоретические вопросы выделения научных школ в исторической науке, указывал на случайный характер исторически сложившихся названий, что создает дополнительные трудности в идентификации этих школ. Так и термин «скептическая школа», изначально не являясь понятием историографическим, появился сначала в журнальной полемике, входя скорее в литературно-журнальную сферу, и лишь позднее утвердился в специальной литературе и закрепился в научной историографической традиции. Во всяком случае, в первом обстоятельном научном биографическом очерке С. М. Соловьева о Каченовском в.

27 Boulding К. A Primer on Social Dynamics. History as Dialectics and Development. N.Y.- L., 1970. Ch. 7. P. Ill, 127.

28 NipperdeyTh. Die Anthropologische Dimension der Geschichtswissenschaft // Geschichte heute. Hg. G.Schulz. Gottingen, 1973. S. 244.

29 Беленький И. Л. К проблеме наименований школ, направлений, течений. С. 55.

Биографическом словаре профессоров и преподавателей Московского университета" он не использовался ни разу. В историографических рецензиях и заметках К. Д. Кавелина работы Каченовского упоминались попутно, поэтому смысл термина «скептическая школа» последовательно не раскрывался. Только с момента выхода в 1871 г. в Киеве первой (и последней) монографии B.C. Иконникова «Скептическая школа в русской историографии и ее противники», посвященной специально «скептикам», это понятие закрепилось в исторической науке. Представляется, что оно достаточно адекватно для данного историографического явления.

Таким образом, под «скептической школой''' мы будем понимать название группы историков, в большинстве своем студентов, объединившихся вокруг профессора М. Т. Каченовского в Московском университете в конце 1820-х — 1830-х гг., написавших серию исторических работ в духе недоверия к источникам и событиям древнего периода русской истории с использованием теоретических выкладок A.-JI. Шлецера, Б.-Г. Нибура, И. Н. Болтина, И.-Ф.-Г. Эверса, Н. М. Карамзина и других отечественных и европейских историков и философов.

Сегодняшний интерес к научному наследию «скептиков» в области источниковедения и раннего периода русской истории объясняется глубоким изучением современной наукой поднятых ими проблем, насыщенностью их трудов философскими обобщениями, нетривиальными наблюдениями, идущими вразрез с общепринятыми в первой половине XIX в. трактовками и оценками. Сегодня все отчетливее проявляется внимание к истории самой исторической науки, к проблеме школ, направлений и персоналий в историографии, к поиску закономерностей в развитии исторической мысли.

Но научное наследие «скептической школы» остается сегодня мало изученным. Причем часто не вводятся в научный оборот не только архивные материалы, но и многие опубликованные книги, брошюры, материалы, статьи, рецензии, отзывы и заметки скептиков по различным проблемам.

Что касается их архивного наследия, то одна из реальных причин его слабой изученности достаточно очевидна: это плохая сохранность архива М. Т. Каченовского. Архив главы и основного теоретика «школы» не дошел до нас в комплексе (в отличие от архива, скажем, М. П. Погодина, хранящегося почти целиком, за небольшим исключением, в НИОР РГБ). Неопубликованные источники, свидетельствующие о личности и научных взглядах Каченовского скудны и разбросаны по разным архивохранилищам. Это же можно сказать и о материалах его учеников.

Другая причина плохой изученности материалов «скептической школы» лежит в сфере общественного сознания и идеологии. Еще П. Н. Милюков указывал на необходимость снятия общественно-политической подоплеки спора «скептиков» и «апологетов»: «После того, как верные сторонники Шлецера прикрылись знаменем Карамзина, их противникам только и оставалось защищать самый принцип свободного критического исследования, не рассуждая уже о том, как они этим принципом воспользовались». По мнению П. Н. Милюкова, в конце XIX в. необходимо было снять «ложное освещение», приданное спору ученых борьбой общественных партий и тем самым вернуть «скептической школе» действительную роль, которую она сыграла в истории науки30. Именно это обстоятельство часто не учитывается в исторической литературе: восприятие «скептиков» их современниками анализируется односторонне, не последовательно и не подробно, а ведь современники не только определяли — кто «скептик», а кто нет, но и навязали потомкам штампы и стереотипы в восприятии «скептической школы», данные в пылу полемики, некоторые из которых сохраняются и сегодня. Поскольку очень часто «скептическая школа» вписывалась в общественно-политическую ситуацию эпохи, постольку на современном этапе развития науки представляется актуальным подробное рассмотрение общих и частных вопросов русской истории, затронутых «скептиками» .

30 Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1913. С. 250.

Историк не может получить непосредственные свидетельства давно ушедших из жизни людей, он использует методы, позволяющие ему, по словам Р. Дарнтона, «сновать между текстом и контекстом» 31. Поэтому необходимо, насколько это возможно, всесторонне охарактеризовать не только сами научные сочинения, но и особенности личностей историков, входящих в «скептическую школу», чего до сих пор не было сделано в полной мере.

Прямое подтверждение этому мы можем найти, обратившись к истории изучения «скептической школы» .

Историография темы. В отечественной исторической науке XX в. велась дискуссия о соотношении основных взаимосвязанных методологических понятий историографии как научной дисциплины: «предмет историографического исследования» — «историографический факт» -" историографический источник". В ее основе лежали различные подходы в трактовке историографии как истории исторической науки или истории исторической и общественной мысли1,2.

Доминирующим стал первый подход. М. В. Нечкина в небольшой, но необычайно яркой и емкой статье «История истории» писала, что предмет историографии — это «прежде всего историография ее собственной истории» и «изучение нашими историками вопросов всемирно-исторического процесса». И далее: «История исторической науки должна включать и историю развития ряда самостоятельных исторических дисциплин: историю археологии, этнографии, исторической географии, краеведения, источниковедения. Входит в нее также история вспомогательных исторических дисциплин: история палеографии, дипломатики, хронологии, нумизматики, сфрагистики, метрологии, генеалогии и геральдики, исторической библио.

31 Darnton R. Intellectual and Cultural History // The Past before Us: Contemporary Historical Writing in the United States. Ithaca (NY) — L., 1980. P. 347.

32 В 1960 — 1970;х гг. в отечественной исторической науке по этому вопросу развернулась дискуссия. Сторонниками первого подхода стали М. В. Нечкина, JI.B. Черепнин, A.M. Сахаров, А. И. Данилов, C. J1. Пештич и др. Второй подход был поддержан С. О. Шмидтом, A.JI. Шапиро, авторским коллективом «Очерков по истории исторической науки в СССР» и др. графии, истории архивов и музейного дела и ряда других дисциплин" 33.

Давая определение понятию «историографический факт», М.В. Неч-кина отмечала, что поскольку наука складывается прежде всего из результатов исследований ученых, то основным и важнейшим фактом историографии являются их труды, в которые выливается исследовательский процесс на первом этапе, и взаимосвязь, взаимозависимость этих трудов с другими исследованиями на втором этапе. Без изучения трудов ученых нет истории науки. Помимо этого, важными историографическими фактами М. В. Нечкина назвала сам исследовательский процесс (проблематику труда, степень новизны, обоснованность, круг источников и т. п.) и творческую историю коллективных трудов34. Методологические рассуждения М. В. Нечкиной об истории исторической науки не утратили своей значимости и сегодня.

При изучении истории науки важно рассматривать не только историю конкретных исторических сочинений, но и «строй мысли», который лежит в их основе, «умственную форму», «согласно которой Макиавелли, Вольтер и Нибур строили свой рассказиными словами их теорию, их историческое мышление» 35. Историк одновременно с изучением исторических фактов всегда так или иначе осмысливает теорию истории.

Историографию темы следовало, быть может, начать с монографии B.C. Иконникова. Более ранние историографические заметки и наблюдения в работах общего характера, статьях, фрагментах, портретах и т. п. включены в литературную, общественно-политическую борьбу своего времени, то есть носят полемический характер. Однако, следуя устоявшейся историографической традиции, работы до 1871 г. отнесены к первому историографическому периоду (исключая работы противников «скептиков», которые попали в источниковый блок). Будем также учитывать, что любая классификация или периодизация носят условный характер.

33 Нечкина М. В. История истории: (Некоторые методологические вопросы истории исторической науки) // История и историки. М., 1965. С. 8 — 9.

34 Там же. С. 14.

В зависимости от степени и характера внимания исследователей к «скептической школе», в истории ее изучения в XIX — XX вв. прослеживаются несколько хронологических этапов:

• 1830 — 1860-е гг. Историографические работы, заметки, отзывы, рецензии, наблюдения включенные в научную и общественную борьбу своего времени, где упоминается или характеризуется творчество М. Т. Каченовского и «скептической школы». В связи с постепенным накоплением материалов по этой теме, наблюдаются первые попытки осмысления сути исторических представлений авторов «скептической школы», выявление истоков и причин ее появления.

• 1871 г. Монография B.C. Иконникова «Скептическая школа в русской историографии и ее противники», закрепившая понятие «скептическая школа» в сфере исторической науки.

• 1870-е — 1917 г. Исследования, в которых делались попытки вписать «скептическую школу» в общий процесс закономерного развития отечественной исторической науки.

• 1917 — 1940;е гг. Исследования, в которых, в связи с новыми политическими реалиями, анализ исторических представлений «скептиков» проводился с марксистских позиций. «Скептическая школа» вписывалась в основном в сферу общественно-политических и идеологических отношений. Одновременно проявился интерес к «скептической школе» со стороны университетской профессуры, появились разборы исторических представлений скептиков в учебной литературе.

• 1950 — 1990;е гг. Работы, в которых, в связи с развитием академической исторической традиции, делались попытки выявить особенности «скептической школы» на новом этапе развития науки в большей мере с конкретно-исторических и источниковедческих позиций. Сюда же можно отнести исследования, где осмысление наследия «скептической школы» происходило в историографическом плане.

35 Кроне Б. Теория и история историографии. М., 1998. С. 106, 107.

Теперь обратимся непосредственно к трудам историков.

Первые историографические наблюдения о «скептической школе» относятся к концу 1830-х — началу 1840-х гг., т. е. сделаны современниками и потому зачастую носят ярко выраженный полемический характер.

Н.Г. Устрялов в докторской диссертации «О системе прагматической русской истории» лишь мимоходом указал «на один из самых странных случаев: некоторые из наших писателей отвергают решительно древность и достоверность наших летописейно те же самые писатели ссылаются на те же самые летописи, как на истинные материалы, в доказательство своих предположений» 36. «Скептики» по именам не назывались, не употреблялись и сами термины «скептическая школа», «скептицизм», но для современников намек на Каченовского был, без сомнения, совершенно понятен.

Н.И. Надеждин в статье «Об исторических трудах в России» одним из первых в отечественной историографии исследователей попытался выявить суть исторических построений «скептиков». Назвав «скептическую школу» «новым направлением критики», он считал, что оно возникло под влиянием «Истории русского народа» Н. А. Полевого и имело вид «темного, непризнанного раскола». Представители этого направления, по его мнению, сомневались в достоверности летописей, «единственных памятников самой древней и самой важной части нашего прошедшегоего последователи не только разрушают все прежние критические работы, но даже грозят отнять у нас целые четыре века истории». «Скептицизм» при этом, по мнению автора, «не есть внезапная, опрометчивая выходка, но сериозное и организованное учение», которое «основывается на всеми признанных началах критики: требует списков, ближайших к подлинникам, и не находитразбирает их содержание, сличает с достоверными памятниками других народов, и замечает признаки будто позднейшего происхождения» .

Оппозиция, которую оно вызвало, горячая полемика доказывают «нешуточность опасений». Если история Рима, «освященная двумя тысячами.

36 Устрялов Н. Г. О системе прагматической русской истории. СПб., 1836. С. 51. лет всемирного уважения, потеряла целые пять веков под молотом Нибура, если монументальное имя Ливия не могло спасти ее, то как не бояться за наше прошедшее, обеспеченное ручательствами темными, безвестными, требующими всего снисхождения критики?". «Пожалуй, — иронизировал Надеждин, — если мы не станем смотреть в оба, когда-нибудь ночью отрежут у нас всю историю по 31 декабря прошедшего года! Конечно, теперешние прозелиты неверия не страшны: у них нет ни опытности, ни силы, ни даже имени. Но семя брошенораскол держится, и пускает корни» .

С одной стороны, по мнению Надеждина, «скептицизм в отношении к нашим, равно как и ко всем вообще, летописям не совсем безоснователен». Но с другой стороны, «этот скептицизм не должен простираться слишком далеко». Из того, что подлинник или близкие к нему списки летописи не сохранились, «нельзя еще заключать, чтоб его вовсе не существовало». Можно спорить, по мнению Надеждина, об авторстве «Повести временных лет», но время ее создания не подлежит сомнению. Несмотря на новизну сохранившихся списков, по мнению Надеждина, «критика не имеет причин, не должна сомневаться, чтоб подлинник их не был гораздо их старше, чтоб он не относился по крайней мере к началу XII века» 38.

В другой историографической статье «Об исторической истине и достоверности» Надеждин указывал: «Неверие есть болезнь ума, язва знания. Все исследования должны стремиться к истине. Признак истины есть достоверность. В истории достоверность получается через соединение критики формальной с критикой реальной, или через совокупное, строгое и основательное исследование исторической возможности фактов, сохраненных пре.

37 Далее Надеждин пояснил свою мысль: «Подлинность доказывается, если не существованием самого оригинала, по крайней мере списка, ближайшего к нему древностью. Но наши списки двумястами лет позже предполагаемого подлинника. Они изуродованы до безобразия, которое приводило Шлеце-ра в отчаяние. Как же им верить? Как называть их древними временниками? Это заключение натурально». Исследователь удивился, что осторожный Шпецер не обратил на это должного внимания. Надеждин Н. И. Об исторических трудах в России // БДЧ. 1837. Т. XX. № 2. Отд. Ш. С. 117.

38 Надеждин Н. И. Об исторических трудах в России // БДЧ. 1837. Т. XX. № 2. Отд. Ш. С. 113, 114, 117, 118, 123. данием" 39. Таким образом, говорить о близости позиций М. Т. Каченовского и Н. И. Надеждина не приходится. Однако, историк не только подверг критике конкретные выводы «скептиков», но и призвал отнестись к их деятельности серьезно, поскольку эта деятельность вполне закономерно отражала поступательное развитие исторической науки.

А.Ф. Федотов в магистерской диссертации «О главнейших трудах по части критической русской истории» уточнил, что «учение г. Каченовского слушавшим его исторические уроки известно давноно письменно показывается оно в последних годах Вестника Европы, и наконец, изложено самим Профессором в отрывке его исследования о Русской Правде» 40. Автор, хоть и называл научную позицию М. Т. Каченовского «учением», но написал о нем очень бегло, в нескольких абзацах, не охарактеризовав «скептическую школу» 41. Это название, таким образом, в конце 1830-х гг. еще не устоялось в качестве научного термина.

А.В. Александров, автор критических журнальных очерков «Современные исторические труды в России», посвященных в основном трудам Ф. Л. Морошкина и Н. А. Иванова, писал лишь о внешних признаках скептицизма. М. Т. Каченовский, по его мнению, не отличаясь даром слова, на своих лекциях «умел возбудить соревнование в слушателях, дух любознательности в студентах». По словам автора, половину объема лекционного курса Каченовский посвящал «критическому обозрению трудов по русской истории» (т.е. историографическому обзору), далее рассматривал древнейшие источники, начиная с договоров X в. Руси и Византии, в конце года «предлагал общий очерк важнейших событий, предоставляя подробное изучение событий, вполне достоверных, любопытству самих слушателей» .

Таким образом профессор, по мнению Александрова, помогал студентам изучать предмет с разных сторон. «Лучше глубоко узнать одну часть истории, — писал Александров, — нежели поверхностно пройти всю историю:

39 Надеждин Н. И. Об исторической истине и достоверности // Там же. С. 174.

40 Федотов А. Ф. О главнейших трудах по части критической русской истории. М., 1839. С. 51.

41 Там же. в первом случае, слушатели университетские получат охоту к занятиям, во втором — только несколько фактов, которые немедленно же забудутся" .

Полугодовой критический разбор «Нестора» A.-J1. Шлецера в трактовке Каченовского, по мнению критика, «был исполнен глубокомыслия, а когда профессор принимался за оценку исторических писателей и разбор грамот, то истинно надобно сожалеть, что эти образцовые труды никем из его слушателей не были обнародованы». Поэтому «скептицизм» не имел «вредного влияния на слушателей», усваивавших не конкретные выводы, а приемы критического анализа источников. К «школе» Каченовского Александров относил не только учеников, разделявших взгляды своего учителя, но и тех исследователей, кто впоследствии выступил с противоположными трактовками русской истории: М. П. Погодина, М. А. Максимовича, Ф. Л. Морошкина, Н. В. Савельева, Н.И. Надеждина42. В данном случае проскальзывает более широкий подход к понятию «скептическая школа», который автором развит не был. Но по сути своих высказываний, Александров интуитивно подошел к понятию историографическое «направление» .

В оценках К. Д. Кавелина, сделанных в связи с разбором трудов М. П. Погодина, отмечалось, что хотя Каченовский и не гениальный ученый, но «человек с талантом» — он первым «почувствовал неудовлетворительность прежнего, <.> неестественного воззрения на русскую историю». Поэтому историк, по мнению Кавелина, восстал против преувеличений Н. М. Карамзина, представившего прошлое России как нечто колоссальное, величественное, и старался «привести русскую историю к ее естественным размерам, снять с глаз повязку, которая показывала многое в превратном виде, и возвратить или, правильнее, привести нас к воззрению, равному времени, в которое совершались события». Эту цель, считал Кавелин, Каченовский «преследовал с жаром, достойным всякого уважения, и впал в крайность, которая существенно повредила его делу. Вместо того, чтоб из самой летописи и источников показать младенческое состояние нашего общества в.

42 Александров А. В. Современные исторические труды в России. СПб., 1845. С. 4 — 5.

IX, X, XI и последующих веках, он старался опровергнуть самые источники". В свою очередь Погодин, указывал историк, «не понял важного значения и призвания Каченовского в нашей исторической литературе», заметив «только его промахи и ошибки, и за них преследовал его всеми литературными средствами» 43. Здесь, как видим, наметилось противопоставление позиций М. Т. Каченовского и М. П. Погодина, которое впоследствии станет общепринятым. Но первоначально такой подход разделялся не всеми историографами, во всяком случае явно.

Особенно важна в рамках этого историографического этапа биографическая статья о Каченовском С. М. Соловьева в «Биографическом словаре профессоров и преподавателей Императорского Московского университета», в которой нет упоминаний ни о «скептицизме», ни о «скептической школе», ни о Б.-Г. Нибуре, ни слова о дискуссии между «апологетами» и «скептиками». (Интересно, что автобиографическая статья М. П. Погодина в том же издании носит совершенно противоположный характер, главный упор при анализе собственных научных воззрений Михаил Петрович сделал именно на полемику со «скептиками»). Соловьев попытался найти основные идеи в каждой из статей Каченовского, но о главном, с нашей точки зрения, — о «скептицизме» — не написал. Мы находим лишь беглое упоминание о врагах историка: «Важная заслуга Каченовского, в которой не отказывают ему даже отъявленные враги его, состояла в старании сближать явления русской истории с однохарактерными явлениями у других и, что всего важнее, преимущественно у славянских народов, причем отрицание скандинавского происхождения Руси освобождало от вредной односторонности, давало простор для других разнородных влияний, для других объяснений, от чего наука много выигрывала» 44. Статья Соловьева стала первой работой, специально посвященной Каченовскому, где на первый.

43 Кавелин К. Д. Собр. соч. СПб., 1904. Т. I. Стб. 100, 101.

44 [Соловьев С.М.] Каченовский Михаил Трофимович // Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Московского университета. М., 1855. Ч. I. С. 402 -403. Современное издание: Соловьев С. М. Сочинения. В 18 кн. М., 2000. Кн. XXIII. С. 82 -83. Выделено нами. план вышло научное значение его творческого наследия, а не общественный резонанс его преподавательской деятельности.

В историографических работах К.Н. Бестужева-Рюмина, впервые появившихся в 1859 — 1860 гг., в связи с разбором трудов С. М. Соловьева и К.Д. Кавелина45, затрагивалась и историческая позиция М. Т. Каченовского. По мнению историографа «скептики» еще недостаточно изучены. В сборнике «Биографии и характеристики» (1882), куда вошли статьи разных лет и ранние оценки «скептической школы» остались фактически без изменений, историограф указывал, что Каченовского «мало помнит современность», он не вполне оценен.

Как писал Бестужев-Рюмин, Каченовский отрицал «Повесть временных лет», «Слово о полку Игореве», «Русскую Правду», Погодин доказал неосновательность его сомнений. Но во имя чего Каченовский отрицал подлинность источников, в чем состоит плодотворность такого отрицания еще нужно показать. По мнению Бестужева-Рюмина, Каченовский стал одним из первых отечественных историков, который поставил задачу поиска в исторических фактах общего смысла, закономерностей исторического развития. Он поднялся над «низшей критикой», проводником которой был A.-JI. Шлецер, к «высшей критике». В этом отношении историк назвал Каченовского предшественником и учителем С.М. Соловьева46. Кроме того, Бестужев-Рюмин, не отрицая фактической несостоятельности выводов Каченовского, указывал на важность его общих требований к историческому исследованию: основательность, доказательность, органичность, поиск закономерностей: «Он требовал определения в истории постепенного перехода из одного состояния в другое, так как нельзя было довольствоваться элементарным взглядом, а нужно было создать целое воззрение на историю» 47. В своих выводах Бестужев-Рюмин продолжил исследовательскую.

45 Бестужев-Рюмин К. Н. Современное состояние русской истории как науки // Московское обозрение. 1859. Кн. 1- Он же. Сочинения К. Кавелина // Отечественные записки. 1860. № 4.

46 Бестужев-Рюмин К. Н. Биографии и характеристики. М., 1997. С. 218−219. (1-е изд.: СПб., 1882). Первоначально статья о Погодине была опубликована в 1876 г. (Древняя и новая Россия. № 2).

47 Бестужев-Рюмин К. Н. Лекции по историографии. СПб., 1882. С. 96.

23 традицию, начатую К. Д. Кавелиным и С. М. Соловьевым по внимательному изучению научного наследия Каченовского.

Н.И. Костомаров в статье, посвященной обзору исторических сочинений в «Вестнике Европы» 48, отмечал важность не столько литературно-политического направления журнала, сколько научных позиций, задававшихся Каченовским-редактором. В последние годы «Вестник Европы» превратился в историческое издание и «двигал в России любовь к занятиям отечественной историей», причем подобное развитие ситуации, по мнению Костомарова, было предопределено еще первым издателем — Н. М. Карамзиным. Хотя «дух пытливости и недоверия» уже ранних статей Каченовского казался Костомарову излишним, но, по его мнению, это приносило пользу для умственного развития общества49. Данная статья носила скорее библиографический характер, упоминаний о «скептической школе» здесь нет.

Большинство вышеназванных авторов не проявили интереса ни к проблеме «скептической школы» в целом, ни к ее хронологическим рамкам, ни к составу.

Однако всего через несколько лет B.C. Иконников посвятил скептикам специальную монографию. Это стало возможным лишь после изучения научного творчества М. Т. Каченовского, проделанного К. Д. Кавелиным, С. М. Соловьевым, К.Н. Бестужевым-Рюминым и другими историками. Постановка исследовательской проблемы «скептическая школа» имела, таким образом, серьезную основу в виде трудов предшественников Иконникова.

В состав «скептической школы», помимо самого Каченовского, Иконников включил пять его учеников, причем проанализировал лишь по одному основному тексту каждого, не характеризуя персоналий. Из пятерых по именам названы трое — С. М. Строев, Н. Стрекалов и Н. В. Станкевич. Имена двоих зашифрованы названиями их главных «скептических» статей: имя М. Перемышлевского скрыто за названием его статьи «О вре.

48 Костомаров Н. И. Историческая наука в «Вестнике Европы» до 1830 года // BE. 1866. Т. 1. С. С. XVI-ХХЕ.

49 Там же. С. XVI, XIX. мени и причинах вероятного переселения славян на берега Волхова" - а имя Николая Сазонова не называется при кратком обзоре его статьи «Об исторических трудах и заслугах Миллера» .

Историограф подробно остановился на анализе трудов Каченовского и по сути разделил его творчество и труды учеников, хотя не сомневался, что «Каченовский создал школу из своих учеников, которые одновременно с ним и еще на ученических скамьях развивали его мысли в виде статей, которые сообщались профессором в Уч[еных] записках Московского] университета». Историограф уточнил, что указал лишь «наиболее выдающиеся» работы «скептической школы» и специально подчеркнул, что касаясь вопросов, поднятых «скептической школой», подробно остановился на проблемах, имеющих общеисторическое значение, не обращаясь к мелким, частным деталям50.

Такой подход, возможно, и был правомерен на этапе первоначального изучения наследия «скептиков», когда оно было хронологически слишком близким, литературнои общественно-значимым, когда шел процесс накопления историографических фактов. Но сегодня пришло время подробно и досконально разобраться во всех аспектах этого неординарного историографического явления XIX в.

Впрочем, именно B.C. Иконников впервые в отечественной историографии взглянул на «скептическую школу» широко и поставил задачу ее специального изучения: «Имя его (М.Т. Каченовского — К. У.) имеет значение, как представителя целого направления в нашей историографии, известного под именем скептического. За Каченовским шел ряд писателей, которые продолжали развивать его идеи и вызвали в свою очередь ряд опровержений, составляющих целую литературуно мы не останавливаемся на всех ее переходах» 51. Таким образом, указав на последователей Каченовского и их противников, Иконников наметил соотношения понятий «школа» и «направление», но не дал определения и не развел эти термины.

50 Иконников B.C. Скептическая школа в русской историографии и ее противники. Киев, 1871. С. 49 — 52,5 5.

По тексту видно, что для него «скептическая школа» — понятие более узкое, включающее лишь творчество самого Каченовского и его учеников по Московскому университету (пять статей, указанных выше). Понятие «скептическое направление», соответственно, более широкое и, помимо работ «главного скептика» и его учеников, историограф включил сюда не только творчество Н. С. Арцыбашева, но и работы их активных противников — М. П. Погодина и П. Г. Буткова. Труды Н. А. Полевого проанализированы в специальной главе, поскольку носят, по мнению автора, самостоятельный характер. «Скептическое направление» для Иконникова — это комплекс исторических сочинений 1830-х гг., объединенных одной проблематикой (изучение вопросов критики источников и конкретных вопросов древнего периода русской истории), независимо от положительных или отрицательных исследовательских выводов.

Монография «Скептическая школа в русской историографии и ее противники» сохраняет свое самостоятельное значение до сегодняшнего дня и поэтому ее общая структура заслуживает более развернутой характеристики.

Всего в книге три главы и материал по ним распределен неравномерно. Основной объем занимает анализ научных построений «скептиков» и Н. А. Полевого (57 и 34 стр. соответственно) — их противникам (М.П. Погодину и П.Г. Буткову) посвящено 16 стр. В первой главе V’M.T. Каченовский и его последователи. Н.С. Арцыбашев" автором охарактеризованы основные работы Каченовского (с. 1 — 50), причем Иконников зачастую не рассматривал последовательного развития исторических взглядов историка, смешивая его ранние и более поздние высказывания, например, 1809 и 1826 гг. на с. 11 — 13. Далее последовательно рассмотрены пять работ уче.

СЛ ников Каченовского (с. 50 — 52), а также дана общая характеристика творчества Н. С. Арцыбашева, который назван не учеником, но сотрудни.

51 Там же. С. 49.

52 Этот прием последовательного разбора отдельных статей «скептиков» был вполне воспринят последующей историографией. ком Каченовского по «Вестнику Европы» и противником Карамзина (с. 52 — 55). В конце первой главы сделаны выводы (С. 55 — 57).

Вторая глава «Н.А. Полевой» (с. 58−91) посвящена историку, который, не являясь прямым последователем и продолжателем идей Каченовского, сделал попытку применить теоретические построения Б.-Г. Нибура для создания систематизированного и полного описания русской истории. По мнению B.C. Иконникова, творчество Полевого в некотором роде явилось продолжением теоретизирований Каченовского, который сам не написал обобщающего труда по русской истории на основе новейших достижений методологии истории.

Третья глава «Противники скептической школы», как бы объединяя своим названием взгляды Каченовского и Полевого, посвящена разбору антискептических положений М. П. Погодина (с. 91 — 103) и П. Г. Буткова (с. 103 — 106). Бросается в глаза явное несоответствие двух главных составных частей монографии, вынесенных в заглавие. Большая часть книги посвящены анализу творчества М. Т. Каченовского и Н. А. Полевого.

Итогом авторского разбора основных положений «скептической школы» в первой главе стало заключение о значении «школы Каченовского» в историографии, но относится оно исключительно к М. Т. Каченовскому и тому новому, что было привнесено им в историческую науку, по сравнению с наукой XVIII в. По мнению Иконникова, именно Каченовский продолжил развитие критики источников, начатое А.-Л. Шлецером и показал, что объяснить и «очистить» источник для последовательного изложения истории недостаточнонеобходимо всесторонне применить правила «высшей критики» не только к источникам, но и к фактам русской истории, «очистив летопись от Нестора». Главным качеством историка Иконников считал «сомнение», а не «доверие», поэтому Каченовский «вполне усвоил» приемы «скептического направления», «вышедшего из критики Шлецера, но вполне развившегося под влиянием критики Нибура» и трудов Гизо, Тьерриэто «возбудило русскую мысль на поприще исторического исследования» .

У Каченовского появились последователи и противники, «образовалась целая литература спорных вопросов, которая дала немаловажные результаты для дальнейшей обработки русской истории». По мнению Иконникова, это — необходимость сравнительного изучения русской истории, идея об «общих исторических законах, управляющих человечеством — мысль вполне научная, но в то время еще новая». Даже учитывая, что впоследствии некоторые из мнений Каченовского оказались ошибочными, в результате его деятельности наука, считал Иконников, получила серьезное развитие (среди «положительных» выводов Каченовского Иконников назвал например, мнение историка, что Русская Правда целиком не может быть отнесена к XI в., ПВЛ — летописный свод, а не единое произведение одного автора и т. п.). Каченовский, по мнению Иконникова, стремился «исключить баснословный элемент из истории» и стал «постоянным проводником в русском обществе результатов европейской науки, защитником научной истины, в то время, когда художественная идеализация истории Карамзина навеяла безотчетное поклонение перед стариною и готовила в близком будущем создание целой школы, которая стала оценивать события русской истории на основании своих симпатий». «Стоять и правду говорить» — девиз журнала Каченовского был девизом и его трудов53. Вторая глава монографии, посвященная Н. А. Полевому, носит самостоятельный характер.

В «Опыте русской историографии» Иконников особо подчеркнул роль «научного скептицизма» вообще и «скептической школы» в частности для поступательного развития русской исторической науки54. В отличие от Н. М. Карамзина, который в древнейшем периоде русской истории видел «готовое государство и значительную цивилизацию, ничем не уступающую западноевропейской», «скептики» привели русскую историю к ее.

53 Иконников B.C. Скептическая школа в русской историографии. С. 56 — 57.

54 Иконников B.C. Опыт русской историографии. Киев, 1891. Т. 1.4. 1−2- Киев, 1908. Т. 2. Ч. 1 — 2. Однако, итогом особого интереса автора к трудам «скептической школы» стала специальная монография, о которой мы писали выше. Хотя К. Н. Бестужев-Рюмин мимоходом заметил, что очерк С. М. Соловьева о М. Т. Каченовском в «Биографическом словаре профессоров и преподавателей Московского университета» глубже и значимее монографии Иконникова, у нас нет оснований недооценивать ее. естественным размерам" 55. «Несмотря на самые разнообразные переходы в окончательных выводах о характере и степени достоверности основного источника древнейшего периода русской истории, — сделал окончательный вывод Иконников, — в его обработке постоянно пробивается скептическое начало, а это самое определяет уже и историческое значение скептической школы» 56. Отметим, что в целом для историографического письма B.C. Иконникова характерны глубокий историзм, последовательность и сдержанность в оценках деятельности историков. Им впервые сделана, с нашей точки зрения, в целом удачная попытка комплексного анализа исторических сочинений «скептической школы» .

После монографии B.C. Иконникова о «скептической школе» разбор ее основных положений в рамках изучения исторической науки первой половины XIX в. в историографических работах стал общепринятым. «Скептическая школа» прочно вошла в историко-научную исследовательскую традицию, занимая промежуточное положение между «Историей государства Российского» Н. М. Карамзина и трудами Н. А. Полевого, М. П. Погодина и других историков 1830-х — 1840-х гг. На новой исследовательской базе историки выявляли истоки этого явления, связывая отечественную и всеобщую историографическую традиции.

Однако И. В. Лашнюков в своих «Очерках русской историографии» лишь упомянул о «так называемых скептиках», которые «находили невозможным составление летописи раньше XIII или XIV в., а Нестора признавали автором монастырских записок». Погодин и Бутков «обстоятельно разобрали мнения скептиков и нашли эти мнения ничтожными» 57. Автор, видимо, посчитал вполне достаточным разбор взглядов «скептиков», проделанный незадолго до него Иконниковым в монографии «Скептическая школа.». Хотя, вышедшая три года назад книга конечно не исчерпала тему.

Поэтому через несколько лет историки вновь взглянули на проблему.

55 Иконников B.C. Общий взгляд на развитие науки русской истории. Киев, 1868. С. 15.

56 Иконников B.C. Скептическая школа в русской историографии. С. 106.

57 Лашнюков И. В. Очерки русской историографии // Лашнюков И. В. Пособие к изучению скептической школы" пристально и внимательно. Так, А. Н. Пыпин попытался выявить причины ее появления. В связи с разбором трудов С. М. Соловьева, он обратил внимание на «скептицизм» Каченовского, который «основан был на требовании, чтобы бытовые явления и отдельные события, изображаемые историками, отвечали общему характеру века, то есть чтобы не подлежала сомнению их органическая связь с основными историческими данными места, времени и быта». Это требование, поставленное во главу угла исторического исследования, было новым в русской историографии. Подобные процессы, по мнению Пыпина, отражали влияние «тогдашнего поворота в европейской историографии» и появления в 1830-е гг. в русских университетах непосредственных учеников и последователей немецкой исторической школы, идеи которой передавались уже не случайно и отрывочно, а «в их полном составе и в систематическом порядке фактов и доказательств». Особенно сильно, указал Пыпин, подверглись этому влиянию К. Д. Кавелин и С.М. Соловьев58.

Характеризуя «литературные мнения» 1820-х — 1850-х гг., Пыпин подчеркивал, что несмотря на отсутствие у Каченовского большого таланта и наличие излишней увлеченности в скептических воззрениях, его заслуга состояла в постоянной и упорной защите критических приемов и «права исторического сомнения», т. е. необходимости научной критики. Хотя сомнения Каченовского в самых существенных пунктах оказались несостоятельными, он, по мнению Пыпина, первый «настаивал на необходимости строго наблюдать общую вероятность исторических данных о древнем периоде, и если преувеличил через меру свои отрицания, то первый, конечно, внушил более здравый и естественный взгляд на русскую старину, чем какой распространяла «История государства Российского» 59. Здесь сделан самостоятельный, но, на наш взгляд, не вполне верный вывод русской истории критическим методом. Киев, 1874. Вып. 2. Отд. II. С. 10.

58 Пыпин А. Н. Новейшие исследования русской народности // Соловьев С. М. Сочинения. В 18 кн. М., 2000. Кн. ХХШ. С. 349 — 350. Впервые опубликовано: Вестник Европы. 1883. Кн. 3. С. 265 — 305.

59 Пыпин А. Н. Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов. СПб., 1906. С. 203, 204, 206. об идентичности критического и скептического направлений в отечественной исторической науке первой трети XIX в. Кроме того, в последнем тезисе Пыпина явно прослеживается влияние исследований Бестужева-Рюмина и Иконникова, что свидетельствует о закреплении темы «скептическая школа» в сфере исторической науки.

Поэтому авторы последующих обобщающих историографических сочинений обращали специальное внимание на творчество Каченовского и «скептической школы». По мнению М. О. Кояловича, автора «Истории русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям», «скептическая школа» была важнейшим историографическим явлением первой половины XIX в. Основой научных построений скептиков был, по его мнению, сравнительный метод изучения отечественной и зарубежной истории. Этот метод, считал историограф, был «догматом школы скептиков» и именно он был главной причиной их «увлечений и ошибок», поскольку вообще неверно сравнивать западноевропейскую и русскую культуры — это явления совершенно разного характера. М. О. Коялович считал главной заслугой скептиков то, что они противопоставили узким, немецко-патриотическим построениям Г.-З. Байера и A.-JI. Шлецера о доминирующем влиянии на русскую историю германской культуры более широкий по смыслу тезис о важности для русской истории европейской культуры вообще.

Кроме того, скептики, по мысли автора, расширили источниковую базу русской истории, указав на необходимость более тщательной разработки дипломатики. «Таким образом, — подвел итог Коялович, — наши скептики гораздо выше ставили знамя научности, чем наши первые ученые немцы, более успешно добирались до общечеловеческих законов в развитии человечества, и при этом даже пришли совершенно неожиданно к догадкам, совсем противоположным и немецко-патриотическим увлечениям, и каким-либо другим национальным западноевропейским увлечениям» 60.

60 Коялович М. О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным.

При этом противники скептиков сделали значительный шаг назад в исторической науке, поскольку вслед за Карамзиным, полностью приняли положения ученых немцев о норманнском происхождении Русского государства. В качестве примера назван М. П. Погодин. Эти выводы вполне можно оспорить, поскольку еще Г.-Ф. Миллер активно использовал актовый материал в своей работе, а выводы Погодина основаны на всестороннем анализе исторических источников. Видимо, Кояловичу помешал это увидеть «славянофильский субъективизм», осознанно и целенаправленно используемый им в качестве основы методологических выкладок.

Оценка В. О. Ключевским «скептической школы», к сожалению, не вошла в его «Лекции по русской историографии». В архиве историка сохранился лишь отрывок о линиях влияния на формирование исторических взглядов С. М. Соловьева. Это «западная историография» (идея закономерности исторического развития) — «изучение русской историографии» и «скептическая школа». В этой связи историк писал о сущности последней: «Настоящее слишком плохо, чтобы допустить возможность столько хорошего в прошедшем, значит, все хорошее в прошедшем подделано плохим настоящим. Комическая логика: хорошее [талант] может подражаться плохим [бездарностью], и эта поддельная бездарность выше, даровитее бездарного подлинника. Но как бездарность может подражать таланту, недоумеваю. Но школа Каченовского поселила отвращение к исторической критике. Отсюда прием Соловьева — брать данное из источника и в нетронутом, сыром виде вносить в текст прагматической истории» 61. Краткое высказывание В. О. Ключевского о «скептической школе» находим в другом спецкурсе — «Источники русской истории», где он, в связи с характеристикой взглядов Я. И. Бередникова, указал на хронологические рамки и сущность «скептической школы»: «Когда Археографическая комиссия обрабатывала свой материал, направление Каченовского только что начинало падать. Я. И. Бередников учился в Московском университете, когда это насочинениям. Минск, 1997. Изд. 4-е. С. 39, 233 -235. (1-е изд.: СПб., 1884). правление только что получило силу, в 1820-х годах. Это направление, известное под именем скептической школы, очень любило последовательно.

•л отвергать многие памятники". Подобные оценки в силу их фрагментарности не могут дать полное представление о подлинном отношении Ключевского к «скептической школе». Однако, важным является вывод историка о существенном влиянии Каченовского и «скептической школы» на исторические построения С. М. Соловьева.

Теоретическое осмысление причин появления «скептической школы» было предпринято А.С. Лаппо-Данилевским, который в литографированном курсе по русской истории (1890/91 уч. г.) обратил внимание на научное творчество М. Т. Каченовского и назвал его критиком, а не историком-философом, т.к. он «обладал скорее аналитическим, чем синтетическим умом», на который повлияли Шлецер и Нибур. «Научная деятельность М. Каченовского и Н. Полевого, — указывал историк, — в значительной мере возникли как реакция против труда Карамзина и в свою очередь вызвали протест со стороны М.П. Погодина» 63. Как видим, здесь продолжена исследовательская линия, начатая Бестужевым-Рюминым, Иконниковым и другими учеными, которые, противопоставляя концепции Карамзина и Каченовского, в качестве главной причины появления «скептической школы» называли реакцию на появление «Истории государства Российского». Но Лаппо-Данилевским были высказаны и совершенно новые идеи.

Скептическая школа", по его мнению, была этапом в поступательном развитии русской исторической науки. Р. А. Киреева обратила внимание на план-проспект историографического курса начала 1900;х гг., где.

61 Данный текст опубликован: Ключевский В. О. Сочинения. В 9 т. М., 1989. Т.VII. С. 477−478.

62 Там же. С. 30.

63 Цит. по: Киреева Р. А. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России. С. 175. (СПб ФА РАН. Ф. 113. On. 1. Д. 259. JI. 60). Р. А. Киреева отметила, что Лаппо-Данилевский подходил к истории исторической науки эволюционистски, но, подчеркивая причинно-следственную зависимость историографических явлений, делал это в предельно сжатом виде. См.: Киреева Р. А. Неопубликованные труды А.С. Лаппо-Данилевского по русской историографии // История и историки. 1978. М., 1981. С. 218−219. Та же исследовательница особое внимание обратила на интересные заметки Лаппо-Данилевского об исторических «школах», «направлениях», «партиях». Там же. С. 226 — 231.

Лаппо-Данилевский подошел к данной проблеме значительно глубже, выделив внутренние и внешние причины «реакции против концепции Карамзина». Это «неблагоприятные условия дальнейшего развития нашей историографии, созданные правительством» и влияние западноевропейской исторической науки. Историк при этом, заметила Р. А. Киреева, «предполагал довольно подробно осветить биографию, общие взгляды, критические приемы, достоинства и недостатки трудов Каченовского. Но в последующие годы, как о том можно судить по его поздним рукописям, он опять отказывался от включения в историографический курс подробных биографических и библиографических данных» 64.

Как указывала Р. А. Киреева, несмотря на то, что рукописи Лап-по-Данилевского носят черновой характер, по ним прослеживается выделение в развитии историографии нескольких этапов. В данном случае, в силу хронологических рамок «скептической школы», нас в первую очередь интересует первый период в истории русской исторической науки, датированный 20 — 30-ми годами XIX в.: «Изучения научной обработки русской истории с точки зрения критической школы» (вариант: «.с точки зрения школы, основанной Шлецером»), которому Лаппо-Данилевский придавал особое значение.

Критерий выявления периода: споры между «скептиками» и «апологетами» о достоверности древнейших памятников русской истории. Лаппо-Данилевский выделил три направления в критике Каченовского: 1) «с точки зрения низшей критики»: А. Шлецер- 2) «с точки зрения высшей критики»: А. Зиновьев, Н. Надеждин, А. Федотов- 3) «с критической точки зрения в связи с феноменологической»: Н. Иванов, А. Александров65. Споры между «скептиками» и «апологетами» о достоверности древнейших письменных памятников русской истории в частности и о достоверности древнейшего периода русской истории (периода Киевской Руси) в целом.

64 Киреева Р. А. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России. С. 175 — 176.

65 Цит. по: Киреева Р. А. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России. С. 7. (СПб ФА РАН. Ф. 113. On. 1. Д. 72. Л. 440). вызвали, по мнению историка, с одной стороны, появление ряда обозрений критической истории, а с другой стороны, крайне противоречивые общественные оценки современников и запальчивые политические обвинения потомков. Для А. С. Лаппо-Данилевского, таким образом, характерна тесная привязка причин появления «скептической школы» не только к «Истории государства Российского», но и к трудам Шпецера и отчасти Нибура. Именно работы Шлецера были, по мнению историка, не только побудительной силой формирования «скептической школы», но и основой ее теоретических построений. По нашему мнению, эта совершенно справедливая идея Лаппо-Данилевского была впоследствии недостаточно осмыслена исторической наукой.

В книге П. Н. Милюкова «Главные течения русской исторической мысли» в разделе «Первые попытки критической разработки и философского построения русской истории» находим специальный параграф -" Скептическая школа, как выражение перехода от критических идей к философским". Само название является говорящим: скептицизм становится основным историографическим фактом нового периода развития исторической науки и отделяется от «критического» направления. Автор подчеркнул естественность и закономерность появления «новой точки зрения» на период древнейшей русской истории («естественность и законность»): «Это была точка зрения романтизма XIX века, пришедшая на смену рационализму XVIII столетия». Заметим, что помимо романтического компонента, во взглядах «скептиков» явно присутствует элемент гегельянства, что Милюков не отметил.

Суть отличия «скептицизма» от «критического» направления (эти два течения, по мнению Милюкова, можно назвать основными в исторической науке первой половины XIX в.) заключалась в целях и средствах: «Цель у всех была одна: и скептики, и их современники хотели разрушить традиционные представления о каком-то небывалом величии и могуществе нашей начальной истории». При этом большинство современников видели корень зла" в недобросовестности позднейших переписчиков летописей и слабой профессиональной подготовке историков XVIII в., а «скептики» «предпочли заподозрить фактические показания источника и пресечь, таким образом, зло в самом корне» .

Именно поэтому общие идеи «скептической школы» о закономерности исторического процесса, о роли легенд в древнейшей истории, ее представления о реальной критике, как считал П. Н. Милюков, представляли шаг вперед в развитии русской исторической мысли. «Но приложение этих взглядов и приемов к разработке русских источников, — оговаривался историограф, — вышло чересчур неосторожным» .

В этом же параграфе автор предпринял попытку выявить суть борьбы со «скептиками» противоположного «апологетического» направления, главным представителем которого был М. П. Погодин. По мнению Милюкова, позиция, занятая Погодиным в ученом споре, упрочила его положение в Московском университете: «Министр (С.С. Уваров — К.У.) начал оказывать ему знаки своего благоволения, выслушивал его мнения о положении университета <.>. В результате этих сношений при введении нового устава 1835 года кафедра русской истории была отнята у сильно устаревшего Каченовского и передана Погодину». «Враг нашей старины» (это злое прозвище было дано Каченовскому чешским историком-славистом П.-Й. Шафариком), — отмечал Милюков, — перестал быть угодным начальству в связи с приходом «новой эры» университетского преподавания в духе православия, самодержавия и народности66. Как видим, вывод скорее общественно-политический, нежели научный. Он переносил суть научного спора в совершенно иную, политическую плоскость. Такой подход, на первый взгляд, во многом возвращал исследовательскую ситуацию по поводу «скептической школы» к 1830-м — 1840-м гг., когда споры о «скептической школе» несли значительную общественную нагрузку. Казалось, историограф в какой-то степени не воспринял собственный призыв снять общест.

66 Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1913. С. 5, 235, 238 венно-политическую составляющую спора «скептиков» и «апологетов» .

После «Главных течений.» Милюкова в историографии указание в качестве основной причины занятия кафедры русской истории Московского университета М. П. Погодиным в 1835 г. того, что власть имущим антискептические доводы Погодина показались более привлекательными, нежели «скептицизм» Каченовского, становится распространенной точкой зрения. Милюков впервые указал на политизированность и проправительственную направленность деятельности противников «скептиков» и противопоставил им научную добросовестность, правда без достаточной содержательной глубины, самих «скептиков». Тем не менее, у Милюкова такой постановки вопроса в чистом виде еще нет. Для него неприемлема политическая ангажированность Погодина и его желание перенести охранительные взгляды из области политики в область исторической науки. Впоследствии эти мысли будут развиты М. Н. Покровским.

При анализе оценок, данных Милюковым «скептической школе», необходимо учитывать комплексно все его историографические сочинения. Так, в одной из словарных статей историограф указал, что «скептическая школа» «была переходом от чисто критических требований к философским» 67. В другой словарной статье о «скептической школе» П. Н. Милюков отмечал, что несмотря на то, что «подготовка студентов, писавших эти [скептические] работы — и в большинстве ограничившихся ими, — была очень слабая», тем не менее высказанная «скептиками» «самая мысль о необходимости сопоставить русский исторический процесс с западным была очень плодотворнаеще важнее было то, что понятия скептической школы об исторических методах далеко оставили за собой идеи Шлецера и даже самого Каченовского. <.> Характер протеста против националистического возвеличивания древнейшего периода русской истории, — сообщили с[кептической] школе ее значение не только в истории науки, но также в.

239. (1-е изд. М., 1897).

67 Милюков П. Н. Источники русской истории и русская историография // Россия: Энциклопедический словарь. Л., 1991. С. 437. (1-е издание: СПб., 1898 г.).

ГО истории русской общественности". П. Н. Милюков, таким образом, попытался на новом этапе развития отечественной исторической науки выявить причины появления «скептической школы» и оценить ее значение не только в общественном, но и в научном плане. Другой заслугой историографа, с нашей точки зрения, явилось определение закономерностей развития скептической теории в 1830-х гг. Совершенно обоснованно Милюковым разведены понятия «критическое» (шедшее от просвещенческой традиции) и «скептическое» (идущее от гегельянства) направления, что в отечественной историографии XX в. будет не вполне воспринято.

С.Ф. Платонов историографическом очерке «Лекций по русской истории» хотя и сблизил позиции М. Т. Каченовского и М. П. Погодина, указав, что «лучшие профессора русской истории» близкие по времени к Карамзину, — Погодин и Каченовский — «еще были далеки от одной общей точки зрения» на русский исторический процесс, поскольку «воспитывались на ученых приемах Шлецера», вслед за Иконниковым отметил особое влияние на Каченовского трудов Нибура. «Следя за развитием классической истории на Западе, — писал Платонов, — которую в то время вывели на новый путь изыскания Нибура, Каченовский увлекался тем отрицанием, с каким стали относиться к древнейшим данным по истории, например, Рима. Это отрицание Каченовский перенес и на русскую историю <.>. Скептицизм Каченовского имел последователей: под его влиянием основалась так называемая скептическая школа, не богатая выводами, но сильная новым, скептическим приемом отношения к научному материалу. Этой школе принадлежало несколько статей, составленных под руководством Каченовского». Таким образом, «при несомненной талантливости Погодина и Каченовского, оба они разрабатывали. хотя и крупные, но частные вопросы русской историиоба они сильны были критическими методами, но ни тот, ни другой не возвышались еще до дельного исторического мировоззрения: давая метод, они не давали результатов, к которым.

68 Милюков П. Н. Скептическая школа в русской историографии // Энц. словарь. Ф. А. Брокможно было прийти с помощью этого метода" 69. Как видим, здесь вновь были противопоставлены исторические позиции Каченовского и Погодина и утверждался тезис об особом влиянии идей Нибура на формирование скептической теории.

Кроме исследований собственно исторических построений М. Т. Каченовского, необходимо указать на изучение в дореволюционные годы его научного наследия как одного из первых отечественных славистов. При этом авторы по-разному трактовали его роль в становлении отечественной славистики, не обращаясь к подробному анализу скептических воззрений. К примеру, А. А. Кочубинский, очень высоко оценив заслуги ученого в области славистики70, не прокомментировал особенности его исторической концепции. С. К. Булич также не сделал этого и не дал целостной оценки славяноведческим работам ученого, ограничившись беглым указанием его взглядов по некоторым конкретным вопросам. И. В. Ягич вообще не дал развернутой характеристики взглядам историка, указав, что значение Каченовского для славянской филологии в исследовании Кочубинского «значительно преувеличено» 71. В целом можно отметить, что труды этих авторов, в силу особой исследовательской проблематики, мало что привнесли нового в тему «скептическая школа» .

Одним из последних дореволюционных историографов, обратившихся к «скептической школе», был Д. И. Багалей, который в курсе русской историографии поместил интересующий нас предмет в раздел «Разработка истории, как науки». Одно это свидетельствует о достаточно высокой оценке, данной им «скептической школе». Однако, он использовал описательный принцип, перечислив названия некоторых статей «скептиков» и кратко прогауз, И. А. Ефрон. Том. XXX [59]. Сим — Слюзка. СПб., 1900. С. 196.

69 Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. С. 47. (1-е издание: 1899 г.).

70 «Имя знаменитого профессора-аналитика, — писал А. А. Кочубинский, — с уважением произносит русский историк, еще с живейшей признательностью это имя памятует славист». Кочубинский А. А. Начальные годы русского славяноведения: Адмирал Шишков и канцлер гр. Румянцев. Одесса, 1887 — 1888. С. 41.

71 Булич С. К. Очерк истории языкознания в России. СПб., 1904; Ягич И. В. История славянской филологии. СПб., 1910. С. 164. аннотировав их содержание. Историограф отказался от аналитического компонента и часто ограничивался лишь указанием названий статей по схеме: такой-то автор известен такой-то статьей. Следует отметить, что Багалей не разделял работы М. Т. Каченовского и его «учеников», рассматривая их вместе. Это, на наш взгляд, является несомненной удачей автора.

Достаточно интересна классификация статей «скептической школы», предложенная Багалеем, в которых «отразился Нибуровский скептицизм» на три рода: исторические, юридические, экономические. Главными заслугами «скептиков» автор назвал применение высшей критики к источникам и фактам русской историиуказание на «общие исторические законы в жизни и в истории» с попыткой применить их к русской историивыделение «из достоверной истории недостоверных сказаний», при неверной трактовке Русской Правды как более позднего памятника («скептиков» «ввел в заблуждение неверный взгляд, что русские в древний период были совершенно лишены культуры и что эта культура была насаждена немцами») — «важное указание» на тесную взаимосвязь русской и западноевропей.

ТУ ской истории. Отдельные главы своего обзора Багалей посвятил Н. А. Полевому: «Полевой — автор „Истории русского народа“ и „антискептикам“ -» Противники скептиков: Погодин, Бутков, Иванов". В курсе Багалея мы видим некоторое упрощение более сложной и глубокой исторической позиции «скептической школы» и слишком прямолинейное толкование влияния на нее исторических сочинений Нибура. Влияние на скептиков работ Шлецера при этом Багалей отодвинул на второй план. Еще раз отметим, что важной заслугой Багалея стало указание на тесную взаимосвязь работ Каченовского и его учеников, а также отделение исторических работ «скептической школы» от трудов Н. А. Полевого. Кроме того, историограф одним из первых исследователей отметил особую роль Н. А. Иванова в борьбе с построениями «скептической школы» .

В историографическом обзоре отметим описательные работы Н.П.

72 Багалей Д. И. Русская историография. Харьков, 1911. С. 139, 144−145.

РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ БИБЛИОТЕКА.

Барсукова и Н. П. Колюпанова, где прямо или опосредованно обращалось внимание на деятельность как самого М. Т. Каченовского, так и других представителей «скептической школы» 73. Поскольку главное место здесь занимает публикация самых разных материалов, а авторский комментарий минимален, возможно отнести их к комплексным источникам сложного состава.

Таким образом, в XIX — начале XX вв. для исследовательской ситуации, посвященной М. Т. Каченовскому и «скептической школе», было характерно сначала постепенное накопление фактического материала, анализ трудов скептиков, а затем, по мере развития историографии как научной дисциплины, были сделаны во многом удачные попытки осмысления значения «скептической школы» в истории отечественной исторической науки, определения закономерностей появления теории скептиков в первой половине XIX в. Важным достижением историографии этого периода было осмысление влияния творчества Карамзина, Шлецера, Нибура и других историков на исторические построения Каченовского и «скептической школы». Однако, историки не обращались к толкованию терминов и понятие «скептическая школа» не получило содержательного наполнения, большинство исследователей понимали под ним отдельные работы Каченовского и некоторых его учеников, не проводя хронологических границ и обозначая персоналии не в полной мере.

Для первых историографических наблюдений советского периода характерна неоднозначная оценка как самого Каченовского, так и «скептической школы». М. Н. Покровский, продолжая прежнюю историографическую традицию, противопоставил исторические позиции Каченовского и Погодина. Однозначно негативно оценив последнего, Покровский писал, что он «весьма легко и быстро пошел навстречу начальству и печат.

73 Барсуков Н. П. Михаил Трофимович Каченовский, профессор Московского университета. Род. В Харькове 1-го ноября 1775 г., t в Москве 19 апреля 1842 г. [Послужной список] // Русская Старина. 1889. № 10. С. 199 — 202- Он же. Жизнь и труды П. М. Строева. СПб., 1878- Он же. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 1 — 22. СПб., 1888 — 1910; Колюпанов Н. П. Биография А.И. Кошелева: В двух томах. Т. 1. Молодые годы А. И. Кошелева. М., 1889. но ставил русской истории цель: стать «охранительницею и блюстительницею общественного спокойствия». Противником Погодина, по мнению Покровского, был Каченовский. «Первоначальные мотивы расхождения ученика и учителя, — писал историк, — если не считать личного соперничества, были научныеПогодин, с всегда выгодно отличавшим его как историка хорошим знанием источников и здравым смыслом, не мог помириться с некоторыми чересчур фантастическими утверждениями Каченовского, вроде происхождения Руси от хазар». Но очень быстро, по мнению Покровского, сюда «примешался» политический момент, поскольку начальство смотрело косо на Каченовского и «скептиков», не без основания полагая, что последние при всех своих научных недочетах «будят критическую мысль в студентах». В Погодине власти увидели «защитника исторического православия» и в этом качестве «он и получил отнятую у Каченовского кафедру русской истории» 74. Такой прямолинейно-идеологический подход к спору апологетов и скептиков повлиял на последующую исследовательскую традицию, когда историки упрощенно подходили к сути исторических представлений «скептической школы», анализируя скорее их общественный, а не научный статус.

По образному выражению JI.B. Черепнина у первых советских историков присутствует «нигилизм в отношении дореволюционной историографии». (Черепнин высказался так по поводу историографических работ М.Н. Покровского). Если учитывать принцип историзма, который не потерял своей актуальности сегодня, можно «понять и простить» многие высказывания, сделанные в пылу классовой борьбы и становления новой идеологии. Собственно исследовательских задач по изучению истории исторической науки здесь не ставилось.

Но некоторые из историков этого периода при обращении к «скептической школе» пытались вернуться в русло науки. Так, М.В. Неч-кина указывала, что ученый, изучающий русскую историографию XIX в.,.

74 Покровский М. Н. Историческая наука и борьба классов: (Историографические очерки, оставлен наедине с самими работами русских историков и «предоставлен самому себе», поскольку в то время не было полных собраний сочинений каждого историка и «тут нет разницы между крупными и незаметными именами». Это делало труд историографа очень интересным, но и очень трудным. «И большие работы и мелкие статьи Каченовского затеряны в старинных журналах, которые часто очень трудно достать». При том, что Каченовский — «средняя величина, — он провел свою маленькую борозду на поле русской историографии и сошел со сцены, — но у нас нет полного собрания сочинений С. Соловьева». Несмотря на столь низкую оценку Каченовского, Нечкина полагала, что хотя впервые «идея закономерности в теории была усвоена в России теперь совершенно забытым историком Средним-Камашевым», этой идее «был оказан самый широкий прием». В частности, «много труда уделила ей школа Каченовского», которая вообще «настаивала на изучении истории в философическом смысле». «Идея закономерности, — сделала вывод М. В. Нечкина, — была усвоена быстро и дальше все развивалась и развивалась у последующих историков» 75. Как видим, Нечкина попыталась уйти от чересчур идеологизированных1 оценок Покровского и предложила интересное положение о новом философском обосновании русской истории «скептиками», но характер и тематика ее работы не позволили развить эти мысли в полной мере.

В поздних фундаментальных трудах того же автора подобная ситуация повторялась. Так в монографии о В. О. Ключевском Нечкина писала, что «целая страница источниковедческих бурных дискуссий» связана со «скептической школой» М. Т. Каченовского и «восставшими против его гиперкритики историками». Борьба против «скептиков», по ее мнению, стала своеобразной, но полезной школой для молодого русского источниковедения, восторжествовавшего над «разрушителями». Нечкина отмечала, что идейные споры 1830 — 1840-х гг. «породили немало источниковедческих краткие статьи и заметки). М.- Л., Вып. II. 1933. С. 44, 45.

75 Нечкина М. В. Русская история в освещении экономического материализма. (Историографический очерк). Казань, 1922. С. 10, 178, 179. вопросов, стимулировавших для своего и ближайшего десятилетия ценные источниковедческие изыскания" 76. Как видим, здесь подчеркивалась значимость именно источниковедческой и теоретической компоненты творческого наследия «скептической школы», но автор, исследуя иную проблему, не развернул в дальнейшем этого тезиса и ограничился лишь констатацией данного обстоятельства.

Специальное внимание уделил «скептической школе» В. И. Пичета, который писал, что на Каченовского особое влияние имел «западноевропейский исторический критицизм» (в лице Шлецера) и историк в своих философско-исторических взглядах на задачи истории «резко расходился с Карамзиным». Отрицательное отношение к памятникам древнерусской истории, по мнению Пичеты, «заметно усилилось и стало смелее под влиянием критического анализа Тита Ливия, проведенного Нибуром». Историк ошибочно приписал авторство статьи «О достоверности русской истории» Каченовскому (на самом деле эта статья написана М.П. Погодиным). Именно критические статьи Каченовского Пичета считал главной предпосылкой формирования «скептической школы», но не точно отмечал, что в 1835 г. Каченовский был вынужден оставить Московский университет, так как его непатриотические лекции не подходили для времени Николая I.

Хотя выводы и наблюдения главы «скептической школы», по мнению автора, во многом отличались чрезмерной крайностью, это «не исключает признания за Каченовским и его методом огромного научного значения», поскольку через его скептицизм «в русскую историческую науку проникали метод и направления исторической науки, принятые на Западе, что, конечно, должно было оказать огромное влияние на дальнейшее движение русской исторической науки». Пичета также не вполне правомерно, на наш взгляд, прямо причислил к «скептической школе» Н. А. Полевого, парадоксально отметив, что он «хотел пойти несколько далее Каченовского», но с большим доверием, нежели последний, относился к фактам.

76 Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974. С. 290. древнерусской истории77. Можно отметить, что Пичета, характеризуя «скептиков», продолжил на новом этапе развития науки историографическую традицию, восходящую к работам B.C. Иконникова.

В дальнейшем почти на два десятилетия советские историки «забыли» о «скептической школе» и не обращались к ее научному наследию. Новый всплеск интереса к этой теме произошел вследствие обращения к ней университетской профессуры, когда в высших учебных заведениях возобновилось преподавание исторических дисциплин. В учебной литературе было необходимо отразить поступательное развитие отечественной историографии и скептики со своей теорией, а главное — борьбой с апологетами оказались вновь востребованными.

Перелом в историографической судьбе «скептической школы», переоценка ее научного наследия, наметились после выхода книги H.JL. Рубинштейна «Русская историография». По мнению автора, М. Т. Каченовский стал продолжателем линии развития исторической науки, начатой в творчестве И.-Ф.-Г. Эверса, который «реально отразил начало нового направления в русской исторической науке, но он не дал еще принципиального утверждения ее позиций». Каченовский, отмечал Рубинштейн, поставил задачу «критического пересмотра наличного исторического знания» и основал в русской исторической науке школу, получившую от современников название скептической и сохранившую это название в историографической науке. Поскольку, как считал автор, «первые шаги на новом пути часто ведут к крайним выводам», то все в древней истории было поставлено под сомнение. Однако, по мнению Рубинштейна, «в процессе дальнейшей работы крайности и углы стерлись, а основная задача — расчистка пути.

7R для новой науки — была выполнена" .

В своем конкретном выводе, — отмечал Рубинштейн, — вместо восстановления общественного строя древней Руси, он (Каченовский — К. У.).

77 Пичета В. И.

Введение

в русскую историю. (Источники и историография). М., 1923. С. 110, 111, 112.

78 Рубинштейн H.JI. Русская историография. М., 1941. С. 233.

45 возвращался к абстрактной схеме историков-иностранцев XVIII в., изображавших Киевскую Русь в состоянии полного варварства, которому противостояло высокое культурное развитие Западной Европы. Это было результатом недостаточности его конкретных исторических знаний". Рубинштейн считал, что за крайностью этих выводов стояли новые и в основном правильные методологические принципы, когда источниковедение получило новую научную базу: применение исторического анализа, использование сравнительно-исторического и «филологического» методов. В утверждении этих новых методов исследования и заключалась заслуга Каченовского. Поэтому нельзя, по мнению Рубинштейна, «говорить о полном разгроме скептиков и игнорировать их историческое значение, как это сделал в своей книге Милюков, отождествивший при этом методологические принципы Каченовского и Полевого» .

Влияние работ Каченовского нельзя ограничивать его непосредственными учениками 1830-х гг. «Время шло быстро, — сделал вывод Рубинштейн, — наука двигалась вперед и выдвигала новые задачи. Но ее путь шел через скептическое направление Каченовского, и неверно отрывать скептическую школу Каченовского от критического направления в русской ис.

70 ториографии, как пытался это сделать Милюков" .

Со «скептиками», таким образом, автор связывал появление в отечественной исторической науке нового направления и посвятил им целую главу, отметив их большие заслуги в становлении и развитии новой исторической науки, особенно общетеоретических подходов в изучении раннего периода русской истории. Хотя здесь идеологические и политические оценки полностью преодолены не были, но в последующих работах произошел отказ от многих важных выводов Рубинштейна. Обсуждение этой книги стало частью развернувшейся во второй половине 1940;х гг. компании по борьбе с космополитизмом. «Скептической школе» перестали посвящать специальные разделы, относя ее к периоду формирования.

79 Там же. С. 240−241. буржуазной историографии", что не делало это историографическое явление более понятным.

Со временем к «скептической школе» проявила интерес и академическая наука. Но первоначально этот интерес был не слишком значительным. Так, например, в «Очерках истории исторической науки в СССР» «скептическая школа» бегло рассматривалась после разбора научного творчества Н. А. Полевого, в основном в источниковедческом ракурсе. А. В. Предтеченский, автор этого раздела, связал «скептическую школу» с буржуазным направлением в русской историографии. Критическая оценка Каче-новским «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина трактовалась исследователем как публичное заявление «об отказе следовать концепции официальной историографии». Поиск исторических закономерностей, критика Карамзина — заслуги Каченовского, однако отнесение им самых ранних списков летописи и Русской Правды к XIII — XIV вв. автор назвал «нигилистическими выводами». Из представителей «скептической школы» Предтеченским названы Н. В. Станкевич и Н. С. Арцыбашев, причем не отмечена в полной мере особенность «скептических» представлений последнего. Общий итог таков: «Выводы представителей «скептической школы» не были поддержаны позднейшими исследователями. Напротив, историческая наука в своем дальнейшем развитии настолько прочно доказала неверность положений Каченовского, касавшихся Руси X — XIII вв., что их никто не пытался воскресить. Однако требование критического отношения к источникам, выдвигаемое «скептической школой», оказалось полезным для развития источниковедения и подрывало многие положения, выдвигавшиеся предста.

ОЛ вителями официального направления, как бесспорные" .

Подобные моменты встречаем и в фундаментальной «Истории Академии наук СССР», где критика Каченовским «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина признавалась «публичным заявлением об отказе следовать концепции охранительной историографии», а «скептическое от.

80 Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1955. Т. I. С. 334, 335, 336, 337, 338. ношение к официальной науке", по мнению авторов, заставило Каченовского «все настойчивее требовать критики источников, лежавших в основе концепции охранительной историографии». Здесь же указывалось, что, несмотря на непринятие в позднейших исследованиях выводов «скептической школы», доказавших ошибочность основных положений «скептиков» об истории Киевской Руси, «требование критического отношения к источникам, выдвигавшееся „скептической школой“, оказало положительное влияние на развитие источниковедения и колебало авторитет многих представителей официальной историографии». Кроме оценки исторических взглядов Каченовского, здесь давалась оценка его славистических работ81.

Как видим, в академических изданиях произошел отказ от многих важных положений, связанных со «скептической школой», сделанных Рубинштейном. Выводы академических изданий несли не слишком много новых наблюдений и обобщений. Но они с незначительными вариантами и разночтениями перекочевали на страницы вузовских учебников и учебных пособий. Если сначала в каком-то смысле учебная литература была в более выигрышном положении, чем академическая, то в дальнейшем «Очерки.» повлияли не лучшим образом и на вузовские учебники.

Например, в учебнике «Историография истории СССР» под ред. В. Е. Иллерицкого и И. А. Кудрявцева в главе «Развитие буржуазной исторической науки в первой трети XIX в.» рассматривалось в основном творчество самого М. Т. Каченовского, о его последователях лишь упоминалось как о «школе» Каченовского. Главное значение деятельности Каченовского авторы видели в образовании на основе критического направления школы, объединявшей «лучших представителей научной молодежи». Но в конкретном применении критических принципов, «в крайнем расширении учения о «баснословном периоде» в истории Руси Каченовский в попытке общего пересмотра древнерусской истории пришел к порочному выводу.

81 История Академии наук СССР. В 3-х т. М.- Л., 1964. Т. 2. С. 193,201.

48 ол отрицания подлинности истории Киевской Руси". Такой вывод вполне укладывается в оценки «Очерков.» .

В курсе лекций по русской историографии В. И. Астахов не выделял «скептическую школу» в отдельный раздел и рассмотрел ее в лекции «Буржуазная историческая наука и ее основоположник С.М. Соловьев». Автор считал, что «вместо правдивого освещения древнерусской истории Каченовский возрождал космополитическую теорию Миллера, Байера и Шлецера, которые изображали Киевскую Русь варварской страной, полностью зависимой от высококультурной Западной Европы». Однако, заслугой Каченовского, по мнению Астахова, было то, что он «провозгласил новые методологические принципы подхода к источникам, поставил задачу сравнительно-исторического и философского методов их изучения», стремился «отыскать историческую закономерность» и вошел в русскую историографию как основатель направления, именуемого «скептической школой». «С его именем, — писал Астахов, — фактически связано возникновение первой школы в русской исторической науке». Но значение «скептической школы» для развития науки автором существенно принижалось. К ее представителям автором отнесены Н. С. Арцыбашев, С. М. Строев, Н. В. Станкевич. Н. А. Полевой к «скептикам» не причислялся83. На оценки автора, как видим, явно повлияли не лучшим образом выводы академических «Очерков.» .

A.M. Сахаров фактически принял политизированные, идеологические оценки «скептической школы», но с противоположных В. И. Астахову позиций. В условиях «николаевской реакции», считал A.M. Сахаров, взгляды «скептиков» выглядели «объективно как протест против официальной идеологии в исторической науке». Но в части конкретики, по мнению автора,.

82 Историография истории СССР. С древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1971. С. 156, 157. Авторами этого раздела являются Н. Л. Рубинштейн (об И.-Ф.-Г. Эверсе) и И. А. Кудрявцев (о М.Т. Каченовском). 1-е изд.: М., 1961.

83 Астахов В. И. Курс лекций по русской историографии. До конца XIX в. Харьков, 1965. С. 217, 218. Автор нашел мнимую ошибку в «Очерках исторической науки в СССР», где указаны 4-е тома «Повествования о России» Арцыбашева, «хотя четвертый том до сих пор не опубликован». На самом деле опубликовано именно четыре тома. скептики" «пришли ко многим неверным выводам». Выступив против нор-маннистов, они «разделяли ошибочные взгляды Эверса о хазарском происхождении славян, а варягов считали прибалтийскими славянами». Хотя Сахаров отметил, что скептики «дали и новые позитивные решения некоторых вопросов», например при изучении причин возвышения Москвы (при этом примерно половину двухстраничного текста о «скептической школе» автор посвятил разбору статьи Н. В. Станкевича «О причинах постепенного возвышения Москвы до смерти Иоанна III»), но в целом их положительный вклад в развитие науки был невелик, поскольку реальное дело тонуло в нигилизме по отношению к древнерусской истории. «Этот нигилизм, — отметил автор, — естественно, отталкивал от них прогрессивных мыслителей, таких, как Белинский, и тем более облегчал задачу критики со стороны представителей официальной историографии, таких, как Погодин» .

Вместе с тем автор признал важную роль «скептиков» в подрыве авторитета официально-дворянской историографии, распространении прогрессивных исторических идей и оценил деятельность школы как «один из этапов формирования буржуазной исторической науки». Кроме того, Н. С. Арцыбашев здесь прямо назван одним из скептиков, без указанияособенностей его скептической позиции. Оценки, данные A.M. Сахаровым «скептической школе» были более глубокими по сравнению с предыдущими авторами. Подобные наблюдения были шагом вперед по преодолению слишком идеологизированных выводов «Очерков.» и в каком-то смысле возвращали тему в русло научных исследований.

A.J1. Шапиро, к примеру, в лекциях по русской историографии проанализировал научное творчество «скептической школы» в разделе «Русская историография 1825 — 30-х годов» после разбора творчества Н. А. Полевого и И.-Ф.-Г. Эверса. Исследователь полагал, что в центре внимания историков «скептической школы» оказалась критика исторических источ.

84 Сахаров A.M. Историография истории СССР. Досоветский период. М., 1978. 108, 109 -110- Он же. «Скептическая школа» // Советская историческая энциклопедия. М., 1969. Т. 12. С. 952. ников и установление достоверных фактов. Каченовский не только воспринял, но и расширил сферу критического анализа источников, предложенную Шлецером, пойдя значительно дальше, основываясь на разделении источниковедческого анализа на внешнюю и внутреннюю критику. Заслугой «скептиков» Шапиро назвал заботу об углублении критического отношения к источнику, развитие исторического источниковедения и «требование устанавливать факты, не считаясь с тем, соответствуют ли они политической конъюнктуре». Но отрицание тщательно выверенного факта на том основании, что он противоречит неправильно понятым историческим законам «не могло способствовать установлению истины и привело.

Of скептиков к серьезным ошибкам". A. J1. Шапиро продолжил исследовательскую линию, начатую его предшественниками, по новому осмыслению роли и места «скептической школы» в истории русской исторической науки.

Большую главу, посвященную источниковедческому аспекту творчества М. Т. Каченовского и его школы, посвятил в своем источниковедческом учебном пособии А. П. Пронштейн. Ряд наблюдений Каченовского, пс мнению автора, «были прогрессивными и представляли шаг вперед в развитии трех видов исторической критики, разработанных им и примененных к изучению конкретных исторических источников, и прежде всего летописей и Русской Правды». «Несмотря на ошибочность и наивность многих суждений М. Т. Каченовского и его учеников о характере древнерусских источников и истории Киевской Руси в целом, — сделал вывод Пронштейн, — скептическая школа имела определенные достоинства. Она предложила ряд оригинальных методов исторического исследования, заставила историков еще раз внимательно проверить устоявшиеся суждения,.

85 Шапиро A. J1. Русская историография с древнейших времен до 1917 г. М., 1993. С. 367, 368, 372, 373. Автор ошибочно приписал здесь статьи «О причинах постепенного возвышения Москвы до смерти Иоанна III» и «О Римской Истории Нибура. Отделение первое» самому М. Т. Каченовскому, в то время как автором первой был его студент Н. В. Станкевич, а вторая была переводной рецензией на французское издание книги Б.-Г. Нибура, опубликованной в журнале «Journal de Debats». См. другие труды того же автора: Русская историография в период империализма. JI., 1962; Историография с древнейших времен по XVIII век. Л., 1982. искать в конкретных источниках и сообщаемых ими фактах связь с общими явлениями, а подходя с этой точки зрения, увидеть в них достоверные известия, которые дают основание для объективного суждения о прошлом Русской земли. Без этого дальнейшее развитие исторической науки в России было немыслимо". Усилиями Каченовского и других представителей «скептической школы» «осуществлялось превращение исторической критики в самостоятельную отрасль научной деятельности историка» 86. Выводы Пронштейна вполне соответствовали уровню развития исторической науки 1980;х гг.

Параллельно с появлением учебных пособий вновь на научное творчество М. Т. Каченовского и «скептической школы» обратила внимание академическая историческая наука. Ученые анализировали отдельные источниковедческие аспекты темы, затрагивали реакцию скептиков на «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина и рассматривали другие вопросы.

Совершенно противоположными, по сравнению с предыдущими авторами, но именно научно-исследовательскими, стали оценки «скептической школы», данные А. Г. Кузьминым. Полемизируя с H.JI. Рубинштейном, он писал об очевидной несостоятельности (по мнению Кузьмина) концепции Каченовского, не обогатившего науку «сколько-нибудь существенными наблюдениями и фактами», беря их «в готовом виде у своих предшественников и современников». Поскольку, по мнению исследователя, историк отдавал «решительное предпочтение некоему абстрактному «духу времени», оторванному от источника, следовательно, «субъективный фактор — собственное представление о времени — он ставит выше объективного: источника». Процитировав высказывание историка «лучше допустить невозможное, не.

86 Пронштейн А. П. Зарождение нового направления в научном источниковедении в трудах М. Т. Каченовского и его школы // Пронштейн А. П. Источниковедение в России. Эпоха феодализма. Ростов-на-Дону, 1989. С. 216, 219. Отметим, что автор ошибочно приписал переводную рецензию на «Римскую историю» Б.-Г. Нибура самому Нибуру, неверно писал, что в 1849 г. Каченовский сам обобщил свои материалы по нумизматике в монографии «Два рассуждения о кожаных деньгах и о Русской Правде» (историк умер в 1842 г.). Там же. С. 193, 208. жели слепо верить невероятному", автор назвал «возможным» в работах Каченовского — «субъективное представление о времени», «невероятным» -" объективное показание источника" .

Скептицизм, по мнению А. Г. Кузьмина, вообще не может считаться методологическим принципом «скептической школы», отрицавшей русскую историческую традицию. В построениях Каченовского Кузьмин не видел не только скептицизма, но и «элементарной осторожности», поскольку, по его мнению, «скептицизм в рамках критического направления — это мера осторожности, с которой историк должен подходить не только к источнику, но и в еще большей степени к собственным построениям». Каченовский же «не пытался обосновать всерьез ни своего отрицания, ни того, что он предлагал взамен». Поэтому самоназвание школы Каченовского, «принятое и его оппонентами, не соответствует содержанию понятия „скептицизм“ и является чисто условным». «Эта „школа“ , — отмечал Кузьмин, — не только не может быть уложена в рамки критического направления, но и является ее антиподом: критическое направление вело исследование от источника к концепции, „скептики“, напротив, шли от концепции к источнику. Такая методология не только не может быть признана „в основном правильной“, но ее нельзя вообще признать научной. И дело, конечно, не в том, что М. Каченовский исходил из ошибочной презумпции, а о7 в том, что презумпция для него была исходным моментом» .

Давая оценку «скептической школе» как общественному явлению, автор отметил «национальный нигилизм» работ Каченовского, который заменял «официальный патриотизм», что позднее и привлекало либеральных авторов. Альтернативой «официальному патриотизму» был, по мнению А. Г. Кузьмина, не «национальный нигилизм» Каченовского, а гражданский долг, понимаемый «как обязанности не перед правительством, а перед народом». (Примером такого патриотизма историк назвал А. Н. Радищева и участников тайных кружков второй четверти XIX в.). Автор сделап вывод, что Каченовский не внес значительного вклада в формирование прогрессивного мировоззрения во второй четверти XIX в. и не сыграл значительной роли в дальнейшем развитии исторической мысли России, его методология фактически была противоположна дальнейшему вектору развития отечественной исторической науки.

Важной заслугой А. Г. Кузьмина стало специальное обращение к историческим построениям С. М. Строева — одного из самых талантливых последователей Каченовского. Но вывод об источниковедческих и методологических выкладках историка также отрицателен. «Следуя презумпции своего учителя, — писал А. Г. Кузьмин, — С. Скромненко критерий достоверности видел в субъективном представлении о „духе времени“, отвергая объективный фактор — историю сложения текста». Объективное содержание летописи подводило его к выводам, близким критическому направлению, «но презумпция учителя не позволяла принять их» 88. Несмотря на столь категоричные, и, на наш взгляд, неверные выводы, общий подход А. Г. Кузьмина к анализу исторических построений представителей «скептической школы» является правильным. Труды «скептиков» необходимо оценивать в сопоставлении с предшествующим и последующим развитием исторической науки. Именно такой подход мы и пытались применить в нашей работе.

Специальную исследовательскую задачу по изучению реакции «Вестника Европы» на труд Карамзина поставил И. А. Кудрявцев. Автор также отказался от традиционных оценок «скептической школы» советской историографией, идущих от М. Н. Покровского, и последовательно рассмотрел предмет с историко-научных, а не общественно-политических позиций.

Действительно, взгляды Каченовского на «Историю государства Российского» имеют важное значение для понимания идейных позиций и исторической концепции «скептической школы». Каченовский, по мнению.

87 Кузьмин А. Г. Скептическая школа в русской историографии // Ученые записки Рязанского педагогического института. Рязань, 1969. Т. 62. С. 315, 3 17, 321, 329, 330.

И.А. Кудрявцева, в статьях об «Истории» Карамзина изложил ряд интересных мыслей, свидетельствующих о том, что критик «стоял на уровне требований современной историографии и что им хорошо усвоены взгляды на историю как науку». Однако исследователь указал, что «было бы серьезной ошибкой утверждать, что Каченовский направлял эти свои высказывания против Карамзина», и А. В. Предтеченский в «Очерках истории исторической науки» преувеличил значение критики Карамзина Каченовским. Статьи последнего, по мнению Кудрявцева, не дают основания утверждать, что он в конце 1810 — начале 1820-х гг. представлял принципиально отличное от карамзинского историографическое направление. Разногласия касались не научных принципов, а «степени овладения ими, последовательности в их осуществлении» .

Еще большим преувеличением, считал историк, является, вывод Предтеченского, что М. Т. Каченовский якобы отмежевался от концепции официальной историографии. Действительно, шлецеровская периодизация русской истории, отрицание скандинавского происхождения Руси, идея баснословного периода русской истории, утверждаемые Каченовским, строго говоря, не могут быть доказательством этой идеи. H. J1. Рубинштейн, по мнению Кудрявцева, также преувеличил значение статей Каченовского, в которых хоть и указана близость позиций Карамзина и Щербатова, но первый вовсе не отнесен к «старому историческому направлению», поскольку самому Щербатову дана самая высокая оценка. «Столь же преувеличено, — писал Кудрявцев, — утверждение H. J1. Рубинштейна о том, что Каченовский якобы противопоставил критический метод прагматизму Юма, историю Фукидида, как образец критической истории, — красноречию Ливия, художественности и морализующим задачам — требование достоверности истории». Каченовский, по мнению Кудрявцева, не критиковал Юма и Ливия, а защищал их с Тацитом и Фукидидом от критики Карамзина. Требование достоверности также не было направлено против Карамзи.

88 Там же. С. 324, 326. Автор отметил, что С. М. Строев пришел к выводам о достоверности на, поскольку Каченовский считал его сторонником идей критической истории. «Заслуживает полного внимания, — сделал вывод И. А. Кудрявцев, -мнение Пыпина, что различие между Карамзиным и Каченовским заключалось не столько в исторических принципах, сколько в глубине их понимания и в последовательности их применения» 89. Этот вывод представляется нам принципиально важным, поскольку верно, на наш взгляд, отражает существо процессов, происходивших в исторической науке в первой половине XIX в.

С.Н. Валк специально подчеркнул значительный источниковедческий вклад Каченовского в изучение Русской Правды и разработку истории древнерусских городов. Подобно Эверсу, считал историк, Каченовский прошел два этапа в развитии исторических взглядов: традиционные представления XVIII в. и восприятие «новых романтических теорий» с. 1820-х гг. С Каченовским С. Н. Валк связывал примечательные «опыты нового построения исторического прошлого России», которые подверглись «самому решительному осуждению со стороны реакции и столь же решительному правительственному искоренению». По мнению историка, несмотря на ошибочность конкретно-исторических построений «скептиков», их взгляды «привлекали к себе сочувствие в тогдашних условиях уже тем, что шли в разрез с монархическими теориями Карамзина» 90. Такой вывод как бы возвращал нашу тему в сферу общественной борьбы первой трети XIX в.

Специальному рассмотрению источниковедческих построений «скептиков» посвящена статья В. П. Козлова. По его мнению, изначально исторические наблюдения Каченовского «были отнюдь не новы, хотя они и отличались известной широтой сравнительно-исторического подхода, ставшего затем одной из характерных особенностей работ его последовахронологии X в., «тогда как Каченовский не верил даже известиям XII столетия» .

89 Кудрявцев И. А. «Вестник Европы» М. Т. Каченовского об «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина // Труды МГИАИ. М., 1965. Т.22. С. 246, 248 — 249.

90 Валк С. Н. Русская Правда в изданиях и изучениях 20 — 40-х годов XIX в. // АЕ за 1959 год. М., 1960. С. 220- Он же. Страничка из историографии древнерусского города // Города феодальной России. М., 1966. С. 79, 80. телей". Но уже первые работы Каченовского, указывал историк, «обращают на себя внимание воинствующим отстаиванием самой идеи критики источника». Подход В. П. Козлова отличает ярко выраженный историзм. «Скептицизм», по его мнению, в период становления играл положительную роль в отстаивании «науки критики», в «разоблачении потребительского использования источников, прежде всего в труде крупнейшего представителя дворянской историографии» — «побуждал противопоставлять рассуждениям о „духе времени“ строго выверенную систему доказательств, основанных на историческом, текстологическом, палеографическом анализах источника» и в этом смысле «стимулировал развитие „положительного“ знания о прошлом». «Сыграв большую роль в отстаивании необходимости критического анализа источника, в стимулировании разысканий своих противников, — сделал вывод В. П. Козлов, — „скептицизм“ должен был под напором позднейших открытий и исследований неизбежно признать свое поражение». Этот же автор в рамках более широкого подхода обстоятельно писал о восприятии Каченовским карам-зинской «Истории» 91. Работы В. П. Козлова, А. П. Пронштейна и других историков продемонстрировали возрастание интереса исторической науки к источниковедческому наследию М. Т. Каченовского и «скептической школы» в целом.

Важной вехой на пути изучения научного наследия «скептиков» стала серия разновременных работ В. И. Шевцова. Автор отмечал, что, в отличие от М. П. Погодина, М. Т. Каченовский «воспринял окончательные выводы Эверса и главным образом его требование всестороннего анализа внутреннего содержания исторических источников». Историк считал Каченовского «основателем критического направления» в отечественной историографии 20-х — 40-х гг. XIX в., «именуемого „скептической“ школой», ставшей одним из проявлений «прогрессивного направления» в русской.

91 Козлов ВЛ Исторический источник и основные проблемы его анализа в исторической мысли России конца XVHI — первой четверга XIX в. // Вспомогательные исторические дисциплины. JL, 1990. Т. XXI. С. 6,16 — 17- Он же. «История госуд арства Российского» КМ. Карамзина в оц енках современников. М., 1989. историографии первой половины XIX в. Доказательством этого Шевцов называл отличия работ «скептиков» в области методологии и методов исследования (поиск закономерностей исторического развития, критическое отношение к источнику, применение сравнительного метода), что предопределило их отход от «общепринятой в дворянской историографии схемы русской истории» .

Несомненный исследовательский интерес представляют статьи автора об исторических взглядах С. М. Строева (пожалуй, это единственная статья в современной историографии, кроме фрагмента статьи А. Г. Кузьмина, специально посвященная С.М. Строеву) и других «малоизвестных» представителей «скептической школы», «без колебаний подчинивших свою энергию и молодой задор» защите научных стремлений Каченовского. «Скептическая школа», по мнению Шевцова, — это ограниченный круг последователей «скептицизма», «наиболее полно аккумулировавших идеи и убеждения своего учителя». Но влияние Каченовского распространялось и на известных ученых (П.М. Строев, Я.И. Бередников), которые не были его непосредственными учениками.

Автором совершенно правильно сделан вывод, что если «учение о баснословном периоде в отечественной истории, домыслы о позднем происхождении древнерусской истории» и «были отвергнуты как антинаучные», то все же «поступательное развитие российской историографии шло не мимо, а через «скептическую школу» .

Работам Шевцова присущ ярко выраженный историографический подход. По его мнению, дореволюционные исследователи «не смогли увидеть в Каченовском и его учениках представителей нового, буржуазного направления», «не заметили их принципиального отличия от сторонников официальной дворянской историографии». Неправомерно, на наш взгляд, указано, что H.JI. Рубинштейн «ограничился лишь формальным перечнем неизученных статей отдельных «скептиков» 92. Представляется, что именно Рубинштейн дал одну из первых развернутых оценок научных построений не только самого М. Т. Каченовского, но и «скептической школы» в целом. Кроме того, не вполне правильным представляется отождествление «критического направления» в отечественной историографии и «скептической школы». Думается, что олицетворением первого был A.-JI. Шлецер и его последователи, основывавшиеся на просвещенческой традиции, в то время как вторая на той же теоретической базе восприняла и некоторые моменты размышлений европейских историков и философов (Гердера, Гегеля, Гизо, Вико, Конта и др.). Именно поэтому к теоретическим построениям «скептиков» значительный интерес проявил впоследствии С. М. Соловьев.

Обратившись к вопросу о создании кафедры русской истории в Московском университете, Ф. А. Петров правомерно не согласился с мнением историографов, что начальство «смотрело косо» на М. Т. Каченовского и поэтому М. П. Погодину удалось отнять у него кафедру русской истории в Московском университете в 1835 г. Совершенно обоснованно Ф. А. Петров утверждал, что эта версия опровергается служебной карьерой Каченовского. И министр С. С. Уваров, и сам Николай I относились к нему с полным доверием. В то же время министр, по мнению Ф. А. Петрова, «не считал возможным оставить во главе новообразованной кафедры главу „скептической школы“, понимая ее историческую обреченность и бесплодность в созидательном процессе становления университетской исторической науки». Представляется маловероятным, что резоны министра были именно такими. В то же время Ф. А. Петровым сделан противоречивый вывод, что Каченовский, с одной.

92 Шевцов В. И. Густав Эверс и его место в русской историографии. Автореферат дисс. канд. ист. наук. Днепропетровск, 1970. С. 12- Он же. «Скептическая школа» М. Т. Каченовского в оценке B.C. Иконникова // Некоторые проблемы отечественной историографии и источниковедения. Днепропетровск, 1976; Он же. Развитие прогрессивного направления в русской историографии 1-й половины XIX в. Днепропетровск, 1980. С. 29, 38, 48, 59- Он же. Вопросы древнерусской истории в сочинениях С. М. Строева // История и историки. 1977. М., 1980; Он же. Вопросы русской истории в освещении малоизвестных представителей стороны, способствовал выделению истории в самостоятельную университетскую дисциплину, но с другой стороны, нигилизм «скептической школы» в отношении основных источников и древнейшего периода русской истории оказывал отрицательное влияние на студентов93. Влияние теоретических взглядов Каченовского на студенческую молодежь было как раз положительным, будило мысль и формировало исследовательский профессионализм. Это отмечается в большинстве воспоминаний студентов Московского университета этого периода.

В другой монографии — о формировании системы университетского образования в России в первой половине XIX в. — Ф. А. Петров более подробно проследил профессиональную преподавательскую и научную деятельность Каченовского. Достоинством этой работы является продолжение исследовательской традиции Л. И. Насонкиной по привлечению значительного количества совершенно новых архивных источников — свыше. ста студенческих работ (среди которых сочинения Н. И. Тургенева, М. П. Погодина, А. И. Полежаева, Н.И. Сазонова), обнаруженных автором в фондах ОПИ ГИМ, которые позволили ему детально проследить тематику заданий и уровень подготовки молодежи в Московском университете. Автором сделан вывод о закономерности появления «скептической школы» в поступательном развитии отечественной историографии от И. Н. Болтина и Н. М. Карамзина к государственной школе94. Ф. А. Петров вполне правомерно рассматривал профессуру 1810 — начала 1830-х гг. как «единое поколение, как целостный организм, воплотивший в себе те идеи, которые были заложены просветителями, готовившими университетскую реформу начала XIX в.». При этом Каченовский, по мнению автора, стал первым универсискептической школы" // Вопросы отечественной и всеобщей истории в трудах русских историков XIX — начала XX века. Воронеж, 1983. С. 54, 55, 56, 64.

93 Петров Ф. А. М. П. Погодин и создание кафедры российской истории в Московском университете. М., 1995. С. 4, 5, 30, 32, 36, 123.

94 Петров Ф. А. Российские университеты в первой половине XIX века. Формирование системы университетского образования. [В 4-х кн.]. М., 1998. Кн. 1. Зарождение системы университетского образования в РоссииКн. 2. Становление системы университетского образотетским преподавателем истории, требовавшим отношения к истории как науке, а не как к «описательному, художественному или дидактическому сочинению». Поэтому Каченовского вполне можно назвать в определенном смысле основоположником университетского источниковедения. Историк, по мнению Петрова, сыграл в развитии отечественной исторической науки переходную роль — от описательности к научности, а общие идеи «скептической школы» о закономерности исторического процесса Петров назвал «несомненным шагом вперед в развитии русской историографии» 95.

Но, по мнению Ф. А. Петрова, к середине 1830-х гг. господство «скептической школы» стало отрицательно сказываться на преподавании отечественной истории в Московском университете, поскольку «скептический» метод не соответствовал «созидательному процессу становления этой университетской дисциплины». Этот вывод соответствует положениям предыдущих исследований автора и не слишком убедителен. Одним из отличительных признаков системы университетского образования в России, сложившейся к середине XIX в., автор назвал «создание в российских университетах школ и направлений», не вполне правомерно, на наш взгляд, поставив «скептическую школу» в один ряд с «государственной школой», «петербургской и казанской школой ориенталистики», «отечественной школой славяноведения», «российской школой государства и права», «оригинальной школой статистики» 96.

М.Б. Свердлов назвал «скептическую школу» особым направлением, сомнение и скепсис которого стали «средством протеста против официальных теорий древней русской истории», а представления об общих закономерностях исторического развития, применение сравнительно-исторического метода для установления уровня развития культуры (с архаизацией культуры Руси XI — XIII вв.), идеи взаимодействия культур сования в России в первые десятилетия XIX века. Ч. 1. С. 72- Ч. 2- М., 1999. Ч. 3- Кн. 3. Университетская профессура и подготовка устава 1835 года. М., 2000.

95 Петров Ф. А. Российские университеты в первой половине XIX века. Кн. 2. Ч. 1. С. 71.

96 Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России в первой половине XIX века. Автореферат дисс. докт. ист. наук. М., 1999. С. 29, 30, 31, 64. седних народов сформировались под воздействием историко-философской концепции романтизма97. Обращение М. Б. Свердлова к историческому наследию «скептической школы» показало все большее возрастание интереса к ней со стороны академической исторической науки.

В середине 1990;х гг. в отечественной исторической науке возникло вполне понятное стремление к переосмыслению историографического наследия в новой общественно-политической ситуации. Публикуются сборники очерков, посвященных русским историкам и их научному наследию. Очерковый характер исследований последних лет во многом объясняется сменой теоретических и методологических ориентиров в отечественной науке. Здесь получила свою оценку и «скептическая школа» .

Профессиональную деятельность Каченовского довольно подробно рассмотрел в сборнике историографических очерков «Историки России XVIII — XX веков» М. В. Зеленов, сделав вывод, что ученый «пытался уничтожить МИФ в исторической науке, просеять исторические реалии сквозь сито критического анализа». Однако, автор неправомерно, на наш взгляд, разделил творческий путь историка на два этапа, предположив, что в рамках первого периода (до 1818 г.) вопросы истории Каченовским почти не затрагивались98. Достоинством данной статьи является то, что она носит популяризаторский характер.

В сборнике статей «Историки России. XVIII — начало XX века», подготовленном в ИРИ РАН, специальную статью о «скептической школе» в русской историографии посвятила А. Е. Шикло, правомерно указав, что «для современной историографии характерно осмысление скептической школы в контексте той историографической ситуации, в которой проходило научное творчество ученых, и определении ее влияния на последующее развитие науки». Скептики, по мнению Шикло, «не всегда могли найти убедительные ответы на свои вопросы, но ставили их и заставляли не толь.

97 Свердлов М. Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIIIXX веков. СПб., 1996. С. 73. ко современников, но и последующие поколения историков думать над ними", «терпеть беспокойство, сомнения», рыться в иностранных и отечественных летописях, архивах, грамотах, поэтому взгляды Каченовского и его учеников отражали потребность времени в расширении и углублении исторического знания. Скептики, по мнению А. Е. Шикло, стимулировали развитие исторической науки «на базе нового отношения к прошлому» 99.

В том же издании в статье В. И. Дурновцева и А. Н. Бачинина, посвященной научному творчеству М. П. Погодина, уделено внимание роли М. Т. Каченовского в научной биографии Погодина100. Указанные сборники историографических очерков подвели своеобразный промежуточный итог в изучении «скептической школы» исторической наукой XX в.

Помимо работ отечественных историков, где анализировались исторические представления «скептической школы», к ее творческому наследию обращались и зарубежные авторы.

Интересная статья «М. Т. Каченовский и профессиональная самостоятельность в предреформенной России» написана Allison Katsev101. Здесь, несмотря на достаточно узкую тематическую направленность содержатся интересные наблюдения по поводу профессиональной самоидентификации Каченовского. Автором на примере карьеры историка сделан вывод, что в предреформенной России «зависимость от государства и желание профессиональной независимости существовали как дополнитель-ные-непротиверечивые-силы» и объяснено «как во времена, когда профессиональное самоопределение было только в начале становления один образованный русский ученый (т.е. Каченовский — К. У.) использовал возможности для самостоятельности и независимости и своими усилиями создал.

98 Зеленое М. В. Михаил Трофимович Каченовский // Историки России XVIII — XX веков. М., 1995. Вып. 1.С. 80, 75.

99 Шикло А. Е. Был ли Нестор?: скептическая школа в русской историографии // Историки России. XVIII — начало XX века. М., 1996. С. 137, 149.

100 Дурновцев В. И., Бачинин А. Н. Разъяснять явления русской жизни из нее самой: Михаил Петрович Погодин // Историки России. XVIII — начало XX века. М., 1996. С. 198 — 199. пространство для себя самого как историка", «на перекрестках многих возможностей», «нашел дорогу для самореализации» как историк102. Отдельные наблюдения, относящиеся к Каченовскому и «скептической школе» встречаются и в других работах зарубежных авторов103.

Следует отметить, что и в работах эмигрантской русской историографии «скептической школе» уделялось некоторое внимание (Е.Ф. Шмур-ло, А. А. Кизеветтер, Г. В. Вернадский и др.). Например, А. А. Кизеветтер отмечал, что «шум от полемики со „скептической школой“ содействовал заметному усилению внимания ученых, общественности и студентов к проблемам русской истории» 104.

Г. В. Вернадский, написавший в эмиграции «Очерки по русской историографии», имевшие просветительскую направленность, в силу чего в них нашел отражение, по мнению В. П. Корзун, «культурологический ракурс и интерес к личности историков», «а портретные зарисовки содержат подробности жизни исследователей и многочисленные детали историографического быта и даже напоминают биографический словарь» 105, вслед за устоявшейся традицией, полагал, что в своих критических приемах Каченовский, ставший «основателем „скептической школы“ в русской истории», «сначала исходил от методов Шлецера, но потом в нем разочаровался», и его новым «вдохновителем» стал Нибур. Под его влиянием, по мнению.

101 Katsev Allison Y. In the Forge of Criticism: M.T.Kachenovskii and Professional Autonomy in Pre-Reform Russia // Historiography of Imperial Russia: The Profession and Writing of History in a Maltinational State. Armonc, New York, London, 1999. P. 45 — 68.

102 Katsev Allison Y. In the Forge of Criticism. P. 46.

103 Allister S.H. The Reform of Higher Education in Russia during the Reign of Nicholas I, 1825 -1855. Princeton, 1974; Black J.L. Nicholas Karamzin and Russian Society in the Nineteenth Century. Toronto, 1975; Bourdieu P. Homo Academicus. Stanford, 1988; Flynn J. The University Reform of Tsar Alexander I, 1802 — 1835. Washington, 1988; Kassow S.D. Students, Professors, and the State in Tsarist Russia. Berkeley, 1989; Mazour A.G. Modern Russian Historiography: A Revesed Edition. Westport, 1975; Monas S. The Third Section: Police and Society in Russia Under Nicholas I. Cambridge, 1961; Rjazanovskij N.V. Nicholas I and Official Nationality in Russia, 1825 — 1855. Berkeley — Los Angeles, 1959; Todd III W.M. Fiction and Society in the Age of Pushkin. Cambridge, 1986; Whittaker C.H. The Idea of the Autocracy Among Eighteenth-Century Russian Historians // Russian Review. 1996. Vol. 55. No. 2.

104 Кизеветтер А. А. Московский университет и его традиции. Прага, 1927. С. 89- Он же. Московский университет, исторический очерк// Московский университет 1755 — 1930. Париж, 1930.

105 Корзун В. П. Г. В. Вернадский — историк русской исторической науки (продолжающаяся традиция или новый взгляд?) // Вестник Омского университета. 1996. Вып. 1. С. 56.

Вернадского, Каченовский объявил баснословным весь киевский период, а источники этого периода считал поддельными.

Разница между Каченовским и Нибуром состояла, согласно Вернадскому, в том, что немецкий историк был «тренированный ученый широкого кругозора и систематических знаний, а у Каченовского при всем его таланте не было достаточной подготовки к методической работе» 106. Вместе с тем Вернадский считал, что Каченовский и его «скептическая школа» (по словам историка, «несколько учеников и последователей») сыграли положительную роль в развитии русской исторической науки, поскольку после них стал преобладать более вдумчивый и критический подход к изысканиям и источникам.

Многие авторы упоминали о «скептической школе» попутно, в связи с характеристикой других историков, публицистов, общественных деятелей, анализом источниковедческих и конкретно-исторических построений XIX в. JI.B. Черепнин, анализируя исторические взгляды С. М. Соловьева, отметил, что основатель так называемой «скептической школы» М. Т. Каченовский «оказал определенное воздействие на Соловьева своим критическим подходом к источникам». Но Соловьев избежал тех крайностей ученого скептицизма, которые приводили Каченовского к нигилизму, «к неправильному признанию многих исторических памятников прошлого подделками» и указывал на слабость применяемой этой школой системы дока.

107 зательств.

В связи с разбором исторических взглядов революционеров-демократов, В. Е. Иллерицкий отметил, что так называемая «скептическая школа» стала характерным явлением «для периода становления буржуазной историографии». В. Г. Белинский, преодолев раннее увлечение взглядами главы этой школы М. Т. Каченовского, отметил ее наиболее существенные ошибки и «указал на нигилистическое отношение к историческому прошлому русского народа». Кроме того, Белинский дал высокую оценку.

106 Вернадский Г. В. Русская историография. М., 1998. С. 79, 80. антискептическому" труду П. Г. Буткова, «нанесшему сильный удар сторонникам Каченовского». В другой книге, посвященной С. М. Соловьеву, Иллерицкий также попутно обратился к научному наследию «скептической школы» и пришел к выводу, что она признавала единые закономерности в развитии России и Западной Европы, хотя субъективно Каченовский, как и Эверс, этого социального смысла своих воззрений отнюдь не осознавал.

Иллерицкий фактически сблизил степень влияния на историческую концепцию С. М. Соловьева Каченовского с его «скептической школой» и Эверса (к примеру, причины возвышения Москвы впервые в общей форме рассмотренные Н. В. Станкевичем, по мнению исследователя, Соловьев дополнил «обстоятельной научной разработкой»). В целом, по мнению Илле-рицкого, «историческая концепция Соловьева имела национальные корни, была обусловлена новыми общественными потребностями и вместе с тем опиралась на исходные принципы буржуазной историографии в России, получившие свое первоначальное выражение в трудах И. Г. Эверса, М. Т. Каченовского, Н. А. Полевого, К.Д. Кавелина» 108. Такой вывод вполне правомерен.

П.С. Шкуринов, проанализировав философскую составляющую исторических взглядов Каченовского, пришел к выводу, что историк вместе со своими единомышленниками (к которым автор причислил Арцыбашева, Эверса, Строева) стоял на позициях деизма в сочетании с рационалистической традицией и эмпиризмом. Но их нигилистический, «крайне скептический подход иногда сближался с методологией агностицизма». И все же Каченовский, по мнению П. С. Шкуринова, «одним из первых русских историков стал приверженцем идеи о том, что история управляется объективными законами» 109. Это положение, на наш взгляд, является правильным.

107 Черепнин J1.B. Отечественные историки XVIII — XX вв. М., 1984. С. 10.

108 Иллерицкий В. Е. История России в освещении революционеров-демократов. М., 1963. С. 80- Он же. Сергей Михайлович Соловьев. М., 1980. С. 53, 115, 171.

109 Шкуринов П. С. Позитивизм в России XIX века. М., 1980. С. 42−43- Он же. Философия истории «скептической школы» // История философии в СССР. М., 1968. Т. 2. С. 243 — 246. Отметим, что автор ошибочно, на наш взгляд, смешивал понятия «скептическая» и «критическая» школы, считая их синонимами и относя начало оформления «скептической школы» к первому десятилетию XIX в.

Л.И. Насонкина, давая общую характеристику Московскому университету во второй четверти XIX в., отметила, что профессор словесного отделения Каченовский, не отличаясь внешними лекторскими данными, имел «широкое образование», три раза в год устраивал со студентами «репетиции — повторение и обзор пройденного материала», уделял много внимания научной работе студентов. Несмотря на ошибочность источниковедческих позиций и основных выводов ученого, обусловленных «случайными приемами и субъективной критикой», исторические взгляды Каченовского, по мнению автора, «были закономерным явлением, отразившим переход от дворянской к буржуазной историографии». При этом «сильной стороной его исторических взглядов было признание идеи закономерности исторического развития, причинности и взаимной связи исторических явлений и событий» 110. Важной заслугой Л. И. Насонкиной стало широкое использование рукописных студенческих работ.

Д.Н. Шанский связал деятельность «скептической школы» со становлением буржуазного направления в русской историографии и отметил, что критика скептиками Карамзина «означала не только новую постановку вопроса о задачах исторического исследования, но и пересмотр принципов истории исторической науки, установленных дворянской историографией, критику свойственных для нее метафизичности и антиисторизма». В другой работе он указал, что «одна из капитальных идей» исторического мышления скептиков о сообразности сведений данного источника с общим духом времени, к которому он относится и применение сравнительно-исторического метода было продолжением «требования Болтина» 111. Автор верно, на наш взгляд, подчеркнул влияние трудов И. Н. Болтина именно на разработку теоретических построений «скептической школы» .

По мнению А. Н. Цамутали, «благодаря декабристам критика карам-зинской концепции вообще воспринималась как удар по официально.

110 Насонкина Л. И. Московский университет после восстания декабристов. М., 1972. С. 61, 62. охранительному направлению и подрыв устоев самодержавного строя". Назвав представителями «скептической школы» Н. С. Арцыбашева и М. Т. Каченовского, А. Н. Цамутали высказал интересную мысль о возможности сближения взглядов последнего со взглядами П. Я. Чаадаева. Сходство исследователь видел в отрицании («пусть в разной степени») значения древней русской истории и негативном отношении к «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Чаадаев считал, отмечал А. Н. Цамутали, что Россия не имела «богатой истории» до начала реформ Петра I, а Каченовский называл ранний период истории Руси баснословным, полагая, что.

119 об истории России можно говорить лишь начиная с XII — XIII вв.. Эти мысли историка являются весьма плодотворными.

Н.И. Цимбаев в биографической книге о С. М. Соловьеве дает яркую характеристику М. Т. Каченовскому. Ученый считает, что идеи «скептической школы» «едва затронули Соловьева», поскольку Каченовский не создал «стройной концепции русской истории» и к моменту поступления Соловьева в Московский университет (1838) был уже престарелым профессором. Поэтому Соловьеву «не удалось почувствовать и оценить его блестящего остроумия и едкой иронии, которые привлекали к Каченовскому не одно поколение студентов». Хотя Цимбаев указывает, что в первой половине 1830-х гг. «скептическая школа» «господствовала в стенах Московского университета», но стремление отнести начало достоверных известий о русской земле ко временам Даниила Александровича и Ивана Калиты «выглядело просто смешным» .

В научной работе Соловьев, по мнению Н. И. Цимбаева, «предпочитал прочно стоять «на ногах», и в исследовании шел, как научил Погодин, от источника и был далек от гипертрофированной его критики,.

111 Шанский Д. Н. И. Н. Болтин и его оценка в отечественной историографии // Вестник Московского университета. Сер. 8. История. 1977. № 6. С. 42- Он же. Из истории русской исторической мысли XVIII в. И. Н. Болтин. М., 1983. С. 145.

112 Цамутали АЛ Борьба течений в русской историографии во второй половине XIX века. JL, 1977. С. 6,7. См. также упоминания о биографической статье Соловьева о Каченовском в статье: Цамутали АЛ Я родился историком: Сергей Михайлович Соловьев // Историки России. XVIII — начало XX века. М., 1996. С. 224 — 225. характерной для Каченовского и его учеников". Но при всех недостатках, считает Н. И. Цимбаев, старый ученый был крупной фигурой в русской научной и общественной жизни, он с достоинством нес звание профессора Московского университета, и у него было чему поучиться". К примеру, историк отметил, что Соловьев твердо усвоил урок Каченовского каждая лекция которого длилась ровно два часа, по ней можно было сверять время. Точно так же поступал в своей педагогической практике и сам Соловьев. В биографической статье Соловьева о Каченовском великий скептик «представал не современником и соперником, а продолжателем автора „Истории государства Российского“ — „скептическая школа“ служила мостиком от Карамзина к Соловьеву» 113. Выводы Н. И. Цимбаева о значимости научного наследия Каченовского и «скептической школы» представляются плодотворными и важными для нашей работы.

В той или иной мере к творческому наследию «скептической школы» обращались, в связи с собственными исследовательскими проблемами, С. С. Волк, А. А. Зимин, В. И. Буганов и другие историки114.

В.Э. Вацуро, Б. А. Успенский, Б. Д. Дацюк, В. В. Гиппиус, В. Г. Березина, J1.B. Митюк, И. А. Поплавская упоминали о М. Т. Каченовском в работах, посвященных литературной полемике первой половины XIX в., журналистским выступлениям, издательской деятельности, литературной критике115. Отметим специально' статью JI.B. Митюк «Общественно.

113 Цимбаев Н. И. Сергей Соловьев. М., 1990. С. 62, 63, 65.

114 Волк С. С. Борьба русской передовой общественной мысли с реакционными идеями дворянской историографии в первой четверти XIX века. JL, 1950; Он же. Исторические взгляды декабристов. М.- JL, 1958; Зимин А. А. Трудные вопросы методики источниковедения Древней Руси // Источниковедение. Теоретические и методические проблемы. М., 1969; Он же. Правда Русская. М., 1999; Буганов В. И. Отечественная историография русского летописания (обзор советской литературы). М., 1975 и др.

115 Вацуро В. Э. К истории пушкинского экспромта // Пушкинский Временник. 1972. JI., 1974; Он же. И. И. Дмитриев в литературных полемиках начала XIX в. // ХУШ век. JI., 1989. Сб. 16- Успенский Б. А. Из истории литературного языка ХУШ — нач. XIX вв. М., 1985; Дацюк Б. Д. Русская журналистика в начале XIX в. М., 1948; Гиппиус В. В. «Вестник Европы» // Очерки по истории русской журналистики и критики. JI., 1959. Т. 1- Березина В. Г. Русская журналистика первой четверти XIX в. М., 1965; Она же. Русская журналистика первой четверти XIX в. // История русской журналистики ХУШ — XIX веков. М., 1973; Митюк JI.B. Общественно-политическое направление журнала «Вестник Европы» (1802 — 1830) // Писатель и литературный процесс. Душанбе, 1974. Вып. 1- Поплавская И. А. Эволюция литературной критики в журнале «Вестник Европы» // Проблемы литературных жанров. Томск, 1992 и др. политическое направление журнала «Вестник Европы» (1802 — 1830)", в которой содержится интересный анализ общественно-политических и социальных предпочтений редакторов «Вестника Европы». Следует также выделить словарную статью о Каченовском A.M. Пескова116, в которой подробно освещается общественно-литературная и журналистская деятельность Михаила Трофимовича. Внимательно рассмотрела профессио.

117 нальную издательскую деятельность Каченовского Г. В. Зыкова. Однако спецификой ее работ, как и работ указанных авторов, является их общая литературоведческая направленность, поэтому собственно научно-историческая составляющая деятельности Каченовского не получила здесь достаточно развернутой оценки. То же можно сказать об интересной литературоведческой статье Д.П. Бака118.

М.В. Никулина, Б. Н. Билунов, Г. К. Венедиктов, Л. П. Лаптева особое внимание обратили на позиции Каченовского по славистике и славянской проблематике в целом и достаточно подробно охарактеризовали преподавательскую работу Каченовского в этом направлении119. Г. В. Макарова оценила вклад Каченовского в отечественную славистику по трем направлениям: исследовательские статьипопуляризация работ по славянской тематике русских и зарубежных ученыхпреподавательская деятельность120.

116 Песков A.M. Каченовский Михаил Трофимович // Русские писатели. 1800 — 1917. Биографический словарь. М., 1992. Т. 2.

117 Зыкова Г. В. Литературная и общественная позиция журнала М. Т. Каченовского «Вестник Европы» (1805 — 1830 гг.). Автореферат дис. канд. фил. наук. М., 1994; Она же. Журнал Московского университета «Вестник Европы» (1805 — 1830 гг.): Разночинцы в эпоху дворянской культуры. М., 1998.

1,8 Бак Д. П. «Теория искусства» и «самое искусство» (Московская журналистика 1830-х годов и университетская наука// Москва и «московский текст» русской культуры. М., 1998.

119 Никулина М. В. Славянская проблематика в общественно-литературной борьбе первой трети XIX в. (на материале российских периодических изданий) // Исследования по историографии славяноведения и балканистики. М., 1981; Билунов Б. Н. Из истории славяноведения в Московском университете (1811 — 1835) // Из истории университетского славяноведения в СССР. М., 1983; Венедиктов Г. К. К начальной истории славистической кафедры в Московском университете // Советское славяноведение. 1983. № 1- Лаптева Л. П. Славяноведение в Московском университете в XIX — начале XX вв. М., 1997.

120 Макарова Г. В. Каченовский Михаил Трофимович // Славяноведение в дореволюционной России: Биобиблиографический словарь. М., 1979; Она же. М. Т. Каченовский и становление славяноведения в России // Историографические исследования по славяноведению и балканистике. М., 1984.

М.Ю. Досталь показал, что учебные лекции Каченовского по славяноведению представляли собой «вольное, очень сжатое, последовательное изложение содержания книги Шафарика, дополненное в некоторых случаях собственным комментарием». Причем это был «первый систематический курс о славянах в стенах университета по кафедре славистики». Несмотря на сжатость изложения (следует иметь в виду, что в распоряжении исследователей имеются только студенческие конспекты записей лекций Каченовского), профессор сообщал «в обобщенном виде о наиболее значительных с позиций науки той эпохи исторических событиях», причем «в общих чертах краткие сведения о южных славянах в трактовке Каченовского соответствуют современным научным представлениям», а компилятивность этих лекций объяснялась Досталем обычной практикой составления лекционных курсов по славяноведению в XIX в. по известным пособиям и книгам, чтобы давать студентам наиболее проверенные, апробированные исторической наукой факты и выводы121.

В обобщающей коллективной монографии по истории отечественного славяноведения подчеркивается, что деятельность Каченовского «отражает важный этап в истории славянского языкознания в России, ознаменованный преодолением приоритетного внимания к церковно-славянскому языку и обращением к изучению славянской речи во всем ее территориальном и историческом разнообразии» 122. В данных работах скептическая составляющая научных взглядов Каченовского почти не рассматривается, но содержатся интересные наблюдения об учебных приемах его работы со студентами, что является важным для темы нашего исследования.

Теперь коснемся работ, где «скептическая школа» исследуется с историографических позиций. Р. А. Киреева глубоко и всесторонне проанализировала историографию до 1917 г., связанную со «скептической школой» .

121 Досталь М. Ю. Лекции М.Т. Каченовского по истории южнославянских народов в Московском университете в 1838 г. // Источниковедение балканского средневековья. Калинин, 1988. С. 110, 115, 116. Автор имеет в виду книгу П. И. Шафарика «История славянского языка и литературы по всем наречиям», изданную в 1826 г.

122 Славяноведение в дореволюционной России. М., 1988. С. 58.

В нашем тексте мы постарались не дублировать выводы автора, поэтому здесь укажем на ее наиболее интересные наблюдения. В биографической статье С. М. Соловьева о Каченовском, по мнению Киреевой, «отчетливо сформулированы задачи, стоявшие тогда перед новым направлением в исторической науке, которые сам Соловьев разделял и проводил в жизнь». К.Н. Бестужев-Рюмин в ранних историографических статьях, по мнению исследовательницы, «со свойственной молодости горячностью» называл «скептиков» «одним из знамений времени» и «развивал дальше положения Соловьева». B.C. Иконников, отмечала Р. А. Киреева, рассматривал исторические взгляды Каченовского и его сторонников в эволюции, «но трактовал ее несколько односторонне как простую смену влияния Шлецера влиянием Нибура без учета воздействия отечественной историографии». В. О. Ключевский, хотя и высмеивал преувеличенное недоверие «скептиков» к источникам, но с него в историографической литературе «можно констатировать наступавшее „успокоение“ вокруг „скептической школы“ и более научно-объективное отношение к ней» .

Р.А. Киреева специально указала на словарную статью П. Н. Милюкова «Скептическая школа в русской историографии» (словарь Брокгауза и Ефрона), где не говорилось, в отличие от «Главных течений русской исторической мысли», о несостоятельности научной позиции Каченовского, но отмечалась слабость подготовки и знания фактического материала его учениками. А.С. Лаппо-Данилевский, по мнению Р. А. Киреевой, противопоставил творчество Каченовского и Н. А. Полевого. Последний «не был критиком», «стремился построить русскую историю в связи с западноевропейской» под влиянием Гизо, Тьерри, Гердера, Шлегеля, Шеллинга и др. «Лаппо-Данилевский, — заметила Р. А. Киреева, — так же как и Милюков, чрезмерно преувеличивал влияние западных идей на развитие русской исторической мысли». Кроме того, Р. А. Киреева отметила, что только Лаппо-Данилевский связывал со «скептической школой» возникновение интереса к изучению истории самой историографии, которую он начинал с 20.

30-х годов XIX в., когда споры между «скептиками» и «апологетами» вызвали появление ряда обозрений «критической» истории и этим выявлял новый аспект значения «скептической школы» в истории русской исторической науки.

Вывод Р. А. Киреевой таков. По мере сглаживания разногласий между историографическими направлениями оценки «скептической школы» теряли свою злободневность. «Никто уже не сомневался в ее определенном значении в истории исторической науки, к ошибкам „скептиков“ относились академически спокойно — их указывали, но о них уже не спорили. В целом же „скептическая школа“, как историографическое явление, не была все же всесторонне проанализирована в дореволюционной историографии». Этот вывод представляется совершенно справедливым. Кроме того, плодотворной является идея Р. А. Киреевой о недостаточной оценке в исследовательской литературе влияния на «скептическую школу» отечественной исторической науки.

Рассматривая истоки возникновения историографии как научной дисциплины, особое внимание историографическим построениям A.-JI. Шлеце-ра и других историков XVIII — начала XIX вв. уделила И. И. Колесник. В этой связи она писала, что «скептики» одни из первых в отечественной историографии выделяли в истории научной критики отдельные периоды и этапы124. Действительно, их попытки в этом направлении были совершенно самостоятельными и развивали подобные построения Шлецера.

Близкие к теме нашей диссертации сюжеты рассмотрены в монографии М. П. Мохначевой «Журналистика и историческая наука». Изучение проблемы теоретико-методологических основ историографического пись.

123 Киреева Р. А. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России. С середины XIX в. до 1917 г. М., 1983. С. 168 — 177. В другой монографии «К.Н. Бестужев-Рюмин и историческая наука второй половины XIX в.» (М., 1990) автор дала развернутую оценку М. Т. Каченовского, косвенно подтверждая наше предположение о необходимости сегодняшнего более всестороннего изучения научного наследия «скептиков» .

124 Колесник И. И. История русской историографии XVIII — первой половины XIX века. Днепропетровск, 1987. С. 67. См. также другие работы этого автора: Развитие историографической мысли в России XVIII — первой половины XIX века. Днепропетровск, 1990; Истома позволяет, по мнению автора, более точно понять, почему почти без всякой критики, принималось одно, критически оценивалось и отвергалось или переосмысливалось другое. А также — чем руководствовался историк середины XIX в. в выборе предмета, средств и методов историописания, каким образом умонастроения общества влияли на научную мысль и концептуальные построения. Особое значение для формирования научных направлений и школ, по мнению М. П. Мохначевой, приобрела в XIX в. журналистика, позволяющая «предельно точно установить стадиальность и глубину адекватного осознания историком своей принадлежности к определенной научной „школе“, „направлению“, „течению“ исторической мысли, а также степень самостоятельности в сделанном им выборе» 125. Автор особое внимание уделяет характеристике исторических взглядов М. Т. Каченовского и некоторых из его учеников, не входящих в состав «скептической школы». М. П. Мохначева в своей монографии чутко уловила новые задачи, стоящие перед современной историографией: необходимость детального и всестороннего анализа фона эпохи, на котором развивались исторические представления не только представителей «скептической школы», но и отечественной исторической науки первой половины XIX в. в целом, поскольку от этого во многом зависит более верное понимание процессов, проходивших в исторической науке.

Эпизодические оценки общих методологических историографических вопросов, конкретных исторических построений и историографии первой половины XIX в. находим не только в крупных, но и в небольших работах М. А. Алпатова, Е. А. Городецкого, В. И. Дурновцева, И.Д. Коваль-ченко, Б. Г. Могильницкого, В. А. Муравьева, C.JI. Пештича, С. О. Шмидта, Н. М. Рогожина и других авторов126. риографическая мысль в России: от Татищева до Карамзина. Днепропетровск, 1993.

125 Мохначева М. П. Журналистика и историческая наука. В двух книгах. М., 1999. Книга 2. Журналистика и историографическая традиция в России 30 — 70-х гг. XIX в. С. 244, 245. (Далее: Мохначева М. П. Книга 2).

126 Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII — первая половина XIX в.). М., 1985; Он же. Русская историческая мысль и Западная Европа. XII — XVII вв. М., 1973; Городецкий Е. Н. Историография как специальная отрасль исторической науки // Ис.

Последней по времени крупной работой, посвященной М.Т. Каче-новскому и попутно — «скептической школе», стала кандидатская диссертация Ю. В. Евдошенко. Автор в первую очередь рассмотрел жизненный путь, мировоззрение, общественно-идейную деятельность Каченовского и лишь во вторую — его исторические взгляды. Ю. В. Евдошенко сделал интересный вывод о существовании «начального» этапа в формировании «скептической школы» (традиционно относимую им к 1830 — 1835 гг.), который связывается с обсуждением проблемы происхождения племени руссов в «Вестнике Европы» и с публикацией на страницах этого журнала первых студенческих работ с середины 1810-х гг. По мнению автора, научные идеи М. Т. Каченовского внесли большой вклад в развитие не только исторической науки, но и общественной мысли в России127. На наш взгляд, отнесение начала формирования «скептической школы» к 1810-м гг. не вполне правомерно. Даже в работах самого Каченовского, не говоря уже об его учениках, скептические мотивы прослеживаются лишь с середины 1820-х гг., что будет показано в основном тексте диссертации.

Особая группа историографии — работы историков второй половины XIX — XX в., где рассматривались те же проблемы русской истории, что и в сочинениях «скептической школы». Эти труды помогли соотнести выводы скептиков по источниковедческим и конкретным вопросам русской истории с выводами современной исторической науки128. Подробнее тория СССР. 1974. № 4- Пештич С. Л. Русская историография XVIII века. Ч. I — III. Л., 1961 -1971; Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М., 1987; ШмидтС.О. Путь историка. Избранные труды по источниковедению и историографии. М., 1997; Советская историография отечественной истории. Ученые и их труды. Отв. ред. В. А. Муравьев. М., 1988 (1989) — Дурновцев В. И. Россия и Европа: обзор материалов по истории русской исторической мысли конца XVII — начала XIX вв. М., 1984; Могильницкий Б. Г.

Введение

в методологию истории. М., 1989; Рогожин Н. М. Посольские книги России конца XV — начала XVII вв. М., 1994 и др.

127 Евдошенко Ю. В. М. Т. Каченовский в общественно-идейной жизни России первой трети XIX в. Автореферат дисс. канд. ист. наук. Москва, 2001. С. 22, 23, 24. Отметим и другие работы этого автора: Исторический процесс в представлении М. Т. Каченовского и его учеников // Философский век. СПб., 1998. Вып. 5- М. Т. Каченовский — критик «Истории Государства Российского» Н. М. Карамзина // Вестник МГУ. Сер. 8. История. 2000. № 5.

128 Укажем лишь некоторые такие работы: Азадовский М. К. История русской фольклористики. М., 1958, 1963. Т. 1−2- Астахова A.M. Былины. Итоги и проблемы изучения. М.-Л., 1966; Бестужев-Рюмин К.Н. О составе русских летописей до конца XIV в. СПб., 1868- Греков Б. Д. Киевохарактеризуем их в основном тексте диссертации и в Заключении.

Таким образом, историки предлагали достаточно противоречивые варианты объяснения причин возникновения и сути научных построений «скептической школы», в которых зачастую смешивались научные и политические концепции.

Нельзя согласиться с точкой зрения А. П. Пронштейна, что «советские историки единодушны в общей оценке значения скептической школы в развитии русской исторической науки» и видят в ней «начальный этап формирования крепнувшего буржуазно-либерального направления, выражавшего протест против методологических и источниковедческих ос.

19Q нов дворянской науки". Как мы показали в историографическом обзоре, даже в рамках научной традиции наблюдаются совершенно противоположные оценки роли и места «скептиков» в отечественной исторической науке: от признания высокой значимости до полного отрицания всякого значения.

В большинстве работ основное внимание уделялось лишь анализу исторических взглядов самого М. Т. Каченовского, а содержание трудов его учеников и сторонников либо рассматривалось очень бегло, либо вовсе опускалось.

Часто критика Каченовским и «скептической школой» традиционных представлений о древнейшем периоде русской истории совершенно неопская Русь. M.-J1., 1939; Зимин А. А. Правда Русская. М., 1999; Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977; Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.-Л., 1947; Мирзоев В. Г. Былины и летописи. Памятники русской исторической мысли. М., 1978; Насонов А. Н. История русского летописания XI — начала ХУШ в. М., 1969; Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968; Приселков М. Д. История русского летописания XI — XV вв. Л., 1940; Пропп В. Я. Русский героический эпос. М., 1955; Пыпин А. Н. История русской этнографии. СПб., 1890, 1891. Т. 1 — 2- Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества ХП — ХШ вв. М., 1993; Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси: IX — первая половина X в. М., 1980; Он же. Дипломатия Святослава. М., 1982; Тихомиров М. Н. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов. М.- Л., 1941; Он же. Русское летописание. М., 1979; Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды // Исторические записки. 1948. № 25- Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908 и др.

129 Пронштейн А. П. Источниковедение в России. Эпоха феодализма. Росгов-на-Дону, 1989. С. 188. равданно уравнивалась с нападками на авторитет государства. Одновременно указывалось, что историк своей критикой с помощью сторонников внес значимый вклад в прогресс исторической науки. Историографы XIX в. часто интерпретировали это как борьбу между «патриотической» и «научной» историей, хотя еще С. М. Соловьев указывал на поверхностность подобного подхода.

Авторы XX в. чаще всего обращали внимание на соотношение официально-охранительной, дворянской и буржуазной историографических традиций. Традиционное в XX в. деление этапов развития исторической науки на феодальный, буржуазный, революционно-демократический не вполне продуктивно. Выделение дворянской, монархической, разночинской, прогрессивной историографии также не всегда приносило реальную пользу для верного понимания сути происходивших в исторической науке процессов. Особенно хорошо это заметно на примере «скептической школы». В разное время под пером разных авторов она становилась то «прогрессивной», то «реакционной», то «нигилистической», то «буржуазной» но материала для более верного понимания этого историографического явления не прибавлялось. Лишь в последние годы стали появляться работы, в которых наблюдается отказ от подобных дефиниций.

Представляется, что историографический анализ подтверждает актуальность и своевременность выбранного нами подхода — искать особенности научных построений «скептиков» в первую очередь в сфере развития университетской и академической исторической традиции.

Кроме того, в историографии чаще всего использовалась лишь печатная традиция, связанная со «скептической школой». Привлечение широкого круга архивных источников позволяет ставить вопросы формирования и функционирования исторических взглядов скептиков в первой половине XIX в. не только на новом этапе теоретического развития отечественной исторической науки, но и во многом на новой источниковой базе, что можно увидеть по обзору источников.

Источниковая база исследования.

Помня, что историографический факт «всегда несет историографическую новизну», при анализе историографических источников важно проследить процесс формирования новых идей, концепций. Не менее важным, по мысли Н. В. Иллерицкой, «оказывается и бытование высказанных идей, т. е. то, как их воспринимала современная им наука» 130.

Главную группу источников, которые стали основой проведенного исследования составили научные и учебные работы историков. Это рукописные и опубликованные труды представителей «скептической школы» в самых разных формах от рецензий, отзывов, ответов на критику, набросков, статей в периодике, конспектов лекций, до рассуждений, студенческих курсовых и дипломных сочинений, трактатов, диссертаций и монографий131. На первом месте по значимости для нас стоят труды самого М. Т. Каченовского. Их текстологический анализ позволил проследить последовательные изменения в нескольких редакциях двух его главных трактатов «О кожаных деньгах» и «О Русской Правде» и уточнить точку зрения ученого по самым важным вопросам древнерусской истории. В поленашего зрения попали также более ранние статьи Каченовского (такие как: «Об источниках для русской истории», «Параллельные места в русских летописях», «Краткая выписка о первобытных народах, в России обитавших», «О судебных поединках», «Нечто о древней русской нумизматике», «От киевского жителя к его другу», «О медных дверях Софийского Собора в Новгороде», «Исторические справки об Иоанне, Екзархе Болгарском» и др.), которые позволили детально выявить истоки формирования его «скептицизма» и проследить изменения в формировании теории «скептической школы». Кроме того, редакторские ремарки, примечания М. Т. Каченовского в «Вестнике Европы» позволили уточнить его полити.

130 Иллерицкая Н. В. Историко-юридическое направление в русской историографии второй половины XIX века. М., 1998. С. 14.

131 «В жизни ученого и писателя главные биографические факты — книги, важнейшие события — мысли» , — отмечал В. О. Ключевский. См.: Ключевский В. О. Сергей Михайлович Соловьев//Соловьев С. М. Сочинения. В 18 кн. М., 2000. Кн. ХХП1. С. 301. ческие, социально-экономические взгляды и предпочтения.

Далее нужно указать на работы С. М. Строева «О пользе изучения отечественной истории в связи со всеобщей», «О недостоверности древней русской истории и ложности мнения касательно древности русских летописей», «О мнимой древности, первобытном состоянии и источниках наших летописей» и др., опубликованные как в периодике, так и отдельно. Эти работы второго по значимости автора «скептической школы» помогли не только более детально разобраться в сути построений «скептиков», их теоретических предпочтений, но и проследить развитие скептической теории во второй половине 1830-х гг. Кроме того, научная полемика, которая велась С. М. Строевым с М. П. Погодиным, позволяет увидеть глубину восприятия современниками идей «скептической школы» .

Следует уточнить, что поскольку большинство работ скептиков публиковались в периодических изданиях («Вестник Европы», «Ученые записки Московского университета», «Телескоп», «Сын Отечества и Северный Архив», «Русский вестник» и др.), то данная источниковая группа совпадает с группой источников периодического характера. Именно в периодике мы находим трактаты учеников Каченовского, которые помогают уточнить и детализировать сущность теоретических и конкретно-исторических основ «скептической школы». При этом мы учитывали как ранние, так и более поздние работы. Это рассуждения, трактаты и статьи И. Беликова («Некоторые исследования слова о полку Игореве»), Я. И. Бередникова («Историко-статистическое описание Тихвинского Богородицкого мужского монастыря»), О. М. Бодянского («Рассмотрение различных мнений о древнем языке северных и южных руссов», «О мнениях касательно происхождения Руси»), Т. Ваги («Баснословная история Польши»), В. Виноградова («О скудости и сомнительности происшествий первого века нашей истории»), И. П. Войцеховича («Краткое начертание теории изящных искусств»), М. С. Гастева («О вспомогательных науках для истории»), И. П. Ключникова («О баснословном времени в российской истории»), И. Кожина («О главной цели похода Владимирова под Корсунь»), М. Перемышлев-ского («О времени и причинах вероятного переселения славян на берега Волхова»), Г. Прандунаса («Причины падения России под иго татар и постепенное восстановление единовластия в оной»), Н. И. Сазонова («Об исторических трудах и заслугах Миллера»), Н. В. Станкевича («О причинах постепенного возвышения Москвы до смерти Иоанна III»), Н. Стрекалова («О сочинениях Болтина»), В. Шеншина («О пользе изучения отечествен.

1 Т) ной истории в связи со всеобщей") и некоторых других авторов .

В периодических изданиях нас интересовали также рецензии и отклики на выходившие в первой половине XIX в. исторические сочинения (например, «История Русского Народа. Сочинение Николая Полевого. Том первый» — «Письмо П. С. Правдина к Н.А. Надоумку», Руссов С. В. «Замечания на Статью, в XIII, XIV, XV и XVI книжках Вестника Европы на сей 1829-й год, напечатанную под заглавием: Взгляд на Русскую Правду» 133 и др.), обзоры литературы 1820-х — 1834-х гг. (например, Полевой Кс. «Взгляд на два Обозрения Русской Словесности 1829 года, помещенные в Деннице и Северных Цветах» — Булгарин Ф. В. «Краткое обозрение русской литературы 1822 года» — «Обозрение книг, вышедших в России в 1833 году» — Капустин М. Н. «Указатель книг по русской истории, географии, статистике и русскому праву за 1849 г.» 134 и др.), переводные статьи и материалы (например, «О Фихте, или о философии Немцов и французов», «Сравнение эпох гражданского бытия народов с четыремя возрастами человека», «О новейших системах метафизики в Германии», «Язык, баснословие и поэзия греков», «О феодальной системе в Европе», «О Римской Истории Нибура» 135 и др.).

Особо следует выделить работы авторов, которых нельзя считать.

132 Подробные выходные данные сочинений этих авторов см. во 2-ой главе и в библиографическом списке диссертации.

133 Вестник Европы. 1830. № 1- № 15 — 16- ОЗ. 1829. № 116.

134 Московский телеграф. 1830. № 2- СА. 1823. № 5- Журнал министерства народного просвещения. 1834. № 5- Архив историко-юридических сведений, относящихся до России. М., 1854. Кн. 2. Ч. 2.

135 Вестник Европы. 1814. № 10- 1816. № 9- 1823. № 13- 1826. № 2- 1829.№ 19- 1830.№ 17−18. представителями «скептической школы», но в творчестве которых присутствует элемент «скептицизма». Это большие труды Н. С. Арцыбашева (в первую очередь, «Повествование о России», «О первобытной России и ее жителях», «Приступ к повести о русских» и др.) и его более мелкие статьи. А также многочисленные статьи и материалы П. М. Строева («Несколько слов касательно рассуждения о судебных поединках», «Библиологический словарь и черновые к нему материалы», «Хронологическое указание материалов отечественной истории, литературы, правоведения, до начала XVIII столетия» и др.)136.

Следует также отметить конспекты, неопубликованные кандидатские и магистерские сочинения учеников Каченовского, хранящиеся в РГАЛИ, ОПИ ГИМ, НИОР РГБ, ОР РНБ137, позволившие уточнить понимание М. Т. Каченовским и его учениками, в том числе и не входящими в «скептическую школу», смысл, вкладываемый учителем в многие термины и понятия (например, «государство»), сущность сравнительно-исторического подхода и других методологических приемов в историческом исследовании.

Архивные материалы существенно дополняются рецензиями и заметками на труды «скептиков», биографическими и библиографическими сведениями о Каченовском, П.М. и С. М. Строевых и др., хранящимися в НИОР РГБ138, РГАЛИ139, ОПИ ГИМ140. Большая часть этих материалов.

136 Подробные выходные данные сочинений Н. С. Арцыбашева и П. М. Строева см. в пятой главе диссертации и в библиографическом списке.

137 РГАЛИ. Ф. 2591. Попов П. А. On. 1. Е.х. 181. Каченовский М. Т. «Лекции по статистике» — Ф. 123. Гроты Я. К., К.Я., Н.Я. On. 1. Е.х. 144. Неустановленное лицо. «О составных началах и направлении русской словесности в минувшем столетии и начале текущего» — НИОР РГБ. Ф. 66. Карт. 3117. Каченовский М. Т. О народах, в России обитающихОР РНБ. Ф. 71. Бецкий И. Е. № 2. Бецкий И. Е. История славянских языков и литератур. Лекции проф. М. Т. Каченовского в Московском университете 1838 г. Анализ студенческих работ, хранящихся в ОПИ ГИМ (Ф. 132. Коллекция П. И. Щукина) впервые сделан Ф. А. Петровым в книге «Российские университеты в первой половине XIX века» (Кн. 1 — 2. М., 1998; Кн. 3. М., 2000).

138 Ф. 233. Полторацкий С. Д. Карт. 29. Е.х. 23. Каченовский. Био-библиографические заметки и статьи о нем. 1807 — 1842.

139 Ф. 4. Апьбицкий К. П. On. 1. Е.х. 2- Биографические сведения о М.Т. КаченовскомФ. 87. Барсуковых Н. П. и А.П. On. 1. Е.х. 7- Ф. 191. On. 1. Е.х. 1644. Статьи и заметки о Строеве Павле Михайловиче и др.

140 Ф. 280. Погодин М. П. On. 1. Е.х. 5- Ф. 17. Уваров С. С. Оп. 2. Е.х. 3. еще не была введена в научный оборот, что позволило уточнить многие моменты биографий скептиков, отношение к ним потомков, коллекционеров-собирателей. В том числе стало возможным проследить понимание во второй половине XIX в. содержание скептицизма первой половины XIX в. не только в научной традиции, но и в общественном сознании.

Сюда же мы отнесли работы историков-предшественников и историков-современников. Среди них важнейшее значение имеют «Примечания на Историю древния и нынешния России г. Леклерка» и «Критические примечания генерал-майора Болтина на первый [=второй] том Истории князя Щербатова» И.Н. Болтина- «История государства Российского» Н.М. Карамзина- «Древнейшее право руссов» И.-Ф.-Г. Эверса- «История русского народа» Н. А. Полевого и др. Эти работы стали историографической основой, на которой развивались исторические построения «скептиков» и которые оказали непосредственное влияние на формирование их позиции. Кроме того, сами скептики, высказывая отношение к этим трудам, часто проявляли свое понимание многих теоретических и конкретных проблем русской истории.

К этой же группе источников можно отнести труды противников «скептической школы» в самых разных жанрах — от журнальной статьи до монографии. Это работы М. П. Погодина («О достоверности древней русской истории», «О первобытном виде и источниках Несторовой летописи», «Нестор. Историко-критическое рассуждение о начале русских летописей», «Исследования, замечания и лекции о русской истории», «Взгляд на русскую историю»), П. Г. Буткова («Оборона летописи русской, Несторовой, от навета скептиков», «О финских словах в Русском языке и о словах русских и финских, имеющих одинакое знаменование» и др.), Н. А. Иванова («Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях», «Общее понятие о хронографах и описание некоторых списков их», «Краткий обзор русских временников», «О необходимости содействия философии успехам отечественного просвещения» и др.)141. Работы антискептиков помогли не только глубже уяснить отношение к основным положениям «скептической школы» современной им исторической науки, но и лучше понять некоторые моменты скептической теории, а также степень распространения их идей в России в 1840-х гг.

Далее следует указать научные труды историософского, конкретно-исторического характера классиков исторической науки и философии, в первую очередь европейских, — A.-J1. Шлецера («Нестор»), Б.-Г. Нибура («Римская история»), Ф.-В. Шеллинга («Система трансцендентального идеализма», Г.-В.-Ф. Гегеля («Философия истории»), И.-Г. Шлегеля («Идеи к философии истории человечества») и др.142 которые помогли глубже понять степень влияния европейской науки на формирование исторической концепции «скептической школы» .

К источникам частично можно отнести также историографические труды XIX в.: обобщающие монографии, статьи, лекционные курсы, отдельные лекции, фрагменты, наброски, варианты, черновики и другие разнохарактерные историографические материалы, в которых часто встречаются оценочные высказывания. Особенно это касается близких к «скептической школе» по времени текстов И.Н. Среднего-Камашева, А. З. Зиновьева, А. Ф. Федотова, В. В. Григорьева, Н.Г. Устрялова143 и других авторов, в том числе и тех, о которых мы писали в историографическом обзоре.

•Важной группой источников стали публикации исторических источников первой трети XIX в. такие, как «Софийский Временник или Русская.

141 Подробные выходные данные см. в четвертой главе диссертации и в библиографическом списке.

142 Подробные выходные данные см. в библиографическом списке.

143 Средний-Камашев И. Н. Взгляд на историю, как на науку // BE. 1827. № 4, 19 — 22- Зиновьев А. З. О начале, ходе и успехах критической российской истории. М., 1827- Федотов А. Ф. О главнейших трудах по части критической русской истории. М., 1839- Григорьев В. В. О куфических монетах VIII, IX, X и отчасти VII и XI века // Записки Одесского Общества истории и древностей. Одесса, 1844. Т. 1- Устрялов Н. Г. О системе прагматической русской истории. СПб., 1836 и др.

Летопись с 862 по 1534 год" (1820) и других144, которые помогли уяснить суть источниковедческих подходов, существовавших в это время и увидеть источниковедческий фон, на котором развивались взгляды представителей «скептической школы» .

Далее (и по значению и по количеству) следуют личные повествовательные источники. Это эпистолярные источники, в том числе и эпистолярные комплексы, мемуары, дневники, воспоминания, автобиографические записки, связанные не только с М. Т. Каченовским и «скептической школой», но и с близкими к ученым лицами. Часть переписки Каченовского опубликована145. Во многом эти письма освещают вопросы редакторской и учебной деятельности историка. Неопубликованная переписка Каченовского разбросана по различным архивохранилищам. Среди наиболее важных писем укажем на переписку ученого с женой — А.Х. Каченов-ской146, с В.М. Перевощиковым147, целый комплекс писем В.А. Жуковскому148, отдельные письма М. П. Погодину, С. С. Уварову и др. Эти материалы помогли глубже понять феномен личности М. Т. Каченовского, уточнить многие биографические коллизии, выяснить особенности его работы как редактора, журналиста, литератора и, как следствие, предпосылки формирования его скептической теории. В частности, по этим источникам прослеживается стремление Каченовского, как редактора, с самых первых лет издания «Вестника Европы» большое внимание уделять научным публикациям и борьбе с новыми литературными течениями.

144 Законы великого князя Иоанна Васильевича и Судебник царя и великого князя Иоанна Васильевича, с дополнительными указами. Изд. Константином Калайдовичем и Павлом Строевым. М., 1819- Летопись Нестерова по древнейшему списку мниха Лаврентия. Издание Профессора Тимковского [Р.Ф.], прерывающееся 1019 годом. М., 1824- Калачов Н. В. Текст Русской Правды на основании четырех списков разных редакций. М., 1846 и др.

145 Из неизданной переписки В. А. Жуковского // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1979 год. Л., 1981. (Здесь опубликованы 6 писем Каченовского Жуковскому и 2 Жуковского — Каченовскому из собрания ИРЛИ) — Два письма М. Т. Каченовского к Н. И. Гнедичу // РА. 1868. № 6- Письма М. Т. Каченовского к Н. Ф. Грамматину // Библиографические записки. 1859. Том П. № 8- Письма М. Т. Каченовского В.В. Измайлову // Московское обозрение. 1877. № 19- Письма М. Т. Каченовского к Ф. В. Булгарину (1823- 1824) //PC. 1903.№ 12.

146 РГАЛИ. Ф. 1251- НИОР РГБ. Ф. 93.

147 РГАЛИ. Ф. 46.

148 ИРЛИ. Ф. 244.

Среди переписки «скептиков» следует особо выделить эпистолярные комплексы С. М. Строев — П. М. Строев, а также Я. И. Бередников — П.М. Строев149, которые помогли уточнить многие биографические и личностные характеристики представителей «скептической школы», их исторические взгляды. Из «нескептической» переписки, как опубликованной, так и нет, содержащей интересные оценки и высказывания по поводу «скептиков», укажем на переписку А.Н. Попова150, И. И. Дмитриева, М. П. Погодина, П. М. Строева, И.М. Снегирева151. Эти источники содержат богатый фактический материал и позволяют уточнить многие оценки современников, даваемые «скептической школе», и, следовательно, глубже разобраться в ее исторических построениях.

Среди мемуарных источников следует отметить автобиографию A. J1. Шлецера152, позволившую уточнить некоторые моменты, повлиявшие на возникновение «скептицизма» в России. Важное значение имеет дневник М. П. Погодина, хранящийся в НИОР РГБ153 и во многих фрагментах опубликованный Н. П. Барсуковым в многотомнике «Жизнь и труды М.П. Погодина», содержащий интересные характеристики М. Т. Каченовского и «скептической школы», поскольку целью его ведения была саморефлексия.

Опубликованные воспоминания студентов Московского университета позволили точнее охарактеризовать личности Каченовского и других представителей «скептической школы», манеру ведения профессором учебных занятий154. Воспоминания И. М. Снегирева, Ф. Г. Солнцева, Д. Н. Свербеева, С. М. Соловьева, И. И. Дмитриева, М. А. Дмитриева, Ф. И. Бус.

149 НИОР РГБ. Ф. 291.

150 ОПИ ГИМ. Ф. 231.

151 РГАЛИ. Ф. 373. On. 1. Е.х. 326 (письма П. М. Строева М.П. Погодину) — НИОР РГБ. Ф. 291. Карт. 2250. Е.х. 27 (письма М. П. Погодина П.М. Строеву) — Письма разных лиц к Ивану Ивановичу Дмитриеву. М., 1867- Письма к М. П. Погодину из славянских земель. М., 1879. Вып. I — ПМ., 1880. Вып. ШПисьма Д. И. Хвостова к М. П. Погодину // Лица: Биографический альманах. М.- СПб., 1993. Вып. 2- Письма И. М. Снегирева к В. Г. Анастасевичу. СПб., 1892.

152 Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. СПб., 1875.

153 НИОР РГБ. Ф. 231. Р. 1. Карт. 30. Е.х. 1 и др.

154 См., например: Московский университет в воспоминаниях современников: Сборник / Сост. Ю. Н. Емельянов. М.: Современник, 1989. лаева, А.И. Герцена155 и других авторов позволили нам нарисовать комплексный портрет не только Каченовского, но и других представителей «скептической школы», увидеть их неповторимые личностные черты и оценить уровень профессионализма.

Наибольший интерес для понимания личности историка представляют воспоминания И. И. Давыдова и сына М. Т. Каченовского — В. М. Каченовского. В некрологе Давыдова мы видим развернутую характеристику деятельности и личности Каченовского по следующей схеме: биографический очерклитературные заслугиучебные и научные заслугизаслуги как человека и гражданина. Серия мемуарных статей сына позволила увидеть «великого скептика» не только в университетской аудитории, в редакции журнала, в деловой поездке, но и в домашней семейной обстановке в качестве мужа, отца, наставника156. Причем, поскольку эти наблюдения были сделаны прямым свидетелем и участником многих событий, постольку во многих фрагментах можно восстановить диалоги Каченовского с учениками, коллегами, домочадцами и прямую речь профессора.

Важное значение имеют статьи «Биографического словаря профессоров и преподавателей Императорского Московского университета» (помимо указанной статьи С. М. Соловьева о Каченовском особый интерес.

155 Дневник Ивана Михайловича Снегирева. М., 1904 — 1905. Т. I — IIМоя жизнь и художественно-археологические труды. Рассказ академика Ф. Г. Солнцева // PC. 1876. Т. XV — XVI. № 2 — 6- Записки Дмитрия Николаевича Свербеева. М., 1899- Соловьев С. М. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других // Соловьев С. М. Сочинения. В 18 кн. М., 1995. Кн. XVIIIВзгляд на мою жизнь. Записки действительного тайного советника Ивана Ивановича Дмитриева. М., 1866- Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869- Он же. Главы из воспоминаний //Лица: Биографический альманах. М.- СПб., 1995. Вып. 6- Буслаев Ф. И. Мои досуги. М., 1886- Он же. Мои воспоминания. М., 1897- Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Собр. соч. в восьми томах. М., 1975. Т. IV — VII.

156 Давыдов И. И. Некрология [М.Т.Каченовский] // Речи, произнесенные в торжественном собрании Императорского Московского университета. 1842 г. М., 1842- Каченовский В. М. Михаил Трофимович Каченовский. К очерку Н. П. Барсукова // PC. 1890. № 6- Он же. Михаил Трофимович Каченовский. По биографическим трудам Соловьева, Погодина, Давыдова, Кавелина и личным воспоминаниям. М., 1892. В. М. Каченовский в своей публикации специально отмечал, что некролог И. И. Давыдова «имеет особенное значение для будущего биографа моего отца уже потому, что автор его, И. И. Давыдов, был близким к отцу моему человеком, он был восприемником сестры моей, еще здравствующей поныне, Анны Михайловны Козинер, вдовы доктора и, конечно, знал его как человека и семьянина лучше, чем другие его биографы». См.: Каченовский В. М. Михаил Трофимович Каченовский. К очерку Н. П. Барсукова. С. 685 — 686. здесь представляет автобиография М. П. Погодина, написанная в форме противопоставления собственных исторических взглядов с выкладками «скептиков», автобиография П. Редкина)157 и другие подобные издания158. Обращение к источникам личного происхождения позволило выявить некоторые скрытые процессы, происходившие в «скептической школе» .

Необходимо также отметить многочисленные художественные повествовательные письменные источники: рецензии, литературные обзоры, художественные тексты историков, которые помогают уточнить личностные характеристики и которые указаны нами в общем библиографическом списке.

Среди документальных источников можно выделить статистические и канцелярские. Это, в первую очередь, архивные материалы, хранящиеся в ЦГИАМе, в фонде Московского университета (Ф. 418): послужные списки чиновников Московского университета (Оп. 249 159, 250 160, 486 161 и др.), протоколы заседаний Совета университета (Оп. 4, 6, 9, 11 162 и др.), распоряжения, постановления по Московскому учебному округу (Оп.

1 fs" X.

75, 81, 134, 135, 173 и др.), деловая переписка, учебные программы и от.

157 Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета. М., 1855. Ч. 2.

158 Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Казанского университета. (1804 — 1904). Казань, 1904. Ч. I — IIБиографический словарь профессоров и преподавателей императорского Юрьевского, бывшего Дерптского, университета, за сто лет его существования (1 802 — 1902). Юрьев, 1902. Т. I — П и др.

159 Д. 23. Журнал заседаний Совета М. У. 1835- Д. 25. Протоколы заседаний совета Ун-та 1837 г.- Д. 28. Журналы Совета М. У. 1840.

160 Журналы заседаний Правления.

161 Д. 8. Формулярные списки чиновников Императорского Московского университета за 1817 годД. 21. Формулярные списки чиновников. 1818- Д. 215. Формулярные списки о службе и достоинстве профессоров, преподавателей и чиновников по учебной части Императорского Московского университета. 1837 годД. 220. Формулярные списки о службе и достоинстве профессоров, преподавателей и чиновников по учебной части Императорского Московского университета. 1838 годД. 225. Формулярные списки чиновников. 1839- Д. 231. Формулярные списки о службе и достоинстве профессоров, преподавателей и чиновников по учебной части Императорского Московского университета на 1840Й годД. 236. Формулярные списки чиновников. 1841- Д. 241. Формулярные списки о службе и достоинстве господ профессоров, преподавателей и чиновников по учебной части Императорского Московского университета. 1842.

162 Протокол заседаний совета Ун-та 1835 г.- 1837- 1840- 1842.

163 Училищный комитет. 1796- 1917; Канцелярия Совета. 1795- 1831- 1837- 1842. четы (On. 477 164 и др.). Укажем также другие источники, хранящиеся в ЦГИАМе: материалы канцелярии попечителя Московского учебного округа (Ф. 459)165- материалы Московского комитета по делам печати (Ф. 31 166) и др. Эти документы дают богатый материал для характеристики не только служебной деятельности персоналий, но и личностных моментов. Вместе с послужными списками они дают полное представление о служебной карьере М. Т. Каченовского, М. С. Гастева, М. П. Погодина и других участников полемик, а также о месте и роли «скептической школы» в Московском университете.

Послужные списки, например, как правило, имеют следующие разделы: «Чин, имя, фамилия, должность им отправляемая, сколько от роду лет и какого вероисповедания?» — «Из какого звания происходит?» — «Есть ли за ним, за родителями его, или когда женат за женою, недвижимое имение?» — «Когда в службу вступил, и оной какими чинами, в каких должностях и где происходил, также не было ль каких отличных по службе деяний, и не был ли особенно, кроме чинов, чем награжден, и в какое время?» — «Годы, месяцы и числа» — «В походах против неприятеля и в самих сражениях был, или нет, и когда именно?» — «Не был ли в штрафах и под судом, и если был, то за что именно, когда и чем дело кончено?» — «К продолжению статской службы способен и к повышению чина достоин, или нет, и почему?» — «Не был ли в отпусках, и если был, то когда именно, на сколько времени, и являлся ли на срок к должности?» — «Не был ли в отставке с награждением чина, или без оного, и когда?» — «Женат ли, имеет ли детей, кого.

164 Д. 25. Переписка Совета Московского Университета с отделением словесных наук за 1837 г.- Д. 26. Переписка Совета Московского Университета с 1 отд. филос. ф-та по учеб. вопр. за 1838 г.- Д. 26а. Переписка Совета Московского Университета с 1 отд. филос. ф-та по учеб. вопр. за 1839 г.- Д. 27. Переписка Совета Московского Университета с 1 отд. филос. ф-та по учеб. вопр. за 1841 г.- Д. 28. Переписка ректора и совета с 1 отд. филос. ф-та по учеб. вопр. за 1842 г.

165 On. 1. Канцелярия. Т. 3. 1828 — 1835- Оп. 2. Т. 1. 1 стол. 1836−1860 гг.- Оп. 3. Т. 1. II стол. 1836 — 1896- On. 11. Канцелярия I — IV столы. Е.х. 19. Выписки из журналов заседаний Совета Московского университета. 1840- Оп. 18. 1825 — 1917. Е.х. 2. Протоколы заседаний 1835 — 1839- Оп. 20. Протоколы заседаний Совета. 1833 — 1916.

166 Московский комитет по делам печати. именно, каких лет, где они находятся и какого вероисповедания?" 167. Подобная схема, особенно когда мы имеем документы за несколько лет, позволяет детально проследить все коллизии биографий наших героев.

Отдельные канцелярские источники (например, послужные списки) хранятся в РГАЛИ (Ф. 1251) и других центральных архивах.

К изобразительным источникам можно отнести зрительный ряд: портреты ученых, литераторов, общественных деятелей, гравюры, фотографии и т. п., хранящиеся как в архивах168, так и опубликованные169.

Все как нарративные, так и изобразительные источники, непосредственно связанные с темой диссертационного исследования и используемые в диссертации, хранятся в фондах центральных архивов (РГАЛИ, ЦГИАМ и др.) — в отделах рукописей Российской государственной библиотеки, Российской национальной библиотекив рукописном отделе Института русской литературыв отделе письменных источников Государственного исторического музея или опубликованы отдельно, а также в периодических изданиях XIX в.: «Вестнике Европы», «Московском Телеграфе», «Московском Вестнике», «Ученых записках Московского университета», «Телескопе», «Журнале министерства народного просвещения», «Сыне Отечества», «Русской Старине» и др., либо представлены в литографированном виде.

Отдельно следует указать в качестве комплексных опубликованных источников «Жизнь и труды П.М. Строева» и монументальный многотомник «Жизнь и труды М.П. Погодина» Н. П. Барсукова, являющихся по сути хроникой событий первой половины XIX в. Автор опубликовал здесь огромное количество самых разнообразных источников, относящихся, в т. ч. и к представителям «скептической школы» .

Некоторые архивные фонды периодических изданий, эпистолярные материалы в ряде других архивов страны и ближнего зарубежья в силу объ.

167 ЦГИАМ. Ф. 418. Оп. 486. Д. 215.

168 РГАЛИ. Ф. 191. On. 1. Е.х. 3479. Портреты государственных и общественных деятелей, ученых, поэтов, писателей и др. Гравюры. ФотографииФ. 373. Оп. 2. Е.х. 18. Фото и портрет Погодина М. П. и др.

169 Например, в издании: Каченовский В. М. Михаил Трофимович Каченовский. М., 1892 и др.

89 ективных причин оказались недоступными: Государственный архив Татарстана (фонды Казанского университета, Иванова Н.А.), Институт литературы (ИЛ) АН Украины (Ф. 99), ЦГИА Украины (Ф. 849), Одесская ГНБ (Бо-дянский О.М.), ГА Одесской обл. (Ф. 158, 148).

Предметом диссертационного исследования стало изучение последовательного складывания, развития, схода с научной авансцены «скептической школы», а также анализ комплекса исторических и историографических сочинений ее авторов. С нашей точки зрения, понятие «скептическая школа» предполагает рассмотрение развития исторического знания по следующим общим направлениям:

• Сомнение в отношении к источникам по ранней русской истории в смысле их древности и подлинности.

• Сомнение в отношении к раннему историческому периоду русской истории вообще, появление идеи о периоде Киевской Руси, как о «баснословном периоде» русской истории.

• Скептическое отношение к работам предшествующей историографии, где исторический процесс описывался с иных позиций.

Методология и методы исследования. В работе использовались общенаучные принципы и методы научного познания. При анализе научного наследия М. Т. Каченовского и его учеников, особенностей их историографического письма важным для нас стало следование принципу историзма, который предполагает оценку достижений ученых прошлого, исходя главным образом из контекста развития науки в целом. Необходимо учитывать особенности той эпохи, когда историки жили и творили, а также условия (окружение, сторонники, оппоненты, социальная, интеллектуальная, политическая, культурная среда) в которых формировались их идеи. Кроме того, в исследовании применялись такие классические методы историографии, источниковедения и текстологии, как проблемно-хронологический, истори-ко-сравнительный и антропологический. Через русскую историографию анализируются «общественные настроения» эпохи.

При интерпретации историографического факта нами учитывалось, что творчество предшественников явно или косвенно присутствует в мышлении последующих поколений исследователей «в переработанном и обогащенном виде, исходя из новых требований, предъявляемых к науке» 170.

Большое значение для нас имел подход к изучению истории русской историографии (постановка специальных исследовательских проблем методологического характера: предмет, задачи, периодизация истории исторической науки, историографические направления в их историческом развитии), удачно примененный Р. А. Киреевой в серии монографий и статей171. В диссертации использовались некоторые аспекты методологии истории, историографического источниковедения, вспомогательных исторических дисциплин, текстологии.

Цель и задачи работы. В истории исторической науки большое значение имеют не только конечные результаты, к которым приходили ученые, но и сам исследовательский процесс складывания исторических концепций, варианты и разночтения научных построений. Поскольку изложение основного содержания работ авторов «скептической школы» уже предпринималось ранее, целью нашей работы является: определение роли, места, значения творчества М. Т. Каченовского и «скептической школы» в истории отечественной исторической науки на основе реконструкции теоретических позиций представителей «скептической школы», восстановления картины древнего периода русской истории по основным положениям «скептиков», выявления особенностей их взглядов на исторический процесс.

170 Зевелев А. И. Методология и метод в историографическом исследовании // Проблемы истории русского общественного движения и исторической науки. М., 1981. С. 168.

171 Киреева Р. А. В. О. Ключевский как историк русской исторической науки. М., 1966; Она же. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России с середины XIX в. до 1917 г. М., 1983; Она же. К.Н. Бестужев-Рюмин и историческая наука второй половины XIX в. М., 1990; Она же. Неопубликованные труды А.С. Лаппо-Данилевского по русской историографии // История и историки. 1978. М., 1981; Она же. «Скептическая школа» в русской историографической литературе дооктябрьского периода // Проблемы истории русского общественного движения и исторической науки. М., 1981; Она же. Враг ярлыков: Константин Николаевич Бестужев-Рюмин // Историки России. XVIII — начало XX века. М., 1996; Она же. Историческая наука России в трактовке К. Д. Кавелина // История и историки. 2001. М., 2001 и др.

В соответствии с целью исследования, были поставлены следующие задачи:

• Выяснить причины и условия возникновения, развития и схода с научной авансцены «скептической школы», охарактеризовать ее в целом, показав особенности;

• Выявить на современном этапе развития исторической науки персональный состав «скептической школы» ;

• Реконструировать биографию М. Т. Каченовского и некоторых его последователей, раскрыв особенности личностей и основные направления учебной и научной деятельности;

• Определить структуру и тематическую направленность основных работ «скептической школы», выявив механизмы передачи способов и навыков научного изучения отечественной истории от М. Т. Каченовского к ученикам;

• Выявить концептуальную составляющую трудов «скептической школы», изучив ее теоретико-методологические основы;

• Изучить и проанализировать конкретно-историческую, источниковедческую, историографическую составляющие работ «скептиков» .

• Сопоставить основные выводы «скептической школы» по конкретным историческим вопросам и проблемам критики источников с выводами историков XX в.

Важным стал и поиск ответов на вопросы: почему именно М. Т. Каченовский обратился к разработке скептической теории в первой половине XIX в. С кем он обсуждал свои идеи? Почему предпочитал, чтобы интересующие его исследовательские темы развивались учениками, а сам так и не создал полного, последовательного, концептуального труда по русской истории?

С нашей точки зрения, решение поставленных задач позволит воздать должное деятельности «ученых-скептиков», как авторов оригинальных сочинений и определить их роль и место в истории отечественной исторической науки.

Научная новизна. Широкое, комплексное изучение и введение в активный научный оборот большого массива не только опубликованных, но и рукописных трудов и материалов как самого М. Т. Каченовского и авторов «скептической школы» в целом, так и близких к ним историков, а также противников расширяет историографическую базу современной науки. Сделаны новые выводы о степени влияния на формирование теории «скептической школы» отечественной и европейской научной традиции на основе учета историографического фона эпохи, в том числе малоизвестных работ отечественных авторов, не переведенных на русский язык трудов европейских историков. В диссертации исследовано целое поколение историков, чье творчество редко попадает в поле зрения ученых. Впервые привлечен широкий круг архивных источников самого разного характера. На этой основе во многом пересмотрены господствовавшие до сих пор в отечественной историографии представления о взглядах Каченовского и его учеников на русский исторический процесс, показана роль «скептической школы» в современной ей историографической ситуации и в разработке теоретических основ новой исторической науки.

Практическая значимость. Материалы данной диссертации могут применяться преподавателями и студентами высшей школы в учебном процессе на исторических факультетах вузов при изучении общего и специальных курсов, на спецсеминарах по историографии отечественной истории. Работа представляет интерес для историков науки, источниковедов, обществоведов, науковедов.

Апробация результатов работы. Материалы и выводы диссертации были апробированы в выступлениях на международных, всероссийских, региональных и межвузовских конференцияхнеоднократно обсуждались на заседаниях центра «Историческая наука России» ИРИ РАНизложены в монографиях, учебных пособиях, статьях и тезисах научных докладов автора.

Выводы Буткова о высокой развитости славянских племен до Рюрика (существование отдельных княжеств, обычного права, наличие городской и военной культуры, оседлость и развитые ремесло и торговля славян) по сути дела противоположны выводам Шлецера о «дикости» древних славян. «Скептики», считая XI в. «баснословным», отмечал бутков, противоречат сами себе, делая далекоидущие выводы об этом периоде, обосновывая их показаниями летописи, которую признают сочинением XIIIXIV вв. Но если уже в IX в. славяне отличались достаточно высоким уровнем общественной организации, то что можно сказать о XI в. «Можно ли согласиться с скептиками, — писал Бутков, — чтоб предки наши, свободные и независимые в XI столетии, были образованнее в конце XIII, либо в начале XIV под ярмом монгольским?» 77.

Источники сведений летописца не могли быть исключительно иностранными, «сноснее думать, что наш летописец все последнее выдумал, нежели чтоб уродливо и бестолково извлекал повесть свою из Гельмольда,.

76 Бутков П. Г. Оборона летописи русской, Несторовой, от навета скептиков. С. I, III. из Хроники Славии и из Ирландской сказки". Существование договоров Руси и Византии X в. было доказано Ф. И. Крутом, Н. М. Карамзиным, И.-Ф.-Г. Эверсомсходство этих документов с Ганзейскими договорами XIII в. доказывает только, что «как в X, так и в XIII веке происходили в роде человеческом кражи, драки, убийства, случались кораблекрушения, и люди ели и пили» 78. Еще до принятия христианства Кирилл и Мефодий начинают просветительскую деятельностьв Киеве в сер. X в. существовала соборная церковь св. Илии, поэтому, указывал Бутков, «при всех таких обстоятельствах мудрено ли, что греческие книги ходили по рукам в России еще с 867 года? Греческое духовенство привозило их в наше государство, если не для нас, [то] по крайней мере для собственного употребления» 79.

Уже в XI в. появились священнослужители славянского происхождения, русские князья любили «учение книжное», а великий князь Всеволод Ярославич «разумел пять языков». Киев был большим торго-во-ремесленным городом, в котором находились восемь больших торжищ и от трех до 400 церквей, «умножившихся, вероятно, не в одни последние 30 лет, с торжественного введения христианства в Россию, а постепенно, еще с аскольдовых времен». В каждом храме предполагается наличие грамотного священнослужителя, поэтому грамотных людей в Киеве XI в. было достаточно для знакомства с византийской письменной культурой. «В таком-то положении, — писал Бутков, — Киев известен был Европеименно тогда, когда, по воображению скептиков, предки наши находились в полудикости, кочевали, не знали ни гражданского устройства, ни торговли, ни монеты, ни аксамитов» 80. Ко временам Нестора славянская грамотность имела уже 200-летнюю традицию, поэтому он легко мог получить в Киеве начальное образование, знать греческий язык, которому легко было обучиться, поскольку в Киеве тогда проживало очень много греков. Подбор фактов, доказывающих широкое распространение грамотности в XI —.

77 Там же. С. 9, 28.

78 Там же. С. 68,76, 80.

79 Там же. С. 162- 163.

XII вв., сделан Бутковым удачно, но он, еще более чем Погодин, впал в противоположную «скептицизму» крайность, идеализируя древнейший период русской истории.

Его последние положения представляется бездоказательными и произвольными, поскольку, если допустить знание Нестором греческого языка, то можно предположить, что он мог читать в подлиннике и Библию. Как иронически писал Н. А. Иванов, поскольку «корыстолюбивый Свято-полк-Михаил терпел жидов в Киеве, оказывал им особенное покровительство и дозволил построить синагогуследовательно, преподобный Нестор легко мог выучиться у них языку еврейскому» 81. Если Нестор и руководствовался при написании летописей библейскими источниками, то в первую очередь — в греческом переводе в силу развитости связей Руси и Византии. Кроме того, Иванову представлялось неправомерным использование Бутковым для Киевской Руси термина «государство». Поэтому, согласившись с Бутковым, что «логическая последовательность не принадлежит к числу добродетелей скептической школы, запутавшейся в своих собственных показаниях», Иванов спорил с ним по поводу отсутствия текущих летописных записей до Нестора, пытаясь доказывая их существование. Однако, считал Иванов, «после такой дельной отповеди, мудрено уже подчиниться необдуманным внушениям скептической школы. Странно, что ее отважные пересуды смущали людей, освоившихся с нашей исторической литературой» 82.

Пример Нибура, на которого ссылались «скептики», по мнению Бут-кова, «в некоторых случаях поучителен», однако «оный вовсе неудобен для применения к истории российской». Между древнеримскими и отечественными источниками существует большая хронологическая, 1600-летняя разница: «в такой дали веков конечно теперь никто не откроет современ.

80 Там же. С. 167.

81 Иванов Н. А. Общее понятие о хронографах и описание некоторых списков их, хранящихся в библиотеках С. Петербургских и Московских // Ученые записки, издаваемые Императорским Казанским университетом. Казань, 1843. Книжка II и III. С. 214.

82 Там же. С. 232,246. ных памятников в доказательство воздоения волчицею Ромула и Ремано руссы Аскольдовы, руссы Игоревы, руссы Святославовы, не представляют собой ничего невероятного, ничего баснословного: ибо мы имеем несомненные письменные свидетельства". Поэтому «отвечать на то, что очень могло статься, — писал Бутков о трактате Бодянского „О мнениях касательно происхождения Руси“ , — нет надобности потому, что сам излагатель сего предположения посовестился на выдумке своей остановитьсяон поспешил присоединить голос свой к мнению сотоварищей своих, утверждающих, что летопись наша показалась на свет не прежде исхода XIII, или начала XIV века» .

Признавая Лаврентьевскую летопись северо-восточным списком, автор не увидел ясных указаний в ее тексте, что Лаврентий был не «сочинитель», а «переписчик готовой летописи, заключающей в начале своем Несторов Временник, распространившийся из Сильвестровых рук». «Скептик не подумал также, — продолжал Бутков, — что если Лаврентьев-ский список, оканчивающийся 1305 годом, снимаем был в Суздале с 14 января по 20 марта 1377 года, с книг ветшаных, от чего же могло бы прийти в такое состояние Киприаново рукописание? Да и когда Киприан им занимался, быв посвящен в Константинополе в митрополиты российские 2 декабря 1376, и приехав в Киев в 1377 году?» 83.

Прекращаем состязание наше с скептиками, — заключил Бутков основной текст, — не находя уже ничего подлежащего спору. Если книга наша не отвлечет их от дальнейших посягательств на первый период отечественного бытописания, по крайней мере она может побудить их к большей в том осмотрительности, обнаружив отсутствие справедливости во всех сочинениях, изданных ими до сего времени по предметам своего скептицизма". Летопись, автором которой является несомненно инок Киево-Печерского Феодосьева монастыря Нестор, «достойна полной доверенно.

83 Бутков П. Г. Оборона летописи русской, Несторовой, от навета скептиков. С. 236,238, 239.

Л J сти" и по содержанию, и по источникам .

Интересно, что примечания к основному тексту «Обороны.» по сути дела являются самостоятельным исследованием, занимая почти половину общего объема книги, и включают самостоятельные экскурсы историко-географического, историко-этнографического характера и подробный указатель «лиц, географических имен и замечательных предметов» 85. Ни сам М. Т. Каченовский, ни его последователи ни в основном тексте, ни в примечаниях по именам не названы.

В «Галатее» С. Е. Раича, появилась рецензия на книгу Буткова, которая не понравилась М. П. Погодину. Рецензент открыто защищал «скептиков» и Каченовского. «Г. Бутков сожалеет, что молодые умы вводятся во искушение, — указал рецензент. — Кем же? Великим Скептиком. Я знаю этого Великого Скептика и скажу по совести, что он тот самый, который возбудил в юношестве охоту к русской истории, тот самый, который своим скептицизмом не привлек к себе множества подписчиков, не купил на него ни села, ни двора, ни скотатот самый, который живет в смиренной доле русского ученого. Говоря мирски, пример незавидный и неопасный! К чему же сожалеть об юношестве?». Жизнь науки «есть борьба мнения, непрерывная война с природою, война с самим собою». К чему обвинять так называемых скептиков? Что они делают? Они «терпят беспокойство, сомнения, роются в иностранных и отечественных летописях, архивах, грамотах, раскапывают могилы древнего русского мира, путешествуют, чтобы собрать улики против несправедливых мнений, уверить самих себя и научить истине своих соотечественников. Что же тут предосудительного?». Автор не объяснил степеней скептицизма ни по объему, ни по содержанию. «Только продолжительные многочисленные справки могут навести на мысль, что у нас всего двое нескептиков: г. Бутков да г. Погодина все прочие без пощады скептики: Шлецер, Эверс, Каченовский, Венелин, Сен.

84 Там же. С. 249.

85 Там же. С. 253 — 462. «Указатель» имеет раздельную пагинацию: С. I — LXV. ковский, Максимович, Морошкин и проч., и проч." 86. Но и Бутков часто подправлял летописи. Например, Нестор «выводил» варягов-русь из-за моря, а Бутков из Финляндии. Значит и он скептик?

П.Г. Бутков, имевший научный авторитет, все свои силы бросил на борьбу против славянской и скептической школ, публикуя многочисленные журнальные статьи. Хотя книга Буткова была опубликована после серии статей и докторской диссертации М. П. Погодина о Несторе, автор шел своим путем, и представил собственные доказательства подлинности летописей. Погодин и Бутков сошлись только в выводах о достоверности и древности летописи Нестора. Но использовали при этом различные исследовательские приемы.

5.2. Н. А. Иванов и его оценка «скептической школы» .

Автор интересного историографического труда первой пол. XIX в. «Общее понятие о хронографах и описание некоторых списков их», где последовательно, самостоятельно и образно описывается развитие русской исторической науки до 1843 г. — Николай Алексеевич Иванов (1811 — 1869) — дал резко-негативную оценку М. Т. Каченовскому и «скептической школе» .

Получив образование в Казанском университете и так называемом втором профессорском институте в Дерпте, Иванов стал доктором философии и был назначен профессором русской и всеобщей истории в Казанском университете. В 1856 г. он перевелся на кафедру русской истории в Дерптский университетв 1859 г. вышел в отставку, преподавал в гимназии в Митавеза несколько месяцев до смерти вновь был приглашен в Дерптский университет доцентом русского языка. Очень рано, в возрасте 24-х лет, он написал большой труд «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях» (СПб., 1837), который был опубликован под именем Ф. В. Булгарина, финансировавшего издание.

86 Галатея. 1840. № 16. С. 274−277.

Иванов был упомянут лишь как сотрудник «по статистической части» 87. Оценка лекций Иванова многими современниками была очень высокой. Мемуаристы отмечали его требовательность и педантизм. Сдать экзамен этому профессору, который без колебаний поставил своему студенту JI.H. Толстому «О», было почти подвигом.

Н.А. Иванов высказал негодование по поводу самого факта возникновения «скептического поветрия» и писал, что «скептическая школа» -беспримерный случай «в истории образования всех просвещенных народов». Легко на пустом месте, без глубокого изучения и проработки строить концепции «особенно у нас, где всегда готовы жаждущие высших взглядов», это все равно, что «среди белого дня, при полном сиянии солнца, жаловаться на тьму кромешную» .

Для исследователя возникновение «скептической школы» носит случайный характер, поскольку взглядами Каченовского, недостаточно обоснованными и продуманными, увлеклась лишь студенческая молодежь. Но фактически Иванов согласился с Погодиным в том, что одной из главных причин формирования «скептической школы» стал творческий союз М. Т. Каченовского и П. М. Строева. Последнего Иванов назвал «основательнейшим знатоком» отечественной старины, продолжительно и.

OQ ревностно" изучавшим «литературные ее произведения» .

В отличие от других авторов историографических сочинений этого периода, Н. А. Иванов расширил понятие «скептическая школа». Поскольку он сблизил исторические позиции Каченовского и Строева, то для него «скептическая школа» не ограничивалась узкими рамками исторических взглядов «заблудшего» профессора и увлекаемых им в неверном направлении студентов. Автор не просто говорил об общественной значимости построений «скептиков» (неважно при этом с каким знаком — «плюс» или.

87 В пер. пол. XIX в. авторство этого сочинения Булгарина было общепринятым. К примеру, А. Ф. Федотов в своей историографической магистерской диссертации 1839 г. упоминает о «мнении г. Булгарина», автора «России». (Федотов А.Ф. О главнейших трудах по части критической русской истории. М., 1839. С. 53, 91).

88 Иванов Н. А. Общее понятие о хронографах и описание некоторых списков их. С. 58.

590 минус"), но и о серьезном влиянии скептицизма на профессиональную историческую науку.

Однако, несмотря на то, что сам Иванов признался, что лишь «слегка коснулся <.> мнений скептической школы», он полагал, что они «произвольны, скороспелы, шатки». И продолжал: «Не взирая на это, сколько наделано шума! Parturiunt monies. Тяжко подумать о состоянии у нас исторической критики! Поверят ли иностранцы, что мы несколько лет сряду толковали о всех сих предметах, как о чем-то дивном, предвещающем внезапный переворот в наших познаниях русской древности? Поверят ли и тому, что мы имели тогда стоическую твердость духа выставлять образцом себе — Нибура?» .

При этом хронология существования «скептической школы», по мнению Иванова, непродолжительна, поскольку самые талантливые из «скептиков», на которых «родоначальник скептицизма» возлагал свои «упования», скоро «смекнули дело, разгадали, что оно непрочно, и, отрекшись от бесплодной траты усилий на странные пересуды, обратились к трудам положительным .

Иванов предложил краткий очерк истории «скептической школы». Нам этот очерк в тезисном варианте видится так.

• М. Т. Каченовский размышляет о русской истории.

• М. Т. Каченовский возвещает о «праге неожиданных перемен» в «наших понятиях» о древнейшем периоде русской истории, на котором он остановился.

• Студенческая недоучившаяся молодежь с жаром развивает идеи своего профессора.

• Завязываются кривотолки о древнейшем периоде русской истории, когда посыпались «укоризны» на Нестора, как автора летописи.

• Некоторые настоящие исследователи (например, П.М. Строев) поддержали эту «бредовую» точку зрения.

89 Там же. С. 143.

• Возникла «скептическая школа» как историографическое явле.

90 иие, получившее это смешное журналистское название .

• «Скептическая школа» встретила оппозицию, представителями которой были Погодин и Бутков. «Школа скептиков вызвала литературное движение, в этом ее главная заслуга» 91.

Последний тезис принадлежит B.C. Иконникову, но он логично дополняет и уточняет положения Н. А. Иванова.

Н.А. Иванов назвал направление М. Т. Каченовского «новой исторической школой», хотя сам Каченовский написал всего несколько статей по отдельным спорным вопросам древней русской истории. При этом на протяжении творческой биографии он часто и легко менял исторические «верования», внезапно переходя от «скандинавщины» к «хозарщине» и, наконец, «пред нашими глазами сбылось дивное происшествие: один и тот же ученый вдруг начал сомневаться в истине повествований писателя, на которого сам прежде ссылался, чтобы подкрепить свои изыскания, и ему поверили на слово, не позаботившись исследовать, что значит такой крутой поворот» 92.

Иванов, т.о., в отличие от других авторов, не видел в творческой биографии Каченовского последовательной смены этапов, формирования научных взглядов, усложнения исторической позиции. «Скептицизм» стал не результатом предшествующего развития исторической науки, а случайным направлением, возникшим как следствие «игры прихотливого случая». Каченовский в занятиях отечественной историей не имел «ни системы, ни исходного пункта, ни определенной меры», не увлекался «наклонностью к писанию», импровизировал в «скептическом настроении духа», «неожиданно для самого себя нападал на запутанности, небылицы, иска.

90 Там же. С. 221 — 222. Отметим общий историзм Иванова в оценке деятельности русских историков: он «не спешит упреками» за то, что они не сделали, но благодарит «сих усердных тружеников и за то, что сделано ими, а они совершили несравненно более, чем мы по настоящую пору, при средства, нам доступных. Например, исследован ли нами постепенный ход русской историографии? Описаны ли критически существующие материалы нашего бытописания?». Там же. С. 104 — 105.

91 Иконников B.C. Скептическая школа в русской историографии. С. 92.

92 Иванов Н. А. Общее понятие о хронографах и описание некоторых списков их. С. 135.

592 жения, выдумки, подлоги и вставки". Начало публикации «скептических» построений относится к 1833 г., когда Каченовский «принялся исподволь, с обычными переделками и превращениями, объявлять, в чем же заключаются возвещенные им перемены». Эти новые идеи были восприняты студенческой молодежью, которая «с энтузиазмом внимала благовестителю об этих неожиданностях и с жаром взялась распространять его учение». Возвещение неожиданных перемен в наших представлениях об исторической науке — пустое, поскольку основано на мелочной, придирчивой критике «Истории Государства Российского» Карамзина и общих рассуждениях о необходимости соотнести представления о русской истории с выводами Вико, Гердера, Нибура и Гизо. Не совсем понятно — почему Иванов указал именно 1833 г. как начало «скептицизма» .

Противопоставляя профессиональную историческую науку и обыденное сознание, Иванов отметил, что представители науки сразу увидели «в отважных попытках молодежи и шаткость сведений, и тяжкие промахи, и непрестанные противоречия, и кипучую заносчивость», а читатели периодики, ориентируясь на журналистские сенсации, заговорили «о грозной скептической школе, об опасности, готовой разразиться над историей государства Российского». Иванов воскликнул по этому поводу: «Воистину, наделала синица славы» 93.

Особо строгий к «скептикам» вообще, Н. А. Иванов очень высоко оценил исторические сочинения С. М. Строева: «к общему прискорбию, смерть постигла одного [из скептиков — С.М. Строева] в ту пору, когда все были в праве надеяться от него весьма значительных услуг отечественной истории, особенно в отношении задачи, им избранной» 94.

Иванов назвал Нибура «заманчивым образцом», по которому Каче.

93 Там же. 136−137.

94 Там же. С. 143 — 144. В примечании Иванов пояснил: «В 1839 году, я слышал от покойного С. М. Строева, что он намерен заняться новгородскою историей, касательно коей у нас, в общем итоге, совершено очень мало <.>. С. М. Строев обозревал архивы рижский и любек-ский. Последний не богат материалами для нашего Новгородано в первом их много, как видно из Указателя, составленного г. Наньерским». Там же. новский и его приверженцы «затеяли доискиваться баснословного периода в нашей истории, наклепали на нее скудость, сомнительность, недостоверность, твердили, будто до высшей их критики никто не постигал, как сложены наши летописи, покушались убедить, что они лишь в состоянии раскрыть первобытный вид и источники древнего русского дееписания». Главное при этом — оценка «скептиками» летописей: «Временник Нестора, на который дотоле все взирали с уважением, как на драгоценный памятник старины, им казался смесью небольшого количества правды с изрядным грузом вымыслов, даже явной лжи, и они смело упрекали почитателей его в ослеплении, в неумении различить быль от сказки». Таким образом, вслед за М. П. Погодиным, Н. А. Иванов несколько переоценил, на наш взгляд, степень влияния работ Б.-Г. Нибура на «скептическую школу» .

Далее Иванов изложил суть конкретно-исторических построений «скептиков» в виде вопросов, которые, по его мнению, они могли бы задать своим потенциальным оппонентам95. Однако первоисточником для Н.А.

95 Возможно ли, чтобы в XI в., когда наши предки находились на низкой степени просвещения, кто-нибудь смог написать строго систематическое сочинение, в котором «ничего не опущено, все размещено в порядке»? Не упоминается ли в летописи, составленной Нестором, о предметах, которые в Русских землях появились не раньше XIII, или XIV в. Можно ли предполагать, что по уровню развития Русь опережала своих соседей? Мог ли «полуграмотный монах, предавшийся отшельническому безмолвию, разуметь византийских историков»? Мог ли он, даже при знании латинского языка, пользоваться Гельмольдом и Хроникой Славии, когда первый писал около 1170, а вторая сочинена в 1174 г. Не ясно ли, что «мнимая Несторова летопись» написана в конце XIII — начале XIV в. Неизвестный составитель, окончив космографию, взятую у Амартола, приступает к описанию рек и народов Россиине этим ли Адам Бременский и Гельмольд открывают свои Хроники? Не из них ли почерпнуты имена балтийских славян. Иначе невозможно распутать гордиев узел: названия приводимых Нестором племен исчезли уже до Нестора, а он обстоятельно перечисляет племена, жившие в Руси и называет место жительства? Не явно ли, что какой-то компилятор XIII, или XIV в., «запасшись чужим добром, довольно складно вымыслил эту небывальщину»? Временник, приписанный Нестору, содержит в себе рассказ, что северные славяне платили дань варягам, южные — хазарамздесь видны как бы два особые мира русских славян. Сказание о Рюрике, Синеусе и Труворе не напоминает ли ирландской повести о трех братьях: Амелаусе, Ситтаракусе и Иворусе, кои, приплыв с остманнами из Норвегии, в Гиберию, построили там Дублин, Гвиттерфорд и Лимерик, около 853 г. Подвиги Аскольда и Дира, обширные, почти наполеоновские завоевания Олега, оба договора с Царьградом (911 и 945 г.), не принадлежат ли к разряду басен? Условия этих договоров сообразны ли с тогдашней полудикостью Руси? Не следует ли искать ключа к этим выдумкам в договорах Ганзы с Новгородом и Смоленском? Облик Святослава, описанный Львом Диаконом, употребление им конины в пищу, многоженство руссов X в., о котором говорит Ибн-Фоцлан, брак Владимира I с греческою царевной, напоминающий родственные связи византийских императоров с хазарскими каганами, — все эти не норманнские черты не подкрепляют ли гипотезы Эверса.

Иванова послужили не оригинальные тексты, а источники вторичные, в частности книга П. Г. Буткова «Оборона летописи русской, Несторовой, от навета скептиков» (с. 2, 30, 31, 54, 55, 56, 62, 63, 65, 69, 90, 91, 92, 105, 106, 114, 119, 125, 126, 132, 133, 134, 136, 148). Непонятно — почему Иванов не цитировал первоисточники, т. е. сами тексты «скептической школы» ?

Главной заслугой «скептической школы» Иванов считал внесение общего оживления в историографию и появление интересных антискептических сочинений. «Как ни произвольны толки скептиков, — писал он, — как ни жалки слабые их усилия поколебать доверие к преподобному Нестору, а чрез то — к ранней нашей истории, как ни укоризненно их суетное, легкомысленное стремление подражать заграничным учениям, однако ж мы обязаны им появлением двух весьма важных сочинений гг. Погодина и Буткова, неумытно обнаруживших всю неосновательность, всю шаткость скептических мнений» .

Диссертация Погодина о летописи Нестора, ставшая «плодом продолжительного и очень короткого знакомства» с летописями, «пролила яркий свет на развитие отечественной историографии», а ее автор предложил «остроумный способ для критической поверки древнейшей истории России» — доказательство от обратного96. Книгу П. Г. Буткова «Оборона летописи об азиатском происхождении руси? Кто не знает, что народ с именем варяго-руссов никогда не существовал, что варягами назывались балтийские славяне вагры, и что руссы уже до Рюрика жили на юге России? Кому неизвестно, что Русью именовалась преимущественно Киевская область, что это название перешло оттуда на север и восток со времени распространения там удельных княжеств, причислявшихся к системе великого княжения Киевского, когда северо-восток заселился южными колонистами, что до вторжения татар „сие имя не могло, однако ж, укорениться в тех странах“, что только с переноса кафедры митрополита в Москву оно утвердилось на севере, т.к. первосвятители титуловались митрополитами всея Руси, не различая север и юг, и что московские князья, подражая им, стали также называться великими князьями всей Руси (хотя еще не владели Киевскою Русью), чтобы предъявить свои притязания на другие русские области? Нельзя ли признать, что основание Новгорода, появившегося исторически только в XII в., положено колониею вагро-варягов в середине этого столетия? Молва о ранней промышленной деятельности Новгорода, Пскова и Смоленска не обличает ли нелепых вымыслов? До XII в. весь север был покрыт глубоким мраком невежестваторговля европейская стала развиваться под влиянием Крестовых походоввизантийские писатели молчат о торговых связях Греции с РусьюГамбург и Любек завели их с обитателями берегов Балтийского моря не ранее XIII в.- с кем же могли торговать новгородцы? Там же. С. 137 — 143. 96 Там же. С. 151, 154. русской.» Иванов назвал «поучительным сочинением» антискептических доводов. Современная Иванову историческая наука сосредоточилась на древнейшем периоде русской истории до XIV в. именно благодаря «скептикам». «Не должно дивиться этому, — утверждал Иванов: — Нестор якобы опровергнутследовательно, — открыто широкое поле догадкам и предположениям! С XIV же столетия начинается, по домыслам скептической школы, достоверная историястало быть, тут уже невозможно отыгрываться тем, или другим, а надобно разрабатывать, соображать» 97. Однако, по мнению Иванова, Погодин и Бутков сделали в споре со «скептиками» многое, но не все. Эту работу необходимо продолжать и, поскольку Археографическая Комиссия «не рассеяла всех наших сомнений», Иванов предложил «собственное понятие о начале отечественных летописей» 98.

Исторические позиции как «скептиков», так и «антискептиков» в некотором отношении сближаются в критике конкретных выводов-положений «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Н. А. Иванов полемизировал, например, с идеей Карамзина, которую тот воспринял от «немецких писателей XVIII в.», о заимствовании государственных институтов славянами у норманнов. «Все знатоки средней и северной истории, — писал Иванов, — согласятся со мною, что в этом длинном периоде нет ни одной истины. При всем уважении нашем к труду почтенного историографа, мы должны высказать это, для пользы истории и для уничтожения ложного мнения о наших предках, распространившегося в образо.

97 Там же. С. 190.

98 Нестору «неотъемлемо принадлежит честь» первого русского летописателя, он автор самостоятельного летописного произведения. Образцом для него стала византийская хронография, причем он не сам переводил тексты с греческого, а пользовался готовыми переводами, сделанными в Болгарии, поскольку сам греческого языка не знал («все его указания на греческих лето-писателей относятся к болгарским переводам их»). Автор летописи, «переписав сказания византийского летописателя о сотворении мира, о потопе, о расселении народов, о греческих происшествиях, присовокупил к ним собственное повествование о Руси, частью по устным народным и монастырским преданиям, частью по монастырским запискам, частью же и по византийскому своему руководителю». Нестор начал составление летописи после 1113 г., в княжение Владимира Мономаха и довел описание событий до 1110 г., Сильвестр же просто механически переписал летопись Нестора. С ХШ в. «повествования о всемирных и византийских событиях мало по-малу начали быть опускаемы переписчиками, которые исходным пунктом для себя брали уже тот достопамятный случай, откуда есть пошла Русская земля». Там же. С. 391 — 396. ванном сословии. 1. Норманны не господствовали на морях в IX веке. Господство на море значит усовершение мореходства и полное развитие торговли. <.> 2. Норманны в IX веке не имели никаких отношений с югом и западом Европы. Сношениями называются мирные дела между народами, а отношения норманнов к народам были разбойничьи. <.> 3. Никакая новая промышленность не была открыта в IX веке и до IX века и счастливые гражданские труды, как говорит историограф, т. е. гражданское устройство было в упадке. 4. Норманны торговали с Восточной Империей, т. е. с югом Европы чрез Россию, т. е. чрез земли славянские, а с западом чрез посредство городов балтийских славян, следовательно славяне знали не некоторые, а полные выгоды торговли и промышленности столько же, сколько и купцы норманнские знали, что для народа выгодно, то и благодетельно" 99. В отношении критической антикарамзинской позиции выстраивается единый историографический ряд: Лелевель — Каченовский — Погодин — Арцыбашев — Иванов.

В более ранней книге «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях», напрямую не полемизируя со скептиками, Иванов также выступил с антискептических позиций, доказывая, что в рамках древнейшего периода русской истории, была хорошо развита торговля, письменность, общественные отношения. По его мнению, во времена Нестора, в начале XII в. большая часть славян были язычниками. «Нестор, — указал Иванов, — говорит обо всех вообще славянах, что они имели обычаи и закон отцов своих, свои предания и нравы. Что разумеет Нестор под словом предания? Если б этим желал он выразить законы, он бы изъяснился иначе. Но, по смыслу его речи очевидно, что закон и предания не одно и то же. Слово предание не изменило смысла своего, до нашего времени, следовательно русские славяне имели законы и предания или повести о подвигах отцов своих и о важных путешествиях в их племени, т. е. имели историю или саги» .

99 [Иванов Н.А.] Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном.

Славяне, кроме того, вели значительную торговлю. Отсюда Иванов сделал вывод о возможном существовании докирилличной письменности (знаки, руны, буквы, иероглифы), которая была уничтожена в христианскую эпоху «вместе с преданиями, как и у других народов» 100. Большая часть законов, составивших Русскую Правду, созданную при князе Ярославе Владимировиче и его сыновьях, возникли еще раньше, поскольку в Новгороде было «народное правление, которому отличительная черта есть управление по закону, утвержденному народом на вече». Наличие в Русской Правде статей о внутреннем управлении Новгорода и его области доказывает, что эти статьи «были древняя принадлежность Новгорода, и только для полноты законодательства внесены в общее законоположение земли Русской». Согласившись, что в Русской Правде есть заимствованные положения из немецких земель, Иванов подчеркнул, что эти заимствования могли попасть туда еще до призвания варягов, от балтийских славян, с которыми новгородцы вели значительную торговлю, поэтому «основание Русской Правды есть славянское» 101. Интересно, что для М. Т. Каченовского те же самые положения были главными доказательствами позднего происхождения Русской Правды.

Летопись Нестора Н. А. Иванов назвал здесь древнейшим и единственным источником, показаниям которого можно доверять. Даже то, что многие авторы первой половины XIX в. считали легендарным, баснословным, фольклорным преданием, нашло рациональное объяснение у Иванова. Так, летописный рассказ о походе Олега сухим путем на судах под парусами автор объяснил волоком, «изревле употребляемой всеми народами». Новостью, которую отметили летописи, было лишь использование при этом парусов102. Не отвергая полностью «народных сказок» как небылиц, Иванов видел в них «некоторые отблески исторической истины, искаженной в изустных преданиях и обезображенной невежественными писцаотношениях. История. СПб., 1837. Ч. 2. С. 305−306.

100 Там же. С. 278−279.

101 Там же. С. 307. ми, прибавлявшими свою школярскую ученость к простодушным преданиям старины". Здесь явно прослеживаются следы влияния теоретических построений A.-JI. Шлецера. Автор, конечно, не верил в существование легендарных князей Словена, Вандала, Гардарика, Леха, Чеха, Руса, но видел в предании сходство в обычаях славянских племен «олицетворять народы в имени их вождей». «Главное в том, — указал Иванов, — что, по сказкам и по истории должно верить, что славяне в древности имели вождей, которые с частью племен странствовали, то уходя от сильного соседа, то ища лучших поселений, то следуя за войском чужеплеменников. Эти странствия или переселения суть важнейший вывод из всех славянских саг, или сказок, которые рассказывались различно, у разных племен» .

Предание о существовании города Словенска до Новгорода Иванов считал вероятным, поскольку до «Нового города» «непременно долженствовал быть старый, или прежний город славянский». Однако, по мнению Иванова, «мы не можем основывать нашей истории на преданиях, во-первых, потому что их весьма мало и недостаточно для соображений и заключений или выводов, и, во-вторых, что они написаны весьма поздно, т. е. перешли к нам слишком искаженными». Благоразумие велит принять лишь предание о существовании в Новгороде старейшины Гостомысла, посоветовавшего новгородцам призвать варяго-руссов для защиты союзных племен от нападений норманнов и в качестве третейского судьи103. Иванов вслед за Эверсом ошибочно трактовал начальный период славянской истории как «семейный», верхней границей которого является призвание варягов, за которым начинается период «народного правления, которое едва не погубило племени славянского, поставляя славянские племена в положение зависимое от чужеплеменников, могущественных единодержавием». Это для Иванова «исторический факт, или результат, извлеченный из событий, а не предположение», поскольку «дела доказывают и объясняют истину» .

102 Там же. С. 371.

Но в обще-теоретическом плане Иванов использовал в «России.» наработки «скептической школы»: ему важно вписать русскую историю в контекст всеобщей. «Обыкновенный человек, — писал он, — смотрит на мир, как на развалины, состоящие из огромных масс (или народов), и описывает эти массы отдельно. Философ видит в этих развалинах огромное здание, человечество, и, описывая отдельные массы, чертит целое. В этом чертеже сливается дело памяти с делом ума, и если чертеж не представляет верного изображения целого здания, то дает понятие о стиле и господствовавшей идее зодчества. Это едва ли не важнее подробностей, ибо характер и идеи составляют душу истории (Иванов имеет в виду нравы, обычаи, степень просвещения, законы, веру, которые отражаются последовательно-хронологически в мифах, преданиях, законах, литературе — К.У.), а события ее тело» ш.

Россия." встретила неоднозначную реакцию современников. В «Московском наблюдателе» появилась резко отрицательная рецензия, в которой указывалось, что автор лишь провозглашает применение принципов историзма, на деле заимствуя свои выводы без ссылок из сочинений других авторов. Здесь высказано вполне резонное предположение, что книга «составлена в несколько рук», поскольку «Ф.В. не может так разладить» 105. В «Библиотеке для чтения», наоборот, подчеркивались удачные моменты книги. Рецензент указал, что автор «основательно и победоносно» опроверг мнение, по которому первые русские князья ввели феодальную систему и доказал фактами, что на русском севере не было никогда феодализма, даже и в то время, когда «он находился в полном развитии в Западной Европе». «Раздача» Рюриком «градов мужам своим» означает лишь постройку крепостей «для удержания жителей в послушании». Идею автора, что «при Рюрике не было государства, и что государство и народ русский начинают свое существование от введения христианства», рецензент.

103 Там же. С. 384, 385, 386, 387, 393.

104 Там же. С. 402, 403 — 404.

105 Варвинский Д. О. Россия в историческом, статистическом, географическом и литературназвал «новой и совершенно основательной». Так же сочувственно прокомментирован вывод автора, что «Русская Правда есть славянское произведение, то есть свод древних обычаев» .

В отличие от предыдущей рецензии, позиция историзма, занятая автором, нашла здесь самую положительную оценку: к достоинствам книги отнесено то, что «автор смотрел на древнюю историю не с нынешней точки зрения, судил о предметах не по нынешним понятиям, но переносился мыслию в те времена, которые описывает, старался быть как-бы очевидцем эпохи». «Прагматизм» изложения виделся рецензенту в том, что автором показаны причины и следствия событий, ничего не принималось за истину «без предварительного исследования». Итогом рецензии стало восклицание: «Не всякой день являются у нас подобные книгине только у нас, — да и в других литературах» 106. * * * *.

Авторы антискептических сочинений первой половины XIX в., критикуя основные исторические выводы скептиков по конкретным вопросам, парадоксальным образом во многом развивали их теоретико-философские идеи. Они продолжили обоснование идей органического и закономерного развития русской истории, необходимости сопоставления явлений отечественной и всеобщей истории и даже не отрицали возможность «баснословного периода», вкладывая, однако, в это понятие собственное содержание.

Рассматривая спор «апологетов» и «скептиков» в первой половине XIX в., можно заметить двойное противопоставление той и другой партии. Современники в большинстве своем правым считали М. П. Погодина и других сторонников защиты подлинности главных событий древней русской истории и исторических источников, отражающих этот период. Соответственно, М. Т. Каченовский, его ученики и сторонники, которые отрицали само существование Древнерусского государства, считали период Киевном отношениях // Московский наблюдатель. 1837. Март. № 1 — 2 — 3. С. 399,421.

106 Россия в историческом, географическом, статистическом и литературном отношениях //.

БДЧ. 1838. Т. XXVIII. Отд. V. № 6. С. 97, 100, 102, 104, 108. ской Руси «баснословным», не получили поддержки.

Совершенно иначе отнеслись к этому спору ближайшие потомки — историки и авторы обобщающих работ по русской историографии. Оценки постепенно поменялись на противоположные. В конце XIX — начале XX вв. М. Т. Каченовский со своим «скептицизмом» приобрел симпатии историографов. М. П. Погодин, наоборот, стал именоваться «апологетом самодержавия», сторонником «теории официальной народности», обслуживающим интересы властей. Однако нельзя считать подобные оценки собственно «историографическими» .

Интересную и неоднозначную оценку научных полемик, связанных со «скептиками», высказал А. Г. Кузьмин. Согласившись с тем, что они, побуждая других ученых к более серьезным исследованиям, приносили науке пользу, историк учитывал и причиненный «школой» вред. Поскольку, «скептики» «охотно брали на вооружение достижения критического направления, не всегда указывая источник», «разгром их ненаучных представлений поставил под удар и многие важные открытия критического направления». В разряд «скептических заблуждений» попало представление о летописях, как сводах, сомнения в авторстве Нестора и «всякая критика норманнской концепции». «Легковесные наскоки „скептиков“ способствовали и укреплению карамзинского направления в историографии» .

Полемизируя со «скептиками», М. П. Погодин, по мнению А. Г. Кузьмина, «все ближе смыкался с охранительным лагерем». Поскольку и современники, и позднейшие авторы не замечали принципиальной разницы между теорией «скептической школы» и принципами скептического крыла критического направления, то «в результате спор переходил в другую плоскость: говорили в пользу или против скептицизма, как своего рода чрезмерной осторожности ученого, тогда как речь должна идти о соотношении источника и концепции, факта и гипотезы» 107. ^.

Представляется, что такие оценки слишком однозначны. Если сравни.

107 Кузьмин А. Г. Скептическая школа в русской историографии. С. 327. вать теоретические построения «скептической школы» с современными научными установками, можно увидеть массу недостатков и погрешностей. Но если оценивать работы «скептиков» на фоне исторической науки первой половины XIX в., мы увидим их несомненные достоинства и достижения. Конечно, еще В. Н. Татищев писал о необходимости сравнительного подхода при изучении отечественной истории, а И. Н. Болтин и И.-Ф.-Г. Эверс отмечали необходимость поиска закономерностей исторического развития. Но именно «скептическая школа» окончательно утвердила эти положения, сделав их базовыми для дальнейшего развития русской исторической науки.

Сегодня главной ценностью становится поступательное развитие русской исторической науки. В этот процесс внесли значительный вклад и «скептики», и их противники.

Для биографии Михаила Трофимовича, — заметил однажды Н. П. Барсуков, — потребовалось бы труда на несколько книг" 108. Мы надеемся, что наш скромный труд станет посильным вкладом в более развернутую оценку исторических взглядов этой неординарной личности и его учеников-последователей, составляющих «скептическую школу» .

108 Барсуков Н. П. Михаил Трофимович Каченовский, профессор Московского университета. Род. В Харькове 1-го ноября 1775 г., t в Москве 19 апреля 1842 г. [Послужной список] // Русская Старина. 1889. № 10. С. 199.