Формирование концепции истории феодальной России: историческая наука в контексте политики и идеологии: 1930-1950-е гг

В начале XXI в. естественна и закономерна пофебность осмыслить научное наследие предыдущею столетия, особенно советского периода, — весьма драматичного и непростого времени для исюрической науки. Оно было отмечено творчеством ряда выдающихся ученых. В то время, в частности в 1930;1950;е гг., публиковались комплексы ценных ис[очников, были созданы и многочисленные монографические pa6oibi и обобщающие труды. Го1да же были созданы теоретико-концептуальные основы пауки, которые до сих пор оказываюi влияние как на исследование, так и на преподавание ок’чественной истории. Вместе с [ем именно в советский период историки испытывали сильнейшее ноли1Ико-идеоло1 ическое давление со стороны власIи, что сказывалось па их научных трудах. В это время учёные были подвергнуты репрессиям, а позже те, кто остался в живых, были изолированы oi зарубежных коллег, лишены возможноеIи заниматься некоюрыми темами из о1ечественною прошлою, порой их труды были обречены на обучение oi опубликования.

Из всех возможных аспектов 1емы «Исюрия исторической науки в СССР» в данной работе выбран тлавным образом аспект внешних связей исторической пауки — влияние власти на исюрика, отношения между ним и партийным юсударс1вом в 1930;е- 1950;е II., проблемы взаимодейс1вия политики, идеоло! ии и историофафии, идейное содержание исюрической науки в СССР. Для pa6oi последнею времени вообще характерно внимание именно к таким темам как «власть и культура», «власть и интеллигенция» в советский период отечеавенной истории. На эти 1емы в нашей стране издакмея сборники исючников и пишутся исследовательские груды1.

Проблема втимоотношепий интеллектуалов и власш в XX в. привлекает внимание и зарубежных историков, особенно iex, кто жил в 1ак называемых странах восшчною блока. В частности, в польской исторической па>ке вызвала дискуссию книга видною учёною Ч. Мадайчика «Клерк или ангажированный интеллектуал? Европейские деятели кулыуры и ученые в мире политики в первой половине XX в.», то свидетельствует об актуальности темы2. Автор исследовал на широком материале жизнь и деятельность Iворцов кулыуры в условиях «далеко идущею политического ангажирования». «Хотя культура и живёт соба венной жизнью, однако в первой половине XX в. она всё более и более сближалась с политикой. В Пвропе зго был период взаимной ненависти между народами, соединения социальных движений с революцией и демократией — период, чаемо называемый эпохой тотальных войн и господства идеологий или временем великой веры в утопии. Это1 феномен не наблюдался ни в предыдущие два сюлетия, ни во вюрой половине XX в.», — писал Мадайчик.

Власть и историк" является актуальной темой и в исюриофафии отечественной истории. «Взаимодействие иаориот рафии, с одной стороны, и идеологи и полшики, с другой, неустранимо, а для исторической науки и ее представителей оптимальное взаимодействие заключается в рациональном осмыслении идеологических и политических „вызовов“, их учёте и критическом мысленном диалоге с ними в ходе исследовательской работы», — писал В В. Сотрип4. Возможности осмысления идеологических и политических «вызовов» и свобода в выборе ответа на них в разных общественно-политических условиях не одинаковы. При анализе этою «ответа», выступающею для исюриотрафа в виде научною наследия, необходимо каждый раз рассматривать условия, в которых приходилось действовать историку. Эго тем более важно по отношению к истории исторической науки в XX в., так как в советский период сложилась своеобразная ситуация во взаимоотношениях историков и власти.

В резулыате Октябрьской революции к власти пришла партия большевиков. В течение первых пяти лет после этого события существовала двойственность политической системы. Правящими органами были, с одной стороны, Советы, с другой, — партийные комитеты. В течение первой половины 1920;х п. властные функции смещались от Советов к партии, партийные комитеты возвышались над Советами, и ко вюрой половине 1920;х гг. партия большевиков перестала быть собственно общественно-политической организацией. Партийный аппарат стал структурой властивозникло партийное государство. Одновременно внутри партии шел процесс централизации власiи, се концентрации в руках узкою Kpyia лиц и главным образом в руках И.В.Сталина5.

Советы сохранялись при этом как некая традиционная система, не игравшая значительной роли. Уже с середины 1920;х ir. в соответствии с решением Политбюро Центрального Комитета партии oi 25 октября 1925 i. партийные решения проводились в «советском порядке», ю есть оформлялись как юсударсмвенные. К 1930;м п. мехамиш партийного государства был уже сложившейся, испытанной, традиционной для российского общества, простой системой, не связанной ни законами, ни контролем общеава. «Это была просюта, харак1срная для иерархически выстроенных структуршп „пирамиды“. 1 ог, кто находился на вершине, распоряжался всем и властвовал над всеми», — вполне справедливо писала И.В.Павлова6. С 1930;х гг. историческая наука по сути дела была полное 1ью поаавлена на службу поли гике. Как и вся духовная культура, наука была подвергнута отсударавлснию: её макпиалышя база (архивы, библио1еки, гипофафии и пр.), каналы распросфанения истрических знаний, система подюювки кадров всецело содержались за сче] юсударс1ва и были подчинены нартийно-юсударавенному контролю. Поэтому нельзя понять развижя иеюрической науки в СССР, не выяснив иаории взаимоотношений «людей науки» и «людей власти», как называл iepoeB ной драмы Н. В. Тарле. гЭти отношения были определяющими для идейною содержания науки, её теорешко-копценгуальпых основ, темажки исследований и популяризации выводов пауки в разнообразных формах — от школьных учебников истории и художественных произведений па исюрические 1емы до трудов, публиковавшихся под фифом Академии наук.

Для определения ценной и научною наследия и особенностей развития научной мысли в СССР очень важно вникнуть (насколько это возможно) в психологию людей, добывавших исторические знания. Диктат власiи преломлялся через восприятие конкретных личностей. Этот диктат должны были выполнять живые люди, а не бездушные манекены. Они не могли совершенно одинаково реагировать на «социальный заказ», сформулированный носителями власi и. У каждою из них были свой жизненный и профессиональный опыт, свои вз1ляды на эту власть, своё понимание «социальною заказа», собственные творческие планы и инициатива в области профессиональных занятий. Важно попя1Ь, как эю всё переплеталось в живой действительности и с точки зрения процесса pa6oibi, жизни в науке и с ючки зрения резулыагов дея1ельноаи.

Исследования, так или иначе освещавшие избранную тему, развивались как в отечеавенпой науке, так и в зарубежной. До последнею времени они не оказывали влияния дру| на друга. По пому их приходится рассматривать отдельно.

В Советском Союзе такие рабош накапливались с 1930;х гг. Ясно, чго до 1990;х п. это была литераiypa апологическою содержания по отношению к дейавиям власти. Благотворность ведущей и направляющей роли коммуписшческой парши для иеюрической науки не подвер1алась сомнению. Исключением в данном случае (после.

1956 г.) была лишь оговорка о влиянии на историков культа личности Сталина. После начала 1990;х гг., когда коммунистическая партия потеряла прежнее, тсподавующее, положение, появились исследования, в которых авюры стремились по-новому подойти к анализу предмета. Таким образом, в отечественной литературе можно вычленить два периода изучения темы с разными подходами, соображениями и оценками. В предлагаемом историотрафическом обзоре исследованы лишь основные линии в изучении темы. Отдельные историографические жскурсы, посвященные частным сюжетам, включены в основной текст работы.

Осмысление темы «историк и власть» в 1930;х — 1950;х гг. началось еще в 1930;х гг. Возрождение исторического образования в начальной и средней школе, отмеченное появлением принципиально важных партийном осударст венных директивных документов, позже критика воззрений М. Н. Покровского рождали в восприятии исюриков представление о новом периоде в истории их науки. Современникам событий было совершенно ясно, что инициативной силой, коюрая начала новую полосу в деятельности историков, было партийно-государственное руководство страны, персонифицированное в личности Сталина. В центре их внимания были постановление ЦК партии и Совета Народных комиссаров СССР от 15 мая 1934 г., а также «Замечания» Сталина, Жданова и Кирова на конспект (правильно — проспект) учебника по истории.

СССР '. В статье «За большевистское преподавание истории» А. М. Панкрагова обратила внимание на ю, чю «в целом ряде cipan проведена школьная реформа, направленная к усилению правительственного контроля над постановкой о преподавания и программами по иеюрии». 1'аким образом, Папкраюва вписывала постановления партии и правительства 1934 i. в общеевропейское кулыурное движение, направленное к развитию историческою образования. Все постановления по поводу преподавания истории Папкраюва связывала с именем Сталина, что на долтие годы стало традицией для историков. Главная задача исюриков, по мнению Панкраювой, заключалась в том, чтобы показать, что «всё чсторическое развитие дооюябрьской России должно привести к обоснованию неизбежности и закономерности пролетарской революции» 9.

Замечания" Сталина, Жданова и Кирова на протяжении 1930;1950;х ir. воспринимались как важнейший документ, направляющий научную работу историков. Не подвергалось сомнению не только его положительное воздействие на историков, но I 9 и не аавился вопрос об уаареванни положений, выдвинутых в эюм директивном документ. Он имел как бы непреходящее значение. Даже то1да, когда было опубликовано содержавшее новые, более актуальные идеи постановление правшельственного жюри конкурса на лучший учебник по иаории СССР, тем не менее особым вниманием продолжали пользоваться «Замечания» гроих вождей. Интересно, чю эта фадиция действуе! и в современных условиях. Современники событийкомментаторы Э1их «Замечаний» — пе оаапавливались специально на вопросе об объективных причинах принятия эюю документа. В их восприятии ею рождение было вызвано лишь неблагополучным положением в исторической пауке, которое партия решила исправшь, выполняя свою роль ведущей силы cobcickoto общества.

В восторженном тоне директивные документы партии, направленные историкам, освещала А. М. Панкраюва в юбилейном сборнике счатей «Двадца1ь пя1ь лет исторической науке в СССР» 10. Наиболее подробно она остановилась на «Замечаниях по поводу конспекюв учебников» С1алина, Жданова и Кирова, обходя молчанием постановление правительешеппого жюри 1937 г. В «Замечаниях» она увидела исчерпывающие методоло1 ические указания" историкам п. Выход в свет «Краткого курса» истории партии Панкратова охараюеризовала как «настоящий праздник для.

12 всею исторического фронта" .

Высокая оценка партийных докумешов, адресованных исюрикам, долго сохранялась в научной ли1ературе без прежнею восторженного отношения к спущенным сверху диреюттвам. Теперь уже вполне академично юворилось о том, что они имели «большое методоло1 ическое и практическое значение для развишя советской исторической пауки» 13.

В 1982 г. вышел в све1 первый обобщающий труд по истории исторической науки в советский период. Это был учебник «Исюриография истории СССР. Эпоха социализма», созданный коллективом историков. Иекоюрое в^емя эта учебная книга была едина вепным обобщающим трудом по советской историофафии 01ечествепн0й истории. Авюры объясняли обращение партийно-государственной элиты к исторической науке и историческому образованию в 1930;х гг. одним обстоятельствомзавершением посфоения социализма. Для постепенного перехода к коммунизму «необходим был дальнейший poci коммуниаической созна1ельпоети народных масс», отсюда, как писали авторы, проис! екала «необходимое! ь неотложною совершенствования преподавания истории» 14. Они постарались дать более или менее детальный рассказ о подюювке школьною учебника по отечественной истории и в связи с этим осветили шкие партийные документы как «Залечаиия» на проспект учебника и постановление жюри. Однако никакою анализа этих документов в их книге не было. Автр соо1ве1С1вующею раздела Е. А. Луцкий просто пересказал их содержание и оцепил как образец марксистско-ленинского подхода к изучению истории.

В деятельности историков в годы Великой Отечественной войны он и В. А. Муравьев справедливо указали на два периода в pa6oie ученых: 1941 — середина 1943 i., когда основное место в деятельности исюриков заняла военно-пафиошческая работа, и вторую половину 1943;1945 г., когда в результате коренного перелома в ходе войны историки наряду с военно-исюрической рабоюй вновь приступили в интенсивной научио-исследова1ельской деятельности15. Можно оспаривать и уточнять характеристики, данные авторами, по сами периоды определены правильно.

Впервые, хотя и довольно скупо, авторы сказали о том, что во время войны, в 1944 i., в ЦК парши было созвано совещание исюриков. На нём, по словам авюров, «были подверг путы кришке аншмарксиаские ошибки в ряде. pa6oi». В том же апологетическом духе были упомянуты постановления ЦК партии 1944;1945 гг. по вопросам идеологии и сказано о «серьёзных националиаических ошибках», имевших отношение к изучению истории в национальных республиках СССР 16.

Авторы учебника писали о такой задаче историков как «совершенствование общей концепции истории СССР», по какова была эта концепция, — об этом они ничего не говорили. Пё разработке, по их словам, способствовал «ряд дискуссий, но теоретико-методологическим вопросам». Они справедливо уделили особое внимание дискуссии о периодизации истории страны, отметили высказанные в ней ючки зрения и этим ограничили свой анализ материалов ной дискуссии 17.

Таким образом, авторы учебника описали некоюрые важнейшие факты из истории науки, лишь порой доходя до первоначальных ступеней анализа этих фактов. Важнейший из них — общая концепция истории страны — не был не только проанализирован, но даже и представлен читателю.

Через три юда, в 1985 г., вышел в свет пятый юм «Очерков исюрии исторической пауки в СССР», подготовленный сотрудниками институюв Академии Наук СССР. Этот том был посвящен развитию исторической науки, начиная с 1930;х гг. «Очерки» являлись ишвиым обобщающим трудом в облаем и историографии. Написанный выдающимися специалистами, он должен был воплощап, в себе последнее слово пауки.

Рассматривая партийно-государственные документы 1930;х гг., автор соответствующего раздела Л. В. Черспнин без конкретных указаний писал о «серьезных сдвигах в области идеологии и кулыуры», которыми определялось появление них директивных документов. Однако, в чём именно заключались эти сдвиш — он не творил. Идейное содержание докуменюв оаалось без анализа. Черепнин сообщал о нодттвке учебников по истории СССР для начальной, средней и высшей школ. Главный и подлинный смысл создания учебников ускользал от читателя. Дело сводилось к «пересмотру с позиций марксизма-ленинизма iex схем исторического.

1К процесса, коюрые давала буржуазная исюриография" .

Влияние на науку Великой Отечественной войны Черепнин, как и авюры рассмофеннот выше учебника, свёл лишь к изменению темашки работ историковвыдвижению «на передний план тематики военного исюрического прошлого, борьбы русскою и дру| их пародов СССР за независимость в годы вражеских нашествий» |9.

Послевоенные юды были охараетеризованы Черепниным как время «обострения противоречий между империализмом и социализмом», когда «было важно провести чёткое и последова! ельное противопоставление марксистско-ленинских принципов пролетарскою ишериациопализма идеям буржуазною космополитизма и национализма». Все проведённые в 1940;е — 1950;е гг. дискуссии Черепнин оценивал только положи 1ельпо, подчёркивая важные для науки последе 1вия каждой из них и затушёвывая погромный xapaicrep обсуждения киши Н. Л. Рубипштейпа «Русская историография», неблаговидные итоги обсуждения письма М. В. Нечкипой 1951 г. о формуле «наименьшего зла» в применении к оценке присоединения того или иного народа к России, выступления Х. Г. Аджемяна об оценке движения Шамиля. Черепнин иичею не сказал о совещании историков в 1944 г., обойдя лот важный факт в истории науки, а между тем он уже был освещён, хо1я и вкратце, в учебнике для студен1ов.

В целом рассказ Череппииа представлял собою по суш перечень успехов советских исюриков, по форме — описание, содержавшее (не все1да) ie или иные оценки без анализа освещаемых явлений и событий. Возможное ж Череппииа как исюриотрафа были очень отраничены. Сам он, переживший немало передряг, напуганный властью, был очень осторожен и скован в своём мюрчеаве, особенно в области историо1рафии советского периода.

Среди трудов по истории исторической пауки обращает па себя внимание сборник сшей «Развитие исторического образования в СССР», вышедший в 1986 г. 21. Свою сгатыо «Историческая обусловленность постановления CIIK СССР и ЦК ВКП (б) „О преподавании гражданской истрии в школах СССР“ oi 15 мая 1934 юда и главнейшие ша1и партии и правительства по его реализации в довоенное время» И. П. Попов основал исключительно па опубликованных материалах. Объясняя причины появления партийно-государственного документа,^{озрождавшего} историческое образование в стране, Попов, как и Череннин, обращал внимание на построение фундамента социализма в стране. «Дальнейшие успехи социалистического строительства во многом зависели oi коммунистического воспитания советского народа» — писал Попов, а это воспитание, по его мысли, было невозможно без исторического образования. В области международной обстановки авюр указывал на гакое условие как приход к власти в Германии фашисюв, угроза нападения Германии на СССР, чю обостряло необходимость введения патриотического воспитания через преподавание истории22. О других пар 1ИЙпо-государственных документах 1930;х гг. авюр рассказывал кратко, в традиционном апологетическом духе. К сожалению, архивные документы, доступные в ту пору для Попова, не дали возможности серьёзно уючнить ни существовавшие представления о сути партийных директив исюрикам ни о истории взаимоотношений партийных органов и людей науки. Без анализа политической сигуации и отражавшей её идеологии партийного государства Попов не мог объяснить читателю историческую обусловленность названных партийно-юсударственных постановлений. Л этот анализ по условиям времени он не мог провес г и, и, таким образом, поставленная автором цель не была достигнута.

В юм же сборнике была опубликована статья И. П. Олегиной «Журнал «Борьба классов» о путях реализации постановления СНК СССР и ЦК ВКП (б) «О преподавании тражданской исюрии в школах СССР» «. В лой работе на архивном материале восстановлена история создания школьною учебника исюрии СССР, написанною под редакцией А. В. Шестакова. Автору не были известны mhoihc важные источники, но всё же эта работа знаменовала заметное движение вперед в реконструкции важной в политико-идсолотическом отношении картины работы историков в 1930;е гг.

Итак, в фудах по истории исторической науки были сделаны по сути лишь первые шаги в восстановлении истории взаимоотношений историков и власти в 1930;х — 1950;х гг. и в сё анализе. Оценки и освещение событий в трудах историографов не отличались oi оценок современников этих событий ни тлубиной, ни большей осведомленностью. Авторы почти ничею не объясняли, а лишь констатировали факты. Сложилась парадоксальная ситуация. Во всех трудах по историотрафии при освещении творчества юю или иного исюрика 1лавное внимание все1да уделялось его концепции истории страны. А при рассмотрении творчества учёных в советское время о концепции истории СССР практически не творилось ничею. И эт при общем признании концепции главным истриофафическим фактом.

Определённое значение для темы «историк и влааь» имели исследования жизни и деятельноаи историков. Этт жанр в отечественной историофафии заметно развивался с 1970;х гг. Именно в биофафических работах стали накапливаться новые, ранее не известные факты, хотя первые труды, посвященные историкам, работавшим в советский период, заключали в себе немало умолчаний. Так, например, авторы предпочитали ничею не говорить об «Академическом деле», ортапизованном властью в ходе культурной революции, хотя кое-что о нём было известно из личных документов 1ероев биофафических произведений 23. В настоящее время совершенно ясно, что «Академическое дело» было важнейшим, переломным моментм в жизни большой плеяды исюриков — от маститого академика 1 арле до молодого Черепнина, — и без учёта лого события мало что можно объяснить в их жизни в наиболее зрелый и продукт ивный период творчества.

В конце 1980;х п., — в пору назревания нового периода в исориофафии темы, — в связи с демократизацией общественно-политической жиши и ослаблением цензурного гнёта в биофафическую литературу стали проникать факты, коюрые ранее авюры обходили стороной. В общественно-политической литературе, па страницах журналов и 1азет произошёл взрыв интереса к советскому периоду отечественной истории, к личноеIи и деятельности Сталина. Была опубликована запись беседы Сталина с создателями фильма «Иван Грозный» С. Эйзенцлейпом и II.Черкасовым. Содержание этой встречи, в ходе которой Сталин высказал ряд исторических оценок в области отечественной истории, было известно ранее юлько по краткому изложению в мемуарах Черкасова «Записки советскою аюёра» (М., 1953)24. Любопыт ные сведения об отношении Сталина к истории содержали воспоминания К. Симонова «Глазами человека моею поколения», опубликованные сперва в журнале «Знамя», а позже в виде 01 дельной кни1и 25.

В уешых выступлениях («круглые стлы») и в статьях историки операшвно откликались па возможность открыт говорить о юм, что до недавнего времени являлось запретной темой. Конец 1980;х гг. Ю. Л. Поляков определил как время «высшею подъема ишереса к исюрии. Исюрия ааповиюя болевой точкой общественно1 о сознания"26.

До 1991 I. важным мотивом в выступлениях учёных были обвинения Сталина в отступлениях от буквы и духа марксизма, в фальсификации исюрии парши, истории страны в XX в., прошвопоставление Сталина Ленину 21. Характерны были следующие высказывания: «Глубочайшими ошибками Сталина в обласш исторической науки. являются: во-первых, умаление роли В. И. Ленина, народных масс и парши в строительаве новой жизни, превознесение своей личиосшво-вторых, распространение иемарксиаскою подхода к изучению общейвеппою процесса, субъективизм и произвол в оценке исюрических событий и дея1елейв-третьих, создание обстановки администрирования, недобросовестной кришки в научных коллективах, приклеивание различных ярлыков тем, кто имел своё мнение». В такого рода суждениях явно проаупал характерный для советской паршйной печаш стиль мышления. Вместе с тем в них справедливо подчёркивалось ю, что Сталин сделал из исторической науки служанку полишки и пропа1аиды, способствовал мифологизированию исюрии. В новых условиях можно было в полный голос сказать о многих ранее неизвестных фа (сгах из истории взаимоотношений между историками и властью, в частносш, об «Академическом деле» и о запу1 аппости учёных, прошедших через Hei о30.

В 1988 г. вышла в свет книга А. С. Барсепкова «Советская историческая [тука в послевоенные юды (1945;1955)» (М.:МГУ). Написанная в апологетическом духе, она мало офажала веяния времени — новые возможности, oi крывшиеся для иселедова1ельской работы. Во многом это объяснялось предметом изучения: автор занимался юлько разработкой изучения исюрии советского общества. Он обратил значительное внимание на идеоло1 ический фактор, под влиянием коюрого находились историки, oi метил перестройку работы всех гуманитарных центров в изучаемый им период, привлёк к изучению неиспользованные рапсе архивные исючники. Однако позиция исследователя обесценивала ею труд. Он не содержал никаких новых объяснений положения в науке, полностью воспроизводя оценки и подходы, официально признанные в паржйиой печати в 1940;х- 1950;х п.

В 1991 I. была опубликована монография Г. Д. Бурдея «Историк и война», посвященная разным направлениям в работе исюриков в юды Великой Отечеавенной войны, рашым подвигам исюриков, отношению Сталина к исторической науке. В работе, основанной на широком архивном поиске, авюр 01крыл читателям новые факты, например, о совещании историков в ЦК партии в 1944 г., о жизни и деятельности большого числа исюриков, о взаимоо! ношениях Тарле и Фалина, о состоянии общественного сознания. Однако в этой книге было и много традиционного, характерною для мышления историка советской поры. Взяв актуальную в политико-воспитательном отношении 1ему и 01рапичившись хроиоло! ическими рамками войны, автор не принял во внимание предшесгвующего десятилетия — 1930;х гг. — с ею идейными тенденциями, которые во время войны получили развитие (культ исюрических героев, сильною централизованного гоеударава и пр.). Это ослабило объяснительные возможносш, которыми располагал историк. В ею кнше описание преобладает над анализом. Бурдей не заметил идеологического поворота, произошедшего в связи с коренным переломом в ходе войны и повлиявшею на работу исюриков, не ображл внимания на директивные докумснш 1944;1945 гг., касавшиеся изучения и пропаганды истории.

Наряду с Э1 ими широкими, но содержанию работами немаловажное значение имела аагья М. В. Нечкиной «Вопрос о М. П. Покровском в постановлениях партии и правительства 1934;1938 ir. о преподавании истории и исюрической науке», написанная ещё в 1960;х i г., а опубликованная юлько в 1990;м 31. Работа носила источниковедческий характер. Нечкина впервые в 01ечес1 венной науке дала анализ некоторых пар1ийпо-прави1ельствеиных докуметов, посвященных исторической пауке: информационною сообщения «В СНК Союза ССР и ЦК ВКП (б)», поааповления жюри конкурса па лучший учебник по истории СССР для 3−4 классов 1937 г. Гаким образом, Нечкина заложила традицию анализа этих иаочников, коюрые до тех пор только пересказывались исюриками. Позиция историка была очень осюрожной. В частности, Нечкина не осмелилась сказать о юм, чю в один ряд с этими документами должна быть поставлена и так же проанализирована ста! ья Бухарина о.

Покровском: имя Бухарина было как бы под запреюм. И без эюго статью не осмелились напечатать в своё время.

Итак, наряду с открытием новых фактов, с более тлубоким анализом источников, с постепенно возраставшей свободой научного нюрчества в исторических исследованиях, опубликованных в СССР, действовала сильная инерция, традиционализм в мышлении исследователей.

С конца 1989;начала 1990 г. в исторической науке всё более меняется, и весьма заметно, психологический настрой ученых, усилилась критика Ленина и ленинизма, Октябрьской революции, социалистическою выбора32. Вместе с этой тенденцией действовала и друтая — апологетическая по отношению к прошлому, в частности к прошлому исторической науки в советский период истории 33.

В 1987 г. в Париже была опубликована киша Я. С. Лурье о его о те — исюрике античной и С. Я. Лурье. Автор скрылся под псевдонимом, в качестве которого взял имя своей родственницы Б.Я.Копрживы-Лурье34. Гл>бокий исследователь отечественною средневековья, интересовавшийся в то же время и исюрией советского общества, сын историка, бывшею не все1да в ладу с властью, Лурье более независимо, чем многие его современники, moi оценить путь, пройденный отечественной исторической наукой в XX веке. Ню собственная непростая судьба также способствовала избавлению от иллюзий, характерных для сознания ею современников 35. В книге, коюрую он опубликовал не в СССР, а за рубежом, он был тем более свободен oi традиционных воззрений. В этом не совсем обычном по жанру произведении автр выступает ишвным образом как исследователь и лишь отчасти как мемуарист. Как справедливо писала И. Е. Ганелина, в его кни1 е «речь идёт о жизни не юлько о та, по и целого поколения интеллигенции, родившегося в России в конце прошлой) (XIX — А.Д.) века». Лурье показал обстановку, в которой жили и работали историки. Он дал характеристику марксизму советскою образца — «официальному марксишу», — отмежевав его от учения Маркса (сам он считал себя марксистом в подлинном смысле эюю слова): «Прежде всего, важнейшей чертой ею (официальною марксизма — А.Д.) была воинствующая партийность, представление о том, чю всякая паука, не только гуманитарная, но и естественная — классова. В марксизме прежде всею ценили не материализм, а диалектику — единство противоположностей, „отрицание отрицания“, „скачок из царства необходимости в царство свободы“. Диалектика настойчиво противопоставлялась формальной ло1 икс, особенно в тех случаях, ко1да последняя (как, например, в вопросе о достаючпом развиши производительных сил, необходимом для революции) становилась на пуш политической практики» 37. Автор положил начало исследованию истории создания 1еории социально-экономических формаций, на которых базировалась официальная исюрическая наука в СССР. Он образно сформулировал и на фактах обосновал подход к пониманию обстановки в науке в 1930;е гг. — «Апокалипсис и Афины». «Рамки были установлены, но самоё их существование ограничивало дальнейшие опыты чистою теоретизирования и открывалась возможность заняшй конкретными вопросами. Убогий социоло1изм 20-х юдов, изгонявший из истории конкретных лиц — королей, полководцев и юсударствеиных деятелей — был признан устаревшимв истории можно было находить не только классовую борьбу, по и политические и даже национальные конфликтывместе с тем, великорусский национализм ещё не обрёл достаточной силы (хотя появлялись уже книжки о Суворове и Кутузове)» — писал Лурье39.

Лурье объективно и довольно подробно осветил духовную атмосферу в науке 1930;х — 1950;х п., взаимоотношения внутри круга ленишрадских исюриков в 1920;х- 1950;х гг., а также их отношения с властью. Пго книга — интереснейший памятник самопознания исторической науки. 3toi труд, поступивший лишь в центральные библиотеки СССР, но не в книюгорювую сеть на первых порах не мог оказать заметною воздействия на ход исследований отечественных историков из-за своей малодоступности, однако с течением времени стал всё больше использоваться отечественными историками.

Близка, но идейным позициям к работе Лурье была другая книга, написанная В. Б. Кобрипым и вышедшая в 1992 г., — «Кому 1Ы опасен, историк?». Она вобрала в себя ряд опубликованных ранее сштей этого автора. Написанная в живой, публицистической манере книга не претендовала па открытие новых источников, детальный анализ освещавшихся в ней проблем работы историков в советский период. Значение её было в другом: она резко меняла прежние взтляды и оценки ряда фактов в истории пауки. В ней Кобрин, в частности, обратился к ситуации в науке в 1930;е гг., к отношениям историка и власти. Автор по-иному, чем это было принято, осветил директивные документы, адресованные историкам. «Наука не может нормально жить по приказу, — писал Кобрин. — Как можно наукой р у к о в о д и т ь? Но власть мечтала, чтобы ученый, писатель, художник были именно флюгерами» 40.

Коснувшись постановления Совнаркома СССР и ЦК партии 1936 г. и опубликованных в том же юду «Замечаний» Сталина, Жданова и Кирова на проспект учебника истории, Кобрин писал: «В этих текстах обращает па себя внимание не юлько ю, что здесь впервые в обрытой печати были осуждены взгляды Покровскою. Буквально каждое слово, каждое выражение этого постановления — яркое свидетельство юго, какие представления о роли исюрика сущес1вовали у власть имущих. Из постановления следует, что именно наршя, а ючпее — Политбюро, определяет, какие воззрения на сущность феодализма и на восстание декабристов, на Киевскую Русь и на Смутное время являются научными, а какие — антинаучными. .Подтекст ещё интереснее. Партия заблуждения историков «вскрывает»: они, следовательно, либо сами не понимают, что пишут, а лидеры 01крываю1 им глаза, либо тща1ельно маскируют своё ашиленинское иутро. Заняты же историки не исследованиями., a icm, чю создают «определения» и, главное, «установки» «41.

В качестве типичных фит-ур историков, отзывавшихся на партийные директивы, Кобрин характеризовал A.M.Панкратову, М. В. Нечкину и особенно Б. Д. Грекова. Он же обобщённо обрисовал положение и психологический настрой iex историков, коюрые прошли через «Академическое дело». Автор сказал, хо! я и немного, о тех дея1елях парши, которые руководили наукой — Е. МЛрославском и Л.М.Ка1аповиче. Таким обраюм, исюрик поставил вопросы о необходимости рассматривать не только личность и воззрения па историю Сталина, по и учитывать роль друтих людей в деле партийного руководства историками, понять положение историков, в адрес которых посылались директивы. Поворот в отношении к истории и историкам, происшедший в 1930;е гг., Кобрин объяснил изменением в идеологии партии — «от мессианства („мировая революция“) к имперскоеIи („великий русский парод“)». «Такая смена вех была вызвана несколькими причинами, — писал Кобрин. — Сыграло, несомненно, определённую роль стремление Сталина накануне войны в условиях, кот да стало ясно, что мировая революция не сосюшся, избрать в качестве объединяющей парод идеи патриотизм, а не мессианство. Для Сталина же не менее существенной была ставка на установление преемственности между царской Россией и своим режимом. Ему импонировали и самодержавие, и, особенно, наивный монархизм масс, обожествление государя» 42.

По суги дела Кобрин поставил в своей книге основные вопросы и указал на важные стропы в геме «историк и влааь» (причины поворота в политике по ошошепию к исюрической науке, восприятие властью историка, внутренний облик преде 1авителей власти, смысл их указаний, тека и под1екст партийных директив и пр.) и дал ценные соображения ошосителыю понимания эшх вопросов. Работа Кобрина была основана па очень небольшом количестве опубликованных документов и собственных воспоминаниях истрика. Она представляла собой не исследование, а скорее размышление над ограниченным кругом фактов. Верная интуиция, интересные прозрения автора не восполняли отсутствия обстоятельною анализа сохранившихся исючников. Высказанные соображения и объяснения нуждались в уточнении и дополнении — в проверке архивом, в наполнении эмпирическим материалом. Но во всяком случае труд Кобрина был знаменателен для своего времени. Он показывал возросшую степень свободы исследователя, освобождение oi тех традиций в мышлении исюрика, которые юсподствовали в советский период отечественной исюрии.

1990;е и последовавшие годы были оiмечены рядом публикаций неизвестных до тех пор исючников, без коюрых было бы немыслимо изучение темы «исюрик и власть"43.

С начала 1990;х п. начался новый этап oi разрушенности старого и несоздатшости новою к развёртыванию позитивной работы на основе плюрализма44.

Попыткой дать новый взтляд на путь, пройденный наукой в советский период её исюрии была работа Ю. Н. Афанасьева «Феномен советской исюриографии», опубликованная в книге «Советская историография» в 1996 г. Значительное внимание Афанасьев посвятил рассмотрению положению историка в советской науке. Он отмечал: «За десятилетия всесюроннею, по существу, тотального воздействия партии на историческую науку в ходе «партийного руководства» ею сформировался определённый ihii историка, научившеюся понимать это руководство как нечю естественное и само собой разумеющееся. Более тою, сложился ihii активного исюрика-пар1ийца, жаждущего данного руководства и чувствовавшего себя крайне дискомфортно без пего"45.

Таким образом, авюр вновь возвратил читателей к важному вопросу о типах историков, коюрые создавала советская система. «Партии и советскому государству требовались историки, для коюрых политическая целесообразность была критерием, бесспорно, более значимым, чем историческая правда» 16. Афанасьев отметил, что истрики «принимали условия игры, котрые им навязывались 47. Он же счшал, чю 1ипичный историк был «искренне убеждён в необходимости самоотверженного служения «интересам партии» «48. Афанасьев попытался на основе личных жизненных наблюдений проникнут в тему, которая была сложнее, чем) то ему казалось. Во всяком случае он ясно выразил потребность исторической науки попять внутренний облик и психоло1 ический настрой исюриков, живших в сове1Ское время.

Афанасьев обратил внимание чиштелей на вовлечение в научную жизнь партийных органов и, в частности, органов государс1 венной безопасности. «Советскую историографию как своеобразный исюрический феномен характеризуют сращивание с политикой и идеологией и превращение в органическую часть тоталитарной системы», -такова была мавная мысль Афанасьева, — это «особый научно-политический феномен, гармонично вписанный в систему тоюпитарного юсударства и приспособленный к обслуживанию ею идейно-политических потребностей"49. Сама по себе эта концептуальная идея, пронизывающая всё содержание статьи Афанасьева, отражающаяся и в других его работах, не несёт в себе чсго-ю оригинальною, па интуитивном уровне она очевидна для людей, живших в СССР. Статья Афанасьева приводи! чита! еля к выводу о юм, чю в работе историков советской эпохи шпорировались критерии научности, преобладали цшагпичество, схематизм, фальсификации. Иными словами, исюрия в сове1ских условиях наукой не была.

Концептуальные построения Афанасьева опирались на ювольпо узкий круг источников, собственные наблюдения авюра и интуицию историка, жизненный опыт автора. Последнее обсюятельаво привело к тому, чю не всё из сказанного Афанасьевым можно принять без серьёзных поправок и дополнений. Несомненно, что Афанасьев офазил тенденцию, важную, юсподавовавшую в науке в советский период, по она не была единственной. Кроме тою, следуя логике автора, придётся признак, что за совеюкий период развишя иеюрической пауки пичею ценного не было создано, а ведь совершенно очевидно, что в условиях советскою общества разные обласш исторической науки (и историки, в них работавшие) были подвергнуты идеологизации, политизации и паршйному кошролю далеко не в одинаковой степени. Одно дело — исследование истории XX в., особенно исюрии большевиаской партии, другое — решение частых вопросов из исюрии опалённых эпох.

В 1997 г. Институт истории РАН выпустил коллективную монографию (фактическисборник очерков) «Историческая наука России в XX веке». Он состоял из двух частей. В первой были помещены работы, обрисовывавшие развише науки в те или иные десятилетия, различные явления и эпизоды в истории науки. Во вюрую часть вошли био! рафии, творческие портреты отдельных историков, специалистов по отечественной истории. «В переоценке важнейших проблем и событий, в подходе к созданию обновлённой концепции и меюдоло1ИИ изучения исюриотрафического материала авюры видят свою главную задачу, — писала ответственный редактор книги Г. Д. Алексеева. — Радикальные изменения возможны только па пути отказа oi устаревших позиций и фальсифицированных представлений о науке XX века, сохранения в то же время всею ценною и перспективною, что было создано в прошлом коллективными усилиями исюриков и историографов в изучении России» 50. Алексеева указывала на повышенное внимание авюров к личностям историков и снова (вслед за Афанасьевым) ставила задачу «воссоздать ют тип историка, который сложился и эволюционировал в советское время под влиянием условиг и других факторов, диктовавших науке и историкам определённый тип творческой деятельности, поведения, влияния на науку"51.

В своей статье «Октябрьская революция и исюрическая наука» Алексеева попьпалась осветить большевистскую идеологию после Октябрьской революции, но кроме описания коммунистической идеи не CMOiJia дать читателю ничею. В её характеристике сосюяния науки и её деятелей в 1920;х гг. прослеживается тенденция к идеализации этой поры в жизни историков, жёсткое разграничение ситуации в науке в 1920;х и в 1930;х гг., когда «произошли существенные изменения и в характере руководства наукой и в 1ипе поведения учёных, чю не моию не проявиться в процессе развития науки, которая стала существовать по иным законам, удовлетворяя иные, уже изменённые потребности общества, государственных и партийных структур, политических деятелей 1ипа Ка1ановича и Суслова"52.

Не споря о существовании различий между обстановкой в 1920;х и 1930;х гг., следует указать на существовавшую преемственность между ними в господстве партийною аппарата, всё более подчинявшею себе разные сюроны общественной жизни, в идсолoiии, в борьбе прошв «антимарксистских» воззрений, в стремлении подчинить историческую науку политике и пр., о чём Алексеева ничею не сказала.

Принять положиIсльную оценку состояния науки в 1920;х гг. мешают также сведения о совершенно жалком, буквально тра1ическом положении историков «старой школы» в это время.

Наиболее интересной и тесно связанной с темой настоящей pa6oibi в дайной книге является С1ап. я С. В. Консташинова «Дореволюционная история России в идеологи ВКП (б) 30-х п.». Авгор правильно понял важную идеоло1 ическую роль, коюрую сыграл ма1ериал по дореволюционной, игавным образом средневековой, истории страны в политико-идеологической дея1ельиости наршйной элиты в 1930;е и более поздние годы. Константинов проследил поаеиепный о! ход Сталина от доктрины мировой революции, что, по верному определению автора, было важнейшей (хо1я и не непосредственной, как казалось Константинову) предпосылкой изменений его воззрений па отечественную иаорию. Нужно признать, чю картина эволюции идеологической эволюции партии в его pa6oie оказалась упрощённой. Он проследил отдельные) Пизоды, связанные с подюювкой новою школьного учебника и справедливо связал 3iy работу с изменениями в идеоло1 ических требованиях, предъявляемых к исюрикам. Груд Константинова свидетельствовал о том, чю наступило время, когда можно было судьбу исюрической науки объяснять с помощью эволюции большевистской идеологи.

В целом pa6oia Константинова несёт на себе едва уловимый, но настойчиво создаваемый авюром налёт идеализации деятельности Сталина, положения историков и их отношений с властью. Так, он рассказывает о том, чю в 1930;е гг. вернулись к работе пострадавшие oi репрессий историки. «Сам Сталин принимал меры к тому, чтобы оградить ещё недавно юиимых исюриков от всевозможных нападок». В доказательство Константинов приводит защиту Сталиным 1'арле в ту пору, когда критика обрушилась на историка в связи с опубликованием сю книги «Наполеон"53. Как будю не Сталиным была инспирирована эта критика, как будто и позже он не шрал с Тарле, то запутивая его, то как бы защищая. Далее автор писал: «В 30-е гг. формируется и успешно работает мощная >лита учёных-историков, ядро которых составили профессионалы с дореволюционным историческим образованием. При эюм руководство ВКП (б) и прежде всего лично Сталин в конце 30-х и особенно в 40-е гг. не юлько внимательно прислушивались к пожеланиям историков дореволюционной школы, но и щедро поощряли их труды и не преследовали их за взтляды, расходившиеся с официальными марксистскими фасовками истории России» 54. Достаточно напомнить о постоянном сфахс, в ко юром жили учёные, особенно находившиеся на вершине науки, то есп> в поле зрения власти, о судьбе Л. В. Череппина и Б. А. Романова в 1930;е гг., о юнениях на С. Б. Веселовского в 1940;е, послевоенную кампанию борьбы с «космополитами», жертвами которой были и исюрики, чюбы эта благополучная картина, которая рисуется авюру, резко потускнела и приобрела совершенно друюй вид.

Био1 рафии исюриков, помещённые во вюрой част киши, представляя собою интересные работы, всё же не отвечают со всей ясностью на поставленный в предисловии к кише вопрос о шие историка, типе творческой деятельности, поведения, влияния на науку.

Немаловажное значение для изучения 1емы имеют исюриофафические статьи Р. Ш. Гапелина 55. Автор выдвинул важное положение о том, что политика, которую проводил Сталин по отношению к исторической науке совпадала с её собственными интересами56. Эта мысль значительно корректировала представления тех историков, коюрые писали о расцвете исторической пауки с 1930;х гг.: Сталин, выражая потребности власIи, имел в виду не интересы исторической науки, а свои интересыи, добавим к сказанному Ганелиным, их совпадение имело свои пределы, за которыми начинались репрессивные меры проiив историков. Ганелин отметил важнейшие (хотя и не все) шаги Сталина, но претворению в жизнь «причудливой смеси патриотизма с марксизмом». В частноеш, проведение этой линии Гапелин справедливо усматривал в обсуждении доклада Нечкиной в 1941 г. ив ходе совещания историков в ЦК партии в 1944 г. 57.

Кроме работ общего, концептуального содержания 1990;е — начало 2000;х гг. отмечены появлением исследований жизни и деятельности ряда историков 58. В этих работах были собраны новые фаюы и представлены размышления авторов, которые подводили к обобщению, типизации личностей исюриков советской эпохи. То ecib постепенно складывались условия для более 1лубокою ответа на вопросы о сформировавшемся под влиянием власти 1ипе личности исюрика, поставленные Кобриным, Афанасьевым, Алексеевой. В биофафических исследованиях авюры высказали важные соображения об эпохе, условиях работы их iepoeB. Острое возражение в печати вызвала мысль В. С. Брачева о том, что не власть в лице Политбюро.

ЦК парI ии, а историки-марксисты во ишве с М. П. Покровским инициировали «Академическое дело» 59.

Пониманию того, чю происходило между властью и наукой способствует ряд pa6oi, вышедших в 1990;е — 2000;е гг.60.

К 2001 I. oi носи I ся вторая (после первой, сделанной Афанасьевым) попытка ярко выраженною концептуальною осмысления феномена советской исюриографии. Она была сделана авюрами учебного пособия «Введение в историо1рафию отечественной истории XX века» С. П. Бычковым и В.П.Корзун61. Одна из глав этою пособия посвящена названному феномену. Обрисовывая свою позицию, авторы писали: «Постепенно становится достоянием гтрошлою взтляд конца 1980;пачала 1990 гг., во мпоюм имевший идеологизированную политическую цель ликвидации тоталитарною, коммунистическою государства, рассматривавший семьдесят лет существования советской власти как процесс упадка российской юсударетвенности, колоссальный минус в истории. В историографии, i.e. истории исторической пауки советского периода, поаепенно обозначаться те же тенденции». С этим 1езисом можно вполне согласиться. Как же реализовали авторы задачу более объективного, взвешенного подхода к исторической пауке советскою периода? Бычков и Корзуп охарактеризовали различные черты советской науки. Споря и отчасми соглашаясь с Афанасьевым, авторы отметили, чю в наибольшей счеиепи вмошировапа в П0лигик0-иде0л01ические отношения советскою общества была ia часть исюриков, которые занимались изучением истории партии. Другая чааь («общегражданское направление», как назвали её авторы) — исюрики, которые «находились под сильным влиянием идеологии и установок иаржйпо-историческою направления, сохранив основные ценности науки, источниковую базу, методику историческою исследования»" 63. Авторы отметили основные бесспорные черты, свойственные исторической пауке в советский период её жизни, в частности, точно заметили, чю «сила внешнею влияния (па науку — А.Д.) была па порядок сильнее, чем 1ендеиции внутри пауки». Практически со всеми утверждениями авторов можно со1ласиться — они представляются очевидными, — и всё же читателя не покидает некоторое чувство неудовлетворённости, так как он понимает, чю действительность была бо1аче, чем это рисуется названным исследователям, что их категорическим утверждениям и жёстким формулировкам недостаёт оговорок и объяснений. Источник этой неудовлетворённости заключён в юм, что авторам не хватает осведомленное! и в обласш эмиирнчсских сведений. Как и Афанасьев, они своим обобщением опередили изучение конкретного ма1ериала. В частной и, они оперируют поня1ием «идеология», а какая была в советском общее те идеолошя, какие, собавенно, идеи ее составляли — об лом никю из указанных исюрио1рафов почш ничего не знает. Важная мысль, высказанная в jiHTcpaiypc, о том, то интересы власти с её идеоло1ией совпадали в чём-то с ишересами исторической науки, не попала в их поле зрения. А без эюю важного тезиса нельзя объяснить возрождения исторической науки в 1930;х гг., её взаимоотношений с влааыо. Ясно, что состояние концептуальною объяснения феномена советской исюриографии ставит в повеаку дня исследование шпирическою материала.

Параллельно с историческими исследованиями в СССР и России изучение разных с юрой темы шло за рубежом. Исюрию разработки важных для насюящей рабош тем иностранными специалиаами можно разделить на два периода — приблизительно с 1930;х ir. по конец 1980;х — начало 1990;х и с последней хронологической грани до насюящего времени. Первый период можно было бы назвать временем первоначального освоения 1емы. В ie юды исследова1ели рабо1али в офыве от российских архивов, опирались исключшельно па печашые источники. Эти историки часто слабо и порой неверно представляли себе условия жизни в ней iepoeB их произведений, чю сказывалось па их наблюдениях и выводах. В их работах субъективизм в истолкованиях и построениях являлся отражением «холодной войны», сильной зависимости авторов от политической ситуации, в которой они работали. Исключением являлись труды исюриков, эмжрировавших из страны. В их трудах исследование сочеталось с мемуарами.

С конца 1980;х — начала 1990;х гг. западные исследователи стали пользоваться возможностью работать в российских архивохранилищах, открывая там нередко и такие материалы, которые были до тех пор неведомы отечеавенпым специалистам. Для этого времени характерны значительные по объёму работы, более глубокий анализ исючников, детальное изучение вопросов истории исюрической науки в СССР. Появляются совместные груды российских и зарубежных исследова1елей, и ia и другая ipynna исюриков публикует свои труды за пределами своей родины. Нарастает взаимодействие в их деятельности, возникла лучшая осведомлённость о результатах рабош отечес! венных и зарубежных историков. I.

Русские эмигранты-историки дали несколько pa6oi, в коюрых с юй или иной степенью подробности осветили нуi ь исторической науки в советский период и её взаимоотношения с власшо. Определённые фадиции в исследовании исторической пауки в советский период были заложены в трудах П. Н. Милюкова. В своих статьях он показал зависимость науки в СССР от диктата власти, причем результаты этою диктата рисовались ему юлько в драматических, порой трагедийных тиах (основа для таких суждений — судьба С.Ф.Плаюпова)64. Именно) тот аспект — «наука и власть» оказался если не преобладающим, ю очень важным для исюриографов, работавших на Западе. Причём в центре их внимания находился ют поворот, который был проделан в начале 1930;х гг. в политике власти по отношению к преподаванию истории в школе и к исторической науке65.

Словосочетание «Operation rewrite» (операция переписывания) стали шпичным словосочетанием для западных исследователей при осмыслении ими деятельности историков СССР при тех или иных поворотов в поли гике коммунистической партии и основанием для занижения резулыаюв работы отечественных исследователей 66.

Для понимания судьбы исторической науки в СССР имело значение исследование эволюции партийно-государственной идеологии в 1930;е гг. Сперва на эту эволюцию обратили пристальное внимание российские шиграшы 67. Псгже её рассмотрением о занялись немецкие специалисты .

После Второй мировой войны интерес западных исследователей к теме, как и вообще в разным сторонам жизни СССР, вырос. Па Западе оказались эмшранты второй волны, коюрые во время войны покинули СССР. В послевоенные годы Западная Германия, США и Ашлия были странами, где наиболее плодотворно работали историки, исследовавшие судьбу исторической пауки в условиях СССР. Постепенно на первое месю в разработке темы вышли специалисты из Соединённых Штатов.

Одним из значительных трудов, закрепивших традицию, созданную первым поколением шигранюв, была книга А. Г. Мазура «Современная русская исюриография», опубликованная дважды в Соединённых Штатах Америки перед началом войны, в 1939 г. и, почти двадцать ле1 спустя, в 1958;м 69. Монофафия этою исследователя давала общие представления о развитии исторической науки в СССР. Из 260 страниц в этой книге развитию исюрической науки после смерти Покровского уделено было только 48. Автор ознакомил читателей с главными фактами, показывая зависимость науки от полиi ики партии. Правда, он не еюлько объяснял обстятельава развишя науки, сколько фиксировал факты. Трудов, созданных исюриками, не касался вообще.

Важная полишческая кампания в СССР, посвященная разоблачению кулыа личноеiи Сталина дала стимул к pa6oie западных исюриков-русистов. В этой связи необходимо указать на опубликованную в Англии коллективную монографию, представляющую собой по сути сборник статей «Переписывая русский исюрию. Советская ишернретация исюрии России» 70. Книга была знамена1ельна тем, чю она содержала в себе труды представителей нового поколения исследователей-русисюв. Все статьи имели прямое oi ношение к 1еме о власш и историках, особенная первая — «История и политика в Советском Союзе», — автором которой был С.Блек. Ню работа получила высокую оценку в американской печаж71. Она содержала ряд ин пресных соображений, основанных на общем понимании ситуации в СССР, положении науки в стране, политики парши по отношению к историкам. Однако никаких новых фактов в пей не было. Сборник показывал, чю иностранные исследователи, не имевшие в го время доступа к архивам, нередко рабо1али с набором одних и iex же фактов.

В зарубежной историофафии имеется и более солидный груд, специально посвященный рассматриваемой в настоящей pa6oie 1еме — «Русские исюрики и советское юсударство», написанный К. Ф. Штеппой, нредставшелем второй волны.

ТУ эми1 рации. Работа была издана в США. Штеппа получал исюрическое образование в Петро1радском университете, за1ем в Нежине, в институте народною просвещения. В 1930;х гг. он работал в Киевском упиверси1ете и в сиаеме украинской Академии паук как специалиа по античности и визаншноведепию. В юды войны стал эмигрантом. Его книга создана очевидцем и современником описываемых событий, хорошо предс1авлявшим себе ашосферу эпохи. Цель автора заключалась в том, чтобы показав, как правящая в СССР наршя подчинила себе все области жизни, в частноаи, исюрическую науку, осветить полшику по ошошепию к исюрическим исследованиям и образованию73. Пго кнша охватывала значительный период — с 1917 г. по вторую половину 1950;х гг. Поскольку работа предназначалась для зарубежного читателя, она содержит мною хорошо извесшых в насюящее время фактов. В своё же время она давала более или менее цельную каршну существования науки и воздействия на неё власти в ючепие нескольких периодов: 1917;1928 и. — мирною сосуществования новых и сшрых специалистов, 1928;1934 гг. — борьбы за марксизм и юсподства школы.

М.Н.Покровского, I934-I94I п. — (авюр воздержался от определения этого периода), 1941;1950;е п. (этот период он назвал военным и послевоенным, в течение которою получили дальнейшее развитие и углубление тенденции ко всесильному централизму и всестороннему огосударствлению науки). Авюр особенно подробно осветил дискуссии в исторической науке, то вскрывая их политический смысл, то демонстрируя читателю стиль мышления историков. Это самое обстоятельное освещение научных дискуссий в СССР, какое имеется как в отечественной, 1ак и в зарубежной литературе. Порой (это относиюя к 1930;м гг.) он включал в 1екет ишересные и ценные собственные наблюдения над жизнью науки в провинции, к сожалению, таких автобиографических моментов в кни1с очень мало.

Главными источниками для Штеппы были опубликованные в печати материалы. Он почти не обращался к исследованиям, созданным в СССР, и, конечно, не изучал архивных источников. Своих героев — «русских исюриков» — он мог видеть только в официальной обстановке: в роли участников дискуссии, авюров принципиально важных для власти статей. К проникновению в их творческую лабораторию, к более глубокому осмыслению их жизни автор не стремился. Всё же в целом книга Штеппы — ценное пособие, не потерявшее своего значения и в настоящее время.

В 1969 г. в Соединённых Штатах Америки была опубликована монотрафия Л. Тиллета «Великая дружба. Советские историки о нерусских национальностях"74. Эю единственная в мировой литературе по степени подробности книга, в коюрой авюр, основываясь на опубликованных источниках, рассмотрел «большевистский исторический миф» — представления о дружбе народов СССР с древнейших времён, развиваемые в политической и главным образом в исторической литературе до второй половины 1950;х гг. Свою ценность киша 1 иллета сохраняет по насюящее время.

Судьба историографических исследований в США сложилась так, что в 1960;1970;е ii. внимание исследователей сконцентрировалось в основном на деятельности Покровскою и вообще на процессе формирования советской исюрической науки. Только в 1960;е ir. здесь были защищены пять диссертаций о Покровском 75. Вместе с историками и} Соединённых Штатов ту же тему разрабатывали специалисты из Ашлии и Канады 76.

Нужно отметить, что в рассматриваемое время объяснение поворота в исторической науке от воззрений Покровского к новым взитядам исследователи давали, исходя только из одного внешнего фактора — близившейся войны с Германией 11.

В Германии, 1ак же, как и в друтих странах, освещение развития исюрической пауки в СССР шло в связи с исследованием политико-идеологических сюжетов. Большое значение имело то, что здесь осело значительное количество эмитрантов из СССР с ту мани I арным образованием. 8 июля 1950 i. в Мюнхене был основан Институт изучения исюрии и культуры СССР. В Институте объединились эмшрапты, которые ставили своей целью рассказать правду о Советском Союзе. Поскольку именно в Германии существовали традиции и условия для изучения культуры и науки в СССР, то некоторые труды немцев получили на первых порах признание за рубежом, где после Второй мировой войны интерес к СССР резко возрос. Так, в 1952 г. в Аннтии была переиздана книга К. Менерта «Сталин прошв Маркса», вышедшая в Германии ещё в.

1942 I.. ABiop вкратце рассмотрел некоторые черты советской идеологии и их отражение в грудах по истории, подчёркивая отступления oi марксизма и элементы великодержавия.

Обширная журнальная публикация Ieopia Рауха знакомила читателей с развитием советской исторической науки в условиях господства сталинизма, т. е. с начала 1930;х до.

79 конца 1940;х гг. (работа была написана в 1949 i.). Едва ли не первым Раух стал рассматривать изменения в судьбе исторической науки в 1930;х гг. в связи со сдвшами в области культуры. Предельно сжатое изложение позволило автору лишь указывать на те или иные изменения в положении науки, в эволюции исследовательских тем, открывать читателю связь судьбы науки с политикой и идеологией.

Представление о жёсткой связи между господствующими в СССР историческими идеями и внутренней и внешней политикой советского государства развивали Г. Штакельберг и П. К. Урбан 80.

Судьба одного из крупнейших исюриков изучаемого периода была освещена в кише Э. Хёша о Н.В.'Гарле 8|. Хотя эю исследование было построено на опубликованных источниках, в то время в СССР не было создано ничего аналогичного по степени подробности о жизни и деятельности знамениюго историка. Хеш определил Тарлс как «Грёйчкс сталинизма», уподобляя ею немецкому историку и публицисту, проповеднику культу силы, войн, шовинизма. Зарубежным историкам ещё не было ясно то сложное положение, в котором находился Тарле и другие историки, жившие в ею время.

Западные историки, даже находясь под определённым воздействием обстановки «холодной войны», всё же пользовались большей свободой и мерой объективности при изучении судьбы исюрической науки в СССР, взаимоотношений историков и власти. Основываясь на печатных исючниках, в рассматриваемый период они смогли реконструировать картину развития исторической науки после 1917 i. в то время как в Советском Союзе до 1980;х п. цельной картины этого процесса создано не было. Кроме юю, западные историки-русисты смогли дать ряд важных соображений по истории пауки в СССР, о политике партии по отношению к исюрикам. Ими оказалась довольно детально разработанной идея связи между исюрической наукой и политической ситуацией в стране. Многое из сделанною сохраняет свою ценность до нынешнего времени.

С конца 1980;х — начала 1990;х п. в связи с изменением политической ситуации в СССР стали развиваться научные контакты между российскими и западными учёными, в печати начали выходить совместно написанные труды 82. Это способствовало более успешной разработке темы, хотя определённая изолированность, известная степень неосведомлённости сохраняется и теперь.

Одной из самых важных и интересных pa6oi последнею времени является кнша М. Перри «Культ Ивана Грозного в сталинской России"83. Основываясь на широком Kpyie опубликованных и архивных источников, известный английский специалист по российской исюрии Перри рассмотрела возникновение под воздействием власти в 1930;х гг. в СССР кулыа героев отечественной истории — сперва lleipa, потом — Александра Невского, Минина и Пожарского. В рамках ною направления в идеолог ичеекой жизни СССР возник и кулы Ивана Грозного. Перри показала его политический смысл и пропатанду ною кулыа разными средствами. Книга Перри — самое обстоятельное исследование 1емы, после публикации которого мало что можно сделать в её разработке. Вместе с 1ем эта киша bhochi важный вклад в изучение взаимоотношений историков и власIи в 1930;1950;х п.

Итак, обозрение литературы, так или иначе освещавшей развитие исторической науки в 1930;х — 1950;х гг., в частности взаимоотношения ученых и власти, приводит к следующим выводам. Долтое время отечественные специалисты имели возможность лишь накапливав факты и делать только первые шаж в их анализе. При эюм они начали осваивать важные архивные комплексы исючников, правда, далеко не все необходимые исючники были доступны для исследовагелей.

История науки рисовалась советскими исюриографами как перечень её достижений, причем положительную роль в этом процессе шрало руководство наукой со стороны коммунистической парши. Именно её деятельности, а не историкам, которые воспринимали её диктат, уделяли тлавное внимание исследователи.

В это время западными учёными, юраздо более свободными в своём творчестве, были созданы ценные труды по исюрии исторической науки в советский период. Правда, отрыв от архивов очень отраничивал возможности западных учёных. С течением времени историки из СССР приходили к тем наблюдениям, выводам и оценкам, коюрыеуже были сформулированы в зарубежной историографии.

Лишь недавно изменилась политическая ситуация в стране, что явилось решающим условием для изучения темы отечественными исследователями: поиска ими новых подходов, новых материалов, новых оценок и выводов. Были опубликованы первостепенной важности источники, необходимые для изучения темы. Открылись возможности широкою архивного поиска. Значительно пополнилась источниковая база — необходимое условие для выхода исследователей на новый уровень в изучении темы. В течение этою периода обобщение исюрии исторической науки реализовывалось в основном в форме очерков и статей. Безусловно, они не могут претендовать на полное раскрытие темы, но содержат важные концептуальные идеи, ишересньте наблюдения. В них высказаны новые, порой довольно спорпые соображения и оценки. Думается, что в настоящее время сложилась ситуация, когда конструирование теоретических схем опередило изучение эмпирическою материала, что, естественно, г-убителыю сказывается па лих схемах — концептуальных обобщениях исюрии пауки в советский период. Высказанные авюрами тезисы нуждаются в проверке источниками.

Исследователи показали, что в интересующий нас период особое значение для «людей власти» приобрели сюжеты отечественной истории периода средневековья. Именно отсюда в 1930;е — 1940;е ir. были почерпнуты и включены в систему партийной пропатанды исторические образы, оценки событий, идея и понятия, которые приобрели идеолотичсское значение и могли играть роль в политико-пропагандистской деятельности власти. I.

В имеющихся грудах по исюрии исюрической науки в советский период ещё не проанализированы с должной обеншельностыо ге партийные документы, которые содержали директивы в адрес историков. Особым вниманием пользовались директивы 1930;х гг., а более поздние указания гак и не получили должного анализа. В общем виде поведение власти представляется ясным, однако полноценной картины постепенного внедрения новых идей в сознание историков пока нет. Историографы ещё недосточно объяснили, почему влааь предъявляла к историкам те или иные требования, из каких соображений исходили партийные идеологи. Сама идеология партии понималась долгое время как нечто неизменное, для пересмотра лот представления сделано пока очень мало.

Внимание исюриофафов оказалось сосредоюченным на 1930;х гг., которые обычно рассматриваются отдельно как особая исюрическая полоса. Между тем по нескольким критериям они составляют единый период с 1940;ми и началом 1950;х, и правильнее было бы рассматривать их в единстве.

Исследователи поставили вопрос о типе личности историка, ею творчества и поведения, но в решении этого вопроса далеко не продвинулись. Для большой плеяды историков, работавших в интересующий нас период, был характерен компромисс с властью, «принятие правил шры». Как эю сказалось па творчестве учёных, каково оказалось соотношений конъюнктурное! и и научности в трудах историков? Эювопрос, коюрый ещё требует oiBcia. Внимание авторов очень неравномерно сконцентрировалось на разных эиизоцах истории отношений ученых с властью, особенно большим вниманием пользовалась 1ероизация Ивана Грозного в художественных произведениях и исюрической Jiniepaiype в основном популярною содержания. Поэтому обстоятельною анализа воздействия власти (политической и идеоло1 ической конъюнктуры) на историка пока очень недостаёт. Наиболее обеюягельно и глубоко он проведён только применительно к наследию Тарле (труды П. И. Чапкевича и B.C.Кагановича).

В литературе пока не осмыслен важнейший для отечественной исюриофафии XX в. факт — концепция отечественной истории, созданная и развивавшаяся в 1930;е — 1950;е п'. в обобщающих фудах по 01ечес1венн0Й исюрии. Историофафы пока не поставили вопроса о неофициальной исюрической мысли в условиях СССР.

Таким образом, обозрение обширного историографическою наследия и изучение путей развития исследовательской мысли убеждает в юм, чю к настоящему времени назрела необходимоеib в более ыубокой и обсюя1елыюй разработке темы.

Цель настоящей рабош заключена в том, чтобы реконструировать и проанализировать картину эволюции партийной идеологи, внедрения новых идей в историческую науку, создания на этой базе её концетуальных основ. Для дос жжения этой цели необходимо:

— выяснить и истолковать эволюцию большевистской идеологии в советский период ()1ечес1венной исюрии, взяв ie её аороны, коюрые имели отношение к идейному содержанию исторической науки,.

— исследовать внедрение властью новых идей в общесм венное сознание через школьный учебник истории и друг ие издания,.

— выяспшь реакцию научною сообщеава на дейавия власчи,.

— да1ь анализ концепции оючественной исюрии, созданной в 1930;е гг. и развивавшейся в 1940;х,.

— охарактеризовать и дан, анализ концетуальных идей, не признанных официальной наукой,.

— определить ценность монографической разработки отечественной истории, выяснив соошошение научности и конъюнетурности в трудах учёных.

Для достижения поставленных задач привлечена база опубликованных и неопубликованных ма1ериалов, сосюящих из разною вида источников. Неопубликованные исючники были исследованы в Российском государственном архиве социально-политической истории (фонды ЦК ВКП (б), И.В.С|алина, А. А. Жданова, А. С. Щербакова, В. М. Молоюва, Л. М. Кагановича, Общесжа старых большевиков), Московском 01делепии Архива РАН (фонды Института истории Коммуниаической академии, Огделения исюрии и философии АН СССР, Общества историков-марксистов, А. М. Папкраювой, А. В. Шестакова, М. В. Нечкиной, С. В. Бахрушина, Л. В. Черепнина, С. Б. Веееловского, М. Н. Тихомирова, М. Б. Митина, Г. Ф. Алсксандрова, П.Ф.Юдииа), С.-Петербургском отделении Архива РАН (фонды Лепишрадскою отделения Коммунистической академии, А.И.Андреева), Государственном архиве Российской Федерации (фонды Папкомпроса, Главиауки, Ипаигута красной профессуры), ()1деле рукописей Российской Государс1венной библиотеки (фонды П. П. Смирнова, Н.Л.Рубинштейна), Научном архиве Инештута российской истории РАН (фонды сектора исюрии СССР периода феодализма), Рукописном отделе СПб. Инс1И1ута истории (фонд И.И.Смирнова), Государственном архиве Тверской области (фонд В.Г.Карцова), домашних архивах А. С. Веселовской, В. Г. Зиминой, Дикарёвых, П. Н. Сильверсван, Я.А.Спупд).

Первая ipyinia привлечённых к исследованию источников — научные груды исюриков, опубликованные и рукописные. Из них наибольшее значение имеют обобщающие произведения, в которых предешвлепа концепция исюрии страныучебник по исюрии СССР для исторических факультетов высших учебных заведений, «Исюрия дипломаши», «Очерки истории СССР. Период феодализма», школьный учебник исюрии для 3−4 классов, рукописи учебников и обобщающих исторических трудов. Пу1ём сопоставления сохранившихся рукописных редакций учебника, написанного коллективом авюров под руководс1вом H.H.BaHaia, можно поня1ь ход pa6oibi исюриков над текстом. Особенно цепным исючником является экземпляр учебника, но исюрии СССР для 3−4 классов с правкой Сталина. Пго интерполяции выявляюI позиции власти в оценках тех или иных фактов российского исторического процесса.

Па основе 1ексюв обобщающих трудов и учебной литературы реконструируется концепция о! ечес1венной истории, выясняются оценки, которые формулировала официальная историческая наука. При этом порой необходимо опираться не на один определённый текст, а привлекать разные фуды. Эш исючники несут на себе печа1ь не только личных усилий историков, по и представшелей власiи, коюрые через указания и цензурирование текстов формировали определённое освещение отечественною прошлого.

Более отчётливо личная позиция исюрика сказывалась в его монофафиях, статьях, докладах. 11оэтому эти источники привлечены для решения вопроса о реакции автора на диктат власти, о степени его податливости на компромисс с нею. В эюм отношении значительную ценность представляет собою доклад М. В. Нечкиной о причинах о тс I алое I и России от других европейских стран, с которым она выаупила в 1941 г. Он офазил иопьпку историка уточнить ту концепцию истории страны, которая была создана в 1930;е гг. Неопубликованные работы историков являются средством для уяснения личной позиции автора, не совпавшей с требованиями власти или сознательно i.

35 про1ивопос1авленной её требованиям (памятники неофициальной, подпольной исторической мысли). Рукописные материалы порой дополняют опубликованные. Так, не предназначавшиеся для печаш гезисы выступления Бахрушина о периодизации О1ечес1венной истории позволили сделать каршну дискуссии несколько богаче.

Важными методами работы с научными фудами являются наблюдение над текстами, их анализ с целыо выявления позиции авюра (выдвинутых им оценок, объяснений и пр.), сопоставление текстов. Из сравнения текстов между собой выявляются сделанные в ходе работы над 1ексюм изъятия и интерполяции, важные, например, для определения степени обновления текста учебника для высших учебных заведений иод воздействием официальной критики, смена воззрений ioio или иного исюрика.

Таким образом, эта фуппа источников является для исследуемой темы важнейшей.

Во вторую фуппу включены партийно-тосударавенные документы, коюрые либо являлись продуктом деятельности партийных ортанов (фунны авюров), либо по сути дела были партийными, а лишь оформлялись «в советском порядке». Для избранной темы они имеют большое значение, так как содержат в себе директивы власти историкам. Это, в частности, известные «Замечания» Сталина, Жданова, Кирова на проспект школьного учебника, постановление жюри, но ию1ам конкурса на лучший учебник. Это и неопубликованные тезисы ЦК партии 1944 г. по вопросам исюрии. До сих пор не восстановлена история создания этих источников — непременное условие их научного анализа. Не проведён и анализ этих иаочников.

Характерной чертой коммунистической власти являлось то, что она не раскрывала мотивов принятия своих основных решений", — справедливо заметила И.В.Павлова84. Поэтому представление о причинах и мотивах составления директивных документов парши вырабатывается из сопоставления фактов политической обстановки с издательской политикой власти (с темами опубликованных исследований, проводимыми в них оценками), из сопоставления разновременных диреюттв, которое дает сведения об изменениях в пропаганде тех или иных исюрических оценок и идей, обнаруживает известную неполноту ранних диретсгив по сравнению с поздними, вскрывает картину постепенных шатв в политике партийной элиты. Опубликованные директивырешения партийных органов — фебукп сопоставления с рукописными экземплярами, в тех случаях, когда они сохранились. Эго помотает в уточнении авторства этих документов, приоткрывает историю их создания.

Фундаментальной трудностью при изучении партийных директив является ю, что они давались не только в письменной (печатной), но и в устной форме. Исследователь всегда должен иметь в виду отраничепность своих возможностей, не все указания, шедшие к историкам «сверху», отразились в гекаах. Поэтому значительную ценность представляют собою записи устных директив. Например, запись указаний А. Л. Жданова о некоторых исторических оценках, сделанная А. С. Бубновым, зафиксированные Ждановым указания Сталина по содержанию 1ешсов ЦК партии 1944 г.

Особой разновидностью директивных документов были выступления Сталина, либо содержавшие в себе, как правило, «установки» историкам либо обращавшие внимание на те полигико-идеологические ценности, которые должны были учитывать в своих грудах исюрики. Значительная часп> этих речей произносилась в официальной обстановке в форме отчетных докладов ЦК партии, выступлений па пленумах ЦК и пр. Они опубликованы в собрании сочинений Сталина. Автор настоящей работы использовал известную публикацию этих сочинений, коюрая ютовилась ещё при жизни Сталина, а также изданные Р. Косолаповым 1ри дополнительных юма к ней — 14, 15 и 16-й. Анализ выступлений Сталина требует критического отношения к ним, 1ак как Сталин часто использовал умолчания, недоговорённость при формулировании своих указаний, но теоретическим вопросам. Порой подлинное содержание его мыслей совершенно не соответствовало ею же публичным высказываниям. Редкая, а потому очень ценная возможность заключена в записях отдельных высказываний Сталина, которые он делал в неофициальной обстановке. По возможности приходится сопоставлять опубликованный в собрании сочинений 1екст той или иной его работы с оршиналом, официальные заявления с неофициальными. Обнаруженные путём сопоставления различия между текстами даю1 основу для выводов о позиции Сталина, о его b3i лядах на toi или иной предмет.

Часмь речей Сталина представляла собою высказывания вождя в кругу близких людей, в частности, в ходе застолий85. Эти источники дополняют содержание опубликованных работ Сталина. Предназначенные для опубликования Сталин пересматривал, вносил исправления в 1екст. Эти случаи правки особенно важны для понимания позиции их авюра. Некоюрые из застольных речей сохранились не в авторской записи, а были зафиксированы одним или несколькими слушателями вскоре после их произнесения. В таких случаях приходится офапичивать анализ рассмотрением общею смысла монолога Сталина, не концентрируя внимания на каждой словесной формулировке.

При анализе паршйных директив, к которым, несомненно, имел прямое отношение Сталин, работ самого Сталина авюр настоящею исследования исходил из учёта подмеченного современниками с шля поведения вождя — «гениального дозировщика», по выражению Н. И. Бухарина. Он, не раскрывая конечных целей, проводил свою политическую линию, по ею же собственному выражению, «шаг за шагом». Поэюму выстроенные в хронологическом порядке ею высказыванию или документы, им созданные, дают обычно большее или меньшее количество словесных формулировок, переходных oi одного комплекса идей к друюму, отличавшихся по содержанию.

Труды В. И. Ленина имеют значение для данной работы в связи с реконструкцией картины шолюции большевистской идеологии. Произведения других вождей партии, написанные в советский период их деятельности, по сути дела популяризировали идеи Сталина. Таковы работы Н. И. Бухарина, К. Б. Радека, М. И. Калинина и др.

Третья ipynna — делопроизводственные исючники, традиционно считающиеся наиболее достоверными. Это проюколы и аенофафические записи заседаний исюриков, официальная переписка администраторов из научных учреждений с представителями власти, письма членов паршйпо-юсударавенной элиты друг к друту. Эти исючники дают возможность улавливать настроения в среде ученых, их непосредственную) моциональную реакцию на директивы власти, несут в себе информацию о ходе работы исюриков. В эюм отношении очень ценны такие источники как етенофаммы совещания историков в ЦК партии в 1944 г., заседания Отделения истории и философии Академии наук, посвященное обсуждению доклада Нечкиной о причинах oiciajiociи России, многочисленные проюколы совещаний исюриков в Наркомпросе в 1930;х п. по поводу создания школьных учебников, протоколы заседания авторов учебника, но истории СССР для 3−4 классов начальной и средней школы.

Порой делопроизводственные исючники также содержат в себе директивы власти исюрикам, суждения «людей власти» о рабоге историков. Это выступление А. И. Сгецкою в Коммунистической академии, в коюром он пересказал неопубликованную и неизвестную до последнею времени речь Сталина па заседании Политбюро ЦК партии 5 марта 1934 г.

В че1вёр1ую группу источников включена периодическая печать — партийно-государственная и научная. В газетах «Правда» и «Культура и жизнь», журнале «Большевик» публиковались важнейшие партийные документы по вопросам истории, статьи и выступления партийных дея1 елей с директивами исюрикам и оценками их работ, рецензии на учебники и отельные исторические труды. Важным внешним признаком крупных мер, направленных партийной элитой на руководство наукой, была группировка под общей «шапкой» директивных материалов по истории, занимавшая собою порой целые страницы в «Правде». Сопоставление содержания газетных статей, их внешнею оформления (передовая, редакционная, авторская) даёт возможность проследить и охарактеризовать эволюцию партийной идеологии, иоли1ики по oi ношению к исторической науке, по формированию исторического общественного сознания.

В научной печати определяющее значение в раскрытии темы «историк и власть» имеют передовые (редакционные) статьи, написанные по указанию высоких партийных ортанов. Они содержат оценки работы тех или иных исследователей, директивы историкам. Здесь же публиковались материалы научных дискуссий, среди которых особое значение имела дискуссия о периодизации отечественной истории в конце 1940;х — начале 1950;х гг. Многочисленные выступления историков во время этой очень широкой дискуссии, опубликованные в виде статей, дают возможность представить уровень их теоретического мышления, выработанный под воздействием власти.

Пятую (сравнительно немногочисленную) группу источников составляют письма, мемуары, дневники — памятники личною происхождения. Это исключительно ценные, богатые содержанием дневники С. С. Дмитриева, сравнительно недавно опубликованные. Они создают детальные представления об обстановке в науке в конце 1940;х — начале 1950;х гг., содержат интересные характеристики отдельных историков. Историки располагают дневниками Нечкиной, опубликованными пока неполностью. Также лишь в последние годы стали известны мемуарные записи Панкратовой о совещании исюриков в 1944 г., существенно дополняющие стенограмму совещания. Важны для раскрытия 1емы опубликованные полностью или во фрашешах воспоминания Н. В. Гутновой (ишересны также отзывы па них), А. М. Пекрича, С. А. Пионтковского, неопубликованные — М. Н. Тихомирова, С. В. Бахрушина, А. А. Зимина. Субъективность оценок мемуаристов и авторов дневников, которая проявляется чаще всего в восприятии гой или иной личности, преодолевается при сопоставлении воспоминаний разных людей. Определённым подспорьем в данном и дру1 их случаях послужили для автора настоящей работы усшые указания (по суш — мемуары) ГШ. Кушевой, А. Л. Формозова, Н. В. Чистяковой, В. М. Нанеяха, М. Г. Вандалковской, Х. Д. Сориной. Привлечённые мемуары и дневники отражают главным образом послевоенное время. Более ранние годы освещены в основном в переписке исюриков, к сожалению, не особенно богатой. Известиями о научной жизни в Институте исюрии наполнены письма С. В. Бахрушина А.И.Апдрееву. Некоюрые письма историков, обращенные к высокопоставленным паршйпым чиновникам, приближаююя к делопроизводственным источникам. Это, в частное! и, послания Панкратовой в ЦК парши, в которых она сообщала о настороживших её высказываниях в среде историков в юды Великой Отечественной войны. Эш письма носят официальный характер, 0! ражаю1 позицию «солдата партии», адресовавшеюся к её наиболее авюритетпым представтелям для разрешения важных политико-идеологических вопросов. Такие послания писались искренне, передавая Iочную информацию об известных автору фактах.

К сожалению, исследователю темы недостает именно личных записей, раскрывающих субъективное отношение паршйных чиновников разных рангов, историков дореволюционной школы к мероприятиям власти в обласш историческою знания.

В целом представленный комплекс разного вида источников достаточен для реконструкции картины взаимоотношений исюриков и власiи в 1930;х — начале 1950;х II., для реконструкции и анализа концепции отечественной исюрии и получения досюверных выводов.

Теоретическую основу исследования составляют в первую очередь понятие иеюрической концепции и подходы к её анализу.

Широко признано, что концепция является одним из важнейших исюриографических фактов. А. М. Сахаров писал, что «концепция, выработанная исследователем (или фуппой исследователей) на основе изучения ист очников с определённых мировоззренческих позиций — ведущий фактор в истории науки, ибо именно в осмыслении исторических процессов и явлений, в раскрыши их.

O/L закономерностей заключается задача научного познания истории". Таким образом, Сахаров указал на объяснительную роль концепции как ьтавное качество любой теории.

Однако, подчеркнув значение концепции, А. М. Сахаров не дал подробной характеристики этого «ведущею фактора». Сущность данного историографическою понятия, вероятно, представлялась ему интуитивно ясной любому читателю, тем более специалисту. Между тем понятие осталось неразработанным. Анализ хотя бы важнейших черт этого явления в истории науки позволит более глубоко и чётко осмыслить ит01 и работы советских ученых в 1930;1950;е гг. Этот анализ должен помочь 01ветшь на вопросы о юм, в чём именно заключался результат работы советских историков, насколько успешно был достигнут этот резулыаг, как он сказался на движении науки.

Прежде всею необходимо раскрыть сущность концепции и определить её месю в познавательном процессе среди друтих систем обобщенною историческою знания, коюрые используются исследователями. Концепцию обычно предаавляю1 как результат решения исюриком научной проблемы, «определённый способ понимания, трактовки какого-либо предмета, явления, процесса, основную точку зрения на предмет или явление, руководящую идею для их систематическою освещения"87. Иными словами, концепция выступает как некая познавательная схема, выражающая существенные черты процесса, явления, события.

Как известно, комплекс вл лядов, представлений, идей, направленных на.

ОЦ истолкование и объяснение каких-либо явлений называется теорией. И концепция в каком-то смысле является таковой89. В ю же время её ие отождествляют с теорией, объясняющей сущность и ход вссмирно-исюрического процесса, всей иеюрии человечества. В такой теории мысль обобщает опьп исюрии не одной страны, а всех с фан, пытается сформулировать самые общие законы развития. Она настолько поднята над эмпирией, чю перестает отражать своеобразные черты истории отдельной страны. Концепция выступает как форма научною знания, не сюль высокая, как описанная юлько что теория, и, в отличие от неё, более близкая к эмпирии, полнее отражающая эмпирический материал. При конструировании теории исследователь оперирует наиболее «ющими», по выражению Гегеля, абстракциями. В марксизме это -«социально-экономическая формация», «производительные силы», «производственные отношения», «базис и надстройка» и др. Это такие социальные категории, в которых эмпирия «отжата» путем a6eipaiирования от конкретпо-исюрических фактов. В этих понятиях нет ничею национально, теотрафичсски или исторически определённого. В.

РОССГ.Г.СИЛЛ 41 ГОСУЛАРСТСЕМН/Л.

БИБЛИОТЕК-" концепции же применяются более «приземленные», более близкие к эмпирическому фундаменту науки понятия — «деспотический характер российской государа венной власI и», «закрепощение и раскрепощение сословий», «борьба леса со степью, «удельные князья» и др. Термин «концепция» применяется и ко всей истории страны и к отдельным иаорическим процессам, явлениям, событиям. В последнем случае концепция еще более «приземляется», употребляя понятия, которые еще дальше отходяi от «тощих» абстракций, приближаясь к эмпирии — «предпосылки объединения русских земель в XIV—XV вв.», «историческое значение образования Российского государства», «движущие силы освоения Сибири» и др.

Концепция является одной из ступеней в процессе осмысления социальной действительности. В таком осмыслении существуют три уровня, три ступени. Различия между этими уровнями определяет степень абстрагирования исследователя от конкретного эмниричесш о материала.

Первый — это начальный уровень обобщения исторического материала. Продуктом познавательной деятельности исгорика на эгом уровне являются эмпирические схемы. Историк получает их, переходя от работы с источниками к оперированию добьными в результате) той работы фактами, к обобщению и упорядочиванию фактов. Результаты деятельности исследователя выступают в виде представлений, понятий, типологии, классификации. Эю результаты непосредственной работы с эмпирическим материалом, его первоначального обобщения в результате наблюдения, сравнения, подсчетов, систематизации, выявления тенденций. Этот уровень обычно выступает для каждого индивидуального исследователя в значительной аепени пройденной ступенью, так как к моменту его вхождения в науку в ней уже имеются разнообразные понятия и представления, выработанные представителями научной мысли па основе изучения эмпирического материала или взятые ими из современной им действительности и применённые к познанию прошлого — «монархия», «царь», «купец», «торговля», «развитие», «процесс» и пр. 3ia деятельность представляет собой начальную ступень в процессе как донаучного так и научного познания, так как в основе познавательного процесса здесь лежит обыденное сознание. Погому сочинения древних и средневековых историков носили характер повествования — описания событий па уровне восприятия современника, очевидца. В научном познании появляются понятия и семейства понятий высокого уровня обобщения — «цивилизация», «социально-экономическая формация», политический строй", «социальные оi ношения», (семейство:) «ступень развития формации», «сшдия внутри формации». Иными словами, на этом уровне историк оперирует понятиями большого объёма (по классу обобщаемых в понятии предметов), а потому ни понятия не Moiyi быть созданы на основе обыденного сознания (жизненною опыта одною человека), в данном случае необходим опыт и кругозор не одного поколения. Такие поняшя могут быть названы кагеюриями — фундаментальными поня I иями науки, определяющими её облик в целом или облик юго или иного направления внутри неё. Понятийно-категориальная структура мышления обусловливае1 дсятелыюс! ь исследователя, так как любое исюрическое понятие это и результат позпава1ельной деятельное! и и её средство одновременно.

Следующий, вюрой, уровень осмысления социальной действительности реализуется в юм случае, если исюрик оперирует ие) мнирическими фактами, а выработанными па предыдущем уровне обобщения понятиями и предешвлениями. Они играют роль «кирпичей» при построении особой познавательной сиаемы — концепции. Именно в системе ка1еюрий и понятий, отражающих реальные свойсчва объекта, и строится всякая научная геория. С помощью понятий па основе обнаруженных 1енденций исюрик создае1 1еоретическую схему процесса или явления, например — сложения Российского государства из отдельных самоеюя1 ельных княжеств, освоения Сибири в XVI—XVII вв. Вершиной деятельности на этом уровне является построение концепции истории страны в целом.

Третий уровень осмысления исюрического материала дае1 уже не исторические, а социоло1 ические, философские модели развития общества, основные законы его функционирования. Результат обобщения истории на ном уровне имеет все признаки 1еории, общие в любой области знания90.

И1ак, концепция эю геория среднею уровня, в которой исторически-конкретное соче[ае[ся с абстрактпо-лоюческим. Поэтому она способна выразить содержательно-специфическое в истории отдельного народа, раскрьпь сущность того или иного конкретною исторического процесса. В этом и состоит ишвное назначение научной концепции. Развитие исторической науки движется oi накопления эмпирического материала, реконструкции каршны прошлого на основе ею кришческою осмысления к обобщению мою материала (концепции) в понятиях и к уяснению связей между I.

43 понятиями. Как правило, наука развивается oi одной концепции к другой, более тлубокой, шире охватывающей разные стороны исторического процесса.

Концепция обладает определённой более или менее богатой и сложной структурой. Иными словами, концепция определённою историческою явления (процесса) разрешает вопросы, коюрые можно сгруппировав следующим образом: 1. определение сущноаи данного явления (характеристика внутренних связей, структуры) — 2. выяснение источников (в Юм числе движущих сил) и условий развития- 3. разработка периодизации лого развития- 5. определение общих и особых черт изучаемою явления и однородных явлений- 6. определение взаимосвязей этою явления в системе других синхронных и (или) диахронных явлений (взаимоотношения, взаимодействие, последствия или историческое значение). Ответы на перечисленные вопросы выстраиваются в ряд высказываний, суждений, тезисов. Они являются элементами концепции, составляют её структуру. Безусловно, приведённый перечень элементов концепции не является единственно возможным. Вполне допустимы и другие, более детальные списки. В данном случае важно представить читателю структуру концепции и положить её в основание анализа работы советских исюриков в 1930;1950;х и, так как из структуры концепции проистекает методика её анализа. Кроме того выявление вышеперечисленных элементов концепции позволяет анализировать концептуальные построения историков и сравнивать между собой с большей эффективностью, чем это порой делается в современной литературе. Так, А. Н. Ерыгин проводил сравнение концепций (исторических теорий, по терминологии автора) по следующим линиям: 1. периодизация русского исторического процесса, 2. содержание периодизации в свете основных социоло1 ических понятий, использованных при её построении,.

3.назначение и смысл данной периодизации с точки зрения социально-практического применения исторической теории91. Сравнивая предложенную выше структуру концепции со схемой А. Н. Ерыгина, нужно указать хотя бы на то, что в его схеме выпало определение сущности историческою процесса, которую разные авторы понимали по-своему. Кроме юю, связь идей историка с социально-политической практикой выводит историо1рафический анализ за рамки чист о историко-научного исследования и представляет итог работы учёною в виде не научной, а в первую очередь общественно-политической мысли.

HiaK, формулируя 1еорию предмет — исторической концепции, — наука получает не только возможность понять, чю представляет собою этот предмет, но и средство для ioi о, чтобы разобрался в том, как он познаётся.

В основе исюрической концепции, как и любой теории, лежит 1лавная, фундаментальная идея. Она заключает в себе понимание сущности изучаемого процесса или явления. «Знание становится теоретическим (концептуальным — А.Д.), когда бывает ил раскрьма сущность в предмете, возникает идея, её офажающая». Эта идея объединяет все компонент концепции. Так, принятая в XVIII в. концепция российской истории раскрывала сущность русскою исторического процесса как эволюцию политической формы ор1анизации общества, как судьбу самодержавия: первоначальная монархия (IX-XII вв.), разделение власти (XII-XV вв.), вновь возродившаяся монархия (XV-XVIII вв.). При исследовании российского историческою процесса в целом, главная концептуальная идея оказывается непосредственно связанной с методологией историка, с теорией исюрии, с пониманием основы общественною развития. В рассматриваемой схеме российской исюрии основой движения общества является деятельность монархов, либо разделявших власть между своими наследниками либо «собиравших власть», возрождавших политическое единство страны. Вторым элементом данной концепции была периодизация. Этим содержание концепции и исчерпывалось, что говорило об оросительной бедности научной мысли, об ограниченном количестве аспектов (слоев, сфер) общественной жизни, попавших в поле зрения историка.

В концепции, разработанной В. О. Ключевским в иную эпоху, на другом уровне развития науки, ярко выступает более широкий подход ученою к объему исследования. Его основной идеей была идея о юм, чю «история России есть исюрия страны, коюрая колонизуется"93. В эюм, по мнению историка, заключалось существенное содержание российского историческою процесса. Раскрывая свой юзис, автор писал, что в процессе передвижения по территории страны, её население «становилось под действие новых условий, вытекавших как из физических особенностей новозанятого края, так и из новых внешних отношений, какие завязывались на новых местах. Эти местные особенности и отношения при каждом новом размещении народа сообщали народной жизни особое направление, особый склад и характер"94. Второй элемент концепции Ключевскою — периоды отечественной истории — выступали как «главные моменты колонизации»: — Днепровский, городовой, тортовый- - Верхневолжский, удельнокняжеский, вольноземледельческий- - Московский, царско-боярский, военноземлевладельческий- - Всероссийский, императорско-дворянский, период крепостного хозяйства, земледельческою и фабрично-заводского. Следующий элемент концепции Ключевского — раскрытие общею и особенного в российской истории. Ученый (во мноюм очень ыубоко и метко) о i мет ил «сравнительную простоту юсиодствующих в ней процессов» и «своеобразное сочетание действовавших в нашей исюрии условий народной жизни. В ней наблюдаем действие rex же исторических сил и элеменюв общежшия, что и в дру1их европейских обществахно у нас эш силы действуют с неодинаковой напряженностью, ли элементы являю 1ея в ином наборе, принимают иные размеры, обнаруживают свойства, незаметные в дру1их странах. Благодаря всему этому общество получаст своеобразный состав и характер, народная жизнь усвояет особый гемп движения, попадает в необычные положения и комбинации условий"95. В оишчие от историков, рабошвших за сто лст до нею, Ключевский стремился отразиib в своей концепции действие разных факторов на российское общество, учесть в развитии эюго общества и экономическую сторону, и административно-политическую, и социальную.

Как видно из последнего примера, главная, определяющая идея концепции играет направляющую роль в формировании других концетуальных элементов. Исходя из идеи, можно в значительной степени представить предмет в целом. Однако идея не определяет всецело содержания других элементов концепции. Между ними существуют сложные связи, оставляющие простор для относительной независимости них элеменюв. Концепция — это более или менее открытая познавательная система. С развитием научной мысли исследователь можст обогатить концепцию новыми элементами — обобщениями, отражающими неучтённые ранее стороны исторической действительности.

Основная концептуальная идея истории страны, как правило, не является простым отражением накопленного наукой эмпирического материала. Чем выше уровень обобщения эмпирии, тем дальше историк отходит от источников, из которых невозможно непосредственно вывести все концептуальные или социологические построения. Тем большую роль в pa6oie исследователя шрают так называемые впеисточниковые знания, в которых обычно воплощаеюя уровень развития научной мысли, современный историку, в частности, социальный опыт современною историку общества97. Это опыт живущих поколений, это обобщение явлений и событий последних десятилетий. Такой опыт дает первичные постулат, аксиомы, понягия, из которых исходит исследователь. Они помогают ему конструировать концептуальные схемы. Гак реформы Петра I, которые с особой ясностью показали творческие возможности самодержавного тсударава, роль личное i и монарха в жизни с фаны, послужили важной предпосылкой для формулирования и длительного существования (oi А. И. Манкиева до Н.М.Карамзина) такой концепции отечественной исюрии, в которой судьба России была поставлена в прямую зависимоаь от судьбы монархической власти в пей, oi деятельности монархов.

Помимо историков обобщение новейшего исторического опыта производят идеологи, философы, полишки. Гаким образом, та или иная идеология или философия истории после своего оформления способны оказывать воздействие на конструирование чисто исторических схем, они дают понятия, угол зрения, способ осмысления истории. «Такие понятия как классы, классовая борьба, нрофесс, революция, юсударсгво, нация и т. д. огнюдь не являются нейфальными в социальном, идеологическом отношении познавательными средствами историка или общественными науками вообще. Более тою, они не являются только научными познавательными средствами, поскольку в них облекается реальная идеологическая борьба в истории,» — писал П.И.Смоленский98. Как известно, обобщение К. Марксом и Ф. Эшельсом опыта европейской исюрии в XVIII-первой половине XIX в. породило идею классовой борьбы как силы, пронизывающей собою весь исторический процесс, составляющей ею суть. Эта идея в советской исторической науке получила определяющее значение. Па ней основывалось понимание истории, и поэтому в каждой исторической) нохе советский историк стремился отыскать воздействие классовой борьбы на все общественные процессы.

При таком обобщении близкого исторического опыта всегда существует опасность преувеличить историческую роль той или иной «движущей силы», значение которой открылось мыслителю. Гносеологический источник искажения истины кроется в том, что свою идею, сформулированную па основе офаниченною материала, мыслитель склонен экстраполировать на всю человеческую историю. При этом, естественно, рождаются концепции, которые имеют более или менее искусственный характер, игнорируют важные стороны исторического процесса. Однако, рано или поздно исследователи наталкиваются на определенные рамки, которые офаничивают познавательные возможности избранного подхода, обнаруживают ошибку, заблуждение исюриков. И, но позволяет перейти к иным подходам, иным, более плодотворным идеям. 1аким образом, концепция офажает уровень развишя науки с её методоло1ией и источниковой базой, а также политическую ситуацию, в которой она была создана.

Обобщая исюриофафическую практику, Нрьнин писал: «Основная идея всякой исторической юории (например, определённым образом сформулированный закон развишя русской исторической жизни) есть одновременно и научная, и философская, и полишческая идея"99. Политическая ориентация концепции вытекает из ioio, чю, как и всякая юория, она содержит профамму исследования, upoi ностический племен!, вскрываст возможности эволюции исследуемого организма и [аким образом сближается с идеологией, ставящей определенные цели перед политиками, рисующей известные перспективы развишя страны.

Добавим к этому, что концепция служит основой для дедуктивною познания исторической реальности при движении мысли oi абстрактного к конкрешому, от концепции к эмпирии.

Итак, историческая наука знает два важнейших резулыага в деятельности историка, которые в реальности обычно существую i в слитом виде. г) ю реконструкция и концепция. Концепция не выiекает непосредственно и исключи юльно из содержания источников, а при своем оформлении испытывает воздействие множества факторов. В силу этого она может быть представлена как форма общественной мысли, охвашвающей собою прошлое. В этом отношении концепция сб шжается с идеологией. Особенно эта черта концепции должна была чувствовался в условиях советского общества, в котором идеоло1ия играла важнейшую роль, а истории был дан статус идеоло1ической пауки.

В применении к избранной теме авюр руководе! вовался рядом общих принципов исторического исследования. Это принцип объективности. Трудностью в его соблюдении является хронологическая близость изучаемой темы к современности, полишческая актуальность рассматриваемых сюжетов, свойственное нередко современникам рассмотрение советскою периода отечественной истории с позиции смены в исторических оценках «плюсов» на «минусы». В предлагаемом исследовании максимальное соблюдение объективности обеспечивается пониманием опасности упрощенного (плюс-на-минус) подхода, стремлением авюра к взвешенным оценкам, кршическим отношением к привлекаемым источникам, полноюй привлечения исючников.

Обязательное для исследователя рассмотрение предмета изучения в развитии, в движении соблюдается путем рассмотрения отношений власти и историков не статично, а в связи с менявшейся обстановкой, как реакция на эти изменения. При сопоставлении исючников (директивных документов, тексюв научных грудов и пр.) автор всетда искал проявления изменений,)волюции во взглядах их авюров. Именно в выяснении движения в политике и исторической науке, в установлении xpoiiojioi ических граней между качественно определёнными периодами и состоит цель настоящею исследования.

Отношения между властью и исюрической наукой, резулыаты этого взаимодействия (обычно одностороннего — oi власти к историку) авюр стремился уяснить не изолированно, а в связи с ситуацией в стране и за рубежом, с состоянием и развитием культуры, частью которой 3ia наука была, с предшествовавшими периодами в развитии науки. Соблюдение принципа всеобщей связи является непременным условием для объяснения тех или иных поворотов в политике, для выработки правильных и ючных оценок (при сопоставлении разных периодов).

При исследовании избранной 1емы автор стремился дать не обезличенную историю исюрической науки в её взаимодействии с такою же безликой властью или властью, персонифицированной в схематически представленной личности Сталинаа осмыслить её как картину деятельности живых людей. Отсюда — биографизм в подходе к освещению ют о или иного эпизода в истории науки, попытки понять внутренний настрой героев своего исследования, рассмотрение того, что П. П. Милюков назвал «человеческим элементом», без которою историческое объяснение не можа бьиь полным.

Структура работы определяется хроноло1 ическим подходом, логикой развития изучаемых процессов и логикой исследования. Исюрики, работавшие в 1930;х — 1950;х гг., испытывали на себе определяющее влияние нолитико-идеоло1 ического фактора. Поэтому освещение темы начинается с исследования именно этого фактора, здесь же речь идёт об участниках изучаемого процесса — представителях власти и историках, о iex типичных чертах, которые были присущи юй и другой группе людей. Их неравноправное и обычно одностороннее (от власти к историкам) взаимодействие г породило определённый облик науки, учебно-понуляризаюрскую и исследова1ельскую ли! ера]уру (раздел 1). Насаждение нового идейного содержания в историческую науку властью складывалось так, чю сперва в поле воздействия власти оказалось школьное образование: власти важно было формирование массовою исюрическою сознания (раздел 2). Создание школьных учебников аимулировало формирование концепции истории страны. Растянувшийся на годы процесс создания л ой концепции прослежен далее в работе (раздел 3), причём основное внимание уделено не только её содержанию, но и конгроверзам, возникшим по поводу понимания фундаментальных вопросов истории в рамках л ой концепции. Новые 1енденции, проявившиеся в паршйно-I осударственной идеологи в годы Великой Отечественной войны и в послевоенные годы, входили в противоречие с позициями историков, чю потребовало уточнения идеологических позиций. Послевоенные политические кампании, проводимые с целью укрепления режима, гра1ически воздействовали на чаегь исюриков (раздел 4). В показанных выше условиях учёные создавали свои произведения, в коюрых вернос1ь подлинно научным традициям неизбежно сочеталась с уступками власти, с учётом конъюнктурных требований. В 5 разделе рассмотрены результаты этой деятельности, соотношение конъюнктурноеiи и научности в трудах исюриков и поставлен вопрос о неофициальной исторической мысли, развивавшейся вне контроля власти и в отдельных случаях противостоявшей ей. В заключительной части работы подведены итоги исследования.

Примечания.

1 См, например Примочкина Н Писатель и власть М Горький в литературном движении 20-х тдов М, 1996, «Счастье литературы» государство и писатели 1925;1938 Документы. М., 1997; Кривова 11 А Власть и церковь в 1922;1925 ri Политбюро и ГПУ в борьбе за церковные ценности и политическое подчинение духовенства М, 1997; Власть и художественная интеллигенция Документы ЦК РКП (б)-ВКП (б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике 1917;1953 rr М, 1999, Зезина MP. Советская художественная интеллшенция и власть в 1950;е — 60-е годы М, 1999, Зеленое М В Аппарат ЦК РКП (б)-ВКП (б), цензура и историческая наука в 1920;е годы ННовгород, 2000 и др

2 Madajczyk Cz Klerk czy mlelektualista zaangazowany.' Swiat polityki wobec tworcow kullury l naukowcow europejskich w pierwszej polowie XX wieku Poznan, 1999 См также1 Slabek 11 Wladza i mtelekiualiSci // Dzieje najnowsze, rocznik XXX11 2000,2 S 122−131.

3 MadaiczykCz Klerk czy intelektuillista zaangazowany''S 14.

4 Согрин В В Идеология и историография в России нерасторжимый брак" * // Вопросы философии 1996 № 8 СЗ.

5 См Павлова И В Механизм власти и строительство сталинскою социализма Новосибирск, 2001. С 138−149.

6 Там же С 143−144.

7. См, например Панкратова AM За большевистское преподавание истории II Борьба классов 1935. № 1−2 С 19−36.

8 Там же С 19.

9 Там же С 30.

10 1(анкратова A M Советская историческая наука ia двадцать пять лет // Двадцать пять лет исторической науке в СССР М, JI, 1942, С 3−40.

11 Там же С 14.

12 1ам же С 15.

13 Алаюрцева, А И Журнал «Историк-марксист» 1926;1941 М, 1979. С 226.

14 Историография истории СССР Эпоха социализма М, 1982 С 104, 105.

15 Там же С 120.

16 Там же С 132.

17 Там же С 140.

18 Очерки истории историческом науки в СССР I У М, 1985 С 9.

19 Там же С 11.

20 Там же С 12.

21 Развитие исторического образования в СССР. Межвуз сб науч трудов Воронеж, 1986.

22 1ам же С 9.

23 См, например, первый вариант кнши о h В 1арле — Чапкевич Е И Евгении Викторович Тарле (М, 1977) В период работы над темой автор способствовал реабилитации Тарле, о чем впоследствии с гордостью вспоминал Между тем в указанной книге об аресте Тарле и обвинении по «Академическому делу» не сказано ни слова.

24 Кобрин В Ь Сталин, Молотов и Жданов о 2-й серии фильма «Иван Грозный Запись Сергея Эйзенштейна и.

Николая Черкасова//Московские новости 1988, № 32 7авг См также. Кобрин В Б Иван Грозный М, 1989.

25 Симонов К I лазами человека моею поколения Размышления о И В Сталине М, 1990.

26 Поляков К) А Наше непредсказуемое прошлое М, 1995 С 23.

27 Суровая драма народа Ученые и публицисты о природе сталинизма М, 1989, Страницы советского общества.

Факты, проблемы, люди М, 1989, Медведев Р О Сталине и сталинизме М,!990 идр

28 Из редакционной почты Письмо Фирнона Н, А //Политическое самообразование 1988 № 6 С. 109.

29 Вопросы истории 1988 № 3 С 11, Мерцалов, А 1ень над историей Полемические заметки //Советская культура. 1989 25 марта и др

30 См * Кобрин В Б, Аверьянов К А. С Б Веселовскии Жизнь Деятельность Личность М, 1989, Дубровский AM С В Бахрушин и ею время М, 1991 (хотя в выходных данных книги указан 1991 г, она отражает ситуацию ссредины-второй половины предыдущего десятилетия, так как уже написанная работа долгое время готовилась к печати издательством, которое то включало её в свой план, то выбрасывала книгу из нею).

31 Иечкина М В Вопрос о М Н Покровском в постановлениях партии и правительства 1934.

1938 гг. о преподавании истории и исторической науке // Исторические записки 1.118 М, 1990 С 232−246.

32 Поляков Ю А. Наше непредсказуемое прошлое. С. 17,35.

33 См, например. Чернобаев, А А «Профессор с пикои», или Три жизни историка М Н Покровского М, 1992.

34 Копржива-Лурье История одной жизни Париж, 1987 (репринтное издание в России).

35 См подробную биотрафию Я С Лурье. Ганелина И Е Я С Лурье история жизни // In memonam Сборник памяти Я С Лурье СПб, 1997 С 5.

36 Ганелина И Ь Я С Лурье история жизни С 32.

37 Копржива-Лурье Б Я История одной жизни С 114.

38 Там же С 142−144 39. Там же С 163.

40 Кобрин В Ь Кому ты опасен, историк? М, 1992 С 150.

41 Там же С 151−152.

42 1ам же С 161, 162.

43 М В Иечкина о причинах отсталости России Доклад и итоти дискуссии // Исторический 1993. № 2,3, Рабинович МГ Воспоминания долгой жизни СПб, 1996, Стенотрамма по вопросам истории СССР в ЦК ВКП (б) в 1944 юду // Вопросы истории 1996 №№ 2−9, Академическое дело 1929;1931 гг Дело по обвинению академика С Ф Платонова СПб, 1993, Академическое дело 1921;1931 гг Дело по обвинению академика Е В Тарле Вып 1−2 СПб, 1998, Переписка С Б Веселовского с отечественными историками М, 2001 (на титульном листе книги ошибочно указан 1998 г) идр

44 См Поляков Ю, А Паше непредсказуемое прошлое С 202.

45 Афанасьев Ю Н Феномен советской историографии //Советская историография М, 1996 С 23−24.

46 I ам же. С 25.

47 1 ам же С 25.

48 1ам же С 25.

49 1ам же С 30, 37.

50 Алексеева Г Д Предисловие//Историческая наука России в XX веке М, 1997. СЗ.

51 Там же С 4.

52 1ам же С 43.

Константинов С В Дореволюционная история России в идеоло! ии ВК11(6) 30-х г г // Историческая наука в России в XX в С 235−236 1 ам же С 239.

1ане1ин РШ «Афины и Апокалипсис» Я С Лурье о советской исторической науке 1930;х годов // In memoriam Сб памяти Я СЛурье СПБ, 1997, его же Сталин и советская историография предвоенных лет // Новый часовой 1998 № 6−7. С 10−117 1 анелин Р Ш Сталин и советская историофафия предвоенных лет С 102−103 1 ам же С 110−111.

Чанкеиич LH Пока из рук не выпало перо Жизнь и деятельность академика Евгения Викторовича Тарле Орёл, 1994, Каганович Б С Fbiciihh Викторович 1арле и петербургская школа историков СПб, 1995, Ьрачев В С Русскии историк Ссрг ей Федорович Платонов Ч 1−2 СПб, 1995, Горская Н, А Борис Дмитриевич 1 реков М, 1999, Портреты исюриков 1 1−2 М-Иерусалим, 2000, Панеях ВМ Творчество и судьба историка Ьорис Александрович Романов СПб, 2000 и др

Первоначально эта идея была сформулирована в статье Брачев ВС «Дело» академика СФ Платонова // Вопросы истории 1989 № 5 С 117−129. Позже Брачев повторил ее в кнше (докторской диссертации) Ьрачев ВС Русский историк Сергей Федорович Платонов Часть вторая СПб, 1995 С 270 См также Горяинов, А И Ьще раз об «Академической истории"//Вопросы истории 1990 № 1 С 180, Панеях В М Рец на кн Брачев ВС Русский историк Сергей Фёдорович Платонов СПб, 1995//Отечественная история 1998 № 3 С 136−141 Артиюв, А Н Критика М Н Покровского и его школы // История СССР 1991. № I. C. I02-I20, Формозов, А А Русские археологи до и после революции М, 1995, Сидорова J1 А. Оттепель в исторической науке Советская историография первого послесталинского десятилетия М, 1997, Национальные истории в советском и постсоветских государствах М, 1999, За «желешым занавесом» мифы и реалии советской науки СПб, 2002, Наука и кризисы Историко-сравнительныс очерки СПб, 2003, Кондратьев СВ, Кондратьева TH Наука «убеждать» или Споры советских историков о французом абсолютизме и классовой борьбе (20-е — начало 50-х гг. XX века) Тюмень, 2003 и др

Ьычков С. П, Корзуп В П Введение в историофафию отечественной истории XX века Омск, 2001. 1ам же. С 225 1ам же С 230.

См статьи этого автора «Два русских историка (С Ф Платонов и, А А Кизеветтер)», «Величие и падение М Н Покровского (эпизод из истории науки в СССР)» // Милюков П Н Очерки истории историческои науки М, 2002.

См, например Tompkins S R Trends in Communist historical thought // Slavonic and East Furopean Review, XIH (1934;35) 11 294−319, Olberg P The teaching of history under Stalin '/ Contamporary Review, CLV (1937) P 464−69, Sumner В N Soviet History, ibid, XVI (1937;38) P 601−15, MaximoviC L I Doctrine marxiste Idniniste appliquet a l’etude concrete de l’histoire // Bulletin de I’Association russe pour les Recherches scientifiques a Prague, Vll, No 46 (1938) P 219−63, Kagan (J La crisede la science histonque russe // Revue llistorique, LXV (1940) P. I-35- КафОУкЬ M Klyuchevski and reccnt trends in Russian Historiography // Slavonic Review, XXI (March, [943) P.31−39. См, например Wolf В I) An ideology in power. L, 1969. Часть пятая этой книги открывается парафафом «Operation rewrite the agony of the soviet historian». Эта часть была впервые опубликована в 1952 г. — Foreighn aftairs Vol 31, No 1 (1952) P 39−57.

См Устрялов H В Национал-большевизм M, 2003, см также материалы газеты Социалистический вестник за 1930;е и, особенно статьи В Александровой Haertlell Die idealogischen Grunlagen des Bolschewismus, Marxismus, 1 eninismus, Stalinismus MUnchen, 1944 Mazour A G Modem Russian Historiography N Y, 1958 Rewriting Russian History Soviet 1мефге1аПоп of Russia’s Past L, [1957].

Lnteen G Soviet Historical Scholarship of the 1920s and 1930s in the Light of Anglo-American Historiography //.

Lssays in Russian and Fast European History N Y, 1995 P 221 Shteppa К F Russian Historians and the Soviet State New Brunswic, New Jersey, 1962 Ibidem P Xll.

Tillet L lheGreat 1 nendship Soviet Historians on the Non-Russian Nationalities Chapel Hill, 1969 FnteenG Soviet Historical Scholarship ofthe 1920s and 1930s P224.

Szporluk Pokrovskn and Russian History // Survey 1963, October P 107−118, Fnteen G The Soviet Scholar Bureuacrat M N Pokrovskn and the Society of Marxist Historians Pencilvania, 1978 BarberJ Soviet Historians in Crises, 1928;1932.

Gregory О J lhe Soviet Pcriodization of Russian History// Dissertation Abstracts P.3I2−3I3, Nove A Stalinism and After L, 1975 P68.

Mehnert К «Stalin versus Marx» The stalinist historical doctrine 1, 1952.

Rauch G Die Grundlimen der sowjetischen Geschichtsforschung im 7eichen des Stalinismus // Furopa-Archiv 5.

1950 P 3383−3388,3423−3432,3489−3494 llliaKe ib6epi Г Отражение потитики СССР в смене советских исторических концепций // Вестиик института, но изучению истории и культуры СССР. (Мюнхен) 1952 № 2 С 34−53 См ею же Страх перед мертвыми//.

Свободный Кавказ № 5 1952 С 12−15, Урбан П 1С Смена тенденций в советской историографии Мюнхен, 1959.

81 llosch F Fvguiij Viktorovic Iarle (1875−1955) und seine Stellung in dersowjetischen Geschichtswissenschaft Wiesbaden, 1964.

82 Brandenb^rga I) I, Dubrovsky A M «The People Need a Tsar» The Fmergence of National Bolshevism as Stalinist Ideology, 1931;1941//burope-Asia Studies, No 5 1998 P 873−892, их же. Итоговый партийный документ совещания историков и ЦК ВКП (б) в 1944 г. (История создания текста) // Археографический ежегодник за 1998 год М, 1999.

83 Perne М The Cult of Ivan the Terrible in Stalin s Russia N Y, 2001.

84 Павлова И В Мехаишм власти и строительство сталинского социализма С 167.

85 Застольные речи Сталина Документы и материалы М, СПб, 2003.

86 Сахаров, А М Некоторые вопросы методологи исшриофафических исследований // Вопросы методологии и истории исторической науки М, 1977 С 56.

87 Философский энциклопедическим словарь М, 1989 С 279.

88 1 ам же. С 649.

89 Исторические теории, концепции «относятся к классу генетических эмпирических теории, построенных на обобщении огромною материала опытных знаний (фактов) Под концептуальной моделью следует понимать идеализированную схему действительности, но 1ученную с помощью абстрагирования» (Иванов Г М, Коршунов, А М, Петров Ю В Методологические проблемы общественного познания М, 1981 С 216,223).

90 См Иванов Г М, Коршунов, А М, Пшров К) В Методологические проблемы общественного познания.

С 250,251, Петров 10 В Практика и историческая наука Проблема субъекта и объекта в исторической науке I омск, 1981 С 384.

91 ЬрыгинАИ История и диалектика (диалектика и историческое знание в России Х1Хв Ростов н/Д 1987.

С 167).

92 Вахтомин Н К Генезис научного знания Факт, идея, теория М, 1973 С 168.

93 Ключевский В О Сочинения в девяти томах I 1 Курс русской истории Часть 1 М, 1987. С. 50.

94 Гам же.

95 1ам же С 45.

96 О последней обычно не писали историографы, занимавшиеся анализом концепции В О Ключевского Между тем она в несколько скрытом виде выражена в периодизации отечественной истории и явно — в приведенном фрагменте, где Ключевский писал о «элементах общежития», «составе общества», «народной жизни» В периодизации Ключевский уноминал удельных князей, боярство и дворянство, указывая для каждой из этих социальных групп эпоху ее наибольшего могущества При характеристике экономической эволюции российскою общества историк отмечал содержание поземельных общественных отношений — военноземлевладельческое, вольноземледельческое, крепостное.

97 См 1опольский С О роли внеисточникового знания в историческом исследовании // Вопросы философии 1973 № 5 С.76−82, Смоленский Н И Политические категории немецкой буржуазной историографии (18 481 871) I омск, 1982.

98 Смоленский Н И Политические категории. С 30.

99 Ерыгин, А Н История и диалектика (диалектика и историческое знание в России XIX в) Ростов н/Д.

1987 С 172.

Мои выводы:

Кишу в таком виде никак нельзя печатать. Учебник нуждается в очень серьёзной переработке. 19. VIII-1935. Б. Волин".

И здесь Волин обратил внимание на отсутствие описания культурных достижений славян и русских. Видимо, эта часть исторического рассказа вообще очень интересовала партийно-правительственных руководителей и представлялась важной и обязательной в школьном учебнике как одно из средств патриотического воспитания молодёжи.

Рецензент, читая учебник, порой был недоволен примишвным классовым подходом. Гак, авторы писали о жителях древнею Новгорода: «Каждый раз, расправляясь с боярами, народ понимал, что расправляется со своими классовыми epai ами». «Так-таки понимали, что „классовыми“ ?» — язвительно вопрошал Волин. Некоторые замечания Волина на полях должны были указать историкам на их склонность к социологизаюрству, нацелшь их на освещение фактов: «Конец — политграмота, ууо обществоведение» или «Это всё обществоведение» .

Сталин тоже читал учебник. Он не стал его исправляв, юлько в некоторых местах сделал крайне пометки со значительной долей яда. Пму показалось нелепым ю, как авюры постарались дать живое представление о предыстории Куликовской битвы: «Тремя дорогами выступило к Оке московское войско. Стояли тёплые дни, грело солнце, дул лёгкий попутный ветер». Сталин, понимая присочинённость этих деталей, язвительно приписал: «Ха-ха-ха"229. Ту же реакцию («ха-ха») вызвало у пего название части учебника, посвящённой Первому и Вюрому ополчениям, собранным для освобождения Москвы от поляков. Называлась 3ia часть в соответствии с традицией школы Покровского «Контрреволюция». «Чю же, поляки и шведы были революционерами?» — задал вопрос.

Сталин. Как и в проспекте учебника Ванага, в эюм учебнике термин «революция» применялся к самым разным формам социальной борьбы. С точки зрения Сталина это было не научно.

Итак, судя по первой непосредственной реакции партийно-юсударственных рецепзенюв учебной литературы, созданной в 1934;1935 гг., историки не выполнили должным образом заказа власти. В большей или меньшей степени они зависели от идейного наследия советской науки 1920;х гг., воплощённого главным образом в трудах Покровскою. Новые веяния коснулись их в столь незначительной степени, что это не мотло удовлетворить представителей власти.

2.6. Конкурс на лучший школьный учебник 1936 г.

В начале 1936 i. «люди власти» (Сталин, Волин, Быстрянский и др.) закончили работу по изучению учебников, созданных в 1934;1935 гг. Видимо, им стало понятно, что для создания нужною учебника следует более подробно осветить новые воззрения на отечественную историю. Члены комиссии ЦК и СНК по написанию учебников истории (она начала работу в январе 1936 г.) в феврале 1936 i. пришли к решению опубликовать ряд руководящих материалов в партийно-советской прессе для авторов будущих учебников, сосредоточиться на создании учебника по истории СССР для начальной школы и снова объявить конкурс на лучший учебник. Было решено в начале 1936 г. опубликовать полный текст «Замечаний» Сталина, Жданова и Кирова, рецензию на учебники 1935 г. и руководящие статьи об изучении и преподавании истории. Были подготовлены соответствующие работы Радека, Бухарина и В. Л. Быстрянскою. Поскольку в комиссии важную роль играл Бухарин, именно он просматривал и редактировал для печати все материалы с новыми указаниями для историков.

Полатаю, что напечатать нужно все статьи залпом, 1ак как каждая из них подходит к вопросу с особой стороны, и в целом получается довольно полное освещение" - писал в записке Бухарин Жданову 21 января 1936 г. 231. Свою работу с критикой взглядов Покровского Бухарин решил послать Сталину «ввиду её остроты и характера трактуемых вопросов». «Последнему (Покровскому — А.Д.) я учинил страшный погром, — писал Сталину Бухарин 22 января. — Я прошу тебя прочесть эту статью, ибо я поставил вопрос и теоретически и очень остро. Я два дня, не раз1 ибая спины, читал Покровского, удивлялся и писал по юрячим следам. Прочитав «Покровские» фокусы, я ещё раз убедился, как глубоко ты прав при повороте руля на «историческом фроше» «233. Таким образом, об основном содержании работы комиссии Сталин был информирован.

27 января 1936 г. номер «Правды» был необычен. Hi о заполнили материалы об изучении и преподавании истории. Газета направляла внимание всей партии на актуальнейшую политическую задачу — просвещение населения СССР в области истории. На первой странице газеты была помещена передовая статья «Преподавание истории в школе», а на вюрой под заголовком «На фронте исторической науки» были опубликованы сообщение «В Совнаркоме Союза ССР и ЦК ВКП (б)», «Замечания, но поводу конспекта учебника по «Истории СССР» и «Замечания о конспекте учебника «Новой истории» Сталина, Жданова и Кирова.

Передовая статья «Правды» напоминала о важнейших партийно-юсударслвенных документах, посвященных преподаванию исюрии, и пересказала содержание «Замечаний» вождей партии. «Мы так подробно излагаем главное содержание замечаний тов. Сталина, Кирова и Жданова, чтобы показать и молодым нашим метрикам и всей советской общественности то значение, которое ЦК ВКП (б) с товарищем Сталиным придает науке истории и её преподаванию», — писала редакция газеты234. Стья отвергала в преподавании мёртвые схемы, выступала за освещение в преподавании деятельности живых людей, «ибо только таким образом историческая наука научиI их (народные массы — Л.Д.) тому, что является задачей ее как науки о политике, то есть о борьбе за власть и ее сохранение"235. Редакция «Правды» сдвит ала внимание историков с темы истории экономики к гемам политики, власти, что по cyin дела вело к новому пониманию предмета истории — расширяло его. Создавалась перспетсгива изучения не только общественных структур, но и истории событий.

Возрождение исторического образования сопровождалось кришкой ею постановки в прошлом, и здесь главным объектом критики стал 11окровский. О нём передовая статья «Правды» писала довольно резко: «В области исюрии СССР не ликвидированы вредные традиции школы М. Н. Покровскою. Сведя диалектический материализм к экономизму, или, точнее юворя, к жономическому самотёку, он мог создать юлько схему социальных формаций, а не живую историю борьбы классов с громадной ролью государства как рычага борьбы. Достаточно сравнить разбросанные в сочинениях Ленина диалектические гибчайшие характеристики развития царизма как дворянской монархии, шаг за шаюм разлагаемой капитализмом, идущей на уступки буржуазии, но потибшей в качестве дворянской монархии, с мертвой схемой Покровского, видевшего в царизме орудие тортового капитала, чтобы понять, насколько чужда ленинизму схема Покровского. Преодоление традиций школы Покровского является условием создания марксистско-лениискои истории СССР"236. Статья завершалась знаменательными словами, в которых чувствовался новый пафиошческий дух: «Великая.

237 социалистическая страна фебует великой исторической пауки" .

Итак, критика Покровского стала достоянием широкой общественности. Теперь уже сама партия осудила концепцию Покровского. То понимание предмета истории, на которое указывала передовая статья «Правды», было непосредственно связано с новыми идейными ценностями, в частности, с идеей сильного централизованною государства, поскольку история оказывалась наукой о политике, о борьбе за власть.

В эюм же номере газеты была опубликована статья Радека «Значение истории для революционною пролетариата». В тон содержанию передовой статьи Радек писал о том, что еще Гоббс показывал, «как стремление к созданию исторической науки имеет своим источником политику, то есмь в окопча! ельном счете борьбу за власть"238. Маркс и Энгельс, по словам Радека, глубоко понимали «роль истории в.

239 общественной борьбе". Эю было иным выражением всё той же мысли об истории как науки о политике, о борьбе за власть. Она настойчиво внедрялась в общественное сознание. В наследии Ленина автор подчёркивал то, чю он возродил «марксово учение о государстве и диктатуре пролетариата"240. И это утверждение также работало на восприятие юсударства как особой социальной ценности советского общества и, следовательно, историческая наука должна была показывать судьбу этой ценности в прошлом.

Вероятно, в конце зимы-начале весны 1936 i. в стране прошла полишческая кампания, вызванная выступлениями партийной печаш о преподавании истории. Об этом свидстельавует сохранившийся текст доклада П. Ф. Юдина «О методологических ошибках Покровского» и текст его же заключительного слова на партийном собрании Института Красной профессуры советской полижки и права 13 марта 1936 г. 231. Выполняя полученный заказ, Юдин представлял своим слушателям сплошь ошибочные воззрения Покровского, начиная с содержания его аагей, написанных ещё в начале 1900;х гг.

14 февраля 1936 г. вместо работвшей до тех пор комиссии было образовано жюри во главе с Ждановым для проведения конкурса па лучший школьный учебник по истории СССР для 3−4 классов. Ход конкурса получил более или менее полное освещение в литературе242. Поэтому стоит останови 1ься только на иекоюрых сторонах этого события, 1лавным образом на тех указаниях, которые историки получили в ходе этого конкурса. Для понимания воззрений партийно-государственною руководства важен проект объявления о конкурсе, написанный Бухариным. Этот идеолог партии откровенно писал о том, что осью будущей кнши должно явиться «образование и развитие «юсударства Российского» как некоего целого, как тюрьмы народов,.

243 революционно преобразованной в их социалистический союз". Так совершенно ясно проявлялось «государственничество» в воззрениях партийных руководителей на отечественную историю. Традиционная великодержавная идея «единой и неделимой» России соединялась с революционной идеологией. Автор проекта писал: «История СССР должна включать не только экономику и так называемую гражданскую исюрию (т.е. историю политической борьбы в первую очередь), но и историю культуры в её самых основных момешах"244. Бухарин напаивал на более широком понимании предмета отечественной исюрии, чем эю было приняю в 1920;е ir. Изучение истории культуры в идейно-полишческом кошексте 1930;х и. означало усвоение предмета национальной гордости.

Опубликованное 4 марта 1936 г. извещение о конкурсе не содержало 1аких (мкровенных высказываний по поводу нового содержания учебников исюрии, как текст Бухарина. Это извещение было оформлено в виде постановления Совнаркома СССР и Центрального комитета партии. Оно подчёркивало «исключительное значение преподавания в школе исторической науки», а за конкретными указаниями отсылало чишелей и авюров будущих учебников к «Замечаниям» Сталина, Жданова, Кирова к статьям Бухарина, Радека, и к рецензии Быстрянскою на проекты школьною учебника, опубликованным в «Правде» 27 января 1936 г. 245.

20 июля 1936 г. жюри вынесло решение о завершении приёма рукописей на конкурс. Тоищ же было решено закончить рассмотрение рукописей всеми членами жюри к 25 августа. В конце 1936 г. определился победи 1ель в конкурсе, им оказался коллектив преподава1елей Московскою педагогическою института имени Бубнова. Во главе эюю коллектива стоял ученик Покровского А. В. Шесгаков. «Наша бршада — 12 юварищей молодцов — молодёжь большей частью. Отчасш гам были и аарики, например, Ю. В. Готье. Ему 75 лет. Он, как юноша, рабогал день и ночь, когда нужно было прорабошь несколько уроков по Ивану Собирателю», — вспоминал Шестаков246. Таким образом, в ipynne авюров сосюяли и «красные профессора» и «старые специалисты». Теперь над рукописью учебника началась усиленная рабош, в ходе коюрой историкам сообщали новые директивы партийных идеолоюв.

9 и 10 декабря 1936 г. нарком просвещения Бубнов получал указания Жданова по поводу освещения некоторых тем в будущем учебнике. Один из острейших и наименее понятых вопросов для историков состоял в оценке присоединения юю или иного парода к России. Речь шла прежде всего об Украине. Записывая речь Жданова, Бубнов фиксировал следующее: «Эю не абсолютое блаю, но из двух зол эю было наименьшее.

Россия.

Крымский хан j (союзы)".

Поляки.

Украина между ними.

Видимо, речь шла о выборе союзника для Украины. В этой ситуации Богдан Хмельницкий проявил «своеобразное отстаивание интересов украинскою народа». Рядом со словами «имеет значение» Бубнов выписал два обстоятельства «одна вера», «славяне"248. Речь шла об общем происхождении и единоверии украинцев и русских. Это и определило выбор Хмельницкого в пользу союза с Россией. «Была бы Украина тем, чем она является в настоящее время,» — риторически вопрошал Жданов. Огвет был ясен. Партийный идеолог, исходя из положительной оценки современной ему ситуации в стране, этим оправдывал собьпия прошлого. Далее Жданов проводил историческую параллель: «Подобное же положение: Грузия и Россия. Персы — Россия. Из двух зол (то есть при выборе между Россией и Персией — Л.Д.) — наименьшее. Самостоятельной Грузия в то время (в сложившейся исюрической обстановке) быть не могла. Идти в кабалу к персам или туркам. Получили — Баку, железные дороги, социал-демократию).

Единоверцы (но тоже имело значение)" .

Вероятнее всего, эти рассуждения Жданова отражали содержание ею консультативной беседы со Сталиным. Таким образом, партийное руководство все решительнее порывало с точкой зрения на присоединение тою или иною народа к Российской империи как на абсолютное зло, заключавшееся в установлении для него национального угнетения, русификации, грабежа природных ботатств. Рождалась новая политико-идеолотическая формула «наименьшего зла», которую теперь и следовало использовать.

В разюворе с Бубновым Жданов ещё раз подчеркнул значение образования централизованного юсударства. «Собирание Руси — важнейший исторический фактор» — гласила запись Бубнова250. Он хотел выразить мысль о важнейшем факте в отечественной исюрии. Жданов указал на место церкви, монастырей в процессе объединения русских земель. Это было главным в ею рассуждениях: «О роли монастырей в собирании Руси. Фактор прогрессивный"251. Партийный идеолог продолжал политику поворота в отношении власти к православной церкви путём признания её исторической роли в юм или ином процессе — крещении Руси, образовании Московского государства.

Следующие указания от Жданова и члена конкурсной) жюри Яковлева последовали 19 апреля 1937 г. В тот же день Шее таков доложил о них своим соавторам. Из полученных им директив одна группа была направлена на пропаганду успехов советской власIи, обличение её врагов и прославление партии: «Необходимо включить в учебник: 1) о 150 миллионах десятин (ia) земли, перешедших к крестьянам от помещиков.- 2) о ликвидации экономической, политической и кулыурной отсталости России в результате побед Великой пролетарской революции, об освобождении нашей родины от полуколониальной зависимое i и oi буржуазной Нвропы — вообще подчеркнуть различие в положении России до революции 1917 г. и после неё- 3) всюду усилить >лемен1ы советского патриотизма, любви к социалистической родине.- 4) ввести обязательно рост электро) iiepi ии, упм и нефти- 5) показать лучшие заводы и фабрики, электростанции, каналы.- 6) подчеркнуть, что во время интервенции 191 820 гг. помещики всюду восстанавливали свою власть. 7) указать, что в интервенции были заинтересованы и помещики и капиталисты- 8) врати народа троцкисты должны быть показаны не только как врати ВК11(б), а как действительно врати народа- 8) (сбой в нумерации — А.Д.) тщательно перередактирова1ь те места, где говорится о роли партии."252. В этой части замечаний содержались не соответствовавшие действительности утверждения о ликвидации малоземелья в российской деревне в результате передачи крестьянам помещичьей земли, о дореволюционной России как полуколонии западных стран, о троцкистах как Bpaiax партии и народа и пр. Историческое сознание населения мифологизировалось.

Вторая группа указаний была посвящена преподнесению в учебнике периода средневековья в истории страны: «9) .лучше проработать вопрос о крестьянских войнах, устранить преувеличение об их ортанизованности и т. д.» Здесь получили развитие всё более трезвое осмысление социальных движений на Руси, отход от воззрений Покровского. Замечание 11 — «лучше объяснить культурную роль христианства» непосредственно было связано со стремлением власти улучшить отношения с церковью. Указания 12 «дать о про1рессивном значении централизованной государственной власти» и 21 о «реакционности стрелецкою мятежа» отражали культ сильного государства и одною из его представителейПетра, против власти которого был направлен «реакционный мятеж». Некоторые директивы имели явно выраженный воспитательный и патриотический смысл: «13) уточнить вопрос о 1612 г. и интервентах, кстати о названиях Лжедмитрия- 14) ввести Святослава: „иду на вы“ — 15) подробнее дать о немецких рыцарях, использовав для этого хронолотию Маркса о Ледовом побоище, Александре Невском и т. д.» Ряд замечаний был посвящен теме исюрии присоединенных к России народов: «17) усилив историю отдельных народов- 19) исправить о Хмельницком- 20) то же о Грузии» .

Позже, 21 июня 1937 г., па другом заседании авторского коллектива, историкам было указано, чго в их кнше «личность Ивана Калиты пе должна быть вполне отрицательной. В изложении о торювле видно влияние Покровского. О типографии при Иване Грозном сказано плохо, также о мануфактуре при Алексее Михайловиче. О народниках сказать крепче, о феодальной раздробленности яснее и побольше, спутаны понятия оброк и барщина. Время Ивана Калиты больше осветить политически, шире сказать о 17 веке""254. Итак, в число реабилитированных исторических героев вошел и Иван Калита, кроме юго представители власти потребовали подчеркнуть достижения России в прошлом (типография, мануфакгура).

Летом 1937 i. на рукопись учебника был составлен ряд рецензий, авторами коюрых были школьные учителя и ведущие специалисты-историки. Быстрянский отмечал, что «учебник Шестакова. отличается юраздо более тщательным отбором фатсгов, изложение значительно проще (чем у других участников конкурса — А.Д.). Только эта книга и может стать учебником для начальной школы при исправлении имеющихся там.

255 ошибок, что может бьнь сделано очень скоро". В числе таких ошибок Быстрянский подчеркнул: «параграф 23, где твориюя о Богдане Хмельницком». Содержание темы, по словам рецензента, «излагается в старой трактовке. Совершенно не учтено своеобразие положения, в силу которого для Украины не было иною выхода, как присоединение к единоверному Московскому государству». Далее рецензент продолжал: «Па сгр.56-й не вполне складно излатается вопрос о борьбе России за выход к морю. Здесь мы читаем: «Чтобы бороться за свою самостоятельность, России нужно было иметь свой флот и более удобные морские порты, чем Архашельск. Такие порты имелись на Чёрном и Балтийском морях, но Чёрное море было тогда в руках крымских татар и турок, беретами Балтийскою моря завладели шведы». Такая формулировка может оправдать любую империалистическую экспансию"257. Эю замечание было учтено авторами учебника, и оправдание имперских устремлений несколько затушёвано.

Из всех сохранившихся рецензий самыми обстоятельными и большими, но объёму были принадлежавшие Бахрушину. Первая — 21 страниц, вторая — 12 страниц машинописи, в ю время как половина рецензий дру1их авторов имела объём от 2 до 4 страниц. Учёный очень внимательно изучил учебник и придирчиво отнёсся к каждому неверному или неточному выражению в ieKcie. Как автор рецензии Бахрушин выступал с подчёркнуто марксистских позиций, старательно воспроизводя стиль мышления, язык и приёмы кришки свойственные «красным профессорам». Хрополо1 ически замечания и предложения Бахрушина охватывали широкий периодот первобытною строя до советской эпохи включительно. «Несколько соседних больших семей, находящихся в родстве, составляли род, — цитировал он авторов учебника и iyi же отмечал, -концепция буржуазная. Наоборот, род распался впоследствии на семьи». И далее: «Неправильно изображено возникновение неравенства из завоеваний, а образование неравенства внутри племени поставлено на второе место. Не ошечено значение перехода к пашенному земледелию в деле создания частной собственности. Также неправильно, на мой взгляд, представлено с о возникновение государства в резулыате завоевания». Критический взиыд Бахрушина остановился и па рассказе о крещении Ольги и введении христиане 1ва на Руси при Владимире. «Ничего не юворится о культурном влиянии христианства на данном офезке времени», «не в достаточной мере вскрыто культурное значение крещения», -таково было мнение учёного. Ещё недавно, в 1936 г. был организован и искусственно раздут скандал по поводу шуточной оперы «Бо|а1ыри», поставленной Камерным театром. Автор либретто Демьян Бедный представил Владимира и введение им христианства в виде фарса, что не вязалось с официальным курсом на возвеличивание отечественною прошлого. Сюжет о крещении Руси приобрёл в официальной пропаганде политическую осфоту, о чём хорошо помнил Бахрушин, поз i ому он не преминул обратить внимание на недостатки в освещении учебником религиозной реформы на Руси. С той же повышенной осторожностью отнёсся Бахрушин к рассказу о правлении Ивана Грозною. Борьба Ивана IV с боярами неверно объясняется только «изменой» бояр. Причины, вызвавшие обострение отношений, были юраздо глубже. Надо показать, что бояре были в своих владениях маленькими царьками, что это было опасно для государства," - писал историк260. Словосочетание «маленькие царьки» 1ак и вошло в учебник261. «Значение опричнины в процессе образования сильною государства никак не отмечено, — продолжал исюрик. — Не вскрыто значение царствования Ивана Грозного вообще» .

Переходя к иным временам, далёким oi русского средневековья, Бахрушин писал: «Надо было сильнее подчеркну-ib значение крестьянского движения в деле «освобождения крестьянства» «. Примечательны Э1и иронические, характерные для советской, марксистской историотрафии кавычки в названии правительственной реформы по раскрепощению крестьян. Бахрушин принял их и употребил в рецензии. Ниже он отмечал: «Мне кажется, что недостаточно выявлена вредная сюрона деятельности народовольцев», «стр.174 «без ножниц» (цен — А.Д.) — надо пояснить, для.

263 чет о необходимы были ножницы". Эти высказывания свидетельствуют не только о широте кругозора и интересов Бахрушина, но и о восприятии им официальных воззрений, оценок. Сам он, идя на компромисс с официальной наукой, при использовании этих оценок вольно или невольно становился их пропагандистом.

Когда все директивы, шедшие авторам от партийно-правительственных верхов, и рекомендации, данные ведущими специалистами, были учтены, текст будущего учебника просмотрел Сталин. В ею библиотеке сохранилось по крайней мете четыре экземпляра учебника Шестакова264. В двух зкземплярах содержатся очень незначительные следы работы Сталина над учебником. В третьем — правка, проведённая Сталиным, настолько велика, что позволяет делать выводы о высокой степени его личного участия в подготовке текста учебника. В четвёртом экземпляре (это позднейшая редакция, в ней уже учтены сделанные ранее исправления и дополнения) имеются незначительные интерполяции, но они принадлежат не Сталину и содержат указания на ю, какие изменения в 1екете учебника будут сделаны при подюювке следующего издания. Две книги какое-то время находились в распоряжении Жданова. Он должен был учесть правку, проведённую Сталиным. Потом, в 1943 г., секретарь Жданова А. Н. Кузнецов передал Э1И книги секретарю Сталина.

A.С.Поскрёбышеву. Об этом свидетельствует такая запись: «Тов. Поскрёбышев! По поручению юв. Ждаиова пересылаю эти книги. А.Кузнецов. 15.12.43». Таким путём книги вернулись к Сталину и остались в его архиве.

Встаёт вопрос, когда Сталин занимался редактированием учебника. Известно, что в 20-х числах июня 1937 г. коллектив авторов закончил работу над рукописью. Учебник поступил на рецензию значительному кругу специалистов и тогда же он был набран типографским способом. В виде книги он поступил Сталину, Бубнову,.

B.П.Затонскому. Скорее всею, список читателей из высших эшелонов власти не полон.

Kpyi их был шире. Поеле того, как Сталин сделал свои замечания, учебник окончательно редактировал Жданов. К новому учебному году (или в начале этого года) учебник вышел из печати. Таким образом, Сталин мог редактировать учебник Шее такова летом 1937 г., вероятно, в июле.

Судя по тому, что пометки Сталина встречаются не в одном экземпляре учебника, можно смело говорить о неоднократном возвращении Сталина к работе над ею содержанием. Вождь партии придирчиво отнёсся к тексту, придавая значение в нём каждому слову. Возможно, Сталин сперва просмотрел учебник, сделав немпоючисленные пометки в одном экземпляре: значительно сократил материал о себе самом и сделал некоторые замечания по поводу надписей к иллюстрациям, размеров Kapi и т. п. Потом взялся за текст всерьёз и провёл большую редакторскую работу, о чём говоря I ею вторжения в текст, значительные по количеству и по объёму.

Первоначально учебник носил название «Элементарный курс истории СССР с краткими сведениями по всеобщей истории». Сталин зачеркнул слова о сведениях по всеобщей истории, а слово «элементарный» заменил на слово «краткий», более понятное учащимся. В этом и других случаях заметно, что Сталин стремился краткости и простоте языка учебника. Нередко он делал интерполяции методического содержания, подчёркивая ту или иную мысль в учебном материале. В одном месте он указывал: «Так началось татарское ию, вернее татаро-монгольское иго"270. В друюм подчёркивал завершение этой полосы в отечественной исюрии: «Так кончилось татаро.

Л<7 I монгольское иго, длившееся свыше двухсот лет". Однако методика преподнесения материала его не так интересовала как идейно-политическая сторона дела, поэтому именно ей он уделил основное внимание.

Первые страницы учебника были посвящены введению. В нём в восюрженпых тонах описывалось современное положение СССР. Примечательно, что во фразе «В 11 социалистических республиках живёт 102 разных народа» Сталин зачеркнул «102» и написал «до 50». В друюм месте, 1де шла речь о народах Северного Кавказа, авюры указывали их численность более чем в 30 народов, а Сталин исправил на «больше десятка"273. Это явное стремление вождя парши уменьшить количество народов в СССР, вероятно, было связано с ею желанием представить население страны более единым в национальном отношении. Проблема прочности СССР перед лицом будущей войны особенно заботило руководство страны уже в первой половине 1930;х гг. Эта прочность представлялась Сталину как сплочённость народов СССР вокруг русского народа. Таким образом, правка Сталиным введения к учебнику была далеко не случайной, а отражала определённый пар тийно-юсударст венный полшический курс.

Правка и инюрполяции Сталина нарастали по мере развития рассказа учебника от древности к современности. Пго внимание привлекла оценка такого события как введение христианства на Руси. Он сделал интерполяцию: «Христианаво в своё время было в сравнении с язычеством шагом вперёд в развитии России"274. Не была ли эта фраза одним из шагов к компромиссу с православной церковью, коюрый был заключён уже в годы войны в интересах мобилизации всех общественных сил на борьбу с врагом?

В рассказе учебника о восстаниях в Киевской Руси Сталин несколько раз вписал одно и то же уючнение, важное для характеристики этих восстаний. В за1лавие «Восстания против князей и бояр» он прибавил первое слово — «стихийные». Во фразу «Князья и бояре со своими дружинами без особых усилий подавляли эти восстания» он добавил: «Гак как эти восаания были стихийными, бессознательными». Ниже была сделана интерполяция: «Дальше стихийною мя1ежа эти восстания не шли». Наконец, в последний раз он прибавил к словам «по боярскую и купеческую силу народ сломить не смо1» пояснительное дополнение — «ввиду их бессознательности и неорганизованности"275. Таким пу1ём Сталин подводил школьников к характерному для большевистской идеолоши пониманию качественного отличия между революционной борьбой пролетариат и социальными движениями в доиндустриальпом (феодальном) общеаве. Подтекст ею ишерполяций заключался в том, что пролетариа1 обладает особой сознательностью и ортнизованностью, чего не наблюдалось у участников волнений в далёком прошлом.

Особое внимание из всех российских правителей Сталин уделил Ивану Грозному. Он зачеркнул слова «по ею приказу убивали всех жителей Казани», гак как Э1а фраза указывала на жестокость царя.

Ивана. Нму не понравилась также фраза «Иван IV хотел пробиться к беретм Балшйского моря и ваупить в сношения с образованными западными пародами». В ней подразумевалась некая приниженность России, её необразованность, отсталое! ь. Поэтому он исправил «образованными западными народами» на «западноевропейскими народами"277. Внимание Сталина привлекло ключевое по значению предложение: «Таким путём укреплял Иван Грозный самодержавную власть в русском царстве, уничтожая боярские преимущества».

Развивая и существенно дополняя мысль авторов учебника, Сталин писал: «Этим он как бы заканчивал начатое Калитой собирание разрозненных удельных княжеств в одно сильное государство». Сталин преподносил Ивана Грозного как великого государя, венчавшего своей деятельностью длительный исторический процесс, хотя на самом деле «собирание разрозненных удельных княжеств» завершилось ещё при его отцеВасилии III присоединением Рязани в 1521 г. почш за десятилетие до рождения Ивана. Примеча1елыю в этой ишерполяции возрождение термина «собирание», взяюго из словаря дореволюционной российской науки, чю ошешл ещё в 1937 г. в отклике на вышедший из печати учебник находившийся в) мшрации П.Н.Милюков279. Таким образом, не авторы учебника, как это считалось ранее280, а сам С i алии именно здесь впервые дал чётко сформулированную оценку деятельности Ивана Грозною. Эта оценка стала на два десягка лст обязательной для историков. В лице Ивана Грозного Сталин персонифицировал идею сильного централизованною юсударства. Эту важную духовную ценность Сталин внедрял в идеологию партии, и учебник по отечественной истории предназначен был craib одним из тех каналов, коюрые должны были укорени ib её в массовом сознании населения страны.

Бунташный" семнадцатый век дал возможность Сталину подробнее высказался о социальной борьбе в феодальной России. Гражданская война начала столетия была представлена авторами в виде борьбы крестьян с феодалами. Перечеркнув описание поражения войск И. Болотпикова и «царевича Петра» при обороне Тулы, Сталин к словам авюров учебника «Армия восставших мужественно защищалась» приписал: «Но потерпела поражение. Оно и понятно. Крестьяне не имели югда такого союзника и руководителя как рабочий класс. Да и сами крестьяне были несознательны. Они воевали не прошв царизма и помещичьею строя, а против плохою царя и плохих помещиков за «хорошего царя» и «хороших помещиков» «. К этой же мысли Сталин возвратился, редактируя рассказ учебника о восстании Степана Разина. Он разумно исправил «революционное движение крестьян» на «повстанческое движение», преодолевая фадицию, шедшую от Покровского, который счшал движение под предводи! ельством Разина «казацко-крестьянской революцией"282. Потом Сталин сделал следующую интерполяцию: «Во время восстания Разина, как и во время восстания Болошикова, у крестьян не хвашю такого надёжною союзника как оринизованпый рабочий класс. Не хватало также понимания задач восстания, — жечь и разорять помещиков они умели, но какие новые порядки нужно посгрои i ь, куда вести дело — >гою ни не понимали. В этом была их слабость». Эту же мысль об оюутсшии у крестьян союзника в лице рабочих Сталин повторил при описании восстаний уол.

Ьулавина и Пу1 ачёва. Этот аргумент — об отсутствии рабочего класса в феодальной России — отныне стал, по выражению Милюкова, «приказанным аргументом» в советской исторической науке. Это была ты отмычка, коюрую власть дала историкам и которую впоследствии грубо использовали вместо настоящего ключа к исторической проблеме. По суш дела история феодальной России модернизировалась, ведь революционного рабочею класса (сознательного и организованного союзника крестьян) в XVII—XVIII вв. и быть не могло. Все перечисленные социальные движения возникали и развивались в рамках существовавших социальных отношений и не уничтожали их. Сгалин же подлинную ценность видел только в революционном перевороте, в ликвидации всей системы социальных порядков, Восстания в феодальной России он мысленно сопоставлял с социалистической революцией 1917 г. и как бы набрасывал проблематику российского революционного движения в XX в. на действительность гораздо более раннего исторического периода. Всё это стало типичным для советской науки на долгие годы, все восстания в истории страны получили название антифеодальных.

Единственное восстание, которое получило отрицательную оценку у авторов учебника, и оценка эта была ещё более обострена Сталиным, это антиправительственное выступление московских стрельцов в 1689 г. «В России началось восстание стрельцов, недовольных новыми порядками, введёнными Петром», — писали авторы учебника. Сталин добавил: «И требовавших возврата к старому. Это было реакционное восстание"285. Такая оценка впоследствии была распространена и на волнения в Москве в 1682 г. Государственная идеализация Негра, возрождённая Сталиным, лежала в основе исследовательского подхода к этим двум восстаниям.

Любопытный ход был совершён Сталиным в связи с освещением в учебнике движения Шамиля. По существовавшей традиции в советской иеюрической науке Шамиль был представлен авторами учебника народным iepoeM, а движение, которое он возглавлял, справедливой антиколониальной борьбой горских народов против царской власти286. В 1940;х — 1950;х гг. эта ючка зрения будет признана устаревшей и абсолютно неверной. Деятельность вождей восстаний нерусских народов, находившихся в составе России, получит резко отрицательную оценку. Учитывая такое развшие историографической ситуации — от идеализации героев 1ипа Шамиля к их детероизации в исюрической ли1ературе, — правка, проведённая Сталиным в учебнике, представляется мнотозначительной. Сталин не изменил iy оценку Шамиля, которую дали авюры. Однако он уменьшал число народов Северного Кавказа (как указывалось выше, с 30 до 10) и вычеркнул фрагмент, в ко юром авторы повествовали о помощи Шамилю со стороны крестьян Закавказья. Таким образом, несколько тускнел, затушёвывался народный характер движения. Зачёркнутым оказался и такой фра1менк «Так же героически защищали свою землю и свободу горцы Западного Кавказачеркесы. Больше 70 лет они дрались с войсками русского царя. Их цветущий край был разрушен"288. Сталин явно смягчал жестокости правительственной политики по отношению к нерусским народам, в какой-то мере реабилитируя эту политику. Так после рассказа о восстании поляков в 1863 г. авторы учебника сообщили, чю «после подавления восстания царское правительство сослало в Сибирь больше 100 тысяч поляков». Сталин же 100 тысяч заменил на «десятки тысяч». Во фразу о том, что «в течение 30 лет упорных войн были завоёваны Россией земли пародов Средней Азии» Сталин вставил перед словом «Россией» уточняющее слово «дворянской», указывая на то, что грех захвата лежит на той России, которой в ei о время уже пет290. Имея перед собою перспективу войны, Сталин Tie хогел выпячивать в отечественной истории темы борьбы нерусских народов за своё освобождение. Ему нужнее был миф об извечном I яI отении Э1 их народов к России, о высокой положительной оценке акта их включения в cociae империи. Все эти исторические фанюмы утвердятся в науке уже после Великой Отечественной войны. В 1930;х гг., о которых идёт речь, они юлько начинали оформляться в учебнике Шестакова не без влияния Сталина.

Естественно, что учебник рассказывал и о революционной деятельности Сталина, дал биографию вождя. Сталин значительно сократил материал о самом себе там, где авторы явно преувеличивали его историческую роль, ставили ею рядом с Лениным. В хронологической таблице в конце книги была указана наряду с другими важными датами отечественной истории и дата его рождения. Сталин вычеркнул её и написал: «Сволочи». Он уничтожил описание своего детства и юности и вставил юлько в подходящем месте слова о том, что в Закавказье «подвизался с конца девяностых годов npoiiuioi о века ученик Ленина товарищ Сталин"291.

Особенно обширные интерполяции были сделаны Сталиным в тех темах, где освещалась исюрия революций в России. Так он писал по поводу причин поражения революции 1905 г.: «Выходит, чю причин поражения первой буржуазной революции в России было более чем достаточно. Главная из них — окутавие союза рабочих и крестьян. Нсли крестьяне и чувствовали, чю успешная борьба с помещиками невозможна без союза с рабочими, ю они вовсе не понимали юю, что без свержения царизма нельзя одолеть помещиков. Крестьяне ещё верили в добрую волю царя-батюшки. Поэтому-то крестьяне не хотели идш на союз с рабочими для свержения царизма, а сыновья крестьян, переодетые в солдатские шинели, помогали царю подавлять забастовки и воссшния рабочих. Крестьяне больше верили со1лаша1елям эсерам, чем большевикам-революционерам. Были недостатки и у рабочих. Рабочий класс был, конечно, передовой силой революции, по он не был ещё единым и сплочённым, 1ак как его паршя, социал-демократия, была разбита на две группы, на меньшевиков и большевиков. Первые были соишшателями и не хотели доводить революцию до конца. Вторые, i.e. большевики, были последовательными революционерами ленинцами и призывали рабочих к свержению царизма. Поэюму-то рабочие выступали в революции не всегда дружно, и рабочий класс не имел возможности стать настоящим руководителем (гегемоном) революции. Поспешно заключённый мир с Японией также помог царю подавить революцию. Пока шла война, и царские войска терпели поражение, царь оставался слабым и вынужден был уступать натиску рабочих. После заключения мира дело изменилось, и царь получил возможность собрать силы для борьбы с революцией"292.

Обширность эюй интерполяции даёт представление о масштабах вюржения Сталина в текст учебника в темах по исюрии XX в. Столь же подробно он разъяснял причины первой мировой войны, победы социалистической революции, вторжения немцев на Украину в 1918 г. Увлекаясь содержанием своих интерполяций, он герял контроль над методической стороной учебника. Вставленные им фрагменты, как видно хотя бы из цитированного выше, усложняли текст, затрудняли для детей его понимание.

В той части текста, где освещалась история Октябрьской революции, Сталин провёл придирчивую правку на каждой странице. Он убирал упоминания о себе, вероятно, из-за того, что роль его в исюрии революции была явно преувеличена, чю не могли не увидеть современники этого события. Также на каждой странице он вносил уточнения, особенно при освещении исюрии фаждапской войны. В теме строительства социализма поправки Сталина были частыми, но небольшими. Здесь учебник должен был решать задачу разоблачения ею враюв. По>тому во фразу о том, чю «фашистский агент Троцкий ортанизовал в СССР банду убийц, вредителей и шпионов» Сталин вписал: «И его презренные друзья Рыков и Бухарин"293.

Итак, анализ сделанных Сталиным интерполяций приводит к выводу о юм, чю он проделал значительную работу по совершенствованию идеологического и политического уровня школьного учебника отечественной истории, исходя из тех политических соображений, коюрые казались ему актуальными во второй половине 1930;х гг. Правка теки, а лишь частично отражает роль Сталина в создании киши. Ещё в ходе её написания авторы получали указания о юм, как именно освещать то или иное собьние в истории. Важнейшие (если не все) из них, несомненно, принадлежали Сталину. Таким образом, он был фактически не только редактором, но и одним из авторов школьного учебника. Он вписал в него фрагменты, содержание принципиально значимые оценки, политически актуальные выводы и объяснения, коюрые должны были оказывать важное образовательно-воспитательное воздействие на читателя. Таким образом, учебник аккумулировал всё то, что работало на новый курс партии в области историческою образования и в сфере пар 1ИЙно-юсударст венной идеолотии. «Установки» и «приказанные аргументы» Сталина падолю определили идейное содержание исторической науки.

Как уже говорилось, от Сталина учебник с правкой вождя поступил к Жданову. Имея перед собой этот текст с интерполяциями Сталина, Жданов самым тщательным образом их в последнюю редакцию учебника. Ни одною слова в эти интерполяции Жданов не посмел добавить. Кроме того, он дал ряд дополнений, взятых в основном (а может быть и исключительно) из тех рецензий на учебник Шеаакова, коюрые были написаны ведущими специалистами в области истории. Этим обстоятельством можно объяснить значительные включения в ieKci, сделанные Ждановым в теме о жизни первобытных людей. Большое дополнение к тексту Жданов сделал в описании первобытнообщинною сфоя. Вместо нескольких малоипформативпых фраз, которыми авторы учебника обрисовывали этот строй, Жданов предложил развёрнугое описание основных порядков, свойственных первобытности: «В одиночку было невозможно охотиться на крупных зверей, ловить рыбу сетями, вырубать лес для пашни. Поэтому в старину родственники не расходились, а жили все вместе и образовали род hhoi да в несколько coi человек. Всё у них было общее. Орудиями пользовались сообща. Па охоту и рыбную ловлю ходили все вместе, землю обрабатывали общими усилиями. Добычу и урожай делили между собою. Ckoi был общий. Работами руководили выборные старейшины. Общие дела решались па собраниях всего рода. Род защищал своих. Если чужой убивал человека, то родственники мстили за убиюго. Между различными родами происходили частые войны из-за пашен, лесов и рыбных ловель"294. В освещении Жданова иервобьпные порядки получили несколько идеализированную характеристику. В них выпячивались такие привлекательные для граждан СССР черт как коллективизм в работе, общее владение орудиями и плодами труда, выборность управляющих лиц, прямая демократия, защита коллетсгивом каждого человека. И лишь фраза о частых войнах несколько омрачала общую картину. В книге Покровско1 о «Русская исюрия в самом сжатом очерке», о первобытности по существу не было сказано ничего. Ранее, в 1920;е и, ко1да история ещё не использовалась для формирования мировоззрения фаждан СССР, широко пропа1андируемые представления о первобытности были иными. В «Календаре коммуниста на 1923 I.» говорилось о первобытном человеке как «ле1комысленном и беспечном., дикаре, не способном думать о завтрашнем дне». «Ошибкой было бы думать, чю шёт природы сказывался для дикаря в неуаанной работе, беспрерывной погоне за пищей, — писал автор. — Даже в позднейшее время, когда уже было «хозяйство», была «экономика», производились и широко применялись орудия, лень оставалась типичной чертой характера древних людей. Незначительную часть времени уделяли они хозяйавенпой деятельности, предаваясь всё остальное время лдг праздности, ифе, развлечениям». В новом учебнике) ia эпоха получила совершенно иное освещение. Реальность первобытно1 о строя по-своему гарантировала реальность будущею коммунистического общества. Последнее должно было обладать характерными для первобытности чертами без её теневых сторон, функционируя на более высокой экономической базе. Таким образом, изучение первобытной истории приобрело немаловажное идеологическое значение.

Видимо, Жданов сам решал, включать или не включать в окончательный гекст учебника тот или иной фрашент из рецензии. В яом убеждает такая деталь: к тексту о присоединении Сибири в XVI в. Жданов сделал помету — кружок (знак интерполяции) и приписку «Из Бахрушина». На o6opoie гой же страницы зачёркнуто уже полностью написанное: «Сюда из Бахрушина со стр.37» .

Работа С1алина и Жданова над текстом учебника была, действительно значительной. Сформулированные в учебнике оценки, «приказанные аргументы» стали директивами для историков, определявшими идейное содержание пауки. В известной степени выявленные ишерполяции Сталина и Жданова можно поставить в один ряд с их же «Замечаниями» на проспект учебника, написанными в 1934 г. В 1937 г. вожди партии, особенно Сталин, реализовывали, дополняли и развивали те «установки», которые были приняты тремя годами ранее.

22 aeiycra 1937 г. «Правда» вышла с редакционной статьей под названием «Знать историю пародов СССР». В ней объявлялось о завершении работы над учебником по истории СССР: «Это учебник для 3-го и 4-ю классов средней школы. Но ею значение шире. Его прочтёт с интересом вся учащаяся молодежь. Ею изучат все преподаватели истории. г)1им учебником открывается широкое и плодотворное изучение и преподавание одной из важнейших паук в системе общего образования и полшическою воспитания советского 1ражданина — науки истории"297. Осенью 1937 г. развернулась значительная 1азетная кампания, направленная на пропаганду нового школьною учебника, исторической науки, повою взишда на отечественное прошлое298.

2.7. Постановление по итогам конкурса.

Параллельно с завершением работы над учебником «люди власти» работали над текстом постановлением по итогам конкурса. 9 и 10 декабря 1936 г., как следуе1 из записи, глава жюри конкурса Жданов встретился с наркомом просвещения А. С. Бубновым и дал ряд указаний относительно содержания htoi ового документапостановления жюри299. В ходе беседы (быть может, скорее монолога) или вскоре после неё Бубнов составил краткую запись услышанного. Жданов предложил начать 1екст постановления со вступления, в коюром говорилось бы о «значительном числе учебников, представленных на конкурс», «широком отклике», «разных авторах (специалистах-историках, учителях, пропагандистах, рабочих, колхозниках, красноармейцах и т. д.)». «Имеется ряд серьезных попыток дать учебник по истории.

СССР, — констатировал Жданов. — В сравнении с прошлым периодом [сделан] большой ша1 вперед (oi «социологизаюрских» учебников к марксистским)". Вместе с тем во вступлении должна была прозвучать критическая мысль: «Ни один учебник не может быть признан удовлстверительным"300.

Увлекаясь oi указаний по поводу будущего 1екста постановления, Жданов высказал соображения о дальнейшей работе: «Нельзя ли взять один из представленных учебников за основу для переработки? Кому поручиib переработку? Группа? Отдельный автор? Поручигь одному или нескольким?"301. г) ю были вопросы, над которыми должен был дума1Ь Бубнов, а может бьпь и всё жюри конкурса.

Жданов предла1ал сделав постановление подробным: «Постановление должно быть оспова1ельным, а не кратким». В нём следовало «подвер1ну1ь критике учебники" — «кришка должна да1ь указания о направлении персрабо1ки учебника истории СССР"302. Из гех вопросов, oi коюрых «историки бегают», Жданов указал, во-первых, на вопрос об оценке присоединения к России терриюрий, населенных нерусскими пародами: «О Богдане Хмельницком (половина XVII в.). Украина и Россия. Присоединение к России (1653 г.)». Помысли Жданова, историкам нужно было отказаться от прежнего обличи 1ельного освещения колониальных захватв и порабощения народов российским царизмом.

25 января 1937 г. состоялось последнее заседание жюри конкурса. На нем была рассмотрена первоначальная редакция постановления жюри, которая не сохранилась среди протоколов заседаний. После обсуждения отдельных замечаний нарком просвещения Бубнов должен был составить проект постановления, учшывавший высказанные соображения. 27 января проект был готов и, судя по сопроводи! ельному письму, отравлен Жданову как главе жюри. Другой экземпляр был послан члену жюри Я. А. Яковлеву.

В проекте Бубнова главное внимание было уделено ошибкам во взглядах историков, которые выявил конкурс. Более или менее соблюдая хроноло1Ическнй порядок, Бубнов вёл перечень промахов, допущенных историками, начиная с неправильною освещения крещения Руси. Он упрекал историков в том, что они не видят прогрессивности ряда явлений в истории феодальной России (собирания Руси, образования и укрепления Московскою юсударства и пр.), идеализируют крестьянские движения, слабо освещают историю народов СССР, недостаточно показывают достижения сфаны. «Исюрическое прошлое нашей страны и её великое социалистическое настоящее должно воспитывать у советской детворы чувство любви к своему народу», — заключал Бубнов основную часть текаа «Постановления"304.

В апреле 1937 г. Яковлев составил конфнроект «Постановления"305. В нём, в противовес Бубнову, на первое место он поставил замечания по поводу освещения историками советского периода в отечественном прошлом, исюрии XX в., полагая именно ну часть материала более актуальной для советских школьников и не понимая, чю главные мифы создавались в области дореволюционной истории.

Яковлев усматривал ряд ошибок: «Всеми авторами, без исключения, при описании Великой пролетарской революции смазывается тот факт, чю власть в результате завоевания диктатуры пролетариата перешла к советам. В юловы учеников внедряется неправильная мысль о том, будто бы государственная власть в СССР осуществляется непосредственно коммунистической партией», «Сталинский 1езис о том, чю Россию били „за отсталость военную, за отсталость культурную.“, который даёт один из важнейших ключей к истории России последнею полувека перед революцией, не попят авюрами учебников. Не показано, в частности, что во время империалистической войны именно в резулыате промышленной отсталости русские солдаты остались без снарядов», «Нередко, характеризуя власть дореволюционную или те „правительства“, коюрые образовывали наши врати для борьбы с советской властью, авторы юворят о капиталистах, в то время как речь должна идти о помещиках и капиталистах» и т. п.

Во второй фуппе замечаний Яковлев указал па ошибки в освещении исюрии дореволюционной России (до XX в.), в значительной степени повторяя то, что было сказано в проекте Бубнова.

Это1 проект Яковлева и стал основой для дальнейшей работы над содержанием «Постановления». Окончательная редакция сохранила ту структуру, которую предложил Яковлев. С результатами работы Яковлева познакомились Бубнов, Жданов, Сталин. Бубнов дал несколько частных сображений. Сталин же оставил ряд весьма кратких замечаний, написанных красным карандашом307. К сожалению, из-за своей лапидарности они не всегда поддаются однозначному истолкованию.

В названии Октябрьской революции слово «пролетарская» Сталин заменил па «социалистическая». Он предложил снять (слева от текста пометка — «не надо») мысль.

Яковлева о юм, что советы выросли и окрепли в результате свержения власти помещиков и капиталистов и завоевания диктатуры пролетариата.

Особое внимание Сталина вызвало замечание Яковлева о юм, что «зависимая роль как русского царизма, так и русскою капитализма от капитала западноевропейскою остаётся непроиллюарировапной на конкретных фактах. Не показано, что зависимость России от западноевропейского капитала была прямым последствием хозяйственной и политической отсталости страны». Около слова «зависимость» Сталин написал «упрощение». Рядом с приведённой фразой — «Слабо и лло не так», а также — «Не только». Рядом с фразой «Авюры игнорируют протрессивную роль монастырей» Сталин написал: «Не только, а «собирание Руси» «309. Нму явно хотелось показать прогрессивное развитие страны в далёком прошлом. Этим кратким вмешательством в текст роль Сталина и ограничилась.

Далее за доработку текста «Постановления» серьёзно взялся Жданов. Машинистка.

Ч1П перепечатала для нею текст с замечаниями Сталина. Жданов стал внедряться в текст, ведя правку фиолетовыми чернилами. Заимствуя некоторые детали из проекта Бубнова, он исключил два первых абзаца и заключительную часть (о местах и премиях) из нроетсга Яковлева и стал править стиль изложения. Потом он начал работу как бы заново, ведя на другом экземпляре текста правку карандашом311. Все замечания им были зачёркнуты. Объём «Постановления» резко сократился, машинистка перепечатала текст312. Затем Жданов всё-таки восстановил замечания, и в 1аком виде текст был отправлен Сталину 20 автуста 1937 г. В сопроводительном письме, подписанном Ждановым и Яковлевым, юворилось: «В проект включены все поправки, внесённые Вами в текст, представленный т. Яковлевым, а также несколько смягчена полемическая часть"313. Некоюрые замечания Яковлева были сняты (например, о необходимости перечислить в учебнике крупнейшие промышленные предприятия в стране, дать количественные показатели некоторых производств). Именно эта редакция и была опубликована в «Правде» 22 августа 1937 г. как окончательная. Таким образом, восстановление истории создания текста «Постановления» показывает ошибочность мнения М. В. Печкиной будто в этот документ «был составлен членами жюри Я. А. Яковлевым при некотором участии В. Быстрянскою и лично правлен.

Л II.

И.В.Сталиным". Не заменю 1акже, чтобы, как считала Нечкина, Сталин своей рукой вставил фрат мент о присоединении Грузии к России как «наименьшем зле».

Схема генеалогических связей между редакциями постановления жюри конкурса на лучший учебник по истории СССР (РГАСПИ. Ф.17. 0п.120 Д.389).

— сохранившимся источник не сохранившийся источник.

Как было показано выше, эта формула, несомненно принадлежавшая Сталину, была дана в качестве директивной ещё в декабре 1936 г.

Постановление" было опубликовано в «Правде». «Не только для исторической науки, а для всей пропагандистской работы >ти указания (в постановлении жюриЛ.Д.) имеют первостепенное значение. Их надо продумать и изучить», — так завершалась передовая статья «Правды"315. Отметив достижения участников конкурса, жюри уделило главное внимание недостаткам в их работах. Все замечания жюри были разделены па две группы — относившиеся к истории страны в XX в.(первая группа) и к средневековой истории (вторая). Замечания по феодальному периоду истории СССР были сведены в один пункт. Однако объём его содержания был настолько велик, что потребовалось разделить Э1И замечания па литерные подпункты. С одной сюроны, проблематика советского периода была бесспорно актуальной, что и подчеркивалось помещением её материала в начало постановления. Л с другой, — именно средневековая история была той областью, где сочетались реабилитация прошлой) с ею фальсификацией.

По мнению жюри, авюры слишком простодушно показали роль партии в СССР: «В головы учеников внедряется неправильная мысль о юм, будто бы государственная власть в СССР осуществляется непосредственно коммунистической партией. Роль советов. смазывается"316. Жюри требовало подробного освещения содержания Конституции 1936 г., очевидно, в интересах более детального описания достижений СССР. Далее авторы замечаний вели читателей к более ранним временам. По их мнению, «сталинский тезис о том, чю Россию били за отсталость., который даёт один из важнейших ключей к исюрии России последних столетий, не понят авторами учебников». С этой мыслью логически была связана другая: «Зависимая роль как русского царизма, так и русского капитализма от капитала западноевропейскою остается непроиллюстрированной на конкретных исторических фактах. Не показано, что зависимость России от западноевропейскою капитала была прямым последствием хозяйственной и политической отсталости страны"317. По словам авторов «Постановления», в темах по истории предреволюционной России и гражданской войны необходимо было показать не только капиталистов, а два класса — капиталистов и помещиков. Необходимо было дать учащимся представление о соотношении помещичьих и крестьянских земель накануне революции. В годы гражданской войны деятельность >серов и меньшевиков нужно было характеризовать как рабогу «передовою отряда и наемников иностранною капитализма». Октябрьскую революцию нужно было трактовав как революцию, спасшую страну оi превращения в колонию. По сути дела вес ни высказывания имели пе научный, а чисто пропа1андистский характер. Часть из них не имела ничею общего с исюрической истиной. Авторы постановления направляли мысль и работу историков на прославление успехов советской власти и партии, на показ блаипворности для страны Октябрьской революции, на очернение бывших вождей коммунистической партии, выставляя их врагами с фаны, ее професса.

Промахи историков в облает и истории феодальной были оценены в постановлении как «офыжки взглядов антиисторических, пемарксиетских». По словам авторов постановления, в рукописях, предегавлеппых на конкурс, они встречаются.

7 I о почти на каждом iuaiy при описании СССР досоветского периода". Жюри конкурса чётко сформулировало свою позицию относительно оценок язычеетва и христианетва, а также крещения Руси: «Авторы идеализируют дохристианское язычеетво, они не понимают при лом того просюго фаю а, чю введение христианства было профессом по сравнению с языческим варварством, что вместе с христианеibom славяне получили письменность и некоторые элементы более высокой византийской культуры». Примеча1елыю, что говоря о заимствованиях достижений Византии, авторы постановления как бы подчеркнули офаничепный характер зарубежного влияния на славян. Речь шла юлько о «некоторых элементах». Реабилитируя и христианство и православную церковь, авторы указали на непонятую историками «профессивную роль монастырей в первые века после крещения Руси как рассадников письменности и колонизационных баз"319.

В постановлении была поднята проблема присоединения Украины и Грузии к России. Пересказывая содержание указаний Жданова Бубнову, авторы писали о выборе, который был как у Грузии, так и у Украины между присоединением к России или к иной стране. «Вторая перспектива была бы все же наименьшим злом», — было сказано в постановлении320. Таким образом была обнародована та компромиссная формула, которая с 1930;х i г. прилагалась к освещению присоединения того или иного народа к России. Она оправдывала это присоединение, указывая на ею теневые стороны («зло») и в то же время затушёвывая их («наименьшее»).

Постановление обращало внимание исюриков на преувеличение организованное! и и сознательности крестьянских восстаний до начала XX в. В го же время оно укрепляло кулы Петра. Сложное по составу движущих сил восстание в Москве в 1682 г. было названо «реакционным движением», чисто «стрелецким мятежом», направленным прошв попытки Петра цивилизовать современную ему Россию. То, чю в постановлении искажалась историческая действительность, указывал хотя бы toi известный факт, что в 1682 г. Петру было только 10 лет, и никаких попыток «цивилизован Россию» он дела1ь не мог. Реакционным же восстание московского люда было сочтено поюму, что в ходе ею был поставлен вопрос о законности прихода к власти Петра, посаженного на трон боярами Нарышкиными в обход ei о старшего 6paia Ивана.

В заключение авторов упрекали в том, чю они «не дают правильной исторической оценки битвы на Чудском озере повюродцев с немецкими рыцарями». На зю событие жюри обращало внимание в связи с необходимостью патриошческого воепшания населения, наделения немцев образом исконною врага, побеждаемою русскими воинами.

Постановление жюри конкурса на лучший учебник по истории СССР стало ещё одним важным партийно-государственным документом, ориеншрующим историков в ряде важных вопросов их науки. Оно как более современный направляющий докумеш перекрывало собою более ранние директивы. Сопоставление таких партийно-правшельственных указаний, гласных и неитсных, демонстрирует, как постепенно расширялся круг вопросов и тем, по которым власти формулировали свои воззрения. Особенно нарастало количество тем из области средневековой истории России. Все яснее обозначалась линия на реабилшацию традиционных ценностей историко-культурных и политико-идеологических. Возрождение подлинных фактов российского прошлого сочеталось с фальсификацией истории, замалчиваниями нежелательных сведений, лакировкой тех или иных исторических личностей, событий и целых периодов. В течение второй половины 1920;х — 1930;х гг. новые идеи внедрялись с неспешной постепенностью. Видимо, необходимость новых шагов на этом нуги открывалась «юниальному дозировщику» Сталину в связи с гем или иным событиемсоставлением npocneicra учебника, спектаклем «Богашри» Демьяна Бедного, постановкой авторами учебников различных вопросов во время конкурса 1936 г. С большой долей увсреппоаи можно высказан мысль о юм, чю в середине-второй половине 1930;х ir. ему в целом было ясно направление идейною движения. И если среди исюриков «старой школы» в 1930;е гг. имел хождение устный лозунг «Назад к Ключевскому!», то Сталин мог бы сказать иное — «Назад к Иловайскому!» Дело было и в содержании предмета истории, которое насаждалось в ту пору в школе, в массовом сознании жи1елей СССР, и в личных пристрааиях вождя партии. Именно Иловайскому, автору учебников по исюрии в дореволюционной школе, он отдавал предпочтение перед Соловьёвым и Ключевским. «Мне нравится больше всего как писал Дмифий Иванович Иловайский,» — как-то признался Сталин321.

HiaK, во второй половине 1930;х гг. были заложены основы для формирования нового облика отечественной истории. В наибольшей степени этот процесс зафонул эпоху средневековья и историю партии. В Э1их областях были выработаны основные официально утверждённые оценки процессов, событий, исторических лиц. В условиях 1930;х и. новые идеи, данные исюрикам «людьми власти», имели не столько научный, сколько политический смыслотступление oi них фозило соответствующими обвинениями и даже санкциями по отношении к историкам. Главное содержание вводимых в пауку новаций заключалось в возрождении традиционных российских ценностей, утверждении право 1Ы исторического дела большевиков и, в частности, Сталина. Далее предсюяла более 1лубокая и более серьёзная разработка и детализация нового идейною материала, внедрённого в исюрическую науку, сомасование новых идей с эмпирической базой науки.

Заключение

.

В советский период отечественной истории как никогда были актуальны отношения историка и власти, так как ни в какую другую пору производство и распространение исторических знаний не было в 1акой степени подчинено целям и контролю властных структур как в эю время. В стране произошло слияние парши и государства, превращение партии в институт власти. Начавшееся после Оюябрьской революции оюсударствление культуры, централизация управления ею были важнейшими условиями воздействия партийной власти па историческую науку.

Особым периодом в данном отношении являются 1930;е — 1950;е п. В начале 1930;х п. изменился общественно-политический статус исюрической науки. Прежде особо ценимая большевиками философия была отодвинута на второй план, а история, как более доступная по своему содержанию широким массам, была сделана важным средством воздействия власти на общественное сознание. Для понимания исследуемой ситуации нужно подчеркнуть: интересы власш и науки совпали, пусть не во всём, но в существенном. Прежде тонимая, историческая наука получила условия для развития. При эюм нужно постоянно учитывать пе юлько то, что наука получила oi власти, по и то, чет она была лишена, — свободы творчества, использования значительного круга литературы, созданной «буржуазными» учёными (прежде всего эмигрантами). В это время наиболее заметно развивались связи между властью и исторической наукой, наиболее жёстко сказывался партийный диктаг. Изучение ситуации в 1930;х — 1950;х гг. даёт ключ к пониманию многих сторон в судьбе исюрической науки в течеггие всею советского периода её существования.

На развитие исторической науки в советский период отечественной истории особенно значительное воздействие оказал иолишко-идеоло1 ический фактор. Как показало проведённое исследование, содержание юсподствовавшей в СССР большевистской идеологии не было неизменным. Самым значительным обстоятельством, повлиявшим на эволюцию этой идеолоши, был приход партии большевиков к власти, что обычно недооценивается ни отечественной, ни зарубежной иеториографией. Превращение партии из оппозиционной в правящую, изживание иллюзий по поводу близкой мировой революции, необходимость решения внутренних и внешних проблем жизни страны, о которых ранее вожди парши не задумывались, резко меняло их прежние взгляды. Без вытеснения утопических элементов из пар шиной политики и (хотя бы до известной С1епени) из идеологии невозможно было удержан, власть. Все последовавшее развитие партийно-государственной идеологии в конечном счете определялось именно этим фактором.

В 1920;е гг. изменения в идейном багаже коммунистической партии были малозаметными, но существенными. В это время сдвиги в идеологии еще не были со всей полноIой осмыслены в трудах теоретиков партии и доведены до сведения её рядовых членов. Однако в политической деятельности лидеры партии явно отходили, в частности, от принципа пролетарского интернационализма в угоду национально-государственным интересам страны. Пора особенно заметных глубоких изменений насIала в 1930;х гг., что было замечено уже современниками, особенно политическими эмигрантами из России. Ближайшими предпосылками мюлкщии в эю время были два обстоятельства. Внутренние, связанные с утверждением общее 1ва на базе проведённых реформ, а также с провалом экспериментов в ряде областей жизни (в частности, в образовании — бригадного и комплексною методов, набор в учебные заведения без экзаменов, по классовому происхождению) и возвращением к российским традициям в эшх областях, а также внешние, определённые назреванием мировой войны.

Тогда чётко оформились две тенденции в идеоло1 ической жизни советскою общества. Это существовавшая ранее, до прихода большевиков к власiи, традиционная для партии революционно-классовая и новая, родившаяся вместе с овладением влаетью, — национально-государственная. Первая являлась в значительной мере утопической. Как показала история XX в., её воплощение в жизнь сперва в рамках одной, а позженескольких стран обрекала страну на ряд социальных жеперименюв, сюила ей mhoihx жертв, и, решая ряд назревших общественных проблем, создавала офаниченный в своих возможностях прогресс. Вюрая воплощала в себе политический реализм сталинской элиты, она была ориентирована на традиционные российские ценноети — сильное централизованное юеударство, патриотизм, культ вождей (монархов) и пр., ю eeib была укоренена в российской почве и отвечала насущным потребностям, в частности интересам обороны страны. В 1930;е и особенно в 1940;е it1, вюрая тенденция получила особенно мощное развитие по инициативе и при поддержке Сталина. Она господствовала приблизительно до 1953 к, пока не была подчинена первой в связи с изменениями внуфии внешнеполитической ситуации. Обе тенденции с присущими им системами духовных ценностей использовались партийно-государственной элитой в зависимости от менявшихся политических обстоятельств.

Важным условием существования исторической науки были определённые теоретические представления — марксизм в его российском (советском, сталинском) варианте с его базисно-надстроечным подходом к общественной жизни, с выпячиванием роли классовой природы исторических явлений и классовой борьбы в истории, гипертрофированным представлением о значении экономики. Партийные чиновники ГАИМК совместно с историками разработали теорию социально-экономических формаций, представив её как целиком созданную Марксом и Энгельсом. Она стала основной теоретической схемой исторического процесса, обязательной для историков. Внедрение в историческую науку, прежде позитивистскую по духу, особой формы марксизма означало разрыв важной научной традиции, обречение научной мысли на односторонность, следование предвзятым идеям.

Идеология и тесно связанный с нею марксизм советского образца («русский марксизм», как выражаются западные исследователи), личные вкусы и пристрастия Сталина определяли собою теоретико-концептуальные основы исторической науки, оценки процессов, собышй и личностей.

Власть, действовавшая в указанный период, носила характер жёсткий и жестокий. Она была сугубо прагматична, что позволяло ей идейно эволюционировать, приспосабливаясь к жизненным условиям, цинично и бесцеремонно относиться к личности историка, ю устраивая расправу над ним, ю щедро вознатраждая материальными блатами, званиями и постами. Её важнейшим, постоянным и эффетегивпым средством воздействия на человека был страх — одна из первичных человеческих эмоций, обусловленная инстинктом самосохранения. Пик репрессий -«тридцать седьмой год» — для историков «старой школы» пришёлся на начало 1930;х. Он в сочетании с другими воспитательными мерами породил учёных, послушных велениям власти. Они составляли в своей науке не поколение, а целую когорту историков. К эюй Koropie относились такие специалисты «старой школы» как Е. В. Гарле (1874−1955), С. В. Бахрушин (1882−1950), Б. Д. Греков (1882−1953),.

Л.В.Черепнин (1905;1977) и др. В эюм списке год рождения старшего и младшего из перечисленных исюриков отстояли друг от друга на три десятка лет. Их творчество определяло облик пауки как в 1930;е — 1950;е гг., 1ак и много позже. Особенно пострадали от репрессий 1930;х гг. «красные профессора», их репрессии зафонули позже, но заю с более трагическим исходом. Большая часть школы Покровского была уничтожена физически. Среди оставшихся в рядах действовавших исюриков кто-то был человеком, смирившимся с неизбежностью, кто-то — ретивым исполни гелем с инициативой, разновидностью партийно-государственного чиновника.

Власть рассматривала историков как инструмент своей политики, объекты идеологическою воздействия. Успех во всепроникающем внедрении новых взмядов в область истории был обеспечен особой системой дисциплины и контроля. В стране была разрушена старая система ор1анизации науки и создана иная, которой не было до революции. Уцелевшие после репрессий и продолжавшие подвергаться репрессиям историки разных научных школ были объединены в 1936 г. в Институте истории Академии наук. Таким образом, наука была централизована и поставлена на службу власти.

Отечественные историки, разделённые после революции иа «красных профессоров» и далеко пе все1да почтенного возраста 1ак называемых «старых специалистов», в 1930;е — 1950;е ir. пережили нивелировку под напором тех жизненных обстоятельств, которые создала для них государственная власть. И юг этой обработки внутреннего мира и внешнего поведения человека не был столь прост, как об этом писал Ю. Н. Афапасьев. И у вчерашнею «красною профессора» и у «старою специалиста» сформировались общие черты, совокупность коюрых может быть названа термином «советский историк». В 1лазах власти советский историк — это верный марксист-ленинец, исходящий в своей работе из последних директив партии, её дисциплинированный солдат, это боец идеологического фронта, сочетающий профессиональные знания с коммунистической убеждённостью и активной жизненной позицией, с инициативой в рамках, определённых руководящими органами. В реальности каршна была несколько более сложной. Трансформируясь в «советскою историка», «красный профессор», первоначально интернационалист, превратился в патриота, очернитель «проклятою прошло! о» стал воспевать достижения дореволюционной России. Вместе с 1ем он пережил значительное расширение кругозора, повышение профессиональной квалификации (яркий примерИ.И.Смирнов). Иными словами, «красный профессор» в какой-то мере уподобился «старому специалисту». «Старый специалист» освоил если не труды, то важнейшие цитаты из сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, приучился оперировав ими как аргументами в научных дискуссиях. Он стал использовать те или иные концептуальные идеи, почерпнутые из трудов «классиков марксизма». «Марксизация» воззрений «старых историков» сводилась к акцентированию в историческом материале определённых явлений, социальных связей, сфер жизни и включению новых для них понятий: «классовая борьба», «классовый характер государства» и т. п. Эти люди не стали революционерами по своим воззрениям, а превратились в «марксизованпых либералов». Для работавших в исюрической науке в 1930;х — 1950;х гг. было характерно понимание «правил поведения», которые нужно было соблюдать, чтобы их работа была успешной. Действовали и страх уклониться от официально принятых оценок и подходов (отсюда — стремление получить идущие «сверху» указания и обильное цитирование «основоположников») и податливость на компромисс с властью (если ею предлагали). В сознании историков существовало представление о фудностях текущих дней и вера в професс, в наступление светлого будущего, в коюром сгладятся современные неурядицы (верил ведь в будущую более разумную жизнь и в своих будущих читателей С. Я. Лурье, когда писал «Кипрскую тетрадь», иначе — кому же оп её адресовал?). Было понимание различия между требованиями текущей полиIики и правдой жизни — прошлой или насюящей (достаточно напомнить фразу «солдата партии» A.M. Панкратовой о том, что во враюв народа никто не верит). Гак были сформированы кадровые предпосылки для формирования нового облика исторической науки.

Внедрение важных духовных ценностей в пауку постепенно шло в 1930;е гг. в связи с написанием учебника по истории СССР для школ. Содержание изменений в учебниках было ясно для «людей власiи», о чём говорят выступления Сталина весной 1934 г. на заседаниях Политбюро ЦК партии. Историкам же давались директивы, которые постепенно, «шаг за шагом» меняли прежние революционно-классовые оценки явлений пропитою, всё более полно учитывая государственно-патриотические ценности.

В угом ошошении известные «Замечания» Сталина, Жданова, Кирова на проспект школьного учебника (1934 г.) носили переходный характер. В них основной акцент на революционно-классовом содержании будущею учебника сопровождался осторожным введением в него национально-государственных ценностей, реабилитацией дореволюционной России. Более откровенными и категоричными были устные указания Жданова и Бубнова в ходе подюювки историками учебника и маргиналии Сталина на его рукописи. Сложился новый комплекс директив историкам. Далее процесс насаждения великодержавия, патриожзма и возрождения фадиционных духовных ценностей офазило постановление жюри конкурса на лучший учебник (1937 i.). Благодаря новому курсу власти в науки возродилось исследование фактов, что было благо шорно для неё.

Внедрение новых ценностей было прервано начавшейся войной, а за1ем, с 1943 г., пошло с нараставшей силой. Указанный год был переломным и в ходе военных действий и в политико-идеоло!ической ситуации внутри страны. Он положил начало тому идеоло1 ическому наступлению (борьба против космополитизма, буржуазного объекшвизма, вообще «буржуазной» науки), которое с особой силой развернулось в послевоенные юды. Ярче проявилось великодержавие и национальное превосходство русского парода над западными народами.

В 1944 г. в неопубликованных тезисах ЦК парии по вопросам истории была чётко представлена принятая ещё с начала 1930;х гг. средняя линия в политике партийно-государственной элиты относительно революционно-классовых и национально-государственных исторических ценностей. r) ia линия выступала как тенденция в политико-идеологической деятельности партии, в указанные юды преобладание было за национально-государственной стороной идейного багажа партии. В середине 1940;хначале 1950;х гг. па первый план вышли директивы историкам, практический смысл коюрых заключался в сохранении государственного единства СССР, превознесении достижений русскою народа в прошлом, что сказалось на концептуальных идеях исторической науки (формула «абсолютного блага» в оценке присоединения народов к России). Вместе с тем после войны наметилась тенденция к возрождению социологизагорства, ясно выраженная мыслью Б. Д. Грекова о том, что в решении некоторых вопросов 1еорешческая база имеет особое значение, (заменяя собой 01Су1С1ВуЮЩИС источники).

Марксизм сталинского образца как юорешческая основа науки исчерпал себя уже в 1930;е п. История с докладом М. В. Нечкиной показала проявившиеся консерватизм и охрани I ельс i во в поведении власш по о i ношению к концептуально-теоретическим основам пауки. Исследование особенностей исторического пути России было закрыто. Некоторые уючнения в периодизации российской исюрии и попьпки пересмотреть и углубить осмысление её периодизации ясно говорили об исчерпанноеiи гех познавательных возможностей, которые предоставлял историкам спущенный сверху в виде «уаановки» сталинский марксизм. Вероятно, эю было признаком вступления в кризисное сосюяние науки: её теоретико-концешуальные основы были как бы законсервированы. Изучение этого кризиса представляется одной из очередных задач современной науки.

До революции и прихода новой власти российская историческая наука обладала значтельными и плодотворными исследоваюльскими традициями. Их развитие и наличие значшельных пластов памятников письменноеш, едва iponyibix научным исследованием, ставили перед нею ряд объективных задач. Среди них были и задачи углубления в социальную историю, историю хозяйства, разработка истории народов окраин России, выяснение общею и особенною в историческом пути пашей страны. Новая власть в соответствии с идеями советского марксизма и требованиями политическою момента акцентировала различные стороны в исследовании названных тем. В социальной истории — историю маюриальных производи! елей (в применении к феодальной России — крестьянства), социальных конфликтов и движений, трактуя их как классовую борьбу. Из поля зрения исюриков выпала исюрия семьи и общины (неблагодарное поле деятельности для поиска проявлений классовой борьбы), церкви, политической элиты, служилых землевладельцев. И если последняя тема всё же разрабатывалась Веселовским, то его положение аутсайдера по отношению к официальной науке ясно ювори! о юм, что в эюй науке предаавляло развивавшуюся тенденцию, а что — исключение.

Исюрия хозяйства приобрела такое всепоиющающее значение, чю вьпеспила собою быт с его буднями и праздниками, духовный мир хозяйавующих субъектов. В частности, образная характеристика трудов и дней крестьянина-великоросса, данная в «Курсе» В. О. Ключевского, не получила развития ни в одном из учебников или обобщающих трудов по отечественной исюрии, изданных в советское время.

Успешно начатая в 1920;х и особенно в 1930;х гг. разработка истории народов окраин России, подчиняясь политическим интересам, в 1940;х гг. пришла к искажению ряда еторон в их прошлом.

Проблема общего и особенною в исюрии России, привлёкшая к себе внимание с конца XIX — начала XX в., со времён дискуссии в исюрической науке по поводу pa6oi Н.П.Павлова-Сильвапскою, оказалась фактически запрещённой для исследования. Для обоснования закономерности социалистической революции в России требовалось показывать только общие черты у России и других стран, которые рано или поздно, по неизбежно должны были придю к такой же революции.

В 1930;е гг. была создана новая концепция отечественной истории, запёчатлённая главным образом в учебнике «Иетория СССР» для исторических факультетов высших учебных заведений страны. По су ж дела она являлась продуктом сотворчества историков и партийных деятелей, давших учёным ряд конкретных указаний по отечественной истории в соответствовавших документах и требовавших учета авторами учебника высказываний Маркса, Эшельса, Ленина и Сталина по вопросам истории. Эта концепция содержала в себе революционно-классовую и национально-государственную, в чём-то даже великодержавную етороны. При освещении разных аспектов исторической жизни и разных эпох на первый план выступала то одна, то другая сторона, определяя осмысление и оценки событий, явлений и процессов. По мере приближения к современности (с XVIII в.) нарастало революционно-классовая, критическая оценка событий отечественной иетории. В концепции при объяснении историческою процесса в стране был сделан акцеш на социально-экономической сфере общественной жизни. Оказались недооценёнными и почти забытыми такие сферы как природно-1ео1рафичсская, демографическая, юридическая, религиозная, бытовая. Иетория страны, развивавшейся в своеобразных, во многом неблагоприятных условиях, была стилизована под западноевропейскую модель, представленную в трудах Маркса и Энгельса. Концепция неудовлетворительно отвечала на вопрос об особенностях российскою исторического процесса, что ограничивало её познавательные возможности. Эта концепция уступала той системе идей, которые в «Очерках истории русской культуры» развивал П. П. Милюков, учитывавший своих построениях географический и демографические факторы, наследие Н.П.Павлова-Сильванскот и государегвенно-юридической школы.

Всё же общая концепция оючественной исюрии и методологические требования, искажавшие правильное воснриягие и истолкование фундаментальных явлений и процессов, не закрывали пути к решению множества частных вопросов и разработке тех или иных тем. Трудным путём, соблюдая установленные властью границы и «правила поведения», историческое познание тем не менее двигалось вперёд.

Анализируя положение историка в сложившейся ситуации, необходимо разделять вину человека и вину эпохи во всём, что с ним происходило. Перед историком стоял выбор, включи гься ли в систему официальной науки с неизбежными духовными издержками, тсгорые приносил энм шаг, или не входи г ь в компромисс с властью. В первом случае наиболее драматичной стороной была деформация личности учёного, искажение его творчества под напором обстоятельств и в меру податливости этим обстоя гельегвам. В непосредственной зависимости от этого определялась степень научное г и фудов того или иного специалиста.

Исюрик-подпольщик, идейно противопоставлявший свои работы официальной науке (А.П.Спундэ), был крайней редкостью. Профессионал, не изменивший своей специализации, не мог бы существовать на положении подпольщика. Однако, какой-то элемеш такою подпольщика внутри советского историка всё же имелся и давал себя знать при внутреннем несогласии с той или иной «установкой», заставлял откладывать в домашний архив собственное исследование, не совпадающее со сложившейся политической ситуацией.

В изучаемое время можно было бы говори г ь об аутсайдерах в науке. Однако положение аутсайдера также не было характерно. Аутсайдером можно было бы бьпь в 1920;е гг., когда ещё не сложился югальный кон г роль над иеюрической наукой и власть признавала необходимость временною сосуществования исюриков-марксисгов и «буржуазных специалистов». В более позднее время вынужденным аутсайдером мог бьпь гот, кому не предложили компромисса. Таковыми до определённою момента и были из упомянутых в настоящей работе Б. А. Романов и Л. В. Череппин (последний юлько в 1930;е гг.). Наиболее яркий пример добровольною ауюайдера являл.

С.Б.Веселовекий. В 1930;е гг. он — член-корреспондент Академии наук СССР, позжееё действительный член, выдающийся учёный, занимавшийся отдалёнными от современноеIи историческими периодами, более или менее обеспеченный материально. Все тги условия и давали ему возможность существовать в особом качестве аутсайдера.

Период 1930;х- 1950;х гг. является ключевым для уяснения путей развития исторической пауки в СССР и в более позднее время, так как режим, в котором действовали историки, со временем смя1чался, но сохранял свои важнейшие черш и идеоло! ические ценности.