Этносоциальные функции имени в традиционной Японии

Актуальность исследования. Имя занимает особое место среди элементов культуры любого этноса. Имена являются важнейшими фокусами социальной жизни, в которых аккумулируются опыт и ценностные предпочтения множества поколений. Изучение имен в комплексномэтнокультурном, этнолингвистическом и социально-историческом контексте дает возможность раскрыть феномен человека, возникающий на стыке биологического, социального и этнического.

Коренные преобразования в обществе нередко сопровождались значительными изменениями в именах. Христианизация Руси в Хв. или исламизация тюрок Центральной Азии отразились в практиках имянаречения. В истории традиционной Японии масштабные реформы общества неоднократно вызывали смену модели именования. При этом имена оказывались под пристальным вниманием правителей, и изменения начинались «сверху».

Последняя реформа именника традиционной Японии произошла во второй пол. XIX в. После падения сёгуната Токугава 3 января 1868 г. в японской истории началась «реставрация Мэйдзи», целью которой было создать благоприятные политические и экономические условия для развития Японии по западноевропейскому образцу (см. Приложение 11).

Примечательно, что в условиях этой «тихой революции» имя рассматривалось как ведущий фактор политических процессов, поэтому новое правительство особое внимание уделяло преобразованию системы именования граждан. Ко второй пол. XIX в. имя выполняло роль сословного маркера, поэтому унификация антропонимической формулы призвана была способствовать стиранию границ между сословиями и консолидации общества. Кроме того, правительство готовило общество к проведению всеобщей переписи населения с целью введения воинской обязанности, создания регулярной армии и упорядочения системы налогообложения.

Под влиянием западной традиции было решено поэтапно ввести двучленную формулу именования, состоящую из личного имени и фамилии. За формальным провозглашением равенства всех сословий последовал указ от 4 сентября 1870 г.: «Позволить всем простым людям отныне иметь мёдзи» [Окутоми, 2003, с. 174]. В дополнение к этому в ноябре 1870 г. было запрещено именоваться по бывшим государственным должностям, старым рангам, профессиям, прежним воинским званиям.

В 1871 г. (4 апреля) был принят закон о посемейной записи, а с 29 января 1872 г. по всей стране началась первая в Японии всеобщая подворовая перепись населения. Уже в ходе переписи были изданы два спешных указа: об отмене полных официальных именований (май 1872 г.), и о запрете на перемену имени (август 1872 г.). Согласно указам, гражданин Японии должен был именоваться по фамильному и личному имени, не меняя их в течение жизни.

Законы и законодательные акты 1947, 1951, 1954, 1981 гг. были направлены на последовательное совершенствование системы имянаречения. Неослабевающее на протяжении всей истории внимание японцев к имени со всей убедительностью доказывает актуальность исследований в этой сфере.

Современные процессы глобализации необратимо разрушают этническое своеобразие японской культуры и поведенческие стереотипы японцев. В этих условиях имена и практики имянаречения, — это то, что пока сильнее всего сопротивляется внешнему влиянию. При некотором изменении формы (переход на двучленную формулу именованияпсевдо-европейские женские имена) содержание феномена имени остается неизменным в течение веков. Именно поэтому автору представляется чрезвычайно важным и актуальным изучение феномена имени в контексте всей духовной культуры Японии.

Объект и предмет исследования. В качестве объекта исследования в диссертации выступает антропонимическая система традиционного общества Японии в процессе ее эволюции. Под традиционным обществом Японии понимается единая этнокультурная и языковая общность, сложившаяся в границах Японского архипелага к VIII в. и существовавшая на основе сохранения кровно-родственных связей, преимущественно ремесленной и аграрной форм труда до начала капиталистических реформ 1868 г. Традиционное общество характеризовалось устойчивыми социокультурными институтами, включая институты социализации, частью которых являлись практики наречения и наследования имени.

В данной работе в рамках системы антропонимии рассматриваются следующие типы именований: личные и родовые имена, официальная формула именования (включающая названия родства, рода занятий, титулов, чинов), псевдонимы.

Предметом исследования является этнокультурная специфика практик именования традиционной Японии и механизмы функционирования имени собственного как инструмента, определяющего процессы социализации и формирования этносоциальной системы.

Временные и географические рамки исследования. Географические и хронологические рамки задаются тематикой работы. В фокусе исследования находится население Японского архипелага в период с VIII в., т. е. со времени появления первых письменных источников, по вторую пол. XIX в., когда под влиянием реформ Мэйдзи началась трансформация традиционного общества.

Целью настоящего исследования является определение места и значения имени в формировании мировоззрения человека традиционного японского общества.

В рамках достижения поставленной цели в диссертации последовательно решается ряд следующих конкретных научно-исследовательских задач:

1. Показать универсальный характер функционирования имен собственных в традиционном обществе Японии на примере социальных практик;

2. Выявить этническое своеобразие имени собственного на примере различных практик именования применительно к традиционной Японии;

3. Рассмотреть основные приемы и способы социализации в традиционном японском обществе, неразрывно связанные с практиками именования;

4. Выявить роль имени собственного как маркера сословной принадлежности;

5. Восстановить процесс трансформации антропонимической системы в широком временном диапазоне и историко-культурном контексте.

Методология и методы исследования. Основной объект данного исследования, имя собственное, в науке традиционно принято считать явлением языка. Выступая одним из знаков этой сложной знаковой системы, имя обычно является объектом лингвистических трудов. Однако многоплановость аспектов имени дает возможность его исследования в рамках различных наук.

Социокультурные представления, ценности и нормы общества закреплены в знаках, с помощью которых осуществляется непрерывная трансляция культурного опыта. По выражению Ю. М. Лотмана, «система собственных имен образует не только категориальную сферу естественного языка, но и особый его мифологический слой» [Лотман, 1992, с. 62]. Структурно-семиотический подход, реализуемый, к примеру, в трудах Ю. М. Лотмана и московско-тартуской школы, исходит из уподобления гуманитарных сфер, например, мифологии и фольклора, религии и искусства, естественным языкам как знаковым системам. Этот методологический подход дает нам богатые возможности для изучения имен как отдельной знаковой подсистемы и как особого средства коммуникации.

Методы семиотики, помимо лингвистики, фольклористики и литературоведения, могут быть успешно использованы и в историко-антропологическом исследовании. В частности, путем сочетания достижений структурной лингвистики и традиций французской социологической школы К. Леви-Строс создал в 1950;х гг. метод структурной антропологии [Леви.

Строе, 1985, 1994]. Семиотика истории предполагает выявление в прошлом символов и кодов и расшифровку их смысла, что было блестяще реализовано в работах классиков структурной антропологии, которыми разработана основная парадигма описания таких явлений. Труды известных зарубежных этнографов М. Элиаде [1959, 1998], В. Тэрнера [1983, 1990], Э. Эванс-Причарда [2004] в переводе на русский язык, несмотря на некоторую разницу в научном подходе и методологии исследования, посвящены как раз реконструкции и структурно-семиотическому анализу картины мира в различных культурных традициях. Ими было установлено, в частности, что в традиционной культуре личное имя имеет две основные функции: социальную (идентифицирующую) и мифологическую (регулирующую).

Обладая, с одной стороны, этнодифференцирующими признаками, а с другой стороны — универсализмом, имя, безусловно, становится предметом этнографического исследования, поскольку этнография изучает компоненты культуры этноса с точки зрения выполнения ими этнических функций. Мы склонны рассматривать имя именно в русле структурной антропологии, т. е. в совокупности его функций, проявляющихся в социальных практиках. Структурно-функциональный метод также лег в основу выстраивания иерархии типов имен в сословной структуре общества.

Однако структурный анализ предполагает, прежде всего, синхронное описание объектов или явлений в известном отвлечении от их генезиса. Наше исследование обращено в прошлое, что предполагает масштабную реконструкцию этнокультурной информации. Поэтому структурно-семиотический анализ должен быть дополнен методами собственно исторического исследования. Здесь мы опираемся на принцип историзма, который предполагает системное изучение любого объекта в процессе его развития с позиций конкретности и объективности.

Восстановить процесс трансформации антропонимической системы в широком временном диапазоне и историко-культурном контексте позволило использование историко-типологического, историко-сравнительного, структурно-диахронного анализа. При этом под сочетанием структурного и исторического подходов мы имеем в виду принципиальный синтез, в котором синхроническое описание сочетается с диахроническим.

Такой синтетический целостный подход не раз применялся в отечественной науке для воссоздания этнического своеобразия различных культур: античности [Аверинцев, 1996], средневековой Европы [Гуревич, 1984], Африки [Иорданский, 1982], древних тюрков [Традиционное мировоззрение, 1989]. В рамках историко-культурного подхода к этнической культуре в целом и концепции человека в частности, российскими учеными были успешно проанализированы отдельные аспекты культуры: язык [Цивьян, 2005; Иванов, 1984], миф, ритуал, символ, имя [Мелетинский, 1994, 1998; Топоров, 1995], обряд и фольклор [Новик, 2004].

При транскрипции японских терминов и названий использована принятая в российском востоковедении т. н. транскрипция Поливанова. Термины и названия приведены в том виде, который сложился к настоящему времени в российской исторической и этнографической литературе.

Степень изученности проблемы.

Западная историография. Массив специальных трудов по проблематике имени у японцев на Западе на удивление невелик. Среди зарубежных трудов по истории, этнографии и культуре Японии, лишь частично затрагивающих различные аспекты имени, можно отметить глобальное этнопсихологическое исследование Р. Бенедикт «Хризантема и меч», написанное в 1941 г. [Бенедикт, 2004]. В нем японская культура рассматривается как иерархическая по своей сути система, но первичным в культуре считается личность и особенности ее психики. В исторических трудах Г. Сэнсома [Башот, 1958] и Е. Симидзу [ЗЫпиги, 1988] содержатся данные по генеалогии крупных японских родов. Культура и история самурайского сословия является предметом рассмотрения в работе С. Тернбулла [ТигпЬиП, 1979], здесь нам были интересны факты о перемене имени воинов и специфики оглашения имени перед битвой. Этнокультурные исследования Ч. Данна [Dunn, 1969], Ю. Берндта [1988] и К. Кирквуда [1988], а также масштабный труд французских историков В. и Д. Елисеефф [2005] дают отчетливое представление об интересующих нас аспектах истории и культуры Японии, быта и социальных процессов.

Прикладные аспекты записи и прочтения японских имен и фамилий рассматриваются в книгах П. О’Нила [O'Neill, 1972], А. Коупа и М. Инады.

Koop, Inada, 1961, 2005].

Имя собственное у японцев как объект исследования под разными точками зрения выступает в трудах У. Позера [Poser, 1990], X. Плющева [Plutschow, 1995], С. Срондардоттир [Throndardottir, 2004].

В статье лингвиста У. Позера на многочисленных примерах из письменных памятников японской литературы доказывается наличие уменьшительных имен у японцев. Американский антрополог X. Плющев, долгое время работавший в Японии, в своей монографии ставит целью изучение роли имени в религиозной, политической и социальной жизни Японии с древних времен до наших дней. Акцент в монографии сделан на «самурайскую эпоху», представляющую особый интерес для исследователя. Показано исключительное значение обладания «громким» именем, исследованы причины смены имени при определенных политических и социальных коллизиях. С. Срондардоттир изучает схемы имяобразования в среде военной знати средневековой Японии на основе памятников «самурайской литературы».

Данные авторы, работая каждый над своей проблемой, тем не менее, не дают единую картину имени собственного как части культуры традиционной Японии.

Японская историография. В японском языке существуют два слова, соответствующих термину «этнография»: одно для обозначения этнографии японцев, а другое — для этнографии народов мира. Термины имеют различное иероглифическое написание / ШМЩ, но произносятся одинаково миндзокугаку). По мнению японских ученых, противопоставление двух терминов обусловлено, прежде всего, тем, что конкретные методы и приемы изучения своего народа и других народов не могут быть полностью идентичными, так как во втором случае этнографу необходимо располагать специальными средствами для преодоления «межэтнического барьера» (см., напр.: Вада, 1974). Вместе с тем, очевидно, что этнографическое изучение любого народа мира должно основываться на единых теоретических посылках.

Нас интересовали, наряду с общими этнографическими исследованиями, посвященными этнографии японцев, прежде всего, работы, где рассматривается феномен имени под разными углами зрения: имя в культуре, имя в истории, имя как предмет генеалогии, имя как объект ономастики.

В японской историографии, начиная со второй половины XX в., можно выделить несколько периодов, каждый из которых характеризуется интересом к определенным функциям имени собственного.

Поражение Японии во второй мировой войне, американская оккупация, «сложение с себя божественных полномочий» императором Хирохито повлекли за собой переоценку моральных ценностей, крушение культивировавшихся в первой половине XX в. националистических идеалов. Формирование нового индустриального общества представляло угрозу для складывавшихся веками общественных установок. Именно опасение полной утраты традиционных устоев вызвало в 1960;е гг. всплеск интереса к национальным традициям. В исторической науке, освобожденной от догмата национализма, появляются фундаментальные исследования по древнему и средневековому периоду. В культуре и литературе, в противовес новым течениям, постоянным поискам новых форм, возникает движение традиционалистов за «сохранение культурных ценностей».

В этом же русле можно рассматривать и возрастающий интерес к роли имени в истории и культуре. К 1960;м гг. было опубликовано множество работ и словарей, основанных на изучении ранних памятников японской письменности [Фудоки, 1962; Китагава, 1962; Камакура, 1964; Нэйраку, 1962; Хэйан, 1972 и др.]- Ранние памятники, такие как «Кодзики», «Нихонсёки», «Фудоки», «Синсэн сёдзироку», включали, кроме сведений по мифологии, географии, истории, также обширные генеалогические списки, имена императоров и знатных фамилий.

Первые послевоенные исследования, посвященные именам, были написаны историками и носили описательный характер. Акцент в них был сделан на генеалогические связи, обстоятельства получения и выбора имен, возникновения и угасания известных родов Японии. Происходил сбор исторического, мифологического, литературного материала и фиксация определенного культурно-исторического контекста для каждого рода. Эти «истории родов» публиковались в виде книжных серий либо словарей [БВЛЯИО, 1958; БГС, 1963; БСЭИФ, 1964; СИФДЯ, 1973; СИФ-СГ, 1973]. Создание «новой мифологии» родов, претендующее на объективное историческое исследование, на деле представляло собой попытки фиксации традиционных ценностей.

В послевоенные десятилетия в японской лингвистике предпринимались первые попытки системного подхода к изучению имени собственного [Ватанабэ, 1958]. Происходило утверждение и закрепление ономастической терминологии, делались попытки системной классификации онимов. Однако в заголовках научных статей, посвященных именам, по-прежнему преобладало слово намаэ «имя» [Намаэ, 1976; Намаэ, 1982]. Популярными стали публикации по психологии имянаречения [Надзукэ, 1963; СИ-СТ, 1968].

В конце 1970;х гг. в японской лингвистике под влиянием европейской гуманитарной науки формировалось структурно-семиотическое направление. Язык рассматривался как знаковая система, состоящая из множества подсистем различных уровней. Структурно-семиотический подход дал богатые возможности для изучения имен как отдельной знаковой подсистемы и как особого средства коммуникации. Признавался тезис о том, что в традиционной культуре личное имя имеет две основные функции: социальную (идентифицирующую) и мифологическую (регулирующую) [Яманака, 1975; Сато, 1976]. В это же время возросло количество исследований, посвященных западной и сравнительной ономастике1. Однако возможности метода не были достаточно полно использованы японскими лингвистами.

В 1980;е гг. начался период интеграции Японии в мировое сообщество на новом уровне: Япония позиционировала себя как лидер стран региона ЮВА. Закрепить этот статус были призваны, в том числе, новые исторические и кросс-культурные исследования, доказывающие приоритет Японии в ЮВА и ее особое место на мировой арене [Тада, 1972; Нихон, 1974; Дзюгаку, 1979]. Муссировалась проблема божественного происхождения императорской фамилии, вновь проводились исследования, обращенные к древнему периоду и средним векам, издавались новые генеалогические словари [СИФЯ, 1988; БСИП-М, 1981; БСИИЛЯ-К, 1989]. В методологии по-прежнему преобладал историко-генетический подход [Нива, 1975, 1986, 1987; Хора, 1987].

К 1990;м гг. фокус исследований постепенно сдвигался к современности. Изучение имен в синхронном аспекте стало более доступным благодаря развитию современных средств коммуникации и созданию крупных баз данных по районам и по стране в целом. Публиковались списки и рейтинги наиболее популярных имен по годам, справочники населения, данные электронных опросов.

По количеству публикаций, связанных с именами собственными, безусловно доминировали работы по психологии и практике именования, по проблеме выбора «правильного» имени для ребенка [Намаэ, 1982; Нагао, 1982; Мацуда, 1982; СИ-СТ, 1988].

1 См.: Сэкай, но сэймэй (Зарубежные имена и фамилии). Токио, 1977; Сэйо дзиммэй тисики дзитэн (Справочник по европейской антропонимике). Токио, 1984; Дайсан сэкай, но сэймэй (Имена и фамилии жителей стран третьего мира. Токио, 1994; Америка дзиммэй дзитэн (Словарь американской антропонимики) .Токио, 1983; Тюгоку сэйсико (Справочник китайских фамилий). Токио, 1995; Канкоку сэймэй дзитэн (Словарь корейских имен и фамилий. Токио, 1988.

Однако интерес к исторической проблематике не угасал. Именно в этот период в научный оборот было введено огромное количество исследований по истории отдельных родов, словарей [Окутоми, 1987; Сакагаки, 1998; Кида, 1999; Нива, 1986, 1987; БСИЛРЯ, 1997; БСИП, 1994 и др.].

На рубеже веков появились обобщающие работы по проблеме имен собственных, выполненные на основе трудов предшественников [Араки, 1996; БСИЛПРЯ, 2003; Нихон, 1998]. Наряду с традиционными историко-генетическими исследованиями [Тоёда, 2000; Судзуки, 2001; Бан, 2001; Окутоми, 2003], появились исследователи, заявляющие оригинальные подходы к изучению имен и фамилий. Мориока Хироси, признанный современный ведущий исследователь фамильных именований, работает с отдельными именами как с маркерами исторических событий и географических объектов [Мориока, 2002, 2004].

В целом, перечисленные публикации дают представление о состоянии исследований, посвященных имени, в Японии, а также позволяют выявить основные подходы к изучению имени. К сожалению, среди обширного массива трудов японских исследователей не удалось обнаружить ни одной монографии или статьи, где имя рассматривалось бы в русле структурной антропологии.

Отечественная историография. Категория и проблема имени разрабатывалась отечественными исследователями как в чисто лингвистической плоскости, так и на стыке наук. В обширном массиве научных трудов, связанных с именами, можно выделить: 1) философско-психологические, 2) этнокультурные, 3) собственно ономастические (социолингвистические, лингвострановедческие, этнолингвистические) исследования. Отметим наиболее значительные работы в хронологическом порядке, выделив те, что представляют для нас особый интерес.

1) Философско-псшологические исследования имени. В 1926 г. была написана философско-психологическая работа «Имена» отца П. А. Флоренского, в которой русские имена представлены как «личностные инварианты» [1995]. Флоренский писал о неразрывной связи имени и человека, доказывал, что имя способно аккумулировать опыт множества поколений и детерминировать характер и жизненный путь своего носителя. Учение об имени русских философов С. Н. Булгакова [1998] и А. Ф. Лосева [1994, 2001] выделяло магические и энергетические свойства имени в широком смысле слова, и в особенности — имени собственного.

Психологические (экзистентные) изыскания в области имен собственных продолжаются и в современной России. Вслед за П. А. Флоренским попытки найти подход к расшифровке значения имен и их влиянию на характер человека предпринимают Л. В. Успенский [1973, 1995], Б. и А. Хигир [2006]. В этом же ключе написана работа В. Г. Гитина [2004], в которой даны психологические характеристики наиболее популярных 100 мужских и 100 женских имен. Гитин рассматривает личное имя как своеобразную матрицу, определяющую характерные черты человеческой личности.

Данный тип исследований представляет для нас интерес, поскольку русские и российские исследователи демонстрируют типичное для мифологического сознания восприятие природы имени как первичного начала по отношению к носителю. Магические свойства имени воплотились в конкретных социальных практиках японского общества периода феодализма, отголоски которых сохраняются и по сей день.

2) Этнокультурные исследования. Труды, посвященные комплексному описанию и анализу японских этнографических и социологических реалий, начали появляться в России с конца XIX в. В жанре путевых записок о Японии писали, в частности, А. И. Воейков [1878], Д. И. Шрейдер [1895]. Научные монографии и страноведческие статьи в специальных журналах были опубликованы Г. Востоковым [1904], Д. Н. Анучиным [1907]. Для нас ценно, что в этих трудах зафиксировано состояние послереформенной Японии, еще сохраняющей основные черты традиционного общества. В работах рубежа XX в. содержатся факты, подтверждающие наши теоретические положения об устойчивости социальных практик, связанных с именами, например, факты о перемене имени по достижении определенного возраста.

В первой пол. XX в. отечественное востоковедение оставалось в основном комплексной наукой. Японоведы имели разносторонние научные интересы и публиковали труды по литературе и религии ([Спальвин, 1913]), языку, географии и истории Японии ([Позднеев, 1925]).

Во второй пол. XX в. наметилась более узкая научная специализация. Вслед за глобальными историческими, культурологическими и литературоведческими исследованиями Н. И. Конрада [1974, 1980], в 19 701 980;х гг. появились обобщающие работы по японской культуре ([Иофан, 1974; Гришелева, 1986, 1998; Мещеряков, 1988]) — по древней и современной японской литературе ([Григорьева, 1979; Ермакова, 1985]) — по этнографии и социологии ([Михайлова, 1983; Пронников, Ладанов, 1985; Латышев, 1985]). Проблемы японской этнографии освещались в журналах «Народы Азии и Африки», «Проблемы Дальнего Востока», в ежегоднике «Япония» и других периодических изданиях.

В работах данных авторов на мифологическом, этнографическом, литературном и социологическом материале анализируется культурно-историческая парадигма японского народа: особенности его этнической истории, социальной жизни, материальной и духовной культуры. В частности, Л. М. Ермакова реконструирует архаическое мировосприятие японцев по материалам первых письменных памятников [Ермакова, 1985], в статье Ю. Д. Михайловой [Михайлова, 1983] и монографии «Японцы» [Пронников, Ладанов, 1985] содержатся интересующие нас сведения об обрядности, связанной с именами. Методологические принципы и богатый фактологический материал, приведенный в данных трудах, позволяют нам выстроить целостную концепцию этнокультурной специфики имени в Японии.

Необходимо отметить также коллективные монографии, исследующие обрядность годового цикла: «Праздники в Японии: обычаи, обряды, социальные функции» [Маркарьян, Молодякова, 1990] и «Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Годовой цикл» под ред. Р. Ш. Джарылгасиновой и М. В. Крюкова ([Календарные, 1985, 1989]). В них подробно описана родильная обрядность и ритуалы детских праздников, в том числе, связанные с именами.

Среди наиболее масштабных работ, в которых наряду с историческими событиями рассматриваются аспекты культурной жизни народа, заслуживают внимания книги и статьи М. В. Воробьева [1980], С. С. Паскова [1987], А. Н. Мещерякова и М. В. Грачева [2002]. В них содержатся данные об устройстве японского общества на различных стадиях его развития, описание системы рангов и чинов, а также ее эволюции, в эпоху раннего и позднего средневековья.

Сборники статей «Проблема человека в традиционных китайских учениях» [1983] и «Человек и мир в японской культуре» [1985] задали вектор направления востоковедческих исследований на последующие десятилетия. Однако специальных монографий, посвященных феномену имени у народов Дальнего Востока, не появилось.

В 1990;х гг. появляются отличающиеся глубоким подходом труды Л. М. Ермаковой, посвященные ритуально-мифологическим основам японской литературной эстетики, где упоминается об основополагающей мифопоэтической роли имени [Ермакова, 1995, 1997]. Анализ ритуальных молитвословий норито, выполненный исследовательницей, позволяет говорить о существовании у японцев номинационной магии в чистом виде, что чрезвычайно важно для нашей работы.

Исторические особенности древней и средневековой Японии, компоненты ее этнической культуры: традиционные верования, обрядность, отношения в семье, устное и литературное творчество, язык, демонология анализируются в исследованиях отечественных историков и этнографов [Светлов, 1994; Мещеряков, 1991, 1995; Гришелёва, Чегодарь, 1998; Садокова, 1998, 2001; Лещенко, 1999].

Среди исследований по истории, этнографии и культуре Японии, вышедших после 2000 г., теоретической новизной и широким охватом исследуемого материала отличаются работы Е. С. Бакшеева [2001], E.H. Лисицыной [2001], М. В. Грачева [2001], Е. К. Симоновой-Гудзенко [2003], А. Н. Мещерякова [2001, 2002]. В нашей работе частично использованы данные по погребальной обрядности, связанной с именами [Бакшеев, 2001], системе рангов и титулов [Грачев, 2001; Мещеряков, 2001, 2002].

Назовем также исследования, в которых феномен имянаречения рассматривается на широком круге этнических и социальных практик. Сравнительно-исторический метод к изучению имен применен в генеалогическом исследовании Е. В. Пчелова [2002]. Рассматривая историю ранних Рюриковичей и Древней Руси, автор показывает линии родства русских князей со скандинавскими, которые возводили свою мифическую генеалогию к богу Одину. Подобные исследования имеют типологический характер при анализе генеалогий японского правящего дома.

Также в типологическом ключе значительный интерес представляет исследование Е. А. Белоусовой, посвященное представлениям и верованиям, связанным с социокультурными функциями имянаречения в современной городской культуре [1999]. Называние ребенка рассматривается как важное символическое действие, средство самоидентификации семьи, помогающее ей вписать себя в желаемый культурный контекст.

3) Ономастические (социолингвистические, лингвостраноеедческие, этнолингвистические) исследования. Проблема имени как феномена культуры была поставлена в трудах Е. М. Мелетинского [1976, 1998] и Ю. М. Лотмана [1992]. Они блестяще показали мифообразующую роль имени на материале литературы древнего мира. В том же мифопоэтическом аспекте имя рассматривали Л. Я. Штернберг [1936], О. М. Фрейденберг [1978], В. Н. Топоров [1979, 1995]. В частности, у Штернберга подробно рассматриваются причины зооморфной ориентации имянаречений («звериные» имена).

В конце 1960;х — начале 1970;х гг. появились обобщающие исследования А. В. Суперанской, положившие начало российской теоретической ономастике [Суперанская, 1969, 1973]. Вводится специальная 2 ономастическая терминология, в том числе термин «антропонимика». Однако наибольшее количество работ этого периода посвящено топонимике.

По интересующей нас проблематике можно указать несколько сборников «Топонимика Востока» со статьями В. Д. Беленькой, К. А. Попова [Топонимика, 1962, 1964, 1969]. Авторы используют японскую топонимику как источник для этногенетических исследований. А. Д. Козловская [1962] и Б. П. Яценко [1964] решают практические задачи, нащупывая закономерности в организации японской топонимики и предлагая систему русской транскрипции японских названий.

После публикации основополагающих работ А. В. Суперанской значительно возрос интерес к ономастическим исследованиям. Указатели литературы по ономастике, изданной в СССР [Ономастика, 1976, 1978, 1984], насчитывают сотни статей и монографий. Появление новых терминов, изменение их дефиниций потребовали создания терминологического словаря ономастики [Подольская, 1978, 1988]. Появились статьи М. В. Крюкова о происхождении китайских фамилий [Крюков, 1971, 1984].

Сборники статей по этнической ономастике 1980;х — 1990;х гг. свидетельствуют, что вначале этнографические исследования имени ограничивались изучением этнонимов и топонимов [Этнография, 1971;

Этническая ономастика, 1984].

Единственное отечественное исследование, посвященное собственно японским антропонимам, принадлежит Н. П. Капулу. Не считая автореферата кандидатской диссертации (1965), в полном варианте оно опубликовано как статья-приложение к «Словарю японских имен и фамилий» (1953, 1990). Н. П. Капул дает структурно-семантическую классификацию японских имен.

2 Антропонимика вычленилась из ономастики в 1960;70-х гг., однако целый ряд проблем рассматривается комплексно. До 1960;х гг. вместо термина антропонимика многими исследователями использовался термин ономастика (Подольская Н. В. Антропонимика // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990, с .36−37). и фамилий в синхронном аспекте, а также выделяет некоторые исторические компоненты именования, указывает на трудности прочтения имен собственных.

В сборнике «Системы личных имен у народов мира» статья «Японцы» написана С. А. Арутюновым в соавторстве с Огихара Синко [Системы, 1986]. Статья имеет информационно-типологический характер, рассматривает японскую антропонимическую систему в синхронном аспекте и отчасти повторяет упомянутую выше работу Н. П. Капула.

К 1980 гг. в России происходит формирование этнолингвистики как отдельной дисциплины, которая ставит своей целью реконструкцию системы ценностей этноса, опираясь при этом не только на язык, но и на всю народную культуру, картину мира в целом. По определению Н. И. Толстого, этнолингвистика — это «дисциплина, которая изучает язык сквозь призму человеческого сознания, менталитета, бытового и обрядового поведения, мифологических представлений и мифопоэтического творчества» [Толстой, 1995]. В рамках этнолингвистики вскоре выделяется этническая ономастика. С этнолингвистической точки зрения имя исследуют С. М. Толстая [2000], Л. В. Успенский [1973, 2002], А. Гафуров [1987], Э. М. Мурзаев [2001], А. В. Суперанская [2001], Е. Л. Березович [1998, 2000, 2007] и др. В этих работах приведен обширный материал по славянским и тюркским языкам, представляющий интерес для сравнительно-типологических исследований.

Развитию этнической ономастики способствовало появление специальных ономастических словарей, имеющих, помимо собственно лингвистической, культурно-историческую направленность. Однако, поставив задачу историко-культурного изучения собственных имен отдельных этносов, исследователи, как правило, сосредотачивались на проблемах отражения в ономастиконе особенностей материальной культуры, бытового уклада, социальных отношений. Значительно реже внимание.

3 См.: Русская ономастика и ономастика России. Словарь. М., 1994. 288 с.

19 ученых оказывалось привлеченным к вопросам кодирования в именах информации о духовной культуре народа.

Работы, в которых поставлена задача выявления этносоциальной специфики имени и практик имянаречения, немногочисленны. Образцом подобного исследования является работа Т. В. Топоровой [1996], проанализировавшей древнегерманские двучленные имена собственные в связи с отражением ими картины мира и общества.

Анализируя исследования по этнической ономастике, вышедшие в последнее десятилетие, Е. Л. Березович замечает, что в большинстве работ этнокультурное своеобразие рассматривается как раз с внешних по отношению к самому имени позиций, не позволяющих выявить специфику репрезентации в имени духовной культуры народа. Этнолингвистическое изучение имени не может сводиться к описанию лексических групп, но должно затрагивать концептуальные основы организации именника. Постулируя этот тезис, Е. Л. Березович связывает будущее изучения имен собственных не с лингвострановедческим подходом, при котором «невозможно выйти на концептуальные установки создателей имен», но с исследованиями, направленными на выявление этих установок [Березович, 1999]. В русле этой теории и выполнена наша работа.

Исторические, этнографические и этнолингвистические данные и материалы, введенные в научный оборот отечественными и зарубежными исследователями, представляют огромный интерес. Без них не представляется возможным осуществить всесторонний анализ феномена имени в японской культуре.

Терминология. Несовершенство современной терминологической базы ономастических терминов признается многими исследователями [Подольская, 1978; Суперанская, 1973]. В частности, термин фамилия в его современном «паспортном» определении4 может использоваться по отношению не ко всем.

4 Фамилия — официальное, фиксируемое документально, наследуемое именование, указывающее на принадлежность человека к определенной семье, устойчивое не менее, чем в трех историческим типам родовых именований. Поэтому в данной работе термином фамилия называется только официально узаконенная наследственная часть формулы именования японцев после 1872 г.

Кроме того, в сферу ономастических исследований включаются все новые объекты. С этим связано постоянное введение новых терминов. Так, с 1976 г. используется термин геноним в значении «собственное имя рода, поколения и их подразделений» [Подольская, 1978, с. 9, 46]. Мы используем его как аналог японского термина удзимэй (родовое имя).

Значительные отличия между европейской и японской традициями именования, а также отсутствие терминологически оформленной классификации антропонимов по их происхождению, потребовали введения новых терминов.

В данной работе для различения типов именования предлагаются авторские термины импероним и бенефиционим. Термины образованы по распространенной модели: от латинских основ в сочетании с элементом оним (греч. onoma имя). Термину импероним (лат. Imperator «повелитель», от impero «повелеваю») соответствует японский термин сэймэй — родовое имя, полученное непосредственно от императора при различных обстоятельствах. Термину бенефиционим (лат. beneficium «благодеяние») соответствует японский термин мёдзи — именование, полученное от сёгуна или наместника вместе с наградным земельным владением (бенефицием) [ССИС, 1992, с. 92, 231]. Значения используемых терминов и японских реалий приведены в терминологическом словаре (см. Приложение).

Источниковая база исследования. Теоретические положения и практические выводы диссертации основаны на комплексном исследовании разнообразных источников. Исследование функционирования имени собственного в целом и антропонимической системы в частности применительно к традиционному японскому обществу базируется поколениях. Прибавляется к личному имени и переходит от отца (матери) к детям, а также (не обязательно) от мужа к жене [ЛЭС, 2002, с. 623]. преимущественно на письменных источниках. К ним относятся справочная литератураэпиграфические источникиисторические документы и официальные хроники (с высокой степенью достоверности), легендарные полумифологические и фольклорные своды (с низкой степенью достоверности) — художественная литература.

Справочная литература. К категории справочной литературы относятся словари и указатели, в большом количестве издаваемые в Японии. Кроме собственно антропонимических словарей «списочного типа» [БСЯИ, 2001; БСЯИФ, 1979], существуют словари, построенные по генеалогическому принципу, например, двенадцатитомный «Большой словарь исторических личностей и родов Японии» [БСИЛРЯ, 1997], «Словарь исторических фамилий Японии» [СИФЯ, 1988], «Большой генеалогический словарь японских фамилий [БГСЯФ, 1936], «Большой словарь исторических легенд о происхождении родов Японии» [БСИЛПРЯ, 2003] и др. Весьма популярны биографические словари-справочники, предлагающие авторизованные жизнеописания и другие сведения об 5 исторических личностях, писателях, артистах, политиках .

В грандиозном энциклопедическом проекте «Большой словарь имен исторических личностей Японии изд-ва Кадокава» [БСИИЛЯ-К, 1989] в 47-ми томах собраны имена исторических личностей Японии по префектурам городам, деревням. Биографические анекдоты, сведения по этимологии, истории городов и деревень, генеалогические древа и хронологические таблицы дают богатый материал для исследователя.

Этимологические словари имен собственных (напр., «Большой словарь этимологии имен и фамилий» [БСЭИФ, 1964], «Этимологический словарь фамилий» [ЭСФ, 1986]) предлагают версии о месте и времени.

5 Biographical Dictionary Of Japanese Art. Yutaka Tazawa, ed. Tokyo: Kodansha International in collaboration with the International Society for Educational InformationNew York: Distributed by Kodansha International/USA, through Harper & Row, 1981; Biographical Dictionary of Japanese History. Iwao, Seiichi, ed. Burton Watson trans. Kodansha International with the International Society for Educational Information, 1978; Нихон рэкиси гаккай дзимбуцу сосё (Биографии выдающихся личностей от Японского исторического общества). Токио. Ёсикава кобункан, 1958; Бакумацу исин дзиммэй дзитэн (Биографический словарь исторических персоналий XVI—XIX вв.). Под ред. Миядзаки Томихати, Ясуока Акио. Токио, 1994.

22 происхождении отдельных фамилий, зачастую опирающиеся на малодостоверные легенды и литературные памятники. В Японии издается также масса узкоспециальных словарей, например, женских имен («Словарь женских японских имен» [СЖЯИ, 1993]), имен литературных героев («Словарь имен литературных героев и мифологических персонажей Японии» [СИЛГМПЯ, 1991]), псевдонимов («Словарь псевдонимов от древности до нового времени» [СПДНВ, 1990]). Созданы словари антропонимов отдельно по всем периодам японской истории, с древности до современности: эпох Камакура (1185−1333), Мэйдзи (1868−1912), Сёва (1926;1989) и т. д. Например, «Словарь имен и фамилий древней Японии» [СИФДЯ, 1973]- «Словарь имен и фамилий эпох Камакура и Муромати» [СИФ-КМ, 1990]- «Словарь имен и фамилий эпохи Мэйдзи» [СИФ-М, 1987]- «Биографический словарь исторических персоналий XVI—XIX вв.» [БСИП, 1994]- «Словарь имен и фамилий эпохи «воюющих провинций» [СИФ-СГ, 1973] и др. В больших словарях нередко приводятся справочные статьи по антропонимике, написанные ведущими учеными, излагается краткая история имен собственных в Японии.

Современные технологии позволяют выпускать целые базы для исследователей на CD-ROM. Созданы полные базы данных по антропонимике и топонимике средневековых памятников «Адзума кагами» и «Гёкуё», причем можно одновременно выводить на экран монитора текст памятника, комментарии к нему и, например, словарь имен («Адзума кагами: Восточное зерцало» [1999].

Отдельная группа словарей, в изобилии имеющихся в книжных магазинах и библиотеках Японии, — это справочники по выбору имени, предназначенные для родителей, ожидающих ребенка, например: «Словарь иероглифов для имен и фамилий» [СИИФ, 1987]- «Словарь имен Сано Тоору» [СИ-СТ, 1988]. В них описаны всевозможные способы выбора «наилучшего имени» на основе фонетического анализа, подсчета черт в знаках, сочетаемости имени и фамилии, имен родителей, даты рождения и т. п. Ввиду относительной свободы образования имен в японском языке длинные столбцы имен, предлагаемых авторами для родителей, кажутся великолепным источником для изучения, но на деле значительная часть этих имен «нежизнеспособна» и никогда не попадет в посемейные записи. Обилие антропонимических словарей в Японии неоспоримо указывает на то, как велик интерес японцев ко всему, что связано с именем, к своей истории.

При исследовании имен собственных не обойтись без специальных «технических» словарей, поясняющих чтение иероглифов (напр.: «Словарь чтений имен» [СЧИ, 1990]). К изданным в России таким словарям имен собственных относятся «Словарь японских имен и фамилий» под ред. Н. П. Капула, первое издание которого вышло в 1953 г. [СЯИФ, 1953; СЧЯИФ, 1990], и «Словарь японских географических названий» А. П. Аболмасова и Л. А. Немзера [СЯГН, 1959].

Неоценимую помощь в работе оказали также исторические («Большой энциклопедический словарь истории Японии» [БЭСИЯ, 1992; «Кодзируйхан: Словарь древних реалий» [КДРХ, 1972], языковые («Когодзитэн: Словарь древнего языка» [КГДТ, 1986]- «Кодзиэн: Словарь древностей» [КДЭ, 1986]) и энциклопедические издания («Большой японский энциклопедический словарь» [БЯЭС, 1971]- «Краткий словарь символов» [КСС, 1987) — «Япония. Популярная энциклопедия» [ЯПЭ, 1987]- «Япония от, А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия» [ЯПИЭ, 2000]).

Эпиграфические источники. Первые письменные источники, имеющие отношение к истории Японии и ее культуре — это эпиграфика на найденных в курганных захоронениях 1У-УП вв. бронзовых зеркалах, мечах и буддийских статуях. Надписи выполнены китайскими иероглифами, но, видимо, уже с учетом их приспособления под нужды японского языка, при явной роли корейского языка как языка-посредника. В них прочитываются интересующие нас сведения: титулатура правителей, имена собственные, социальная номенклатура.

Одно из самых ранних письменных свидетельств (надпись датируется 471 г. либо 531 г.) о существовании рангов кабанэ содержится в надписи на «мече из Инарияма (Сакитама)», найденном в 1978 г. при раскопках в преф. Сайтама недалеко от Токио. В 115 иероглифах, словно в Библии, перечисляется восемь колен предков по мужской линии некоего Вовакэ-но Оми, приближенного государя Ю: ряку. «Меч из Инарияма» свидетельствует о том, что в У-У1 вв. титулатура являлась элементом государственно-управленческой организации, охватывавшей всю территорию государства Ямато [Мещеряков, Грачев, 2002, с. 62].

В другом эпиграфическом памятнике V в. — надписи 443 г. из 48 иероглифов на бронзовом зеркале, хранящемся в синтоистском храме Суда Хатиман (преф. Вакаяма) упоминается имя Кавати-но Атаи, где Каватиродовое именование, а Атаи — кабанэ. Известно до двух десятков надписей, сделанных до конца VII в.- памятники 1Х-ХИ вв. собраны в специальном томе «Документального наследства Хэйан» [Хэйан, 1999].

Значительное количество имен собственных зафиксировано и на деревянных табличках моккан — тонких дощечках 10−25 см в длину и 2−3 см в ширину, обнаруженных к настоящему времени в количестве более 200 тыс. штук. Считается, что такой способ записи и передачи информации пришел в Японию из Кореи и Китая. Восстановленные надписи с табличек моккан можно найти на официальном сайте Института культурных ценностей в Нара [Моккан, 2006].

Эти эпиграфические памятники, равно как и надписи на предметах повседневного обихода ХУ-ХУ1 вв., находящихся в экспозициях различных музеев, имеют огромное значение для анализа антропонимических традиций Японии.

Исторические документы как непосредственные свидетельства происходящего стали составляться в Японии в большом количестве в начале.

VIII в., когда императорским указом было установлено, что отныне все бумаги (распоряжения, указы, отчеты, изобилующие собственными именами), должны подаваться в письменном виде (на китайском языке), а не передаваться устно, как прежде [Пасков, 1987, с. 5]. Оригиналы более 12 тыс. единиц документов VIII в. хранятся в основном в национальной сокровищнице Сёсоин — Императорской палате в Нара и недоступны широкой публике.

После Второй мировой войны исследователем Р. Такэути было подготовлено трехтомное издание этих документов, среди которых нас особенно интересуют книги подворных переписей косэки, проводившихся регулярно с 690 г. до конца VIII в. с интервалом в 6 лет, ежегодные учетные книги кэйтё, содержащие данные о населении провинций с учетом пола и возраста, официальная переписка центральных и местных властей [Нэйраку, 1962]. Ценность этих документов заключается в том, что в них в большом количестве зафиксированы имена простолюдинов, которые отсутствуют в знаменитых хрониках «Кодзики» (712 г.) и «Нихонги» (или «Нихон сёки», 720 г.), где упоминаются исключительно имена аристократов. Самые ранние сохранившиеся документы с посемейными записями относятся к 702 г. («Списки провинции Мино») и 721 г. («Списке деревни Осима уезда Кацусика провинции Симоса»).

К 702 г. относится составление свода законов «Тайхо рицурё» (или «Тайхорё» [1985]). Свод содержит как гражданские, так и уголовные законы и является важнейшим источником раннесредневекового права Японии, обобщившим и систематизировавшим законодательные акты о социально-экономических и политических реформах, направленных на создание централизованного государства, на закрепление привилегированного положения новой аристократии.

К своду законов «Тайхо рицурё» восходит основная масса фамилий, образованных от названий должностей. Толкования и комментарии к кодексу, где подробно разбираются «Закон о чинах», «Закон о дворцовых должностях» и др., позволяют понять происхождение имен знаменитых исторических деятелей, например, таких как Ооиси Тюдзэй, Сакума Гэмба, Ода Дандзё, Хирата Мики, Кацу Ава, Ямамото Конбэ и др. Кроме того, изучение статей свода позволяет «прочитывать» дополнительные коннотации, заложенные авторами в имена вымышленных литературных героев, например, Сёдзиро Хэйбэй, Уцуки Такэути, Цукуэ Рюноскэ и др.

Богатый антропонимический материал содержится в т. н. «местных описаниях» («Фудоки», 713 г., закончены к 740 г.), где собраны разнообразные сведения по локальной истории и культуре. Попытки этимологизации имен собственных, предлагаемые чиновниками-авторами описаний, большей частью представляют собой народные версии и легенды, связанные с деяниями божеств и мифологических героев, но, тем не менее, они представляют несомненный интерес. До нашего времени дошло всего пять описаний: «Идзумо-фудоки» (733 г.) [Идзумо, 1966], «Хитати-фудоки», «Харима-фудоки», «Бунго-фудоки» и «Хидзэн-фудоки» [Фудоки, 1962; Древние фудоки, 1969]. Именно со времени составления «Фудоки» началась унификация способа записи топонимов («хорошими иероглифами» в два знака), что впоследствии значительно отразилось на знаковом составе фамилий.

Количество сохранившихся документов эпохи Хэйан (794−1185) значительно меньше — около 10 тыс. единиц. Частично они собраны и систематизированы Р. Такэути в 1947;1960 гг. [Хэйан, 1999]. Здесь особую ценность представляют документы о собственности на землю, об аренде земель, которые содержат имена собственные и упоминания о статусе землевладельцев разных сословий.

Антропонимическую картину эпохи Камакура (Х11-Х1У вв.) позволяют воссоздать памятники, собранные тем же Такэути в антологии «Документальное наследство Камакура» в 42-х томах, с приложениями в виде антропонимического и топонимического указателей [Камакура, 1969]. Для получения сведений по более поздним историческим периодам мы обращались к двум сборникам исторических документов эпохи Муромати (Х1У-ХУ1), подготовленных токийским издательством Токёдо, содержащим, в частности, «уложения» разных годов и «списки объектов земельного владения» [Намбокутё, 1965; Сэнгоку, 1967].

По ХУП-Х1Х вв. богатый материал по специальным разрешениям на ношение или запрещение фамильных именований мёдзи (49 примеров) содержится в памятнике «Указы Токугава о запретах» [Токугава, 1978]. Также чрезвычайно интересны документы переходного времени от новой к новейшей истории, списки первой послереформенной всеяпонской переписи населения (1872 г.) под названием «Обновленные и исправленные посемейные списки», частично доступные на официальном сайте Национального архива Японии [Дзинсин косэки, 2006].

Полуофициальные, мифологизированные исторические хроники Японии. К ним относятся, прежде всего, ранние своды «Кодзики» («Записки древности», 712 г.) [Кодзики, 2005] и «Нихон сёки» («Анналы Японии», 720 г.) [НС-И, 1965; НС-СПб, 1997], дающие богатый этнографический материал для исследования имен собственных (теонимов, топонимов, антропонимов).

Обе хроники излагают древнюю историю Японии, начиная с «эры богов», и содержат, наряду с исторически достоверными сведениями, особенно о периоде У-УП вв., различные мифы, легенды, сказания, являясь неисчерпаемым источником разнообразных материалов, в том числе, по японской этнографии и литературе. Из антропонимов в них представлены только имена аристократии, записанные китайскими иероглифами фонетическим способом.

В «Нихон сёки» погодные записи правящего дома начинаются с правления императрицы Суйко (592−628). На обильном фактическом и именном материале можно проследить возвышение рода Фудзивара, возрастание влияния служилой знати — в частности, выходцев с материка.

На рубеже УШ-1Х вв. были написаны обращения к императорам Камму и Хэйдзэй «Такахаси удзи буми» («Сочинение о клане Такахаси»,.

789) [Такахаси, 2006] и «Когосюи» («Собрание прежде упущенных древних речений», 807), представлявшие собой фактически генеалогические документы, в которых представители знатных родов Такахаси и Имибэ, опираясь на хранившиеся у них материалы, легенды и сказания, доказывали древность и знатность своего происхождения и подтверждали права на исполнение определенных функций и ношение имен.

В 815 г. были созданы «Синсэн сёдзироку» («Вновь составленные родовые списки») — документ, в котором кодифицировалась иерархия всех знатных родов, обитавших в р-не Кинай (Центральная Япония). В «Синсэн сёдзироку» вошли 1182 влиятельных рода, расклассифицированных в зависимости от типа предка, к которому они возводили свое происхождение (потомки императоров, потомки небесных божеств, потомки детей и внуков небесных божеств, потомки земных божеств, потомки иммигрантов). Списки родов, оформленные на основе ранее изданного исследования, полностью представлены на личном сайте профессора университета Гакусюин К. Китагава [2006].

Богатство и престиж рода Фудзивара запечатлены в названии известной хроники XI в. «Эйга-моногатари» («Повесть о процветании»), подробнейшем генеалогическом описании великого рода [1998].

Множество примеров имен служилого дворянства мы находим в памятниках ХП-ХШ вв. «Хогэн моногатари» [1934] и полуофициальной хронике прихода самураев к власти времен камакурского сёгуната «Адзума кагами» («Восточное зерцало») [1999]. Преобладание принципа вертикального и горизонтального соименования, а также неизбывный интерес японцев к генеалогии в средние века хорошо иллюстрируют такие памятники XII в., как, например, «Окагами» («Великое зерцало») [2000]. Это произведение представляет собой серию жизнеописаний императоров и высших сановников из рода Фудзивара с 850 по 1025 г. В современных изданиях оно снабжено обширными приложениями в виде антропонимических списков.

В трактате XVI в. иезуитского миссионера падре Валиньяно с точки зрения иностранца проанализирована иерархия японского общества эпохи Токугава и сделана попытка установить аналогии рангов христианских и буддийских священников, а также подробно расписана система и этикет обращений в различных ситуациях [Валиньяно, 1998].

Произведения художественной литературы. Свод художественной литературы Японии представляет уникальный материал для антропонимических реконструкций. Поэтическая антология «Манъёсю», первый письменный памятник японской поэзии, включает песни IV—VIII вв., а также более древние произведения [Манъёсю, 1987]. Песни «Манъёсю» содержат убедительные свидетельства наличия традиции табуирования имен, особенно женских.

Памятники эпохи Хэйан (794−1185), такие как «Дневник из Toca» [Toca, 1975], «Отикубо моногатари» [Отикубо, 1976], «Гикэйки» [Гикэйки, 1971] и др., дают представление о системе обращений в традиционном японском обществе. Кроме того, в них упомянуты имена простолюдинов: слуг, монахов, талантливых ремесленников.

Произведение «Кондзяку моногатари» («Повесть о временах старых и новых», ок. 1120 г.), куда вошло более тысячи буддистских и светских историй из Индии, Китая и Японии [Кондзяку, 1991], отражает различные стороны жизни аристократии и простого народа. Особенный интерес для нас представляет «Сказ о том, как Главному министру была пожалована фамилия Фудзивара» (см. Приложение).

Записки и дневники хэйанских аристократов в русских переводах («Исэ-моногатари» [Исэ, 1979], «Нидзё. Непрошеная повесть» [Нидзё, 1986], «Уцухо-моногатари» [2004], дневники придворных дам древней Японии [Дневники, 2002], и, в частности, энциклопедия придворной жизни эпохи Хэйан «Гэндзи-моногатари» [Гэндзи, 1991]) содержат богатый этнографический материал по обрядам рождения и имянаречения, инициации и смерти, по фактам жалования фамильных именований.

В эпоху Камакура (1185−1333) народная культура получает все большее распространение, в том числе среди господствующего класса. Возникает театр Но, истоки которого лежат в деревенских представлениях. Ранее художественные произведения создавались только в среде аристократии, но отныне простой народ и периферийные феодалы являются не только действующими лицами произведений искусства, но и их авторами. В области литературы важным элементом стали военные повести. Самая знаменитая из них, «Повесть о доме Тайра», подробно описала взлет и падение рода Тайра, сосредоточив внимание на его войнах с кланом Минамото [Повесть, 1982].

В конце XVII — начале XVIII в. развитие ремесел и торговли способствовало бурному развитию городской литературы. Имена действующих лиц, представленные в драматургических произведениях и прозе Ихара Сайкаку, реалистично бытописавшего жизнь купцов в Осаке [Ихара, 1959, 2001], и Тикамацу Мондзаэмона, сочинявшего дзёрури — своеобразные напевные сказки, а также пьесы для театра Кабуки [Японский театр, 2000], ярко отражают сложившиеся к этому времени сословные различия в области имен собственных.

В целом, комплексное изучение разнообразных источников с VIII в. по XIX в. как на языке оригинала, так и в русских переводах, позволило дать ответы на задачи, поставленные в данном исследовании.

Новизна исследования.

Имя в этнокультурной традиции Японии впервые является предметом специального изучения на монографическом уровне. В работе предложена оригинальная концепция, согласно которой имя играло основополагающую роль в построении японской государственности периода традиционного общества, являясь системообразующим фактором. Социально-политическая и сакральная иерархия японского общества отражалась в системе антропонимики и кодифицировалась с помощью именований.

Автором настоящего исследования впервые был описан процесс трансформации антропонимической системы японцев на основе данных сохранившихся письменных документов. Данные переписей населения, подворные переписи и уездные списки УШ-Х1Х вв., а также родовые генеалогии, позволили воссоздать картину изменения основного типа личного именования, учитывая сословные различия. Впервые в отечественной науке поставлена и исследована проблема наличия родовых именований у простолюдинов до реформ Мэйдзи (1868 г.).

В диссертации впервые разработана классификация исторических типов родовых именований и предложена оригинальная терминология.

Следует отметить, что автор в своей работе оперировал новыми источниками и исследованиями зарубежных авторов, не публиковавшимися ранее на русском языке. В том числе, автором был выполнен и прокомментирован перевод отрывка из «Кондзяку моногатари», опубликованный отдельной статьей [Фролова, 2007, с. 122−125]. Теоретическая и практическая значимость исследования.

Материалы диссертации были использованы при разработке спецкурса «Ономастика стран Дальнего Востока. Япония», включенного в лекционный план ГФ НГУ в 2000;2011 гг., а также при чтении курса лекций на ежегодной летней школе японского языка в МКЦ «Сибирь-Хоккайдо», г. Новосибирск.

Выводы, сделанные в работе, могут представлять интерес для специалистов в области этнографии, социологии, психологии, фольклористики, культурологиирасширят имеющиеся представления об особенностях мировоззрения японцев. Материалы и результаты исследования могут быть использованы в научной, педагогической, культурно-просветительской деятельности, при подготовке лекций и спецкурсов по этнографии и страноведению Японии, при дальнейшем исследовании различных аспектов японской культуры. Апробация результатов исследования.

Основные положения настоящей работы были опубликованы в 24 статьях, в том числе 13 статей в журналах, рекомендованных ВАК, а также в двух монографиях («Имена собственные в японском языке. Имена, фамилии и географические названия» [Фролова, 2000], «Японский язык. Имя собственное» [Фролова, 2004]) и многочисленных публикациях в популярных изданиях.

Отдельные аспекты исследования излагались и обсуждались в выступлениях на научно-методических конференциях преподавателей японского языка России и стран СНГ (Москва, 2007, 2008, 2009) — Третьем Сибирском симпозиуме «Актуальные проблемы изучения Японии и японского языка» (Новосибирск, 2011) и Международном научно-исследовательском семинаре в рамках научных обменов между Новосибирским государственным университетом и университетом Тохоку (Новосибирск, 2011).

Структура и основное содержание работы.

Диссертационное исследование состоит из Введения, трех глав и Заключения, а также списка литературы и источников. Работа снабжена приложениями, иллюстрирующими и дополняющими излагаемый материал.

Заключение

.

Понимание этнического своеобразия традиционного японского общества невозможно без знаний по истории и культуре страны. Одним из важнейших аспектов формирования мировоззрения и, в конечном счете, структуры всего общества, является отношение японцев к имени и к связанным с именем архаическим символам.

В диссертации была выдвинута гипотеза о том, что этнокультурные особенности функционирования имен собственных в традиционном обществе Японии носят универсальный характер. Эта гипотеза была последовательно доказана на примере ряда социальных практик Японии. Мифологическое мышление рассматривает имя как первичное по отношению к объекту. Возможность воздействия посредством имени на человека и на судьбу широко использовалась в традиционном японском обществе.

В частности, бытовала практика «двойного» имянаречения, при которой младенец одновременно получал «истинное» и обиходное «детское» имя. Обиходное имя нередко являлось охранительным. При угрозе жизни, например, тяжелой болезни, имя могли поменять. Табу на «истинное» имя соблюдалось пожизненно. Развитая номинационная магия привела к табуированию личных имен вообще, особенно у женщин, что хорошо прослеживается уже в мифологических хрониках и в поэзии VIII в.

С традицией табуирования имен связана и практика псевдонимизации. В Японии псевдонимами пользовались не только люди искусства, но и воины, торговцы, спортсмены. Традиция табу нашла свое отражение и в языке. Запрет на обращение по имени строго соблюдался в семье. Традиция кодирования подлинных имен, осторожного обращения с личным именованием оставила свой отпечаток в системе обращений. Именование собеседника в третьем лице и обычай обращения «без имени» по сей день являются отличительной особенностью японского языка.

Наряду с универсальными традициями, в данной работе было выявлено этническое своеобразие имени собственного на примере различных практик именования применительно к традиционной Японии.

Вера японцев в креативную функцию называния, в материальность изреченного имени проявилась в девизах правления императоров. В Японии У1-ХУ1 вв. практиковалось называние правителей по месту расположения дворцов, что, несомненно, было связано с традицией строгого табуирования их имен. Позднее, под китайским влиянием, японцы перешли к именованию императоров по девизам правления нэнго.

Традиция девизов правления была заимствована из Китая, однако в японском традиционном обществе она была безусловно принята благодаря практике восприятия имени как первичного по отношению к объекту. Совершенно так же, как имя должно было определить судьбу ребенка, девиз правления служил инструментом воздействия на целую эпоху. В этом смысле девизы эпох можно смело назвать дезиративами.

В определенном смысле дезиративами являлись также особые имена принцев с иероглифом хито, позволяющие им претендовать на трон. Начиная с XI в., подобные имена стали традиционными в императорской семье. Роль имени как «пропуска» к власти можно наблюдать и на примере рода Фудзивара (IX в.).

В нашей работе подробно описаны основные приемы и способы социализации в традиционном японском обществе, неразрывно связанные с практиками именования. Социализация в японском обществе сопровождалась сменой личного имени. «Детское» имя менялось на взрослое при инициации в отроческом возрасте. После инициации «рождался» новый член общества, и подчеркнуть это были призваны новая прическа, одежда и имя. Функция инициационного имянаречения возлагалась на наиболее достойных представителей общества, которые затем наряду с родителями несли ответственность за воспитание подростка.

На протяжении жизни номинационная модель личности могла значительно усложняться, дополняясь новыми компонентами: прозвищами, псевдонимами, должностными именованиями. Смена имени регулярно сопровождала перемену статуса. Последняя смена имени ожидала японца после смерти. Посмертные имена вошли в обиход с распространением буддизма и веры в загробное существование. Модель земного мира была перенесена на мир потусторонний, в связи с чем посмертные имена имели свою иерархию.

Практика табуирования личного имени и возможность смены имен на протяжении жизни отразились в антропонимической модели. На протяжении всего периода традиционного общества антропонимическая модель была многосоставной. В нее могли входить: «детское» имя, обиходное имя, имя-прозвище, псевдонимы, должностные именования, родовые именования, посмертное имя. Разные компоненты этой модели использовались для называния личности в различных ситуациях. Набор личных именований человека традиционного общества можно представить в виде следующей таблицы: