Идеологемы и их актуализация в русском лексикографическом дискурсе

Человек издревле придавал слову необыкновенную, почти магическую силу. Практически невозможно было постичь, почему оно имеет такую власть над людьми, за счет каких своих качеств оказывается мощным орудием убеждения и влияния. Позже ученые объяснят данный эффект тем, что слово, помимо «типичного» для него свойства информирования, обладает также функцией воздействия, или волюнтативной функцией.

С течением времени (в частности, в период становления буржуазного общества) появились политики, открывшие в языке колоссальные возможности для управления сознанием масс. Власти предержащие отчетливо осознали: «язык есть самое главное средство подчинения. „Мы — рабы слов“, — сказал К. Маркс, а потом это буквально повторил Ф.Ницше. На создание и внедрение в сознание нового языка буржуазное общество истратило несравненно больше средств, чем на полицию, армию, вооружения. Ничего подобного не было в аграрной цивилизации (в том числе и в старой Европе» [Кара-Мурза 2003: 118]. Постепенная и решительная идеологизация государственной системы развила в языке его новую потенцию — средство манипуляции общественным сознанием. Слово стало оружием массового поражения. Этот факт серьезно озаботил ученых и общественных деятелей. Лингвисты, исследуя проблему взаимообусловленности языка и идеологии, пришли к выводу о том, что язык в этом плане — явление многомерное, многофункциональное, не поддающееся однозначной трактовке. Выяснилось, что «язык умеет манипулировать, он умеет гримировать свои функции, умеет выдать одно за другое, умеет внушать, воздействовать, лжесвидетельствовать» [Николаева 1988: 154]. Диапазон возможностей языка оказывается столь широк, что его анализ становится нельзя провести при помощи лишь языковедческих методов и приемов.

Беспрецедентные технологии манипулирования общественным сознанием, ставшие идеологической основой целых государственных институтов, заставили ученых всерьез обратить внимание на внутренний механизм этих методологически четко организованных процессов. Субъективный фактор, преодолевающий в данном случае индивидуальный, личностный уровень и выходящий на уровень общественного сознания, заявляет о себе со значительной силой и одновременно (по причине масштабности своего эффекта) некоторым образом объективизируется, становится исторической данностью. Очевидная с точки зрения социолингвистики формула «без языка нет общества, без общества нет языка» [Журавлев 1982: 9] получала дальнейшую разработку, находила не только внешнюю, социальную, но и интралингвистическую мотивировку (ср.: «языковая структура — это продукт исторического формирования и развития языка в неразрывной связи с развитием общества, трудовой деятельности, речевой практики и общественного сознания людей» [Дешериев 1988: 19]).

Вопрос о взаимообусловленности двух — языкового и общественногофакторов находил в трудах социолингвистов все более убедительные подтверждения. В результате исследователи установили, что «отношение идеологии к языку и языкознанию следует рассматривать в двух взаимосвязанных аспектах: 1) использование идеологией языка в качестве орудия, 2) язык как объект идеологической борьбы» [Современная. 1984: 25]. В ходе внимательного изучения были определены особенности взаимоотношений идеологии и языка, указаны средства речевого воздействия, отмечены процессы идеологизации и деидеологизации русской лексики, проанализированы аспекты стихийного и сознательного влияния идеологии на язык и т. д. [подробнее об этом см.: Дешериев 1977; Леонтьев 1983; Бахнян 1983; Дешериев 1988; Банков 1988; Крысин 1988; Стриженко 1988; Крючкова 1989 и др.]. Однако следует заметить, что при всех научных достижениях большая часть указанных социолингвистических трудов, во-первых, была тенденциозной и идеологически односторонней, что в свою очередь мешало адекватному восприятию исследуемой ситуацииво-вторых, была иногда чересчур социологичной, т. е. сужала рамки заведомо более широкого явленияв-третьих, не обращала серьезного внимания на семантические аспекты идеологизации языка.

Известно, что слово как элемент системы идеологического манипулирования оснащается дополнительными средствами оценочности, образности, эмотивности.

В этом плане примечателен следующий пример. Журналист Андрей Кротков в юбилейном эссе «Консерватор», посвященном известному русскому издателю и публицисту XIX века Михаилу Каткову, подчеркивает: «Монархист, охранитель, реакционер. Этими и другими нехорошими словами величали Каткова современные ему и позднее либеральные публицисты» [Алфавит. — 2003 — № 6 -с.30]. Никого подобная характеристика не удивляет. Однако, если речь идет о словах, как с лингвистической точки зрения можно объяснить, почему не обладающие внутренней коннотацией лексические единицы вызывают негативную реакцию, определяются как «нехорошие»? Думается, что интралингвистические разыскания удовлетворительного ответа не дадут. В лингвогносеологическом аспекте результат будет, если рассматриваемые единицы сразу перевести из собственно лингвистической плоскости (из категории слов) в плоскость лингвокогнитивную (в категорию идеологем). Как известно, идеологемы обладают значимостью в пределах конкретного метаконтекста. В настоящее время в этом плане действенной может оказаться лишь единица реакционер как идеологема описательного характера, содержащая сильную логическую оценку. Идеологема монархист в пределах постсоветского дискурса фактически перестала быть таковой, поэтому выступление ее в роли современного оценочного предиката, вероятно, может вызвать лишь иронию или недоумение. Другое дело — политический дискурс XIX века. В его рамках каждая из указанных единиц (монархист, охранитель, реакционер) обладала мощным аксиологическим зарядом, обусловленным довольно сильной идеологической конфронтацией двух непримиримых лагерей — консерваторов и либеральных демократов. При этом если идеологема реакционер относится к классу универсальных, лексически не привязанных к конкретной эпохе, то идеологема монархист имеет наибольшую актуальность в рамках точно определенного исторического периода — XIX — н. XX веков. Самое же примечательное состоит в том, что яркой оценочной идеологемой единица монархист становится, скорее, не в дискурсе власти, а в контрдискурсии, или в дискурсе инакомыслия [Лассан 1995: 302].

Наиболее явственно идеологемы проявляют себя в идеологически обусловленных высказываниях, при этом данные высказывания могут иметь разную коммуникативную направленность — от яркого лозунга («долой агрессивных контрреволюционеров и авантюристов корниловско-алексеевского пошиба» [фраза из газеты «Рабочее дело» (февраль 1918)]) до сдержанной аналитики ([с приходом к власти нового президента] «в политическом сленге страны появился термин „шеварднадзевщина“ и „козыревщина“ — как примеры неправильной международной политики» [" Общая газета". — 2001. № 46 — С.6]). Очевидно, что коммуникативная ситуация проясняется здесь общей семантикой высказывания и отдельными волюнтативно нацеленными номинативными средствами.

Однако примечательно то, что идеологический эффект могут производить и отдельные вербальные единицы, никак не поясняемые микроконтекстом. Речь идет о словах типа социал-соглашатель, реакционный, кулацкий, партаппаратчик, с одной стороны, и светлоносец, скипетродеро! сец, первомай, серп и молот, сверхдержава, с другой. Актуализованные идеологическим метаконтекстом, они обретают определенную самостоятельную значимость и образуют своеобразную парадигматическую целостность. Как заметил еще в 1960;е годы Н. Г. Комлев, «отдельные слова могут служить интересам отдельных групп, а некоторые слова-понятия могут лгать, даже если они берутся изолированно, ибо за ними стоит эксплицитно невыраженная дефиниция. Таких слов особенно много в общественно-политической сфере и идеологии» [Комлев 1969: 127].

Силу и коварство идеологических средств языка неоднократно приходилось испытывать на себе практически каждому читателю и слушателю, однако внутренний механизм речевого воздействия на человеческое сознание до сих пор остается не вполне ясен. По достоинству оценивая производимый идеологический эффект, многие исследователи создают яркие образные выражения применительно к различным языковым его реализаторам (ср.: лингвистика лжи [Вайнрих 1987]- деревянный язык" [Seriot. 1985]- тоталитарный язык [Вежбицка 1993]- демагогический текст [Ромашов 1995]- «лингвистическая демагогия» [Николаева 1988]- манипулятивная семантика [Банков 1988]- семантическая диверсия [Современная. 1984: 54]- семантический терроризм [Кара-Мурза 2003:189] и т. п. Трудно сказать, насколько правомерно давать подобные характеристики как самому языку, так и отдельным его средствам, но факт остается фактом: именно язык служит главным транслятором идеологически значимых текстов, а следовательно, с помощью именно его внутреннего механизма происходит основной процесс информирования либо дезинформирования человека и общества.

В данных условиях резонными становятся следующие вопросы: 1) какова природа идеологемы, если лингвистические знаки становятся основой для появления знаков квазилингвистической сущности?- 2) можно ли провести границу между языковыми и неязыковыми коннотациями?- 3) насколько вообще целесообразно рассматривать эти «идеологизированные» единицы с лингвистической точки зрения? Поискам ответов на указанные вопросы и посвящена значительная часть настоящего исследования.

Эмпирической основой работы стали материалы практической лексикографии, т. е. лексиконы толковых словарей. Словарь, как известно, должен служить серьезным фиксатором и систематизатором узуальных фактов языка. Ученым-лексикографам необходимо тщательно отобрать из всего лексико-семантического массива наиболее устойчивые и распространенные единицы, отвечающие современному состоянию языка, строго их классифицировать и обработать таким образом, чтобы весь представленный материал можно было рекомендовать широкой аудитории как образцовый (кодификаторский) с лингвистической точки зрения.

Однако даже поверхностное ознакомление с содержанием толковых словарей показывает, что предлагаемая ими информация нередко выходит за рамки не только языковые, но даже общепонятийные. Иначе говоря, лексикографические материалы часто включают в себя, помимо основных сведений о лексической семантике, информацию, определенным образом отражающую совокупность идеологических, культурологических, эстетических, этических и других представлений эпохи. Это подтверждает справедливость идеи о том, что словарь можно рассматривать и в качестве уникального лингвокультурологического источника. Как отмечает Р. А. Будагов, «с общекультурной позиции толковые словари все еще мало анализировались» [Будагов 1989: 4].

Тем большую значимость в плане обеспечения эффективной коммуникацией должна иметь лингвистическая разработка проблемы разграничения реального лексического значения и экстралингвистически обусловленных коннотативных наслоений в составе слова.

Актуальность данной работы состоит в том, что в рассмотрении сложной проблемы взаимодействия идеологии и языка недостаточно разработана таксономия лингвоаксиологических терминов (идеологема, прагмема, аксиологема, политема, культурема, мифологема и др.), что осложняет видение данного вопроса и конструктивное взаимодействие исследователей. До сих пор окончательно не решены вопросы стратегии научного лексикографирования. Вероятно, в том числе и с этим связаны трудности практического описания лексики: некоторые проекты толковых словарей получают солидную разработку и через несколько лет закрываются как морально устаревшиенекоторые словари русского языка начинают выходить параллельно под одним заглавием, но с принципиально разными взглядами на описание предметанекоторые словари уже с современной точки зрения продолжают традиции идеологической тенденциозности в подаче ' материала и т. д. В настоящем исследовании предпринимается попытка разобраться с закономерностями взаимодействия семантики и прагматики на уровне толкового словаря, стремление выявить идеологически недопустимые для научного лексикографирования приемы репрезентации языкового материала.

Объектом исследования являются идеологемы — конкретные линво-семиотические единицы типа реакционер, либерализм, мелкобуржуазный, большевистский, товарищ, рыночник, красно-коричневые, содержание которых актуализировано аксиологическими установками общества. В тексте диссертации проанализировано 318 идеологем. Общая картотека собранных, систематизированных и обработанных единиц составляет 2300 слов и словосочетаний.

Источниками для исследования стали авторитетные толковые словари русского языка XVIII — XXI вв., а также тексты отдельных газетных публикаций XX — XXI веков, способных проиллюстрировать излагаемый материал. Список источников прилагается в библиографическом перечне.

Целью исследования является изучение идеологем в плане определения их сущности, в их языковом отображении (лексикографический аспект) и в некоторых речевого функционирования.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1) освещение социально-исторических и психологических предпосылок и следствий формирования идеологем;

2) раскрытие природы и специфики идеологем как особых единиц лингво-семиотического происхождения;

3) рассмотрение условий актуализации идеологем в контексте и метаконтексте;

4) анализ идеологем, представляющих аксиокатегорию власти, в толковых словарях разных эпох;

5) обоснование методики лингвогносеологического исследования, его сущности и терминологического аппарата;

Решение поставленного круга задач предполагает привлечение широкого спектра методов исследования. Среди них в первую очередь реализуются: описательный метод, включающий приемы наблюдения, сопоставления, обобщения и классификации анализируемого материаламетод сплошной выборки материаламетодика лингвогносеологического анализа, включающая в себя группу методов — метод синхронного (семасиологического) анализаметод компонентного анализа, предписывающий выделение компонентов в семантической структуре значения словаметод концептуального анализа, заключающийся в рассмотрении глубоких семантических связей с выходом на уровень концептосферы и реальные синтагматические отношения словметод пропозиционального анализа, предназначенный для моделирования метазначения слова на основе вариантов его лексикографических интерпретацийметод контекстуального анализа, нацеленный на исследование языковых единиц с учетом лингвистического и экстралингвистического уровней, микрои метаконтекстов.

Научная новизна исследования предопределена теоретическим и практическим использованием междисциплинарного лингвогносеологического подхода, объединяющего усилия лингвистики и теории познания в раскрытии особенностей языковой, речевой и когнитивной репрезентации языкового знака. Лингвогносеология в настоящей работе понимается как общее, универсальное направление, включающее в свой состав такие дисциплины, как лингвокультурология, лингвоаксиология, этнолингвистика и др., углубляющие познание языка через его взаимодействие с разнообразными социально-психологическими факторами.

В работе представлено особое понимание категории идеологемы, рассматриваемой в лингвистической литературе слишком широко. Идеологема понимается здесь как конкретная знаковая по природе единица с конкретным содержанием, функционирующая в данном языке в конкретный период.

В исследовании апробируется построение дискурсивной лексикографической модели — ряда словарей, объединенных исторически и идеологически, т. е. репрезентирующих данные о языке и мире в сходных метаконтекстуальных условиях. Сопоставление нескольких словарных моделей дает важное представление о статике и динамике содержания языкового знака.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что проблеме взаимодействия языка и идеологии придается не только социально-политический, но и общекультурологический, психологический, этический характер. Изучение проблемы проводится на материале конкретных слов и значений, взятых в их эволюционном развитии. Подробный семантический анализ идеологем показывает идеологически мотивированные возможности совмещения в одной единице языкового и неязыкового знания.

В работе получает освещение лингвогносеология (теория лингвистического познания) с указанием на ее сущность и задачи.

В исследовании проводится попытка кодификации лингвоаксиологических терминов эмического ряда, нацеленной на привнесение порядка в соответствующую таксономию, отличающуюся в современном языкознании разнообразием интерпретаций.

Рассматривается возможность изучения толковых словарей с учетом фонового знания эпохи, которое накладывает существенный отпечаток на их содержание. Другими словами, применительно к лексикографии используется понятие дискурса, причем как на макроуровне (идеологическая модель эпохи), так и на микроуровне (словарная статья — это не только микротекст, но и мини-дискурс).

Практическая значимость диссертации заключается в возможности использования ее результатов и выводов в теоретической и практической лексикографии. Знание скрытых и явных средств идеологического манипуляторства, мешающих восприятию собственно языковой информации, может помочь как составителям толковых словарей, так и пользователям данными источниками (учащимся, преподавателям, журналистам, переводчикам и т. д.). Кроме того, наблюдения за особенностями функционирования и развития идеологем, спецификой их строения и общественной значимостью могут быть учтены при разработке курсов лекций по лексикологии, лингвистической семантике, общему языкознанию, при проведении семинаров по когнитивной психологии и лингвистике, социолингвистике, психолингвистике, лингвокультурологии и т. д.

Апробация результатов работы. Основные результаты диссертации обсуждались на заседании кафедры иностранных языков факультета лингвистики и межкультурной коммуникации МарГУ (октябрь 2001 г.), на заседании кафедры русского и общего языкознания историко-филологического факультета МарГУ (октябрь 2003 г.). Отдельные положения диссертации были представлены в виде докладов и сообщений на научно-практическом семинаре МарГТУ (ноябрь 1995 г.), на всероссийской междисциплинарной научной конференции «Вавиловские чтения» (Йошкар-Ола, 1997 г., ноябрь 1999 г., ноябрь 2000 г., ноябрь 2001 г., ноябрь 2002 г.), на международной научной конференции, посвященной 85-летию со дня рождения профессора Б. Н. Головина (Нижний Новгород, 21−24 мая 2001 г.), на международной научной конференции «Бодуэновские чтения» (Казань, 11−13 декабря 2001 г.), на научной конференции «Вторые Международные Бодуэновские чтения (Казань, 11−13 декабря 2003 г.). По теме диссертации опубликовано 14 работ (в Йошкар-Оле, Томске, Великом Новгороде, Нижнем Новгороде, Казани, Москве).

Наиболее существенные результаты исследования позволяют сформулировать основные положения, выносимые на защиту:

1. Идеологема — конкретная цельная единица синкретичной лингво-семиотической природыэто знаковое образование идеологического метауровняэто дискурсивная единица, значимость которой определяется метаконтекстуально.

2. Толковые словари русского языка, создаваясь в условиях того или иного исторического дискурса и закономерно испытывая на себе влияние конкретной идеологии, аккумулируют в своем содержании множество ценностно обусловленных коннотаций эпохи. Следовательно, и отдельно взятый словарь, и группу нескольких словарей, идеологически и исторически объединенных одним периодом, можно рассматривать как лексикографический дискурс. Под лексикографическим дискурсом в данной работе следует понимать организованную совокупность микротекстов, «погруженных в жизнь», представление которых в конкретном источнике мотивировано внеязыковыми общественно значимыми условиями.

3. История отечественной лексикографии подразделяется на три этапа: дооктябрьский (самодержавный), советский и постсоветский (современный). Каждому из них присуща своя идеологическая модель мира, специфика которой накладывает несомненный отпечаток на создаваемые тексты.

4. Идеологемы как ценностно мотивированные знаковые образования группируются вокруг того или иного идеологически значимого концепта, служащего основой для формирования аксиологических категорий аксиокатегорий). В результате идеологемы русского языка могут быть распределены по следующим пяти разрядам: аксиокатегория власти, аксиокатегория социального устройства, аксиокатегория образа врага, аксиокатегория религии, аксиокатегория культурно-философских ценностей. Данное распределение позволяет более эффективно использовать описательный и сопоставительный методы при анализе идеологемного состава языка.

5. Расширение сферы научных интересов лингвистики требует упорядочения и совершенствования метаязыкового теоретико-методологического аппарата. Лингвогносеология (теория лингвистического познания) — это междисциплинарный научный комплекс, в рамках которого исследуются вопросы взаимодействия языкового и внеязыкового знания. Это содружество дисциплин, занимающихся решением проблем герменевтического, репрезентационного г (лингво-семиотического), лингво-философского и лингвокультурологического плана.

Структура и объем исследования. Диссертация состоит из списка сокращений, введения, трех глав, заключения, перечня источников исследования, списка использованной литературы, включающего 220 наименований. Общий объем работы — 203 страницы.

ВЫВОДЫ.

1. Лингвогносеология (теория лингвистического познания) — особая гуманитарная дисциплина, сферой научных интересов которой являются способы и специфика приобретения, накопления и переработки информации, полученной вербальным путем. Ее интеграционные теоретические и методологические ресурсы необходимы при исследовании механизмов когниции, лингво-семиотических и лингвокультурологических процессов познания языковой действительности, в том числе взаимоотношениий языка и идеологии.

2. Аксиологически обусловленная специфика восприятия нейтральных по своей природе слов типа буржуазный, контрреволюционный, реакционный определяет особенности их функционирования в контексте. Лингвогносеоло-гические исследования, объединяющие языковые и когнитивные аспекты анализа данного вопроса, позволяют говорить о том, что 1) стремление носителей языка избежать использования идеологически «дискредитированных» слов может быть объяснено только с учетом метаконтекста- 2) внешняя, аксиологическая маркировка того или иного слова может быть настолько яркой, что его номинативное значение «затемняется» коннотативнмм (оценочным) значением, вследствие чего слово оказывается пейоративно окрашенным до тех пор, пока определяющая эту маркировку аксиосфера не потеряет свою актуальность (ср. ттисоветский).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

В центре внимания данной работы находятся две главные проблемы — проблема квалификации термина «идеологема» и проблема взаимоотношения идеологии и лексикографии. Необходимость их решения назрела давно — и в первую очередь в связи с тем, что идеологическая составляющая общественного сознания столь значительна по степени своего воздействия на язык, что восприятие человеком собственно семантической информации часто оказывается неадекватным лингвистическому содержанию этой информации.

Перцептивная деформация семантики языковых единиц имеет дискурсивный характер, т. е. является результатом актуализации какого-либо понятия в пределах соответствующего дискурса. При этом в условиях дискурсивной актуализации такое положение дел кажется естественным, а информация — истинной, причем настолько истинной, что претендует на то, чтобы из плоскости синтагматики перейти в парадигматическую плоскость (иными .словами, оказаться зафиксированной в нормативных академических словарях). Идеологически актуализованная информация толкового словаря делает и сам словарь актуализованным источником, рассматриваемым исследователями в дискурсивном аспекте.

Настоящая работа посвящена особым единицам, использование которых в лексикографической практике способствует оформлению толкового словаря как источника дискурсивного. В результате проведенного исследования можно представить следующие выводы.

1. Проведенное исследование еще раз показало, что слово может рассматриваться не только в узком, редукционистском направлении, но и в широком, экспансионистском аспекте, т. е. как единица сложная, многомерная, свойства которой во многом зависят от ее функциональных качеств и возможностей реализации в контексте. Актуализация содержания слова позволяет выявить его явные и скрытые смыслы, дополнительные ресурсы выразительности и коннотации.

Идеологизация языка представляет собой особый вид актуализации, способствующий формированию у языкового коллектива особого восприятия тех или иных слов. В результате представление о слове иногда оказывалось более значимым, чем само слово. Именно так обстояли дела с восприятием и использованием слов буржуазный, контрреволюционный, меньшевистский, эмигрантский, условно маркированных в советском языковом сознании как 'вражеский'. Формирование такого рода образов слова происходит в рамках универсальной концептуальной системы на основе древнейшей архетипической оппозиции «Свой /Чужой».

Импликативность происходящих при этом когнитивных процессов не позволяет с точностью говорить о механизме взаимодействия в данном случае семантического и прагматического, рационального и образного начал. Но вторичная конвенционализа-ция слов типа консерватор, либерал, президент, сепаратист, олигарх и ее ценностный характер говорят о своего рода сверхозначивании таких единиц, т. е. свидетельствует о лингво-семиотической подоплеке данного явления.

В ходе проведенного исследования выяснилось, что единицы, получающие в пределах того или иного идеологического дискурса вторичное (ценностное) означивание, могут трактоваться как идеологемы, или конкретные единицы синкретичной лингво-семиотической природы, появление которых в концептосфере языка в первую очередь зависит от степени их идеологической актуализации.

Идеологема как особая единица не равна ни знаку, ни слову, поскольку она указывает на означаемое, не совпадающее по своим свойствам ни с содержанием одного, ни с содержанием другого элемента. В данном случае следует говорить о построении модели идеологемы как знаковой формы, спроецированной на вербальную основу, тем более что «модель — это всегда репрезентация» [Frey 1960: 213], какой бы она ни была. Здесь важно отметить, что при знаковом моделировании речь идет «не столько о семиотике, сколько о семиотическом уровне знаковых систем» [Кристева 1997: 123], об универсальном осмыслении идеологемы как лингво-семиотического феномена, вышедшего за пределы собственно языка.

2. Важнейшим условием существования идеологемы является ее актуализация в пределах того или иного метаконтекста (дискурса). При соблюдении именно этого условия она обретает ценностный характер, становится идеологически значимой для большей части языкового коллектива.

Актуализация идеологемы, как правило, проходит два этапа: во-первых, в рамках идеологического дискурса, благодаря чему идеологема и получает свой статусво-вторых, в рамках какого-либо частного дискурса, т. е. в конкретной своей реализации (например, в публицистическом, художественном, лексикографическом дискурсе), когда идеологема, попадая в языковое окружение, начинает взаимодействовать с элементами текста и выступать в этом тексте в качестве яркого и неоднозначного смыс-лообразующего компонента.

В результате проведенного исследования выяснилось, что лексикографический дискурс — это, как правило, три плоскости, нанизанные на одну ось:

1) лексикографическая традиция в целом, т. е. совокупная модель всех отечественных толковых словарей, которые, в сущности, в частных вариациях продолжают одну русскую лексикографическую линию, служащую определенной основой для осмысления как академического научного опыта словарного оформления и толкования, так и опыта профессиональной ориентации в концептосфере языка;

2) каждый конкретный толковый словарь русского языка, представляющий собой не только ценный лексикографический источник, но и уникальный качественно выполненный свод элементов внеязыковой информации, в той или иной мере отражающей эпоху;

3) словарная статья (прежде всего та, что семантизирует идеологему), также одновременно выступающая и как тщательно выверенный микротекст, и как ценностно актуализованный мини-дискурс, основой которого служит предикативная часть словарной статьи, включающая в себя дефиницию и зону цитации [Алешина 2001: 166]. В зависимости от того, насколько выдержан идеологический тон словаря в целом, конкретный мини-дискурс будет более или менее ярок (думается, что в идеале словарная статья должна представлять собой, конечно, микротекст, а не мини-дискурс).

Актуализация идеологемы в словаре — это прежде всего дискурсивная экспликация ее импликативного идеологизированного содержания.

3. Любой толковый словарь представляет собой ценный источник информации о языке. Десятилетиями и даже столетиями читатели обращались к ним за сведениями о лексической семантике, этимологии, стилистической маркировке, грамматике, особенностям употребления и т. д. Но постепенно выяснилось, что словарей с дистиллированной языковой информацией не существует вовсе, и это закономерно, поскольку каждый подобный справочник так или иначе (как правило, в виде дополнительной, неязыковой информации) несет на себе отпечаток научного мировоззрения автора (как в случае со Словарем Даля) или исторической эпохи в целом. В интерпретационном плане особенному риску вмешательства извне подвержены идеологемы как наиболее актуализированные в ценностном отношении единицы (ясно, что слова типа коврижка или можжевельник не несут в себе особой аксиологической нагрузки и, следовательно, не нуждаются в регулярном дифференцированном переосмыслении). Единицы же типа монархия, революция, перестройка в каждый конкретный исторический период в соответствии с идеологическими воззрениями эпохи получают свою специфическую интерпретацию. Так, в отличие от современных толковых словарей русского языка, в Словаре Ушакова лексема интеллигент выступает в роли полисе-манта. Кроме основного значения 'лицо, принадлежащее к интеллигенции', в этом справочнике отмечено дополнительное значение «то же, как человек, социальное поведение которого характеризуется безволием, колебаниями, сомнениями (презрит.)» [ТСУ (1): 1214]. Это тоже языковая информация, но обусловленная ценностной мотивировкой советской идеологии и, в частности, возведенной в культ позиции В. Ленина, направленной против референта данного слова. Таким образом, с лингвог-носеологической точки зрения, словарь является источником информации не только собственно языковой, но и идеологической (в широком смысле этого слова, включая сюда политику, религию, культуру, эстетику и т. д.). Без учета идеологического контекста (метаконтекста) невозможно в полной мере дешифровать и языковое значение слова.

Согласно идее диссертационного исследования, толковый словарь следует рассматривать не только как источник информации о языке, но и как лексикографическую модель, сконструированную на основе лингвистического материала, собранного и обработанного в конкретных идеологических условиях. Такое представление словаря, помимо собственно языкового знания, дает возможность оценить общеорганизационные предпосылки для оформления семантических данных, а также проследить их трансформации на протяжении определенного исторического отрезка.

Условия той или иной общественно-экономической формации как бы цементируют каждую эпоху, тем самым определяя ее идеологический фон. Таким образом, целые группы словарей оказываются в безусловной зависимости от социально-политических воззрений, убеждений и иллюзий своего времени. Каждая из этих групп образует собственный лексикографический дискурс, отличающийся своей идеологической спецификой. История отечественной лексикографии четко выделяет в своем составе три значимые в этом смысле эпохи: досоветскую, советскую и постсоветскую. Все они объединены несомненной научной традицией и различны по способу представления идеологически значимой информации (состава идеологем). Адекватное восприятие содержания любого из словарей, входящих в лексикографический дискурс эпохи, зависит в том числе от понимания общих принципов и правил данного дискурса.

4. В ходе исследования (только на основе лексикографического материала) методом сплошной выборки было выделено 2300 идеологем. Из них досоветский лексикографический дискурс представляло 448 единиц, советский лексикографический дискурс — 1431 единица, постсоветский лексикографический дискурс — 421 единица. Идеологемы каждого из указанных дискурсов были разделены на пять опорных групп. Центром каждой из групп, в свою очередь, стала определенная аксиокатегория власти, социального устройства, религии, образа врага, культурно-философских ценностей).

В фокусе внимания диссёртации, как одна из наиболее показательных, оказалась группа, возглавляемая аксиологической категорией власти, куда были отнесены те идеологемы, которые характеризовали высшие правомочные органы власти, осуществляющие политическое господство и государственное управление. В ее состав входит 335 единиц.

Аксиокатегория социального устройства, объединяющая идеологемы, в которых отражено отношение носителей языка той или иной эпохи к сложившейся на данный момент общественно-экономической формации и связанным с ней реалиям (например, революция, народ, господин, аристократия, анархия, марксизм, буржуазия, либерализм, слуга народа, перестройка) включает в себя 644 единицы.

Аксиокатегория религии, проецирующая отношение государственной идеологии к теистическим реалиям (Спаситель, Богородица, церковь, мученик, равноапо-стол, соборность, грех, атеизм), включает в себя 190 единиц.

Аксиокатегория образа врага, ценностная доминанта, объединяющая вокруг себя самую многочисленную группу идеологем (836 единиц), зиждется на воплощении основного идеологического концепта «Свой / Чужой» и отличается главным образом избыточной пейоративностью, что не удивительно, ведь «при помощи эмоций, которые порождаются пейоративами, легче и эффективнее воздействовать на чужое сознание, именно поэтому пейоративы, как правило, ударны, хлестки, метки и поражающие, с ярко выраженной экспрессией» [Кромих 1985: 34]. Сюда входят, к примеру, такие идеологемы, как масонство, монтаньяр, якобинцы (досоветская традиция, представленная в этом плане единичными примерами) — враг народа, идейный враг, классовый враг, вредитель, евгеника, вейсманизм-менделизм-морганизм, корниловщина, мелкобуржуазный, правооппортунистический, сменовеховство, социал-соглашатель и др. (советская традиция, представленная колоссальным количеством примеров. Раскрытие аксиокатегории образа врага в советском дискурсе можно сопроводить образом-выводом: «страна тех лет — осажденная крепость») — брежневщина, ельцинизм, красно-коричневые, Лубянка, лысенковщина, национал-большевизм, номенклатура, псевдодемократия и т. д. (постсоветская традиция, отличающаяся в этом плане весьма примечательными толкованиями, иногда по силе своего воздействия не уступающая традициям советского лексикографического дискурса).

Аксиокатегория культурно-философских ценностей, отражающая отношение господствующего класса к достижениям национальной и мировой цивилизации (гуманизм, декаданс, идеализм, кафешантан, панславизм, почвенничество, РАПП, схоластика, утопия) или к соответствующим или не соответствующим идеологической обстановке эпохи человеческим качествам (благочестие, добродетель, индивидуализм, комчванство, сознательность), включает в себя 295 единиц.

Параллельное сопоставление трех дискурсивных планов отечественной лексикографии позволяет посредством пропозиционального анализа смоделировать мета-значение каждой из рассмотренных идеологем, т. е. на основе сравнительных данных ряда авторитетных источников Получить ту дефиницию, которая была бы максимально приближена к объективной. Критерием объективности в данном случае выступает соответствие представленной в словаре лексической семантики понятийному содержанию слова. Ср., к примеру, дефиниции, репрезентирующие значение идеологемы монархия, в трех указанных дискурсионных планах:

МОНАРХИЯ. Единодержавие, самодержавие, единовластие" [САР (4): 249]- «МОНАРХИЯ (книжн. полит.). Наиболее деспотическая, господствующая в эпоху феодализма форма государственного правления, при которой верховная власть принадлежит одному лицу, монархуединодержавие» [ТСУ (2): 253]- ¦ «МОНАРХИЯ. 1. Форма правления, при которой верховная власть сосредоточена в руках единоличного главы государства — монарха» [БТС 2002: 554].

Наиболее точно и близко понятийное содержание данного слова отражают САР и БТС (хотя в первом случае представлен дефиниционный прием синонимизации, а во втором — описательный способ). Дефиниция ТСУ на этом фоне наглядно демонстрирует свою избыточность, где факультативными (лишними) будут элементы наиболее деспотическая (дифференциальная сема со спорным содержанием, использование которой идеологически обусловлено), господствующая в эпоху феодализма (дифференциальная сема с неточным содержанием, так как факт господства монархии имел место и в дофеодальный, и в послефеодапьный период). В результате дефиниция ТСУ некоторым образом деформирует значение слова монархия в соответствии с идеологической моделью мира советского локально-темпорального пространства. Пропози-ционапьно точная модель рассмотренного метазначения наиболее удачно, по-видимому, отражена в дефиниции БТС.

Таким образом, сопоставительный анализ исторических вариантов дефиниро-вания наиболее спорных случаев в лексической семантике может быть результативным.

Важно заметить, что в задачи диссертационного исследования не входила критика ни одного из рассмотренных в работе источников. Невероятно сложный, тяжелый и кропотливый труд лексикографов, часто проходивший в немыслимых условиях, заслуживает самого большого уважения. Замеченные неточности и погрешности в лексико-семантическом описании отдельных слов и выражений относятся лишь к идеологемам и ни в коей мере не касаются всего собранного тезауруса. Следует помнить о том, что «на смену человеку-лексикографу едва ли придет машина-лексикограф, даже если об этом и продолжают разговаривать люди, не сделавшие сами ни одного словаря» [Трубачев 1993: 9].

5. Идеологема, как и любой миф, подменяет собой и элемент действительности, и реальное представление о ней. Именно поэтому так легко попасть во власть идеологического стереотипа и стать жертвой лингвистического манипулирования.

Следует помнить о том, что даже данные толкового словаря далеко не всегда способны предоставить «адекватную», не деформированную тенденциозностью семантическую информацию. Учет лексикографического метаконтекста позволит избежать пассивности в восприятии данных словаря, настроит на критичность подхода к этим данным. В противном случае можно столкнуться с неточностью их понимания. В. В. Колесов, заочно дискутируя с тележурналистом Л. В. Карауловым, подчеркнувшим, что и сейчас в нашей стране сохраняется опасность фашизма, апеллирует к словарю, доказывая, что его оппонент терминологически и по существу не прав, так как понятие фашизма подразумевает «политическое течение, возникшее в капиталистических странах в период общего кризиса капитализма и выражающее интересы наиболее реакционных классов и групп населения — открыто террористическая их диктатура» [Колесов 1999: 243]. Здесь предпринята попытка за словарной дефиницией увидеть понятийное содержание термина. Но ведь дефиниция — это даже не определение лексического значения слова, а лишь предположение о таком значении. Спор между двумя уважаемыми оппонентами в выбранном ими плане .не будет конструктивен, так как дело здесь не только в лексическом и понятийном содержании, но и в концептуальной семантике. Слово фашизм — это идеологема, поэтому его план содержания многослоен и препарировать его нужно внимательно. В разных идеологических дискурсах данная единица будет иметь разную смысловую оболочку. В. В. Колесов, очевидно, пытается идентифицировать содержание рассматриваемого слова с содержанием дефиниций, свойственных ТСУ, БАС, MAC и др., т. е. источникам, представляющим советский дискурс, в рамках которого данное содержание было истинным. А. В. Караулов использует это же слово и эту же идеологему, содержание которых актуализовано современным, постсоветским дискурсом, где оно получает более широкую интерпретацию-(ср. в БТС: «ФАШИЗМ. Политическое течение, в основе которого лежит идеология культа сильной личности, вождизма, агрессивного шовинизма и расизма» [БТС 2002: 1418]). Недооценка дискурсивного фактора нередко приводит к тому, что носители одного и того же языка начинают разговаривать будто на разных языках, не понимая друг друга.

Идеологема по своей сути крайне неоднозначное, коварное явление. Ее значение — «это словно стенд-вертушка, на котором означающее постоянно оборачивается то смыслом, то формой, то языком-объектом, то метаязыком, то чисто знаковым, то чисто образным сознанием» [Барт 1996: 248], поэтому идеологема в руках опытного по-литтехнолога — вещь небезобидная и даже опасная.

К сожалению, приходится констатировать, что в современном мире, при отсутствии явления тотальной идеологии, тенденция к идеологизации общественного сознания не утрачивает своей силы, а может быть, даже набирает ее. Это закономерно, так как это удобно — воспринимать информацию в свернутом, уже готовом (и прежде всего в аксиологическом плане) виде. До сих пор «остается открытым вопрос, стремится ли человечество к познанию истин или к созданию мифов, которые оно отстаивает, несмотря на их явную дискредитацию новым истинным знанием» [Архипов 2000: 5].

Существование государственных институтов власти и интенсивное развитие средств массовой коммуникации в настоящее время способствуют не только сохранению, но и расширению возможностей взаимодействия языка и идеологии. Основной задачей лингвиста в данной ситуации является внимательное и тщательное изучение специфики этого взаимодействия и, как следствие, в определенной мере обеспечение информационной безопасности общества.