Евсевий Кесарийский и становление раннесредневекового историзма

Проблема становления раннесредневекового историзма занимает особое место в исторической науке. Сама постановка проблемы связана со многими сложностями. Во-первых, массу споров вызывает правомерность употребления термина «историзм» применительно к раннесредневековой эпохе. В отечественной науке «историзм» часто понимается как «принцип познания вещей и явлений в их становлении и развитии, в органической связи с порождающими их условиями, составляющий неотъемлемую сторону диалектического метода1». Исследователи зачастую связывают его рождение с эпохой Возрождения или Нового времени. Не вдаваясь в дискуссии о времени возникновения «историзма» в таком понимании, отметим, что каждой эпохе было присуще собственное понимание исторического процесса, представление о связи событий и причинах, их порождающих. В данной работе понятие «историзм» применяется именно в этом, более широком, смысле — как представления о ходе и закономерностях исторического процесса, складывающиеся в период раннего средневековья.

Во-вторых, историзм раннесредневековой эпохи редко выделяется как особое явление. Ученые уверенно говорят об особом типе античного мировосприятия, о специфике древних ближневосточных представлений, о феномене средневековой культуры (в её классический период). Между тем, мировосприятие людей, живших на рубеже античной и средневековой эпох не определялись в полной мере ни категориями предшествующей эпохи, ни представлениями классического средневековья, хотя и сочетало в себе элементы и тех, и других. Именно этот переходный тип представляет наибольший интерес, поскольку показывает, каким образом осуществляется эта грандиозная трансформация всей системы мировосприятия на рубеже двух эпох.

И, наконец, особая ситуация складывается вокруг оценки содержания византийской культуры. «С самого начала Византия заинтересовала науку прежде всего как эпилог античности. Византийское историописание изучалось эллинистами лишь как своего рода „христианизированное“ продолжение традиций античной историографии. Такой взгляд в принципе не изменился и до конца прошлого столетия: Карл Крумбахер, книга которого до недавнего времени была единственным фундаментальным сводом знаний о византийских письменных памятниках, ориентировался прежде всего на античные культурно-исторические ценности в оценке византийской литературы. Близость античным формам определяла в его глазах значимость творений византийцев. Основные критерии находились не в самой византийской действительности, а в античном прошлом, и подобно тому как основной литературной заслугой средневековым грекам вменялось филологическое комментирование древних, вся византийская культура и литература представала как бы ученическим комментарием к шедеврам древности, не будучи связанной ни со своим временем, ни с движением вперед2» .

В современной византинистике эта проблема не утратила своей остроты. Достаточно распространенным в современной византинистике является мнение об античном «содержании» византийской цивилизации. Некоторые исследователи приходят к выводу о фактическом тождестве средств и методов у историков классической Византии и античной древности. Более того, утверждается, что вся система общественных ценностей не претерпела изменений со времени античной Греции, что критерии полуторатысячелетней давности применялись как шаблон византийскими авторами без существенной трансформации. Часто историки стремятся доказать принципиальную внутреннюю неизменность феноменов византийской культуры на протяжении всей ее истории, ограничиваясь чисто механическим сопоставлением изолированных фактов и отказываясь от изучения эволюции исторического процесса3.

Другой крайностью в оценке средневекового мировосприятия является представление о византийской культуре как о периоде постоянного упада, декаданса. Христианизация представлялась источником формализации мысли и дегуманизации культуры.

При разнице в оценках отношения византийской культуры к античному наследию, оба изложенных взгляда исследователей сходны в отрицании самобытности византийской литературы, её связи с жизнью. Принципу историзма, позволяющему видеть в каждом культурно — историческом явлении его непреходящую значимость, с одной стороны, обусловленность предшествующим ходом развития общества, а с другой, — самодовлеющее значение новизны достижений данной эпохи, — этому принципу противопоставляется концепция культуры, рассматриваемой как бы вне времени и пространства, как «замкнутый мир» 4.

В конце второго тысячелетия христианской истории возникает острая необходимость детального рассмотрения и современной оценки содержания, формирования и эволюции христианской концепции истории. Особый интерес представляет процесс складывания принципов христианского мировоззрения вообще и становление раннесредневекового типа историзма в частности в переломную эпоху, при переходе от античности к средневековью. При этом важно рассматривать явление в развитии. Необходимо показать не только и даже не столько ту основу, на которой формировался новый тип мировосприятия, но и то новое, что появляется в процессе становления христианства, и в особенности то, что будет воспринято впоследствии потомками.

Сочинения Евсевия Кесарийского (ок. 260—339 гг.), родоначальника жанра церковной истории, весьма показательны в этом отношении. Хронологически жизнь и активная деятельность Евсевия относится еще к периоду поздней античности, однако его работы содержат в себе уже основы нового, христианского, средневекового мировосприятия.

Безусловно, рассмотрение комплекса вопросов, связанных с представлениями и деятельностью одной фигуры, пусть даже очень значительной и выдающейся, не решит полностью сложнейшую проблему трансформаций в человеческом сознании на пороге средневековой истории, но и оно имеет большое значение. В научном плане исследование данной темы позволяет восполнить некоторые пробелы в современной отечественной и международной научной традиции при изучении глобальной проблемы перехода от античности к средневековью и дает материал для осмысления ментальных сдвигов в переломные эпохи истории.

Хронологические рамки исследования охватывают, главным образом, период III — IV веков н.э. Это период фундаментального преобразования массового сознания людей, период переосмысления прежних античных ценностей, ломки античных представлений и формирования нового, христианского мировоззрения и соответствующего ему отношения к исторической реальности. В это время складываются базовые представления о мире й истории, которые станут господствующими в средневековую эпоху и в том или ином виде сохранятся до наших дней. Ключевой фигурой в этом процессе является выдающийся церковно-политический деятель, историк и писатель, один из образованнейших людей своей эпохи — Евсевий Кесарийский, живший на рубеже III — IV веков. В своем основном сочинении — «Церковной истории» — он очень осторожно отходит от принципов античного историзма, определяет направление эволюции основных античных понятий и категорий, закладывает основы нового, христианского, мировосприятия и новые принципы историописания, ставшие доминирующими в средневековой византийской историографии, философии и богословии.

Целью данного исследования является детальный анализ процессов, происходивших в мировосприятии человека на переломном этапе истории, при переходе от античной эпохи к раннему средневековью (на материале сочинений Евсевия Кесарийского), а также попытка определения механизма формирования нового типа миропонимания и, в частности, становления раннесредневекового историзма. Исторические воззрения «переходной эпохи» нельзя охарактеризовать как некое сочетание принципов античного и средневекового историзма. Включая в понимание истории элементы того и другого, человек той эпохи мыслил своими категориями, не совпадавшими с представлениями ни античного прошлого, ни средневекового будущего. Рассмотрение процессов трансформации традиционных понятий на рубеже эпох и анализ формирования категорий раннесредневековой культуры, выявление специфики восприятия и объяснения истории человеком раннего средневековья (на материале исторических сочинений Евсевия Кесарийского) составляет основное содержание работы.

Сам Евсевий — личность сложная и неординарная. Он жил на рубеже III — IV веков, когда христианское мировоззрение только еще формировалось. Сложность и противоречивость самой' эпохи наложили свой отпечаток на судьбу и личность Кесарийского епископа. Он родился в Палестине, получил солидное образование у пресвитера Памфила, принимал участие в сборе и систематизации книг Оригена и других раннехристианских авторов, был одним из самых образованных людей своего времени. Затем, с началом гонений на христиан (в 303 году) вынужден был скитаться по Палестине, Египту и Финикии, сидел в тюрьмах, но выжил. С утверждением христианства при Константине в судьбе Евсевия произошел коренной поворот. Он был приближен ко двору и вскоре стал доверенным лицом императора. Стойкость в защите христианской веры и широкая образованность принесли Евсевию популярность в церковных кругах Востока, и в 311 году он стал епископом Кесарии Палестинской. Будучи уже епископом, Евсевий принял участие в христологическом споре, по сути поддержал Ария, хотя исследователи не могут со всей точностью сказать, был ли Евсевий действительно арианином. За свою проарианскую позицию Евсевий в 324 году был осужден и низложен Антиохийским синодом. Однако на следующий год на Никейском соборе 325 года он был не только реабилитирован, но и играл на нем весьма заметную роль (обратился с приветственной речью к императору) и принимал активное участие в выработке Никейского символа веры5. Несмотря на это, Евсевий оказался непризнанным. Православная церковь не причислила его ни к лику святых, ни к «отцам церкви» .

Столь же необычна и судьба его произведений. Евсевий является родоначальником особого жанра церковной истории и одним из основоположников христианской концепции всемирной истории. Его «Церковная история» была очень популярна в ранней Византии. Её читали, переписывали, продолжали, переводили. Она была известна и на Западе в переводе Руфина из Аквилеи.

Несмотря на значительность фигуры Евсевия Кесарийского, на его огромное историческое й литературное наследие, влияние на развитие византийской и в целом христианской культуры, ни он, ни его творчество не нашли достаточного отражения в фундаментальных исследованиях как недавнего прошлого, так и самого последнего времени. К. Крумбахер начинает свою «Историю византийской литературы» только со времен Юстиниана, с VI века, и таким образом упускает всю эпоху Евсевия6. В двухтомной работе Г. Хунгера по византийской литературе собраны все писатели ранней и поздней Византии, однако странным образом о Евсевий нет даже упоминания7.

Х.-Г.Бек в своем исследовании церковной литературы Византии упоминает Евсевия лишь вскользь, мимоходом8. Таким образом, складывается парадоксальная ситуация: все о нем знают и признают кардинальную роль в становлении основ христианского историзма, но специально не рассматривают и как будто бы боятся приближаться к фигуре первого христианского историка.

Когда началось изучение наследия Евсевия, сказать сложно. Еще до появления первых научных изданий сочинений ранневизантийских церковных историков в конце XIX — XX веков, которое открыло эпоху современных исследований традиции Евсевия, существовало немало работ, в той или иной степени касавшихся наследия ранних церковных историков. Вместе с тем, вплоть до настоящего времени проблема греческой церковной историографии и роли её основателя — Евсевия Кесарийского — остается мало исследованной.

В первую очередь это относится к отечественной историографии. Хотя история византийской церкви, и соответственно византийская церковная литература, неизменно оставалась в поле зрения русских исследователей XIX и начала XX века, их изучение имело некоторые особенности. Во-первых, ранние церковные историки интересовали исследователей преимущественно как поставщики фактического материала о прошлом христианской церкви. Во-вторых, в представителях евсевианской традиции стремились видеть скорее теологов, нежели историков, и потому внимание привлекали нб столько их исторические труды, сколько богословские, апологетические, экзегетические и полемические. Проблемы исторической концепции, метода и принципов изображения практически полностью игнорировались. В-третьих, на степени изученности наследия Евсевия отразилась, вероятно, не вполне определенная позиция православной церкви по отношению к «отцу церковной истории»: не ясно, рассматривать ли его как еретика-арианина, или же как одного из «отцов церкви». Этим, очевидно, объясняется тот факт, что в русской дореволюционной историографии всего три работы специально рассматривают сочинения Евсевия Кесарийского. Первая по времени издания и по значимости — монография выпускника Московской духовной семинарии Н. П. Розанова9, вышедшая в 1880 году. Автор не ставит своей главной задачей выяснение содержания исторических взглядов Евсевияон прежде всего пытается определить ценность его труда для реконструкции начальной истории христианства и проверить точность его данных. Вместе с тем, автор делает ряд интересных наблюдений по поводу его исторической концепции. Через год появилась обширная статья М. Д. Муретова о Евсевии10, представляющая собой развернутую рецензию на исследование Н. П. Розанова. В 1903 году была опубликована фундаментальная работа А. П. Лебедева «Церковная историография в главных её представителях с IV века до XX века» 11. Основное достоинство данной книги заключается в стремлении её автора к концептуальному анализу сочинения Евсевия, в попытке рассмотреть церковно-исторические сочинения не только как источник фактического материала, но и как памятники исторической мысли. Он пишет: «Все пользуются ими как ценным материалом, но редко кто берется изучать сами труды как определенное явление, имеющее место и значение среди прочих литературных произведений христианской древности12». А. П. Лебедев пытается ответить на ряд вопросов, которые станут ключевыми в западной византинистике XX века. Одним из первых он обращается к проблеме первенства Евсевия как «отца» церковной истории и решает её в пользу Кесарийского епископа. Он пытается выяснить основное содержание исторических воззрений Евсевия и отмечает важность для его концепции исторического развития деятельности Бога и Сатаны. Он первым противопоставляет в концептуальном отношении главную (книги I — VII) и заключительную части «Церковной истории» .

Однако сам характер работы и широкий охват византийских и западных церковно-исторических сочинений с IV до XX века не предполагали детального рассмотрения взглядов основателя церковной историографической традиции.

В советский период церковная историография почти полностью выпала из списка тем, заслуживающих внимания. До конца 60-х годов о ранневизантийских церковных историках вспоминали чрезвычайно редко, лишь когда вставал вопрос о практическом использовании их трудов в качестве исторических источников. С конца 60-х гг. наблюдается некоторое оживление интереса к ранней церковной историографии, но в очень ограниченных рамках. Появляется несколько статей обзорного характера 3. В. Удальцовой13, некоторый интерес проявляет С. С. Аверинцев14. Но показательно, что в фундаментальном труде по истории мировой исторической мысли М. А. Барга15 и в первом систематическом обзоре раннехристианской философии Г. Г. Майорова16 Евсевию уделяется место лишь в сносках.

В последние годы проблема наследия ранневизантийских церковных историков стала более популярной. В 90-е годы были переизданы основные сочинения ранневизантийских историков, начиная с «Церковной истории» Евсевия Кесарийского. Однако ранние церковно-исторические концепции до сих пор остаются мало исследованными. Пожалуй, единственной работой, в которой ставится эта проблема и рассматриваются некоторые её аспекты, является монография И. В. Кривушина «Ранневизантийская церковная историография» 17. При этом, ранневизантийские последователи Евсевия — Сократ Схоластик, Созомен, Феодорит Киррский и Евагрий — предстают в ней настолько оригинальными авторами, которые критически использовали созданные родоначальником жанра способы интерпретации и модели описания истории, что приходится говорить, скорее, не об эволюции одной исторической концепции, а о наличии пяти совершенно различных в концептуальном плане сочинений. Сократ, Созомен, Феодорит и Евагрий, по мнению И. В.

Кривушина, так далеко ушли от образца, созданного Евсевием, что первая «Церковная история» оказывается не началом нового жанра и направления в исторической мысли, а по сути «тупиковой ветвью» в развитии историографии.

Зарубежная историческая наука представляет совершенно иную картину. Количество западных исследователей, высказывавшихся по поводу различных аспектов ранневизантийской церковной историографии и исторической концепции её основателя, чрезвычайно велико. Однако, несмотря на внушительный объем историографической литературы, так или иначе касавшейся сочинений Евсевия Кесарийского, детальный анализ текстового материала исследователями не проводился. В научной литературе превалируют либо общие обзоры развития исторической мысли Византии (К.Крумбахер18, Г. Хунгер19, Х.-Г. Бек20, А. Гарнак21, А. Демпф22, Г. Барнс23, Р. Мильбурн24, А. Момильяно25, Ф. Винкельман26, А. Карпозилос27 и др.), либо статьи, затрагивающие отдельные вопросы частного характера (Г. Дрейк28, P.M. Грант29, Р. Маркус30, Т.Д. Барнс31, Ж.-М. Санстер32, Т. Кристенсен33, Б. Уармингтон34 и др.).

В новейшей исторической35 литературе очень активно обсуждается проблема приоритета Евсевия как первого церковного историка. Научная дискуссия по этому поводу началась еще в XIX веке, когда Ф. Х. Баур обратил внимание на свидетельства Созомена и Иеронима, которые называли Климента Римского, Егезиппа, Юлия Африкана и Ипполита Римского предшественниками Кесарийского епископа36. В результате своего исследования он пришел к выводу, что звания церковных историков вполне заслуживают и другие два представителя раннехристианской литературы, такие, как Лука и Егезипп. В конце XIX века данные соображения вызвали критику со стороны другого немецкого исследователя Ф. Овербека37. Он прекрасно показал, что названных «предшественников» Евсевия скорее следует отнести к апологетам (Егезипп) или хронистам (Африкан и Ипполит), а «Деяния апостолов» Луки можно назвать настоящей историей лишь с большой натяжкой. В XX веке позиция Овербека за исключением частных её аспектов была принята подавляющим большинством исследователей38.

Другой остро дискутируемой проблемой в современной византинистике является выявление интеллектуальных предпосылок раннего церковного историописания и вопрос о преемственности или коренном отличии нового жанра от классических образцов греко-римской историографии. Исследование данной проблемы породило две крайние точки зрения в науке. Одни ученые подчеркивают новизну изобретенного Евсевием жанра со всеми его особенностями и даже говорят о «революционном перевороте», совершенном Кесарийским епископом в области историописания. Наиболее очевидной является методологическая новизна сочинения Евсевия, выражающаяся в обширном и точном цитировании автором документов и сочинений предшественников, отказе от использования устной традиции и включения в историческое повествование вымышленных речей39. Другие же, видимо в ответ на слишком категоричные заявления первых, стремятся выяснить истоки «открытия» Евсевия и приходят к мнению, что «многие идеи и понятия античной историографии, несколько переработанные, уверенно вошли в концептуальный инструментарий церковных историков и заняли в нем важное место40». Т. Чеснат, в частности, находйт у Евсевия «слегка христианизированные», но в целом античные понятия судьбы и случая, понимание божественного воздаяния и т. д41. Г. Тромпф видит общность античной исторической мысли и концепции Евсевия в первостепенном значении, на его взгляд, идеи исторического повторения, присутствующей в их сочинениях42. В результате труды ранневизантийских церковных историков оказываются, по сути, лишь повторением или, в лучшем случае, продолжением античных традиций.

На наш взгляд, обе обозначенные позиции исследователей страдают некоторой односторонностью. Безусловно, создавая свою «Историю.», Евсевий опирался на традиции античной историографии. Многие идеи, характерные для греко-римской исторической мысли, были неотъемлемой частью его собственных представлений. Однако мировоззрение Кесарийского епископа, христианина, в то же время и существенно отличалось от того взгляда на мир, человека, историю, который был характерен для античных авторов. Сам язык (греческий) и подчеркнутый консерватизм и традиционализм сочинений ранневизантийских историков затрудняет выявление тех изменений, которые произошли в сознании людей при переходе от эпохи античности к раннему средневековью. Однако именно в это время формируется новая, иная по своей сути, система представлений. Для того, чтобы объективно оценить место и роль Евсевия в развитии исторических представлений, необходимо показать, что именно он взял из античных традиций, от чего отказался, какие изменения в системе мировосприятия уже проявляются в его сочинении, что появляется нового. И сочинение Евсевия Кесарийского дает исследователю такую возможность, — чрезвычайно редкую, — оказаться в скрытой от глаз лаборатории мысли, где прежние античные представления соединяются с древнеиудейскими и христианскими, переосмысливаются традиционные понятия и на основе этого создается нечто принципиально новое.

Чрезвычайно сложной и спорной является проблема понимания первыми церковными историками предмета своего исследования, Она включает в себя два основных аспекта. Первый связан с пониманием Евсевием и его последователями самого термина «церковь» (екк/Цшсс). Безусловно принималось, что объектом описания Евсевия была церковь и её история, однако практически не предпринималось попыток выяснить, какой смысл он вкладывал в это ключевое понятие. В сочинении Евсевия церковь отождествлялась с «христианским народом», оставляя много неясностей: нужно ли её понимать как конкретную христианскую общину, христианскую церковь как совокупность всех верующих (в мировых масштабах) или как христианство вообще. В научной литературе этот вопрос впервые специально был поставлен в 1960 году Харадльдом Циммерманом. Он попытался проследить эволюцию этого ключевого термина на материале церковных историков IV — V веков и пришел к выводу, что понятие «церковь» постепенно сужается от Евсевия до Феодорита: христианский народ (у Евсевия) — христианская церковь (у Сократа) — православная церковь (у Созомена) — воинствующая православная церковь (у Феодорита)43. Выводы Циммермана не получили широкого распространения в современной византинистике, однако под его несомненным влиянием в науке все больше утверждается мнение о существовании в ранневизантийской церковной историографии самых разных точек зрения на объект своего исследования. Сам термин «церковь» в IV — V веках еще не получил своей канонической законченности и однозначности. Второй аспект данной проблемы связан с определением места нецерковных, светских сюжетов в церковном историописании. Традиционно ученые отказывали всем ранним церковным историкам в интересе к светскому материалу. В последнее время очень распространенной стала точка зрения, согласно которой только Евсевий, в отличие от своих последователей и продолжателей, заботливо исключал светскую информацию из своего повествования44. Однако крайне редко в зарубежной историографии ставится вопрос о мотивах такой избирательности. На наш взгляд, преимущественный интерес к истории церкви определялся не столько тем, что автором этого сочинения был человек духовного звания45, а скорее трансформацией всей системы представлений и системы ценностей. Именно в церкви христиане видели зримое воплощение Божественного миропорядка. «Благодаря её деятельности осуществляется Спасение человека. Поэтому история церкви считалась стержнем всего исторического движения, и сквозь её призму рассматривалась история вообще46» .

Таким образом, в зарубежной исследовательской литературе активно обсуждается ряд проблем, однако в полном объеме вопрос о становлении особого типа историзма — христианского, раннесредневекового — в исторической науке пока не ставился.

В современной науке ведутся дискуссии по поводу исторической концепции самого Евсевия и его продолжателей. Как правило, исследователи, идут «от известного»: пытаются выяснить место и роль в представлениях Кесарийского епископа какой-либо античной концепции исторического развития, или же, наоборот, всё сводят к теории провиденциализма: обычно рассматривают «Историю» Евсевия как историю противостояния сверхъестественных сил — Бога и дьявола. Однако представления Евсевия о самом Боге, его способах воздействия на человеческую историю, об «эффективности» его деятельности крайне редко становятся предметом специального рассмотрения исследователей47. Вопрос о том, какое место отводит Евсевий человеку в историческом процессе, так же не подвергался обстоятельному изучению. Обычно считают, что в его понимании люди — лишь актеры, разыгрывающие давно написанную пьесу, однако конкретный анализ описаний Евсевием в его «Церковной истории» поступков человека, мотивов и результатов его деятельности заставляет усомниться в справедливости общепринятой трактовки.

Понимание Евсевием времени и пространства, базовых категорий человеческого сознания, которые во многом определяют представления человека об истории изучено достаточно слабо. Можно сказать, что эта проблема еще только поставлена. Имеются общие работы о восприятии времени в античности, в средневековье, в христианском мышлении, но что касается представлений Евсевия, исследователи, как правило, лишь констатируют, что он «порвал с античной теорией исторической цикличности». Дискуссия часто сводится к решению более общей проблемы: противопоставлению античного циклизма и ветхозаветной линейности. Проблема же понимания Евсевием исторического времени, характера и направления его движения еще далека от своего решения. У него можно найти элементы и тех, и других представлений. Для разрешения спорных вопросов, на наш взгляд, необходимо использование новых подходов и нестандартных методов, позволяющих по-иному взглянуть на эту проблему.

Проблема определения метода ранневизантийской церковной историографии впервые была затронута еще в начале века48, однако с тех пор так и не подверглась исчерпывающему анализу и не получила окончательного разрешения. Исследователи, как правило, декларируют новизну евсевиева метода, но детально не рассматривают содержание этого нового метода. В зарубежной историографии имеется ряд статей, затрагивающих отдельные аспекты проблемы, но нет ни одной монографии, специально посвященной этому вопросу.

В целом, несмотря на безбрежность литературы, так или иначе касающейся ранневизантийской церковной историографии и наследия Евсевия Кесарийского, целый ряд проблем и вопросов изучен еще довольно слабо или вообще не ставился в исторической литературе. Связано это, вероятно, со сложностью самого предмета, поскольку довольно трудно осмыслить и оценить глобальный фазовый сдвиг в сознании, связанный с переходом от одной эпохи к другой, во всех его аспектах.

В данной работе предпринимается попытка комплексного рассмотрения исторических сочинений Евсевия и выявления сквозь призму его мировосприятия основных исторических представлений, свойственных раннесредневековой эпохе.

Источниковая база исследования включает в себя три пласта. Основой исследования являются сочинения Кесарийского епископа Евсевия Памфила. Это, прежде всего, его главное историческое произведение «Церковная история». Большое значение имеют его панегирические сочинения «Жизнь Константина» и «Похвальное слово Константину», а также его богословские работы, наиболее значительными из которых являются «Praeparatio Evangelica» и «Demonstratio Evangelica» .

Вторую большую группу составляют сочинения, созданные в рамках предшествовавшей ему античной греко-римской, иудейской и раннехристианской традиции, позволяющие определить ту основу, на которую опирался первый христианский историк, создавая свою концепцию.

В работе используются также сочинения продолжателей Евсевия, византийских церковных историков IV — VI веков, представляющие ранневизантийскую традицию и показывающие, какое влияние оказал новый образец на формирование и развитие христианской мысли.

Анализ «Церковной истории» Евсевия дает весьма интересную и важную информацию о складывании раннесредневекового типа историзма, но имеет определенную специфику. Во-первых, это — достаточно объемный письменный источник, содержащий не только сухое перечисление событий, но и значительные авторские ремарки, рассуждения, которые позволяют сделать некоторые выводы о мировосприятии автора. В то же время это — не узко специальный богословский трактат, а сочинение, написанное простым, живым языком, ориентированное на массового читателя, понятное и доступное простым людям. «Обращаясь к пастве, церковные авторы сознательно или невольно использовали тот фонд представлений о человеке и мире, об управляющих им силах, который был содержанием её сознания49». Таким образом, это сочинение отражает сознание и мировосприятие не только самого Евсевия, но и его современников, его читателей. Во-вторых, это — первое сочинение, написанное в новом жанре, первая «Церковная история», а по сути — это первая попытка описания истории всего человечества с точки зрения христианина. С одной стороны, оно существенно отличается от античных историй и противопоставляется им, с другой, оно не могло не опираться на античные понятия и представления. Таким образом, сочинение Евсевия как раз и отражает переходную эпоху, процесс трансформации античных представлений и складывания нового отношения к миру и человеку, ко времени и пространству, к историческому процессу в целом и участвовавшим в нем силам, а также формирование нового взгляда на историю как науку.

Однако, интерпретация данного источника ставит перед исследователем ряд проблем. Во-первых, в этом сочинении, естественно, нет прямого ответа на вопрос, как же автор воспринимает время, пространство, историю и т. д. Это — общепринятые представления, которые не нужно было объяснять читателю. К тому же, многие из этих представлений часто и не осознавались. Во-вторых, сознательный традиционализм древних и средневековых авторов приводит к многочисленным наслоениям различных концепций, более древних и новых, друг на друга и затрудняет выявление представлений самого автора. Анализ содержания текста (особенно, в переводном варианте), даже довольно тщательный, попытки выяснить, к какой концепции автор прибегает чаще, и т. д. не всегда позволяют сделать объективные выводы. Более продуктивным нам кажется другой подход, который с недавнего времени используется в исторической науке, но пока не был использован при анализе «Церковной истории» Евсевия Кесарийского. Это — изучение самого языка произведения. Сам набор терминов и категорий, которыми оперирует автор, уже несет некую информацию о специфике его представлений. Таким образом, данные языка (его лексика, семантика, грамматический строй, отдельные анахронизмы, устойчивые выражения и т. д.) также представляют собой особый тип исторических источников, непохожий по своей структуре и объему содержания на другие категории источников. Специфичность данного типа источников проявляется и в том, что для выявления языковых данных необходимо применение особой лингвистической методики.

Важнейшими методологическими принципами, лежащими в основе диссертации, являются принцип историзма при рассмотрении изменяющихся во времени явлений, проблемный подход к текстовым материалам источника, попытка системного обобщения и научной объективности в оценке противоречивых данных. В диссертации нашла применение принятая в современном антиковедении и медиевистике методика исследования, включающая приемы и методы исторической критики. Характер использованных источников предполагает также применение специфических приемов и методов исследования. Подчеркнутый традиционализм сочинений античных и раннесредневековых авторов делает необходимым использование нарратологического метода. Суть данного метода состоит в выяснении того, в какой степени та или иная позиция, декларируемая автором, подтверждается приводимым им историческим материалом и насколько широка сфера воздействия воздействия данного воззрения на общий характер повествования.

Новые данные о характере раннесредневекового мировозрения и эволюции представлений при переходе от античной эпохи к раннему средневековью дает использование лингво-статистического метода. Для выяснения содержания и специфики раннесредневековых представлений, очень важно установить, как часто и какими категориями оперирует автор, как изменяется понимание традиционных греческих понятий при переходе к раннему средневековью, какой смысл вкладывает в них теперь христианский епископ.

Научная новизна данного исследования заключается, прежде всего, в том, что автором впервые предпринята попытка комплексного рассмотрения сочинения Евсевия Кесарийского как исходного пункта процесса формирования раннесредневекового типа историзма. В работе предпринята попытка дать системный анализ исторической концепции Евсевия Кесарийского в совокупности различных её аспектов. Рассматривается изменение временной и пространственной ориентации людей на пороге средневековья, представления о движущих силах истории, направлении её развития, её цели и смысле.

Впервые в отечественной и зарубежной историографии специально и систематически рассматривается техника историописания церковного историка, отношение к источникам и приемы работы.

Впервые в отечественной историографии к сочинениям ранневизантийских историков применяются лингво — статистические методы. Анализ лексики позволяет сделать некоторые выводы, уточняющие современные представления о характере мировосприятия людей той эпохи.

Примечания:

1 Философский словарь. Под ред. И. Т. Фролова. М., 1987. С. 177.

2 Бибиков М. В. Византийская историческая проза. М., 1996. С. 146.

3 Там же, с. 146 — 147. «Во многом это объясняется консерватизмом и подчеркнутым традиционализмом самой византийской историографии. Византийские авторы сами провозглашали и культивировали принцип подражания — „мимесиса“ классическому прошлому. Известное высказывание Феодора Метохита — „Всё уже сказано и ничего не осталось потомкам“ — подкрепляет, казалось бы, укоренившееся утверждение об отсутствии в византийском историописании какой бы то ни было новой техники, нового критического метода и, главное, принципиально нового восприятия мира, по сравнению с античностью». Однако, как показывают исследования византинистов, за внешним сходством указанных характеристик в античной и византийской традициях скрываются два разных типа мировосприятия, различия между которыми обнаруживаются не только в некоторых нюансах и оттенках, но и в самой картине мира, системе ценностей, понимании базовых категорий человеческого мышления.

4 Там же.

5 В документах, приводимых «Деяниями Вселенских Соборов» подпись Евсевия стоит шестой (из тридцати) после подписей влиятельнейших епископов Александрийского, Антиохийского, Иерусалимского и т. д. (См.: Деяния Вселенских Соборов. T. I. Спб., 1996. С. 77 — 78.).

6 К. Krumbacher. Geschichte der byzantinischen Literatur von Justinian bis zum Ende des ostromischen Reiches. Munchen, 1897.

7 Hunger H. Geschichte der Textuberlieferung der Antiken und Mittelalterlichen Literatur. Zurich, 1961. Idem. Die Hochsprachlische profane Literatur der Byzantiner. Bd. 1−2. Munchen, 1978.

8 Beck H.-G. Kirche und theologische Litteratur in Byzantinischen Reich. Munchen, 1977.

9 Розанов H. П. Евсевий Памфил, епископ Кесарии Палестинской. М., 1880.

10 Муретов М. Д. Евсевий Памфил (Возражения на книгу Н. Розанова «Евсевий Памфил, епископ Кесарии Палестинской») // Православное обозрение. 1881. Т. 3. декабрь.

11 Лебедев А. П. Церковная историография в главных её представителях с IV века до XX века. Спб., 1903.

12 Лебедев А. П. Указ. соч. С. 8.

13 Удальцова 3. В. Развитие исторической мысли // Культура Византии IV — первой половины УНвека. М., 1984. Она же. Церковные историки ранней Византии // Византийский временник. 1982. Т. 43. С. 3 — 21. Она же. Эволюция понятия исторического времени в трудах ранневизантийских авторов // From late Antiquity to Early Byzantium. Praha, 1985. P. 199 — 202.

14 Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. Он же. Порядок космоса и порядок истории в мировоззрении раннего средневековья // Античность и Византия. М., 1975. Он же. На перекрестке литературных традиций. Византийская литература: истоки и творческие принципы // Вопросы литературы. № 2. 1973. С. 150 — 183. Он же. Греческая «Литература» и ближневосточная «словесность» (Два творческих принципа) // Вопросы литературы. № 8. 1973. С.40−68.

15 Барг М. А. Эпохи и идеи: становление историзма. М., 1987.

16 Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии. М., 1979.

17 Кривушин И. В. Ранневизантийская церковная историография. Спб., 1998.

18 К. Krumbacher. Op. cit.

19 Н. Hunger. Op. cit.

20 Beck H.-G. Op. cit.

21 Harnak A. Geschichte der altchristlischen Literatur bis Eusebius. Leipzig, 1958. Bd. II.T. II.

22 Dempf A. Geistesgeschichte der altchristlischen Kultur. Stuttgart, 1964.

23 Barnes H. E. An Intellectual and Cultural History of Western World. New York, 1965.

24 Milburn R. L. P. Early Christian Interpretations of History. London, 1954.

25 Momigliano A. The Classical Foundations of Modern Historiography. Berkeley, 1990. Idem. Studies in Historiography. London, 1966.

26 Winkelmann F. Die Kirchengeschichtswerke im ostromischen Reich // BS, Vol. 37. 1976. P. 1 — 10, 172 — 190.

27 Картто^г^осАттосгиоХос-. Bu^avxivoi laxopiKoi каг хРОУОУРаФ°1-ТоцосA (4oq — 7oq ai.) EkSogsicкауакг). A0r|va, 1997.

28 Drake H. A. In Praise of Constantine: a Historical Study and New Translation of Eusebius' Tricennial Oration // Univ. of California Press. Vol. 15. 1976.

29 Grant R. M. Papias in Eusebius' Church History // Melanges d’Histoire des Religions offerts a Henri-Charles Puech. Paris, 1974.

30 Markus R. A. Culminating in Constantine // The Times Literary Supplement. № 4058. 1981.

31 Barnes T. D. The Editions of Eusebuis' Ecclesiastical History // GRBS, Vol. 21. 1980. Idem. Two Speaches by Eusebius // Early Christianity and the Romam Empire. London, 1984.

32 Sansterre J.-M. Eusebe de Cesaree et la naissance de la theorie cesaripapiste // Byzantion. Vol. 42. 1972. P. 131 — 195, 532 — 593.

33 Christensen Т. The So-called Appendix to Eusebius' Historia Ecclesiastica VIII // Classica et Medievalia. Vol. 34. 1983. P. 177 — 209.

34 Warmington В. H. The Sources of some Constantinian Documents in Eusebius' Church History and Life of Constantine // StP, 18/1. 1985. P. 93 — 98.

35 Хороший обзор современной зарубежной историографии дает в предисловии к своей работе И. В. Кривушин. (Ранневизантийская церковная историография. Спб., 1998. С. 37 — 53).

36 Baur F. Ch. Die Epochen der kirchlichen Geschichtsschreibung. Tubingen, 1852.

37 Overbeck F. Uber die Anfange der Kirchengeschichtsschreibung. Basel, 1892. S. 25.

38 Bardenhewer O. Geschichte der altkirchlichen Literatur. Freiburg, 1913. Bd. 1. S. 449. Momigliano A. The Classical Foundations. P. 138−139. Winkelmann F. Kirchengeschichtswerke. S. 1. Zimmermann H. Ecclesia als Object der Historiography. Wien, 1960. S. 12−15.

39 Chesnut Gl. F. The First Christian Histories: Eusebius, Socrates, Sozomen, Theodoret and Evagrius. Paris, 1977. P. 254. Judge E. A. Christian Innovation and its Contemporary Observers // History and Historians. P. 15. Warmington В. H. Op. cit. Momigliano A. Studies in Historiography. London, 1966. P. 145. Timpe D. Was ist Kirchengeschichte? Zum Gattungscharakter der Historia Ecclesiastica des Eusebius // Festschrift R. Werner zu seinem 65. Geburtstag. Konstanz, 1989. S. 186— 189.

40 History and Historians in Late Antiquity. Ed. by В. Croce and A. Emmeth. Sydney, 1983. P. 6 — 7.

41 Chesnut G. F. The First Christian Histories.

42 Trompf G. W. The Idea of Historical Recurrence in Western Thought. From Antiquity to the Reformation. Berkeley-Los Angeles-London, 1979. P. 204 — 231.

43 Zimmermann H. Op. cit. S. 39 — 40.

44 Momigliano A. Classical Foundations. P. 141 — 142. Winkelmann F. Kirchengeschichtswerke. S. 9. Zimmermann H. Op. cit. S. 33.

45 Ср., например: Сократ Схоластик, первый продолжатель Евсевия, как и Созомен, были юристами и занимались адвокатской практикой, но и они также писали «Церковные истории» .

46 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1974. С. 106.

47 Chesnut Gl. F. The First Christian Histories. Trompf G.W. The Logic of Retribution in Eusebius of Caesarea // History and Historians.

48 Dempf A. Sacrum Imperium. Geschichtsund Staatsphilosophie des Mittelalters und der Politischen Renaissance. Munchen, 1925. Idem. Geistesgeschichte der altchristlischen Kultur. Stuttgart, 1964. Idem. Eusebius als Historiker // Verlag der Beirischen Akademie der Wissenschaften. Philosophischhistorische klasse. Munchen, 1964. Heft 1.

49 Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989. С. 6.

Заключение

.

Сочинение Кесарийского епископа вносит в традицию историописания много нового, связанного с общей переоценкой христианами традиционных ценностей, утверждением христианской модели восприятия мира и истории. Анализ сочинений Евсевия показывает, что для раннесредневекового мировосприятия в сравнении с античным были характерны устойчивость, внешняя идентичность, но при этом вся система понятий существенно отличалась от традиционной, как от античной, так и ближневосточной. Он не заявляет громко о своем отходе от прежних традиций, однако его сочинения и сам язык Евсевия свидетельствуют о начале новой эпохи, о формировании принципиально иной системы мировосприятия, уже средневековой по своему содержанию.

Во-первых, претерпевает определенную трансформацию традиционная картина мира. Сам мир (коаро<-) больше не включает в себя небо, звезды и землю, природу и человека, что было характерно для античного мировосприятия, но понимается как мир людей, грешный и несовершенный. Соответственно меняется и взгляд на историю этого мира: она не подвластна движению светил и не включает в себя природные изменения. Таким образом, история начинает пониматься только как человеческая история, история людей и их отношений с Богом.

Во-вторых, все человечество теперь разделяется не по территориальному признаку, а по религиозной принадлежности: на христиан и не христиан. При этом, это разделение не носит такого жесткого характера. Каждый может принять христианство и спастись. Таким образом, вместо полисной замкнутости и идеи иудейской или римской исключительности обосновывается концепция универсализма. История начинает пониматься как всемирно-исторический процесс.

В-третьих, история приобретает линейный, направленный и в целом прогрессивный характер. Евсевий выделяет Рождество Христово как ключевой момент и тем самым «распрямляет» историю, придает её движению линейный характер. В понимании христианского автора история имеет определенную цель и смысл и движется по восходящей. Таким образом, истории придается прогрессивный характер. Хотя сам термин «прогресс» применительно к раннему средневековью можно использовать в значительной степени лишь условно, тем не менее знаменательно, что история теперь понимается как постепенное восходящее развитие общества. Понятие прогресса на рубеже III — IV веков, как и в последующую эпоху классического средневековья, обладает определенной спецификой. Оно распространяется, прежде всего, на духовную жизнь. История воспринимается христианскими мыслителями как моральное и духовное развитие людей, восхождение человечества к Царствию Небесному, подготовка к Спасению (1). Кроме того, этот «прогресс» не безграничен. История движется к определенной цели и, следовательно, развитие ориентировано на некий предел (2).

В-четвертых, Евсевий выстраивает новую схему исторического процесса. В центре христианского мировосприятия находится Бог, что придает истории теократизм и провиденциализм. Рядом с ним появляется дьявол, персонифицированная сила зла. Однако данная схема далека от дуализма. Человек также занимает в ней достойное место. Фактическое признание свободы человеческой воли и его ответственности за свои поступки является одной из важнейших черт раннесредневекового историзма. Ход истории определяется взаимодействием Бога, дьявола и человека и преобладанием какой-либо одной из этих сил в тех или иных обстоятельствах. Но главной движущей силой исторического развития оказывается человек, действующий в синергии с Богом.

Наконец, такое понимание действующих в истории сил приводит к формированию новых представлений о причинной обусловленности исторического процесса. В христианском понимании всё происходит не по воле слепого Случая и не под влиянием минутного порыва какого-либо политического деятеля, но по воле Бога. В каждом событии есть свой глубокий смысл. В то же время история не воспринимается как простое разыгрывание давно написанной драмы. Активная роль человека и его ответственность за ежедневно делаемый им выбор исключает такое понимание.

В истории действуют определенные закономерности. Это — причинно обусловленный процесс. Конечно, средневековый историк, и тем более историк переходной эпохи (рубежа III — IV веков), искал причины событий и явлений не в уровне развития производительных сил, не в экономическом базисе, не в развитии политической ситуации, не выделял четко социальные и идеологические предпосылки того или иного события. Он по-своему видел закономерности исторического развития. Ход истории для него подчиняется, прежде всего, нравственной логике. И хотя эти представления существенно отличаются от современного понимания причин и закономерностей исторического развития, в далекой исторической перспективе это означало рождение идеи объективной истории. Теперь история начинает пониматься как длительный процесс, обусловленный не набором случайных событий и волевых решений отдельных выдающихся личностей, а как объективный, закономерный процесс, развивающийся по своим законам и подчиненный собственной логике.

Данная концепция истории, выработанная Кесарийским епископом, составляла большое новшество в исторических воззрениях того времени и ей предстояло оказать решающее влияние на историческую мысль и историографию всего христианского средневековья. Не случайно исследователи называют Евсевия «отцом христианской истории и христианским Геродотом». Многие идеи Евсевия получили свое продолжение и развитие на Востоке и на Западе. Последователи взяли у Евсевия идею линейного, направленного и в целом восходящего движения времени, понимание истории как единого всемирно-исторического процесса и единую хронологическую систему. Евсевий является первым историком, который попытался дать христианскую трактовку истории, и схема исторического развития, заложенная им, с теми или иными вариациями останется господствующей в течение всего средневековья.

Кроме того, в соответствии со своей концепцией, Евсевий утвердил и новый взгляд на историческое сочинение. Специфический христианский историзм оказал глубокое воздействие на общее развитие европейской исторической мысли. Изменяется не только концепция исторического развития, сам предмет исследования историков, способ объяснения событий, но и методика анализа, отношение автора к источникам своей информации, способ организации и подачи материала, приемы исторического исследования, техника историописания и в целом взгляд на историю как на науку. В противоположность древней историографической традиции, текст Евсевия не расцвечивается речами и словами. Вместо них имеют место точные цитаты из писем, государственных и церковных документов. Такое тщательное использование документации как часть его исторического метода было новшеством, имевшим серьезные последствия в исторической перспективе. Методика написания исторического сочинения, выработанная под влиянием обстановки жестких богословских споров на рубеже III — IV веков, ожесточенной борьбы утверждавшегося христианства с язычеством, будет принята в дальнейшем. Точные цитаты с обязательным указанием их источника, тщательная проверка спорных источников на подлинность и достоверность, отсутствие вымышленных речей и рассмотрение предшествующей историографической традиции, присутствующие уже в «Церковной истории» Евсевия Кесарийского в дальнейшем будут приняты в качестве критериев научного сочинения.

Таким образом, первый христианский историк и крупнейший мыслитель рубежа III — IV веков Евсевий Кесарийский заложил основы средневековой историографии и надолго определил направление развития европейской исторической мысли.