История взаимодействия человека и природы в Центрально-Азиатских кочевых обществах раннего средневековья

Актуальность темы

В Центральной Азии кочевничество возникло в конце II — начале I тысячелетия до н.э. и прошло большой исторический путь. Его эволюция происходила в достаточно сложных природно-климатических условиях и в постоянном взаимодействии с оседлым миром. Согласно традициям отечественной науки, под Центральной Азией понимается I историко-культурный регион, охватывающий территорию современной Монголии, Автономного района Внутренняя Монголия (КНР), Республики Тува и Забайкалья (Бурятия и Читинская область). Именно здесь обитали монгольские и тюркские народы, объединенные сходным хозяйственно-культурным типом — кочевым скотоводством степей, и зарождались кочевые империи.

Кочевой образ жизни этих народов вызвал необходимость приспосабливать материальную культуру к постоянным передвижениям, благодаря чему возник уникальный тип кочевого жилища — юрта (монг. гэр), сформировался мобильный состав стад с преобладанием лошадей и овец, выработались определенные годовой и суточный хозяйственные циклы, соответствующий этим циклам календарь, специфическая модель питания. Кочевники использовали в быту прочные и простые в изготовлении вещи, практичную одежду и обувь. Почти все необходимое они получали от скотоводства, охоты и других подсобных промыслов, но некоторые товары приходилось выменивать или отнимать силой у оседлых народов: зерно, шелковые ткани, изделия из металла и т. п. Духовная культура номадов также имела свои особенности, возникшие под влиянием кочевания. В источниках и исследованиях неоднократно отмечались различия в менталитете кочевых и оседлых народов, выражающиеся у кочевников в свободолюбии, воинственности, неприятии тех духовных ценностей, которые могли предложить земледельческие цивилизации. Практически у всех степных народов известен культ Вечного Неба — Тэнгри, внешне очень похожий на монотеизм, и поклонение одухотворенной родной земле. Начиная с первых веков н.э. в степи проникали буддийские идеи, но прочно завладели умами номадов лишь в последние столетия. Традиционные идеалы жителей кочевого мира нашли отражение в эпосе, прикладном искусстве, большую семантическую нагрузку несет орнамент.

Специфика кочевой культуры и та важная роль, которую номады играли в истории не только соседних оседлых народов, но нередко и гораздо более обширных областей земного шара, позволяют некоторым исследователям говорить об особой кочевой цивилизации. Одной из характерных черт этой цивилизации является высокая степень ее адаптированности к условиям окружающей среды, достаточно бережное обращение людей с природой, одушевление и сакрализация природных объектов и явлений.

Феномен центрально-азиатского номадизма представляет не только академический интерес. Происходящее в последние 15−20 лет в Монголии и азиатской части России возрождение национальных культур сопровождается попытками восстановления традиционного хозяйства, более гармонично сосуществующего с природной средой. Поэтому внимание исследователей к так называемым «экологическим традициям» кочевников закономерно возрастает.

Несмотря на неослабевающий интерес исследователей к кочевникам и сравнительно хорошую изученность обществ хунну, сяньбийцев, жуаньжуаней, древних тюрков, уйгуров и монголов, вопросы их природопользования и отношения к окружающей среде разработаны и систематизированы пока слабо. Если особенности кочевого хозяйства этих народов исследованы более или менее подробно, то другие формы воздействия на природу удостоились существенно меньшего внимания специалистов, а закономерности сакрализации пространства еще далеки от того, чтобы считаться решенными. Слабее всего эти вопросы освещены в отношении кочевников раннего средневековья, населявших центральноазиатские степи в III в. до н.э. — XIII в., т. е. до возникновения Монгольской империи.

Цель работы — реконструкция истории взаимоотношений центрально-азиатских кочевников раннего средневековья и окружающей среды на основе сравнительного анализа древнетюркских, уйгурских, монгольских, китайских и других источников, археологических и этнографических материалов.

Задачи. Для достижения поставленной цели были сформулированы следующие конкретные задачи:

1. Выявить наиболее общие принципы взаимодействия в системе «кочевники — природа».

2. Охарактеризовать системы жизнеобеспечения кочевников, определить главные и второстепенные источники их благосостояния.

3. Оценить роль природного фактора в экономике и политике различных кочевых государств.

4. Выяснить особенности духовной адаптации кочевников к среде обитания.

Объект исследования — кочевые тюркские и монгольские народы Центральной Азии.

Предмет исследования — способы адаптации материальной и духовной культуры кочевых народов к природной среде Центральной Азии в исторической ретроспективе.

Хронологические рамки простираются с конца III в. до н.э. (становление империи хунну) до 840 г. (падение Уйгурского каганата).

Методологической базой работы является комплексный, междисциплинарный подход, сочетающий сравнительно-исторический метод и методы этнической экологии. В основу положены идеи В. П. Алексеева об антропогеоценозе, С. А. Арутюнова об экофильности и экофобности этнических культур, Т. Д. Скрынниковой о закономерностях сакрализации верховной власти в Центральной Азии, теоретические разработки В. И. Козлова в области этнической экологии и A.M. Хазанова, B.C. Таскина, Н.Н.

Крадина, Н. Э. Масанова — в кочевниковедении. Существенное влияние на выработку методологии диссертации оказали труды С. Г. Кляшторного, H. J1. Жуковской, Е. И. Кычанова, А. С. Мартынова, Т. Барфилда.

Источниковедческая база. Большой временной охват исследования вызвал необходимость использования широкого круга источников, которые можно разделить на несколько групп.

1. Письменные исторические источники. Письменные источники, в свою очередь, делятся по их принадлежности на автохтонные и созданные в иноязычной среде. К первым относятся повествования о деяниях правителей древних тюрков и уйгуров, выполненные на каменных стелах, монгольские исторические и историко-эпические произведения, ко вторым — произведения китайской историографии и сочинения других жанров, а также сообщения арабских, персидских, византийских и других историков, географов, послов, путешественников.

Первыми, кто зафиксировал и по-своему попытался объяснить наблюдаемые в степях закономерности, были китайские историографы эпохи Хань, совпавшей с усилением кочевых народов и их объединением в мощной державе хунну: Сыма Цянь (145−87 до н.э.)1 и Бань Гу (32−92), а также живший позже Фань Е (368−445). Согласно традиционной китайской идеологи, «настоящими» людьми признавались только жители «Срединного государства», а прочие считались «варварами, лишь внешне подобными людям, но с сердцами диких зверей». С этой мировоззренческой платформы китайская историография изучала кочевых соседей. Несмотря на это, в Китае были составлены более или менее объективные записи об образе жизни и верованиях номадов «Северной пустыни». Кочевание обозначалось стандартной фразой, применявшейся к разным народам степей: «Бродят за своим скотом в поисках воды и травы». Характеристика кочевников мало менялась в китайских сочинениях на протяжении веков. В Европе эти.

1 Хунну целиком посвящена 110-я цзюанъ (глава) его труда: Сыма Цянь. Исторические записки (Ши цзи). Т. VIII. Пер. Р. В. Вяткина и A.M. Карапетьянца. М., 2002. С. 323−354. сведения стали доступны довольно поздно благодаря переводам (нередко не очень точным пересказам) Ж. Майя, С. Жюльена, Н. Я. Бичурина, В. П. Васильева, Э. Шаванна, П. Пелльо, JI. Вигера и др. Нами использовались переводы Н.Я. Бичурина2. Во второй половине XX в. наряду с продолжающимися публикациями китайских хроник на языке оригинала появились их выборочные комментированные переводы на европейские языки, где речь идет о центрально-азиатских кочевниках3. Дополнительную информацию предоставляет социально-политическая, философская и другая литература древнего и средневекового Китая4.

Из аутентичных источников сохранились надписи древних тюрков и уйгуров. События Первого Тюркского каганата нашли отражение на согдоязычной Бугутской стеле из Центральной Монголии. Весьма информативны надписи на Кошо-Цайдамских памятниках времени Второго Тюркского каганата, воздвигнутых в честь Бильге-кагана и Кюль-тегина, а также на стеле в честь Тоньюкука, обнаруженной восточнее Налайха. Основными источниками по истории Уйгурского каганата являются Тэсинская, Терхинская и Карабалгасунская надписи, Сэврэйский камень и Селенгинский камень. Со времени дешифровки датским ученым В. Томсеном в 1893 г. древнетюркской рунической письменности и 2.

Бичурин Н.Я. (Иакинф) Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. I-III. М.- Л., 1950;1953.

3 Lin Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichen zur Gesschichte der Ost-Тйгкеп (T'u-kue). Wiesbaden, 1958; Кюнер H.B. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961; Mackerras С. The Uighur Empire (744 — 840) According to the T’ang Dynastic Histories. Canberra, 1968; Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Вып. 1. Пер. B.C. Таскина. М., 1968; Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Вып. 2. Пер. B.C. Таскина. М., 1973; Малявкин А. Г. Материалы по истории уйгуров в IX—XII вв. Новосибирск, 1974; Материалы по истории древних кочевых народов группы дунху. Пер. B.C. Таскина. М., 1984; Материалы по истории кочевых народов в Китае III — V вв. Вып. 1. Сюнну. Пер. B.C. Таскина. М., 1989; Материалы по истории кочевых народов в Китае III — V вв. Вып. 2. Цзе. Пер. B.C. Таскина. М., 1990; Материалы по истории кочевых народов в Китае III — V вв. Вып. 3. Мужуны. Пер. B.C. Таскина. М., 1992.

4 Материалы по экономической истории Китая в раннее средневековье. Пер. А. А. Бокщанина и Лин Кюнъи. М., 1980; Jenner W.F.J. Memories of Loyang. Yang Hsuan-chih and the lost capital (493−534). Oxford, 1981; Хуапь Куань. Спор о соли и железе (Янь те лунь). Т. I-II. Пер. Ю. Л. Кроля. М., 2001; и др. классических трудов В. В. Радлова, П. М. Мелиоранского, В. Банга, Г. И. Рамстедта и других, мировая тюркология накопила колоссальный багаж знаний5. Значительное число рунических надписей опубликовано, переведено и тщательно проанализировано известным российским тюркологом С.Г. Кляшторным6. Руника оказала неоценимую помощь в деле реконструкции картины мира властителей центрально-азиатских степей VI—IX вв. Она несет также информацию о быте кочевников, не искаженную китайской историографией.

Данные письменных памятников этой эпохи дополняются этноу лингвистическими материалами Махмуда Кашгарского (XI в.), где помимо толкования тюркских слов и выражений приводятся стихи разных авторов, фольклор, иногда — расширенные сюжеты на ту или иную тему. Представляют немалый интерес его описания некоторых понятий (Тэнгри, 12-летний календарь, йат — ворожба с помощью особых камней, и т. д.), а сами словарные статьи раскрывают мельчайшие подробности быта тюркских народов, хотя чаще речь в них идет об оседлых тюркоязычных жителях Восточного Туркестана, Средней Азии, Семиречья.

Хотя в настоящей работе мы не заостряем внимание на истории Центральной Азии после 840 г., кратко охарактеризованные ниже более поздние источники дают много полезной информации, дополняющей данные о материальной и духовной культуре раннесредневековых кочевников.

Бесценные сведения о быте и обычаях древнемонгольских племен сохранил знаменитый персидский историограф, врач и государственный э Упомянем здесь лишь наиболее крупные отечественные работы второй половины XX в., включающие публикации рунических текстов: Малое С. Е. Памятники древнетюркской письменности. М.- JL, 1951; Он эюе. Енисейская письменность тюрков. М.- JL, 1952; Он эюе. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.- Л., 1959; Васильев Д. Д. Корпус тюркских рунических памятников бассейна Енисся. JL, 1983; Кормушип И. В. Тюркские енисейские эпитафии. Тексты pi исследования. М., 1997.

6 Юшшторный С. Г. Древпетюркскне рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М., 1964; Он эюе. История Центральной Азии и памятники рунического письма. СПб., 2003; Он эюе. Памятники древнетюркской письменности и этнокультурная история Центральной Азии. СПб., 2006.

7 Махмуд ал-Кашгари. Диван Лугат ат-Турк. Пер., предисл. и коммент. З.-А.М. Ауэзовой. Алматы, 2005. деятель при дворе Ильханов Рашид ад-Дин (1247 — 1318). Имея доступ к информации, как передававшейся устно, так и, вероятно, хранившейся в не дошедших до нас записях, он сумел обрисовать легендарное прошлое монголов и дать вполне реалистичную картину их образа жизни до объединения под властью Чингис-хана, а также оставил чрезвычайно 8 интересные заметки о современных ему кочевниках .

Не менее информативный, но несколько позже введенный в науку первоисточник — анонимное «Сокровенное сказание монголов», по праву заслужившее эпитет «энциклопедии кочевой жизни», позволяет увидеть степь XII—XIII вв. глазами монгола. Конечно, в нем нет систематизированного описания монгольских обычаев, но то, что имеется, представляет настоящий кладезь сведений не только о личности самого Чингис-хана, о военных походах и становлении единой Монголии, но и об обыденной жизни кочевников, их скотоводстве, охоте, побочных пользованиях и т. д. Существует несколько десятков изданий «Сокровенного сказания» на разных языкахв отечественной науке не утерял своего значения перевод С.А. Козина9.

Сунские сочинения «Полное описание монголо-татар» Чжао Хуна10 (1221) и «Краткие сведения о татарах» Пэн Да-я и Сюй Тина" (1237) ярко описывают разные стороны устройства и жизни монгольского общества в период разгрома монголами чжурчжэньского государства Цзинь. В них уже о.

Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 1. Кн. 1. Пер. Л. А. Хетагурова. М.- JL, 1952; Он же. Указ. соч. Т. 1. Кн. 2. Пер. О. И. Смирновой. М.- Л., 1952; Он же. Указ. соч. Т. 2. Пер. Ю. П. Верховского. М.- Л., I960- Он же. Указ. соч. Т. 3. Пер. А. К. Арендса. М.- Л., 1946.

9 Козин С. А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. М.- Л., 1941. Более точный перевод Б. И. Панкратова, к сожалению, сохранился не полностью. См.: Панкратов Б. И. Образцы переводов из «Юань-чао би-ши» (подготовка к печати и предисловие Ю.Л. Кроля) // Mongolica. К 750-летию «Сокровенного сказания». М., 1993. С. 103−125- [.Панкратов Б.И.] Переводы из «Юань-чао би-ши» (публикация Ю. Л. Кроля и Е.А. Кузьменкова) // Страны и народы Востока. Вып. XXIX. СПб., 1998. С. 44−65.

10 Мэн-да бэй-лу («Полное описание монголо-татар»). Факсимиле, пер. Н. Ц. Мункуева. М., 1975.

11 «Краткие сведения о черных татарах» Пэн Да-я и Сюй Тина. Пер. Линь Кюн-и и Н. Ц. Мункуева // Проблемы востоковедения. М., 1960. № 5. С. 133−158- Хэрээд Жамсрангийн Баясах. Записки южносунских дипломатов как источники по истории и этнографии монголов XIII века. Улаанбаатар, 1997. не звучит традиционное для китайской историографии пренебрежительное отношение к «северным варварам». Эти источники показывают действительность весьма правдиво и непредвзято. В них включено много этнографических наблюдений. Дополнительную информацию можно.

1 ^ почерпнуть в сочинениях арабского историка Ибн алАсира (1160 — 1233), личного секретаря последнего из династии хорезмшахов Шихаб ад-Дин 1.

Мухаммада анНасави (XIII в.), персидского чиновника на монгольской службе Ата-Малика Джувайни14 (1225 — 1283) и некоторых других арабских и персидских авторов.

Во второй половине XIII в. Плано Карпини, Ц. де Бридиа, Рубрук, Марко Поло и другие европейцы, побывавшие в Центральной Азии, предоставили уникальную информацию, причем эти люди, как представители другой культуры, внимательно приглядывались к образу жизни кочевников и отмечали все его нюансы вплоть до мелочей. Этим авторам мы обязаны важнейшими сведениями, среди которых нашлось некоторое место и для описания взаимоотношений номадов с природой: особенностей их кочевания, охоты, анимистических представлений и т. д.15.

2. Записки русских путешественников Konifa XIX — начала XX вв. Хронологически эта группа источников отстоит очень далеко от рассматриваемого нами периода истории Центральной Азии, однако, их привлечение оправдывается, по меньшей мере, двумя обстоятельствами. Во-первых, культура номадов эволюционирует довольно медленно и долго сохраняет архаические черты, которые заметно проступают в ней даже.

Ибн ал-Асир. Ал-Камил фи-т-та'рих (Полный свод истории). Пер., примеч. и коммент. П. Г. Булгакова, дополнение, введ. и указат. Ш. С. Камолиддина. Ташкент, 2006.

13 ан-Насави, Шихаб ад-Дин Мухаммад. Сират ас-султан Джалал ад-Дин Манкбурны (Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны). Изд. критич. текста, пер., иредисл., коммент., примеч. и указат. З. М. Буниятова. М., 1996.

Juvaini, Ata-Malik. The History of the World-Conqueror. Trans, by J.A. Boyle. Manchester Univ. Press, 1997.

15 Rachewiltz, Igor de. Papal Envoys to the Great Khans. Stanford, 1971; Путешествия в восточные страны: Плано Карпини. История могалов. Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны. Книга Марко Поло. М., 1997; Христианский мир и «Великая Монгольская империя». Материалы францисканской миссии 1245 года. СПб., 2002. сегодня. Во-вторых, блестящая подготовка и широкая эрудиция позволили первопроходцам верно интерпретировать подмеченные особенности образа жизни и ведения хозяйства номадов этой обширной территории накануне решающих социально-экономических перемен. Приоритет открытия этой «terra incognita» для широкой общественности принадлежит Н. М. Пржевальскому, совершившему в 1870—1885 гг. четыре экспедиции по Центральной Азии общей протяженностью около 31 550 км и собравшему колоссальный естественнонаучный и этнографический материал. Затем последовали экспедиции Г. Н. Потанина, братьев Г. Е. и В.Е. Грумм-Гржимайло, М. В. Певцова, В. И. Роборовского, П. К. Козлова, A.M. Позднеева, В. А. Обручева и других исследователей. Все руководители экспедиций составляли о своих маршрутах подробные отчеты, которые затем публиковались.

3. Археологические источники. Данные центрально-азиатской археологии использовались нами ограниченно, как вспомогательный материал. Вместе с тем, надо отметить, что именно археологические находки дают наглядное представление о древнем земледелии, показывают соотношение пород скота в стадах, демонстрируют уровень технического прогресса и т. д. Их значение неоспоримо не только при исследовании материальной культуры прошлых эпох. Они нередко незаменимы при реконструировании картины мира и ментальности этносов, особенно бесписьменных.

В данной работе используются материалы С. И. Руденко, А. Н. Бернштама, А. В. Давыдовой, А. П. Окладникова, Ю. С. Худякова, В. Е. Войтова, А. В. Тиваненко, С. С. Миняева, П. Б. Коновалова, С. В. Данилова и др.

4. Исторические и этнографические работы. Кочевниковедение за 250 лет своего развития породило обширную литературу. Не все эти труды могли быть использованы с равной результативностью. Приоритет отдавался тем работам, в которых вскрываются закономерности возникновения и исторического развития центрально-азиатского кочевничества, устройства и жизнедеятельности кочевых обществ, их взаимоотношений с оседлыми народами и природной средой, духовного мира номадов и т. п. Из числа использовавшихся нами публикаций заслуживают отдельного упоминания труды В. В. Бартольда, Б. Я. Владимирцова, Г. Е. Маркова, Н. Ц. Мункуева, JI.H. Гумилева, A.M. Хазанова, Н. Э. Масанова, Н. Н. Крадина, Т. Д. Скрынниковой, Е. И. Кычанова, А. Г. Малявкина, JI.JI. Абаевой, Ч. Далая, Ш. Биры, Г. Сухбатора, Т. Барфилда, И. де Рахевилца, JI. Квонтена, Р. Груссэ, Ж.-П. Ру, Т. Хаяши, Л. И. Думана, Д. И. Тихонова и др.

Современным тюркским и монгольским народам Центральной Азии посвящены многочисленные труды этнологов, культурологов, религиоведов. Некоторая часть этих трудов может быть полезна и для реконструкции образа жизни и верований кочевников раннего средневековья. В работах H.JI. Жуковской всестороннее освещение получила монгольская кочевая культура16. В монографии JI.JI. Викторовой большое внимание уделяется культурогенезу монголов и культуре их этнических предшественников17. Кроме названных исследований, ценные замечания по этнической экологии номадов имеются во многих статьях и монографиях других авторов.

5. Полевые этнографические лштериалы автора диссертации. Материалы письменных источников дополнялись собственными наблюдениями быта халха-монголов в ходе летних полевых работ в Монголии в 2000;2008 гг. в составе Совместной Российско-Монгольской биологической экспедиции РАН и АНМ. Основной задачей было изучение трансформации традиционного природопользования монголов в условиях социально-экономических перемен, происходящих в стране с 1990 г., а главным исследовательским методом — анкетирование аратов (скотоводов-кочевников).

16 Жуковская H.JI. Ламаизм и ранние формы религии. М., 1977; Она же. Категории и символика традиционной культуры монголов. М., 1988; Она же. Кочевники Монголии: Культура. Традиции. Символика. М., 2002.

17 Викторова JI.JI. Монголы. Происхождение народа и истоки культуры. М., 1980.

Научная новизна работы заключается в следующем:

1. Впервые на единой методологической основе прослежена история взаимодействия кочевых обществ и природы на территории Центральной Азии от хунну до уйгуров.

2. Реконструирована картина природопользования различных монгольских и тюркских народов, вскрыты общие закономерности их отношения к окружающей среде.

3. Раскрыты процессы духовной адаптации номадов к ландшафтам, выражающиеся в их сакрализации и деификации.

Практическая значимость работы. Основные результаты диссертации могут быть использованы в разработке стратегии охраны природы в Центральной Азии, а также в учебно-методической работе и дальнейших исследованиях, касающихся истории и культуры кочевых народов этого региона.

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования докладывались на ежегодных Рериховских чтениях ИВ РАН (Москва, 1999;2007) — Научной конференции «История взаимодействия природы и общества» (Москва, 2002) — Международной конференции «Заповедное дело в общественном сознании: этические и культовые аспекты» (Киев, Украина, 2002) — IV научной конференции «От истории природы к истории общества» (Москва, 2003) — XIV международной научной конференции «Человек и природа» (Судак, Автономная Республика Крым, 2004) — Международной конференции «Экосистемы Монголии и приграничных территорий соседних стран» (Улан-Батор, Монголия, 2005) — IV международной конференции «Иерархия и власть в истории цивилизаций» (Москва, 2006) — Международной научной конференции «Востоковедение и африканистика в университетах Санкт-Петербурга, России, Европы. Актуальные проблемы и перспективы» (Санкт-Петербург, 2006) — Международной конференции «Буддийская культура: история, источниковедение, языкознание и искусство» (Санкт-Петербург, 2006);

Второй международной конференции «Прошлое и настоящее монгольских народов» (Улан-Батор, Монголия, 2007) — Десятой рабочей встрече по сети восточно-азиатских биосферных заповедников под эгидой ЮНЕСКО «Охрана сакральных природных объектов: Важность сохранения биоразнообразия» (Тэрэлж, Монголия, 2007) — Международной научной конференции «Мир Центральной Азии» (Улан-Удэ, 2007) — Всероссийской научно-практической конференции с международным участием, посвященной 75-летию БГУ «Современные проблемы этноэкологии и традиционного природопользования» (Улан-Удэ, 2007) — Международной конференции «Кочевое общество и кросс-культурный диалог» (Улан-БаторХустайн Нуруу, Монголия, 2008).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, подразделяющихся на тематические разделы, заключения, списка использованной литературы и приложения, в котором обсуждается принципиально важное для темы исследования понятие «Центральная Азия».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Центрально-азиатские степи были домом для кочевых народов, сменявших друг друга на протяжении веков. Все рассмотренные народы вели хозяйство в рамках хозяйственно-культурного типа кочевых скотоводов степей. Для каждого из них основой благосостояния был скот. Отточенная веками технология выпаса позволяла оберегать пастбища и водные источники от переэксплуатации, экономика кочевых обществ не наносила природе серьезных ран, поэтому вплоть до наших дней в Центральной Азии сохранились фрагменты ландшафтов в почти неизмененном виде. Однако этот «экологичный» образ жизни сильно зависел от погодных условий.

На втором месте по роли в жизнеобеспечении кочевников практически всегда стояла охота, а для бедных скотовладельцев она могла выходить и на первый план. Важнейшей отличительной чертой центрально-азиатских охот были широкомасштабные облавы, проводившиеся под началом верховных правителей и игравшие роль военных маневров.

По-видимому, в Центральной Азии не было кочевых народов, чье хозяйство не включало бы земледелие. Природно-климатические условия не благоприятствовали его развитию, но локальные очаги могли существовать. Распашка — довольно сильное воздействие на природу, однако, в масштабах Центральной Азии этот риск оказался минимальным. Основными поставщиками зерна для номадов являлись Китай и Западный край.

Еще более глубокое преобразование ландшафтов вызывает градостроительство. Урбанизация радикально изменяет природную среду. Города не случайно называют «паразитами биосферы»: они поглощают колоссальное количество ресурсов. Но именно по этой причине города редко возникали в бедных ресурсами степях, были малолюдными и недолговечными. Различные побочные пользования (собирательство, рыболовство и т. п.) занимали скромное место в кочевой экономике и почти не оставили следов в природе Центральной Азии.

На примере Центральной Азии подтверждается и конкретизируется существование двух категорий экофильности, или «экологичности» традиционной культуры — адаптивной и этической. Первая, чаще всего не осознаваемая самими ее носителями, нацелена на выживание своего рода, и окружающая среда сберегается постольку, поскольку в центре ее находится человеческий род. Вне родовых интересов природа не имеет какой-либо ценности. Вторая переживается вполне осознанно и не связана с идеей собственного благополучия индивида или рода. Природа в этом случае выступает как самоценность. В рассматриваемом историко-культурном регионе мы можем наблюдать сочетание обоих типов экофильности, но с историческим преобладанием первой. Однако экофильность не следует абсолютизировать. Один и тот же народ и даже конкретный индивид могли вести себя в природе очень различно в зависимости от того, кому она принадлежала. Для культуры народов Центральной Азии, по крайней мере, с эпохи хунну прослеживается четкое различие между понятиями «своей» земли и земли «чужой», соответственно чему отношение к природе неодинаково: в первом случае она наделяется сакральностью, во втором — лишается всех прав.

Если пытаться условно ранжировать культуры по степени их экофильности (ибо безусловных критериев и параметров до сих пор никем не предложено), то традиционная кочевая культура народов Центральной Азии может считаться достаточно высоко экофильной. По этому показателю она превосходит цивилизацию Запада и некоторые цивилизации Востока, например китайскую. В то же время, имеющиеся материалы по этнической экологии монгольских и тюркских народов не позволяют строить предположений о большей или меньшей экофильности либо экофобности тех или других. Языковая принадлежность, этнические стереотипы поведения и другие характеристики не оказывали на характер природопользования и отношения к окружающей среде существенного влияния. По-видимому, одна и та же природная среда не только вызывала к жизни одинаковые приспособительные реакции различных этносов, но и поддерживала в сознании степняков аналогичную картину мира с определенной субординацией человека и природы. Некоторое разнообразие вносили иноземные религии, по они, как правило, не подрывали ни устоев жизнеобеспечения, ни традиционного мировоззрения. Новые божества и новые идеи встраивались в существующую систему представлений, а центрально-азиатская природа иногда получала дополнительных сверхъестественных покровителей.

Откуда же тогда проистекали те различия в образе жизни, которые мы наблюдаем при сравнении кочевых народов? Природная среда изменялась сравнительно мало, но народы иногда заметно различались по своим адаптивным стратегиям и способам жизнеобеспечения. Несмотря на то, что в основе существования практически всех этносов Центральной Азии лежало кочевое скотоводство, в разные эпохи большое значение могли приобретать другие источники материальных благ: земледелие, торговля и др. Если империи хунну, жуаньжуаней или древних тюрков можно считать типичными кочевыми государствами, то одно из сяньбийских племен — тоба смогло основать прочное оседлое государство на севере Китаяу уйгуры довольно активно занимались градостроительством, торговлей и земледелием, а позже монголы при Чингис-хане и его преемниках создали огромную империю, включавшую разные природные зоны с разноплеменным населением, ведшим самое разнообразное хозяйство.

Попытки найти объяснение миграций или смены хозяйственно-культурного типа в изменениях климата, на наш взгляд, недостаточно результативны. Известно, что миграция кочевников в северные провинции Поднебесной была вызвана другими причинами и началась задолго до засухи в степях, предполагаемой J1.H. Гумилевым для III в. Еще менее реально объяснять действием природных факторов усиление Уйгурской державы, с ее расцветом земледелия и урбанизации (разумеется, в центрально-азиатских масштабах, несравнимых с оседлым миром). Эти дары оседлой цивилизации были преподнесены уйгурам влиятельной согдийской диаспорой. Наконец, формирование имперской идеологии монголов при Чингис-хане и распространение монгольской власти на гигантские пространства невозможно понять в рамках климатических колебаний или каких-то других изменений природной среды.

Ни в коей мере не умаляя роль природно-климатического фактора, мы полагаем, что причина этих различий заключалась в социально-политической эволюции кочевых обществ, причем не самих по себе, а в тесной связи с оседлым миром, в первую очередь, с Китаем. Природа задавала определенные, достаточно жесткие рамки, в которых могли существовать и развиваться племена, но отклонения от некоей усредненной модели экономики типичного кочевого общества могут объясняться скорее социальными, чем природными причинами. Природа могла ослабить кочевое государство и сделать его жертвой соседей или заставить на время изменить внешнюю политику, но она не позволяла скотоводам в массовом порядке превращаться в земледельцев или торговцев и не понуждала их к этому.

Особенности центрально-азиатской культуры, проявляющиеся в пассивном отношении к окружающей среде, системе запретов на внесение в нее каких-либо изменений, обуславливаются, по крайней мере, тремя факторами. Во-первых, уровень технической оснащенности в течение многих веков оставался здесь на сравнительно низком уровне. Во-вторых, малочисленность и дисперсность населения препятствовала созданию критических нагрузок на ландшафты. Наконец, в-третьих, ранимая природа Центральной Азии, способная быстро и подчас необратимо деградировать, не позволяла себя эксплуатировать без риска, вследствие чего системы жизнеобеспечения номадов были отрегулированы таким образом, чтобы избежать подрыва своей ресурсной базы. Отсюда и рождаются правила и запреты, со временем приобретающие авторитет незыблемых традиций, которые получили наименование «экологических».

С другой стороны, чисто «созерцательный» подход к окружающей среде тоже не имел места. Отношение к • природе было достаточно прагматическим и диктовалось, в первую очередь, необходимостью выживания. Определенный заряд сострадания ко всему сущему привнес буддизм, но в рассматриваемую эпоху он не являлся в кочевых обществах доминирующим вероучением. Многочисленные материалы свидетельствуют против современных попыток идеализации взаимоотношений человека и природы в Центральной Азии.

Помимо материальной адаптации народов Центральной Азии к среде обитания, происходила их духовная адаптация, выражавшаяся в выработке верований и представлений, которые способствовали более гармоничному сосуществованию людей и природы. Пространство воспринималось номадами как семантически неоднородное: оно имело сакральный центр и профанную периферию, причем чужие земли вообще стояли вне этой простейшей классификации, но четко вписывались в универсальный код «свой — чужой». Наделявшаяся всевозможными позитивными свойствами земля родных кочевий противопоставлялась территориям, занятым враждебными племенами, поэтому отношение к природе чужих земель было экофобным, а к природе своих — преимущественно экофильным. Аналогично осмысливали ойкумену и другие народы. Например, для средневековых европейцев «Культурным, благоустроенным миром, на который распространяется божье благословение, был лишь мир, украшенный христианской верою и подчиненный церкви. За его пределами пространство утрачивало свои позитивные качества, там начинались леса и пустоши варваров, на которые не распространялись божий мир и человеческие установления. Такое членение по религиозному признаку определяло поведение крестоносцев в пределах неверных: методы, недозволенные в христианских землях, были допустимы в походе против язычников"435.

435 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 87.

Сакральность «своей» земли обусловливается различными факторами. Прежде всего, любой род или племя помещает себя в семантический центр мира, в место, где благотворная сила Неба проявляется максимально. Следовательно, это место идеально для жизни. Затем, оно населено духами предков, неусыпно наблюдающими за всем, что происходит на родовой земле, и помогающими своим потомкам. Обычно эти духи в определенные дни спускаются с неба на вершину родовой горы. Далее, другие духи, имеющие природное происхождение, при условии их почитания наделяют людей здоровьем, богатством, крепким потомством, умножают стада, дарят охотничью-добычу. Места их обитания становятся сакральными. Наконец, для Центральной Азии, как и для Восточной, актуальной была идеологема тесного переплетения понятий о верховной власти и природной гармонии. Верховный правитель кочевого социума воплощал «мировую ось» и, служил передатчиком на подвластные ему земли благотворной силы Неба. Расширяя границы государства, он тем самым раздвигал рубежи упорядоченного пространства, где благоденствуют дикая природа и люди со своими стадами. Природные катаклизмы могли расцениваться как знак неугодности правителя Небу и послужить поводом к его замене другим претендентом, в, котором угадывался особый небесный дар — харизма.

Природа была не только пассивным объектом почитания или эксплуатации. Согласно представлениям номадов, она являлась обладающей разумом силой. Злоупотребления по отношению к ее богатствам, нарушение неписаных правил природопользования и поведения и другие противоречащие традициям действия не оставались безнаказанными. Нарушения «глобального» масштаба карались Вечным Небом, малозначительные — неисчислимыми духами-«хозяевами».

Могло ли быть иначе? По-видимому, нет. Ранимость природы Центральной Азии не оставляла выбора. Либо бережное отношение к растительному и животному миру, изъятие из природы только самого необходимого, либо быстрое истощение ресурсов, голод и необходимость миграции на другие земли, где местные племена и роды едва ли согласились бы принять непрошеных гостей. Отступление от вырабатывавшихся веками природосберегающих традиций в экстремальных условиях существования неотвратимо ведет народы к гибели. Поэтому чем более суровы природно-климатические условия и, соответственно, менее устойчивы экосистемы, тем строже правила и запреты, регламентирующие природопользование, тем более грозными представлялись людям духи-«хозяева» и тем дольше сохранялась вера в них.