Стратегии речевого поведения в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского

1. Традиции изучения художественной речи Достоевского.

В последнее время наметился явный интерес к изучению языковой личности Ф. М. Достоевского. Растущее внимание лингвистов к автору «Братьев Карамазовых» вполне закономерно: Достоевский — одна из ключевых фигур в истории русской классической словесности XIX века и русской культуры вообще. Однако в гигантской по объему научной литературе о Достоевском удельный вес собственно лингвистических исследований до сих пор еще очень мал. Автор пяти великих романов, знаменитой Пушкинской речи 1880 года, создатель «Дневника писателя» ныне заслуженно становится интенсивно изучаемым.

Остались в далеком прошлом истории науки указания на то, что язык и стиль Достоевского не представляют интереса для филологических исследований, что писатель не обладает собственной стилевой манерой1 и т. д. Несмотря на довольно скромное внимание лингвистов к фигуре автора «Преступления и наказания», в отечественной филологии все же сложилась некоторая традиция: ряд работ из этой области принадлежат к выдающимся явлениям филологической мысли. Это прежде всего обширный цикл работ В. В. Виноградова, посвященных исследованию художественного мышления и стиля Достоевского2, имевших первостепенное значение для становления общей теории литературных стилей, содержащих ряд ценных положений эвристического характера, заложивших основы.

1 Об истории изучения языка Достоевского в отечественной филологии 20−70-х годов XX в., а также подробный обзор литературы см. в [Иванчикова 1979, 7 — 25].

2 См. Библиография С. 2−5 — см. также [Иванчикова 1996, 7−13] (обобщение наблюдений В. В. Виноградова над языком и стилем Достоевского). стилистики текста как самостоятельной дисциплины в лингвистике. То же можно сказать о работах Вяч.Иванова. Ю. Н. Тынянова, А. А. Потебни, Г. О. Винокура. Особое место как в науке о Достоевском, так и в отечественной и — шире — мировой филологии занимают «Проблемы поэтики Достоевского» М. М. Бахтина. О тех революционных переменах, которые произвели в науке о Достоевском главные идеи Бахтина, достаточным свидетельством может служить название монографии «Достоевский после Бахтина» [Jones 1989].

Нельзя не отметить также труды И. Ф. Анненкова, Л. П. Гроссмана, А. Л. Слонимского, В. Н. Топорова, Д. С. Лихачева, Л. М. Розенблюм, С. Г. Бочарова.

В 90-е годы начался новый этап в истории изучения художественной речи Достоевского. Началом этого этапа можно считать констатацию того факта, что «язык Достоевского, как это ни парадоксально, остается все еще явлением неизученным» [Караулов 1992, 3]. В связи с этим в Институте русского языка РАН ведется работа по всестороннему лексикографическому описанию языка Достоевскогосозданию целой серии словарей, в которых отразятся самые разные аспекты языковой личности Достоевского. Существенным моментом в данной ситуации является то обстоятельство, что в работу включилось новое поколение ученых (многие из них занимают ведущее положение в различных отраслях лингвистики: экспериментальной лексикографии и когнитивной семантике, моделированию искусственного интеллекта и интертекстуальном анализе и т. д. и т. п.). Широта научных интересов участников проекта «Словарь языка Достоевского», новизна многих методов, ряд положений эвристического характера — все это позволяет говорить сегодня о принципиально новом содержании исследовательской работы в рамках обширной программы изучения языка Достоевского, Конкретные задачи изучения языка и стиля Достоевского формулируются в [Караулов 1996, 3−4] следующим образом: «Хотелось бы, чтобы <.> появлялись работы, посвященные идиолекту и идиостилю писателя, их изменениям на протяжении его жизни, их взаимодействиям с идиолектами и идиостилями других мастеров русской литературы — не только современников, но и потомков. Предметом изучения должны стать не только средства, но и приемы выразительности, к которым питал слабость автор „Бедных людей“ и „Братьев Карамазовых“, создатель „Дневника писателя“ и просто русский человек середины девятнадцатого века, каким Достоевский предстает в письмах к другим людям, близким и далеким, к ровесникам или представителям иных поколений, к людям как одинакового с ним, так и более низкого общественного положения. Короче говоря, мы надеемся, что <.> появятся очерки о самых разных ипостасях языковой личности Достоевского. Для нас равно важны исследования, посвященные лексическим и грамматическим аспектам его дискурса, проекты словарных предприятий и опыты описания отдельных слов или номинатем. Мы заинтересованы в аналитических обзорах исследований, осуществленных в России и за ее пределами, отдельными учеными и коллективами единомышленников, в самое последнее время и на протяжении всех полутораста лет изучения того, что такое Достоевский как человек, как публицист и как художник слова. На наш взгляд, не менее актуальна информация об эффективных дескриптивных и аналитических средствах квалификации его идиолекта и языковой среды, в которой он существует и изменяется как субъект рефлексии и диалога культур — национальной и мировой».

Таким образом, в широком поле означенных приоритетов открываются дальнейшие перспективы в постижении различных сторон творческой деятельности великого писателя.

2. Объект исследования.

В диссертации ставится задача комплексного исследования публицистической речи Достоевского. Поэтому в качестве объекта исследования берется корпус текстов, составивших т.н. «Дневник писателя». Задача тем более актуальная, что собственно публицистические тексты Достоевского до сих пор не изучались в лингвистике текста как самостоятельное, самобытное языковое явление: традиционно в научной литературе публицистика Достоевского рассматривается или как часть всего художественного наследия Достоевского и «включается» в общий контекст при рассмотрении стилевых закономерностей, действующих в дискурсе Достоевскоголибо вовсе исключается из поля зрения языковедов как явление периферийное, не ярко выраженное (в эстетическом плане) в отношении к «большой прозе».

Дневник писателя", однако, обладает неким особым художественным статусом и заслуживает отдельного рассмотрения по нескольким причинам. «Дневник писателя» по совокупному объему не уступает крупнейшим романам Ф. М. Достоевского. По своему литературному типу он не имеет аналогов в истории русской и мировой журналистики. Двух этих указаний было бы достаточно, чтобы выяснить значение «Дневника».

3. Характеристика источников и литературы.

Под именем «Дневника писателя» известны следующие произведения Достоевского: 1. Заметки, публиковавшиеся в качестве отдельной рубрики в журнале «Гражданин» (1873 г.) — 2. Самостоятельное ежемесячное издание 1876−1877 гг.- 3. Единственный выпуск (август) за.

1880 г. (Речь о Пушкине) —^{Возобновленное} периодическое издание.

1881 г. (успел выйти только январский номер, поступивший в продажу в день похорон Достоевского).

В 1876 г. вышло одиннадцать выпусков «Дневника» (один двойной) — в 1877 г. — десять (два двойных). Объем номера колебался от 25 до 33 стр. (сдвоенные номера — 47 стр.) Текст печатался в две колонки и подразделялся, как правило, на две большие главы, каждая из которых состояла из нескольких малых главок, имевших собственных названия.

Единственным автором, редактором и издателем «Дневника» являлся Ф. М. Достоевский. «Дневник» обычно выходил в последний день каждого месяца (иногда — с небольшими опозданиями). В конце года ежемесячные выпуски сброшюровывались и продавались как отдельная з книга .

После смерти писателя «Дневник» входил во все дореволюционные собрания сочинений. В советское время «Дневник писателя» был включен в Полное собрание художественных произведений Достоевского в 13-ти т. (М.-Л., 1926 — 1930) под ред. Б. Томашевского и К.Халабаева. После этого «Дневник писателя» не переиздавался практически полвека. Первое научное издание «Дневника писателя» с подробным историко-литературным комментарием.

3 Интересно в этом смысле проследить эволюцию категории авторства в «Дневнике писателя»: начинался «Дневник» как отдельная рубрика в журнале «Гражданин» В. П. Мещерскогов дальнейшем «Дневник» выходит как самостоятельное периодическое издание, причем текст начинался сразу после заголовка, подпись автора стояла в конце каждого выпускапоследние же выпуски «Дневника» даже по внешним признакам все более напоминают книгу, художественное произведениеДостоевский выносит собственное имя на обложку, как если бы это был роман- «Дневник писателя» на обложке значится как название произведения. Таким образом, можно сказать, что в художественно-публицистическом жанре «Дневника» постепенно начинает преобладать его второй — художественный — компонент, «Дневник писателя» тяготеет к «дневниковой прозе». осуществлено в составе Полного (академического) собрания сочинений Ф. М. Достоевского и на сегодняшний день является наиболее полным и авторитетным научным источником.

Важным источником в изучении «Дневника» являются Записные тетради Достоевского, которые содержат значительное количество подготовительных материалов к «Дневнику» и, кроме того, предоставляют ценные сведения о механизмах творческой работы Достоевского над текстом «Дневника»: варианты литературной правки, поиски нужного слова, адекватной формы выражения и т. д.

Особую группу источников составляют письма самого Достоевского периода издания «Дневника», а также мемуарные свидетельства современников (воспоминания жены писателя.

A.Г.Достоевскойметранпажа М. А. Александрова — человека, близко наблюдавшего всю издательскую «биографию» «Дневника" — воспоминания Вс. Соловьева, Н. Н. Страхова, В. П. Мещерского и др.).

Любопытны материалы русской периодической печати того времени, содержащие отклики различного характера на материалы «Дневника», а также читательская почта, адресованная Ф. М. Достоевскому — издателю и журналисту.

Среди фундаментальных исследований, посвященных «Дневнику писателя», следует прежде всего назвать работы А. С. Долинина,.

B.А.Сидорова, В. А. Туниманова, И. Л. Волгина, Г. К. Щенникова. Важно иметь в виду также статьи Т. В. Захаровой, Р. Н. Поддубной, П. Е. Фокина, Н. Ф. Будановой и др.

4. Постановка проблемы. Цели и задачи работы.

4.1. Мы исходим из того, что «Дневник писателя» представляет собой некую особую текстовую реальность, самостоятельный тип текста, неизоморфный другим произведениям Достоевского. «Дневник» обладает собственной жанровой спецификой, сложившейся под влиянием факторов биографического, творческого, эволюционно-эстетического, прагматического (авторские интенции, цели и задачи издания, адресация текста) характера. И, как бы мы ни старались с той или иной степенью достоверности определить, что преобладает в «Дневнике писателя» — художественное или публицистическое, мемуарное или пропагандистское начало, очевидно одно: «Дневник писателя» несопоставим ни с одним другим произведением автора «Бесов», к нему неприменимы критерии, приложимые к романистике. Данный художественно-публицистический феномен требует отдельного рассмотрения.

Естественно при этом предположить, что совокупность текстов, составивших целое «Дневника писателя», получило речевое воплощение, специфику и уникальность которого можно выявить. Несмотря на то очевидное обстоятельство, что «Дневник» написан тем же автором, что и «Записки из подполья» и «Идиот», в публицистике явлены иные ипостаси языковой личности Достоевского, нежели в прозе.

В работах, посвященных «Дневнику писателя», до сих пор не уделялось специального внимания проблемам речевой организации целого текста и его фрагментов, стилистическим особенностям публицистики Достоевского, риторическим приемам автора и т. д. Преимущественный интерес исследователей, как уже было замечено выше, был сосредоточен на выяснении обстоятельств историко-литературной «биографии» издания, жанрово-типологической характеристике моножурнала Достоевского, идеологическому комплексу «Дневника», эволюции русского журнализма XIX века.

Что касается собственно лингвистических работ, посвященных языку и стилю Достоевского, специальных исследований «Дневника писателя» практически не существует. Можно назвать лишь работу [Виноградов 1930], посвященную разбору дела Кроненберга в «Дневнике писателя» за 1876 г4.

4.2. Хотя «Дневник писателя» целиком пребывает в сфере авторской речи, сама эта речь не является «монологичной», а представляет собой сложную, многоуровневую систему соотносящихся между собой вербальных моделей. Вариативность последних в рамках единой системы определяется стратегиями речевого поведения («поведения» автора в тексте). В связи с этим нас интересует лингвистический анализ дискурса «Дневника», а именно: определить, как представлена в тексте языковая личность Достоевского — в разных ее ипостасях. Это не «образ автора» в его традиционном понимании (в смысле В. Виноградова или М. Бахтина)5. И тем более — не выяснение авторских «точек зрения» и не анализ риторических форм в «Дневнике».

4 И хотя, как замечено в [Иванчикова 1996, 7], Достоевский был, вместе с Пушкиным и Гоголем, «любимым героем» В. В. Виноградова (см. об этом также [Лихачев 1971, 229]), постоянно привлекавшим к себе его внимание (первая работа В. В. Виноградова о Достоевском датирована 1922 г., последняя — 1969 г.), большинство его работ посвящены общим проблемам стиля Достоевского на фоне историко-литературной ситуации, современной Достоевскому, а также разработке проблем текстологии и атрибуции текстов.

5 Ср. в [Караулов 1986, 49−50]: «К необходимости изучения языковой личности как целостного феномена, как фактора, интегрирующего разрозненные, далеко расходящиеся интересы и результаты исследовательской практики, вводящего их в русло единой лингвистической парадигмы, приходят специалисты самых разных областей <.>. При этом традиционное изучение одного частного аспекта семантики — номинации выводится из привычных рамок знаковой игры, манипулирования одной или многими сторонами знака в соотношении со свойствами отражаемой действительности и включается в многофакторный процесс языкового функционирования самого «изобретателя имен», т. е. человека, личности. В сфере стилистики это движение [в сторону изучения языковой личности. — О.В.] шло наиболее интенсивно от анализа языка писателя, итоги которого под влиянием господствующего в парадигме «образа языка» резюмировались всегда лишь некоторым перечнем, гербарием (в лучшем случае систематизированным) разъятых.

В диссертации ставится задача применить к «Дневнику писателя» методику анализа целостного дискурса: осознать макротекст «Дневника» как единую структуру, выделить ее уровни, проанализировать структурные элементы этого дискурса. В ходе исследования предстоит вычленить стратегически важные дискурсные элементы, оформляющие текстовые фрагменты «Дневника» (статьи, очерки, главы, отдельные выпуски «Дневника») в единое целое, «работающее» «мыслящее устройство"6.

Задача нашего анализа — не формально-содержательное «расслоение» текста на составляющие его элементы — семы: мы имеем дело с лингвистической выраженностью этого содержательного единства, с языком в действии1 — языком, получающим в тексте свое инобытие.

Обнаружению и анализу подлежат языковые стратегии автора, характерные для данного дискурса, встречающиеся в том или ином «слое» (уровне) дискурса и важные в коммуникативном отношении. 5. Актуальность и новизна поставленных задач обусловлены несколькими обстоятельствами: 5.1. Неизученность публицистической речи Достоевского вообще и стратегий его речевого поведения в «Дневнике писателя» в частности. Изучение стратегий речевого поведения, представленных в текстах Достоевского-журналиста, позволяет по-новому взглянуть на специфику явлений, — к целостному, хотя и оставшемуся загадочным, не доведенным до уровня верифицируемости, образу автора в художественном произведении. Но несмотря на всю загадочность и неоснащенность лингвистической технологией, этот объект вполне однозначно может быть идентифицирован как языковая личность. <.> Мы, в свою очередь, хотим придать [этому понятию] парадигмальный статус".

6 Одна из функций текста, следуя [Лотман 19 926,151 — 155].

7 Определение М.А. К. Холлидея: «Текст» — это язык в действии" [Холлидей 1978, 142]. Ср. в связи с этим слова Т. М. Николаевой: «Одной из наиболее удачных квалификаций лингвистики текста было определение ее как науки, изучающей „язык в действии“ (language in use)» [Николаева 1978,9]. его публицистической деятельности, не имеющей аналогов в истории русской журналистики, раскрыть новые ипостаси языковой личности автора «Записок из подполья».

5.2. Необходимость создания в рамках лингвистической науки особой дисциплины — теории целого текста. Несмотря на то, что необходимость эта в лингвистике осознана и в настоящее время существует множество моделей описания текста, все еще крайне мало примеров анализа конкретных текстов.

5.3. Изучение стратегий речевого поведения актуально еще в одномчрезвычайно важном — отношении. Указанный аспект анализа «языка в действии» способен продвинуть нас в направлении более глубокого изучения стратегий порождения и понимания текста. Формальные модели последних более активно изучаются в теории и моделировании искусственного интеллекта и компьютерной лингвистике, и менее успешно — в лингвистике текста.

5.4. Специфическая функция публицистической речи — воздействие на адресата сообщения (включающая, в свою очередь, коррекцию или о внедрение в общественное сознание базовых ценностных установлений, а также на эстетическое сознание адресата речи9) актуализирует необходимость исследований, направленных на изучение языковых механизмов этой функции.

8 О специфике публицистических текстов, функциях публицистики см. [Прохоров 1993].

9 Ср.: «К сожалению, эстетику слова часто видят просто в усилении когнитивных функций механизмов речи. И тогда говорят о поэтическом образе мира, о поэтической гносеологии, о гносеологической мощности художественного языка. Это верно, на наш взгляд, при условии, что эффект усиления интеллектуальных возможностей языковой личности-адресата произведений словесного искусствапризнается эффектом вторичным, тогда как основным остается воздействие на эстетическое сознание читателя» [Караулов 1996, 5].

В этом смысле лингвистическое описание стратегий речевого поведения представляется весьма перспективным, будучи помещенным в более широкий научный контекст. Мы имеем в виду исследование вербальных механизмов манипулирования массовым сознанием, столь активно реализуемых в текстах современных СМИ. Задача тем более актуальная, что эти механизмы действуют не только на уровне политической агитации или в рекламном дискурсе, но наличествуют — в явном или скрытом плане содержания — в гораздо более широком репертуаре текстов10.

Подобные эвристические ориентиры способны в будущем привести нас в то плодотворное научное «пограничье», где станет возможным сопряжение в едином аналитическом поле двух, казалось бы, «несводимых» исследовательских задач, а именно: совокупный анализ языка СМИ и — одновременно — определяющих его ментальных механизмов. Полиструктурность текстов (типологически и стилистически неоднородных), продуцируемых Mass media, заставляет в перспективе поставить вопрос о выработке методик, позволяющих описать и научно осмыслить многообразие существующих «вербальных моделей» во взаимодействии с их социально-психологическими и когнитивными «прототипами». Т. е. имеется в виду конструирование такого объекта исследования, которое учитывало бы нерелевантность противопоставления лингвистического и экстралингвистического знания. Т.А. ван Дейк, обозначая актуальные задачи дискурсного анализа, сказал: «Ясно, что пока мы лишь приступили к разработке сложной междисциплинарной области, лежащей на границе между.

10 См., например, [Дейк 19 896], [Дейк 1989 в]. языком, деятельностью, значением, сознанием и социальными структурами" [Дейк ван 1989, 41]11.

Задачи настоящей диссертации гораздо более скромные. Однако хочется надеяться, что, не являясь выходом в означенные в [Дейк 1989], [Караулов 1989] и т. д. перспективы, работа способна в какой-то мере сделать очертания этих перспектив более осязаемыми. 6. Практическая значимость работы следует из вышесказанного и связана прежде всего с методологическими разработками. Автор диссертации предлагает конкретную методику анализа публицистического текста. Последняя основана главным образом на «интерференции» различных исследовательских методов, используемых в лингвистике текста, неориторике, когнитивной семантике и когнитивной теории текста, теории создания искусственного интеллекта, компьютерной лингвистике и т. д.

Применительно к публицистическому тексту (с учетом специфики публицистического текста как особой разновидности текста) подобный лингвистический анализ практикуется впервые и может служить основой для дальнейших исследований в области изучения типологии публицистических текстов. Кроме того, материалы диссертации могут быть использованы в практических целях для обучения будущих филологов — литературоведов и лингвистов, журналистов методике анализа целого текста.

11 Ср. также в [Караулов 1989, 11] о методике Т.А. ван Дейка: «Такая тесная взаимосвязь языка, когнитивной науки и социального познания свидетельствует не только о больших эвристических возможностях когнитивного подхода. Она говорит прежде всего о том, что существенные результаты в современных исследованиях языка вряд ли могут быть получены путем изучения чисто языковых явлений. Только.

7. Структура работы.

Первая — сугубо теоретического характера — глава посвящена краткому описанию существующего положения дел в такой формирующейся области языкознания, как теория целого текстаопределяются эвристические предпосылки данного исследованиярассматриваются преимущества и возможная критика избранного теоретического пути.

Для автора представляется чрезвычайно важным отвести отдельную главу рассуждениям общетеоретического плана. Тем более что лингвостилистический подход, вполне традиционно используемый при анализе подобного рода объекта, не является в данной работе преимущественным.

Вторая и третья главы — аналитические. Структура их такова.

Во второй главе анализируется структура субъектной сферы текста, определяется, как реализована в тексте диалогизация внутреннего мира автора.

Субъект оценки — автор — лицо нетривиальное с точки зрения структуры его внутреннего мира. Возникает проблема «точки зрения»: в случае Достоевского часто имеет место имитация внутренней речи, намеренное нарушение тех или иных законов логико-семантического развертывания текста. Присутствие фигуры Парадоксалиста как внутреннего оппонента авторского сознания создает особую ситуацию выбора аксиологических средств в формировании общего семантического вывода.

Диалогизация, «расслоение» авторского голоса в плане высказывания оценочных суждений демонстрирует тщательно и детально исследуя социальный контекст функционирования языка, мы можем надеяться узнать о нем что-то действительно новое". речевоздействующий потенциал оценки и ее центральное место в процессах принятия решений (то есть непосредственной читательской реакции на оценочный характер текста).

Третья глава посвящена рассмотрению способов отчуждения речи «другого», перенесенной в контекст принадлежащего говорящему (автору) высказывания. Здесь внимание следует уделить оценочным показателям передачи чужой речи в акте оценочной аргументации. Стратегический характер включения «чужого» слова в состав авторской речи связан, как правило, с дискредитацией чужого мнения.

В заключении формулируются основные выводы диссертации, а также высказывается ряд положений, подлежащих дальнейшей научной разработке.

8. Методы исследования.

8.1. Исследование предпринимается в рамках системно-функционального подхода к анализу целого текста. Как уже было сказано, предлагаемая методика анализа текста носит комплексный характер и является результатом «сложения» ряда методов, применяемых в лингвистике текста, теории речевых актов, дискурсном анализе, когнитивной семантике и когнитивной теории текста, компьютерной лингвистике, моделировании искусственного интеллекта и т. д.

Базовой основой для конструирования методики явился дискурсный анализ текста. Поскольку дискурсный анализ текста в настоящее время нашел широкое распространение в целом ряде гуманитарных дисциплин (да и само понятие дискурса трактуется по-разному), следует обозначить границы понимания термина и направление нашего анализа.

8.1.1.Современное толкование термина дискурс существенно отличается от некогда предложенного Пражским лингвистическим кружком.

Дискурс — многозначный термин лингвистики текста, — читаем в [Николаева 1978, 467], — употребляемый рядом авторов в значениях, почти омонимичных. Важнейшие из них: 1) связный текст- 2) устно-разговорная форма текста- 3) диалог- 4) группа высказываний, связанных между собой по смыслу- 5) речевое произведение как данностьписьменная или устная".

Термин дискурс (discourse — англ.) использовался в мировой лингвистике 70-х гг. «в значении, близком к тому, в каком в русской лингвистике бытовал термин „функциональный стиль“ (речи или языка)». В ряде лингвистических школ под дискурсом разумелись именно тексты в их текстовой данности и в их особенностях". [Степанов 19 956, 36].

В [Демьянков 1982, 7] предлагается следующее толкование понятия: «Discourse — дискурс, произвольный фрагмент текста, состоящий более чем из одного предложения или независимой части предложения. Часто, не всегда, концентрируется вокруг некоторого опорного концептасоздает общий контекст, описывающий действующие лица, объекты, обстоятельства, времена, поступки и т. п., определяясь не столько последовательностью предложений, сколько тем общим для создающего дискурс и его интерпретатора миром, который „строится“ по ходу развертывания дискурса, — это точка зрения, „этнография речи“, ср. гештальтистский подход к дискурсу. Исходная структура для дискурса имеет вид последовательности элементарных пропозиций, связанных между собой логическими отношениями конъюнкции, дизъюнкции и т. п. Элементы дискурса: излагаемые события, их участники, перформативная информация и „не-события“, т. е. а) обстоятельства, сопровождающие событияб) фон, поясняющий событияв) оценка участников событияг) информация, соотносящая дискурс с событиями».

Теория дискурса как прагматизированной формы текста берет свое начало в концепции Э. Бенвениста, — читаем в [Арутюнова 1985, 23],.

— разграничившего план повествования (recit) и план дискурса — языка,.

12 присваиваемого говорящим человеком". Со своей стороны, Н. Д. Арутюнова подчеркивает, что «дискурс отражает субъективную психологию человека и, следовательно, в отличие от теоретического рассуждения, он не может быть отчужден от говорящего» [Арутюнова 1985, 22].

Дискурс — сложное коммуникативное явление, предполагающее в своей структуре разветвленную систему различным образом организованных знаний и их текстовых воплощенийэто один из «возможных миров», уникальным образом отражающих внутренний мир автора.

8.1.2. Что касается самого дискурсного анализа, то, несмотря на активное применение этой методологии в научной литературе, не существует единого мнения по поводу его конкретного содержания иглавное — процедурного «состава"13.

В нашем случае понимание сущности дискурсного анализа в максимальной степени приближено к методам, разрабатываемым Ван Дейком и его школой и изложенных в работах [Дейк 1988], [Дейк 1989а],.

12 «Речь [discours], — писал Э. Бенвенист, — следует понимать при этом в самом широком смысле, как всякое высказывание, предполагающее говорящего и слушающего и намерение первого определенным образом воздействовать на второго» [Бенвенист 1974, 276].

13 Обзор методик дискурсного анализа см. в [Баранов 1990в], [Демьянков 1995, 280−285], [Дейк 1988,1989а, 19 896], [Филлмор 1988].

Дейк 19 896], [Дейк 1989в], [Дейк 1989г], pijk 1980], [Fillmore 1985] и др14.

Рациональной основой методики Ван Дейка, на наш взгляд, является то обстоятельство, что она представляет собой функционально-и структурно-ориенгированный подход к анализу текста: описание языковых явлений на локальном и глобальном текстовых уровнях.15.

Помимо работ Ван Дейка, представляющих для нас несомненную эвристическую ценность, мы также имеем в виду целый ряд исследований по моделированию дискурса, в которых предлагаются иные принципы описания структуры целого текста. Это прежде всего опыты описания различных «грамматик» дискурса. Последние связаны, как правило, с изучением нарратива: они являют собой варианты моделей дискурса, методологически восходящие к работам русской формальной школы и к французскому структурализму16.

Для нас оказались в высшей степени полезны попытки типологического описания различных текстов (политического,.

Т 7 аргументативного, мифологического, научного и т. д.) .

Известны также риторические модели описания текстовых структур, разрабатываемые в неориторике и стилистике18.

Изучение типологии синтаксических «рисунков» текста тоже может рассматриваться как самостоятельная модель описания дискурса19.

14 О концепции Ван Дейка см. также в [Петрова 1988]- [Баранов 1990в].

15 Ср. в [Дейк 1988, 157]: «Модели понимания и порождения текста — один из семантических аспектов обработки дискурса» .

16 См. [Баранов 1986]- [Барт 1987]- [Бергельсон 1987]- [Бремон 1983]- [Герасимов 1985]- [Динсмор 1996]- [Караулов 1989]- [Лотман 1981]- [Маккьюин 1989]- [Петров 1996].

17 См., например, [Алтунян 1994]- [Баранов 19 906]- [Манин Ю.И.]- [Олкер 1987]- [Паршин 1986]- [Поляк 1996]- [Пропп 1969], Топоров 1995] и др. См., например, [Кохтев 1995]- [Дюбуа 1986]- [Mann 1987] и др.

19 Например, [Солганик 1973].

Следует упомянуть также работы т.н. французской школы анализа дискурса, существующей в рамках интерпретационизма в.

20 широком смысле, и связанной с герменевтической традицией, развиваемой в сочинениях П. Рикера21.

8.2. Поскольку в работе затрагиваются проблемы семантики текста, то вполне естественным выглядит обращение к проблемам прагматики, референции, дейксиса — всему комплексу лексико-грамматических показателей, относящихся к сфере пишущего — т. е. автора текста. Неоценимую теоретико-методологическую помощь по проблемам семантики, прагматики текста, референции, интенсиональности оказали нам работы [Апресян 1974], [Арутюнова 1976], [Арутюнова 1985], [Падучева 1996]- [Шатуновский 1996], [Богуславский 1996], [Мельчук 1995], [Серль 1987] и др.

8.3. Для целей нашего исследования предпочтение отдается структурно-системному, структурно-семантическому и структурно-функциональному методам анализа текста: выбор аналитического материала и способы его лингвистического описания определяется системной, семантической и функциональной значимостью языковых элементов в тексте, понимаемом как коммуникативный процесс прежде всего.

Мы рассматриваем стратегии речевого поведения и их поверхностные текстовые репрезентации как прагматическую категорию текста. Лингвистическая прагматика рассматривает намерения, цели,.

20 «Интерпретационизм, — читаем в [Демьянков 1995, 251], — есть возрождение „аристотелевского“ подхода в методологии науки, произошедшее за последние двадцать лет, когда наука стала рассматриваться скорее как интерпретативное занятие: теория связывается в первую очередь с проблемами значения, коммуникации и перевода» .

21 См. [Квадратура смысла. ]- [Рикер 1995]- [Подорога 1993]. Ср. также возрождающуюся традицию «философствования в языке» как разновидность интерпретационного подхода в [Постовалова 1995]- [Философия языка. 1994]. установки, убеждения и т. д. продуцента речи как центральную семантическую характеристику текста. Учет прагматикой всего того, что многие ученые называют «человеческим фактором» в языке, «language in use"23, представляет для задач данного исследования приоритетную научную ценность.

С прагматической парадигмой связан и выбор метаязыка лингвистического описания. Для описания элементных текстовых структур используются многие термины и категории прагматики и теории речевых актов: пропозиция, пресуппозиция предложения, иллокутивная сила высказывания, коммуникативная перспектива предложения, интенциональность и т. д. В основном же толкования производятся на естественном языке, без использования специальных формальных языков. Там, где это необходимо, привлекаются термины и положения смежных гуманитарных дисциплин: подобные включения оговариваются специально и поясняются.

8.4. В ракурс научного рассмотрения проблем текстообразования вводится такое понятие когнитивной теории текста, как контекст.

22 Ср.: «Коммуникативно-прагматическая волна усиливает потенциал системноструктурных исследований, расширяет возможности этого подхода за счет вторжения в сферу социального и социально-психологического. Недаром все чаще можно услышать призывы изучать «человеческий фактор» в языке, язык в связи с человеческой деятельностью, человека в языке и язык в человеке. Эти призывы поддерживаются общей тенденцией гуманизации человеческого знания, «очеловечивания» науки <."> [Караулов 1986, 42]. См. также в [Звегинцев 1996, 41]: «Основной постулат прагмалингвистики можно свести к утверждению, что лингвистические факторы нельзя изучать in vacuo, как конкретные или абстрактные объекты, существующие сами по себе. Они являются частями общественных ситуаций, создаваемых человеком. Здесь мы опять имеем дело с человеческим фактором, но в его глобальном, хотя и достаточно скромно формулированном виде». Ср. также в [Степанов 1975, 50−51] об «антропоцентрическом принципе» в языке, который «находит в современной лингвистике различные индивидуальные формулировки и оказывается связанным с использованием широкого круга языковых явлений, отраженных в языковом сознании говорящих или же отражающих присутствие говорящего в акте речи и установлении его «координат». 2 См. в [Холлидей 1978]. интерпретации24. Контекст интерпретации учитывает коммуникативную природу речепроизводства: применительно к публицистическому дискурсу это обстоятельство обретает особую важность. В обзоре [Петрова 1988, 123] о контексте интерпретации говорится: «К необходимому условию ведения коммуникации относят следующее: контекст, предполагаемый говорящим, и контекст, используемый адресатом в ходе интерпретации, должны совпадать. И в этом видится залог успешной коммуникации. И наоборот — несовпадение контекста говорящего и контекста адресата закономерно ведет к коммуникативным неудачам».

У Ван Дейка [Дейк 19 896, 142−143] находим следующее объяснение: «Для того чтобы иметь возможность участвовать в коммуникативном событии, мы создаем также модель контекста, отражающую коммуникативную обстановку, место действия, обстоятельства, участников, а также тип речевых или каких-либо других актов, включенных в процесс коммуникации (курсив наш. — O.K.). <.> Можно сказать, что эпизодические репрезентации текстовых структур и значений служат средством создания таких моделей. Другими словами, мы понимаем текст, если мы понимаем ситуацию, о которой идет речь, то есть если у нас есть модель этого текста (или для этого текста)».

Именно контекст интерпретации служит тем естественным ограничителем, который определяет условия когерентности дискурса и, следовательно, диапазон варьирования языковых элементов в рамках той или иной речевой стратегии.

24 Понятие, «параллельное» контексту интерпретации, в когнитивной лингвистике часто называют фреймом. Так, в [Филлмор 1988, 53] находим: «Я отстаиваю концепцию семантики понимания, в основе которой лежит понятие фрейма интерпретации. Я предполагаю, что теория фреймов представляет собой полезный инструмент лексической семантики, грамматической семантики и семантики текста». Подробнее о фреймах, а также схемах, сценариях и др. см. [Филлмор 1988, 54−61].

8.5. В ходе исследования используется также интроспективный25, т. е. гипотетико-дедуктический, метод. Указанный метод, обретший законное место среди других в лингвистической методологии, особенно важную роль играет на первом этапе исследования: в ходе вычленения в макротексте системнои функциональнозначимых элементов дискурса.

8.6. В качестве промежуточного метода, предшествующего формулированию обобщений, выводов относительно принципов структурирования текста, используется традиционный, а таких случаях описательный метод.

8.7. При анализе речевых стратегий (конкретных языковых единиц, представляющих эти стратегии в тексте) применяется, помимо описательного, метод контекстно-семантического толкования.

Методологической особенностью данной работы является то, что в ней не игнорируются, но, напротив, играют важную в эпистемологическом отношении роль достижения смежных наукфилософии, логики, психологии. Из корпуса философских сочинений в диссертации привлекаются как работы, принадлежащие к тому ответвлению, которое принято называть философией языка, так и те труды, которые трактуют общие проблемы человеческого познания, мышления, бытия.

25 Т. е. обращение к сфере собственной языковой компетенции. Ср. [Шатуновский 1996,18], [Вежбицкая 1997], [Фрумкина 1995,99].

Выводы.

За пределами нашего внимания остались те способы опосредования чужого слова, которые представлены в иных текстах «Дневника». Выбор трех полемик Достоевского из всего корпуса публицистики Достоевского мотивирован архетипичностью приемов, широким представительным «составом» последних и различными «наборами» текстовых стратегий, которые в указанных трех полемиках воплощены.

Все возможные способы передачи чужой речи в публицистическом дискурсе Достоевского рассмотреть не представляется возможным (ввиду их чрезвычайно богатой вариативности) и не входит в задачи данной работы. Как уже было сказано в начале главы, наше внимание привлекают тексты «Дневника», где чужая речь находится в коммуникативном фокусе не отдельного высказывания или сверхфразового единства — но целого текста. Это обстоятельство послужило для нас естественным ограничителем в выборе материала для анализа.

Интерес к «чужой речи» в передаче Достоевского обусловлен прежде всего тем, что «чужая речь» в структуре авторского Текста носит не служебный, демонстрационный характер (как, скажем, в научном тексте или, часто, бытовом разговоре), но обретает стратегический смысл и определенным образом организует семантическую структуру аксиологического типа текста.

Эвристическая ценность подхода может быть реализована в анализе целого ряда текстов, составляющих современный рекламный дискурс, PR текстов, Интернет-текстов, Mass Media текстов, постмодернистских литературных и кинематографических текстов, где следы присутствия чужого слова в большинстве случаев выполняют не стилистическую функцию, но когнитивную: культурная информация, кодируемая способами передачи чужой речи, будучи интегрированной в структуру «нового» текстового образования, рождает новую ценностную модель мира (сознательноили бессознательно — противопоставленную традиционным национальным культурным архетипам). Особенно продуктивна такая стратегия речевого поведения там, где чужое слово вводится в текст в презумптивном виде и тем самым маркирует аксиологический «ноль» — начало системы отсчета в ценностной ориентации. Поскольку мы сегодня являемся свидетелями мощных сдвигов в сфере культурных стереотипов, в течение многих веков являвшихся фундаментальными в системе архетипичных моделей национальной культуры (своего рода этнографической «картины мира»), данный феномен современного сознания в его лингвистической и когнитивной объективации требует, как кажется, целостных научных постижений.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Проведенное исследование позволяет прийти к следующим выводам.

Дневник писателя" рассмотрен прежде всего как особая разновидность публицистического типа текста, центральным свойством которого является его аргументативный характер вообще и аксиологический смысл в частности.

В исследовательский фокус помещены те явления оценочности, которые сообщают тексту аксиологическое «наклонение» на уровне не отдельных элементов, но целого текста.

Анализ очерков «Дневника» показал, что публицистический дискурс Достоевского имеет особую стратегическую организацию: речевое поведение автора, как правило, строится таким образом, что поверхностное текстовое (языковое) воплощение авторского замысла и значение, смысл текста находятся в сложных соотношениях взаимной неэквивалентности и подлежат нетривиальной читательской интерпретации. Это обстоятельство стимулирует вывод о том, что корпус «Дневника писателя» принадлежит к разряду сложных в семантическом отношении текстовых структур, и процесс прочтения / понимания возможен лишь с учетом семантики целого текста, но не складывается из смысла отдельных его конституэнтов. В этом смысле принцип композициональности Фреге по отношению в такому типу текста, как «Дневник» Достоевского, неприменим.

В ходе анализа выявлены особенности построения субъектной сферы текста: стратегическая природа речепроизводства, речевые аспекты смысла лучше всего устанавливаются при обращении к центральной семантической категории — субъект повествования.

Интерпретационные элементы текстовой семантики рассматриваются на конкретном языковом материале. Подробному анализу подвергнут ряд статей «Дневника писателя». Выяснилось, что инвариант модели «автор — текст» представлен в «Дневнике» весьма разнообразно. То или иное вариантное воплощение этой модели существенным образом влияет на смысл, оценочность и иллокутивную силу текстаобладает различным речевоздействующим потенциалом.

Субъект речи — автор, от лица которого ведется повествование, это не только грамматикализованное и лексикализованное отнесение сказываемого содержания к лицу, это еще и субъект сознания. Таким образом, категория субъектности рассмотрена на материале «Дневника писателя» прежде всего как семантический компонент текста. Анализ публицистического дискурса Достоевского показал, что субъект сознания (мнения, знания, полагания, долженствования, оценки) неоднороден, часто полисемантичен (это верно даже для моносубъектного повествования — повествования, лишенного персонифицированного «другого» носителя сознания). Аксиологический «ноль» — начало отсчета в ценностном мире автора — расположен в дискурсе «Дневника» в разных точках ментального пространства: Достоевский часто отдает субъектные валентности субъекту, чей ценностный мир ему, казалось бы, глубоко чужд. В диссертации на примере очерков Достоевского показано, каким образом в языке объективируется перемещение «точки зрения» на мир (своего рода наблюдательный пункт) в чуждую, на первый взгляд, систему нравственных координат. В диссертации продемонстрированы аналитические способы обнаружения позиции наблюдателя и внутренней структуры авторского голосасубъектной сферы текста — в языковой данности.

Исследование специфики бытования «чужой речи» в «Дневнике писателя» также позволяет выявить ряд принципиальных для Достоевского-публициста речевых стратегий. «Чужое слово» (или его отголоски), включаемое Достоевским в структуру своего текста, получает инобытие: факт внедренности в инородную текстовую структуру, особенности его опосредования, обрамления авторским комментарием способствует особой отмеченности «чужой речи», сообщает тексту свойства смысловой гетерогенности, открывает дополнительные возможности для расширения субъектной перспективы текста (множественность точек зрения), служит сильным аргументативным материалом. Аксиологический смысл включения «чужого слова» в публицистический дискурс обнаруживается в том, что не принадлежащие автору высказывания всегда обладают аргументативной самодостаточностью, часто имеют саморазоблачительный характер, «остраняют» «возможный мир» (Хинтикка) — сферу сознания «другого» — от авторского внутреннего мира. Эти выводы стимулированы анализом трех знаменитых полемик Достоевского — с Лесковым, адвокатом Утиным и Львом Толстым. Выявлены и описаны архетипичные для Достоевского-полемиста приемы опосредования «чужого слова», дана их типологическая характеристика.

Названные текстовые явления рассмотрены в диссертации сквозь призму стратегической организации последних в русле центральной авторской задачи — явить в новом для создателя.

Преступления и наказания" жанре целостный идеал — «русскую идею» .

В диссертации выполнен ряд важных методологических разработок в направлении семантического анализа аномально структурированного (Арутюнова) дискурса. Данный тип текста реже являет примеры интенсионально прозрачных контекстов и чащевидимые нарушения логико-семантического развертывания текста. Сложность и — одновременно — перспективность такого анализа вызвана тем, что эти «нарушения» (т.н. прагматические отклонения) в тексте без труда осознаются читателем в ходе интерпретации. Соотношения между знаком, кодом и смыслом, таким образом, лежат сразу в двух плоскостях: с одной стороны, в области стратегий порождения текста, с другой — в сфере их когнитивных коррелятовстратегий понимания текста.

Результатом исследования является и тот факт, что выявлены не подвергавшиеся ранее научному рассмотрению новые стороны языковой личности Достоевского (неизоморфные романистике великого писателя), особенности его человеческого и художнического мировидения. В свою очередь, способы речемышления, выявленные в публицистике Достоевского, еще раз подтверждают научные подозрения о том, что «в текстах Достоевского стилеобразующую функцию выполняют профилирующие черты русского языка, отражающие некоторые свойства национального характера и менталитета. В Достоевском как бы раскрылся дух русского языка. Достоевский отдался его стихии, слился с его природой, придал его типологически важным свойствам эстетическую значимость. Открытость, незавершенность русской речи он обратил, а неразгаданную тайну своего текста. <.> Слияние со стихией языка, придание ей эстетической ценности возможно лишь для гениального писателя, ибо „гений, как природа, творит бессознательно“ (Кант)» 1.

1 [Арутюнова 1999, 868−869].