Философское россиеведение в идейной полемике пореволюционной эмиграции: первая половина XX в

Актуальность исследования. Несмотря на универсальность и метафизическую направленность, философия раскрывает свою сущность в национальной форме, преломляя в себе не только специфику этносознания, но и особенный подход к мировым философским проблемам, особенный способ их переживания и обсуждения. Как заметил Б. П. Вышеславцев, «разные нации замечают и ценят различные мысли и чувства в том богатстве содержания, которое дается каждым великим философом» 1.

Наряду с этим существует еще один важный аспект формирования национального своеобразия философии, а именно страноведческий уклон, или то, что получило в литературе название философского родиноведения. Подобная тенденция прослеживается прежде всего в интеллектуальной традиции тех народов, которые либо позднее других вступают на арену всемирной истории, либо подвергаются коррозирующему воздействию духовно-идеологических кризисов и потрясений. Примером первого рода может служить философская мысль Китая, второго — Германии и Франции.

Но, пожалуй, наиболее ярко страноведческий аспект проявился в русской философии, для которой тема России, «русскости» всегда была доминантной философской проблемой. Более того, в своем главном русле она вообще представляет собой «своеобразное культурологическое, философско-историческое, историкои религиозно-философское россиеведение, л образующееся на стыке истории, философии, социологии и богословия». Русские мыслители стремятся вписать Россию в историческую, нравственную и метафизическую перспективу. Как пишет Исайя Берлин, для них первостепенное значение имеет вопрос о том, «суждено ли России жить.

1 Вышесчавцев Б П Вечное в русской философии // Вышеславцев Б П Этика преображенного эросаМ, 1994 С 154.

2 Маслин М, А, Андреев, А Л О русской идее Мыслители русского зарубежья о России и се философской культуре // О России и русской философской культуре Философы русского послеоктябрьскою зарубежьяМ, 1990 С П. по собственным законам. или, напротив, все беды России проистекают от обособленности и беспечности, от пренебрежительного отношения к тем универсальным законам, которые управляют всяким обществом" 1. И в том и в другом смысле решение вопроса имело своих адептов, составивших в разное время партии славянофилов и западников, народников и марксистов, почвенников и неолибералов. Наибольшей остроты обсуждение проблем философского россиеведения достигло в идейной полемике пореволюционной эмиграции.

Этому во многом способствовало то, что тема России сопряжена с чрезвычайно сложной и запутанной константой инородчества. Русское государство с самого начала своего существования складывалось как государство многонациональное. Уже в древнекиевскую эпоху в его состав входили финно-угорские племена. В период монголо-татарского господства на русских землях селились татары, а с покорением Казани (1550) они по количеству стали занимать едва ли не второе место после русских. Затем, с середины XVII в., начался мощный приток украинского населения в Россию. Одновременно идет процесс переселения на неосвоенные территории империи иностранных выходцев-колонистов, прежде всего немцев, молдаван, греков, армян, болгар и др. Тогда же в России начинает складываться еврейская диаспора, доля которой с конца XVIII в. до 1897 г. достигает 3,95% от общего числа населения. В итоге, по данным ревизских списков, нерусские народности к концу XIX в. составили более 50% подданных «белого царя». Причем россияне-инородцы, как правило, находились под прессом оправославления или русификации, либо того и другого вместе, что серьезно препятствовало их сближению с россиянами-русскими, а следовательно, и формированию единой российской нации.

Различие интересов россиян-русских и россиян-инородцев обусловило возникновение всевозможных «национально-самобытнических» движений,.

1 Берлин И История свободы РоссияМ, 2001 С 336.

2 См Кабузан В М Народы России в первой половине XIX в Численность и этнический состав — М, 1992 С 209−215 особенно сильных в среде украинства. Виднейший идеолог последнего М. П. Драгоманов, рассуждая о начавшейся «эмансипации народов Европы», прямо заявлял: «Украинский народ, с его национальностью, не может составлять исключение, — вот почему и для него должен был настать час не возрождения, не сохранения, а развития, — и для этой потребности должна была, среди него, родиться та партия, которую называют украинофилами» 1. Движение украинофильства способствовало росту национального самосознания российского общества, пробудив в нем стремление к федерализму и свободе. Это не могло не сказаться на характере политических трансформаций России в начале XX в., завершившихся Февральской революцией 1917 г. Однако все переменилось с приходом к власти большевиков, взявших курс на возрождение имперской системы. Их лозунгом стало «уничтожение раздробленности человечества на мелкие государства и всякой обособленности наций». В самом названии созданного ими государства «диктатуры пролетариата» — СССР — устранялся всякий «национальный момент». Фактически это означало наступление на идеалы «нацменьшинства» (выражение В. И. Ленина) и выдвижение на первый план «великорусских» тенденций.

Именно так воспринимает национальную политику большевиков российская пореволюционная эмиграция, разбросанная на огромных пространствах от Харбина до Парижа. В ее рядах с новой силой вспыхивают идейные споры о России, ее реалиях и перспективе. Во главе конфронтирующих группировок оказываются все те же украинофильствующие и русофильствующие националисты, которых отличает твердая уверенность в том, что большевизм — лишь временный этап в истории России и что главная развязка российского узла еще в будущем. Разрабатывавшиеся ими новые нациократические и культурологические.

1 Драгоманов М II Что такое украинофильство''//Вибране — Кит, 1991. С 447.

2 Ленин В И Социалистическая революция и право наций на самоопределение // Поли собр соч В 55 т Т 27 — М, 1962 С 256 Из беседы М В Фрунзе с корреспондентом газеты «Коммунист» // Советское содружество народов (объединительное движение и образование СССР) Сб документов 1917;1922. — М, 1972 С 289 теории во многом составили философско-идеологический базис постсоветской суверенизации двух крупнейших восточнославянских держав — России и Украины. Этим обусловливается актуальность диссертационного исследования.

Степень разработанности темы. Идейно-философское и культурно-политическое наследие российской эмиграции всегда находилось и находится в поле зрения исследователей. Однако оно трактуется, как правило, в узко-национальном контексте: либо «русской идеи», либо украинофильства. Таковыми являются, прежде всего, работы эмигрантских авторов — Г. В. Адамовича1, Н. А. Бердяева2, А. И. Бочковского3, Н. М. Зернова4, П. Е. Ковалевского5, Ю. Охримовича6, М. И. Раева7, М. Саркисянца8, Г. П. Струве9, О. Субтельного10, и др.

Эмигрантское россиеведение наложило свою печать и на постсоветскую русскую и украинскую историографию, предопределив ее идейно-теоретические подходы и решения. Особенного упоминания в этой связи заслуживают труды А. В. Антощенко", В. X. Болотокова12, О. Д. Волкогоновой13, А. Забу-жко14, В. Иванишина15, В. Кулика16, А. М. Кумыкова, И. В. и В. В. Огородни.

1 Адамовия Г В Вклад русской эмиграции в мировую культуру — Париж, 1961.

I Бердяев Н, А Русская идея Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуреМ, 1990.

3 Бочковський О I Наука про нащю та и життя — Ныо-Иорк, 1958, Он же Вступ до нацюлотМюнхен, 1991;1992.

4 Зернов Н М Русские писатели эмиграции биографические сведения и библио[рафия их работ, но богословию, религиозной философии, церковной истории и православной культуре (1921;1972) — Boston, 1973, Он же Русское религиозное возрождение XX века — Париж, 1979.

5 Ковалевский П Е Зарубежная Россия История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920;1970) — Париж, 1971.

6 Охршович ?0 Розвитокукрашсько1 нацю11алы10−1юл1тичн01 думки — Нью-Йорк, 1965.

7 Раев М Россия за рубежом История культуры русской эмиграции 1919;1939 — М, 1994.

8 Саркисянц М Россия и мессианизм К «русской идее» Н, А Бердяева — СПб, 2005.

9 Струве Г Русская литература в изгнании — Париж, М, 1996 — См рец Гуль Р О книге Глеба Струве //ГучьР Одвуконьдва СтатьиНыо-Йорк, 1982 хаСубтельнийО Украша 1стор1я — Кит, 1991.

II Антощенко, А В «Евразия» или «Святая Русь'» ' (Российские эмигранты в поисках самосознания на путях истории) — Петрозаводск, 2003.

12 Боютоков В X, Куиыков, А М Национально-психологические проблемы в социологии русского зарубежья — Нальчик, 1996.

13 Волкогопова О Д Образ России в философии русского зарубежья — М, 1998.

14 Забужко О Фшософш украшсько11ДС1 та европейський контекст. — Киш, 1993.

15 ¡-ваншин В Нащя, державжеть, пащопалпм — Дрогобич, 1992.

1ьКучикВ Украшський нацюналпм у пезалежши Украни — Кит, 1999 ков1, В. А. Потульницкого2, А. М. Сергеева3, Е. Г. Хилтухиной4, раскрывающие различные аспекты философского россиеведения в пореволюционной этно-диаспорной мысли. В первую очередь это касается толкования идеи нации и «нациотворчества», проблем исторической геополитологии и т. д. Особую ценность представляет содержащийся в работах типологический анализ националистических концепций российского зарубежья, свидетельствующий о том, что не только русофилы, но и украинофилы не имели общих объединительных принципов, даже более того — нередко противостояли друг другу. Г. В. Касьянов, к примеру, пишет: «Центральной идеей украинского национализма (если рассматривать его как целостное явление) была державность нации. Однако существовал ли единый, так сказать, универсальный «проект» украинской нации и державности? Можно выделить по крайнш мере четыре модели нации, созданные украинской интеллигенцией: народническую (М. Грушевский), консервативно-элитаристскую (В. Липинский), тоталитарно-элитаристскую (Д. Донцов, теоретики Организации Украинских Националистов), классово-социалистическую (украинские социалисты и национал-коммунисты). Каждой из этих концепций соответствовала модель государственного устройства украинской нации. Возникает вопрос: как рассматривать соответствующие идеологии: как варианты украинского национализма или как разные украинские национализмы?"5.

Схожие мысли рождаются и у исследователей русского эмигрантского.

Л 1 Я национализма (О. Д. Волкогоновой, А. И. Доронченкова, М. В. Назарова). Д. М. Панин вообще склонен считать, что эмиграция — это «ящик Пандоры» ,.

1 Огородник I В, Огородник В В 1стор1я фшософсько1 думки в Украш! — Кит, 1999.

2 Потулышцький В, А Теор1я укражськсм П0Л1Т0Л0П1 -Ктв, 1993.

3СергеевА М Россия и мир (культура-философия-метафизика) -Петрозаводск, 1997.

4 Хилтухина Е Г Философия всеединства в контексте проблемы «Восток — Запад» русских мыслителей — Улан-Удэ, 2002.

5 Касьянов Г В Теорн наци та нацюнатзму. — Кит, 1999. С 317.

6 Волкогонова О Д Образ России в философии русского зарубежья — М, 1998.

7 Доронченков, А И Эмиграция первой волны о национальных проблемах и судьбе России — СПб, 2001.

8 Назаров М В Миссия русской эмиграции Т 1 -Ставрополь, 1992 и перенесение ее идейного наследия на постсоветскую почву чревато «страшными вещами» 1.

Таким образом, приходится констатировать, что изучение темы россиеведения в философии пореволюционной эмиграции находится еще в начальной степени развития. По существу незатронутой остается проблема «Украины-России», которую украинские и русский националисты возводили на уровень более общей проблемы «России-Европы». Это упрощало систему аргументации с той и другой стороны, но от этого проблема не делалась менее болезненной и острой в плане воздействия на сознание многонациональной послеоктябрьской диаспоры. Таким образом, можно констатировать, что выбор темы диссертационного исследования соответствует критериям научной новизны и исюрико-философской актуальности.

Цели и задачи исследования. Изучение философского россиеведения в идейной полемике пореволюционной эмиграции имеет принципиальное значение для осмысления и разработки национального контекста русской и украинской философии, утверждения их самобытных принципов и тенденций. В то же время это позволяет выявить и представить на суд разума весь круг тех негативных идеологем, которые наслоились на них в ходе националистических конфронтаций, мешая осознанию духовно-исторической общности русского и украинского народов. Такова исходная цель представленной диссертацииее достижение включает в себя решение следующих задач:

• рассмотрение философского россиеведения как идеологии пореволюционной эмиграции;

• обоснование целесообразности разграничения россиян-русских и россиян-инородцев в контексте их исторической и этно-психологической самоидентификации и культуротворчества;

1 Панин Д М Мысли о разном В 2 т Т 1 -М, 1998 С 43.

• уяснение специфики украинофильства как разновидности этнизированного западничества;

• выявление общего объема источников и их проблемная и тематическая систематизация;

• показ обусловленности эмигрантского россиеведения реалиями большевистской революции и социалистического строительства в СССР;

• разбор нациократических теорий зарубежного украинофильства в их соотношении с веховскими и поствеховскими схемами «русской идеи» ;

• анализ «болевых точек» в общекультурном наследии восточного славянства и их истолкований в украинской и русской философской историографии.

Теоретико-методологические основы диссертационного исследования. Базовым для автора является историко-сравнительный метод, предполагающий двоякого рода подход к предмету изученияаналитический и синтетический, или, говоря словами Гегеля, «пассивное» и «активное» философствование7. В первом случае акцент делается на текстологической реконструкции и аутентичном освещении сути философских воззрений отдельных мыслителей или идейных течений. Сложность такого рода аналитического философствования в рамках избранной темы обусловливается прежде всего полемичностью, конфронтационной разорванностью исходного материала, его перегруженностью политизированным субъективизмом и идеологизмом. Обстановка эмиграции не самым благоприятным образом влияла на сознание и нравы противоборствующих партий. Поэтому требовалось по возможности четко и целостно выявить тот круг теоретических принципов и философем, которые лежат в фундаменте русского и украинского диаспорного национализма. Лишь после этого могло начаться синтетическое.

1 См. Гегель Г Энциклопедия философских наук Т. 1 -М, 1974 С. 42М22 философствование, т. е., собственно, историко-сравнительное осмысление различных философских обобщений относительно будущности России, их критическое сопоставление и культурологическая аксиологизация. Историко-сравнительный метод позволяет раскрыть диалектический характер философского россиеведения, определить его преемственные связи и перспективы развития.

Существенное значение имеет и то обстоятельство, что синтетическое философствование основывается на методологическом принципе конкретности, который выступает критерием объективности историко-философского исследования, следуя этому принципу, диссертант стремился к полноте воспроизведения фактов и их тесной увязке с соответствующими идейно-мировоззренческими теориями и концептуализациями. Это тем более важно, что философское россиеведение, вобравшее весь полемический пафос пореволюционной эмиграции, легко подвергается многоаспектной интерпретации. Принцип конкретности как раз и способствует преодолению неоправданной историко-философской релятивизации духовного наследия российского зарубежья.

В плане реализации научной программы всесторонне учитываются достижения как отечественной (А. А. Галактионов, И. Н. Евлампиев, А. А. Ермичев, В. В. Сербиненко, Л. Н. Столович и др.), так и диаспорной историографии (В. В. Вейдле, С. П. Жаба, В. В. Зеньковский, В. В. Койре, С. А. Левицкий, Н. О. Лосский, Г. П. Струве). Большим подспорьем в ходе подготовки диссертационного исследования послужили также труды сотрудников кафедры истории русской философии СПбГУ (А. И. Бродский, А. Ф. Замалеев, А. В. Малинов, В. С. Никоненко, И. Д. Осипов). Разработанный в них методологический и теоретический инструментарий значительно облегчил понимание целей и задач настоящего исследования.

Положения, выносимые на защиту: россиеведение составляет раздел философии русской истории, предметная очерченность которого обусловливается сознанием метафизической исключительности бытия России, ее общечеловеческого предназначенияв развитии философского россиеведения выделяются три этапа: православно-эсхатологический (теория «Москва — третий Рим»), просветительско-западнический (теории русского радикализма и либерализма) и эмигрантско-антикоммунистическийпоследний этап развития философского россиеведения сопряжен с резким обострением этно-национальных противоречий в пореволюционной эмиграцииэмигрантское россиеведение достигло предельной поляризации в идеологиях украинского «самостийничества» и русского национализмавыражением этой идейно-философской поляризации становятся, с одной стороны, украинофильские теории нациократии, а с другоймонархические доктрины диаспорного русофильстваантикоммунистическая направленность националистических группировок российской эмиграции в значительной мере способствовала фашизации их идеологии, принятию ими тезиса о «биологическом инстинкте народа» как решающем факторе образования нации и государстваважным моментом эмигрантского россиеведения стал вопрос о «дележе» общедуховного достояния украинцев и русских, прежде всегокультурных ценностей имперской России ХУШ-Х1Х вв.- в этом контексте проблема «Россия-Европа», выдвинутая славянофилами и западниками, трансформируется в более острую проблему «Украина-Россия», обретающую свои особые метафизические, политико-идеологические и культурологические константыневыработанность идейно-духовных и философских механизмов самоидентификации России послужила причиной активизации инородческих идеологов в создании образа России, во многом определившего специфику русского национального самосознанияэтот процесс находит свое завершение в пореволюционном философском россиеведении;

• в становлении отношений постсоветской Украины и России заметно сходство с аналогичными процессами в исторических взаимоотношениях России и Польши, что дает основание для вывода о дальнейшей идеологизации проблем россиеведения в украинской и русской философской мысли.

Научная новизна работы. В диссертации предпринята одна из первых попыток историко-философской концептуализации метафизических проблем россиеведения, таких как вопрос о смысле бытия России, ее месте и роли в общемировом процессе, в судьбах человечества и т. д. Тем самым россиеведение органично входит в предметное пространство русской философии, одновременно пронизывая философское сознание российского инородчества. Ввиду сказанного философское россиеведение можно рассматривать в качестве интегративной системы, сочетающей в единстве многовекторные тенденции развития отечественной и интернациональной истории. Осознание этого составляет важнейший момент новизны диссертационного исследования.

Более конкретно новизна работы находит свое выражение в следующих пунктах:

• дано обоснованное разъяснение причин актуализации проблем философского россиеведения в идеологии российского зарубежья;

• выявлены ключевые философско-социологические подходы к решению «загадки русской революции», раскрыто их отражение в политической публицистике М. А. Алданова, Н. А. Бердяева, И. А. Ильина, А. А. Салтыкова, П. Б. Струве, Н. И. Тимашева, С. Л. Франка, идеологов украинского национализма;

• прослежено формирование темы инородчества в русской дореволюционной и эмигрантской литературе, показаны предпосылки зарождения идейной конфронтации между украинским «самостийничеством» и русским национализмом;

• отмечена трансформация эмигрантского монархизма в сторону идеологии русского фашизма и определено сходство этого процесса с аналогичными тенденциями в украинском национализме;

• определен категориальный и понятийный механизм типологизации концептов «русскости» и «украинства» в контексте разработки различных версий теории нациократии (Д, Донцов, Н. О. Лосский, И. Л. Солоневич, М. Сциборский и др.);

• прослежено формирование методологии культурологического антиномизма в украино-россиеведческих штудиях П. Голубенко и Н. И. Ульянова;

• охарактеризованы состояние и перспективы постсоветской эволюции философского россиеведения.

Научно-практическая значимость исследования. Материалы диссертации, разработанные в ней методологические подходы и полученные результаты позволяют лучше понять специфику и проблематику философского россиеведения послеоктябрьской эмиграции, а также прояснить идеологические и межнациональные столкновения в современной России. Анализ генезиса националистических движений и систематизация их учений необходимы для правильного решения актуальных практических и политических вопросов, связанных с образованием и развитием демократического государства в постсоветской России. Очень важной является попытка определения механизмов национальной самоидентификации и нахождения общезначимых философских и духовных констант, необходимых для создания действенной государственной идеологии.

Основные положения диссертационного исследования могут быть использованы при чтении общих и специальных курсов по истории русской философии, общественной и политической мысли, русской историографии, истории российской социологии и истории национальных движенийпри составлении и написании учебных пособий, программ и методических разработок по соответствующим разделам.

Апробация исследования. Основные положения диссертации были представлены в докладах на научных конференциях и отражены в ряде публикаций. Материалы диссертации использовались при проведении лекций и семинарских занятий в ходе педагогической деятельности диссертанта.

Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры истории русской философии философского факультета СПбГУ 4 октября 2005 года.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав (девяти параграфов), заключения и библиографии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Российский правящий класс до некоторой степени был обманут марксизмом. Все поверили, что революции совершаются лишь в тех странах, где пролетариат составляет большинство населения. Россия, казалось, бесконечно далека от этой перспективы, поскольку население страны на 90% состояло из крестьянства. «Верхи» были спокойны, убаюканные «законом Маркса»: им и в голову не приходило, что у каждой революции свои запальные искры и что Россия в этом отношении наиболее уязвима. Не пролетариат, который еще только зарождался, а инородческое население, считавшее свое новое отечество «тюрьмой народов», представляло главную опасность для будущего империи.

На этом фоне поразительна нечувствительность власти, озабоченной исключительно защитой «русских интересов». Вот несколько фактов подобного рода, взятых из переписки К. П. Победоносцева с Александром 111. 4 октября 1883 г. влиятельный сановник доводит до сведения царя, что в Тифлисе намереваются создать «на счет государственного казначейства» закрытое училище «для женщин мусульманок». И далее он пишет: «Я принужден был по совести. возражать против предложенного учреждения. Самая задача его, по мнению моему, поставлена неверно, и правительство поставило бы себя по этому учреждению в ложное положение, обязываясь на казенный счет воспитывать мусульманок в духе мусульманской религии и наблюдать за исполнением ими мусульманских обрядов» 1. Победоносцев полагал, что поддержки заслуживают только те тенденции в инородческой среде, которые прямо или косвенно свидетельствуют о «движении. к православной церкви» 2. А вот его впечатления о пребывании в Ростове-на-Дону: он нашел в лице местного купечества «людей разумных, опытных и.

1 Победоносцев К П Великая ложь нашею времени — M, 1993 С 380—381.

2 Там же С 393 вполне русских по настроению. Все они, — продолжает Победоносцев, -любят свой город и придают ему важное значение на юге России, все гордятся тем, что вся сила в нем русская и что ни один из инородческих элементов — ни еврейский, ни армянский, ни немецкий — не может в нем пробиться и занять господственное в делах положение" 1. Так же, на его взгляд, следует поступать и со всеми другими «спасенными и облагодетельствованными инородческими национальностями» 2.

Такое сознательное и целенаправленное противопоставление россиян-русских и россиян-инородцев стало прологом трагедии «болыиевизанства», ввергшей Россию в новую смуту и рассеявшей миллионные массы в «торичеллиевой пустоте» эмиграции.

Среди русской эмиграции в межвоенные десятилетия развернулись жаркие споры о судьбе России, о ее прошлом и будущем. Одними из наиболее ярких публицистов в эмигрантских кругах оказались Милюков и Струве, по разному оценивавшие происходящие в России события и полемизировавшие по этому поводу друг с другом на страницах редактировавшихся ими изданий.

Струве и его сторонники, группировавшиеся вокруг газеты «Возрождение», отстаивали принцип «активизма», т. е. необходимости действий, направленных на скорейшее свержение власти большевиков. Для объединения политических сил эмиграции по инициативе Струве в 1926 г. прошел Зарубежный съезд, организационно сплотивший деятелей правого и правоцентристского толка.

Милюков и его газета «Последние новости» пропагандировали так называемую «новую тактику», приведшую к расколу в партии кадетов и к созданию Республиканско-демократического объединения. «Новая тактика» Милюкова ориентировалась на внутренние процессы, происходящие в большевистской России, признавала факт установления советской власти, выступала против иностранной интервенции. Милюков настаивал на принципах свободы экономической деятельности и частной собственности, праве наций на самоопределение.

Споря о том, какой была жизнь в дореволюционной России, Струве и Милюков по-разному оценивали термин «царизм», сопоставляя его с такими понятиями, как «русская государственность» и «империя». Критике царизма, последовательно проводившейся Милюковым, Струве противопоставил идеал либерального консерватизма, допускающего в известной степени реабилитацию имперского прошлого России. Обсуждению подвергся и вопрос о роли русского народа в строительстве российской государственности, а также евразийская модель развития России. В критике евразийства Милюков и Струве оказались единодушны, однако они не принимали разные положения этого учения. Милюков не мог согласиться с евразийской критикой европеизма, а Струве настаивал на экономическом, культурном и политическом единстве славян.

Больше всего разногласий среди публицистов вызвали вопросы о причинах революции 1917 г., о поражении белого движения, о способах борьбы с большевиками и путях возрождения России. Струве полагал, что причиной революции были не только «гнилость царизма», но и комплекс национальной неполноценности русской интеллигенции, ее антигосударственное поведение. Россия может возродиться, утверждал он, только в виде сильного централизованного государства, так как неудачи белых армий были вызваны разобщенностью антибольшевистских сил. Милюков считал, что к революции привели ошибки старого режима, и поэтому возврат к монархии уже невозможен. Россия, доказывал он, должна стать парламентской республикой западноевропейского типа, а не ориентироваться на реакционные лозунги белого движения, которые привели его к закономерному поражению. Признавая победу большевиков, Милюков полагал, что необходимо ждать, когда их режим разложится и Россия освободит саму себя изнутри.

На принципе непримиримости выстраивала свое отношение к советской власти самая многочисленная часть русской эмиграции — монархическая. Идеологическое и социальное единство монархического движения способствовало его быстрому организационному оформлению. Уже в 1921 г. состоялся Общероссийский монархический съезд. Однако пореволюционная ситуация в России вызвала ряд изменений в монархической идеологии. Так, идея легитимной монархии была дополнена принципами возможной автономии национальностей в составе империи и оставления за крестьянами земли, захваченной ими в ходе революции и гражданской войны. По вопросу о личности будущего монарха возобладала позиция «непредрешенства». В эмиграции обозначилась эволюция русского монархизма в сторону фашизма, воспринимавшегося как эффективная антикоммунистическая сила. Монархическую платформу поддерживали движение младороссов, а также И. А. Ильин, публицистическая деятельность которого в 1920;е гг. была направлена на религиозное оправдание белого движения, рассматриваемого им как борьба христианских сил с сатанинскими. Ильин специально обосновывал национальность христианства, а путь возрождения России видел в выработке нового правосознания.

Жизнь в эмиграции обострила интерес русских мыслителей к проблемам национальной психологии и национального характера. Естественно, что прежде всего анализу подвергся русский народ. Среди предложенных концепций наиболее разработанными и плодотворными и влиятельными оказались учения Н. О. Лосского, П. А. Сорокина и И. Л. Солоневича. Они предложили различные типологические модели, рассматривавшие русский народ в качестве самостоятельного социально-психологического типа. Лосский обратился к христианской религиозно-философской модели, секулярно-сциентистский подход был предложен Сорокиным, а консервативно-националистический — Солоневичем. Опираясь на персоналистическую метафизику, Лосский и нацию рассматривал как самостоятельную индивидуальность. Он, в частности, отмечал такие черты русского народа, как религиозность, способность к восприятию чужих душевных состояний, стремление к абсолютному совершенству и как его отрицательное следствие — невыработанность внешних форм жизни, анархичность русского человека и его сострадательность. Сорокин, напротив, предложил социологическое истолкование национальности, согласно которому национальность не является самостоятельной сущностью или индивидуальностью, а представляет собой результат группировки различных социальных факторов. Иными словами, нация, по его мнению, -это сложная, многоуровневая и многосоставная социальная система. Тесную связь русской нации с государственностью подчеркивал Солоневич. Для русского народа как исторической индивидуальности, подобной органическим явлениям, характерен инстинкт государственного строительства. Государственность — главная историческая доминанта и национальное призвание русского народа.

Особое место в эмигрантских спорах о России занимала полемика с инородцами, которые по-своему объясняли причины революции и «культурного краха» России. Идеологи инородчества, и прежде всего украинского национализма, категорически не принимая революцию 1917 г. и всячески выступая против деятельности большевиков, отрицательно относились и к дореволюционной России, видя в ней «тюрьму народов», империалистическая политика которой закономерно привела к гибели государства.

Концепция украинства отличалась строгой последовательностью и продуманностью. Она базировалась на вековом опыте борьбы идеологов украинского национализма за «самостийнисть» Украины, и поэтому русским эмигрантам-великодержавникам было не так-то просто находить в ней изъяны. В результате полемики обнаруживались скорее противоречия в рассуждениях критиков украинства, которые не смогли избавиться от традиционных стереотипов и односторонности аргументации. Интересно заметить, что эволюция национализма — как украинского, так и русского шла в направлении к теоретическому принятию фашизма, и в этом смысле развитие украинства и «русской идеи» указывает на существенное сходство этих идеологий, внешне противостоящих друг другу, но в действительности представлявших две стороны одного целого. Вывод о том, что украинский и русский национализм по существу не отличаются друг от друга как формы рефлексии соответствующей проблематики, характерной для пореволюционного эмигрантского сознания, подкрепляется и анализом риторики адептов культурного и политического самобытничества Украины и России — в частности, П. Голубенко и Н. Ульянова. Их размышления свидетельствуют о тождестве приемов аргументации и единстве того смыслового поля, в котором они разворачиваются в качестве доказательных или объясняющих конструкций.

Разумеется, говорить о том, что одна из позиций является более убедительной, а другая — менее, нельзя. В споре украинских и русских националистов не было и не могло быть победителей, если под победой понимать достижение объективной истины. Не об истине была речь, и не она обусловливает сегодня интерес исследователей к этой полемике. Гораздо важнее то, что в ходе дискуссии открылась принципиальная и неподдельная нелюбовь к России. Эта нелюбовь, доходящая в отдельных случаях до ненависти, выступала в качестве последнего аргумента и требовала своего осмысления. Вряд ли будет справедливым утверждать, что националистически настроенной русской эмиграции удалось справиться с этой задачей. Скорее, проблема остается актуальной и в настоящее время. И сейчас негативное отношение к России является доминирующим, несмотря на кардинальные изменения политического режима и широкие социальные преобразования.

Почему же Россию нигде не любят? В свое время Данилевский отвечал на этот вопрос так: не потому, что она колоссальное завоевательное государство, беспрестанно расширяющее свои пределы и угрожающее спокойствию и независимости Европы, и не потому, что Россия будто бы представляет собой нечто вроде политического Аримана — какую-то мрачную силу, враждебную прогрессу и свободе, а потому, что в России видят (или инстинктивно чувствуют) здоровую, сильную, молодую цивилизацию, способную жить своей независимой, самобытной жизнью. Однако Данилевский не мыслил Россию вне славянства: сила России как раз и состояла, по его мнению, в том, что русский народ способен сплотить разрозненные славянские племена и стать во главе их, противопоставив всеславянский союз остальному миру и даже не особо нуждаясь в нем. Идеология «России и Европы», как известно, послужила дополнительным стимулом для развития русского национализма, но не смогла до конца консолидировать его и превратить в организацию. Причиной тому — феномен украинства.

В России как-то неожиданно, как отмечают многие исследователи, вдруг появился украинский национализм, незаметно выросший из мирного течения украинофильства и обнаруживший ужасающую для России вещь — то, что ее не любят не только на Западе, как думал Данилевский, и не только вследствие невежества и вражеской клеветы, но ее не любят — и даже ненавидят — свои же, славяне, причем те, которые самым тесным образом исторически и культурно были связаны с Россией и поэтому знали ее превосходно, — украинцы. Феномен украинства великорусские идеологи по традиции тоже стали объяснять происками недоброжелателей России и ее завистников, а также простым недоразумением, однако вскоре обнаружилось, что Россию не любят не только украинцы, а практически все народы, в то или иное время вошедшие в ее состав и «безвозмездно облагодетельствованные» ею. Аналогичные украинству течения имели место в Грузии, Армении, Прибалтике, Польше, Финляндии и других национальных регионах.

Конечно, конфликт с Украиной был самым болезненным, поскольку украинский национализм воспринимался как предательство, а не как закономерное стремление негосударственных наций к обретению независимости и культурной автономии, и поэтому «украинскому вопросу» уделялось преимущественное внимание. Теоретикам украинства тоже пришлось решать задачу намного более трудную, чем те, которые решали националисты других народов, потому что им нужно было найти такие аргументы и риторические приемы, которые смогли бы разрушить устоявшиеся веками представления о единстве культуры и исторической судьбы двух братских народов — украинцев и русских. Адепты украинской самобытности были поставлены в тяжелейшие условия, когда против них работала и историческая наука, и религия, и традиции, а главноепредрассудки самого же украинского народа, враждебно относившегося к идее своей самобытности. Но тем не менее им удалось справиться со своей задачей — создать идеологию украинского национализма, хотя для этого пришлось переписать историю, создать литературу и язык, придумать даже название для своей национальности и заставить народ принять его, — что свидетельствует о высоких интеллектуальных способностях теоретиков украинства. Неудивительно, что именно идеология украинского национализма оказалась наиболее разработанной и последовательной. Генезис украинского национализма представляет собой наиболее полную картину развития национализма вообще, и поэтому в известном смысле достаточно ограничиться изучением одного украинства, чтобы получить представление и о тех тенденциях, которые были характерны для других националистических течений.

Вопрос о причине нелюбви к России, поставленный Данилевским, остается актуальным и в настоящее время. Один из возможных ответов на него — указание на отсутствие общепринятых механизмов самоидентификации России и на отрицательный опыт идеологического строительства. Так, до сих пор не выработаны четкие принципы принадлежности к русской национальности, неоднозначными являются понятия русской культуры и государственности, не действуют также механизмы самоопределения на основе причастности к единой религии или традиции. Отрицательное отношение Запада и других стран к России объясняется, возможно, неопределенностью ее образа, из-за чего от России и русских можно ожидать чего угодно, и прежде всего, конечно, плохого. Неопределенность даже хуже, чем явная порочность или злонамеренность, поскольку всегда грозит опасностью, которую нельзя предвидеть и вовремя предотвратить.

Все попытки великорусских идеологов наполнить понятия «русский» и «Россия» фиксированным содержанием не привели к успеху. «Русская идея» так и осталась утопией. Идеологема единого советского народа и советской культуры исчезла с развалом Советского Союза. В настоящее время тезис «единой России» воспринимается не иначе, как партийный лозунг, который не только не соответствует реальности, но даже противоречит ей. Поскольку русские идеологи оказались не в силах справиться с задачей осмысления России, это стали делать за них инородцы, но только в намеренно негативном смысле. Больше других в этом деле преуспели украинцы, и созданный ими образ России превратился в стереотип, с которым русским идеологам так или иначе приходится считаться. Сейчас он заполняет губительный для России идеологический вакуум и претендует на статус объективной точки зрения.