Ментальность городского населения Западной Сибири в конце XIX — начале XX в

Актуальность и научная значимость исследования. Тематика диссертации отвечает актуальным потребностям развития научного исторического познания. Одной из характерных черт современной исторической науки является ее антропологическая ориентированность, когда в поле зрения историков «стоят человек и его поведение, детерминируемое и условиями материальной жизни, и культурной традицией, / способом мировосприятия"1. Средоточием культурно-исторической антропологии является изучение ментальностей. Без изучения этого «человеческого условия"2, понимания того, «каким образом человек, осмысливая окружающую реальность и дейО ствуя в ней, включается в исторические события и участвует в их изменении», невозможно полноценное постижение прошлого.

Интерес к ментальности сибирских горожан конца XIX — начала XX в. обусловлен спецификой сибирской действительности означенного времени. Сибирь вступала в индустриальный этап развития, повлекший за собой перестройку фундаментальных общественных структур4. Строительство железнодорожной магистрали оказало революционизирующее воздействие на многие стороны жизни сибиряков. Ускорились темпы развития российской окраины. Здесь более остро и непосредственно стали сказываться общероссийские процессы — экономические, культурные, политические. Причем значительные трансформации происходили за короткий срок. Изменение условий существования общества и необходимость адаптироваться к переменам способны были влиять на иерархию ценностей, актуализируя одни и игнорируя или даже отрицая другие. Все это было чревато частичной перекодировкой ментальности. На глазах современников и, очевидно, в их душах разыгрывалась драма столкновения старого и нового. Менталитет участников исторического процесса был тесно связан с социально-политическими катаклизмами, потрясавшими Россию, Сибирь в начале прошлого века. Изучение ментальное&tradeв кризисную, переломную.

1 Гуревич А. Я. Уроки Люсьена Февра // Февр JI. Бои за историю. М., 1991. С. 531.

2 Andre Burguiere. L’anthropologie historique // L’histoire et le metier d’historien en France 1945;1995. Paris, 1995. P. 183.

3 Kim С. Г. История ментальностей: основные характеристики // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Томск, 1996. Вып. 22. С. 6.

4 Зиновьев В. П. Особенности перехода Сибири от аграрного общества к индустриальному // Сибирь в контексте мировой культуры. Опыт самоописания. Томск, 2003. С. 25. эпоху представляет сугубый интерес для понимания «кодов» отечественной и региональной ментальное&trade-, механизмов ее трансформации.

Очередной модернизационный переход, переживаемый нашей страной, акцентирует научный и гуманитарный интерес к заявленной диссертационной теме, поскольку означенный феномен является одним из существенных факторов, способных облегчить или затруднить реформирование страны. Процесс овладения инструментарием осмысленного саморегулирования общества лежит, между прочим, на путях истории ментальности. Исследования «субъективного в истории» представляют собой один из способов самопознания общества, в частности современного российского. Вне зависимости от нашего желания и иногда, как кажется, даже вопреки кардинальным переменам жизненного мира россиян, мы являемся наследниками ментальное&tradeнаших праотцов. В этом обстоятельстве заключается, хочется верить, непреходящая актуальность исследований подобного рода.

Хронологическими рамками работы являются середина 1890-х гг., когда началось строительство транссибирского железнодорожного пути, и время накануне Февральской революции, продвинувшей Россию на новый виток исторического развития.

Территориальные рамки. Исследование сосредоточено в границах административных субъектов Западной Сибири рассматриваемого времени — Тобольской, Томской губерний, Омского уезда Акмолинской области, — что предопределено объектом исследования.

Объектом исследования является история городского населения Западной Сибири в условиях модернизации конца XIX — начала XX в., а именно — населения наиболее значительных городских центров Западной Сибири, поскольку именно они оказались на острие многих процессов в крае, чреватых ситуацией «брожения умов» и, при имеющихся различиях, обладают сходными региональными и социокультурными чертами. В этот перечень вошли Омск, Томск, Барнаул, отличавшиеся, по мнению современников, «развитой городской жизнью», динамичные Тюмень, Новони-колаевск и стоящий несколько особняком в этой череде Тобольск, характеризовавшийся сравнительно медленными темпами трансформаций, но находившийся в русле общих для городской Сибири модернизационных процессов.

Каждый из названных городов имел отличительные особенности присущего им социокультурного облика, видимо, влиявшие на темпы ментальных модификаций, степень распространения той или иной ментальной установки. Но не отличия между городами окажутся в центре диссертационной работы, а то, что их объединяло. Всем им были присущи схожие региональные особенности и общие черты социокультурного плана: высокая для края численность населения, формирующая специфическую социальную средусходные тенденции социокультурных изменений и модификаций жизненного мира обывателейсложность и разнородность стратификации местного обществасуществование заметной прослойки общественно-активной интеллигенцииналичие в местном обществе проявлений консервативного и модернизационного характеров. Эти и другие общие черты, обусловливавшие сходство-многих черт ментальной сферы и тенденций ее изменений, позволяют моделировать социумы названных выше городов в единый объект изучения.

Предмет-исследования. Понятие мент алы to cm и. Предметом изучения является ментальность жителей больших западносибирских городов в период модерниза-ционных изменений в сибирской жизни-конца XIX — начала XX в.

Необходимо определить стержневое для данной работы понятие: на расплывчатость термина ментальность /менталитет, сходного с метафорой и обладающего сложным интегративным значением, обращали внимание отечественные и зарубежные ученые1. Можно выделить некоторые общие позиции в содержании, вкладываемом в это понятие и разделяемые, кажется, большинством исследователей. Ментальность — это социально-психологические установки, автоматизмы и привычки сознанияспособы видения мира, представления людей, принадлежащих к той или иной социокультурной, этнической общности, их «матрицы восприятия», «культурные коды». Она имеет отношение к духовным ценностям данной общности, отражается на поведении людей, знаковых системах культуры, в идеях и верованияхвключает в себя неосознаваемые носителями данной ментальности элементы2.

Из «перечисляющего» определения ментальности, распространенного в лите.

1 Шкуратов В. А. Историческая психология. Ростов-н/Д, 1994. С. 59- Ким. С. Г. Указ. соч. С. 11−13- Леонтьев Д. А. Мировоззрение как миф и мировоззрение как деятельность // Менталитет и коммуникативная среда в транзитивном обществе Томск, 2004. С. 11- Christophe Charle. Op. cit. P. 33- и др.

2 Гуревич А. Я. Проблема ментальностей в современной историографии // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы. Вып. 1. М., 1989. С. 75- Шуранова Е. Н., Зарубин А. Г. Краткий лексикон исторических понятий и терминов. Кемерово, 1999. С. 58−59- Robert Mandrou. Lhistoir des mentalites // Encyclopaedia universalis. Paris 1994. Vol. 11. P. 479 и др См.: Андреева Е А. «Новая историческая наука» Франции глазами французских историков // Вестник Томского государственного университета. Сер. История. Краеведение. Этнология. Археология. 2003. № 276 С. 17- Она же. О понятии ментальности / менталитета в современной России // Сибирский субэтнос: культура, традиции, ментальность. Красноярск, 2006. Вып. 2, кн. 1. С. 22−32. ратуре, выделим два элемента, в которых, думается, заключена соль данного понятия — установка и мировоззрение. Установка — понятие, привнесенное в социальные науки из психологии, обозначает «благоприятную или неблагоприятную оценочную реакцию на что-либо или кого-либо, которая выражается во мнениях, чувствах и целенаправленном поведении"1. С установкой соединены привычки, автоматизмы восприятия, которые неизменно включаются в определение ментальности. Следует иметь в виду также тесную связь установки с поведением, убеждением, эмоциями, включение в нее неосознанных мотивов. В некотором роде установку можно рассматривать как единицу измерения и описания менталитета. От мировоззрения (ми-ровидения) к ментальности перешли системность, взаимозависимость составляющих единое целое компонентов.

Таким образом, можно рассматривать ментальность как иерархическую систему установок, ценностно-ориентированную, устремленную на некие идеальные состояния общества, индивида и образующую в совокупности картину мира. Она представляет собой основание духовной и поведенческой культуры общества, определяет поступки членов социума, отражается в речи в виде мнений, предпочтений, оценок, особенностей житейской и рассудочной логики. Данная концепция ментальное&tradeсходна с трактовкой менталитета как «готовности к действию (в зависимости от обстоятельств), которая конкретизируется в образе мыслей и осуществляется в поступках"3. Представление ментальное&tradeв виде системы поведенческих и мировоззренческих (когнитивных) установок позволяет сделать данное понятие удобным инструментом исследования нематериализуемой составляющей культуры социума, причем в совокупности сознаваемых и неосознаваемых ее элементов, с учетом традиций, устоявшихся стереотипов и вызванных новыми потребностями изменений отдельных компонентов, выделяя в случае необходимое&tradeкаждый из названных элементов ментальное&tradeособо. Подобная трактовка термина позволяет при изучении ментальное&tradeуверенно пользоваться методами социологии по изучению стереотипов, мнений, оценок, распространенных в обществе.

Методология и методы исследования. Особого внимания требуют к себе вопросы методологии в силу сложности «схватывания» элементов коллективной мен.

1 Майерс Д. Социальная психология. СПб., 2001. С. 748.

2 Перспективы социальной психологии. М., 2001. С. 230−231.

3 Определение немецкого ученого В. К. Блессинга. Цит. по: Ким С. Г. Указ. соч. С. 10. 6 тальности и еще не вполне устоявшихся традиций изучения менталитета в отечественной историографии. Говоря об эпистемологической базе, следует выяснить, каким образом в данной работе преломились принципы исторического познания. Современной методологией в качестве таковых выделяются принципы историзма, объективности, системного и ценностного подходов1. к.

Применение принципа историзма выразилось, прежде всего, в том, что анализ ментальности производился во взаимосвязи с конкретно-историческими условиями существования изучаемого общества и его развитием: сама постановка проблемы диссертации предопределила опору на названный принцип, также как и исторический характер предпринятого исследования.

Системный подход предполагает раскрытие целостности изучаемого предмета, внутренних механизмов его функционирования, выявление его структуры2. Использование данного подхода в диссертации неизбежно вытекает из самого предмета исследования. Ментальность как феномен культуры перенимает сущностные свойства последней: системность и коммуникативность (т.е. предназначенность для передачи и восприятия значений). Потому изучение ментальности — это выявление смысловых значений и взаимозависимостей ее структурных элементов. Отметим, что в этой особенности менталитета таится принципиальная возможность его познания, отталкивающаяся от понимания смыслов культурных «текстов», и в то же время, неизбежность пределов этого познания: невозможность постижения феномена в его полноте и цельности, утрачиваемых в ходе интерпретации — в необходимости перевода значений одной культуры в смысловые понятия другой3.

Исходя из системного принципа, в менталитете можно вычленить несколько пластов, не вполне однородных по своему составу. В структуре ментальности с точки зрения ее изменчивости различают элементы, разнящиеся по степени и скорости своей подвижности. Предлагаемая в данной работе концепция ментальности согласуется с известной схемой ритмов исторического времени, предложенной французской школой «Анналов», в частности с рассуждениями по этому поводу Ж. Дюби. Французский историк выделяет четыре типа структур ментальности, изменяющихся с раз.

1 Хмылев П. Н. О целостной концепции историзма// Методологические и историографические вопросы исторической науки. Томск, 1990. Вып. 19. С. 3−17- Методологические проблемы истории / В. Н. Сидорцов [и др.]. Минск, 2006. С. 193−208.

2 Методологические проблемы истории. С. 198−199.

3 Миронов В. В. Философия. М., 2001. С. 221−223. 7 ной скоростью: от почти неподвижных, связанных с биологическими свойствами человека, до быстротечных, являющихся резонансом на конкретные события1. Сходной позиции придерживаются некоторые отечественные обществоведы, различающие в ментальности стабильное ядро и текучую периферию, кратковременные и долговрел менные структуры. Сочетание первых со вторыми определяет специфику менталь-ности социума в данных условиях, на данном этапе его развития. В предпринимаемом исследовании, рассматривающем как бы через увеличительное стекло сравнительно небольшой отрезок времени, в поле зрения неизбежно окажутся и долговременные ментальные структуры, и более подвижные. Потому в диссертации имеется в виду широкое толкование термина, вбирающее в себя не только многовековые, традиционные установки общественного сознания, но и менее длительные.

Аналогично выделению кратковременных и долговременных ментальных структур в системе мировоззренческо-поведенческих установок можно также выделить «вечные», цивилизационные, эпохальные и злободневные темы — то, что некоторыми исследователями называется базовыми конструктами ментальное&trade-3. При этом степень долгожительства той или иной ментальной «проблемы» отнюдь не всегда совпадает с длительностью существования установок, которыми руководствуются современники при решении данной «задачи». Иные установки по поводу «вечных» сюжетов меняются от эпохи к эпохе, а в сердцевине какой-нибудь злобы дня проблескивает вековой стереотип общественного сознания.

В качестве тем, которые на протяжении всей истории человечества, так или иначе, входят в сюжет картины мира можно назвать отношение к жизни и смерти, к естественному и социальному окружению, к смене поколений, к статусу мужчин и женщин, детей и стариков и др. Содержание установок трансформируется, но сами эти проблемы присутствуют всегда, представляя собой социокультурную оболочку человеческой «природы». Цивилизации и эпохи накладывают свой отпечаток на содержание установок по «вечным» вопросам, добавляя к ним новые, фундаментальные, особенно значимые в рамках данного общества и его культуры.

1 Горюнов Е.В. Ж. Дюби. История ментальностей // История ментальностей, историческая антропология: зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996. С. 20.

2 Вилков А. А. Менталитет крестьянства и российский политический процесс: автореф. дис.. д-ра полит. наук. Саратов, 1998. С. 19- Поршнева О. С. Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат России в период первой мировой войны (1914;1918 гг.): автореф. дис.. д-ра ист. наук. Екатеринбург, 2000. С. 39- Молотков М. Б. К вопросу о структуре менталитета // Сибирский субэтнос. Вып. 2, кн. 2. С. 9−10.

3 Стефаненко Т. Г. О русской ментальности: константы и трансформация // Социальные трансформации в России: теории, практики, сравнительный анализ. М., 2005. С. 273.

8 '.

В рамках одной работы, разумеется, не могут быть всесторонне и детально проанализированы все сочленения ментальной структуры западносибирского городского населения. Необходимо обозначить приоритеты, выбрать угол зрения, под которым будет рассматриваться изучаемый феномен. Предпринимаемое исследование ограничено сравнительно узкими хронологическими и территориальными рамками, и, естественно, его целью является выяснение специфического, существовавшего в определенный исторический момент времени в определенном сообществе. Следовательно, в центре диссертации оказывается то, что в наибольшей степени отражает эти особенности — то, что для современников составляло злобу дня.

Но в лабиринте множества частных мнений, оценок, поступков, высказываний по различным поводам нужна путеводная нить, которая позволила бы в массе частностей обнаружить проявления общественного сознания, мировидения. Роль такой «нити Ариадны» могут сыграть «вечные темы», представляющие собой в любую эпоху значимые элементы картины мира. Руководствуясь вышеназванными соображениями, «наблюдательный пункт» установим на «перекрестке» — в тех точках ментальной структуры, в которых сходились фундаментальность и то, что для современников являлось актуальным. При этом ментальность нас интересует, прежде всего и более всего, не столько в политологическом ее аспекте (чрезвычайно важном для понимания мироощущения россиян начала XX в., но не исчерпывающем их картину мира), сколько в культурно-историческом, социальном.

В основе многих злободневных вопросов, волновавших сибирских горожан в конце XIX — начале XX в., находились фундаментальные ментальные проблемыотношение к богатству и бедности, своим и чужим, устремления векторов социального престижа и социального взаимодействия. Поведенческо-мировоззренческие установки по этим проблемам во многом соотносились с моральными ценностями, существовавшими в обществе, находились в основании разработки жизненных стратегий горожан, густыми красками лежали на их картине мира. Те же базовые ментальные проблемы положены в основание структуры диссертационной работы.

Вооруженный системным принципом, психологически оснащенный анализ выделяет в ментальности элементы осознаваемые, неосознанные, подсознательные1. Обращая внимание на способы проявления ментального, исследователь способен.

1 Визгин В. П. Ментальность // Новая философская энциклопедия. М., 2001. Т. 2. С. 525. 9 разглядеть уровень эмоций, символический пласт (ритуалы, жесты, иконография и др.), насыщенный концентрированным раствором мифологического, архетипическо-го, а также уровни «слова» и «дела», т. е. — вербальных, оценочных суждений, деклараций, идеологических постулатов, репрезентирующих представления о должном, правильном, идеальном, и — нередко расходящихся с ними нормами повседневного поведения, ориентированного на прагматику.

При рассмотрении ментальности под другим углом зрения обнаруживаются индивидуальный уровень (как проявления общего в частном, ведь так или иначе носитель менталитета думает и действует, существуя в заданных ему рамках социокультурных условий), уровень групповой (подразумевает общность ментальных установок у членов некой социальной группы) и уровень надличностных, надгруппо-вых коллективных феноменов — хранителей архетипов, «культурных кодов» (язык, религия, традиции и другие культурные, цивилизационные компоненты), поставляющих предрасположенность к определенным мнениям и поступкам опять же на индивидуальный и групповой уровни ментальности.

Задавшись целью рассматривать менталитет как некую цельность, несомненно, приходится иметь в виду все уровни структуры ментального, разумеется, насколько это возможно в строгих рамках скромного диссертационного исследования. Такой подход, по нашему мнению, способен также сочетать в себе элементы микрои макроанализа, которые, по словам Ю. М. Бессмертного, создают «как бы «двуслойное», двуединое видение прошлого, выступающее в виде сосуществования двух его взаимодополняющих форм"1.

При анализе городской ментальности в качестве структурированной целостности диссертант опирался таюке на подходы, существующие в урбанистике, рассматривающие город, городскую культуру (проявлением которой является менталитет) как результат синтеза, как «сложный и цельный механизм, который воплощается в особую культурную индивидуальность». Данная парадигма в контексте заявленной в диссертации тематики тем более уместна, поскольку в конце XIX — начале XX в. большие западносибирские города отличались социокультурной пестротой, дробностью своего социального тела, повышением степени социальной мобильности. Это, в.

1 Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых торговых странах Азии до начала Нового времени. М., 2000. С. 21.

2 Размустова Т. О. Город как культурно-исторический организм (опыт методологических подходов) II Проблемы культуры городов России. Омск, 1996. Часть 1. С. 14.

10 частности, было связано с переплавкой общественных структур, происходившей в России в условиях эпохального перехода от сословного общества к классовому. Данными процессами обусловливались также проявления взаимовлияния между городскими стратами на уровне социальных взаимодействий и ментальных «обменов». Отказ от рассмотрения сложносоставной коллективной ментальности в ее единстве мог бы оставить за пределами анализа компоненты, существенные для ее понимания.

Кроме того, подобного рода панорамный обзор имеет, как представляется, свои преимущества, особенно на первичной ступени научного поиска, разворачивая, хотя не детальную, но цельную картину поля исследования. При таком обзоре ментальный ландшафт предстает в своей целостности, с его наиболее сильными течениями социокультурных тенденций и острыми вершинами особенно значимых для современников проблем. Но, не забывая известный «закон структурализма», согласно которому система не есть механическое сложение отдельных ее составляющих, предi ставляется важным не выпускать из виду социальное и особенно социокультурное членение общества, имея в виду, прежде всего, фундаментальный культурный разлом между простонародными слоями («простецами») и «образованным классом"1.

Итак, в данной работе различные проявления менталитета сибирских горожан предполагается рассматривать в их единстве, как некий гипертекст, насыщенный социальной семантикой, со сложной системой внутренних и внешних связей. Подобный системный подход позволит выявить некоторые общие и специфические, согласованные и противоречивые элементы данной цельности, представив ее как одну из сфер жизнедеятельности общества с взаимно коррелирующими процессами в планах социальной реальности и духовности общества.

Принцип объективности, примененный к исследованию ментальности, превращается в своего рода парадоксальную проблему: где находится сфера объективного в процессе постижения культурных «текстов», т. е. там, где встречаются две субъективности — автор текстов и интерпретатор? Очевидно, этой сферой являются сами тексты. Поэтому принцип объективности при изучении менталитета предъявляет высокие требования к репрезентативности корпуса источников, позволяющей представить закодированные в них элементы ментальности в их существенных свя.

1 Данные термины, использовавшиеся в рассматриваемое время в социологической и культурологической литературе, подчеркивали как социальные, так и культурные отличия между «простонародьем» и «образованным обществом», что представляется важным в контексте диссертационной проблемы.

11 зях и целостности.

Вторая проблема, которая принципиально важна для достижения объективности при исследовании ментальности, — проблема верификации толкования культурных текстов: насколько верно были уловлены и переданы значения компонентов ментальности, применительно к породившей их культуре. Эта задача чрезвычайно сложна (поскольку процесс интерпретации влечет за собой возможные искажения и утраты части значений), но небезнадежна для относительного разрешения. Во-первых, в решение этой задачи вносит вклад использование принципа системности. Выявление ментальных установок в их взаимосвязях (поддерживающих друг друга или взаимооппонирующих), с присущей им определенной устойчивостью, в соотношении с социальным контекстом их проявлений, таит в себе потенциал оценки верности понимания бытовавших в иной культуре смыслов. Вторым арбитром при оценке объективности в подобного рода исследованиях могут оказаться элементы объяснения значений проявлений культуры ее носителями. Хотя этот судья не способен избавиться от своей субъективности и предвзятости, но во взаимодействии с первым, он способен исполнять верификационные функции. Третий арбитр, также исполненный субъективности, представляет культуру, к которой принадлежит сам исследователь, и является экспертизой ученого сообщества, устанавливающей, насколько сходно восприятие элементов изучаемой ментальности в среде ее воспринимающих.

Поскольку принцип объективности при изучении ментальностей чрезвычайно тесно связан с субъективизмом, большое значение в таких исследованиях приобретает ценностный подход. Ментальные установки изыскателя, устоявшиеся стереотипы восприятия анализируемой культуры неизбежно оказывают влияние на процесс понимания ее семантики. Поэтому надо ясно отдавать себе отчет в свойствах, образно говоря, исследовательских «окуляров», через которые рассматриваются ментальные коды иной культуры, дабы иметь возможность скорректировать резкость и получить более четкое «изображение» (в этом заключается еще одно важное приложение в данном исследовании принципа историзма).

Для россиян — наших современников, живущих в начале XXI в., культура начала прошлого века является близкой, генетически родственной, в определенной степени еще живой и животворящей1, и в то же время далекой, отделенной двумя кар

1 Часть ментальных установок перешли в наше время благодаря некоторым традициям семенного вос.

12 динальными переломами в судьбах развития страны, различиями в историческом и жизненном опыте, несомненно, изменившими установки соотечественников. В этом контексте уместно напомнить рассуждения Ю. М. Лотмана по поводу субъективной обусловленности понимания поведения людей прошлого: «Когда вы стараетесь объt яснить себе, почему человек, живший 200 или 400 лет тому назад, поступил так, а не иначе, вы должны одновременно сказать две противоположные вещи: «Он такой же, как ты. Поставь себя на его место», — и: «Не забывай, что он совсем другой, он — не j ты. Откажись от своих привычных противопоставлений и попытайся перевоплотиться в него"1. Исходя из данных посылок, диссертант старался смотреть на изучаемое, что называется, открытыми глазами: не «забыв» сформировавшиеся ранее представления об исследуемой эпохе, но и не вполне им доверяя, до предела сомневаясь в адекватности своего старого багажа предмету изучения. Критично относясь не только к историческим источникам, но и к собственному восприятию, диссертант не принимал заведомо ничью сторону в социокультурных, классовых противопоставлениях, идейных спорах конца XIX — начала XX в., избегал расставлять «отметки за поведение» тем, кто творил историю сто лет назад, опасаясь, что подобное стремление и пристрастность исказят понимание мотивов участников событий и чистоту научного анализа. Единственная подконтрольная сознанию фундаментальная пристрастность, в которой автор не мог себе отказать, обладает гуманистическими свойствами. Кроме научного интереса автора в исследовании воодушевляли сугубо человеческое любо! пытство и сочувствие к людям далекой эпохи, которые в меру своих сил, возможностей, разумения, привычек и творческих способностей, выстраивая свою жизнь, участвовали в движении истории. Всецело присоединяюсь к суждению М. М. Бахтина о том, что в процессе культурной коммуникации наиболее верный путь к пониманию и, значит, к познанию субъективности другого — это сочувствие2.

Переходя к рассмотрению методологических приемов, использованных в представляемой работе, отметим, что они были обусловлены спецификой предмета питания, произведениям классической литературы, включенным в школьные программы и таким образом — в процесс социализации подрастающих поколений, благодаря активизации участия православной церкви в общественной, культурной жизни страны и пр.

1 Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). СПб., 1994. С. 13−14.

2 «Выражение как поле встречи двух сознаний. Оболочка души лишена самоценности и отдана на милость и милование другого. Несказанное ядро души может быть отражено только в зеркале абсолютного сочувствия». См.: Бахтин М. М. К философским основам гуманитарных наук // Автор и герой: к философским основам гуманитарных наук. СПб., 2000. С. 230. изучения, лежащего в междисциплинарном пространстве — на пересечении истории, социологии, семиотики, исторической культурной антропологии, социальной психологии. Поэтому в данной работе целесообразно использование технологий и категорий научного анализа, разработанных как в рамках исторической науки, так и смежv ных, социогуманитарных дисциплин.

Методология диссертационной работы опиралась на общенаучные методы (абстрактный и конкретный, исторический и логический, индуктивный и дедуктивный, системно-структурный, структурно-функциональный, генетический, типологический, моделирование и др.), а также на собственно исторические методы исследования (ис-торико-системный, историко-типологический, историко-сравнительный, историко-генетический, метод диахронного анализа1).

В работе использованы исследовательские технологии, применяющиеся в социологии и социальной психологии: теоретическое моделирование общественных феноменов в форме конструктов, идеальных типов2, вторичный анализ социологических данных (качественный и количественный анализ документов), выборка (невероятностная с целенаправленным и стихийным (произвольным) отборами и вероятностная выборка с систематическим отбором), монографический метод — метод типичных отдельных случаев. Подчеркнем также особую роль структурно-семиотического метода, позволяющего расшифровывать «культурные коды», благодаря анализу семантики культурных коммуникационных феноменов («текстов» в широком значении слова) и рассмотрению их в качестве символических систем4. Разнообразие пред.

1 Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М, 2003. С. 42−48, 154−200.

2 Идеальный тип — абстрактное утверждение о важнейших особенностях любого социального феномена. См.: Масионис Дж. Социология. СПб., 2004. С. 156- Радугин, А А, Радигина О. А. Социальная психология. М, 2006. С. 23−28.

3 Вторичный анализ социологической информации — использование собранной ранее различными исследователями социологической информации для решения новых исследовательских задач. Под выборкой в социологии понимается метод исследования, позволяющий делать заключения о характере распределения изучаемых признаков генеральной совокупности (т.е. всего массива информационных источников) на основании рассмотрения некоторой ее части. Невероятностная выборка осуществляется без применения статистических методов отбора анализируемых документов. При целенаправленной выборке из генеральной совокупности выбираются типичные элементы, позволяющие получить уменьшенную модель генеральной совокупности. При вероятностной выборке с систематическим отбором все элементы генеральной совокупности имеют одинаковую вероятность попадания в выборочную совокупность, при этом в основу отбора кладется система, в частности, — выбор через определенный интервал. См.: Социологический словарь. Минск, 1991. С. 24−25j Бабосов Е. М. Прикладная социология. Минск, 2001. С. 307−338- Добреньков В. Н., Кравченко А. И. Методы социологического исследования. М., 2006. С. 93−101, 108−110.

4 Байбурин А. К. Семиотические аспекты функционирования вещей // Этнографическое изучение знаковых средств культуры. Л., 1989. С. 63−101- Иванов В. В. Проблемы этносемиотики // Там же. С. 38−62- Мыльникова А. С. Язык культуры и вопросы изучения этнической специфики средств знаковой коммуникации // Там же. Л., 1989. С. 7−37- Лотман Ю. М. Тезисы по структуральной поэтике // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 32−65- Он же. Об искусстве. СПб, 1998. С. 15−66- Ким С. Г. Указ. соч. С. 21. ставленного методологического арсенала, можно надеяться, позволит воплощению в работе принципов исторического исследования.

Цель и задачи исследования

Целью данной работы является исторический и социокультурный анализ особенностей ментальности сибирских горожан, определявшей их поведение и оценочные суждения в условиях происходивших в Сибири конца XIX — начала XX в. модернизационных процессов. Поставленная цель требует решения следующих основных исследовательских задач:

— исследование изменений жизненного мира сибирских горожан — перемен, связанных с модернизационными явлениями, влиявшими на поступки и образ мыслей сибиряков;

— выявление и анализ во взаимосвязи с конкретно-историческими условиями развития сибирского общества когнитивных и поведенческих установок горожан в отношении: категорий материального достатка и способов его достиженияидентификаций по признаку свой /чужой', идеальных моделей социальных и межличностных взаимоотношений;

— описание ментальности сибирских горожан как динамической структуры, выявление ее специфики.

Историография. Ментальность сибирского населения сравнительно недавно стала предметом исторического изучения, также как и сам термин недавно получил прописку в отечественной историографии. На волне перестройки в конце XX в. в российские обществоведческие дисциплины, отказавшиеся при рассмотрении исторического процесса от догматизированного варианта марксистской политэкономиче-ской парадигмы, из западных общественно-гуманитарных наук был импортирован термин ментальность /менталитет вместе с комплексом составляющих его компонентов, пронизанных социокультурными смыслами. Именно в это время отечественные историки, философы, социологи, культурологи, лингвисты обратились к исследованию ментальности в приложении к прошлому и настоящему России. С этих пор исследование данного феномена в различных его" аспектах не выходит из поля зрения ученых различных специальностей общественно-гуманитарных наук. В это же время «человеческий фактор» оказался в зоне активной разработки региональных историков.

Но следует отметить, что в предшествующие стадии сибиреведения имелись предтечи исследований такого рода. В досоветский период в периодике, в популярных и научных изданиях помещались очерки, посвященные «характеру» и нравам сибиряков, особенностям социокультурных «физиономий» отдельных групп сибирского населения1. Публикации пионеров региональной историографии П.А. Словцо-ва, И. Завалишина, Н. М. Ядринцева, Г. Н. Потанина и др. представляют интерес и как свидетельства современников, отметивших специфические черты поведения местных жителей, и, отчасти, как первые попытки осмысления этих особенностей. В советский период выходили в свет труды, касающиеся вопросов общественного сознания зауральского населения. При этом обществоведами социалистической эпохи принимался во внимание, главным образом, политологический аспект коллективной мен-тальности, опосредованные идеологическими влияниями процессы становления «классового сознания» в демократических и буржуазных слоях населения дореволюционной Сибири3.

Однако именно в рамках советской историографии, в 1970;1980;е гг., в сибирском научном сообществе была выдвинута проблема и сделаны первые шаги в сторону расширения исследовательского спектра в сфере изучения субъективного в истории — «с включением всех его уровней: не только сформировавшихся идей, концепций, систематизированных взглядов, т. е. идеологии, но и таких явлений общественного сознания, как обычаи, традиции, представления, вкусы, интересы, настроения и т. д. — уровня, который условно может быть назван социальной или общественной психологией"4. Во главе этого движения оказались исследователи сибирского крестьянства — М. М. Громыко, В. А. Зверев, Н. А. Миненко и др., работавшие на сты.

1 Указания на некоторые публикации периодической печати XIX в. посвященные нравам, обычаям сибирского населения, содержатся, в частности, в известном библиографическом сибирском своде, см.: Сибирская библиография / сост. В. И. Межов. СПб., 1891. Т. 2. С. 394−399.

2 Завалишин И. Описание Западной Сибири. М., 1862. С. 73−88, 220−222, 354- Головачев П. Сибирь. Природа. Люди. Жизнь. М., 1902. С. 132−147- Клеменц Д. Население Сибири // Сибирь, ее современное состояние и ее нужды. СПб., 1908. С. 43−45, 52−54- Потанин Г. Н. Города Сибири // Там же. С. 234−299- Словцов П. А. Письма из Сибири. Тюмень, 1999. С. 58−63- Ядринцев Н. М. Сочинения. Т. 1: Сибирь как колония. Тюмень, 2000. С. 41−95.

3 Мухин А. А. Рабочие Сибири в эпоху капитализма (1861−1917 гг.). М., 1972; Плотников А. Е. Обыденное сознание как источник познания исторической действительности (к исследованию социальных черт сибирских рабочих периода капитализма) // Из истории Сибири. Рабочие Сибири в период империализма. Томск, 1974. Вып. 14. С. 171−187- Разгон И. М., Мосина И. Г. Буржуазия Сибири и государственная дума // Классы и партии в Сибири накануне и в период Великой Октябрьской социалистической революции. Томск, 1977. С. 3262- Мосина И. Г. Формирование буржуазии в политическую силу в Сибири. Томск, 1978; Зольников Д. М. Рабочие Сибири в годы Первой мировой войны и Февральской революции Новосибирск, 1981; Рабочий класс Сибири в дооктябрьский период. Новосибирск, 1982 и др.

4 Громыко М. М. Некоторые вопросы общественного сознания в изучении досоветской Сибири // Итоги и задачи изучения истории Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1971. С. 121. ке истории и этнографии и посвятившие свои труды проблемам крестьянского поведения-и мировидения, выходившим за пределы тематики классовой борьбы1. Тогда же появились авангардные исследования М. М. Громыко и В. П. Бойко о социально-психологических особенностях сибирского купечества2.

С 1990;х гг. разработка проблем, входящих в круг ментальности, стала одной из характерных примет поворота сибирского исторического сообщества к «новой исторической науке» с ее повышенным интересом к культурной истории, исторической антропологии. Ныне менталитет и сопряженная с ним тематика входят в титры и содержание отдельных статей, диссертационных исследований, разделов-монографий и даже особых конференций и научных сборников, а также рассматриваются «попутно» в работах, посвященных различным проблемам сибирской истории. Обозначилось несколько векторов в изучении сибирской ментальности, взаимосвязанных, пересекающихся друг с другом, но различающихся ракурсами рассмотрения предмета анализа и его масштабированием.

В некоторых работах по аналогии с философско-публицистическими размышлениями по поводу русского национального характера, российского менталитета, веI.

•7 дется речь о сибирском менталитете (А.И. Пальцев, А. О. Бороноев, Б.Е. Андюсев). В русле подобной генерализации проводятся также плодотворные, перспективные ис.

1 Громыко М. М. Труд в представлениях сибирских крестьян XVIII — первой половины XIX в. // Крестьянство Сибири XVIII — начала XX в. (классовая борьба, общественное сознание и культура). Новосибирск, 1975. С. 110−133- Миненко Н. А. К изучению семейной этики сибирского крестьянства второй половины XVIII в. // Там же. С. 75−84- Островская Л. В. Некоторые замечания о характере крестьянской религиозности (на материалах пореформенной Сибири) // Там же. С. 172−186- Покровский Н. Н. Крестьянский побег и традиции пустынножительства в Сибири XVIII в. // Там же. С. 19−49- Громыко М. М. Территориальная крестьянская община Сибири (30-е гг. XVIII — 60-е гг. XIX в. // Крестьянская община в Сибири XVII — начала XX в. Новосибирск, 1977. С. 33−103- Прудникова Т. П. Влияние идей уравнительности на общинные порядки пореформенной западносибирской деревни (60−90-е гг. XIX в.) // Там же С. 199−228- Миненко Н. А. Русская крестьянская семья в Западной Сибири (XVIII — первой половины XIX в.), 1979; Зверев В. А. Внутрисемейные отношения у русских крестьян Сибири конца XIX — начала XX в. // Крестьянство Сибири периода разложения феодализма и развития капитализма. Новосибирск, 1981. С. 82−108- Крестьянство Сибири в эпоху феодализма / отв ред. А. П. Окладников. Новосибирск, 1982; Крестьянство Сибири в эпоху капитализма / отв. ред. JI.M. Горюшкин. Новосибирск, 1983 и др.

2 Громыко М. М Некоторые вопросы. С. 121−132- Она же. К характеристике социальной психологии сибирского купечества // История СССР. 1971. № 3. С. 58−71- Бойко В. П. К вопросу о социальной психологии крупной российской буржуазии второй половины ХЕХ в. // Из истории буржуазии в России. Томск, 1982; Бойко В. П. Социально-психологические особенности сибирской буржуазии второй половины XIX века (по мемуарным источникам)// Вопросы истории дореволюционной Сибири. Томск, 1983. С. 99−106.

3 Пальцев А. И. Менталитет и ценностные ориентации этнических общностей (на примере субэтноса сибиряков): автореф. дис.. канд. филос. наук. Новосибирск, 1998; Бороноев А. О. Сибирский менталитет: содержание и актуальность исследования // Проблемы сибирской ментальности. СПб., 2004. С. 26−33- Андюсев Б. Е. К вопросу о предмете и аспекте методологии научного исследования сибирского характера // Сибирский субэтнос: культура, традиции, ментальность. Материалы второй Всероссийской научно-практической Интернет-конференции на сайте sib-subethnos narod ru. с 15 января по 1 ноября 2005 года. Красноярск, 2006. Вып. 2, кн. 1.С. 32−43. следования в рамках концепции фронтира, пограничной, колонизуемой территории, и сопоставлений сибирского и американского «характеров» (И.В. Волгин, В.В. и Е. В. Алексеевы, К. И. Зубков, И. В. Побережников, А. Д. Агеев, Д. Я. Резун, М.В. Шилов-ский)1. В> продолжение традиций досоветской историографии внимание ученых в этих случаях концентрируется, главным образом, на сибирских региональных особенностях поведения и отношения к миру, определяемых процессом освоения громадных новых территорий, взаимодействием с иными, аборигенными, культурами.

Второй подход, ныне наиболее плодоносный, часто используемый исследователями, специализирующимися в области сибирской истории XIX — начала XX в., можно назвать социо-стратиграфическим. Этот подход характерен тем, что проблематика ментальности, наряду с другими социокультурными характеристиками, включается составной частью в работы, посвященные истории отдельных групп сибирского населения — сословных, национально-конфессиональных, профессиональных. В публикациях ученые уделяют внимание образу жизни, устойчивым чертам поведения изучаемых социальных страт, выявляют их ценностные ориентации, устанавливают зависимость последних от местных условий, специфики занятий и социокультурного облика группы. Нередко в подобных трудах находят отражение. проблемы, связанные с семейными, внутрии межгрупповыми взаимоотношениями, прослеживаются происходившие с течением времени изменения в системе ценностей и мировоззрении (особенно в том, что касалось политической ориентированности, религиозности, получения образования).

Множащиеся разнообразные и глубокие публикации этого рода позволяют надеяться, что прививка «новой социальной истории» на древе региональной историографии дала крепкие, жизнеспособные побеги. В рамках сибиреведения увидели свет монографии о мещанстве под авторством Ю. М. Гончарова и B.C. Чутчева, о военных — О. В. Гефнер — состоялась защита кандидатских диссертаций Г. А. Сабуровой об ин.

1 Волгин И. В. Американская литература конца XIX — начала XX в. об особенностях психологии крестьянства Европейской России и Сибири И Вопросы истории Сибири XX века. Новосибирск, 1998. С. 22−28- Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике. XVIXX в. / В. В. Алексеев, Е. В. Алексеева, К. И. Зубков, И. В. Побережников. М., 2004; Агеев А. Д. Сибирь и американский Запад: движение фронтиров. М., 2005; Резун ДЛ., Шиловский М. В. Сибирь, конец XVI — начало XX века: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов. Новосибирск, 2005.

2 Гончаров Ю. М., Чутчев B.C. Мещанское сословие Западной Сибири второй половины XIX — начала XX в. Барнаул, 2004; Гефнер О. В. Военные и культура в Западной Сибири в последней трети XIX — начала XX в. Омск, 2004. теллигенции и Р. Д. Галиевой о торговых служащих1. Изданы разного объема работы о чиновничестве (А.В. Ремнев, Т. А. Фролова и др.), крестьянстве (М.К. Чуркин, М. Т. Когут, К. Скобелев)3, евреях (М.Н. Савиных, Н. Б. Галашова, Ю. М. Гончаров и др.)4 и пр. В этот же социо-стратиграфический ряд можно поместить исследования О. А. Тяпкиной, посвященные ментальности жителей малых сибирских городов, рассматриваемых как некий социальный монолит5.

Особенно активно разрабатывалась тема менталитета зауральского предпринимательского слоя. Кроме многочисленных небольших публикаций вышло в свет несколько монографий, диссертаций, учебных пособий, в которых нашла существенное отражение ментальная проблематика (В.П. Бойко, Ю. М. Беспалова, Т. В. Копцева,.

1 Сабурова Г. А. Интеллигенция Омска на рубеже XIX — XX вв.: автореф. дис.. канд. ист. наук. Омск, 1995; Галиева Р. Д. Торговые служащие: автореф. дис.. канд. ист. наук. Барнаул, 2002.

2 Ремнев А. В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика второй половины XIX — начала XX веков. Омск, 1997. С. 214−246- Кузнецов А. А. Чиновничество губернских центров Восточной Сибири как часть социокультурного потенциала в середине XIX в. // Культура и интеллигенция России: социальная динамика образы, мир научных сообществ (XVIII — XX вв.). Омск, 1998. Т. 2. С. 97−100- Щеглова Т. К., Ильиных Е. Е. Социокультурные взгляды чиновников и служащих Алтайского горного округа (по личным фонам С. И. Гуляева и Е.П. Клевакина) // Гуляевские чтения. Вып. 1. Барнаул, 1998. С. 269 — 274- Соболева Т. Н., Осипова М. А. Алтайская бюрократия 60-х — начала 80-х гг. XIX в. (негативные штрихи к портрету кабинетской горнозаводской администрации) // Население, управление, экономика, культурная жизнь Сибири XVII — начала XX в. Барнаул, 2003. С. 109−137- Овчаренко О. Н. Сибирские чиновники административно-судебных учреждений в конце XIX — начале XX в. // Вопросы методологии и истории в работах молодых ученых. Омск, 2005. Вып. 8. С. 62−70- Фролова Т. А. О социокультурном облике чиновничества Западной Сибири в конце XIX — начале XX в. // Там же. С. 71−78- Она же. Социокультурный облик чиновничества Западной Сибири в конце XIX — начале XXв.: автореф. дис.. канд. ист. наук. Омск, 2006.

3 Чуркин М. К. Культурный и этнопсихологический аспект взаимоотношений переселенцев из европейских губерний России и инородцев Западной Сибири в конце XIX — нач. XX в. // Гуманитарное знание. Сер. Преемственность. Ежегодник. Омск, 1999. Вып. 3. С. 370−373- Он же. Специфика взаимоотношений переселенцев и старожилов Сибири в конце XIX — нач. XX в. (по материалам Западной Сибири) // Там же. С. 374 379- Когут М. Т. Отношение сибирских крестьян к земельной политике правительства как проявление ментальности российского крестьянства (1896−1917 гг.) // Проблемы историографии и истории. Омск, 2002. С. 124−140- Скобелев К. Природно-климатический фактор и менталитет сибирского крестьянства (1861−1917 гг.) // Вопросы методологии и истории в работах молодых ученых. Омск, 2002. С. 22−57.

4 Савиных М. Н. Из истории еврейской общины Омска и области // Культура и интеллигенция России. С. 110−112- Лисицина С. А. Евреи в зеркале сибирской прессы (на примере периодической печати Тобольской губернии конца XIX — начала XX в) // Тюменский исторический сборник. Тюмень, 1999. Вып. З.С. 119−126- Рабинович В. Социальная адаптация евреев в условиях сибирского общества (Иркутск, вт. пол. XIX — нач. XX в.) // Социология. Психология. Краеведение. Образование. М., 1999. Ч. 4. С. 65−68- Савиных М. Н. Законодательная политика российского самодержавия в отношении евреев во второй половине XIX — начале XX в. Омск, 2004; Галашова Н. Б. Ходатайства как источник по изучению истории еврейских общин Томской губернии (конец XIX — начало XX в.) // Документ в меняющемся мире. Томск, 2004. С. 161−165- Гончаров Ю. М. Очерки истории еврейских общин Западной Сибири (XIX — начало XX в.). Барнаул, 2005; Хрулёва О. С. Формирование еврейской диаспоры в Томской губернии // IX Всероссийская конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Наука и образование» (19−23 апреля 2004 г.) Томск, 2005. Т. 4. С. 55−61 и др.

5 Тяпкина О. А. Ментальность жителей малых городов Западной Сибири во второй половине XIX — начале XX в.: постановка проблемы // Актуальные вопросы истории Сибири. Барнаул, 2005. С. 55−56- Она же. Темпорально-пространственные аспекты ментальности жителей малых городов Западной Сибири во второй половине XIX — начале XX в. // Современное историческое сибиреведение XVII — начала XX в. Барнаул, 2005. С. 105−116- Она же. Отношение к труду в сибирском городе (на примере малых городов Западной Сибири во второй половине XIX в.) // Актуальные вопросы истории Сибири. Барнаул, 2007. Ч. 1. С. 325−330.

В.Н. Разгон, В. А. Скубневский, А. В. Старцев, Ю. М. Гончаров, О.В. Ушакова)1.

Другой подход, отчасти связанный с предыдущим, характеризуется моногра-фичностью несколько иного рода: внимание фиксируется на ценностных установках, поведенческих особенностях, социальных привычках сибиряков, проявляющихся в отдельных сферах жизни — в предпринимательстве (А.А. Жиров, А. К. Кириллов, А. Г. Киселев и др.)2, в семейной жизни и тендерной сфере (Ю.М. Гончаров, В.В. Верхоту-рова, Е. А. Зуева и др.), в межэтнических взаимодействиях (Е.В. Карих, Е.П. Кова-ляшкина и др.)4, в правосознании (Д.А. Глазунов)5 и пр. Историками, филологами, культурологами разрабатывается тема, связанная с бытовавшими стереотипами восприятия сибиряков, Сибири, формирования сибирской идентичности и феноменом сибирского патриотизма (А.В. Ремнев, М. В. Шиловский, А. В. Старцев, А. В. Сушко,.

1 Бойко В. П. Томское купечество в конце XVIII — XIX вв. из истории формирования сибирской буржуазии. — Томск, 1996; Беспалова Ю. М. Ценностные ориентации в культуре западно-сибирского предпринимательства второй половины XIX — начала XX вв. Тюмень, 1998; Копцева T.B. Духовная культура купечества Зауралья (вторая половина XVII-середина XIX в.): автореф. дис.. канд. ист. наук. Екатеринбург, 1998; Разгон В. Н. Сибирское купечество в XVIII — первой половины XIX века. Региональный аспект предпринимательства традиционного типа. Барнаул, 1998; Скубневский В. А., Старцев А. В., Гончаров Ю. М. Купечество Алтая второй половины XIX — начала XX в. Барнаул, 2001; Ушакова О. В. Предпринимательство и деловая этика купечества Юго-Восточной Сибири в XIX веке: автореф. дис.. канд. ист. наук. Иркутск, 2005; Бойко В. П. Купечество Западной Сибири в конце XVIIIXIX в.: очерки социальной, отраслевой, бытовой и ментальной истории. Томск, 2007; Старцев А. В., Гончаров Ю. М. История предпринимательства в Сибири (XVII — начало XX в.). 2-е изд., Барнаул, 2007; Бойко В. П., Ситникова Е. В. Сибирское купечество и архитектурный облик города Томска в XIX — начале XX в. Томск, 2008.

2 Жиров А. А. Социально-психологические аспекты и вопросы менталитета в характеристике провинциального купечества Сибири // Проблемы историографии и истории. Омск, 2002. С. 79−124- Кириллов А. К. Культура учета векселей в России второй половины XIX — начала XX в. (на примере западносибирских городских банков) // Проблемы менталитета в истории и культуре России. Вып. 3. Новосибирск, 2002. С. 40−59- Киселев А. Г. Предпринимательство глазами православного духовенства (начало XX в.) // Проблемы историографии и истории. Омск, 2002. С. 140−157- Семенов Д. В. Особенности православного и старообрядческого менталитета в предпринимательстве Западной Сибири XIX в. // IX Всероссийская конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Наука и образование» (19−23 апреля 2004 г.). Томск, 2005. Т. 4. С. 146−151 и др.

3 Брянцев М. В. Идеалы нравственного воспитания в купеческой семье // Семья в ракурсе социального знания. Барнаул, 2001. С. 65−75- Гончаров Ю. М. Городская семья Сибири второй половины XIX — начала XX в. Барнаул, 2002; Он же. «Хозяин жизни»: купечество как тип мужественности // О муже (Ы)ственности. Москва, 2002. 397−413- Он же. Социальный статус и тендерные роли женщин Сибири во второй половине XIX — начале XX века // Роль государства в хозяйственном и социокультурном освоении Азиатской России XVII — начала XX века. Новосибирск, 2007. С. 59−71- Верхотурова В. В. Общественная деятельность и социальный статус женщины Западной Сибири во 2-й половине XIX в. (на материалах Томской губернии): дис.. канд. ист. наук. Томск, 2006; Зуева Е. А. Купеческая семья в Сибири конца XVIII — 1-й половины XIX в. Новосибирск, 2007. С. 73−81 и др.

4 Ноздрин Г. А. Взаимоотношения русского и еврейского населения Сибири во второй половине XIXначале XX в. // Сибирское общество в контексте модернизации. С. 175−185- Карих Е. В. Межэтнические отношения в Западной Сибири в процессе ее хозяйственного освоения. XIX — начало XX в. Томск, 2004; Кова-ляшкина Е.П. «Инородческий вопрос» в Сибири: Концепции государственной политики и областническая мысль. Томск, 2005 и др. 5 Глазунов Д. А. Влияние переселения на правовую культуру Западной Сибири в конце XIX — начале XX в. // Сибирский плавильный котел: социально-демографические процессы в Северной Азии XVI — начала XX века. Новосибирск, 2004. С. 223−229- Он же. Правовое измерение революции: проблема преступности в 1905;1907 гг. (по материалам Томской губ.) // Сибирское общество в период социальных трансформаций XX в. Томск, 2007. С. 129−134.

Н.И. Родигина и др.)1- Данные работы очерчивают круг проявлений менталитета, которые наиболее привлекают своей значимостью современных сибиреведов, и позволяют пристальнее «вглядеться» в семантику отдельных явлений обыденной и элитарной культуры зауральского населения.

Несколько особняком в сибирской историографии стоит работа В. П. Бойко, посвященная динамике обыденного сознания сибирских горожан (томичей XVIIIXIX в.) и открывшая, видимо, новое направление в исследовании сибирской менЛ тальности. В данной публикации ученым ставится проблема изучения менталитета на основе выделения в нем ряда культурно-психологических типов (субкультур) и «освещение процессов их формирования в динамике и взаимовлиянии, а то и во взаимоисключении"3. Такой подход отчасти разделяется диссертантом, рассматривающим ментальность как сложносоставное, неоднородное, но целостное явление, обладающее системой внутренних зависимостей и противопоставлений.

В целом можно сказать, что тема сибирского менталитета находится в первичной стадии изучения — стадии накопления материала, выработки исследовательских подходов, выявления массива репрезентативных источников, первичных наблюдений и обобщений. Молодость сибирской истории ментальностей, сложность, всеохват-ность, многоаспектность самого изучаемого феномена оставляют обширное поле для дальнейшей разработки. Проблема предлагаемой диссертации — ментальность жителей больших сибирских городов в период капиталистической модернизации конца XIX — начала XX в. — представляет собой один из малоизученных вопросов сибире-ведения4.

1 Ремнев А. В. Самодержавие и Сибирь. С. 172−176- Шиловский М. В. Сибирские корни евразийства [Электронный ресурс] // Сибирская Заимка. Научная жизнь: Электронный журнал. 2001. № 4. URL: http://www.zaimka.ru/science/shilovskil2.shtml (дата обращения 10.12.2008 г.) Ремнев А. В. Западные истоки сибирского областничества [Электронный ресурс] // Там же. Власть и народ: Электронный журнал. 2001. № 7. URL: www.zaimka.ru/power/remnev4.shtml (дата обращения 10.12.2008 г.) — Старцев А. В. Homo Sibiricus. Особенности сибирского областничества [Электронный ресурс] // Там же. 2002. № 8. URL: www.zaimka.ru/82 002/startsevhomosibiricus (дата обращения 10.12.2008 г.) — Сушко А. В. Областническая периодическая печать в Сибири как фактор развития сибирского национализма // Человек в меняющемся мире. Омск, 2002. С. 93−105- Родигина Н. Н. «Земля обетованная» или «каторжный край»: Сибирь в восприятии крестьян Европейской России второй половины XIX в. // Моя Сибирь. Вопросы региональной истории и исторического образования. Новосибирск, 2002. С. 24−33- Паршукова Н. П. К вопросу о менталитете сибирской культуры (по материалам демократической публицистики второй половины XIX в.) // Население, управление, экономика, культурная жизнь Сибири XVII — начала XX в. Барнаул, 2003. С. 236 -243- Родигина Н. И. «Другая Россия»: образ Сибири в журнальной прессе второй половины XIX — начала XX века. Новосибирск, 2006 и др.

2 Бойко В. П. Эволюция обыденного сознания населения г. Томска в конце XVIII — начале XIX в. (к постановке проблемы) // Труды Томского государственного университета. Сер. Историческая. 2005. Т. 267: Судьба регионального центра в России (к 400-летию г. Томска). С. 64−69.

3 Там же. С. 64.

4 Известна лишь одна небольшая работа, в которой коллега непосредственно выдвинул проблему ис.

Завершая историографический очерк, отметим, что научная база предпринимаемого исследования не может быть ограничена работами, в которых непосредственно рассматриваются вопросы сибирского менталитета. Тому, кто погружается в проблемы мировидения в таком сложном социальном организме как большой город в сложную переломную эпоху, неизбежно приходится иметь в виду обширный круг работ, затрагивающих разнообразные аспекты сибирской и в целом российской жизни конца XIX — начала XX в. Из этого круга выделим, прежде всего, работы в области сибирской урбанистики. Преимущественной и характеристичной чертой солидных городоведческих публикаций последнего тридцатилетия-является при их информативном богатстве системность, комплексность анализа. Функции городов, их население, экономика, внешний облик, сфера управления, развитие культуры, модерниза-ционные трансформации, региональное своеобразие — эти и другие стороны истории городской Сибири получили в них освещение1.

Определенное значение при разработке проблематики диссертации имели работы, посвященные отдельным аспектам сибирской городской истории. Специальные исследованиям развитии сибирской торговли, промышленности, транспорта рассматриваемого времени, послужили историографической опорой при изучении-влияния модернизационных процессов в хозяйственной сфере на повседневную-жизнь сибиряков. При анализе социокультурных черт сибирского городского общества следования ментальности населения сибирского города в условиях модернизации конца XIX — начала XX в. К ' сожалению, для ее разрешения первопроходцем был избран неудачный инструментарий. Л. Б. Ус использовал трактовку менталитета исключительно как константы и длительной традиции, существенно сократив тем самым возможность анализировать происходившие быстрые изменения субъективного в рамках заданной парадигмы. Очевидно, поэтому не была раскрыта тема, заявленная в заголовке статьи (в публикации описывается влияние модернизации на образ жизни горожан, но не на образ мыслей). Хотя, безусловно, в работе содержатся ценные наблюдения и размышления о проявлениях русской ментальности в социальной среде сибирского города. См.: Ус Л. Б. Влияние модернизационных процессов на формирование менталитета сибирского горожанина (на примере г. Новониколаевска) // Сибирское общество в контексте модернизации XVIII — XX вв. Но, восибирск, 2003. С. 59−67.

1 Горюшкин Л. М., Бочанова Г. А., Цепеляев Л. Н. Новосибирск в историческом прошлом (конец XIXначало XX в.). Новосибирск, 1978; Очерки истории Тюменской области / отв. ред. В. М. Кружинов. Тюмень, 1994; Куприянов А. И. Русский город в первой половине XIX века: общественный быт и культура горожан Западной Сибири. М., 1995; Очерки истории города Омска / под ред. А. П. Толочко. Омск, 1997. Т. 1: Дореволюционный ОмскТомск. История города от основания до наших дней / отв. ред. Н. М. Дмитриенко. Томск, 1999; Дмитриенко Н. М. Сибирский город Томск в XIX — первой трети XX века: управление, экономика, население. Томск, 2000; Скубневский В. А., Гончаров Ю. М. Города Западной Сибири во второй половине XIX — начале XX в. Барнаул, 2003. Ч. 1: Население. ЭкономикаАлисов Д. А. Административные центры Западной Сибири: городская среда и социально-культурное развитие (1870−1914 гг.). Омск, 2006 и др.

2 Пронин В. И. Изменения в сибирской промышленности в конце XIX — начале XX в. //Рабочие Сибири в конце XIX — начале XX вв. Томск, 1980. С. 44−69- Дмитриенко Н. М. Промышленность Томска в эпоху капитализма // Вопросы истории дореволюционной Сибири. Томск, 1983. С. 62−84- Скубневский В. А. Промышленность Алтая в период империализма// Вопросы истории дореволюционной Сибири. Томск, 1983. С. 86−98- Коновалов П. С. Строительная промышленность Сибири второй половины XIX — начала XX в. // Проблемы истории дореволюционной Сибири. Томск, 1989. С. 83−93- Зиновьев В. П. Этапы индустриального освоения Сибири ценным подспорьем явились публикации демографов, исследователей социальной истории Сибири1 и России рубежа XIX — XX вв., а также работы, посвященные явлениям и институтам и из сферы образования и духовной культуры сибирского общества2.

Своеобразным компасом для ориентации в проблематике общественно-политической жизни края стал массив работ, посвященных истории сибирской администрации и управления зауральской части Российской империи, хроники и анализ общественного, рабочего движения досоветской Сибири, исследования об общественных настроениях, региональной прессе, о формировании и развитии различных идейных течений и партийных организаций на местной почве3. Публикации по исто Хозяйственное освоение Сибири. Вопросы истории XIX — первой трети XX в. Томск, 1994. С. 5−25- Скубнев-ский В. А. Промышленность городов Сибири в конце XIX — начале XX века // Вопросы экономической истории России XVIIIXX вв. Томск, 1996. С. 67−78- Зиновьев В. П. Особенности перехода Сибири от аграрного общества к индустриальному // Сибирь в контексте мировой культуры. Опыт самоописания. Томск, 2003. С. 19−27 и др.

1 Рабинович Г. Х. Крупная буржуазия и монополистический капитал в экономике Сибири конца XIX — начала XX вв. Томск, 1975; Рабинович Г. Х., Скубневский В. А. Буржуазия в обрабатывающей промышленности Сибири (конец ХЕХ в. — 1917 г.) // Из истории Сибири. Томск, 1975. Вып. 17. С. 94−146- Плотников А. Е. К вопросу об объективных предпосылках классового формирования сибирских рабочих в 1895—1907 гг. // Рабочие Сибири в период империализма. Томск, 1976. С. 20−51- Колесников А. Д. Рост, сословный состав и занятость населения дореволюционного Омска // История городов Сибири досоветского периода (XVIl-начала XX в.). Новосибирск, 1977. С. 231−252- Большаков В. Н. О размерах миграций в Сибирь рабочих из Европейской России в период империализма // Рабочие Сибири в конце XIX — начале XX вв. Томск, 1980. С. 94−113- Скубневский В. А. Источники формирования рабочих обрабатывающей промышленности Сибири конца XIX — начала XX в. // Промышленность и рабочие Сибири в период капитализма. Материалы к «Истории рабочего класса Сибири». Новосибирск, 1980. С. 57−85- Гордон А. В. Крестьянство Востока: исторический субъект, культурная традиция, социальная общность. М., 1989; Плотников А. Е. Численность, состав, территориальное размещение интеллигенции Сибири (по переписи 1897 г.) // Проблемы источниковедения и историографии Сибири дооктябрьского периода Омск, 1990. С. 96−105- Скубневский В. А. Городское население Сибири по материалам переписи 1897 г. // Проблемы генезиса и развития капиталистических отношений в Сибири. Барнаул, 1990. С. 98 119- Он же. Рабочие обрабатывающей промышленности Сибири (90-е гг. XIX в. — февраль 1917 г.). Томск, 1991; Старцев, А.В. Торгово-промышленное законодательство и социально-правовой статус предпринимателей в-России в XVIII — начале XX в. // Предприниматели и предпринимательство в Сибири (XVIII — начало XX вв.). Барнаул, 1995. С. 3−21- Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи. XVIII — начало XX в.: Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. СПб., 1999. Т. 1- Коновалов И. А. Изменения в социальной структуре населения Омска в конце XIX — начале XX вв. // Омск XX в. (вехи истории). Омск, 2001. С. 7−20- Шепелев JI.B. Чиновный мир России: XVIII — начало XX в. СПб., 2001; Постников Е. С. Российское студенчество в начале XX века: состав, правовое положение // Проблемы социально-политической истории России. Тверь, 2003. С. 96−109- Шайдуров В. Н. Еврейские диаспоры в Западной Сибири: численность, размещение и хозяйственные занятия (по материалам Первой всеобщей переписи населения 1897 г.) // Современное историческое сибиреведение XVII — начала XX в. Барнаул, 2005. С. 105— 116- Зиновьев В. П. Индустриальные кадры старой Сибири. Томск, 2007 и др.

2 Алисов Д. А. Урбанизация и культура // Городская культура Сибири: история и современность. Омск, 1997. С. 3−15- Благотворительность на Алтае в прошлом и настоящем / сост., автор коммент. В. Полякова. Барнаул, 2000; Трехсвятский Л. А. Духовная культура православия в Сибири (XVII — начало XX в.). Новокузнецк, 2003; Овчинников В. А. Православные монастыри и женские общины Томской епархии во второй половине XIX — начале XX в. Кемерово, 2004; Толочко А. П., Ищенко О. В., Сковородина И. С. Развитие профессионального образования в Западной Сибири в конце XIX — начале XX в (опыт истории в контексте современности). Омск, 2005 и др.

3 Толочко А. П. Политические партии и борьба за массы в Сибири в годы нового революционного подъема (1910;1914 гг.). Томск, 1989; Порхунов Г. А. Городские демократические слои населения Сибири в общественно-политическом движении (1905 — 1914 гг.). Омск, 1993; Материалы к хронике общественного рии органов городского самоуправления послужили дополнительным источником сведений о взаимоотношениях государственных и местных органов власти, о содержании деятельности последних, отразившей ментальные установки городских элит и выработку ими ответов на модернизационные вызовы времени1.

Биографические очерки рассматривались диссертантом как материал для анализа социокультурных, общественных условий жизни сибиряков и понимания установок сибирской городской ментальности, находивших выражение в выработке индивидуальных жизненных стратегий. Значимым источником информации для диссертанта стали работы историков, изучавших черты городской повседневности инте4 О ресующего нас времени. Публикации об архитектурном облике и застройке сибирдвижения в Сибири в 1895—1917 гг. / отв. ред. В. П. Зиновьев. Томск, 1994; Материалы к хронике общественного движения в Сибири 1895 — февраль 1917 г. / отв. ред. В. П. Зиновьев. Томск, 1995. Вып. 2- Нам И. В. Национальный вопрос в программных установках и политической практике сибирского областничества // Из истории революций в России (первая четверть XX в.). Томск, 1996. Вып. 2. С. 169−182- Харусь О. А. Либерализм в Сибири начала XX века: идеология и политика. Томск, 1996; Хроника общественного движения в Сибири. 1895 -февраль 1917 г. Томск, 1996. Кн. 1: Общественное движение в Омске. 1895 — февраль 1917 г. / Толочко А. П., Плотников А. Е., Родионов Ю. П., Зиновьев В.П.- Шиловский М. В. Некоторые особенности оформления и эволюции либеральной тенденции в дореволюционной Сибири // Вопросы истории Сибири XX века. Новосибирск, 1996. С. 3−20- Толочко А. П. Черносотенцы в Сибири (1905 — февраль 1917 г.). Омск, 1999; Кисельнико-ва Т. В. Проблемы социализма в либеральной общественно-политической мысли России на рубеже XIX — XX веков. Томск, 2001; Лен К. В. Администрация Западной Сибири и городское самоуправлении в 70−90-х гг. XIX века (аспекты сотрудничества) // Словцовские чтения. Тюмень, 2001. С. 57−59- Дегальцева Е. А. Общественные неполитические организации Западной Сибири (1861−1917 гг.). Бийск, 2002; Ларьков Н. С., Чернова И. В., Войтович Л. В. 200″ лет на страже порядка (Очерки истории органов внутренних дел Томской губернии, округа, области в XIX—XX вв.). Томск, 2002; Запорожченко Г. М. Основные черты развития городской и рабочей потребительской кооперации Сибири в начале XX века // Сибирское общество в контексте модернизации XVIII — XX вв. Новосибирск, 2003. С. 244−253 и др.

1 Литягина А. В. Городское самоуправление Западной Сибири в конце XIX — начале XX веков. Бийск, 2001; Толочко А. П., Коновалов И. А., Меренкова Е. Ю., Чудаков О. В. Городское самоуправление в Западной Сибири в дореволюционный период: становление и развитие. Омск, 2003; История общественного самоуправления в Сибири второй половины XIX — начала XX века / К. А. Анкушева, Г. А. Бочанова, Е. А. Дегальцева, A.K. Кириллов, Г. А. Ноздрин, М. В. Шиловский, Л. Б. Ус. Новосибирск, 2006 и др.

2 Сагалаев A.M., Крюков В. М. Г. Н. Потанин: опыт осмысления личности. Новосибирск, 1991; Профессора Томского университета: биографический словарь / отв. ред. С. Ф. Фоминых. Томск, 1996. Вып. 1: 18 881 917 гг.- Скубневский В. А., Старцев А. В., Гончаров Ю. М. Предприниматели Алтая. 1861—1917 гг.: энциклопедия. Барнаул, 1996; Ларьков Н. С., Чернова И. В. Полицмейстеры, комиссары, начальники (Руководители правоохранительных органов Томской губернии округа и области в XIX—XX вв.). Томск, 1999; Деловая элита старой Сибири: исторические очерки / А. В. Старцев, В. А. Скубневский, В. П. Зиновьев и др. Новосибирск, 2005; Иконников С. К. Доктор Пирусский. Томск, 2005; Зленко К. В. П. Н. Крылов — основатель сибирской ботанической школы: дис. канд. ист. наук. Томск, 2006.

3 Дмитрненко Н. М. Дороговизна в Томске в 1914—1917 гг. // Хозяйственное освоение Сибири. Вопросы истории XIX — первой трети XX в. Томск, 1994. С. 89−97- Киселев А. Г. Омск: интернационализация облика города в начале XX в. // Проблемы культуры городов в России. Омск, 1996. Ч. 1. С. 96−99- Жеравина А. Н. Повседневная жизнь студентов Томского университета на рубеже XIX — XX вв. // Вестник Томского государственного университета. Сер. История. Краеведение. Этнология. Археология. 2004. № 281. С. 207−215- Журавлева Н. Н. Повседневная жизнь женской школы Западной Сибири на рубеже XIX — XX вв. // Города Сибири XVII — начала XX в. Барнаул, 2004. Вып. 2: История повседневности. С. 178−193- Шиловский М. В. Повседневная среда обитания городской интеллигенции Сибири в XIX — начале XX в. // Города Сибири XVII — начала XX в. Барнаул, 2004. Вып. 2: История повседневности. С. 88 — 101- Доронина Т. В. Условия найма рабочих на городские предприятия Западной Сибири в конце XIX — начале XX в. // Вопросы методологии и истории в работах молодых ученых. Омск, 2005. Вып. 8. С. 4—12- Ищенко О. В. Правила поведения учащихся в учебных заведениях Западной Сибири (последняя четверть XIX — XX в.) // Азиатская Россия во второй половине XIX — начале ских городов, городском вещном быте оказались полезными при обращении к теме материальной культуры жизни горожан1.

Информативная составляющая перечисленных работ, выводы ученых, переосмысленные в ключе анализа исследуемой субъективности, поверенные и дополненные доступными диссертанту источниками, послужили основанием для изучения исторического контекста анализируемого феномена ментальности, сыграли немаловажную роль при изучении жизненного мира сибирских горожан и социокультурных характеристик городского социума Сибири конца XIX — начала XX в. г.

Источники. При отборе для исследования комплекса источников диссертант исходил из следующих соображений. Во-первых, благодаря специфическому предмету изучения имелась в виду существенная роль в данной работе так называемых субъективных исторических источников. Привлечение таковых обусловливалось задачей, согласно которой должен приниматься во внимание личностный, индивидуальный план выражения ментальности — не только план поведения, но и план оценочных суждений, а также, по возможности, глубинный пласт мотивации. Во-вторых, поскольку ментальность нас интересует как феномен, присущий определенной социальной общности, во главу угла были положены источники, отражающие коллективный аспект менталитета. В этом ряду приобретают особую ценность серийные источники, которые «содержат большое количество отдельных случаев поведения со сравнимыми характеристиками"2, благодаря чему обнаруживаются наиболее характерные для данной общности оценки, мнения, поведенческие реакции. В-третьих, необходимо учесть неоднородность исследуемого общества — не только социальную, но и социокультурную, идеологическую. Для этого необходимо «вслушиваться в голоса» и «всматриваться в поведение» представителей различных городских страт, выявляя общие черты и отличия в присущих им ментальных установках, а документальная база исследования пополняться свидетельствами, созданными в различных слоях общества. Таким образом был сформирован массив разнообразных источников, первенствующее значение в котором приобрели сибирские газеты.

XX в.: проблемы регионально" истории. Омск, 2008. С. 179 -196 и др.

1 Ривош Я. Н. Время и вещи: Иллюстрированное описание костюмов и аксессуаров в России конца XIX—начала XX в. М., 1990; Памятники истории и культуры г. Томска и Томской области, стоящие на государственной охране / Центр по охране и использованию памятников истории и культуры. Томск, 1998; Гончаров Ю. М. Очерки городского быта дореволюционной Сибири (середина XIX — начало XX в.). Новосибирск, 2004; Скуб-невский В.А., Гончаров Ю. М. Застройка городов Западной Сибири во второй половине XIX — начале XX в. // Города Сибири XVII — начала XX в. Барнаул, 2004. Вып. 2: История повседневности. С. 33−74 и др.

2 Ким С. Г. Указ. соч. С. 19.

Рассмотрим характеристики различных видов источников с точки зрения их значения для целей диссертационного исследования. Законодательные источники для изучения сибирской городской ментальности имеют двоякое значение. С одной стороны, в них можно обнаружить непосредственное выражение консервативных мировоззренческих установок отечественного менталитета (их носители находились и в среде сибирских горожан): в российском законодательстве в начале XX в. сохра- ' нялись архаичные пласты, содержавшие наряду с правовыми нормами, нормы этики. Составители законов использовали религиозную, нравственную риторику, имплицитно воссоздавали образы-архетипы отца, судьи, пытались предписывать определенное эмоциональное наполнение межличностным, социальным отношениям (любовь, кротость, преданность и т. п.)1. С другой стороны, законы воздействовали на сибирское городское общество, поведенческие и мировоззренческие установки обывателей посредством правоприменения. Используя нормы права в качестве источника, можно получить информацию о некоторых чертах жизненного мира горожан, заключавшихся в заданных государством условиях социально-правового бытия и градаций статусов2. В законодательстве находили свое подтверждение «незыблемость» самодержавиядоминирование государственной власти над общественными структурамиважная роль в общественной жизни церкви и главенство православия над другими конфессиямислужебные преимущества приезжих чиновников в Сибирипривилегии дворянства, обладателей высокого образовательного и имущественного цензаущербность прав сибиряков, женщин, молодежи (учащихся), евреев, представителей «бывших податных сословий» в некоторых сферах общественной, политической, служебной жизни и др.3.

1 «Повиноваться власти. не только за страх, но и за совесть, сам Бог повелевает" — «Долг всех вообще и каждого особо члена кавалерского общества хранить и исполнять обязанности веры христианской. .любовь к ближнему есть она из верховнейших сих обязанностей" — «Вообще губернаторы обязаны быть доступными .дабы обходительностью, ласкою, желанием сделать по возможности для каждого приятное, укрепить те нравственные между ними и вверенным управлению их краем связи, коим должно служить основанием уважение к их правилам и к чистоте их намерений и побуждений" — «Хозяин с нанявшимся должен обходиться справедливо и кротко" — «Нанявшийся на работу или отданный в ученье должен быть верным, послушным и почтительным к хозяину и его семье и стараться добрыми поступками и поведением сохранить домашнюю тишину и согласие» и т. п. См.: Свод законов Российской империи. СПб., 1912. Кн. 1, т. 1, С. 1, 333- Кн. 1, т. 2. С. 46- Кн. 3, т. 10. С. 165.

2 Исследование правовой практики, разумеется, требует изучения не только писаных законов, но и без них подобный анализ невозможен.

3 Материалом для анализа преимущественно служили: Свод основных государственных законов // Свод законов. Кн. 1, т. 1. С. 1−28- Положение о выборах в Государственную Думу // Там же. С. 48−79- Учреждение орденов и других знаков отличия // Там же. 314−440- Свод губернских учреждений // Там же. Кн. 1, т. 2. С. 1−209- Городовое положение // Там же. С. 273−332- Положение об управлении областей Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской, Уральской и Тургайской // Там же. С. 458−471- Учреждение Сибирское // Там.

В круг источников, на которых базировалось диссертационное исследование, вошли делопроизводственные документы. В частности были использованы архивные материалы из фондов городских управ и городских дум Омска и Томска1, Томского городского полицейского управления, документация,©деятельности Томского педаЛ гогического общества, опубликованные материалы о работе городской думы г. Барнаула4. Письменные обращения горожан в органы власти, протоколы и резолюции заседаний органов самоуправления, общественных организаций доносят до нас установки коллективной ментальности, зафиксированные в логике выработки решений, в аргументации оппонентов, ходатаев, принадлежащих к разным социокультурным группам. Данная категория источников также представляет материал для анализа характеристик городской повседневности, общественных устремлений сибиряков, их установок в сфере социальной коммуникации. Делопроизводственная переписка (полицейские донесения, рапорты, предписания губернской администрации) представителей государственных органов власти, опубликованная в некоторых сибирских тематических документальных сборниках, имеет значение для изучения поведенческих и когнитивных установок сибиряков в системе представлений свой / чужой по признакам этнической5, социальной, идеологической принадлежности в эпоху, богатую эксцессами гражданского противостояния6.

Статистические и справочные материалы использовались для изучения некоторых особенностей массового поведения сибирских горожан, социокультурных характеристик сибирского городского общества, черт жизненного мира сибирских городов. Материалы Первой всероссийской всеобщей переписи (1897 г.) содержат же. С. 471−530- Свод уставов о службе гражданской // Там же. Кн. 1, т. 3. С. 1−404- Свод законов о состояниях // Там же. Кн. 3, т. 9. С. 1−208- Свод законов гражданских // Там же. Кн. 3, т. 10. С. 1−208- Свод учреждений и уставов управления духовных дел иностранных исповеданий христианских и иноверных // Там же. Кн. 3, т. 11. С. 1−178- Устав торговый //Там же. С. 965−1117- Устав о промышленности // Там же. С. 1191−1251.

1 ГЛОО. Ф. 30, 172- ГЛТО. Ф. 233, 127.

2ГАТО.Ф. 104.

3 Архив TOKM. Ф. 1. Оп. 4. Д. 18.

4 Барнаульская городская дума. 1877−1996 Барнаул, 1999; Местное самоуправление на Алтае. 17 471 919. Барнаул, 2003.

5 Немцы в Сибири: сборник документов и материалов по истории немцев в Сибири. 1895−1917 / сост. П. П. Вибе. 2-е изд. Омск, 2000;

6 Революционное движение 1905;1907 гг. в Томской губернии (К 50-летию первой русской революции). Томск, 1955; Революционное движение в Тобольской губернии (1905;1914 гг.). Тюмень, 1961; Наш край в документах и иллюстрациях. Тюмень, 1966; Из истории Омска (1716−1917 гг.). Очерки, документы, материалы. Омск, 1967; Революционные события на Алтае в 1905;1907 гг. Барнаул, 1967; Самосудов В. М. Революционное движение в Западной Сибири (1907 —1917 гг.): документальное пособие к спецкурсу. Омск, 1971; Толоч-ко А. П. Общественное движение в Степном крае в 1895-марте 1917 гг.: хроника, материалы, документы. Омск, 2004. однородные сопоставимые данные о численности сибирского городского населения, его сословного, этноконфессионального, профессионального состава, количества местных уроженцев и мигрантов, постоянных и временных городских обитателей, позволяют судить о доле «простецов» и представителей «образованного общества» и пр. 1 Сведения, опубликованные Центральным статкомитетом в двух выпусках «Городов России», хотя и уступают по точности данным Первой всеобщей переписи, тем не менее, при сравнении с последними, позволяют делать более или менее обоснованные выводы о динамике численности городского населения, изменений в его составе. В названных сводах российского городского дела опубликована также статистика, касающаяся благоустройства сибирских городов, их образовательной инфраструктуры и социальной защиты, системы городского жизнеобеспечения2.

В рассматриваемое время в Сибири губернские и городские административные органы, редакции газет, общественные организации и отдельные лица, издавали разного рода справочники, своды данных, в которых затрагивалась жизнь местного общества. В них с большей или меньшей полнотой и точностью освещались вопросы деятельности самоуправлений, общественных организаций, торгово-промышленной активности, развития образования и культуры, что также имеет значение для изучения жизненного мира сибиряков3. Во многих подобных публикациях авторы оценивали уровень развития городов, обнаруживая тем, самым свое отношение к некоторым чертам окружавшей их действительности. Кроме того, издания, содержащие адрес-календари, предоставляют информацию о персональном составе чиновничьей, предпринимательской элит, части городской интеллигенции (врачей, учителей и др.), домовладельцев, что вкупе с иными источниками представляет ценность для исследования социальных связей.

Справочником иного рода послужил для диссертанта «Толковый словарь» В.И.Даля4. Основополагающий труд отечественного языкознания служит источником.

1 Первая всеобщая перепись населения Российской империи. 1897 г.- Т. 79. Томская губерния. СПб, 1904; То же. Т. 78. Тобольская губерния. СПб., 1905; То же. Т. 1. Общий свод по империи результатов разработки данных. СПб., 1905.

2 Города России в 1904 г. СПб., 1906; Города России в 1910 г. СПб., 1914.

3 Адрес-календарь Тобольской губернии на 1904 г. Тобольск, 1904; Байтов Г. Б. Очерки Барнаула. Томск, 1906; Справочник по городу Барнаулу и Барнаульскому уезду на 1910 г. Барнаул, 1910; Адресно-справочная книжка «Весь Томск» на 1912;1913 гг. Томск, 1911; Отчет совета старшин Томского общественного собрания за 1911;12 клубный год. Томск, 1912; Весь Омск: справочник-указатель на 1912 год Омск, [1912]- Город Томск. Томск, 1912; Обзор Акмолинской области за 1914 г. Омск, 1915; Список улиц г. Томска с поиме-нованием домовладельцев и указания деления на полицейские, мировые и следственные участки. Томск, 1915.

4 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 1−4.

28 к пониманию кодов отечественного менталитета, раскрывая круг смысловых значений, положительные или отрицательные оттенки восприятия, связанные с тем или иным понятием.

В источниковую базу исследования вошли посвященные Сибири издания, имевшие общественно-политическое, публицистическое значениеВ отобранных публикациях анализируется с точки зрения образованных и прогрессистски настроенных сибиряков уровень и перспективы развития зауральской территории страны, различные стороны ее жизни, что позволяет увидеть российскую окраину глазами ее просвещенных жителей и, в свою очередь, оценить их ментальный инструментарий и общественные устремления.

Специфическим жанром публицистики являются нелегальные произведения революционной печати2. Они содержат явные или подспудные указания на цели авторов воззваний и на их представления об установках, стереотипах восприятиях, существовавших в среде «простого народа» (опора на данные стереотипы обеспечивала успешность воздействия). Прокламациям придавался сильный эмоциональный заряд, который достигался кроме прочего за счет крайней степени обострения в обрисовке ситуации и противоречий между ее участниками. Анализ революционных воззваний важен для понимания особенностей картины мира, описанной под углом зрения классовой вражды, в связи с развивавшейся тенденцией радикализации общества и грядущими событиями 1917 г. в отечественной истории.

Наибольшей ценностью для исследования сибирской городской ментальности обладают сибирские газеты конца XIX — начала XX в. Познавательный потенциал данного вида источника заключен, прежде всего, в его разносторонности. В нем отразились различные аспекты социальной реальности сибирских городов, особенно в том, что касалось общественного быта: коллективные формы проведения досуга, стихия городской улицырепортажи с заседаний различных общественных организа.

1 Головачев П. М. Сибирь. Природа. Люди. Жизнь. М., 1902; Боголепов М. Торговля в Сибири // Сибирь, ее современное состояние и ее нужды. СПб., 1908. С. 169−200- Потанин Г. Н. Города Сибири // Там же. С. 235−259- Он же. Нужды Сибири // Там же. С. 260−295- Сапожников В. Географический очерк Сибири // Там же. С. 1−23- Соболев М. Пути сообщения в Сибири // Там же. С. 24—36- Он же. Добывающая и обрабатывающая промышленность Сибири // Там же. С. 141−168- Гребенщиков Г. Д. Алтайская Русь // Алтайский альманах. СПб., 1914. С. 23−25 и др.

2 Архив TOKM. Ф. 1. Оп. 4. Д. 181. Подлинник: ГАТО. Ф. 411. On. 1. Д. 24- ГАОО. Ф. 438. On. 1. Д. 24- Д. 23- Д. 21- Д. 22- ЦХАФ АК. Ф. 163. On. 1. Д. 306- Революционное движение 1905;1907 гг. в Томской губернии. Томск, 1955; Революционное движение в Тобольской губернии (1905;1914 гг.). Тюмень, 1961; Наш край в документах и иллюстрациях. Тюмень, 1966; Революционные события на Алтае в 1905;1907 гг. Барнаул, 1967; Из истории Омска (1716−1917 гг.). Очерки, документы, материалы. Омск, 1967; Толочко А. П., Буктугутова Р. С. Общественное движение в Степном крае в 1895-марте 1917 гг.: Хроника, материалы, документы. Омск, 2004. ций, судебных разбирательств и т. д. Служебная, производственная, частная жизнь отображались в них в меньшей мере, хотя и эти стороны жизни горожан также попадали в поле внимания газетчиков. При этом большинство газет представляют собой комплексные источники, демонстрируют жанровое разнообразие, начиная от почти дословной передачи хода различных публичных заседаний до полюса крайней субъективности, воплощенной в беллетристике.

Также одним из важных достоинств сибирской прессы конца XIX — начала XX в. с точки зрения целей исследования является ее назидательность и полемическая направленность многих материалов. Исследователь благодаря этому получает информацию к размышлению об установках, стереотипах восприятия и поведения сибирской интеллигенции, и от противного — о других нормах и установках, бытовавших в обществе, о расхождениях между предписаниями о надлежащем и поведением в реальных ситуациях, а также о реакциях горожан на некоторые явления сибирской жизни. Ситуация «проговаривания» определенных социальных установок усугублялась развертывавшейся политической и идеологической борьбой. Одна из демаркационных линий проходила по поводу отношения к разворачивающимся в обществе переменам. Консерваторы и прогрессисты1, имевшие свои печатные органы, доказывали собственную правоту, опираясь на представления соотечественников об идеальном, желательном. Существование в Сибири газет различной идейно-политической направленности позволяет обнаруживать как общие для образованных современников ментальные установки, так и отличия в ментальности сторонников различных идейных направлений.

Кроме того, газеты являют собой тип серийного источника. Ценность периодической печати заключена в повторяемости тем, проблем, оценок, отражений фактов городской жизни того времени, благодаря чему доказывается то, что «выявленный менталитет можно рассматривать как коллективный феномен». Прессу отчасти можно представить как своеобразный опрос общественного мнения, дневник социального наблюдения. Газеты представляют собой благодатный материал для иссле.

1 Подчеркнем особо, что при употреблении в диссертации слов прогрессивный, консервативный или производных от них имеется в виду контекст именно кон. XIX — нач. XX в., без привнесения в значение этих понятий смысловых оттенков, которые вкладывались в них в более позднее время (в частности, в советское, в преломлении официальной идеологии — с безоговорочно положительной идейно-нравственной эмоциональной подоплекой или безусловно отрицательной). В работе названные понятия используются только как исследовательские термины, отражающие противопоставление приверженцев социально-политической, культурной традиции и сторонников модернизации жизни страны, края.

2 Ким С. Г. Указ. соч. С. 17. дования субъективного элемента социологическими методами.

Следует отметить особенности данного типа источников, ограничивающие их N информативный потенциал. Одно из ограничений связано с давлением власти на оппозиционную прессу посредством цензуры, судебных преследований, губернаторских пожеланий. Но такой феномен как установки коллективной ментальности, даже если последние затрагивали щекотливую' тему властного авторитета, тем или иным образом обнаруживал себя и в подцензурных условиях. К тому же периоды жесткого давления на прессу сменялись более либеральными, таким образом, скрываемое ранее становилось явным, а воздвигаемые рогатки современники обходили благодаря использованию «эзопова языка», перепечаткой смелых материалов из других изданийрадикалы же прибегали к подпольной печати.

Для исследования гораздо более серьезный изъян сибирской периодики, впрочем, как и многих других письменных источников того времени, состоит в том, что печать отражала мнение, установки в основном представителей «образованного общества», способных изложить на бумаге свои взгляды. Реконструкция ментальности так называемого «молчаливого большинства» представляет немалые затруднения для историков. Хотя особенности рассматриваемого времени также внесли в данную ситуацию коррективы. Во-первых, росло число грамотных среди народа, некоторые его представители уже способны были письменно выражать свои мысли, например, обращаясь в те же газеты. Во-вторых, характерной чертой отечественной интеллигенции был ее фундаментальный интерес к народной массе, благодаря чему описания жизни, поведения «братьев меньших» (по выражению того времени) не покидали газетные страницы. В-третьих, в это время, особенно в провинции, сохранялось в литераторах стремление к отображению жизни «как она есть», даже беллетристика тяготела к бытописанию. Не удивительно, что видное место в прессе занимали репортажи. В них передавались подчас чуть не дословно диалоги участников событий, причем принадлежавших к разным социальным слоям, в том числе и «низшим». Создавался, таким образом, социальный портрет людей из народа, правда, фрагментарный v и увиденный глазами сибирского интеллигента, сокрушавшегося о народном невежестве.

Диссертантом для работы были отобраны периодические издания как консервативного, так и прогрессистского направлений. К первым принадлежали томские и омские «Епархиальные ведомости», отражавшие мировоззрение традиционалистски настроенного сибирского духовенства, а также печатные органы местных монархических организаций — томская «Сибирская Правда» и омский «Голос Сибири». Ко вторым относится целый букет издававшихся в Томске, Омске, Барнауле, Тобольске, Тюмени и Новониколаевске газет, придерживавшихся либерального и либерально-демократического направления: томские «Томский листок», «Сибирская жизнь» и «Сибирский вестник», омские «Омский вестник», «Омский телеграф», барнаульские «Жизнь Алтая», «Алтайская газета», тюменская «Сибирская торговая газета», тобольский «Сибирский листок», новониколаевское «Алтайское дело» и др. В этих изданиях помещались публикации лиц с различными идеологическими пристрастиями прогрессистского спектра воззрений: областнического, кадетского, эсеровского, социал-демократического и пр. 1 Несколько особняком в этом ряду стоит умеренно-либеральный или либерально-консервативный «Голос Томска», выражавший точку зрения томских октябристов.

Такие источники личного происхождения как письма, дневники в контексте предпринимаемого исследования особенно ценны обращенностью к сфере частной жизни, к внутреннему миру их создателей, к ситуациям межличностного общения. При этом нередко социальные, нравственные долженствования обнаруживают свою интериоризацию, существование в глубине интимных переживаний современников, в стихии неформального человеческого общения, семейных, дружеских связей. Подобный характер имели письма студента Н. Д. Либерова младшему товарищу-семинаристу, послания ученого-ботаника П. Н. Крылова ученикам и знакомым, корреспонденции ученого и общественного деятеля Г. Н. Потанина, медика С.М. Залес-ского, студента И. А. Валединского, адресованные их избранницам, а также дневники преподавателя словесности в гимназиях Барнаула Н. Ф. Шубкина, заведующей ч.

1 Иванова М. В. Большевистская печать Западной Сибири накануне и в годы Первой русской революции (1903;1907 гг.): дис. канд. ист. наук. Томск, 1969; Периодическая печать в Сибири (вторая половина XIX века — февраль 1917 г.). Указатель газет и журналов. Томск, 2001; Чибикова Т. В. Западносибирская периодика 1905;1907 гг. и ее общественное значение // Вопросы методологии и истории в работах молодых ученых. Омск, 2002. С. 71−87- Толочко Ю. А. Леводемокраппеская печать в Сибири в 1907;1914 гг. (условия функционирования, тенденшш развития, общественно-политическая проблематика): автореф. дис.. канд. ист. наук. Омск, 2004.

2 Валединский И. А. Письма к Т. В. Оксеновой // МИ ТГУ. № 32- Залесский С. М. Письма жене // Личный архив Э.С. ЗалесскойКрылов П.Н. [Черновики писем] // Гербарий ТГУЛиберов Н. Д. Письма Е.И. Лебедеву// МИ ТГУ. № 303- [Переписка членов семьи Гуляевых] // ЦХАФ AK. Ф. 163. On. 1. Д. 15, 26, 30- [Письма членов семьи Вершининых] // ЦХАФ АК. Ф. 129. On. 1. Д. 7- Потанин Г. Н., Васильева М. Г. «Мне хочется служить Вам, одеть Вас своей любовью». Томск, 2004.

3 Шубкин Н. Ф. Повседневная жизнь старой русской гимназии (из дневника словесника Н. Ф. Шубкина.

Томской женской воскресной школой В.Е. Воложаниной1, выпускницы томской гимназии, впоследствии художницы и этнографа С.К. Просвиркиной2 и др. События и впечатления повседневной жизни, бытовые и деловые заботы, экстраординарные происшествия, круг общения и отношения с окружающими, размышления о жизни и профессии, мечты о будущем составляют основное содержание данных источников, а исследователь благодаря этому получает ценную информацию по довольно широкой проблематике жизненного мира образованных горожан, принадлежавших к разным поколениям, системе их социальных связей и ментальных установок. Переписка известных сибиряков в связи с их общественной деятельностью (использовались в основном источники, связанные с именем Г. Н. Потанина) предоставляет материал для анализа ценностных ориентиров сибирской социально активной интеллигенции, перипетиям ее взаимоотношений с довлеющей силой административного аппарата3.

Для исследования ментальности нельзя оставить без внимания*такойспецифический тип исторического источника как мемуары. Конечно, приметы общественного сознания рассматриваемого времени в воспоминаниях подвергались коррекции. На аберрацию исторического зрения мемуаристов влияла не только забывчивость, слабость человеческой памяти, но, что особенно прискорбно для исследователей ментальности, высокая вероятность отражения уже изменившихся ко времени работы над воспоминаниями установок общественного сознания. К тому же соотечественникам приходилось оглядываться на идеологические клише советской эпохи, разоблачая «эксплуататорский строй» царской России. Тем не менее, в описаниях прошлого встречаются живые детали, небанальные оценки былого, тем смелее выступающие за границы отфильтрованной мифологизированной истории, чем далее они находились от смыслового ядра советской идеологии.

Кроме того, взгляд на прожитое из временной дали часто выливается в некий аналитический процесс. Можно сравнить мемуаристов, путешественников во времени, с иностранцами, фиксирующими странности, отличительные особенности посещаемой ими страны. Человек, погружаясь в воспоминания, сравнивает вольно или невольно прошлое и настоящее. Таким образом, некоторые отличные от современноза 1911;1915 годы). СПб., 1998.

1 Воложанина В. Е. Дневник [1897−1898 гг.] // Архив TOKM. Ф. 1. Оп. 4. Д. 488.

2 ПросвиркинаС. К Дневник [1911;1926 гг.] //Архив TOKM. Ф. 1. Оп. 4. Д. 511.

3 Из переписки М.Н. и В. Ф. Коспориных с Г. Н. Потаниным // Тобольский хронограф. Екатеринбург, 2004. [Вып] 4 С. 282−308- Черняева Т. Г., Корниенко В. К. Письма Г. Д. Гребенщикова Г. Н. Потанину (19 111 917 гг.) // Краеведческие записки Барнаул, 1999. Вып. 3. С. 149−180.

33 • сти черты повседневности, отнюдь не всегда идеологизированные, попадали на кончик пера мемуариста, и характерные признаки давно минувшего, обыденного, за банальностью ускользавшие от упоминаний современниками, оказывались в центре внимания-авторов воспоминаний.

Особая-ценность некоторых мемуарных произведений для нашего исследования заключается в том, что они доносят до нас, хотя с искажениями, непосредственные свидетельства ментальности и жизненного мира- «простецов» рассматриваемого времени^- с их надеждами, устремлениями, существенными приметами жизненного мира, социальными привычками, некогда свойственными их социальному окружению1. Использованные диссертантом воспоминания участников революционного, кооперативного, профсоюзного движения в Сибири2 содержат сведения о действии контр-правительственной пропаганды в. сибирской простонародной среде, некоторых установках, распространенных в среде «простецов», воспринявших эту пропаганду3. г.

В некоторых воспоминаниях запечатлелись установки горожан, связанные с г детской социализацией: либеральный и авторитарный стили отношения взрослых к младшим членам семьи, императивы, предъявляемые обществом к родителям, правила поведения, внушаемые детям4. Записки, бывших сибирских учащихся5 рисуют картины повседневной1 жизни воспитанников учебных заведений, очерчивают круг интересов учащейся^ молодежи, содержат характеристикинекоторых преподавателей, • соотнесенные со шкалой ценностей их критично настроенных питомцев: Документы.

1 Лянге М. В. О своей жизни моим детям, внукам и правнукам // Архив TOKM. Фонд Болдырева М. В. Первые дошкольные работники Сибири. Автобиография Марии Войцеховны ЛянгеМатериалы о Чикишеве Филиппе Егоровиче, старом большевике, организаторе подпольной типографии в Томске // Там же. Ф. 1. Оп. 3. Д. 501- Рымарев Г. С. Мои воспоминания // Там же. Ф. 1. Оп. 4. Д. 165- Яковлев В. М. Воспоминания о прошлом Сибири // Там же. Ф. 1. Оп. 4. Д. 162- Артель «Краевед». Барнаульские пимокаты. Очерк революционного, кооперативного и профессионального движения. Барнаул, 1927; Лясоцкий И. Записки старого томича. Томск, 1954 и др.

2 Краткая историческая справка по истории профсоюзного движения торгово-промышленных служащих и возникновения ссудо-сберегательных касс в г. Барнауле // ЦХАФ АК. Ф.Р. 486. On. 1: Д. 5- Материалы о Чикишеве Ф. Е. // Архив TOKM. Оп. 3. Д. 501- Порскун С. И. Воспоминания о подготовке Октябрьской революции в Томске // Там же. Ф. 1. Оп. 4. Д. 444- Яковлев В. М. Указ. соч.- Артель «Краевед». Указ. соч.

3 Еще раз подчеркнем необходимость сохранять критическое отношение источникам, особенно сопряженных с ценностями советской идеологии, и поверять их другими исследовательскими ресурсами.

4 Лянге М. В. Указ. соч.- Рымарев Г. С. Указ. соч.- Лясоцкий И. Указ. соч.

5 Александриди Н. А. Воспоминания // Архив TOKM. Ф. 1. Оп. 6. Д. 110- Гречищев К. М. Воспоминания. Из жизни студентов и преподавателей Томского университета (1888−1901 гг.) // Там же. Оп. 3. Д. 179, 820- Евсеев П. Е. Воспоминания о событиях 1905 года в Томске // Там же. Оп. 4. Д. 173- Осипова-Малышева Е. Н. Начало пути (о годах учебы в Мариинской женской гимназии г. Томска) // Там же. Ф. 1. Оп. 4. Д. 223- Рымарев Г. С. Указ. соч.- Баранский Н. Н. В рядах Сибирского социал-демократического союза. Воспоминания о подпольной работе в 1897—1900 годах. Томск, 1961; Майский И. М. Воспоминания советского посла. М., 1964. Кн. 1: Путешествие в прошлоеПыстина Л. И. Новониколаевск, год 1916;й. Воспоминания Ф. Д. Останина о Новониколаевской учительской семинарии // Гуманитарные науки в Сибири. 2002. № 3. С. 104−109- Рубинштейн Л. И. Воспоминания//Творчество. Томск, 1938. С. 79−86. отразили особую чувствительность молодых людей к уважению их человеческого достоинства и существующую для них довольно жесткую коллизию между получением образования и занятия «политикой» — почти неизбежной в студенческой среде, для которой она фактически превратилась в некую корпоративную традицию.

Несколько мемуаристов в своих записках затронули один и тот же сюжет из местной истории периода Первой русской революции — черносотенный погром 1905 г. в Томске1. Описания разыгравшейся трагедии способны служить хрестоматийным примером психологии и поведения так называемой «преступной толпы», содержат материал для анализа стереотипов восприятия инакого в аномальных ситуациях крайнего общественного возбуждения, для изучения политического и поведенческого размежевания горожан в ходе этих событий.

Записки деятелей, некогда входивших в состав местной культурной элиты (профессора Томского университета и редактора «Сибирской жизни» И. А. Малиновского, художника М. М. Щеглова, чиновника Алтайского горного округа Перетолчи-на) представляют интерес описаниями жизненных впечатлений образованных, про-грессистски настроенных людей, оказавшихся в среде сибирского города. Черты городской повседневности и семейного быта, взаимоотношения с лицами своего круга общения и чужими в центре внимания названных мемуаристов.

Из разнотипных документов состоят материалы нескольких личных фондов, с которыми довелось познакомиться диссертанту. Несомненный интерес представляет фонд Е. П. Клевакина — бывшего заводского мастера и чиновника горного округа, наблюдательного бытописателя, общественного деятеля. В тюремных дневниках, которые Клевакин вел как член попечительного о тюрьмах комитета, в журналистских заметках, воспоминаниях, беллетристических произведениях отразились многие реалии барнаульской жизни второй половины XIX — начала XX в. и ментальные ценности консервативно настроенного горожанина-сибиряка3.

1 Александридн Н. А. Указ. соч.- Евсеев П. Е. Указ. соч.- Рымарев Г. Е. Указ. соч.- Воспоминания А. Ф. Петрова // Архив ТОКМ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 372. Воспоминания о событиях 1905 года в Томске // Архив ТОКМ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 173. Той же теме посвящен любопытный памятник событий революционной эпохи, характеризующий поведение и умонастроение ее участников, действия возбужденной черносотенной толпы, — письмо неизвестного очевидца томского погрома 1905 г. См.: Из письма томского обывателя. 20 октября 1905 г. // Архив ТОКМ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 176. Вероятно, документ представляет собой список с несохранившегося подлинника, т.к. на нем отсутствует эпистолярная атрибутика (в частности, подпись).

2 Малиновский И. А. Воспоминания // МИ ТГУ. № 31- Щеглов М. М. Наброски по памяти. Воспоминания старого художника. Симферополь, 1957; Из воспоминаний Перетолчина // Алтайский сборник. Барнаул, 1993. Вып. 17. С. 138−152.

3 ЦХАФ АК. Ф. 77. On. 1. Д. 1, 4, 5, 7, 9, 10, И, 19. Также см.: Клевакин Е. П. Барнаульские письма //.

Фонд казачьего генерала и омского краеведа Г. Е. Катанаева включает в себя между прочим воспоминания о прошлом Омска (о нравах, господствовавших в чиновничьей среде во второй половине XIX в., о некоторых видных сибирских деятелях), дневниковые записи, связанные с разъездами по Сибири в связи с подготовкой Омской выставки 1911 г. и даже беллетристические произведения, в которых также запечатлелись когнитивные установки и жизненные впечатления незаурядного деятеля Сибири, находившейся на сломе двух эпох1. Коллекция документов, касающихся книготорговца и книгоиздателя, известного сибирского общественного деятеля П. И. Макушина (деловая переписка фондообразователя, адресованные к нему послания деловых компаньонов, единомышленников, служащих и др.), привлекла диссертанта тем, что в них запечатлелись устремления, идеалы, идеальные модели будущего Сибири и социальных взаимоотношений просветительски ориентированной си2 бирской интеллигенции и отчасти сибирских «простецов». Фонд чиновника Алтайского горного округа и его сына Н.С. и С. И. Гуляевых не только отражает интересы, характерные обстоятельства жизни этих барнаульских общественно активных интеллигентов, принадлежавших к двум поколениям, но в немалой мере изобличает их оппозиционные официальной идеологии взгляды3.

Автор диссертации счел возможным использовать свидетельства так называемой устной истории — осуществленные потомками томских старожилов записи некоторых местных анекдотов, касающихся нравов купеческой золотой молодежи4. Хотя эти рассказы носят легендарный характер, за ними можно признать обладание преч тензиями на достоверность: образ купца, выведенный в них, сходен с его отражениями в других источниках и современной историографии5.

Познавательное значение для исследователей сибирской ментальности имеют иконографические и вещественные источники6. Тиражированные печатью изображения (открытки, иллюстрации в книгах и пр.) — служат одновременно иллюстрацией.

Алтай. 1996. № 1−2. С. 177−184. Мировоззрение Е. П. Клевакина с течением времени претерпевало изменения, но это предмет особого исследования.

1 ГАОО. Ф. 366. On. 1. Д. 355, 351,354, 356, 366,439, 440,441, 456.

2 Коллекция хранится в фондах Томского областного краеведческого музея: TOKM № 10 992.

3 ЦХАФ AK. Ф. 163. On. 1. Д. 15,26,30,41,221,265,274,306,308,325.

4 Кухтёрин Иннокентий Евграфович. Информация от В. И. Липовицкого о купцах // Личный архив В.В., Бесходарнова.

5 Бойко В. Н. Томское купечество. С. 145- Томск. История города. С. 107- Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции. Новосибирск, 1995. Т. 2, кн. 2. С. 158.

6 Имеются в виду изображения, опубликованные в различных сибирских иллюстрированных изданиях, и содержащиеся в фото-, изофондах и прочих фондовых собраниях Томского областного краеведческого музея. ценностных приоритетов их издателей и потенциальных потребителей. Так, портреты знаменитых людей можно рассматривать как своеобразную галерею героев своего времени, в образах и судьбах которых воплощались представления об идеальных устремлениях части современников1. А издания видов сибирских городов не только отразили облик городской Сибири, но и указывают на предметы гордости ее жителей, их некоторые ценностные приоритеты: каменную застройку центральных кварталов, храмы, железнодорожные вокзалы, сооружения, олицетворяющие достижения техники (электростанция, водопровод) и культуры (библиотеки, театры, учебные заведения). Любительские и профессиональные жанровые фотографии, групповые фотопортреты отражают социальные связи сибирских горожан, черты их семейного и общественного быта, значение злободневности, общественной важности, придавав-мое некоторым запечатленным событиям и пр. Вещественные источники являют собой отпечаток жизненного мира сибиряков, своеобразную окаменелость былой повседневной жизни, повествующую кроме прочего о круге занятий, интересов горожан, в них усматриваются социальные маркеры, демонстрирующие положение в общественной иерархии, атрибуты престижа.

Источниковая база представляется диссертанту, хотя не исчерпывающе полI ной3, но достаточно репрезентативной по количеству и составу входящих в нее свидетельств для разрешения поставленных исследовательских задач.

Структура работы. Основная часть диссертации разделена на три главы, соответствующие аспектам рассмотрения ментальности горожан. Приложение, А демонстрирует методику работы с содержанием серийных источников — составление базы данных на основе ключевых понятий анализа. Второе приложение (Б) представляет собой протокол осуществленного сравнительного контент-анализа двух сибирских газет противоположной политической направленности, выявляющего имеющиеся между ними сходство и различия в некоторых значимых для понимания ментальности когнитивных установках.

Научная новизна и практическая значимость работы. Научная новизна.

1 Так, в Сибири в начале XX в. тиражировались на почтовых карточках портреты Г. Н. Потанина и других сибирских общественных деятелей. См.: TOKM ФФ № 765, 767 и др.

2 Например, серии снимков об открытии Высших Сибирских женских курсов, о проведении Дня белой ромашки со сбором средств для лечения больных чахоткой в Томске. См.: TOKM № 8923−8929- TOKM ФФ № 39−41.

3 Таковая может потенциально включить в себя все сибирские исторические источники исследуемого времени, поскольку в любом из них выражается культура общества и сознание ее носителей.

37 диссертации заключается в том, что в ней впервые на солидном корпусе разнообразных источников анализируется как некая целостность сибирская городская менталь-ность в нестабильный период модернизационных трансформаций конца XIX — начала XX в. В данной работе выявлены комплексы различных ментальных установок, проявлявшиеся в оценках и поведении сибирских горожан, установлены некоторые связи, изменения, противоречия элементов ментальной структуры. Ряд использованных источников впервые был введен в научный оборот или впервые использовался для изучения сибирской ментальности.

Материалы диссертации могут найти применение в научных разработках проблем, касающихся социокультурных характеристик сибирского городского общества, изучения субъективного фактора в историческом развитии, использоваться при написании учебных пособий по региональной истории, в лекционно-экскурсионной деятельности сотрудников сибирских краеведческих музеев.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

В исследованной ментальности было выделено несколько наиболее значимых компонентов, представлявших собой дуальные оппозиции, как правило, с противоположными знаками на шкале нравственных и обыденных оценок: идеальное /материальноечастное / общественноебедность / богатствотруд / легкая наживасоциально младшие / старшиеобщество / власть (бюрократия) — культура / невежество и антигуманностьуничижение / чувство собственного достоинстваразъединение / единствотемное сегодня / светлое завтра и т. д. Эти бинарные оппозиции представляли собой своего рода силовые линии, которые воздействовали на различные срезы ментальной структуры, во многом определяя особенности и содержание данной ментальности, составляя сетку ее ценностных координат.

Выделенная как предмет анализа в качестве некой целостности ментальность населения больших городов Западной Сибири конца XIX — начала XX в. имела сложную структуру. Ее строение можно представить в виде сферы, разделенной на ряд взаимопроникающих и пересекающихся дуальных сегментов, границы которых были размыты и представляли собой промежуточную область взаимовлияний, компромиссов, переходов. Обозначим эти сегменты следующим образом: идеальное / обыденное (реализуемое) — консервативное / модернизаторскоерадикальное / умеренноепростонародное / интеллигентское.

Концепция совокупности психологических установок, положенная в основание исследования ментальности, позволила выделить такие ментальные уровни как аффективный (эмоциональный), когнитивный (убеждения, мнения, идеи) и поведенческий (мотивы, цели поведения, склонности к определенным поступкам). Последние два и явились преимущественными предметами предпринятого анализа. В исследованном обществе с поведенческим слоем ментальности были соотнесены укоренившиеся среди горожан социальные привычки, многократно воспроизводившиеся характерные поступки, с когнитивным — вербальное выражение оценок, мнений, суждений.

В связи с вышесказанным в структуре ментальности можно также вычленить сектора, различавшиеся степенью «зараженности» различными идеологиями, нравственными долженствованиями. Один из секторов представлял область реализации жизненных устремлений сибирских горожан (назовем его житейским, обыденным), другой — область идеального, т. е. накопления, формирования идеальных проекций и проектов, архетипов, этических предписаний, идеологических установок. Данные зоны ментальности коррелировали с поведенческим и когнитивным ментальными уровнями: первая обязательно проявлялась в поступках, вторая — в слове. Но эта зависимость не была абсолютной: идеальное инспирировало ряд устойчивых поведенческих реакций в сибирском городском обществе, а ориентированное на деятельность житейское обладало вербальной оценочной репрезентацией.

Итак, ментальный сегмент идеального являлся генератором различного рода предписаний долга, нравственных норм, идеальных моделей социальных взаимодействий, ролей, целеполаганий, ориентированных на «общее благо» и т. п., вырабатывая идеальные образцы правильного и должного, предназначенные для внедрения в социальную реальность. Среди творцов идеального в сибирском городе царили христианство, либеральные, социалистические, националистические течения, рационализм, сциентизм (как разновидность рационализма), оппонировавшие друг другу и / или взаимоперекликавшиеся. Особенно велика была роль христианства — поставщика многих этических предписаний и ментальных кодов, этических посылов в обыденное сознание и в недра своих «оппонентов». Приоритет духовного перед материальным, почитание умеренности (вплоть до аскетизма), самопожертвования, сострадание к страждущим, альтруистический идеал братской любви, понимание цели жизни как выполнения некого долга и многое другое было воспитано и впитано отечественной культурой из православия.

Значительное влияние на эту область сибирской коллективной ментальности крайних индивидуалистических идеологий (например, ницшеанства) не было обнаружено1. Пресловутое чувство собственного достоинства, которым были так озабочены многие современники, было индивидуалистичным лишь отчасти, поскольку во многих случаях не противопоставляло индивида обществу и имело не только персональное, но и корпоративное измерение. Оно отстаивало персональный статус личности в ее взаимодействии с другими обладателями статусов, и статус целых сооб.

1 Можно усмотреть связь между культом «сверхчеловека» с его презрением к общественной морали и отдельными заведомо эпатажными поступками некоторых начитанных молодых горожан, но непосредственность зависимости подобного поведения от известной этико-нигилистической теории диссертантом не выявлена, хотя не исключается. ществ перед лицом представителей власти. Тем не менее, у индивидуализма в Сибири была своя почва. Он питался в основном привычными установками обыденного сознания сибирских простонародных хозяев-горожан, устремленных к своекорыстной выгоде, в меньшей мере зависящих от «общества» (общины) и менее готовых с ним считаться, чем «эталон» российской простонародной ментальности — великорусский пахарь (хотя о полной свободе от общества также не было речи, напротив, в некоторых отношениях такая зависимость даже возрастала).

В этом заключалась одна из характерных черт коллективной ментальности сибирского городского социума и коллизии между идеальным и реализуемым (обыденным): переплетение коллективистских и альтруистических идеологий с заметными индивидуалистическими интенциями немалой части сибирских горожан. При этом в свете существующих представлений о капиталистической модернизации, сопрягаемых с индивидуалистическими установками, выглядит почти парадоксальным наблюдавшееся в различных социальных стратах городской Сибири своеобразное коллективистское движение, устремление к солидаризации, учреждению разного рода сообществ, объединению усилий. На смену корпоративности общества традиционного продвигались корпорации формировавшегося гражданского общества, а с ростом гражданских свобод наблюдалось стремление со стороны «общества» наложить на подведомственные сферы городской жизни разного рода регламентации (законодательные, этические), ограничивавшие, между прочим, и свободу хозяев в отношении своих хозяйств и своих домочадцев.

Вообще названные два сегмента ментальности, обыденный и внешний по отношению к житейской необходимости, предписывающий идейно-нравственные долженствования, находились между собой в постоянном оппонировании. То, что наделялось позитивным смыслом в идеологизированной сфере, имело своего негативного двойника в социальной повседневности с ее привычными устремлениями к материальному благополучию, довольству и своекорыстными интересами. Спор велся с переменным успехом, житейский сегмент то отступал под натиском идеологизированного сектора, опиравшегося на поддержку Закона, Церкви, общественного мнения, традиций, то с успехом отражал его покушения.

С другой стороны, изменения в жизненном мире сибирских горожан, новые проблемы в городской повседневности и обострение старых, заставляли идеологизированные сегменты отвечать на эти вызовы актуализацией соответствующих моменту долженствований и целеполаганий. Даже само явление морализаторства, свойственное сибирской прессе конца XIX — начала XX в., свидетельствует об остроте противоречий между житейским и идеальным, об усилении их взаимного натиска друг на друга. Житейское, под воздействием новых обстоятельств, появления новых идеологий и критики старых, стряхивало некоторые привычные нравственные путы, «раскрепощалось» (недаром, общим рефреном сибирского консервативного лагеря был стон о безнравственности современного общества и особенно молодой его части, презревшей многие добродетели традиционализма). С другой стороны, идеальное усиливало свой натиск на повседневность, пытаясь подчинить ее новым или старым этическим канонам.

Способов разрешения коллизии между нравственными представлениями и соблазном (потребностью) идти на их нарушение было несколько. Один из них заключался в полном пренебрежении, игнорировании этических предписаний. Этот путь можно было бы назвать этическим нигилизмом, а в случае бравады подобным методом разрешения вопросов добра и зла — анти-этикой. Этический нигилизм был в немалой мере свойствен обитателям городского социального дна. Это было связано, кроме прочего, с изъянами социализации многих из этих несчастных и злодеев, их, по выражению современников, невежества, т. е. становления и развития вне рамок приемлемой для данного общества социальной культуры (хотя даже в среде сибирского криминального мира существовали свои моральные законы). В сравнительно благополучной части сибирского городского общества также, разумеется, практиковалось в большей или меньшей степени пренебрежение к общественно одобряемым моральным нормам, но этический нигилизм как отрицание любых этических норм, в качестве устойчивой, широко афишированной и навязываемой современникам идеологии сколько-нибудь масштабно не проявлялся.

Другой способ лежал на пути создания новой этики — например, более благосклонной к капиталистическим «добродетелям». По этому пути пошла часть молодой буржуазии Западной Европы, отдавшая предпочтение протестантизму и вооружившись подходящей для капиталистической деятельности моралью1. В российском же обществе, в частности сибирском, предпринимательский слой, особенно из старого.

1 Вебер М. Хозяйственная этика мировых религий // Избранное. Образ общества. М., 1994. С. 58−59- Он же. Социология религии. Типы религиозных обществ // Там же. С. 276−277.

251 купечества, являлся одной из наиболее надежных опор православной церкви, и в значительной части приверженцем религиозных устоев. И хотя в лоне православной церкви действительно зрели силы, настроения, устремленные в сторону ее обновления, приближения к «требованиям современной жизни», отнюдь не потребности стремившихся к обогащению были ее заказчиками и вдохновителями. Капиталисты, несмотря на, казалось бы, антибуржуазный характер нравственных ценностей православия, не испытывали особой потребности в отечественной церковной Реформации и соответствующем изменении религиозной этики, поскольку в отечественной традиции, укорененной и на сибирской почве, существовал иной способ примирения между должным и сущим.

Этот способ примирения, как представляется, был характерен для российской традиционной ментальности (не в нем ли состоит одна из разгадок «противоречивости русской души», контрастности проявлений русского духа?). Он заключался в довольно прагматичном разделении, явном или имплицитном, жизненного мира на сферы мирского и сакрального, греховного и праведного, отличавшиеся различной долей требовательности в исполнении моральных долженствований. Кроме того, широко использовались своеобразные механизмы очищения через искупление грехов и покаяние, и, конечно, существовала вера в бесконечную любовь и милосердие Небесного Отца к непутевым земным чадам. В этой во многих случаях снисходительной к человеческим слабостям парадигме земная жизнь и сам человек рассматривались как греховные по природе и неизбежно грешащие.

Но к началу XX в. «передовой частью» сибирского общества такой способ разрешения рассматриваемой коллизии считался неудовлетворительным, расценивался как ханжество и лицемерие. Исправление недостатков окружающего мира и своего поведения на основании должного — таким видели современники еще один, правильный, выход из коллизии. Последователей подобного нравственного ригоризма в какой-то мере можно усмотреть в старообрядцах, более строго, чем приверженцы официального православия, соблюдавших чистоту и святость в повседневности, но для староверчества был более характерен эскапизм, а не стремление исправить «мир греха». Путь исправления мира на основании нравственности и «целесообразности» предлагался интеллигенцией. При этом имелся в виду по сути дела обновленный свод долженствований. Выпестованная православием этика, вошедшая в союз с рационализмом и другими светскими проевропейскими компонентами культуры, не только назидательно делила проявления жизненного мира на правильные и неправильные, но и настойчиво требовала исправления неправильного, претендуя на возможно большее свое присутствие в повседневности. Причем, с течением времени натиск идеологизированного сектора (посредством деятельности общественно-активной части интеллигенции и увеличения каналов ее воздействия) становился все более настойчивым. Обличительный пафос и критическое направление заметно набрали силу, так же как и претензии идеологизированной сферы на более полное подчинение себе обыденной жизни: правильное, должное, целесообразное предназначались для того, чтобы пропитать собою повседневное поведение горожан. Этот пафос был пафосом взыскания перемен, переделки неправильной жизни по правильному образцу. Оговоримся, что это являлось лишь обозначением вектора, далекого еще до массового воплощения, но чувствительно влиявшего на умы и настроения разраставшихся рядов «прогрессивных» современников и их социальную практику.

С точки зрения изменчивости в ментальности многие исследователи выделяют структуры менее и более подвижные. В рассматриваемую эпоху социально-политических потрясений переоценка ценностей в наибольшей мере сказалась, разумеется, на сфере общественных взаимодействий. Новый взгляд настоятельно требовал пересмотра взаимоотношений «высших» и «низших», «власти» и «общества», моральных и социальных престижейна радикальных полюсах пестовались образы врагов, в массовое сознание постепенно входила социально-классовая парадигма. Происходили подвижки в структуре других ментальных установок, отвечающих за мировидение: укреплялось позитивное отношение к техническому прогрессу, к образованию, науке, которые в начале исследуемого периода нередко оценивались в среде простецов как проявления роскоши, излишества, и, напротив, религиозный сектор ментальности разъедала ржа скептицизма, индифферентности, отрицания.

Сохранявшие свою высокую жизнеспособность установки окружались новыми коннотациями. Так, идея человеческого братства оборачивалась альтернативой модели патриархальной семьи-социума и сопрягалась с понятием общественности. Любовь к ближнему, сделав существенный крен из сферы межперсональных коммуникаций в социальную, переплавлялась в народолюбие, а последнее увеличивало ряды сторонников теории классовой борьбы, которая вычеркивала из числа бывших ближних целые социальные страты. Идеалы христианской скромности и смирения нашли нового противника в лице коммерческой «саморекламы», а идеал умеренности, возросший на почве почитания христианской аскезы, дал семена протеста против разнузданной роскоши нуворишей, попавшие в поток антибуржуазного социального об-личительства. Представления о долге «высших» по отношению к «низшим», дополнились предписанием уважения достоинства последних. Представления о справедливости как об эквивалентном обмене, порождали спорный вопрос о самом эквиваленте: что ценнее — труд или капитал, физические усилия или знания. Личное обогащение сохраняло привкус греховности, которую требовалось искупить, но искупление также все более погружалось в купель социальности и, окропленное идеалами Культуры, порождало рядом с типом купца-благотворителя тип «культурного предприниI мателя».

Если рассматривать проблему развития с точки зрения отношения к ней современников, то общество отчетливо делилось на два лагеря: «прогрессистов», ратовавших за модернизацию, обновление жизни в стране, в крае, и консерваторов, в большей или меньшей степени испытывавших страх, сомнения в связи с переменами жизненного мира и ностальгирующими по утраченному. Каждый из этих станов не отличался единством в социальном, политическом или культурном отношениях. И отнюдь не каждый из прозелитов был во всем последовательным. Среди политических традиционалистов находились, например, поклонники успехов техники и науки, а среди «прогрессистов» далеко не все готовы были отказаться от традиционной морали в сфере тендерных взаимоотношений и приличий. Но само подобное членение I социума обнаруживает «состояние движения» в умонастроениях, затронувшее различные слои сибирского городского общества.

Оценивая интересующую нас ментальность с точки зрения благоприятствования или торможения модернизационных процессов1, можно отметить, что роль локомотива ускоренного капиталистического развития играли многие установки, связанные с растущим в коллективной ментальности статусом Культуры: в целом положительное отношение к развитию торговли, путей сообщения, фабрично-заводской промышленности, сферы образования, в том числе технического, привычная оглядка.

1 Напомним, что капиталистическая модернизация требовала от общества, стававшего на ее рельсы, решения ряда задач: развития экономики на основе научно-технического прогресса, в частности индустриализации, демократизации социально-общественной жизни страны, развития массового образования и культуры и др. См.: Российская цивилизация. М., 2001. С. 211. на пример «ушедшей вперед» Европы, энтузиазм по поводу ожидания чудес от технического прогресса, ожидание от всех аспектов развития культуры повышения общего благосостояния и благоденствия. Обыденная ориентация значительной части населения сибирских горожан на «наживу» — обогащение путем предпринимательства (правда, главным образом, в сфере торговли), достаточно высокий социальный статус верхушки предпринимательского слоя, его престиж также в данном социально-историческом контексте, — все в известном смысле способствовало капиталистической перестройке, представляя собой питательный раствор для интенсивной рыночной деятельности и конкуренции (в данном контексте не принимаются во внимание такие тормозящие, внешние по отношению к ценностным ориентациям обстоятельства, как нехватка капиталов, сравнительно низкий уровень образования населения и проч.).

Правда, интеллигенция, носитель идеологии прогресса и в немалой мере — этического пуризма, подвизавшаяся в основном вне деловой сферы, «стеснялась» занятий коммерцией, нередко с подозрением и некоторым высокомерием относилась к частной предпринимательской деятельности. Носители рыночной идеологии, в определенном смысле более раскрепощенные в отношении нравственных строгостей, лишь в слабой степени были вовлечены в орбиту образования и ценностей элитарной культуры. Хотя разворачивалось встречное движение представителей «образованного общества» в деловую сферу и наоборот, но оставались существенные социокультурные и ментальные различия между данными стратами.

В сфере идей и в сфере житейской все же обнаруживались альтернативы как невежественному грубому «хищничеству», так и брезгливости в отношении «наживы». Выход из названного противоречия современники видели в становлении частного социально ответственного (более нравственного) «культурного предпринимательства», либо в предпринимательстве общественном, коллективном, в кооперации, следующей принципам Культуры и справедливости.

Процесс социальной модернизации сопровождался появлением наряду со старыми социальными статусами престижа (дворянство, чиновничество, купечество) новых — культурного человека и трудящегося. Последние, внеправовые, не закрепленные никаким законом или официальным документом, по-иному расчерчивали карту общества, по-своему солидаризируя и противопоставляя социальные группировки. Обратим внимание на интегративный характер этих статусов, способных переступить через сословные и классовые перегородки, тем самым отвечая «боевому лозунгу дня» — «объединяйтесь!», и как бы знаменуя переход городских социумов Сибири к эпохе общества масс. Названные новоявленные интеграции содержали высокий этический заряд и не просто отмечали положение человека на шкале социальных выгод, но указывали ему, что правильно (праведно), а что нет. Таким образом, на социальную стратиграфию накладывалась сетка нравственных координат с заданными векторами должных, моральных устремлений. Не только межличностное, но и социальное как сфера сгущения морального — характерная черта рассматриваемой ментальности. '.

Общности, выступавшие под знаменами культурных людей и трудящихся, частично смешивались друг с другом. Работающая интеллигенция претендовала на звание трудящейся, а выходцы из среды простонародных тружеников пополняли ряды первой, составляли когорту «полуинтеллигентных тружеников». Но существовала угроза их противопоставления друг другу — как следствие культурного раскола общества и не вполне модернизированной социальной сферы. Слишком еще выпуклы, наглядны и для многих труднопреодолимы были грани между «барами» и «народом», между физическим и умственным трудом.

В общественно-политической сфере потребности модернизации также имели агентов в ментальности сибирского городского социума. Речь идет о выдвижении на первый план демократического братского идеала общественных взаимоотношений, соотносимого с «общественностью», «товариществом» и противопоставлявшегося полновластию социальных «отцов" — об усилении коллективистских настроений среди части горожан, об утяжелении понятий общественного долга и общественного достоинствао развитии принципа партийности в разделении на своих и чужих в противовес этническо-конфессиональному.

Но имелись в ментальности установки противоположной направленности: с одной стороны, индивидуалистические устремления городских обывателей, уклонявшихся от участия в невыгодной общественной деятельности и сопротивлявшихся вторжению общественных установлений в зону своих частных интересовс другойпривычка к сильной «отцовской» власти и ее опеке в общественной жизни, стремление учитывать в публичной деятельности весомость административного и экономического статусовс третьей — наличие коммуникационных переборок, затруднявших взаимодействие между различными социальными стратами.

В личностной сфере индивидуумы, не вполне «вылупившись» из скорлупы старых патриархальных корпораций, и сохраняя подчас значительную степень конформизма по отношению к социально старшим и к общественному мнению, тем не менее, заявляли права на уважение к своему личному достоинству. Нелишним будет в данном контексте еще раз напомнить об относительной индивидуалистичности (самостоятельности) и самоуважения, заметных в характере сибиряка, видимо, в некоторых ситуациях облегчавших марш на пути к перестройке ментальных структур на модернистский лад. Таким образом, исследованная ментальность, включавшая не только массу разнообразных, отчасти противоречивых структур, но также характеризовавшаяся резким противопоставлением некоторых старых установок новым, являлась ментальностью переходного, транзитивного общества.

Коллективной ментальности в рассматриваемую эпоху было свойственно не только плавное течение, обусловленное значительной инерцией многих ментальных процессов, но также бурные водовороты, возникшие во многом благодаря быстрым, резким изменениям условий существования, жизненного мира, его картины. Одним из существенных этапов в развитии ментальной сферы сибирского городского общества конца XIX — начала XX в. стало строительство Сибирской железной дороги, которое придало ускорение такого рода трансформациям, поставивших сибиряков в ситуацию необходимости обновления жизненных стратегий (с учетом идеалов Прогресса, Культуры) в преследовании вожделенных целей наживы и престижа. Эпохальным этапом в развитии ментальной сферы можно назвать сопровождавшиеся чрезвычайным возбуждением общественных настроений события русско-японской войны и Первой русской революции. Они дали толчок значительными количественными и качественными сдвигами в ментальной сфере, в том числе перекодировке в системе ментальных установок. Эта перекодировка касалась, прежде всего, разграничениям по признаку свой / чужой, отношениям между «высшими» и «низшими», к власти, отчасти — к церкви и усугублялась наглядным, острым столкновением старого и нового (вплоть до физических стычек между их сторонниками).

С точки зрения скорости и «решительности» в достижения правильного выделяются области умеренных и радикальных воззрений (как традиционалистских, так и направленных на социальные трансформации). Область умеренных воззрений отличалась более многомерным видением мира, большей степенью терпимости, готовности к компромиссу, способностью «выслушать» и принять аргументы другого, на основе признания принципиального свойства, братства всех людей (несмотря на отличие более близких своих). Гуманистический заряд либерального интеллигентского миросозерцания, сострадательность и «жалостливость» простонародного, пресловутая народная терпеливость и добродушие составляли потенциал менее конфликтного способа разрешения социальных противоречий.

С другой стороны, обострялись факторы, которые способствовали усилению радикальных настроений в обществе. В череде этих факторов находились сложности существования в переходный период, усугубившиеся к тому же несколькими войнами, социальная нестабильность при наличии культурного и социального раскола общества, значительно затруднявших общественный консенсус, «шатание в умах», нивелировавшее старые алгоритмы социального сосуществования, катастрофичное падение авторитета власти, переставшей в глазах многих соответствовать своим архе-типичным функциям (забота и сила). Радикализму «подыгрывало» существовавшее в зоне этического ригоризма представление о компромиссе как о слабости, отступлении от принципов. В простонародной повседневной среде, отчасти и в «образованной», радикальная решительность подпитывалась привычкой непосредственной, простой и часто силовой реакции на «раздражитель» — реакцией его подавления (проявление пресловутой грубости нравов).

Через все структуры ментальности просматриваются зоны общественного сознания «образованного общества» и простонародных слоев. Конечно, ни первые, ни вторые не были однородны, распадаясь на массу субкультур, отличных друг от друга занятиями, образом жизни, характером социализации, степенью интенсивности «кросскультурных» контактов. Все это определяло пестроту сибирского городского общества и отчасти противоречивость и разнонаправленность структур его ментальной сферы. Все же в каждой из названных частей коллективной ментальности можно вычленить некие области, содержание которых в наибольшей мере было связано с генеральным отличием между «простецами» и представителями «образованного класса». Это отличие заключалось в степени овладения книжной культурой, в степени интеллектуализма. Оно являлось источником существования других расхождений: в степени европеизациив уровне заражения идеологиями и идеями, в том числе мо-дернизаторскимипроистекавшими отсюда различиями в понимании разного рода долженствованийв мере приверженности традиционности. Наряду со сходством многих фундаментальных когнитивных установок, воспитанных православием, проявляются и отличительные черты в системах ценностей «простецов» и «интеллигентов». Последние имели в своем ментальном арсенале почитание Прогресса, Культуры и Гуманизма (включающего понятие уважения человеческого достоинства), пиетет перед Наукой, предпочтение «общественности» перед «единоначалием», «культурного человека» перед самовластным «хозяином». Эти черты, отличавшиеся от более традиционалистской ментальности «простецов», придавали модернистскую окраску интеллигентскому мировоззрению. В целом мировоззрение интеллигенции исполняло функцию ментальной опоры модернизации, способствуя внедрению в жизнь достижений науки и техники, развитию в стране образования, в том числе технического, и общему подъему культуры, демократизации общественной жизни, становлению гражданского общества, воспитанию правосознания.

Правда, отнюдь не все аспекты интеллигентского свода социально-нравственных долженствований были дружественны модернизации капиталистической с ее разгулом стяжательства. Но именно благодаря ментальным установкам, пропитанным гуманистическом пафосом, как традиционной православной этики, так и обновленной этики культурного человека, возможно было отчасти сгладить некоторые болезненные для общества социальные последствия капиталистической индустриализации (что, хотя не без трудностей и отступлений, некоторые современники пытались реализовать в реальности): защитить социально беззащитных и слабых, направить предпринимателей по пути (говоря языком XXI в.) социальной ответственности и социального партнерства, облегчить вхождение в модернизированное общество мелким самостоятельным хозяевам, способствовать смягчению нравов и гуманизации общественной атмосферы, создать противоядия индивидуализации и атоми-зации общества. Таким образом, данная этика ратовала за развитие не только индустриального общества, но и, так сказать, за гуманный и народный капитализм, отчасти даже коллективный, имея в виду развивавшееся кооперативное предпринимательство, — в интересах большинства населения.

Укажем еще одну характерную черту интеллигентской этики — народолюбие, возведенное в принцип. Оно было связано со стереотипными представлениями о страданиях народа, частными и корпоративными устремлениями отдать «братьям меньшим» долг (вывести их из страдательного положения и состояния невежества) и являлось одним из наиболее значительных факторов общественной жизни интеллигенции городской Сибири конца XIX — начала XX в. Одновременно претензии на учительство в отношении народа сочетались со снисходительным высокомерием по отношению к «серой», невежественной народной массе. Тем самым «модернизаторами» в данном контексте имплицитно поддерживались элементы архаичной идеальной модели патриархальной семьи-социума с ее распределением ролей «старших» и «младших».

Обострение социальных проблем модернизируемого общества болезненно ранили современников, сказывались на их собственном жизненном благополучии, заставляли чутких к голосу совести страдать по поводу страждущих. При отсутствии взаимопонимания «общества» и «власти», в модернизаторской области коллективной ментальности обнаруживались позывы к радикализации. Они усугублялись к тому же верой, опосредованной авторитетом науки, в необходимость кардинального социального переустройства общества, а также расхождением между претензиями «образованного общества» на учительство, его самосознанием как носителя истины и статусом «младших», забронированном для демократической интеллигенции в российском социуме. Напрашивается вывод, что содержавшиеся в коллективной ментальности модернизационные установки могли повести общество, как по пути «просвещения», Культуры, так и по пути революции.

Исследование выявило ряд специфических черт ментальности сибирских горожан конца XIX — начала XX в. а) Можно назвать следующие особенности изученной ментальной сферы как элемента городской культуры:

— поскольку город являлся территорией предпринимательства, господства товарно-денежных отношений, в городской коллективной ментальности на первый план выходили комплексы установок в системе представлений труд / легкая нажива, материальное / идеальное, в отличие от крестьянского мира, в котором приоритет принадлежал установкам в системе человеческая деятельность / природа',.

— в отличие от деревни с ее общиной и общественным контролем над одно сельчанами, в городе были ярче выражены индивидуалистические интенции;

— в городской ментальности, обладавшей компонентом интеллектуализма, элитарной культуры, заметное место занимали установки, связанные с ценностью знания, образования, большее значение приобретали идеологические влияния;

— сложное строение городского социального организма, определяло наличие в городской ментальности неоднородной системы социальных ориентиров, установок, связанных с взаимодействием статусов. В условиях работы «социальных лифтов» и статусного соперничества у горожан обострялось чувство собственного достоинства;

— большой город являлся более сложной и открытой системой, поэтому городской ментальности были свойственны сравнительная подвижность структур и их относительная противоречивость. б) Региональные особенности рассмотренной ментальности, отмечавшиеся современниками и предшественниками, заключались в следующем:

— сравнительно высокая степень индивидуализма сибиряка, его прагматичности, меньшая привычка к «общественности», готовности к альтруизму;

— наличие особенностей в межличностном и межстатусном общении — то, что в одних контекстах рассматривалось как демократизм сибиряков, их чувство собственного достоинства, простота в общении, а в других — как грубость нравов, невежество, неумение вести себя в обществе;

— в наличии установок, связанных со своеобразной самоидентификацией местных жителей (<сибиряк), с местным патриотизмом, в противопоставлении себя «наезжим» из Европейской России;

— сравнительная открытость сибирского общества, способствовавшая адаптации в нем приезжихпонимание под сибиряками не только местных уроженцев, но и старожилов. г) Особенности ментальности с точки зрения специфики рассматривавшегося исторического отрезка времени заключались, прежде всего, в сравнительно ускоренной динамике развивавшихся ментальных процессов, в «перекодировке» ментальности. При этом можно выделить следующие моменты:

— региональные черты ментальности ослаблял рост численности приезжих, имевших отличия в ментальных установках и социальных привычках;

— наблюдалось усиление, так сказать, городских черт в коллективной ментальности: обострение противопоставлений труд / нажива, идеальное / материальное, утяжеление установок, связанных с ценностью знания, образования, вознесение Культуры до культа, усиление идеологических влияний и т. п.

— происходила модернизационная трансформация мировоззренческой сферы: ослабление влияния традиционных ценностей и расширение влияния «прогрессист-ских». Для общественного сознания рассматриваемой эпохи было характерно сосуществование старых и новых ментальных структур, что порождало подчас их сим-биотические смешения, причудливые переходы из одного состояния в другое и / или контрастное противопоставление старого и нового, ставившее современников в ситуацию выбора. Еще раз подчеркнем, что данные качества можно определить как особенности ментальности переходного общества.