Вклад в изучение Востока Дипломатического ведомства Российской Империи в XVIII-начале XX века

Востоковедению в России издавна уделялось большое внимание. Соответственно важное место занимает изучение стран Востока и восточных языков в истории отечественной науки. В предисловии к первому выпуску сборника «Очерки по истории русского востоковедения», вышедшему пятьдесят лет назад, говорилось, в частности: «Русское востоковедение прошло длительный путь развития, в ходе которого были созданы серьезные научные традиции. Лучшие представители дореволюционного востоковедения в нашей стране глубоко и разносторонне занимались изучением истории, этнографии, языков и литератур народов Востока, собрали большой фактический материал и создали много научных трудов. Между тем история русского востоковедения еще не написана. Опубликование сборника &bdquo-Очерки по истории русского востоковедения» является одним из первых шагов в создании коллективных работ по истории этой области отечественной науки"1. За прошедшие с тех пор годы учеными была проделана большая работа и появились отличные издания по данной тематике (в частности, накопленный отечественной историографией опыт был обобщен в двухтомной коллективной «Истории отечественного востоковедения», М., 1990 и 1997 гг.), однако задача, сформулированная составителями «Очерков» не потеряла своей актуальности и сейчас. Стремление к большей полноте охвата проблемы требует от историков не ограничиваться рамками научного востоковедения, а рассматривать его в совокупности с практическим. Обе ветви востоковедения, хотя и тесно друг с другом связанные и друг друга дополняющие, отличаются разными задачами, которые стояли передними, разными методами исследований, разными возможностями для их реализации.

Научное востоковедение в Европе возникло в XVIII в. В XIX столетии оно получило интенсивное развитие. В первую очередь это касалось стран, имевших колонии — Великобритании, Нидерландов, Франции, позже — Германии и Италии. По мнению академика Н. И. Конрада, «наряду с практическим востоковедением, как стали обозначать это направление в изучении Востока, развивалась и та отрасль востоковедной работы, которая получила наименование научного востоковедения. Толчком к его развитию послужил более глубокий интерес к Востоку"2.

В России в силу исторически сложившихся обстоятельств и географического положения страны Востока всегда (еще до первых попыток их научного познания) занимали очень большое место в делах российских официальных правительственных ведомств — дипломатического, военного, коммерческого. Оживленные торговые связи, поездки купцов, политические взаимоотношения, весьма интенсивный в отдельные периоды обмен посольствами и миссиями, военные конфликты в Азии расширяли познания о ней россиян и побуждали к её изучению.

Россия еще в XVI в., после завоевания Казанского и Астраханского ханств, покорения Сибири получила возможность прямого общения с Персией, Китаем. Через Иран и Закавказье пролегал «шелковый путь» с Востока в Европу. Здесь шли и новые, не изведанные пока дороги в другие страны. Но то, что было сделано для их поиска, а также для укрепления и развития уже налаженных связей с начала XVIII столетия, далеко превзошло все начинания предшествующих времен. Решение политических и коммерческих задач, унаследованных от XVI и XVII вв., сначала в Петровскую эпоху, а затем и при его преемниках было поставлено с большей определенностью и размахом."Пётр, стремясь к достижению своей «великой цели» — получению Россией выхода к Балтийскому морю, не спускал глаз с Востока, зная хорошо его значение для России, зная, что материальное благосостояние России поднимется, когда она станет посредницею в торговом отношении между Европой и Азией. <.> Страны Востока, от Китая до Турции, одинаково обращали на себя внимание Петра", — писал С. М. Соловьев в своей «Истории России"3. Именно политическими планами будущего российского императора на Черном море, Кавказе, Ближнем Востоке определялся его интерес к странам этих регионов — к их языкам, истории, культуре. С указов Петра I начинается и изучение в России восточных языков4, с его именем связаны первые научные работы, посвященные изучению стран Востока.

Возрастание интереса к Востоку в Российской империи во второй половине XVIII в. обусловливалось рядом происходивших исторических событий. В это время были присоединены территории Северного Кавказа, Причерноморья, Крыма, был получен выход к Черному морю. Соседство с Китаем, Монголией, Японией и Кореей на Дальнем Востоке также требовало урегулирования отношений с этими странами. Непосредственно на территории империи располагались многочисленные восточные народы.

Расширение контактов с Востоком постоянно питало интерес к нему в самых разных слоях общества. Дипломаты, военные, купцы, чиновники, духовенство по роду своих обязанностей приобретали опыт общения с Востоком и накапливали практические знания о нем. Связанные с ним события, находили отражение в творчестве писателей, поэтов, журналистов. Восточная тематика была широко представлена в российской периодике тех лет. Издавалось большое количество переведенных с европейских языков работ по востоковедению. В течение XVIII в. и в начале XIX в. в России изучались многие восточные языки. Предпочтение отдавалось тем изних, знание которых было важным для дипломатических, военных и торговых целей.

В XVIII в. были заложены основы собраний восточных рукописей, книг, нумизматических коллекций, проделана большая работа по составлению словарей (в особенности китайского, монгольского и маньчжурского языков, приобретших со временем характер первоисточников). Российская китаистика в XVIII в. находилась на высоком европейском уровне. Помимо Китая и Монголии, в это время учеными уделялось также внимание изучению народов Сибири, Кавказа, Поволжья, Ближнего Востока.

Вкладом сотрудников Коллегии иностранных дел в XVIII в. можно считать подготовку переводчиков языков Ближнего и Дальнего Востока, переводы с восточных языков А. Л. Леонтьева, А. С. Агафонова, А. Г. Владыкина, труды выдающегося ученого своего времени Г. Я. Кера, работы В. М. Бакунина, П. А. Левашова, Ф. А. Эмина, учебные пособия, сбор восточных рукописей, книг, монет и редкостей.

Особенно интенсивным развитие обеих ветвей востоковеденияпрактического и научного — становится к началу XIX в. Внутри государства огромные пространства на окраинах населяли восточные народы, а внешняя политика сосредоточивается на Ближнем Востоке. Победа России в Отечественной войне 1812 г. и сокрушение такой крупной европейской державы, как наполеоновская Франция, изменили соотношение сил на международной арене. Период от образования Священного союза в 1815 г. до Крымской войны (1853−1856 гг.) и Парижского мира 1856 г. внес существенные изменения в русскую внешнюю политику, когда правительство, ощущая свои авторитет и силу, стремилось утвердиться не только в Европе (где получило роль «жандарма»), но и в Азии.

На первый план в России в это время вновь выдвинулся Восточный вопрос, в него оказались втянуты и европейские державы (Австрия, Англия, Франция), захотевшие принять участие в борьбе за преобладающее влияние в Османской империи, особенно на Балканах. Необходимость обеспечить безопасность своих южных границ и экономические интересы побуждали Петербург к активности, радикальным действиям, которые способствовали бы решению Восточного вопроса исключительно в интересах Российской империи5.

Указом Александра I от 19 апреля 1819 г. при Министерстве иностранных дел был создан Азиатский департамент, остававшийся вплоть до начала XX в. главным подразделением дипломатического ведомства. С его созданием Министерство иностранных дел стало проявлять подлинную активность и результативность в исследовании Востока. В департаменте проходили службу многие выдающиеся дипломаты, среди них — сочетавшие чисто дипломатические функции с научными исследованиями. О климате в Азиатском департаменте можно судить и по тому, что здесь, например, служило в 1840-х гг. подавляющее число ведущих членов кружка петрашевцев6. В 1823—1918 гг. при Азиатском департаменте существовало Учебное отделение восточных языков, располагавшее первоклассными преподавателями, подготовившее многих выдающихся дипломатов и ученых, специалистов и знатоков Востока, и на практике воплотившего соединение практического и научного востоковедения. Учебное отделение занималось не только обучением будущих дипломатов, но имело и пополняло богатую библиотеку, музей, готовило учебные пособия и т. п.

После поражения в Крымской (Восточной) войне главной задачей российской внешней политики стал поиск выхода из дипломатической изоляции. Эта задача была успешно решена, и русские дипломаты долгое время поддерживали выгодное для своей страны равновесие в Европе. Одновременно во второй половине 1850-х — начале 1860-х годов дипломатия России активизировала свою политику в Азии. Этого требовали, в частности, сложившаяся в империи внутренняя ситуация и международное положение на Востоке. Россия осуществила присоединение Средней Азии и Казахстана и утвердила свое влияние на Дальнем Востоке. (К концу века дальневосточные интересы российских торгово-промышленных кругов, а следовательно — и военных и дипломатов — получили большое значение).

Важностью в деле решения внешнеполитических или военных задач России объясняется и преобладание научных сочинений о тех или иных странах Востока в различные периоды — Ближнего, Дальнего, Средней Азии.

На протяжении всего XIX и в начале XX вв. Министерство иностранных дел (наряду с Военным) было главным министерством страны. Министр же иностранных дел занимал как правило второе после императора положение в государственной иерархии. Но при этом последнее слово в решении всех внешнеполитических вопросов принадлежало именно императорам. Они не только внимательно знакомились со всей дипломатической, а иногда и консульской перепиской (на многих документах можно видеть покрытые лаком монаршие пометы и резолюции), утверждали инструкции российским послам и посланникам, назначение тех или иных чиновников и т. д., но именно они решали вопросы войны и мира, заключения международных договоров, утверждали указы («Быть по сему») и т. п. (Особенно «самостоятельны» в подобных делах были Николай I и Александр III, правление которых выпало на не самые либеральные времена, Александр III, например, говорил о себе, что он «сам себе министр иностранных дел"7). В самом МИД решения, которые затем фиксировались в официальных документах, принимались министром и двумя-тремя его ближайшими сотрудниками. Они направлялись на утверждение императора или подлежали предварительному рассмотрению в Особых совещаниях и других высших государственных органах.

Данная работа, начатая в свое время по инициативе и под руководством крупного учёного, писателя, знатока архивов и международных дел на Востоке, доктора исторических наук, профессора Нафтулы Ароновича Халфина (1921;1987), не претендует на глубокое и всестороннее освещение специальных вопросов международных отношений в Азии, их сложных перипетий, а ставит целью показать роль отдельных учреждений и отдельных сотрудников дипломатического ведомства России в изучении стран и языков Востока.

Хронологические рамки работы — XVIII — начала XX вв. — определяются периодом существования самого дипломатического востоковедения. Работа охватывает период с 1717 г., когда Петром I была учреждена Коллегия иностранных дел, вплоть до Октября 1917 г., когда МИД прекратил свое существование. Участие учреждений российского внешнеполитического ведомства до настоящего времени не стало предметом специального исследования. Идеей являлось сделать своеобразный свод разрозненных, не собранных воедино источников, историографии и других сведений на эту тему. Показав при этом точки соприкосновения и неразрывность практического и научного востоковедения, чему деятельность внешнеполитического ведомства служит ярким примером (то есть — накапливание дипломатами знаний путем конкретной работы, способствовавших, в свою очередь, дальнейшему успеху дипломатии).

Работа, состоящая из введения, трех глав, заключения, примечаний и списка литературы и источников, написана на основе документального материала, как опубликованного, так и рукописного (архивного), а также имеющихся исследований по истории востоковедения. Рукописные источники, использованные в настоящей работе, хранятся главным образом в Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ), а также в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА), Архиве востоковедовСанкт-Петербургского филиала Института востоковедения РАН, Государственном архиве Оренбургской области. Использованы отдельные фонды и других архивов Москвы и Санкт-Петербурга.

ИСТОРИОГРАФИЯ И источникиТруды ученых, изучавших и изучающих внешнюю политику России, в том числе политику XVIII — XIX вв., занимают значительное место в отечественной историографии. Существует большое число исследований и по истории российского востоковедения данных эпох. Специального же исследования по истории изучения стран Востока и восточных языков во внешнеполитическом ведомстве России нет. Однако, несмотря на это, тема в той или иной степени затрагивалась в отечественной историографии. Дипломатическое востоковедение рассматривалось в работах по истории российских внешнеполитических учреждений, исследованиях по истории международных отношений в целом, по истории отечественного востоковедения, как научного, так и практического.

Одной из первых работ, освещавших деятельность дипломатического востоковедения, был очерк основоположника истории востоковедения, члена-корреспондента Санкт-Петербургской Академии наук, профессора кафедры истории Востока восточного факультета Санкт-Петербургского университета Николая Ивановича Веселовского (18 481 918) «Сведения об официальном преподавании восточных языков в России». Автор подготовил его для III Международного съезда ориенталистов, проходившего в Санкт-Петербурге в 1876 г. и включил его в первый том трудов съезда, а также одновременно выпустил отдельным изданием8. В предисловии, говоря о начале преподавания восточных языков в России, автор справедливо указал, что «изучение у нас восточных языков являлось не излишней роскошью, а насущной потребностью: необходимо было иметь русских людей, знакомых с восточными языками, как для сношений пограничных и заграничных, так и для адмистрации в местностях, населенных инородцами"9. При описании учебных заведений с преподаванием восточных языков автор уделил внимание преподавательской деятельности Г. Я. Кера, работе Учебного отделения восточных языков Азиатского департамента. Необходимо отметить, что Н. И. Веселовский всю жизнь собирал материалы о жизни и деятельности своих коллег — отечественных востоковедов (в их числе, естественно, и практических), внесших заметный вклад в науку10. Эти материалы были использованы им в двухтомном «Биографическом словаре профессоров и преподавателей Императорского Санкт-Петербургского университета за истекшую третью четверть века его существования. 1869−1894 гг.» (СПб., 1866). Здесь были помещены и составленные им справки о трудах коллег11.

Биографическая литература о востоковедах насчитывает как в дореволюционный, так и в советский и постсоветский периоды не одно название (некоторые из этих работ будут освещены ниже). Одной из первых на эту тему, представляющих для нас интерес, можно назвать книгу П. С. Савельева «О жизни и трудах Ф. Шармуа» (СПб., 1845).

В XIX в. было издано несколько монографических исследований, основанных на архивных материалах, посвященных участию России в международных отношениях. Но все они в основном освещали европейские вопросы. Отношениям на Востоке посвящено не так много исследований. Таковы, например, книги Е. Ф. Шмурло «Восток и Запад в русской истории. Публичная лекция» (Юрьев, 1895), Н. Д. Чечулина «Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. 1762−1774». (СПб., 1896), Н. Ф. Дубровина «История Крымской войны и обороны Севастополя». (Т. 1-Ш. СПб., 1900), А. М. Зайончковского «Восточная война 18 531 856 гг. в связи с современной ей политической обстановкой». (Т. 1-П. СПб., 1908;1913). Однако, в этих трудах рассматривались чисто дипломатические вопросы, анализ информации, поступавшей от русских резидентов в странах Востока, их деятельности и т. п. в задачи авторов не входил.

В конце века стали появляться и исследования, посвященные истории российского консульского института и дипломатических представительств за границей. Таков, например, обширный труд юриста-международника и сотрудника Московского Главного архива МИД В. А. Уляницко-го «Русские консульства за границею в XVIII веке» (Ч. 1-Й. М., 1899).

На архивных материалах МИД основаны такие работы, посвященные международным отношениям на Востоке, как книги сотрудников МИД С. А. Жигарева «Русская политика в Восточном вопросе, её история в XVII—XIX вв.еках, критическая оценка и будущие задачи» (М., 1896) и С. М. Горя-инова «Босфор и Дарденеллы» (СПб., 1907), о которых подробнее скажем ниже.

В 1902 г., к 100-летию образования в России министерств, о некоторых из них были выпущены юбилейные издания, рассказывающие об их истории. Была выпущена такая книга и о МИД — «Очерк истории Министерства иностранных дел. 1802−1902» (СПб., 1902; репринтное воспроизведение 2002 г.). Подобные издания в буквальном смысле слова появляются раз в сто лет. До 2002 г. эта книга, подготовленная на основе материалов Московского и Санкт-Петербургского Главных архивов российского МИД, оставалась единственным обобщающим трудом по истории внешнеполитического ведомства до начала XX в. (Хотя был опубликован лишь сжатый вариант подготовленных материалов). Его авторами были сотрудники названных архивов — С. А. Белокуров, Н. П. Голицын, Н. П. Павлов-Сильван-ский и Г. В. Чичерин (будущий советский нарком).

Издание содержит подробную информацию об истории, о структуре и подразделениях внешнеполитических ведомств России: Посольского приказа, Коллегии и Министерства иностранных дело произведенных за рассматриваемое время реформах и т. д.- рассказывает о самых значительных событиях в истории отечественной дипломатии, о деятельности видных российских дипломатов (министрах, руководителях отделов, послах и др.). В издании (кстати, выполненном на высоком полиграфическом уровне, богато иллюстрированном гравюрами, портретами, фотографиями, изображениями памятных медалей, государственных печатей), есть информация и об истории Азиатского департамента МИД.

В 1902 г. была издана небольшая по объему работа слушателя Офицерских курсов восточных языков при Учебном отделении Азиатского департамента МИД штабс-капитана М. Г. Певцова, содержавшая краткий очерк истории возникновения этого учебного заведения12. При подготовке очерка автор использовал Приказы по военному ведомству и архивные материалы Главного штаба и Военно-ученого комитета, а также некоторые материалы других министерств. Главной целью автор ставил привлечение внимания к несоответствию образования, получаемого слушателями курсов и их дальнейшей службой. Подготовка офицеров нацеливала их на военно-дипломатическую службу, а вместо этого их распределение шло в основном на административно-полицейские должности в Туркестане и на Кавказе. Автор не делал анализа международной обстановки на Востоке в эпоху появления курсов, не показал её связи с предшествующими эпохами, уделил мало внимания значению научных работ выпускников курсов.

До сих пор не потеряли своей актуальности труды академика Василия Владимировича Бартольда (1869−1930), написанные в начале прошлого века. Таковы фундаментальная, основанная на курсе прочитанных им университетских лекций «История изучения Востока в Европе и России"13, «Востоковедение в России в XVIII в.», «Обзор деятельности факультета восточных языков», вошедшие вместе в девятый том его «Сочинений», озаглавленный как «Работы по истории востоковедения» (М., 1977). Эти работы сыграли важную роль в историографии как отечественного, так и западноевропейского востоковедения (например, вскоре после первогоиздания «Истории изучения Востока» в 1911 г. в России эта работа была переведена на немецкий язык и издана в Германии — в 1913 г. в Лейпциге, отдельные главы были переведены на турецкий язык и изданы в Стамбуле, второе издание было переведено на французский язык и издано в 1947 г. в Париже). До сих пор ни одна работа не может сравниться по широте охвата проблемы с работой В. В. Бартольда. На основе многочисленных источников и фактов ученый убедительно показал, как расширение знаний россиян о Востоке происходило по мере расширения границ России в Азии. Однако этот процесс долгое время развивался стихийно и государственные учреждения занимали часто выжидательную позицию, пользуясь результатами походов казаков-землепроходцев и поездками отдельных купцов. Положение стало изменяться с начала XVIII в. «С царствования Петра Великого начинается новая эпоха в истории отношений России не только к Дальнему Востоку, но и к мусульманскому миру"14. В. В. Бар-тольд отмечает, что научное востоковедение в XVIII в. делало первые шаги. Новый этап в его развитии наступает в следующем столетии. «В XIX в. изучение Востока сделало в России, может быть, еще более значительные успехи, чем в Западной Европе. За это время совершенно изменились условия научной работы», — пишет В. В. Бартольд15. Он имеет в виду изменение отношения царского правительства, осознавшего необходимость серьезного изучения Востока для успешного проведения там своей политики. В книге приводятся сведения о различный экспедициях, так или иначе организованных при участии российского внешнеполитического ведомства как в XVIII в. (Флорио Беневени), так и XIX в. (П. И. Деме-зона, Я. В. Виткевича, Н. П. Игнатьева, П. А. Чихачева, Н. В. Ханыкова и др.). Говорится о поездках и научных работах отдельных дипломатов.

Об Учебном отделении восточных языков Азиатского департамента В. В. Бартольд говорит в «Обзоре деятельности факультета восточных языков» в связи с деятельностью некоторых профессоров университета.

В разделе «Personalia» упоминаемого девятого тома «Сочинений» В. В. Бартольда помещен текст доклада «Памяти В. А. Жуковского», прочитанного в апреле 1918 г. на заседании Восточного отделения Русского Археологического общества16. Эта работа содержит большую интересную информацию о научной деятельности В. А. Жуковского, современника и коллеги В. В. Бартольда, которого он хорошо знал и ценил.

После Октября 1917 г., несмотря на прекращение функционирования прежних государственных учреждений, начавшуюся массовую эмиграцию (когда среди прочих представителей интеллигенции уезжали и дипломаты, и многие ученые), несмотря на Гражданскую войну, лишения военного коммунизма и т. п., обстановка для исследований первоначально складывалась благополучно. Этому способствовало провозглашение архивов национальным достоянием и их открытие для исследователей. Тогда же были обнародованы дипломатические и военные секреты царского правительства. Отдельные документы публиковались в газетах «Правда», «Известия» и др. Были изданы сборники архивных документов: «Синяя книга. Сборник тайных документов, извлеченных из архива бывшего Министерства иностранных дел» (М., 1918) — семь «Сборников секретных договоров из архива бывшего Министерства иностранных дел» (Пг., 19 171 918) — «Раздел Азиатской Турции» (М., 1924) — «Константинополь и проливы по секретным документам бывшего МИД"17 (М., 1925) и другие издания архивных материалов. Однако, их публикация, осуществленная Литературно-издательским отделом НКИД имела скорее конъюнктурный и политический, а не научный характер. Позже, в 1930;х гг., под редакцией М. Н. Покровского было осуществлено 20-томное издание серии «Международные отношения в эпоху империализма. Документы и материалы из архивов царского и Временного правительств. 1878−1917 гг."(М., 1931;1939). Абсолютное большинство российских ориенталистов не эмигрировало за границу. В Советской России остались и продолжали трудиться такие выдающиеся ученые, как В. М. Алексеев, А. П. Баранников, В. В. Бартольд, Е. А. Бертельс, Б. Я. Владимирцов, В. А. Гордлевский, И. Ю. Крачковский, Н. Я. Марр, Н. А. Невский, С. П. Обнорский, С. Ф. Ольденбург, И. А. Орбели, А. Н. Самойлович, А. Е. Снесарев, В. В. Струве, Ф. И. Щербатской, Ю. К. Щуцкий, И. Д. Ягелло и другие.

В 1925 г. в Ленинграде вышло второе, дополненное, издание «Истории изучения Востока в Европе и России» В. В. Бартольда. Оно может быть отнесено и к первым работам советской историографии, в которых затрагивалась тема дипломатического востоковедения. Однако, затем, в 1930;1940 гг., эта тема практически не изучалась в научной литературе. Вместе с осуждением политики царизма на Востоке было предано забвению и то прогрессивное, что содержалось в деятельности чиновников МИД. Централизация государственных архивов и передача их в ведение НКВД-МВД (АВПРИ, например, находился в его ведомстве до декабря 1945 г.) также не способствовали расширению базы источников научных для исследований. Архивы были настолько засекречены, что оставались практически недоступными ученым. (Следует упомянуть также, что и позже, вплоть до 1990 г., исследователи в АВПРИ не имели возможности самостоятельно пользоваться необходимым для полноценной работы справочным аппаратом — описями и картотеками, это делали за них архивисты, «подавая на стол» готовые дела. Большую роль при этом играли их квалификация и знания).

Хотя в эти годы появлялись издания, посвященные истории международных отношений и внешней политики Российской империи в целом (втом числе — на Востоке), эти работы не затрагивали вопросы истории дипломатии (а тем более — дипломатии научной) отдельно. Для примера скажем о вышедшем в свет в 1941 г. первом томе фундаментального труда академика Е. В. Тарле «Крымская война"18. Использовав огромный архивный (из пятнадцати архивов) и опубликованный материал, автор показал сложный клубок международных противоречий, который сложился в Европе и Малой Азии к середине XIX века. Приводя доказательства агрессивности планов западных держав и России на Ближнем Востоке, историк рассмотрел их экономические позиции в этом районе, отмечая решительное расхождение интересов, в первую очередь, Англии и Австрии, с политикой России. В труде Е. В. Тарле детально выяснена явная и закулисная дипломатическая борьба враждующих сторон (из которой Англия и Франция вышли победителями), показанная ученым одним из аспектов общей истории войны.

В 1945 г. в Москве была издана стенограмма прочитанной Е. В. Тарле лекции «Екатерина II и её дипломатия». Е. В. Тарле был одним из участников большого коллективного трехтомного труда «История дипломатии» (глав. ред. В. П. Потемкин. М., 1941;1945), первые два тома которой охватывают историю дипломатии с древнейших времен до 1919 г. В 1948;1950 гг. в Москве вышел двухтомный «Дипломатический словарь» (глав. ред. А. Я. Вышинский). В статьях словаря, изданного в трудные для исторической науки годы, хотя очень отрывочно и без научного аппарата, приводятся, в частности, некоторые сведения по истории взаимоотношений России и стран Востока, международных конференций, договоров, а также биографические сведения отдельных дипломатов, причастных к восточным делам.

По истории международных отношений России вышло очень много научной литературы. Но её обзор представляется излишним, так как наспрежде всего должны интересовать работы, посвященные тем международным делам на Востоке, в которых Россия принимала непосредственное участие. Так же интересны должны быть работы, посвященные истории внешнеполитического ведомства и его подразделений, имевших непосредственное отношение к восточным делам. И конкретно — дипломатическому востоковедению. А таких работ очень немного.

Эта тема возникает вновь с выходом «Очерков по истории русского востоковедения». В 1953 г. появился первый их выпуск. Здесь была помещена статья Е. И. Гневушевой о путешествии П. И. Пашино по Персии и Индии. В четвертом выпуске (М., 1959) была помещена статья И. М. Сми-лянской о К. М. Базили. Выпуск пятый (М., 1960) целиком был посвящен материалам о жизни и деятельности В. А. Жуковского. В шестом выпуске (М., 1963) были опубликованы статья А. В. Яроцкого о П. Л. Шиллинге фон Канштадте и статья Н. А. Кузнецовой «К истории бабизма и бехаизма в России», в которой речь шла, в частности, и о деятельности российских дипломатов в Персии, собиравших сведения о секте.

Следует подчеркнуть, что отдельных монографических исследований по данной теме практически нет. В основном теме посвящены статьи, помещенные в различных сборниках научных трудов и в журналах. А также главы и разделы некоторых монографий.

Из работ советских историков-востоковедов, посвященных изучению восточных языков в России, в том числе и в Учебном отделении Азиатского департамента, следует прежде всего назвать книгу академика А. Н. Кононова «История изучения тюркских языков в России» (Л., 1972, изд. 2— е, дополненное и исправленное, Л., 1982) и вышедший под его редакцией «Биобиблиографический словарь отечественных тюркологов» (М., 1974, изд. 2-е, дополненное и исправленное, М., 1989). В фундаментальном «Биобиблиографическом словаре» приводятся, в частности, сведения о деятелъности многих ученых-востоковедов, оказазавшихся причастными к работе российского МИД и его подразделений (в том числе дипломатических представительств и Учебного отделения). Таким образом, прослеживается связь обеих ветвей востоковедения — научной и практической. Приведены (как следует из самого заглавия) ценные биографические сведения и списки литературы, дающей для историков хорошую отправную точку для дальнейших поисков. В «Истории изучения тюркских языков» детально прослеживается становление этого предмета на протяжении ХУШ-Х1Х вв. Приводятся конкретные имена и факты, говорится о деятельности и вкладе отдельных сотрудников внешнеполитических ведомств, начиная с петровской Иностранной Коллегии.

В этом же ряду находится фундаментальный труд академика И. Ю. Крачковского «Очерки по истории русской арабистики» (М.-Л., 1950, затем вошла в пятый том его «Избранных сочинений», М.-Л., 1958), в котором ученый исследует историю отечественной арабистики еще со времен Киевской и Московской Руси. Рассказывая об арабистике в XIX в. (университетской и не только) И. Ю. Крачковский дает оценку деятельности Учебного отделения восточных языков и некоторых крупных ученых, связанных с ним по долгу службы (Ф. П. Аделунг, Б. А. Дорн, М. А. Гамазов, В. В. Григорьев, А. О. Мухлинский, М. Тантави, Ж.-Ф. Деманж, П. И. Демезон). Жизнью и деятельностью М. Тантави, а также исследованиями книг и рукописей из его собрания И. Ю. Крачковский занимался в 1910;Х-1920;х гг., посвятив ему ряд статей и книгу «Шейх Тантави, профессор Санкт-Петербургского университета. 1810−1861» (Л., 1929), вошедшую позже в пятый том его «Избранных сочинений».

Для освещения находившейся в ведении внешнеполитического ведомства Российской Духовной миссии в Пекине и её деятелей интерес представляет фундаментальная монография П. Е. Скачкова «Очерки истории русского китаеведения» (М., 1977). Здесь помещена информация и анализ деятельности миссии в целом и таких ученых, как А. С. Агафонов, Н. Я. Бичурин, П. И. Каменский, П. И. Кафаров, А. Л. Леонтьев, С. В. Ли-повцов и др.

Много ранее важных неиспользованных архивных материалов, относящихся к истории изучения стран Дальнего Востока в России, в том числе — к деятельности Пекинской миссии, ввел в научный оборот в своих многочисленных статьях неутомимый архивист А. Н. Хохлов, опубликовав их в журналах «Вопросы истории», «Восток», «Восточный архив» и др., а также в различных сборниках статей и коллективных монографиях19.

Из работ советских исследователей по истории востоковедения, вышедших в 1970;е г., наибольшее внимание дипломатическому востоковедению было уделено в книге Б. М. Данцига «Ближний Восток в русской науке и литературе» (М., 1973), в которую составной частью вошли его же работы «Русские путешественники на Ближнем Востоке» (М., 1965) и «Изучение Ближнего Востока в России» (М., 1968). Исследование начинается с летописных известий о русских путешественниках на Ближний Восток, чему посвящена первая глава книги. Остальные же десять глав освещают время с начала XVIII по начало XX веков. Первой здесь упоминается миссия Е. И. Украинцева в Константинополь в 1699 г., подчеркивается его роль не только как дипломата, но также и как географа. Б. М. Данциг в своей книге приводит информацию и дает оценки деятельности и трудов не только дипломатов, но всех российских путешественников, внесших вклад в изучение Ближнего Востока, а также русских государственных и общественных деятелей, военных, писателей, критиков, издателей, журналистов, художников и т. д. Значению дипломатов уделяется очень важное место. Подробно рассказывается о роли писем и донесений русских послов в Османской империи — П. А. Толстого, И. И. и А. И. Неплюевых, А. А.

Вешнякова, А. М. Обрескова, Н. В. Репнина, Я. И. Булгакова. (При этом автор подчеркивает, что в его задачи не входит освещение дипломатической деятельности русских резидентов, но лишь анализ информации от них поступавшей). В других главах, в частности, анализируется роль в изучении Востока и восточных языков таких ученых, причастных к деятельности Иностранной коллегии и МИД или служивших в них, как Г. Я. Кер, Я. О. Потоцкий, Б. А. Дорн, X. Д. Френ, М. А. Тантави, К. М. Бази-ли, П. А. Чихачев, Е. П. Ковалевский, В. В. Григорьев, А. О. Мухлинский, С. М. Горяинов, некоторые российские консулы, сотрудники мидовских архивов. Автор рассматривает деятельность научных и учебных заведений (Академия наук и её Азиатский музей, университеты, институты, лицеи, училища, библиотеки), научных обществ (Географическое, Археологическое, Ориенталистов), а также — Учебного отделения восточных языков при Азиатском департаменте. Данная работа Б. М. Данцига, написанная ярко и живо, на основе многочисленных опубликованных источников, является одним из немногих трудов, в котором очень отчетливо прослеживается роль российских дипломатов в изучении стран и языков Ближнего Востока. Книга, кроме прочего, содержит богатую библиографию.

Об участии российских дипломатов в международных конгрессах востоковедов была посвящена его статья в журнале «Народы Азии и Африки"20, приуроченная к 100-летию первого, Парижского, конгресса 1873 г.

Активно использованы материалы АВПРИ в работе X. М. Ибрагим-бейли «Кавказ в Крымской войне 1853−1856 гг. и международные отношения» (М., 1971). Используя документы архива, автор приводит сведения о разработке планов войны, о политике России по отношению к народам Закавказья и Кавказа.

Написанная в проблемно-хронологическом плане, коллективная монография «Кавказ и Средняя Азия во внешней политике России» (М., 1984) авторов Н. С. Киняпиной, М. М. Блиева и В. В. Дегоева весьма подробно освещает военные и дипломатические аспекты российской политики. На основе богатого фактологического материала впервые показана преемственность кавказской и среднеазиатской политики России, освещена её длительная борьба со своими соперниками в этом регионе — Османской империи, Ирана, Великобритании. Анализируются итоги русско-иранской (1826−1828) и русско-турецкой (1828−1829) войн, Адрианопольского мирного договора.

Среди трудов советских исследователей 1960;х—1980;х гг. необходимо особо выделить работы Н. А. Халфина. В каждой его крупной монографии или в журнальных статьях деятельности внешнеполитического ведомства уделено достойное внимание. Таковы: «Присоединение Средней Азии к России» (М., 1965), «Россия и ханства Средней Азии. Первая половина XIX в.» (М., 1974), а также вышедшая раньше «Провал британской агрессии в Афганистане» (М., 1959). В монографии «Россия и ханства Средней Азии» рассказывается, в частности, о роли Оренбурга и Оренбургской пограничной комиссии в изучении Центральной Азии, говорится о роли побывавших в этом регионе дипломатов — К. Ф. Бутенева, Я. В. Виткевича, П. И. Демезона, А. П. Ермолова, Е. П. Ковалевского, А. Ф. Негри. Деятельность МИД России в среднеазиатском направлении подвергается тщательному анализу в книге «Присоединение Средней Азии к России». Во всех перечисленных трудах автор убедительно показывает как на протяжении двух третей XIX столетия складывалось англо-российское соперничество в Центральной Азии, становившееся с каждым годом всё острее и достигшее вершины к 1860-м гг. При этом, естественно, деятельности МИД наряду с военным министерством отводилась важная роль.

Все работы Н. А. Халфина основаны в большой степени на архивных материалах. Их планомерное изучение и использование он начал еще впослевоенные годы. Оказавшись во время войны в эвакуации в Ташкенте, он не покинул затем этот город и возглавил здесь богатейший Исторический архив Узбекистана. О значении Ташкента, как столицы Туркестанского генерал-губернаторства, а значит и о значении его архива, можно говорить лишь в превосходной степени. (Автору данной работы довелось еще при жизни Н. А. Халфина побывать в этом архиве, который возглавляли его ученики, они не только с восхищением рассказывали о временах своего учителя, но и о том, что именно он произвел его настоящую научную организацию и систематизацию, сделав одним из научных исторических центров республики).

В соавторстве с Е. Ф. Рассадиной (своей женой) Н. А. Халфин в 1977 г. выпустил книгу «Н. В. Ханыков — востоковед и дипломат». Объемистая работа стала результатом многолетних трудов — архивных поисков, переводов, поездок и т. д. — посвященных личности выдающегося ученого, глубоко почитаемого Н. А. Халфиным. Рассказ о его судьбе и деятельности здесь неразрывно связан с историей отечестенного и европейского востоковедения в XIX веке. Так, например, говоря об оренбургских годах Н. В. Ханыкова, приводятся интересные сведения о его выдающихся современVниках и коллегах, также служивших в Оренбурге в то время. То же относится и ко времени, проведенному в Санкт-Петербурге, на Кавказе, в Иране, в Париже и т. д. Показана роль внешнеполитического ведомства, чиновником которого на протяжении всей жизни оставался Н. В. Ханыков, Русского Географического общества, одним из членов-учредителей которого он был, Академии наук, членом-корреспондентом которой он являлся, и других востоковедных центров. Именно эта образцовая работа является, как кажется, одной из немногих, целиком посвященных теме единства практического и научного востоковедения на примере жизни и деятельности одного дипломата и востоковеда — Н. В. Ханыкова.

Н. А. Халфин выступил ответственным редактором книги Г. Л. Кес-сельбреннера о С. Л. Лашкареве «Хроника одной дипломатической карьеры» (М., 1987). Она является, пожалуй, второй монографией, из целиком посвященных истории деятельности дипломатического ведомства в области постановки изучения стран и языков Востока в России в XVIII — начале XIX в. Основанная на документах АВПРИ, книга рассказывает об одном из видных дипломатов екатерининской эпохи. На фоне и в связи с рассказом о его судьбе, карьере, незаурядной деятельности показывается, как развивалось, совершенствовалось и приобретало масштабы восточное направление в деятельности внешнеполитического ведомства в XVIII в., начиная с основания петровской Иностранной Коллегии в 1720 г. и до учреждения в 1802 г. Министерства иностранных дел. С. Л. Лашкарев оказался не просто современником и свидетелем этого процесса, но и его деятельным участником, сыграв при этом важную роль. Такая же роль принаделжит ему и в деле постановки изучения в России восточных языков.

Н. А. Халфин был одним из организаторов и основной движущей силой издававшейся Институтом востоковедения РАН серии «Центральная Азия в источниках и материалах» (позже — «Азия и Африка в источниках и материалах»). Здесь публиковались важные архивные источники по истории взаимоотношений России и стран Востока. Среди изданий, осуществленных в серии Н. А. Халфиным: «Экспедиция в Хорасан» (М., 1973) и «Записки по этнографии Персии» (М., 1977) Н. В. Ханыкова, «Путешествие в Восточный Алтай» П. А. Чихачева (М., 1974), «Бухара и Афганистан в начале 80-х годов XIX века. Журналы командировок Г. А. Арендаренко» (М., 1974), «Путешествие из Оренбурга в Бухару» Е. К. Мейендорфа (М., 1975), «Воспоминания» И. Ф. Бларамберга (М., 1978 г.), «Записки о Бухарском ханстве» П. И. Демезона и Я. В. Виткевича (М., 1983 г.). Все эти публикации снабжены основанными на архивных же материалах предисловиями и комментариями. Отметим также, что в этой серии были опубликованы документы о посольстве П. А. Толстого «Русский посол в Стамбуле» (публикация С. Ф. Орешковой, М., 1985), «Посланник Петра Первого на Востоке» (публикация В. Г. Воловникова, М., 1986), «Российские путешественники в Индии» (коллектив авторов, М., 1990). К сожалению, последняя из перечисленных книг оказалась в действительности последней, на этом издание серии остановилось.

Интересными для данной темы являются работы петербургской ученой, д.и.н. А. М. Куликовой, более 35 лет занимающейся историей востоковедения. Все её исследования построены на источниках, главным образом — архивных материалах. В приложении к её монографии «Становление университетского востоковедения в Петербурге» (М., 1982) приведены таблицы по структуре восточного факультета Санкт-Петербургского университета, содержатся сведения о персоналиях преподавателей и их списки по годам. Можно видеть, насколько много среди преподавателей восточного факультета за всю историю университета работало преподавателей из Учебного отделения Азиатского департамента или его выпускников. Указано, какие предметы и курсы, в какие годы они вели и т. д. Факты, которые подтверждают единство двух ветвей востоковедения в XIX в.

В 1972 г. в сборнике «Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе» была помещена статья С. М. Троицкого «Русские дипломаты в середине XVIII века». В этой небольшой по объему работе автор прослеживает по архивным материалам количественный состав дипломатического ведомства. Приводятся цифры по составу главных установлений, а также дипломатических представительств за рубежом. Автор выяснил и их национальный состав, а также привел данные о расходах на содержание. Такие данные встречаются в литературе очень редко, являясь однако важными, так как дипломатия и дипломаты сыграли наряду с армией и флотом (подобные стороны которых хорошо освещены в научной литературе) большую роль в выполнении внешнеполитичеких задач, стоявших перед государством в петровскую и последующую эпохи.

С 1979 г. в Институте востоковедения РАН началось издание серии «СССР и страны Востока», освещающей историю взаимоотношений России и СССР со странами Азии. В коллективной монографии «Россия и и Индия» (М., 1986) авторы неоднократно обращались к деятельности внешнеполитического ведомства. Здесь, в частности, говорилось о роли Ф. П. Аделунга в изучении древней индийской литературы, об организованных с участием МИД экспедициях М. Рафаилова, о научной деятельности П. И. Пашино, а также о вкладе востоковеда и дипломата В. О. фон Клемма.

В плане изучения Японии дипломатическое востоковеение имело более чем скромные успехи. Так, в монографии Л. Н. Кутакова «Россия и Япония» (М., 1988) говорится в основном о контактах между двумя странами и народами (вплоть до начала XIX в.), которые шли помимо внешнеполитического ведомства. Зато на этом фоне ярко прослеживается вклад дипломатов Е. В. Путятина и, особенно, И. А. Гошкевича в изучение соседней страны.

В монографии Ш. Б. Чимитдоржиева «Россия и Монголия» (М., 1987) освещается в основном лишь ход русско-китайской торговли в Кяхте. Другие стороны взаимоотношений — культура, образование (что странно, так как именно в Кяхте существовала языковая школа, открытая по инициативе и усилиями МИД) не освещены. Мало говорится и о политических делах. Только вскользь упоминается о российском консульстве в Ур-ге, открытом в 1861 г., и о деятельности первого консула Я. П. Шишмарева.

В коллективной монографии «Россия и Афганистан» (М., 1989), последней из вышедших в серии, специальное приложение посвящено истории изучения Афганистана в России в 1840—1910 гг. Авторы считают, чтоинтерес российских востоковедов к серьезному изучению Афганистана породили события первой англо-афганской войны 1838−1842 гг.

В 1990;х гг. вышел ряд сборников научных трудов, посвященных истории деятельности внешнеполитического ведомства. В 1991 г. издательство «Международные отношения» выпустил сборник «Портреты российских дипломатов», в котором, в частности, помещены информативные, построенные на архивных разысканиях статьи: А. П. Бажова о П. А. Толстом, первом постоянном российском представителе в Османской империи, Н. И. Хитровой о Е. П. Ковалевском, В. М. Хевролиной о Н. П. Игнатьеве. С этой книгой перекликается выпущенный в 1992 г. также очень информативный сборник статей «Российская дипломатия в портретах», в которой принимали участие некоторые из упомянутых выше авторов. Так, Н. И. Хитрова поместила статью «Триумф А. М. Горчакова. Отмена нейтрализации Черного моря», В. М. Хевролина — «Венец и завершение дипломатической карьеры П. Н. Игнатьева». Кроме того, интересна статья В. С. Васюкова «» Главный приз". С. Д. Сазонов и соглашение о Константинополе и проливах", в которой подробно прослеживается история заключения негласных и долгое время остававшихся секретными соглашений России, Франции и Великобритании от апреля 1915 г. о послевоенном разделе Турции (когда к России отходили как средиземноморские проливы, так и Стамбул).

Институтом Российской истории РАН в 1991 г. был выпущен сборник статей под названием «Внешняя политика России. Источники и историография». Здесь особый интерес представляет статья В. М. Хевролиной (она же была редактором данной книги) «Донесения российских консулов в Боснии и Герцеговине как источник по истории их дипломатической деятельности. 1856−1874 гг.». Консульские донесения ранее не подвергались анализу в послереволюционной отечественной литературе (тогда какреляциям и отчетам российских послов и посланников начиная с XVIII в. в литературе уделено достаточное внимание)21. Комплекс донесений консулов (по фондам АВПРИ), аккредитованных в западной провинции Османской империи в середине XIX в., рассматриваемый автором, содержит ценные сведения о её социально-экономической и общественно-политической жизни. Рассматривается также история учреждения консульств в городах Боснии и Герцеговины и их сотрудниках, таких, как видный ученый-славист и дипломат А. Ф. Гильфердинг, Н. А. Иларионов, А. С. Ионии, К. Д. Петкович, Я. П. Славолюбов и др.

В этом же сборнике помещена статья Е. А. Чирковой «Дневники и воспоминания русских дипломатов в Архиве внешней политики России. Краткий обзор». Автор анализирует материалы фонда «Коллекция личных документов чиновников МИД» (Ф. 340) указанного архива, насчитывающего около 2500 единиц хранения. Среди лиц, чьи документы отложились здесь — министры (К. В. Нессельроде, В. Н. Ламздорф, М. Н. Муравьев, А. П. Извольский), крупные дипломаты (А. С. Грибоедов, Ф. Ф. Мартене, Ф. Р. Остен-Сакен и др.), историки-архивисты (Н. П. Павлов-Сильванский и С. А. Белокуров). Целью обзора, как пишет сам автор, являлось введение в научный оборот ряда мемуаров и дневников российских дипломатов, до тех пор не известных или малоизученных, хотя, как видно из обзора, они являются в ряде случаев ценнейшим источником по истории внешней политики России и международных отношений второй половины XIX в.

Институт востоковедения РАН совместно с Российским военно-историческим архивом в том же 1991 г. предпринял издание «Сирия, Ливан и Палестина в описаниях российских путешественников, консульских и военных обзорах первой половины XIX века», составителями которого были М. Р. Рыженков и И. М. Смилянская. В этой работе представлены наиболее серьезные сочинения первой половины XIXв. о Сирии, которые можно отнести к сфере «неакадемического востоковедения». Все они написаны в различных жанрах: художественное произведение (профессора О. И. Сенковского), литературно-публицистическая статья (Н. Ст-н), служебный отчет врача (А. А. Рафаловича), военно-топографическое обозрение (подполковника П. П. Львова) и, что представляет для нас основной интерес, консульские донесения К. М. Базили 1846−1853 гг. Они посвящены внешней торговле и экономике Сирии, но, помимо информации и таблиц на эту тему, содержат интересные сведения о стране и её населении вообще. Публикуется также подробный, с интересными деталями «Обзор оттоманской армии в Сирии» этого незаурядного дипломата.

Каждое из публикуемых в сборнике сочинений по-своему является источником для изучения истории Сирии. Текстам предпосланы исследовательские вступительные статьи, посвященные жизни и творчеству их авторов, обстоятельствам их написания, их значению. Авторами обстоятельных вступительных статей и комментариев к запискам К. М. Базили являются И. М. Смилянская и Е. И. Зеленев.

Упоминавшаяся выше Е. А. Чиркова является автором информативной статьи «Источники по истории внешней политики России и международных отношений на страницах журнала «Известия Министерства иностранных дел» (1912;1917)"22, вышедшей в 1988 г. В этой работе, построенной на основе архивных материалов АВПРИ, освещается малоизученная тема — периодическая печать МИД России. В введении к статье автор подчеркивает роль ведомственной, «министерской», журналистики и особенно выделяет ценность изданий МИД. Хотя, как следует из названия, главным является обзор конкретно «Известий МИД», автор говорит и об истории других изданий министерства. Приводятся сведения о главных направлениях и темах в содержании, сведения об авторах (среди которых идипломаты-восточники), в приложении также помещен список наиболее заметных публикаций по разделам, среди них разделы: «Русские документы (международные договоры, заключенные Россией, донесения российских посланников и т. д.)», «Консульские донесения», «Мемуары».

На научную важность изданий дипломатического ведомства обращал ранее внимание академик А. Л. Нарочницкий в статье «Русские документальные публикации по вопросам внешней политики России и международных отношений нового времени, изданных до 1917 года"23, отмечая при этом, что «до Октябрьской революции внешняя политика России, <.> подобно дипломатии других стран была окутана глубокой тайной», поэтому некоторые официальные изданиния МИД приобретают дополнительную ценность.

В 1998 г. в Институтом востоковедения РАН была подготовлена книга «Российская востоковедная наука: прошлое и настоящее. Библиография монографических востоковедных изданий в царский, советский и постсоветской периоды (1726−1997)». При явной непонятности концепции построения данной работы, она содержит некоторые сведения о работах востоковедов-дипломатов XIX в.

Важную информацию, заключающуюся в «Очерке истории Министерства» (СПб., 1902) в очень значительной степени дополняет, хотя и небольшая по объему, но весьма информативная книга советника Истори-ко-документального департамента МИД РФ С. Л. Туриловой «История внешнеполитического ведомства России. 1720−1832. К 200-летию МИД России». М., 2000 24. Работа, посвященная истории Иностранной коллегии и МИД, построена на основе документов АВПРИ. Главный упор делается на истории конкретных подразделений коллегии и министерства, перемен в структуре и т. п. Приведены сведения о конкретных деятелях. Уделяетсяместо и истории подразделений, конкретно занимавшихся взаимоотношениями со странами Востока. Приведен список источников и литературы.

Здесь же содержится хорошая информация об архивах МИД, которые автор, как их сотрудница, прекрасно знает. Ранее в работах советских ученых о них имелась информация лишь в нескольких журнальных статьях, таких, как: «Архив внешней политики России» В. И. Мазаева (заместителя начальника Историко-дипломатического департамента МИД и директора АВПР в 1970;е гг.) и А. С. Чернецова в журнале «Новая и новейшая история» и главах монографии В. Н. Самошенко, посвященной истории российских исторических архивов, вышедшей в 1986 г. (2-е изд., дополненное, 1990 г.)26. В основу указанной работы С. Л. Туриловой легла её одноименная статья в вышедшем в 1991 г. в Институте истории РАН сборнике статей «Государственные учреждения России ХУ1-ХУШ вв.».

В 2002 г. в Москве сотрудниками Института российской истории РАН под руководством члена-корреспондента А. Н. Сахарова было предпринято парадное, солидное, в трех объемистых томах, с многочисленными цветными иллюстрациями и портретами, исследование «Очерки истории Министерства иностранных дел России. 860−2002». «Особенность издания состоит в том, что в нем впервые прослеживается деятельность отечественной дипломатической службы от её истоков, относящихся к далекому IX веку, до конца бурного XX столетия, раскрывается специфика дипломатической работы, существо и механизм принятия важнейших внешнеполитических решений», — отметил министр иностранных дел РФ И. С. Иванов, под патронажем которого вышли «Очерки». Труд построен, как видно из заглавия, в форме отдельных очерков истории отечественной дипломатии в различные эпохи. Причем первый том начинается очерком самого А. Н. Сахарова о дипломатии древней и средневековой Руси (вот откуда берет начало МИД!). Затем следуют очерки, посвященные историиПосольского приказа, Коллегии иностранных дел и непосредственно Министерства иностранных дел вплоть до Февральской революции 1917 г. 27 Во втором томе помещены очерки по истории министерства во время временного правительства, а также уже послеоктябрьского периода, вплоть до наших дней. Приведены интересные данные не только о международной деятельности ведомства, но и о совершенствовании его структуры, реформах, деятельности крупных дипломатов. Деятельность петровской «ориентальной коллегии» и Азиатского департамента не выделяются в отдельные подразделы, но упоминаются.

В первом томе особый интерес представляет очерк, посвященный деятельности министерства в середине XIX в., написанный д.и.н. М. В. Хевролиной. Здесь подробно говорится о деятельности Азиатского департамента, игравшего в описываемое время основную роль в министерстве, о его Учебном отделении, о деятельности таких дипломатов, как А. М. Горчаков, Е. П. Ковалевский, Н. П. Игнатьев и др.

М. В. Хевролина является также автором ряда статей по истории международных отношений, опубликованных в последние годы в журналах «Новая и новейшая история», «Вопросы истории» и «Отечественные архивы», автором или ответственным редактором монографий, появившихся в последнее десятилетие28. Кроме того, М. В. Хевролина осуществила публикацию «Походных писем 1877 года» Н. П. Игнатьева (М., 1999), снабдив их всем необходимым научным аппаратом, выполненным на очень высоком уровне. Издание книги, а также ряда статей об этом дипломате и востоковеде представляет особый интерес и потому, что, как пишет М. В. Хевролина: «Игнатьеву в отечественной литературе практически не уделялось внимания. Смерть его отмечена несколькими скромными некрологами. Советские историки кратко касались деятельности Игнатьева лишь при рассмотрении отдельных страниц внешней политики России"29.

В 1998 г. Издательским домом «Русская разведка» в Москве был выпущен первый том книги В. Алексеева «Военная разведка от Рюрика до Николая II». В этой, в общем-то не имеющей прямого отношения к исследуемой теме работе, заслуживает внимания глава «Роль и место военной разведки в системе государственных органов России на рубеже XIX—XX вв.еков"30. Здесь рассказывается и о деятельности МИД, которое активно использовало «политические отношения» с иностранными государствами для изучения последних. Наряду с различными гласными применялись и негласные способы такого изучения. При этом, естественно, активно был задействован и Азиатский департамент. Автор приводит примеры разведывательной деятельности, проводившейся заграничными установлениями МИД — посольствами и миссиями, с использованием тайной агентуры. В частности, российский консул в Кашгаре в 1880-х—1890-х годах, блестящий востоковед, собиратель древностей Н. Ф. Петровский (о нем в нашей работе будет рассказано ниже), вёл через местных жителей разведку Кашгарского района. На основе полученных сведений составлял затем донесения, посылаемые в Санкт-Петербург. В 1891 г. он составил и представил на рассмотрение Азиатского департамента «Программу наставления и вопросов туземным разведчикам на русском, тюркском и персидском языках». Безусловно, хотя подобная информация о важной стороне деятельности российских дипломатов не может удивить, она представляет интерес, так как в научной литературе как правило освещения никогда не находит.

К новейшим относится исследование ученой из Казани Г. X. Гильма-новой «Подготовка российских востоковедов и их государственная служба (первая половина XIX века)» (2002 г.)31. Работа входит в ряд исследований по истории отечественного востоковедения этого периода и посвящена рассмотрению системы востоковедного образования в России. Наряду сдеятельностью Министерства внутренних дел, Военного, Народного просвещения, университетов (прежде всего и главным образом — Казанского, а также Санкт-Петербургского), автор говорит о вкладе дипломатического ведомства, подчеркивая, что ему принадлежала инициатива в развитии этой системы. Говорится о большой роли, которую сыграло в деле становления подготовки отечественных востоковедов Учебное отделение восточных языков при Азиатском департаменте.

Необходимо отметить еще важную диссертацию, написанную под руководством Н. А. Халфина и П. М. Шаститко, — «Роль военного ведомства России в развитии отечественного востоковедения в XIX — начале XX вв.» (М., 1990) опытного архивиста М. Р. Рыженкова, основанную на богатых материалах РГВИА, в котором он тогда работал. Впервые участие военных в развитии отечественного востоковедения рассматривается как последовательный и закономерный процесс, происходивший под влиянием внешнеполитического фактора и оказавший, в свою очередь, влияние на внешнюю политику России в Азии на протяжении XIX — начала XX вв. Диссертация содержит подробную информацию и анализ деятельности Военного министерства в восточной политике правительства и вклада востоковедов-практиков, служивших в этом министерстве — анализ, проделанный впервые в отечественной науке. Деятельность же этого ведомства протекала в тесном контакте, сотрудничестве и взаимовлиянии с МИД. Неслучайно, многие экспедиции, миссии и т. п. осуществлялись сообща двумя ведомствами, неслучайно, что некоторые дипломатические поручения выполнялись офицерами, неслучайно, что при Учебном отделении МИД в середине XIX в. были открыты курсы для офицеров, неслучайно, что среди офицеров было много незаурядных ученых-востоковедов. В диссертации, при рассмотрении всех этих аспектов, приводятся многочисленные имена, события, факты, публикации.

К информативным публикациям по истории дипломатического востоковедения можно отнести книгу В. Л. Гениса «Вице-консул Введенский. Служба в Персии и Бухарском ханстве (1906;1920 гг.). Российская дипломатия в судьбах» (М., 2003). Труд посвящен, как видно из заглавия, жизни и деятельности конкретного российского дипломата в конкретных странах Востока в конкретное время. Эта деятельность показывается на фоне важных исторических событий, происходивших как в этих странах, так и в России. Политические события и международные проблемы показаны в тесной связи с судьбой П. П. Введенского, служившего в Персидском Азербайджане в качестве драгомана, секретаря генерального консульства в Тавризе, вице-консула в Урмии, управляющего вице-консульством в Хое, позже — сотрудника политического агентства в Бухаре. Используя многочисленные архивные документы (главным образом — разных фондов АВПРИ), автор хорошо реконструировал образец дипломатической службы на Востоке. Можно видеть, какими проблемами приходилось заниматься кадровым российским дипломатам, в какой исторической и политической обстановке, какие личные качества и знания были необходимы при этом, в какой мере и каким образом осуществлялась связь дипломатических представительств с Петербургом и какую роль играло МИД в их работе. Составной частью книги являются библиобиографические сведения о сорока российских дипломатах, которым по долгу службы пришлось находиться в описываемом регионе в то время. Эти данные, собранные по крупицам в архивах, редки и очень важны. Они позволяют также судить и о степени научной ангажированности дипломатов различных рангов (указываются названия трудов), говорится и о другой, не чисто дипломатической, их деятельности (П. П. Введенский, например, курировал работу тавризского русско-персидского училища, находившегося в ведении Министерства народного просвещения.). Биографии дают возможность проследить судьбы чиновников после Октября 1917 г. (так, сам П. П. Введенский неоднократно подвергался репрессиям и был расстрелян в 1938 г.- некоторые оказались в эмиграции).

Интересные статьи, основанные на архивных документах и сами документы публикуются в выходящем с 1998 г. в Институте востоковедения РАН журнале «Восточный архив». Так, в № 4−5 (2000 г.) была помещена статья В. В. Кушева о харьковском периоде деятельности Б. А. Дорна32, позже одного из преподавателей Учебного отделения восточных языков. В № 6−7 (2001 г.) были помещены статьи М. Т. Кожекиной о политической и научной деятельности первых российских консулов в Индии (1900;1917 гг.)33 и А. Н. Хохлова о российской школе переводчиков в Урге34, открытой в 1884 г. по инициативе и усилиями МИД. В № 8−9 (2002 г.) — И. Чомака «Султан и посол», посвященная деятельности российского посла в Стамбуле, а позже директора Азиатского департамента И. А. Зиновьева35. Чисто международным делам на Востоке (в частности, с участием России) посвящены и многие другие материалы, опубликованные в этом журнале.

В заключение обзора историографии изучаемого вопроса следует сказать, что проблема вклада внешнеполитического ведомства России в развитие отечественного востоковедения не являлась предметом специального изучения. В существующих же исследованиях, за малым исключением, сведения, касающиеся данной темы, отрывочны, не обобщены, затрагивают отдельные периоды или отдельные личности. Этому вопросу не уделялось достаточного внимания и в работах, посвященных международной проблематике. Первая попытка обобщения деятельности внешнеполитического ведомства России была предпринята в подготовленной еще в конце 1980;х гг. коллективной монографии «Истории отечественного востоковедения"36. Однако в данном двухтомнике в соответствующих главах вобщем контексте помещен относительно сжатый вариант результатов проделанной работы.

Приступая к обзору источников по данной теме, следует отметить, что в основном это неопубликованные архивные материалы, хранящиеся в нескольких фондах Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ) и некоторых других архивов. Кроме того, существуют и издания источников, о которых будет сказано ниже.

В АВПРИ прежде всего представляют интерес следующие фонды, в которых отложились дела, связанные с Востоком (назовем их не в порядке их важности вообще, а важности для данной темы).

Фонд «Азиатский департамент». Он содержит 6524 единицы хранения за 1813−1917 гг. (7 описей). Хотя центральной частью аппарата МИД была Канцелярия, очень важной была деятельность Азиатского департамента, имевшая комплексный характер, объединявшая дела политические, консульские, правовые, административные и кадровые. По сути дела, департамент представлял собой обособленное структурное подразделение. Помимо дел, относящихся собственно к взаимоотношениям со странами Востока, здесь хранятся, в частности, дела личного состава департамента по 1914 г. (это более полутора тысяч дел). В фонде Азиатского департамента находится и собрание вырезок из прессы по странам Востока39.

Фонд «Учебное отделение восточных языков"40 вплотную примыкает к предыдущему. Как раз он представляет, как кажется, наибольшую важность для изучения темы истории дипломатического востоковедения. Его ценность заключается и в том, что это цельный, компактный, насчитывающий 326 единиц хранения, комплекс. Документы позволяют хорошо проследить практически всю историю возникновения и деятельности этого учебного отделения. Это — первоначальные проекты по его созданию, докладные записки начальников Отделения, их переписка с руководствомМИД, личные дела студентов и преподавателей, планы и расписания занятий, отчеты об экзаменах, сведения о финансах, наградах для студентов и преподавателей. Сведения о музее и библиотеке Отделения — каталоги восточных манускриптов и книг, рукописи сочинений студентов и т. п. Кроме того, содержатся дела, относящиеся к истории открытия и деятельности при Учебном отделении Офицерских курсов. И многие другие материалы, дающие возможность историкам реконструировать деятельность Отделения по подготовке востоковедов почти за сто лет — в 1823—1917 гг. Автору настоящей работы посчастливилось в конце 1980;х гг. во время участия в подготовке «Истории отечественного востоковедения» первому заниматься с документами этого фонда. Были просмотрены все единицы хранения, что позволило произвести их комплексный анализ.

Надо отметить, что еще в середине 1970;х, в 1980;х гг. во многих архивах Советского Союза продолжали работать архивисты послевоенной эпохи, «старая гвардия» архивистов. Такие специалисты работали тогда и в Архиве внешней политики России (АВПР, позже АВПРИ). Прекрасно зная свои фонды, они, в условиях недоступности для исследователей описей и картотек, старались предоставить им для изучения самые необходимые материалы. Это относилось не только к такому «понятному» фонду, как «Учебное отделение», но к таким огромным, как «Санкт-Петербургский Главный архив», «Канцелярия министра иностранных дел» (куда стекалась вся важнейшая переписка) или «Департамент личного состава и хозяйственных дел». Документы фонда «Азиатский департамент» продолжают материалы фонда «Библиотека Азиатского департамента"41. По ним можно проследить, как шло формирование библиотеки, в какие годы были приобретены те или иные книги и манускрипты, какие отпускались для этого средства. По каталогам можно определить, чем располагала библиотека. Далеко не все труды, переводные и оригинальные работы, путевые заметкии тому подобные издания российских дипломатов были опубликованы. Многие (предназначавшиеся для внутреннего пользования в МИД) остались в рукописном виде в библиотеке Азиатского департамента. В фонде «Планы и фото"42 среди прочего находятся фотографии и портреты сотрудников Азиатского департамента МИД, что представляет дополнительный интерес.

Фонд «Департамент личного состава и хозяйственных дел» (ДЛС и ХД)43, подразделения, управлявшего финансово-казенной частью и ведавшего кадровыми делами, а также посольскими церквами. Огромный, очень важный фонд, содержащий 25 723 единицы хранения за 1750−1940 гг. и насчитывающий 40 описей. Здесь собраны, в частности, личные дела чиновников и документы о реорганизациях МИД.

Фонд «Административные дела"44. Огромный фонд за 1762, 1790— 1832 гг, насчитывающий более 36 с половиной тысяч дел (117 описей), которые позволяют реконструировать устройство, структуру ведомства и функции его отдельных подразделений.

Фонд «Коллекция документальных материалов из личных архивов чиновников МИД"45. Здесь содержатся материалы, имеющие отношения и к дипломатам-востоковедам. В частности: А. П. Бутеневу46, Г. М. Вланга-ли47, М. А. Гамазову48, А. И. Любимову49 и др.

Фонд «Санкт-Петербургский Главный архив». Санкт-Петербургский архив был архивом текущих дел. Туда поступала по истечении трех лет текущая дипломатическая переписка. Сюда, в частности, должны были сдавать документы отдельные подразделения МИД. Здесь хранятся среди прочего и документы, относящиеся к созданию Азиатского департамента.

Фонд «Внутренние коллежские дела», содержащий материалы о Коллегии иностранных дел за 1790−1832 гг., отдельные фонды российских представительств в разных странах Востока. Со временем обычные слуРОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ 41 БИБЛИОТЕКАжебные документы — донесения послов и консулов, переписка с министерством и правительством приобрели ценность исторических источников, представляя большой научный интерес. Документы содержат личные дела состава посольств и консульств, рапорты, запросы, циркуляры и распоряжения правительства, сведения о командировках, отчеты и т. д. и т. п. Здесь отложились, в частности, и документы, касающиеся деятельности дипломатов, оставивших след в науке. Назовем, в качестве примеров, фонды: «Посольство в Константинополе», «Консульство в Бомбее», «Генеральное консульство в Бомбее», «Консульство в Калькутте» и др.

В Архиве востоковедов Санкт-Петербургского филиала ИВ РАН очень интересен личный фонд В. А. Жуковского (Ф. 17). Здесь собраны рукописи ученого, письма В. А. Жуковского к востоковедам, а также письма к нему. Большой интерес представляют разнообразные документы, связанные с деятельностью Учебного отделения восточных языков при Азиатском департаменте, заведующим которого В. А. Жуковский был долгое время. Среди них — обстоятельный «Очерк истории Учебного отделения восточных языков и постановка практики востоковедения на Западе» (Оп. 1. Д. 183), составленный В. А. Жуковскимописания и списки восточных рукописей из собрания Учебного отделенияподробные черновики проекта реформы Отделения и относящийся к этой реформе «Журнал заседания подкомиссии» от 31 августа 1907 г. (Оп. 1. Д. 191) и многие другие материалы крупного востоковеда В. А. Жуковского.

Личный фонд в этом архиве другого заведующего Учебным отделением — Ф. П. Аделунга (Ф. 1). Здесь находится его переписка с некоторыми крупными учеными первой половины XIX века (среди них, например, Б. А. Дорн, И. А. Гульянов, Г.-Ю. Клапрот, А. Н. Оленин, Сильвестр де Саси, X. Д. Френ, Ф.-Б. Шармуа и др.) — выписки и извлечения, выполненные Ф. П. Аделунгом из различных сочинений по востоковедению. А кроме того, документы, относящиеся к Учебному отделению — переписка с К. В. Нессельроде, программы занятий в Отделении и программы экзаменов, расписание занятий, отчеты для Азиатского департамента и т. п.

В Архиве Российской Академии наук в Санкт-Петербурге также есть личный фонд Ф. П. Аделунга (фонд 89). Кроме того, для нашей темы интерес представляют, в частности, фонды других крупных востоковедов первой половины XIX в. — академиков Б. А. Дорна (фонд 776), Г.-Ю. Клап-рота (фонд 783) и X. Д. Френа (фонд 778). В них содержится, в частности, переписка ученых с другими отечественными и европейскими востоковедами (среди них, причастных к деятельности внешнеполитического ведомства: М. А. Гамазовым, П. И. Демезоном, А. Д. Жаба, Е. П. Ковалевским, С. С. Уваровым, Н. В. Ханыковым и др.).

Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Здесь, в частности, представляют интерес документы, относящиеся к возникновению и деятельности Офицерских курсов при Учебном отделении восточных языков Азиатского департамента50, хотя многие из них повторяют соответствующие документы в фонде «Учебное отделение» АВПРИ.

В Государственном архиве Оренбургской области в фонде «Канцелярия оренбургского военного губернатора» (фонд 6) собрана переписка с центральными учреждениями в Санкт-Петербурге, в частности, с Военным министерством и Министерством иностранных делофициальные рапорты и другие донесения. В фонде находятся документы, относящиеся к организованным оренбургским начальством военным и дипломатическим экспедициям (И. Ф. Бларамберга, К. Ф. Бутенева, Я. В. Виткевича, Н. Я. Данилевского, П. И. Демезона, А. Ф. Негри, С. Т. Циолковского, Н. Э. Эверс-мана др.). Инструкции МИД. Сообщения о выкупе российских пленных в соседних странах. Сведения об английских разведчиках в Бухаре и Хиве. Формулярные списки чиновников. Все эти материалы являются не толькохорошими источниками по истории взаимоотношений с соседними государствами Средней Азии, источниками персоналий ученых, дипломатов и военных, но также и источником по истории востоковедения, так как часто ярко свидетельствуют о развитии и взаимном обогащении практического и научного востоковедения.

В фонде «Гене Г. Ф.» (166) представляют интерес рукописи («тетради» и «портфели») председателя Оренбургской пограничной комиссии Г. Ф. Генса — сделанные им выписки из различных архивных документов и книг, касающиеся истории и положения взаимоотношений с соседними государствами, также сделанные им записи при расспросах путешественников, военных и купцов, побывавших в странах Центральной Азии.

В фонде «Оренбургская пограничная комиссия. 1799−1858 гг.» (ф. 222) содержатся формулярные списки сотрудников Комиссиидела о взаимоотношениях с соседними народами, карты и планы, записки очевидцев тех или иных событий.

К важным опубликованным источникам относится многотомное «Полное собрание законов Российской империи» (ПСЗРИ), которое состоит из трех частей. Первая часть содержит указы, изданные с 1649 г. по 1825 г., до начала правления Николая I — всего 45 томоввторая включает указы, изданные в царствование Николая I и Александра II — 55 томовтретья — Александра III и, частично, Николая II (последний, 33-й, том вышел в 1913 г., а затем издание не было продолжено из-за начавшейся Первой мировой войны). Собрание первое вышло в Санкт-Петербурге в 1830 г., тома второго и третьего выходили по мере издания законов. Все указы нумеровались и помещались в хронологическом порядке. Данное издание до сих пор остается наиболее полной публикацией законодательных актов, хотя ряд важных законов в него и не вошел.

В 1960 г. тогдашнее Историко-дипломатическое управление МИД СССР начало издание многотомного собрания «Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы российского Министерства иностранных дел». Издание продолжается до сих пор и уже насчитывает 16 томов51. В нем по хронологии публикуются наиболее важные материалы международных отношений из фондов АВПРИ. Хотя издание снабжено научным аппаратом, в частности, предметно-тематическим и именным указателями, прокомментировано оно в минимальном объеме, что, по-видимому, традиционно связано с завесой секретности, напускавшейся на внешнеполитические дела. По этой причине, вероятно, лишь в самом последнем из вышедших за все годы томов стали сообщаться архивные шифры публикуемых документов.

Из сборников опубликованных архивных документов и материалов очень интересными являются четыре тома «Русско-индийских отношений», подготовленные Институтом востоковедения РАН и рядом российских архивов. Первый том (М., 1958) посвящен документам XVII в., второй (М., 1965) — XVIII в. Здесь опубликованы, в частности, отрывки из реляций в Коллегию иностранных дел российских послов и консулов С. Аврамова, Ф. Беневени, А. Бековича-Черкасского и др., инструкций, данных Петром I дипломатам Д. Вильстеру, А. Волынскому, различные документы, связанные с деятельностью коллегии и её сотрудников. Кроме того, большой блок документов (56) посвящен жизни и деятельности Г. С. Лебедева. В томе, посвященном XIX в., публикуются записки М. Рафаилова и Р. Дани-бегова, документы, относящиеся к деятельности П. И. Пашино. В томе о взаимоотношениях в 1900;1917 гг. публикуются документы, связанные с открытием и деятельностью российского генерального консульства в Бомбее и некоторые донесения генеральных консулов В. О. фон Клемма, А. А. Гейкинга, К. Д. Набокова и В. В. Томановского.

В 1992 г. в Москве вышел документальный сборник «Под стягом России», посвященный истории вхождения в состав Российской империи различных областей и государств. Здесь публикуется ряд договоров, грамот, клятвенных обещаний, донесений, писем и т. п. архивных документов.

В двухтомном сборнике «Россия в Святой Земле. Документы и материалы», составленном Н. Н. Лисовым (М., 2000), публикуются более 400 архивных документов и материалов, впервые в отечественной историографии позволяющие достоверно воссоздать историю российского присутствия в Палестине. Источники, вошедшие в первый том издания, прослеживают историю учреждения и деятельность российского генерального консульства в Иерусалиме (1858−1914), вице-консульства в Хайфе (открытого в 1859 г.), приводится ряд донесений российских консулов. Кроме того — Палестинского комитета (1859−1889), Палестинской комиссии при Азиатском департаменте МИД (1864−1889) и Императорского Православного палестинского общества (1882−1918). При этом очень хорошо прослеживается роль МИД и его Азиатского департамента в деятельности перечисленных выше организаций. Том второй данного издания целиком посвящен деятельности Русской Духовной миссии в Иерусалиме и её отдельных представителей с момента учреждения в 1847 г. по 1918 г. Здесь особый интерес представляет документ о разграничении функций Духовной миссии, Императорского Православного палестинского общества и генерального консульства52.

В 1996 г. впервые был издан Путеводитель по АВПРИ. Он состоит из пяти частей: Коллегия иностранных дел (1720−1832 гг.) — центральные учреждения МИД России (XIX — начало XX в.) — заграничные учреждения внешнеполитической службы России (конец XVIII — начало XX вв.) — временные учреждения МИД Россииразличные комиссии и общества, трактаты и договорыколлекции документальных материалов, личные фонды-коллекции микрофильмированных документов из иностранных и российских архивовмикрофильмы трофейных архивов, возвращенных в разные годы советским правительством их законным владельцам.

Рассмотренными выше публикациями, естественно, данная тема не исчерпывается. Выяснение тех или иных сторон, деталей и подробностей можно продолжить в очень большом библиографическом пространстве. Отчасти это проделывается далее как по тексту представляемой работы, так и в помещенных в конце её примечаниях.

ВКЛАД В ИЗУЧЕНИЕ ВОСТОКА ДИПЛОМАТИЧЕСКОГО ВЕДОМСТВА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В XVIII — ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКАКак было сказано выше во введении, начиная с первой четверти XVIII в. в России к Востоку стал проявляться больший и более систематичный интерес, чем в предшествующие столетия, что было связано с более широкой вовлеченностью страны в систему международных политических и экономических отношений.

13 февраля 1720 г. Петр I подписал «Закон. Определение Коллегии иностранных дел», согласно которому в штат этого учреждения, заменившего в 1718 г. 53 Посольский приказ, ведавший внешней политикой ранее, вводилась «экспедиция турецкого и других восточных языков"54. (Называлась иногда также «ориэнтальной коллегией»). Состоявшая из двух-трех человек, занимавшихся восточными странами, она сохранилась, видоизменяясь, до начала XIX века.

С тех пор, когда петровский Сенат в 1716 г. издал указ о посылке в «Перейду при Посланнике господине Волынском55 для учения языкам Турецкому, Арабскому и Персидскому <.> робят добрых, молодых пять человек"56, при российских миссиях в странах Востока стали выделяться специальные-штатные места для учеников57. Например, по штату в миссии в Константинополе полагалось иметь четырех учеников. В Пекине с 1728 г. по 1770 г. для обучения китайскому языку было отправлено 13 молодых-58людей.

В январе 1732 г. в Санкт-Петербург по приглашению второго кабинет-министра и фактического руководителя российской внешней политикой графа А. И. Остермана из Берлина прибыл известный в то время арабист, знаток ряда восточных языков Георг Якоб Кер (1692−1740). В марте1732 г. он был принят в Коллегию иностранных дел переводчиком арабского, персидского и турецкого языков.

В 1733 г., придя к выводу о необходимости создания в России специального учебного востоковедного заведения, Г. Я. Кер составил на латинском языке «грандиозный по тем временам — фантастический, по мнению одних, вполне реальный, по мнению других» (слова А. Н. Кононова) проект — в русском переводе «Проект академии, или Общества восточных наук и языков в Империи Российской"59. Заслуга ученого состояла в том, что он одним из первых60 высказал мысль об учреждении крупного востоковедного центра, основанного на опреленном накопленном к тому времени опыте и знаниях по востоковедению, — мысль, которая появлялась позже в других проектах. По точной оценке И. Ю. Крачковского, проект «являлся вполне удачной по своему времени попыткой синтеза теории и практики в востоковедной работе, которая стала осуществляться планомерно почти через два века"61. Проект остался не осуществленным (при этом определенное значение сыграла преждевременная смерть Г. Я. Кера).

В связи с проектом Г. Я. Кера заслуживает внимание его оценка таким авторитетным историком науки, как В. В. Бартольд: «На Кера в Петербурге вообще смотрели как на &bdquo-большого чудака, почитавшего выше всего свою восточную ученость», очень вероятно, что его проект, если вообще был прочитан кем-нибудь из современников, вызвал к себе такое же насмешливое отношение. Нельзя отрицать, что такая оценка проекта не была бы совершенно несправедливой. Легко представить себе, насколько соответствовала бы своей цели восточная академия, учрежденная по проекту Кера, при том уровне просвещения, на котором тогда находилась Россия"62.

Служебные обязанности Г. Я. Кера в Коллегии иностранных дел предусматривали по контракту преподавательскую работу. В июне 1732 г. потребованию Коллегии в Санкт-Петербург в распоряжение Г. Я. Кера из московской Славяно-греко-латинской академии прибыли шесть учеников для изучения «ориэнтальных» языков. Пятилетнее интенсивное обучение включало переписку бумаг, освоение грамматики, чтение и заучивание текстов, упражнения в каллиграфии, переводы и сочинения на восточных языках. Впоследствии по меньшей мере пять из шести «учеников ориэнтальных языков» использовались Коллегией иностранных дел для дипломатической службы в Турции и Персии63. В 1738 г. по прошению Синода из Славяно-греко-латинской академии в Санкт-Петербург к Г. Я. Керу были присланы еще двое молодых людей для изучения маньчжурского языка64.

Помимо службы в Коллегии иностранных дел и преподавания, в 1735 г. Г. Я. Кер был приглашен Академией наук для разбора, описания и составления каталога огромного (4 тысячи экземпляров) собрания древних восточных монет и медалей Кунсткамеры (представлявшее «беспорядочную груду», по замечанию самого Г. Я. Кера65). Проделав эту работу, ученый поистине стал основоположником восточной нумизматики в России66. Не будучи действительным членом Академии наук, он принимал участие в её деятельности, выступая с докладами. На конференции Академии 25 июля 1739 г. он прочел собственный перевод с персидского на латинский язык астрономических таблиц Улугбека. Г. Я. Кером были составлены карты Кавказа и Закавказья. Известен он и своим собирательством книг на арабском, персидском и турецком языках. Здесь имелись издания Корана, исторические хроники, стихотворные сборники, учебная и религиозная литература. В 1749 г. книги были приобретены Коллегией иностранных дел.

Российские дипломаты, служившие в зарубежных странах, в том числе—в странах Востока, по долгу своих обязанностей периодически составляли обзоры политического положения стран, в которых находились. Такие обзоры, наряду с дипломатическими реляциями, письмами, журналами посылались в российское дипломатическое ведомство с мест событий или передавались дипломатами по возвращении. Здесь необходимо упомянуть имена сотрудников Коллегии иностранных дел Флорио Беневени, Фёдора Сенюкова, Фёдора Эмина.

Флорио Беневени — рагузинец, приглашенный российским послом в Стамбуле Петром Андреевичем Толстым в 1708 г. на службу толмачом. Он отлично знал персидский, турецкий, татарский и итальянский языки (последний в то время часто использовался на Востоке в дипломатических делах). В России, начиная еще со времен Бориса Годунова, охотно брали на службу иностранцев. Но особенно этот процесс расцвел при Петре I и последующие эпохи восемнадцатого столетия. Страна нуждалась в опытных, «современных» моряках, военных, инженерах, медиках, переводчиках и др.67 — своих специалистов практически не было. В частности, нуждаясь в людях, хорошо знающих иностранные языки, правительство набирало иноземцев на службу в Коллегию иностранных дел, следуя в этом отношении старой практике Посольского приказа. С 1712 г. Ф. Беневени исполнял переводческие функции для прибывшего в Стамбул российского вице-канцлера П. П. Шафирова, а в 1714 г. он приехал в Россию и «служил переводчиком в Ориентальной экспедиции в Коллегии иностранных дел», — как писал он сам. В июле 1718 г., уже не переводчик, а советник Кол68легии Ф. Беневени был отправлен посланником в Бухарское ханство. Далекий путь пролегал через Персию, в которой Ф. Беневени вынужден был остановиться на два года. Он оказался здесь свидетелем многих интересных и важных событий о которых сообщал в Петербург. Информация эта была очень важна для русского правительства накануне Персидского похода. Много сведений сообщает Ф. Беневени в своих реляциях, отправляемых с гонцами в Иностранную коллегию, уже во время пребывания вБухаре, а также в своем «журнале», составленном в традициях статейных списков. В этих документах собраны данные, которые, безусловно, были интересны и важны правительству. (Некоторые донесения были написаны тайнописью — цифирью, каждая цифра обозначала определенную буквуони расшифровывались в Коллегии иностранных дел). Но, к сожалению, не все документы до нас дошли: Флорио Беневени «неоднократно в Бухарах при некоторых случаях со страху принужден был многие записки и реляции, касающиеся до тамошнего состояния, которые были на русском языке, жечь, дабы не сыскались"69.

Но того, что сохранилось, было очень много70. Здесь оценка внутреннего положения среднеазиатских ханствкартина политической борьбы в них (в разгар её приехал Ф. Беневени) — рассказывается о постоянной вражде двух ханов по отношению друг к другу и к своим прочим соседямрассказывается о том, какое впечатление произвел на правительства ханств Персидский поход русской армииприводятся сведения, касающиеся личностей самих ханов и их ближайшего окружения, нравов при дворах. Много места уделяется вопросам торговли, военных сил ханств. «Езда оного посланника продолжалась семь лет и три месяца». За эти годы он сумел собрать точные и ценные сведения о тех странах, где был.

Практическое значение документов Ф. Беневени для правительства было огромно. Также трудно переоценить их научное значение. Еще более ста лет назад один из первых востоковедов, обратившихся к материалам Флорио Беневени, Н. И. Веселовский, совершенно верно отметил: «Из его донесений и дневника мы ясно видим тогдашнее положение описываемых им стран"71. Излишним, наверное, будет пытаться улучшить подобную оценку.

Вернувшись в Россию в 1725 г., Ф. Беневени спустя еще два года, уже при Петре II, выехал из России к себе на родину — в Рагузу. И возвратился ли он затем опять на русскую службу — неизвестно.

Выше было упомянуто имя Петра Андреевича Толстого, первого русского посла в Османской империи. Статейный список дипломата освещает его длительное пребывание на этом посту (с 1701 г. по 1713 г.), в частности, здесь описаны как внутреннее, так и внешнеполитическое положеТУние страны. Он же составил в 1703 г. обстоятельное «Описание состояния народа Турецкого», в котором, основываясь на разнообразных источниках, в первую очередь — на личных наблюдениях, он давал важные и подробные сведения по самым разнообразным областям жизни страны, в которой находился — политика, взаимоотношения с соседями, торговля, финансы, ТХармия, флот, управление, религии, народности и т. п. Важными являлись также реляции других, после П. А. Толстого, послов в XVIII в. — И. И. Неп-люева (в 1721—1734 гг.), А. А. Вешнякова (с 1734 г., а до этого бывшего с1725 г. консулом в Кадиксе), А. И. Неплюева, А. М. Обрескова, Н. В. Репнина, Я. И. Булгакова и др.74 Донесения послов, крайне информированных и осведомленных людей, являлись для правительства надежным источником информации, а также, несмотря на сугубо внутриведомственное их предназначение, они служат ценным источником для изучения стран Востока.

Скажем также о работах сотрудников российских дипломатических миссий за рубежом. Служивший в Стамбуле подьячим Фёдор Сенюков в1726 г. перевел с турецкого языка «Краткое описание Турецкого государства». Обзор политического положения в Османской империи под названием «Краткое объявление о тогдашнем состоянии Оттоманской Порты» был составлен в 1752 г. сотрудником миссии в Стамбуле Николаем Буй-диным. В 1769 г. в Санкт-Петербурге было напечатано «Краткое описаниедревнейшего и новейшего состояния Оттоманской Порты» переводчика Коллегии иностранных дел Фёдора Александровича Эмина, объездившего Ближний Восток и Кавказ. Сотрудник миссии в Стамбуле в конце 1760-хначале 1770-х гг. Павел Артемьевич Левашов вел здесь записи, вошедшие позже в его работы75.

Азиатский департамент Министерства иностранных делПо существу, более или менее систематическое изучение официальными кругами положения в странах Азии началось с указа императора Павла I от 26 февраля 1797 г. Коллегии иностранных дел: «Для отправления дел, касающихся до азиатских народов, как в подданстве нашем состоящих, так и тех, с коими по соседству торговые и другие сношения производятся, повелеваем учредить в Коллегии иностранных дел особый Департамент, или экспедицию"76. При этом речь шла о подразделении Коллегии, занимающемся исключительно восточными проблемами, имеющем собственный штат (а не о двух-трех сотрудниках «ориэнталистах», бывших в петровской «ориэнтальной коллегии»). Работа по его созданию началась раньше, еще в конце царствования Екатерины II. С 1794 г. фактически «азиатскими делами» в Коллегии иностранных дел управлял77 крупный дипломат екатерининской эпохи, знаток восточных дел, бывший поверенным в российских делах в Иране, генеральным консулом в Молдавии, 78Валахии и Бессарабии Сергеей Лазаревич Лашкарев (1739−1813). В Коллегии он служил с 1762 г. и прошел путь от «студента ориентальных языков» (была такая должность — студент — для начинающих карьеру в Коллегии иностранных дел) в Константинополе с жалованьем 60 руб. в год до действительного статского советника. (Место же, которое занимали страны Востока в дипломатии Екатерины И, переоценить трудно). Именноон занялся организацией нового (или, точнее, обновлением старой «Ориэнтальной экспедиции») подразделения в Коллегии. Ядро его, по замыслам С. Л. Лашкарева, должны были составить чиновники работавшие вместе с ним несколько лет при главной квартире Г. А. Потемкина-Таврического — сотрудники опытные, знающие и добросовестные. Проект С. Л. Лашкарева был одобрен уже новым императором, Павлом I. Особый департамент (или экспедиция) был организован в составе Коллегии иностранных дел под руководством, как говорилось в указе, действительного статского советника Лашкарева и его заместителя, статского советника Константинова. Императорский указ знаменовал собой более определенное, чем раньше, сосредоточение азиатских дел в «особой экспедиции», т. е. в штатном отделе Коллегии иностранных дел (прежняя «ориэнтальная коллегия» такого статуса не имела). С. Л. Лашкаревым было установлено разделение дел в ней на два отделения, каждое из которых подразделялось в свою очередь на два «стола». В первом отделении один «стол» ведал делами Турции, Молдавии, Валахии, Греции и Сербии, другой — назывался «Персия, Грузия, Кавказ, Черкесы, Абхазия». Во втором отделении один «стол» именовался «Китай, Хива, Бухария, Туркестан, Коканд, киргиз-кайсаки, калмыки», а другойзанимался личными делами сотрудников79.

В связи с деятельностью С. Л. Лашкарева надо отметить его старания по организации преподавания восточных языков в системе Коллегии иностранных дел. Выше было сказано, что Коллегией для этих целей регулярно выделялись места студентов при российских миссиях. С. Л. Лашкарев добивался увеличения числа таких мест и их финансирования. Императорским указом 19 июля 1798 г. предписывалось «употреблять ежегодно по три тысячи рублей» — сумму довольно значительную, если учитывать относительно скромную жизнь студентов.

В феврале 1802 г. С. JL Лашкаревым в штат Коллегии был принят переводчиком Герасим Степанович Лебедев (1749—1817)80. Об этом факте стоит упомянуть, исходя из подлинной легендарности личности этого человека и того внимания, которое ему было уделено как дореволюционными, так и советскими учеными, считавшими его основоположником отечественной индологии81. Все основные события жизни этого талантливого писателя, музыканта и, можно сказать, театрального деятеля произошли в последней четверти XVIII в., то есть до поступления на службу в дипломатическое ведомство. Также ранее были опубликованы и основные его сочинения82. Но, являясь сотрудником Министерства иностранных дел, Г. С. Лебедев в 1805 г. издал в Санкт-Петербурге главный свой труд — «Беспристрастное созерцание систем Восточной Индии брагменов, священных обрядов их и народных обычаев», книгу, содержащую обширные сведения по географии, экономике, культуре Индии, об обычаях и нравах её населения. Г. С. Лебедев успешно прослужил в МИД до своей кончины в 1817 г.

По манифесту от 8 сентября 1802 г., правительственные учреждения России, сложившиеся еще при Петре I, — коллегии — были преобразованы в министерства. Существо такого преобразования заключалось в объединении различных коллегий, контор и экспедиций, связанных по роду дел, под началом министров, а также в более систематическом разделении выс84шего управления на восемь частей, составивших восемь министерств. Было создано и Министерство иностранных дел во главе с министром и государственным канцлером А. Р. Воронцовым85. Но Коллегия иностранных дел после ряда частичных преобразований, существенно изменивших её устройство и значение, всё же продолжала существовать86 и окончательно прекратила свою деятельность лишь в 1832 г. по императорскому указу от 10 апреля.

По указу об учреждении министерств предписывалось образовать при каждом из них свои канцелярии. Канцелярия при МИД была организована в 1806 г. и составлена из чиновников Коллегии. Она делилась на четыре экспедиции (во главе с управляющими), первая из которых занималась азиатскими делами, вторая — перепиской с миссией в Константинопо87ле.

Необходимо подчеркнуть, что подразделения МИД и их функции в течение всего XIX в. подвергались неоднократным, даже частым, реорганизациям. И более-менее неизменным по отношению к другим оставался Азиатский департамент. ооС его созданием по указу Александра I от 19 апреля 1819 г. Министерство иностранных дел стало проявлять подлинную активность и результативность в исследовании Востока. 23 июня 1819 г. последовал указ Правительствующего Сената Коллегии иностранных дел (№ 18 753), объявлявший о создании Азиатского департамента89. Российским миссиям на Востоке предписывалось по политическим вопросам вести переписку с управляющим МИД, по финансовым — с КИД, по всем остальным — с Азиатским департаментом.

В предписании, данном Азиатскому департаменту 22 апреля 1819 г. (т.е. сразу после его организации), статс-секретарем Министерства иностранных дел Карлом Васильевичем Нессельроде90 было определено, что этот департамент «имеет главным предметом своим дела азиатских народов, России подвластных, а равно и тех, с коими сие государство находится в торговых или других каких-либо сношениях"91.

Кроме задач, предписанием была определена структура департамента, который (как ранее и «особая экспедиция» Коллегии, организованная С. Л. Лашкаревым) состоял из двух отделений, разделяющихся, в свою очередь, каждое на два стола. Первое отделение вело: а) дела турецкие и б) дела персидские, грузинские и горских народов. Второе отделение рассматривало: а) дела кочевых народов Кавказской, Астраханской и частью Саратовской губерний, а также дела киргиз-кайсаков, т. е. казахских пле92мен — б) дела всех других азиатских народов и дела, касающиеся личного состава департамента. «Сверх двух показанных отделений Азиатский департамент имеет свой особый архив для хранения дел, также нужных для него книг и карт"93.

Директором Азиатского департамента назначался действительный статский советник Константин Константинович Родофиникин (1760−1838, на посту директора оставался до 1837 г.)94- личный состав департамента в первое время после его учреждения был весьма немногочисленным: оба отделения управлялись Егором Федоровичем Тимковским (1790−1875), которому подчинялись два «канцелярских чиновника». Кроме этих четырех чиновников в состав департамента вошло восемь переводчиков95 персидского, грузинского, китайского, греческого, молдавского, татарского и калмыцкого языков. Все эти люди осуществляли лишь организационные функции, а непосредственно в деятельность Азиатского департамента были вовлечены многие и многие чиновники, дипломаты, губернаторы и вообще все те, кому по роду их службы приходилось иметь дело с государствами Азии.

Департамент располагал отличной библиотекой, в которой, помимо книг (средства на их закупку выделялись ежегодно), находились ценные восточные рукописи, получаемые из архивов МИД96.

Российская Пекинская Духовная миссияНа Дальнем Востоке Азиатскому департаменту была подведомственна Пекинская Духовная миссия, учрежденная ещё в конце XVII столетияПетром I, официально признанная китайским правительством по Кяхтинс-кому договору 1727 г. и существовавшая до середины XIX в. Здесь следует отступить от хронологии, вернувшись снова в XVIII век, так как деятельность тех или иных дипломатических ведомств прослеживается именно во временном единстве. Особенно это относится к Пекинской Духовной миссии.

Насчитывая десять человек, она включала от четырех до шести светских сотрудников. Им поручалось изучение китайского, маньчжурского, монгольского и, по желанию, тибетского языков для дальнейшего (после возвращения в Россию) исполнения обязанностей драгоманов департамента. В XVII — XVIII — начале XIX в. Россия еще не поддерживала регулярных связей с Китаем, поэтому значение Пекинской Духовной миссии заключалось еще и в том, что она фактически играла роль дипломатического представительства России в этой стране (первая серьезная попытка отправить в эту страну в 1805 г. посольство для установления дипломатических и торговых отношений во главе с графом Юрием Александровичем Головкиным окончилось неудачей — посольство не достигло поставленной цели и даже не попало в Китай)97. Надо отметить также и два других посольства в Китай в XVIII в., имевшие определенные, конкретныеQrtзадачи — посольство Саввы Лукича Рагузинского-Владиславича в 17 251 728 гг. для ведения переговоров по урегулированию спорных вопросов, и поездка переводчика Коллегии иностранных дел (с 1756 г.) Алексея Леонтьевича Леонтьева (1716−1786) в 1767 г. на китайскую границу для встречи с амбанями — высокопоставленными пограничными чиновниками, также для урегулирования спорных вопросов и возобновления прерванной торговли. Оба посольства оказались успешными. Заключив в августе 1727 г. Буринский пограничный договор с Китаем, С. Л. Рагузинский-Владиславич добился, в частности, признания китайской стороной принципа: «Каждоегосударство владеет тем, что у него есть». А А. Л. Леонтьев сумел сделать так, что «споры [были] пресечены, дела решены, торг возобновлен и прежний трактат снабжен ясным законным прибавлением"99. Говоря об А. Л. Леонтьеве, необходимо подчеркнуть, что этот крупный дипломат и востоковед внес огромный вклад в науку своего времени и в изучение китайского и маньчжурского языков в России и русского — в Китае.

В 1738—1755 гг. А. Л. Леонтьев находился в Китае, сначала в качестве студента, затем переводчика цинского Управления внешних сношений и преподавателя русского языка маньчжурам и китайцам. Вернувшись в Россию, был зачислен переводчиком в Коллегию иностранных дел. По поручению Коллегии выполнил перевод «Обстоятельного описания положения и состояния Манджурского народа и войска.». С 1763 г. А. Л. Леонтьев преподавал в школе маньчжурского и китайского языков, которая работала (с перерывами до 1801 г.) при Коллегии иностранных дел. Ему принадлежит заслуга в ознакомлении российских ученых и общественности с китайскими классическими книгами, ряд переводов которых он выполнил. Хотя и не исследуя и не комментируя тексты, а просто переведя и издав их, А. Л. Леонтьев первым достаточно широко ознакомил «российского любопытного читателя» (его слова) с философией и политической идеологией Китая. Переводы А. Л. Леонтьева были благосклонно встречены публикой и не раз переиздавались. А видный историк отечественной китаистики П. Е. Скачков высказался таким образом: «Об А. Л. Леонтьеве по праву можно говорить как о ведущем китаеведе XVIII века"100.

Продолжателем деятельности А. Л. Леонтьева можно считать Алексея Агафонова, проведшего студентом несколько лет в Пекине в составе VI Духовной миссии. С 1782 г., по возвращении в Россию, он был зачислен переводчиком Коллегии иностранных дел. Прослужив сначала пять лет при иркутском генерал-губернаторе И. В. Якоби, был переведен в СанктПетербург. Здесь занял место скончавшегося Ф. Бакшеева, своего соученика по VI миссии. Тот в течение года занимал должность умершего в 1786 г. А. Л. Леонтьева. (Находясь в Китае, Ф. Бакшеев в 1776 г. составил первый маньчжуреко-русский словарь, содержащий более 10 тыс. слов и выражений). А. С. Агафонов выполнил целый ряд переводов классических101 т->китаиских книг. Его переводы, сделанные на высоком уровне и получившие хорошие отклики сразу после их издания, и сейчас, как считают китаисты, могут быть полезны для работы с оригиналом. Так же, как и переводы А. Л. Леонтьева, они формировали представление о Китае российского общества во второй половине XVIII в., являются бесспорным вкладом в отечественное китаеведение.

Еще студентами Духовной миссии в Пекине А. Агафонов, Ф. Бакшеев и А. Парышев вели записи, оформленные ими в «Журнал секретных действий, намерений, случаев и перемен, бывших в Тайцынском государстве в 1772—1782 годах», содержащий множество сведений о происходивших в Китае событиях.

Рассказывая о деятельности переводчиков, необходимо упомянуть работы переводчика, а позже секретаря Иностранной коллегии Василия Михайловича Бакунина (ум. 1766). На основе калмыцких первоисточников и собственных наблюдений он подготовил в начале 1770-х гг. «Описание калмыцких народов, особливо из них тортоутского, и поступок их ханов и владельцов». В 1743 г. им была сделана «Запись показаний находившихся в С.-Петербурге кабардинских владельцев Магомета Атажукина и Алдиги-рея Гиляксанова и кумыкского владельца Алиша Хамзина», содержащая сведения о различных аспектах жизни кавказских народов102.

Переводческой и преподавательской деятельностью занимался сотрудник Коллегии иностранных дел Антон Григорьевич Владыкин (1761— 1811). В 1780—1794 гг. он находился в Пекине в составе Духовной миссии.

После возвращения зачислен в штат Коллегии переводчиком. Преподавал китайский и маньчжурский языки в школе для подготовки переводчиков, упоминавшейся выше. Автор учебных пособий по маньчжурскому языку, переводов и научных работ по истории Китая. Находясь в этой стране, собрал коллекцию рукописей, книг и карт, которые привез в Россию103.

В конце XVIII в., сразу же после создания «особой экспедиции», занимавшейся азиатскими делами, в ней по архивным документам стали104изучать предыдущий опыт, в частности, упомянутых выше посольств.

Сотрудники миссии фактически пребывали в соседнем государстве до десяти лет и имели возможность разносторонне его изучить. Отправлявшуюся в Пекин новую миссию на смену старой сопровождал полномочный представитель МИД — пристав, имевший право официально обсуждать пограничные проблемы, вопросы торговых взаимоотношений и т. п.105С деятельностью членов Пекинской Духовной миссии и некоторых её приставов связаны большие успехи в отечественном китаеведении. Здесь следует прежде всего отметить заслуги Никиты Яковлевича Бичу-рина (отца Иакинфа, 1777−1853). Как начальник IX миссии он провел в Китае 14 лет (с 1807 г. по 1822 г.) и вернулся на родину с огромным количеством ценнейших китайских книг и рукописей. Его перу принадлежит множество оригинальных трудов, а также немало переводов книг по «древней и современной истории Китая, Восточного Туркестана, Тибета и Монголии106. Эти труды долгое время служили основными источниками при изучении Китая в России. Отметим, что с 1826 г. крупный знаток Востока и опытный дипломат Н. Я. Бичурин исполнял должность переводчика при Азиатском департаменте МИД.

Говоря о студентах, следует отметить также, что в 16 июля 1806 г. при Коллегии иностранных дел было учреждено Переводческое отделение. Оно состояло из двух частей: европейской и азиатской. (При отделениисоздавалась и Коллежская библиотека, библиотекарем был один из переводчиков). В целях подготовки квалифицированных кадров переводчиков для отделения в 1807 г. в европейские страны — Швецию, Францию, Италию, Саксонию, Англию, Голландию, Испанию и Португалию — были направлены 8 студентов107. При российской миссии в Константинополе было восстановлено училище на 10 мест для обучения студентов турецкому, 1 ЛЯарабскому, греческому, итальянскому и французскому языкам. Калмыцкий язык преподавали в школе при Главном приставе при улусах, рассчитанной на 6 учеников109. Как было сказано выше, при Российской Духовной миссии в Пекине китайскому и манчьжурскому языкам обучались четыре студента.

Неоднократно бывал в Китае Павел Иванович Каменский (1765−1845)110, впервые — в 1794—1804 гг. По возвращении был назначен переводчиком МИД. Зная маньчжурский язык лучше китайского, он занялся переводами оригинальных исторических маньчжурских сочинений. Его интересовали книги по истории Китая, монголов и маньчжуров в Китае. Он выполнил несколько первоклассных переводов и за свои заслуги был в 1819 г. избран членом-корреспондентом Академии наук по разряду литератур и древностей Востока. К сожалению, из сделанных им переводов был опубликован всего лишь один. Кроме того, П. И. Каменский долгие годы занимался работой над китайско-русско-латинским словарем (который был практически готов к изданию, но в свет не вышел) и над русско-китайским словарем, содержавшим много редких цитат и фраз, что делает его сейчас ценным источником по истории изучения языка (часть рукописи этого словаря сохранилась в Архиве востоковедов Санкт-Петербургского филиала ИВ РАН)111.

Упоминавшийся выше Е. Ф. Тимковский, в 1820—1821 гг. побывавший в Китае в составе X Духовной миссии, по возвращении опубликовалсодержательное трехтомное исследование «Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 годах» (СПб., 1824), знакомившее читателей с различными сторонами жизни монголов и китайцев. Его труд был высоко оценен специалистами и, так же как и многие работы Н. Я. Бичурина, переведен на основные европейские языки112. Е. Ф. Тимковский первым из русских путешественников наиболее полно описал пути каравана из Урги в Пекин и обратно и нанес их на карту. Сам автор о своей карте пишет скромно: «Многие, может быть, упрекнут меня в смелости, что я хотел представить себя топографом, не имея право на сие качество». Однако для того времени карта Тимковского являлась большим достижением. Подробное описание путей дополняло карту и помогало ориентироваться следующим караванам. В 1852—1859 гг. Е. Ф. Тимковский был управляющим Санкт-Петербургским Главным архивом МИД и членом совета этого министерства113.

Членом XII и приставом XIII и XV Духовных миссий был архимандрит Палладий (в миру Петр Иванович Кафаров, 1817−1878), крупный синолог «послебичуринской эпохи», автор многочисленных трудов по истории Китая, буддизма, христианства в Китае, старинным китайским хроникам, китайскому фольклору. Он пробыл в Китае в общей сложности 33 года. Автор многих трудов, главным из которых является «Китайско-русский словарь» (незаконченный полностью, его заканчивал старший драгоман Азиатского департамента П. С. Попов), изданный уже в 1889 г. П. И. Кафаров умер, возвращаясь из экспедиции в Уссурийский край, которую возглавил по поручению Русского Географического общества для сбора этнографических и археологических материалов114.

Следует отметить также двухтомную работу «Путешествие в Китай» (СПб., 1853) пристава XIV Духовной миссии Егора Петровича Ковалевского (1811−1868), писателя и ученого, дипломата и общественного деятеля, члена-корреспондента по Отделению русского языка и словесности (с 1856 г.) и почетного члена Санкт-Петербургской Академии наук (с 1857 г.). Свои многочисленные далекие путешествия с научными и дипломатическими целями (он побывал в Афганистане, Бухаре, Египте, Кашмире, Китае, Монголии, Хиве, Эфиопии и многих других странах) он великолепно описал во многих статьях и книгах115, внеся большой вклад в их изучение.

В 1856—1861 гг. Е. П. Ковалевский был директором Азиатского департамента, возглавив его в важную для российской дипломатии эпоху. Отметим, что он, а также Е. Ф. Тимковский входили в Комиссию МИД по рассмотрению работ членов Российской Духовной миссии в Пекине116.

Подготовка к отправлению в 1840 г. в Китай XII Духовной миссии может служить примером организации подготовки дипломатических поездок в первой половине XIX в. На данную миссию возлагались важные научные и политические задачи, поэтому в качестве пристава в нее был назначен вице-директор (позже он стал директором) Азиатского департамента МИД Н. И. Любимов (1808−1875). Для выполнения задач от членов миссии требовалась более серьезная предварительная языковая подготовка. Поэтому все члены новой Духовной миссии117, кроме магистра восточных языков В. П. Васильева, были собраны в Санкт-Петербурге, чтобы интенсивно учить китайский и маньчжурский языки. Азиатский департамент назначил учителями Н. Я. Бичурина и С. В. Липовцова. В 1839 г., в течение полугода занимаясь по пять дней в неделю, в две смены, члены миссии прошли «Китайскую грамматику» Н. Я. Бичурина, маньчжурскую грамматику, овладели основами письма кисточкой. В декабре они выдержали в присутствии ректора Санкт-Петербургского университета, заведующего Азиатским департаментом и других официальных лиц экзамены и выехали в Китай.

В связи с активизацией взаимоотношений России с Казахстаном (или, как тогда его называли, киргиз-кайсацкими ордами)118 и среднеазиатскими государствами почти одновременно с учреждением Азиатского департамента по указу Александра I от 26 января 1820 г. был образован межведомственный так называемый Азиатский комитет (ставший высшим органом, координировавшим действия империи в Средней Азии и соседних землях). Решение о его создании последовало после внесения К. В. Нессельроде на рассмотрение комитета министров представления оренбургского военного губернатора «о замыслах хивинского хана и о разграблении каравана в Киргизской степи», когда было признано необходимым передать обсуждение этих дел особому комитету. На основании утвержденных журналов комитета министров от 20 мая и 8 июля 1819 г. был образован комитет, в состав которого вошли военный министр, министр финансов и министр иностранных дел. В его заседаниях должны были принимать участие также министр внутренних дел и начальник Главного штаба. Комитету поручалось рассмотреть положение дел на границах Оренбургского края и представить мнение о тех или иных мерах, направленных на улучшение торговли России с «Верхнею и Среднею» Азией и на охрану караванов, следующих в эти области.

Некоторое время спустя указом от 26 января 1820 г. был образован новый Азиатский комитет, обязанный заниматься делами не только оренбургских границ, но и Азии в целом. В него вошли статс-секретарь МИД К. В. Нессельроде, министр финансов Д. А. Гурьев, министр внутренних дел В. П. Кочубей, начальник Главного штаба П. М. Волконский и — с 16 июля 1821 г. — член государственного совета М. М. Сперанский. Управление делами комитета было поручено директору Азиатского департамента К. К. Родофиникину. В работе комитета принимали участие оренбургские военные губернаторы. Он собирался по мере необходимости от пяти до восьмираз в год. Главными его вопросами оставались дела киргиз-кайсаков, калмыков, взаимоотношения с Бухарским и Хивинским ханствами, Китаем, а также отчасти Персией (речь идет о проблемах, связанных с пограничными районами). В марте 1825 г. калмыцкие дела были переданы из ведения Азиатского департамента в ведение Министерства внутренних дел119. С августа 1827 г. в связи с важностью назревших вопросов комитет стал считаться не временным, а постоянно действующим органом.

С 1847 г. заседания Азиатского комитета прекратились. Теперь более важным оказались дальневосточные проблемы, в связи с чем возникли Сибирский и Амурский комитеты. После присоединения к Российской империи Амурского края в 1858 г. комитеты, занимавшиеся обсуждением политических вопросов, касавшихся Китая, Японии, Средней Азии, стали называться «особыми» и собирались в присутствии императора (существовали также Кавказский, Палестинский и др. комитеты). Их делопроизводство оставалось в ведении Азиатского департамента. В состав комитетов включались представители заинтересованных учреждений, приглашались представители местной администрации. Задачей комитетов являлась также координация действий различных ведомств, главным образом по среднеазиатским и дальневосточным делам.

Учреждение министерской канцелярии (с особой специальной азиатской экспедицией), а затем Азиатского департамента и Азиатского комитета были главными шагами на пути постепенного преобразования центрального управления Министерства иностранных дел и выделения внутри его специальных подразделений, занимавшихся исключительно проблемами восточных стран.

Учебное отделение восточных языков при Азиатском департаменте МИД в первой половине XIX в.

Деятельность П. И. ДемезонаОсуществляя важные государственные функции — руководство внешней политикой, Коллегия (а позже министерство) иностранных дел стремилось к тому, чтобы не было недостатка в профессионально подготовленных, знающих местные языки и историю сотрудниках российских посольств, и прежде всего в странах Востока. Тем не менее такой недостаток ощущался. Надо подчеркнуть, например, факт нехватки переводчиков с восточных языков. Такое положение сохранялось со времен Посольского приказа. Поэтому время от времени на службу переводчиками принимались и иностранцы. Несмотря на отдельные попытки, к началу XIX века в России не было еще учебного заведения, которое на должном уровне готовило бы кадры востоковедов.

Надо также отметить, что в первой четверти XIX в. на восточных кафедрах университетов обучалось очень мало студентов. Это число стало возрастать лишь к концу 1830-х гг.

С проблемой недостатка востоковедов-профессионалов связаны и проекты учреждения классов восточных языков при некоторых гимназиях, «восточных училищ», институтов и академий120 в начале XIX века. Вот некоторые из них. Во-первых, назовем два проекта, представленные дипломатами: относящаяся к 1802 г. «Записка об образовании Азиатской академии"121 графа Яна (Ивана) Осиповича Потоцкого (1761−1815 гг.), разносторонне талантливого человека — известного археолога, этнографа, лингвиста, географа, путешественника и писателя-историка, почетного члена Санкт-Петербургской Академии наук, в то время тайного советника, сотрудника Азиатского департамента и представленный в 1810 г. «Проект Азиатской академии"123 С. С. Уварова, будущего президента Академии наук (с 1818 г.) и почетного академика, инициатора создания Азиатского музея и министра народного просвещения124, а тогда секретаря российского посольства в Париже. Отметим также до недавнего времени не упоминавшийся в востоковедной литературе126 «Проект» 1802−1806 гг. министра народного просвещения графа П. В. Завадовского (1739−1812 гг.)127.

Авторы проектов подчеркивали необходимость создать в стране специальное учебное заведение для изучения Востока, его языков и сетовали, что Россия, имея все основания (протяженные общие границы, коммерческие связи и т. п.) для исследования Азии, и даже большие, чем любая другая европейская страна, сильно отстает от последних из-за отсутствия «соответствующих заведений». «В ведомстве департамента Азиатских дел, — подчеркивал П. В. Завадовский в своем проекте, — из 16-ти переводчиков, по штату положенных, состоит 8 ваканций. Из всех переводчиков, на лицо состоящих при министерстве [иностранных дел], двое только могут прямо с своего языка переводить и писать по-русски. <.> Министерство, имея нужду в драгоманах восточных языков, неоднократно помышляло о учреждении школы для обучения арабскому, персидскому, турецкому и татарскому языкам."128.

Однако в силу различных причин все эти проекты не были реализованы. А введение преподавания персидского, арабского и турецкого языков в Казанском университете в 1806 г. и учреждение курсов восточных языков в Санкт-Петербурге в 1818 г. было только началом изучения востоковедных предметов в высших учебных заведениях России. И в первые два десятилетия XIX в. в дипломатическом ведомстве, которое внимательно следило за развитием дел, связанных с этим вопросом, удерживалось мнение, что уровень университетского преподавания на существующих трех восточных кафедрах (на них обучались буквально единицы) недостаточен для специальных целей МИД.

30 июня 1821 г. С. С. Уваров, тогда попечитель Санкт-Петербургского учебного округа, отвечая на запрос статс-секретаря МИД И. Каподи-стрии, писал, что успехи лиц, занимающихся восточными языками, к сожалению, не столь удовлетворительны, и просил принять для разъяснения в особой аудиенции приехавших еще в 1817 г. в Россию французских востоковедов профессоров Ж.-Ф. Деманжа и Ф.-Б. Шармуа. Они представили на рассмотрение И. Каподистрии свой «План организации школы восточных129языков при МИД». Главная цель устройства этого учебного заведения состояла в необходимости практического усовершенствования студентами знания разговорного и письменного восточных языков под руководством специалистов, долгое время проживших и прослуживших в странах Азии. Согласно «Плану», учебное заведение должно было состоять из двух школ: теоретической (в Санкт-Петербурге) и практической (на местах — при миссиях в Стамбуле и Пекине). Теоретическая делилась на три отделения: в первом при пятилетнем курсе обучения предполгалось организовать изучение персидского, арабского, турецкого, армянского, новогреческого, итальянского и английского языков, а также дипломатии, международного, мусульманского и торгового права. Во втором — в течение пяти лет те же предметы, что и в первом, языки — китайский, маньчжурский и английский. В третьем — за три года языки татарский, калмыцкий и монгольский. По окончании двух отделений студенты переходили в практическую школу и продолжали изучение языков за границей под руководством местных преподавателей. Предполагалось большое число студентов — 30 человек. Учебное заведение должно было располагать библиотекой и собственной типографией. Однако подобное устройство выглядело слишком громоздким и дорогостоящим. Поэтому профессора переработали свой план, оставив только одно первое отделение. К этому плану в министерстве отнеслись очень внимательно.

Дальнейшая разработка вопроса об этой школе была поручена К. В. Нессельроде сотруднику МИД, опытному переводчику, бывшему первому драгоману при российской миссии в Стамбуле Антону (Антуану) Антоновичу Фонтону130 (1780−1864), который 10 мая 1823 г. подал свою записку с планом её организации131. А. А. Фонтон отмечал, в частности, в своей записке, что в России более чем где-либо ощущается необходимость специального учебного заведения для подготовки дипломатов-востоковедов. Ранее же такого учебного заведения не существовало, так как всегда обходились услугами приглашенных переводчиков-иностранцев. Сейчас же ощущается нехватка собственных знающих сотрудников для российских дипломатических представительств на Востоке. Открытая же в марте 1818 г. кафедра восточных языков Санкт-Петербургского Главного педагогического института давала своим студентам лишь теоретические, научные знания, недостаточные для выполнения функций драгоманов в странах Востока. Одним из примеров А. А. Фонтон приводил подготовку подобных специалистов во Франции. Там студентов по окончании специальной школы в Париже отправляли на стажировку в Стамбул, в школу при французском посольстве, где преподавателями являлись местные специалисты, с которыми совершенствование студентов в языках продолжалось несколько лет. И только после этого их направляли драгоманами на Восток.

Материалами при составлении записки А. А. Фонтону служили не только «План» Ф.-Б. Шармуа и Ж.-Ф. Деманжа, но и проекты Я. О. Потоцкого и П. В. Завадовского, о которых вспомнили спустя несколько лет и сделали с них новые копии (ныне вместе с запиской А. А. Фонтона они хранятся в Архиве внешней политики в одной папке).

29 мая 1823 г. император Александр I одобрил проект и подписал указ о создании при Азиатском департаменте МИД Учебного отделения132восточных языков занявшего со временем важное место в историиотечественного востоковедения. Определение Коллегии иностранных дел относительно учреждения этого отделения было вынесено две с небольшим недели спустя после царского указа — 15 июня 1823 г. 133Согласно этим документам, новое учебное заведение должно было готовить молодых людей из числа выпускников восточных факультетов высших учебных заведений для дальнейшей дипломатической службы в «Леванте». Предполагалось, что будущие дипломаты будут иметь возможность постигнуть все необходимые для их службы практические сведения в дополнение к теоретическим, полученным в университете знаниям под руководством опытнейших востоковедов-преподавателей.

Для обучения на двухгодичном курсе Учебного отделения восточных языков по указу от 29 мая 1823 г. назначалось шесть студентов. На нужды отделения из государственной казны отпускалось ежегодно 20 тыс. рублей ассигнациямииз них жалованье профессорам составляло 3 тыс. рублей, стипендия студентам — по 1 тыс., наём и содержание дома — 7 тыс., покупка книг и рукописей — 1 тыс. рублей.

Первым управляющим (начальником, директором) Учебного отделения восточных языков (до августа 1825 г.) был назначен Георгий Михайлович Влангали (1781−1834), специалист по турецкому и персидскому языкам, дипломат, служивший ранее (с 1820 г.) первым переводчиком восточных языков при главноуправляющем в Грузии А. П. Ермолове. «Ваши глубокие познания в восточной словесности и Ваша опытность, — писал Влангали Нессельроде, — служат министерству верною порукою, что участие Ваше в деле сем произведет для оного самые выгодные последствия."134. Г. М. Влангали кроме исполнения обязанностей управляющего в Учебном отделении был также профессором турецкого языка. В 1826 г. он составил и издал в Санкт-Петербурге в качестве учебного пособия французско-турецкий словарь. В дальнейшем Г. М. Влангали был откомандирован в штаб главнокомандующего русской армией и принимал участие в русско-персидской (1826−1828) и русско-турецкой (1828−1829) войнах, участвовал в переговорах о заключении Туркманчайского и Андрианопо-льского мирных договоров135.

На время отпуска Г. М. Влангали его замещал Фёдор (Фридрих) Павлович Аделунг (1768−1843), историк, археолог, ориенталист, лингвист и библиограф, член-корреспондент (с 1809 г.) Санкт-Петербургской Академии наук, ставший позже, в 1838 г., её почетным членом. Почетный член ряда университетов, один из создателей Румянцевского музея. После ухода Г. М. Влангали 7 сентября 1825 г. он возглавил Учебное отделение и оставался на этом посту почти 18 лет, до своей смерти136.

Ф. П. Аделунг был разносторонним ученым. Как востоковед уделял внимание изучению санскритологии, являясь одним из первых в России специалистов в этой области. Изучал проблему сходства русского языка и санскрита. Его работы находили признание ученых в России и за рубежом. Изучал также и новоиндийские языки. Одна из его научных рукописей содержит перечень 270 языков и диалектов Индии, Афганистана, Бирмы и других стран Юго-Восточной Азии. В другой рукописи дается классификация этих языков и диалектов по историческим эпохам и географии их распространения. В 1830 г. Ф. П. Аделунг, большой библиограф, составивший за свою жизнь не одну библиографию по разнообразным1отраслям истории и филологии издал библиографический указатель древней индийской литературы и посвященных ей исследований: «Опыт литературы на санскритском языке» (книга вышла в Санкт-Петербурге по-немецки139, а затем была дважды переиздана — в 1832 г. в Оксфорде по-английски и в 1837 г. снова в Санкт-Петербурге в дополненном и исправленном варианте)140. В ней описано более 350 санскритских памятниковлитературы, введенных в научный оборот. Долгое время этот труд оставался настольной книгой индологов141.

Интересно отметить, что к трудам Ф. П. Аделунга-историка востоковедения неоднократно обращался В. В. Бартольд142. Так, в частности, наряду с работами других ученых, он использовал обстоятельную книгу Ф. П. Аделунга «Заслуги Екатерины Великой по части сравнительного языкозна143, ния» описывающую состояние отечественного востоковедения на фоне истории языкознания в России во второй половине XVIII в. и содержащую среди прочего биографические сведения о ряде российских ученых-языковедов и востоковедов того времени, а также сравнительные таблицы и словарь.

Кроме директора Учебного отделения, согласно «Регламенту», или «Правилам», от 1 октября 1824 г., в состав его в первое время входили: секретарь (положенную по штату должность секретаря как для официальной переписки отделения, так и для ведения каталогов библиотеки и нумизматического кабинета исполнял один из помощников столоначальника Азиатского департамента с назначением ему небольшой прибавки из сумм Учебного отделения) — два ординарных профессора (для теоретического изучения восточных языков) — два профессора (или репетитора) для практического изучения восточных языковпреподаватель французского языка144. На следующий год было введено преподавание истории и географии стран Азии, что отразилось в новых, более систематизированных и подробных «Правилах» от 14 октября 1829 г., составленных, как и первые, Ф.-Б. Шармуа. Они включали 5 разделов и имели 49 параграфов, определяющих цели Учебного отделения, его структуру, права и обязанности директора и студентов145.

В Учебное отделение принимали молодых людей (не моложе 18 лет) из православных дворян, окончивших университет, гимназию или лицей.

При этом знание восточных языков было не обязательным (как это планировалось поначалу), а желательным. Поступающие обязаны были представить только диплом об окончании того или иного учебного заведения, который должен был свидетельствовать об успешных знаниях выпускником истории, географии, статистики, русской, латинской и французской литературы. Хорошее знание французского языка было непременным условием для поступающих. Ему придавалось особое значение не только потому, что он являлся официальным «дипломатическим» языком, но также и потому, что в ходе преподавания на уроках арабского и турецкого языков все объяснения давались по-французски.

Для тех, кто не знал восточных языков и начинал заниматься с «азбуки», предполагался не двухлетний, а четырехлетний курс обучения. Вообще этот срок не был строго определен и на практике для студентов был разным: для одних — год-полтора, другие задерживались в Учебном отделении пять лет. В 1830-х годах принимали даже не только лиц, кончивших разные высшие учебные заведения, но и тех, «кои получали первоначальное образование дома или в частных училищах"146. Естественно, эти студенты дольше учились в отделении. Однако такая практика продолжалась недолго, и уже в 1840-х годах вернулись к прежним условиям приема.

Время обучения в этом заведении засчитывалсь в срок действительной гражданской службы. Если они ранее не имели чина, то по окончании Учебного отделения получали самый младший гражданский чин XIV класса — коллежских регистраторов. Все студенты были обязаны посещать все занятияпропуски могли объясняться лишь болезнью с предъявлением заверенной личной печатью врача справки (интересно, что они сохранились в личных делах студентов). Занятия начинались в 8 утрастуденты оставались в стенах здания Учебного отделения (где, кстати, они не толькоучились, но и жили) до 7 часов вечера (готовили задания, обедали, ужинали и т. п.) и только потом у них было свободное время, но лишь до 11 часов вечера. Они носили форму сотрудников Министерства иностранных дел.

Учебное отделение восточных языков размещалось в специально нанятом для него министерством доме на Большой Морской улице (дом № 20), в «официальной» части города. Кроме шести основных студентов могли зачисляться и желающие прослушать курс — экстраординарные студенты.

К июлю 1823 г. были набраны шесть воспитанников (кандидатуры их обсуждались на довольно высоком уровне), которые и составили самый первый курс Учебного отделения. Но уже в ходе обучения некоторые из них по тем или иным причинам отсеялись, и на их место были приняты новые слушатели. В результате вся шестерка была разбита на три класса в зависимости от времени их поступления и, следовательно, уровня их знаний. Студентами первого класса были Никита Бероев, Иван Ботьянов и Людвиг Шпицнагель, второго — Сергей Богданов, третьего — Август Жаба, Владимир Титов, а также принятый почти перед самым уже выпуском первого класса Александр Ходзько. Каждый класс имел собственную программу занятий, даже второй, в котором был только один студентс ним одним, как увидим ниже, занимались лучшие профессора-востоковеды Европы. Это, свидетельствует о том большом значении, которое придавали в Министерстве иностранных дел России обучению будущих работников посольств и консульств на Востоке.

Для студентов двухгодичного курса, то есть уже имеющих знания восточных языков, в первый год обучения преподавались только арабский и французский языки, во второй — персидский, а спустя полгода после начала его изучения — еще и турецкий. Как видим, в Учебном отделениипоначалу были введены только эти четыре языка (в отличие от семи, предусмотренных «Планом» 1821 г. Ф.-Б. Шармуа и Ж.-Ф. Деманжа).

Почти за столетие существования Учебного отделения восточных языков (до 1918 г.) из его стен вышло немало замечательных востоковедов. Что касается профессорского состава, то первыми профессорами восточных языков в Учебном отделении (кроме Г. М. Влангали) были назначены упоминавшиеся выше, приехавшие еще в сентябре 1817 г. для преподавания в Санкт-Петербургском Главном педагогическом институте (преобразованном с 8 февраля 1819 г. в университет) по рекомендации патриарха востоковедов Сильвестра де Саси его молодые ученики — Жан-Франсуа Деманж147 и Франсуа-Бернар Шармуа148 (первый — специалист по арабскому языку, второй — по персидскому и турецкому). Ф.-Б. Шармуа в декабре 1817 г., а Ж.-Ф. Деманж в 1820 г. были причислены к Государственной Коллегии иностранных дел.

Таким образом, с самого начала в Учебном отделении преподавание поручалось не только востоковедам-практикам (как это и предусматривалось), таким, например, как Г. М. Влангали или, позднее, П. И. Демезон, но и ориенталистам-теоретикам, не имеющим очень большого опыта службы непосредственно в странах Востока (так, Ж.-Ф. Деманж и Ф.-Б. Шармуа лишь короткое время находились с поручениями в Иране при главнокомандующем И. Ф. Паскевиче во время русско-персидской войны 1826— 1828 гг. то есть уже тогда, когда служили в Учебном отделении, а не ранее).

Иногда те же преподватели занимали кафедры и в Санкт-Петербургском университете. Ф.-Б. Шармуа в 1831 г. вернулся в университет (откуда он вместе с Ж.-Ф. Деманжем ушел в 1822 г.), продолжая преподавать и в Учебном отделении. (В 1835 г. он вышел в отставку и покинул Россию). С 1823 г. по 1867 г. практические занятия по персидскому и турецкомуязыкам здесь вел Мирза Джафар Топчибашев (1790−1869), которого позже заменил А. К. Казем-Бек (1802−1870)149. Топчибашев в 1820-x-l 840-х годах преподавал одновременно в Санкт-Петербургском университете150. А. К. Казем-Бек в 1820-x-l 840-х годах был профессором в Казанском и Санкт-Петербургском университетах.

В 1839 г. для ведения курса арабского языка в Учебное отделение был приглашен египетский шейх Мухаммед Айяд ат-Тантави (1812−1861)151, молодой профессор Эльазгарской мечети в Каире (ныне университет Аль-Азхар), а до этого занимавшийся в другом центре арабской науки — в Танте. Прославивший свое имя в европейской науке, с 1847 г. он начал преподавать на кафедре арабского языка в Санкт-Петербургском1 Оуниверситете (по 1861 г.). М. Тантави был незаурядным ученым-филологом, знатоком арабской литературы и фольклора, собирателем книг и рукописей. Кроме того, в его личных рукописях сохранилось составленное им описание путешествия из Каира в Санкт-Петербург, подробное описание впечатлений от России и русских (в частности, Санкт-Петербурга) и т. п.

Среди преподавателей-«практиков» Учебного отделения следует назвать Петра Ивановича Демезона (1807−1873), назначенного 18 апреля 1836 г. профессором персидского и турецкого языков вместо ушедшего в отставку Ф.-Б. Шармуа133.

Выпускник Казанского университета, позже ученик Г. М. Влангали, он с 1829 г. служил в Казанском университете, затем с 1831 г. преподавал персидский и арабский языки в Неплюевском военном училище154 в Оренбурге, одновременно исполняя обязанности переводчика в Оренбургской пограничной комиссии. В 1833—1834 гг. П. И. Демезон выполнял важное поручение МИД (дипломатическую поездку в Бухарское ханство) и в июле и октябре 1834 г. составил для Азиатского департамента два очень интересных и важных в научном плане отчета об этой миссии155.

Основан Оренбург был в 1735 г. 156 как форпост Российской империи на Востоке. И таким военно-административным, политическим и экономическим157 форпостом оставался более ста лет, вплоть до 1867 г., когда к империи была присоединена Средняя Азия и образовано Туркестанское генерал-губернаторство. Особенно роль Оренбурга как российского опорного пункта стала возрастать в первой половине XIX века в связи с активизацией в Центральной Азии деятельности английских торговых и военно-политических кругов.

Генерал-губернаторы и наместники приграничных губерний играли на протяжении XIX в. большую роль в дипломатии. Оренбургский, Западно-Сибирский, позже Степной, Иркутский, Туркестанский, Приамурский генерал-губернаторы, а также наместники на Кавказе, Дальнем Востоке, будучи хорошо осведомлены о положении в соседних странах, получали от правительства широкие полномочия на ведение внешнеполитических дел вплоть до заключения территориальных соглашений.

В ведение оренбургского начальства входило административное руководство казахскими жузами158, через Оренбург осуществлялись дипломатические контакты со среднеазиатскими ханствами. По словам Н. А. Хапфина, «царское Министерство иностранных дел имело для этих целей своеобразный &bdquo-филиал» — Оренбургскую пограничную комиссию, в которой служили, как правило, опытные чиновники — знатоки местных политических хитросплетений, владевшие языками народов Востока. <.> Сосредоточение в Оренбурге большого количества лиц, занимавшихся изучением соседних стран и практическим осуществлением царской политики в Азии, обусловило превращение города в один из центров отечественной159ориенталистики".

Председателем Оренбургской пограничной комиссии долгие годы (с 1824 г. по 1844 г.) был Григорий Фёдорович Гене (1787−1845). Прекрасный востоковед, владевший несколькими восточными языками, знаток Центральной Азии и Казахстана, принимавший участие в экспедициях, закладке крепостей и опорных пунктов160. Автор многих научных работ (как опубликованных, так и оставшихся в рукописях), он постоянно делал для себя «извлечения» из старинных публикаций и архивных документов161. Оставшиеся в его личном архиве «тетради» и «портфели» — ценнейший исторический источник162. В практических целях Пограничная комиссия имела право выдавать паспорта купцам, следовавшим для торговли в Бухару, Хиву и сопредельные страны Азии. К показаниям возвратившихся из своих путешествий купцов Г. Ф. Гене относился очень внимательно и чаще всего лично проводил их опрос, снимал протоколы и делал необходимые примечания163. А в МИД регулярно отправлялись обстоятельные рапорты. О важности деятельности Г. Ф. Генса свидетельствуют документы из его большого личного фонда, хранящегося в Государственном архиве Оренбургской области164. Ценность и долгая актуальность материалов этого фонда были настолько велики, что в 1850 г. Азиатский департамент попросил о его передаче в Санкт-Петербург. Архив был туда передан, но в 1860 г. оренбургским властям удалось вытребовать его обратно. Во время пересылки значительная часть документов, к сожалению, была утеряна.

Наиболее важных своих «информантов» Г. Ф. Гене и его предшественники на ответственном посту старались держать поближе. Так, например, в 1806 г. на службу в Пограничную комиссию на должность толмача165 был принят Габайдулла Амиров166, в течение долгих лет совершавший поездки по странам Средней и Центральной Азии и добиравшийся даже до Индии, о чем с его слов была составлена позже обстоятельная записка, содержащая очень важные сведения167. А еще раньше, в 1780—1781 гг., оренбургское начальство посылало в Бухару и Хиву переводчика Мендияра Бекчурина, которым были привезены интересные сведения о соседнихгосударствах168. В. В. Бартольд считал это путешествие «единственным официальным посольством из Оренбурга в среднеазиатские ханства в XVIII в., если не считать отправления торговых караванов"169.

Вернемся к поездке П. И. Демезона. Задумана и организована170 она была оренбургским военным губернатором Василием Алексеевичем Перовским171. 26 сентября 1833 г. он писал директору Азиатского департамента К. К. Родофиникину: «Состояние заграничной торговли здешнего края и сношения с соседними народами заставляет желать, чтобы можно было получать верные и основательные сведения обо всем происходившем в областях Средней Азии и о положении тамошних дел». Далее военный губернатор высказывал беспокойство по поводу появления в Средней Азии большого количества английских товаров, привозимых из Индии и Афганистана, а также тем, что совсем недавно в самой Бухаре находились два английских агента (У. Муркрофт и Д. Требек). «Поэтому было бы удобно посылать посланника не от правительства, а от местного начальства, при этом избегается гласность и сократятся большие издержки», информация же, получаемая от «азиятцев», «всегда неудовлетворительна"172. Безусловно, проявление беспокойства губернатора — проявление общей политики российского правительства, которое всегда зорко наблюдало за своими восточными соседями, ревниво следило, будучи заинтересовынное в выгодной для себя торговле, за всякими проявлениями интереса к ним со стороны других держав и прежде всего Англии.

Для выполнения задуманной миссии В. А. Перовский выбрал П. И. Демезона. Это свое путешествие он совершил инкогнито, под видом мусульманина, татарского муллы Джафара. Совершенное владение персидским, арабском и татарским языками, безупречные знания восточных обычаев, этикета, религии и литературы позволили ему около полугода прожить в мусульманской стране, встречаться с высшими представителямивласти и духовенства, посещать свободно мечети и диспуты в медресе и все время оставаться неузнанным.

Как видный ученый П. И. Демезон стал в 1846 г. одним из членов учредителей Русского Археологического общества (до 1866 г. Археолого-нумизматическое общество) в Санкт-Петербурге. Выполнил перевод на французский язык и предпринял издание известного сочинения XVII в. «Родословное древо тюрок» Абу-л-Гази (СПб., 1871—1874, печатание этого труда после смерти ученого заканчивал П. И. Jlepx)173. В 1908;1914 гг. в Риме был издан составленный П. И. Демезоном «Персидско-французский174словарь».

П. И. Демезон не оставил дипломатическое поприще и после назначения на службу в Учебное отделение восточных языков. Так, около года (1840−1841) он провел в Тегеране в составе русской миссии, был драгоманом пятого (высшего) класса при Азиатском департаменте. В начале 1843 г., после смерти Ф. П. Аделунга, он занял место начальника Учебного отделения и оставался на нем почти тридцать лет, до 1872 г.

Следовательно, можно говорить не только об «академичности» преподавания в Учебном отделении, но и о близости и взаимном проникновении науки и дипломатии в этом учебном заведении, что, естественно, приносило лишь пользу, так как одна важная сторона обучения дополняла и обогащала другую. И в этом также была одна из особенностей Учебного отделения восточных языков МИД.

Репетиторами турецкого языка были выходцы из Стамбула: К. Чор-баджи-оглу (с 1823 г. по 1844 г.), сменивший его Оханнес Амиди (до 1849 г.), затем Вехби-эфенди (с 1852 г. по 1856 г.).

Овладение восточными языками являлось главной целью обучения, и здесь большое внимание, повторяем, уделялось именно практическим занятиям: чтению и переводу, устной речи, каллиграфии и умению составлятьделовые документы. Вот, например, программа практических занятий М. Д. Топчибашева175:1) устный перевод. «Старался приучить студентов к чистоте выговора и легкости изъяснения мыслей, показывая им при этом красоты аллегорий и метафор персидского языка"-2) перевод на русский язык 20 од Хафиза-3) перевод на персидский сочинений Н. Карамзина, В. Жуковского, И. Крылова-4) изучение персидской каллиграфии-5) «Приучал студентов к дипломатическому слогу персидского языка», переводил шахские ферманы-6) переводил турецкие книги и ферманы.

А это записка одного из студентов (И. Ботьянова или Л. Шпицнаге-ля) от 1825 г.: «В продолжение моих лекций я занимался: 1-е. Толкованием и переводом &bdquo-Полистана» Сади и поэм Хафиза. 2-е. Переводами с российского на персидский язык. 3-е. Дипломатическими сочинениями. 4-е. Каллиграфиею. 5-е. Разговорами. 6-е. Сверх того занимался чтением всяких сочинений на персидском, равно и на турецком языках, читанных другими профессорами. Но главное мое занятие в продолжение одного года и пяти месяцев состояло в практических занятиях и переводах с российского на персидский язык, в чем и успех их наиболее вознаградил мое старание"176. (Письменные переводы, выполненные студентами в ходе занятий или специально для экзаменов, сохранились в их личных делах).

Кроме переводов с русского языка и на русский язык студенты делали и переводы восточных текстов на французский язык и с французского— на восточные. Изучению очень важного, дипломатического языка XIX в.— французского, как мы уже говорили, уделялось большое внимание. Студенты должны были овладеть легкостью и изяществом чтения, перевода исоставления дипломатических документов. В первой половине XIX в. французский язык преподавали французы Рифе (в 1825—1829 гг.), Матье (в1829−1850 гг.) и Тами (с 1850 г.).

Позже курс в Учебном отделении был дополнен изучением и другихязыков: итальянского (его с самого начала, т. е. с 1835 г. и по 1850 г., велМанзини), новогреческого (с 1851 г., года введения, по 1869 г. егопреподавал Дестунис), татарского (с 1888 г.) и английского (с 1907 г.). С1825 г. были введены история и география стран Азии (с перерывом, до1843 г.). Первыми преподавателями этих предметов были Арберг (1825 г.)и Синнер (в 1825—1827 гг.). Борис (Бернгард) Андреевич Дорн (18 051 771 881), бывший профессор Харьковского университета зачисленный в штат Учебного отделения в сентябре 1834 г., вел в 1834—1843 гг. историю, 1 7Йгеографию и нумизматику Востока. Уже во второй половине XIX в. началось изучение мусульманского (с 1873 г.) и международного (с 1883 г.) права. Так постепенно, с течением времени, в отделении стали преподаваться все те предметы, какие предлагались еще по «Плану» 1821 г. французских профессоров. Пособиями для занятий служили не только книги и хрестоматии, но и подлинные дипломатические документы, «кои могли бы служить образцами для господ студентов, обучающихся в Учебном отделении восточных языков», и которые были присланы специально из архивов МИД по запросу Азиатского департамента уже в августе 1823 г. 179Еще по указу об организации Учебного отделения предписывалось создание библиотеки, а на покупку книг и рукописей, как упоминалось выше, отпускалась ежегодно тысяча рублей. Комплектованием библиотеки занимался лично директор, опытнейший библиограф Ф. П. Аделунг. Причем покупались не только современные издания, но и уникальные манускрипты из лучших коллекций Европы. Так, в мае 1828 г. русский посланник в Риме Григорий Иванович Гагарин (сам прекрасный художник иколлекционер) специально для Учебного отделения прислал очень большое количество восточных рукописей и миниатюр, составлявших, в частности, собрание покойного А. Я. Италинского (бывшего посланника в Неаполе и Риме, а ранее — в Стамбуле, члена Российской Академии наук, 1 ЯПстрастного собирателя древностей). Этот факт лишний раз свидетельствует о том внимании, которое уделялось данному учебному заведению. Книги и рукописи не просто стояли на библиотечных полках — по ним учились. Но в этой библиотеке находились не только печатные и рукописные издания на языках, изучаемых в Учебном отделении, но и, например, на китайском, маньчжурском, монгольском, японском, а также языках Индии. Это были поэзия, проза, сочинения историков и богословов, философов и монахов.

За первый год, с мая 1823 г. по май 1824 г., были куплены 63 рукописные и печатные книги (42 названия) на 1943 руб. Так как выделенной тысячи рублей в год не хватило, то по указу от 30 января 1825 г. на ежегодные нужды Учебного отделения (в том числе и на покупку книг) было добавлено еще 5 тысяч рублей.

Книги поступали и в дар. В 1836 г., например, в библиотеку поступили ценные книги из собрания военного губернатора Оренбурга и командира Отдельного Оренбургского корпуса в 1830—1833 гг. генерал-лейтенанта П. П. Сухтелена (1788—1833)181.

Согласно «Правилам», книги и рукописи, находившиеся в библиотеке Учебного отделения, не только хранились и выдавались для занятий студентам и преподавателям, но и специально описывались. Это было очень важно. Библиотека (поступившая в 1921 г. в Азиатский музей Академии наук) долгое время оставалась единственной в России, которая осуществила подробное описание своего фонда. Академик В. В. Бартольд в 1925 г. подчеркивал, что вообще число восточных рукописей, находящихсяв Ленинграде, настолько значительно, что «Ленинграду в этом отношениипринадлежит одно из первых, если не первое место среди европейских го-182родов».

Недостающие для обучения рукописи и книги иногда брались из мидовских архивов. Так, 1 августа 1823 г. Азиатский департамент обратился в Архив МИД со следующей просьбой: «Азиатский департамент, имея надобность в фирманах и других различного рода документах, писаных на турецком языке, которые могли бы служить образцами для господ студентов, обучающихся в Учебном отделении восточных языков, просит Архив Государственной Коллегии иностранных дел приискать до 20 таковых бумаг и оные доставить в департамент"183.

Учебное отделение располагало и уникальной коллекцией восточных монет и медалей. Они приобретались регулярно. Уже за первые 15 лет было собрано около 4200 редких экземпляров, и нумизматическое собрание со временем также стало одним из крупных в Европе.

6 мая 1826 г. в здании гостиницы МИД на Садовой улице состоялись публичные выпускные экзамены Учебного отделения восточных языков184. Их сдавали три человека: Н. Бероев, И. Ботьянов и Л. Шпицнагель. На экзаменах присутствовали все преподаватели, студенты, а также гости. Среди этих 34 приглашенных лиц были министры, члены Государственного совета, сенаторы, дипломаты, ученые, деятели просвещения, писатели и поэты, в частности, члены Азиатского комитета в полном составе (т. е. главнейшие министры России), а также Г. М. Влангали, Ю. А. Головкин, П. Г. Дивов, В. А. Жуковский, Н. М. Карамзин, К. И. Ливен, А. Ф. Негри, А. Н. Оленин, А. И. Рибопьер, О. И. Сенковский, Г. А. Строганов, С. С. Уваров, А. А. Фонтон и др.

Экзамены открывались речью Ф.-Б. Шармуа, в которой он высоким слогом говорил об Учебном отделении восточных языков. Потом началисьнепосредственные экзамены по арабскому, персидскому и турецкому языкам. Выпускники проводили грамматический разбор текстов, перевод, беседовали на восточных языках с преподавателями. Известный дипломат, знаток Ирана А. Ф. Негри и университетский профессор О. И. Сенков-ский185 задавали им вопросы. Каждый из студентов выступил со «свободной речью»: Н. Бероев — по-турецки186, И. Ботьянов187 и J1. Шпицнагель188 -по-персидски.

Экзамен прошел весьма успешно и стал заметным событием для современников. Отчет о нем поместила издававшаяся МИД газета «Journal de St. Petersbourg. Politique et litteraire"189 от 8/20 мая 1826 г. Газета подчеркнула, что студенты показали отличные знания. Большая информация об Учебном отделении и об экзаменах 6 мая была напечатана в январских номерах (18 и 19) за 1827 г. немецкой газеты «Leipziger Literatur-Zeitung».

Царским указом от 26 мая 1826 г., по представлению К. В. Нессельроде, все преподаватели были награждены орденами и денежной премиейнаграды получили и выпускники. «К удовольствию начальства показаны отличные познания в восточных языках», — сообщал К. В. Нессельроде об экзамене Николаю I 90.

Надо сказать, что не только самый первый экзамен привлек к себе такое большое внимание. И в последующие годы оно не ослабевало. Так, на втором публичном экзамене второго выпуска (16 марта 1828 г.) присутствовали 40 высоких гостей (среди новых имен — X. Д. Френ и А. С. Грибоедов)191- на четвертом экзамене (23 марта 1833 г.) — 60 лиц (в их числе И. Ф. Крузенштерн и И. Ф. Паскевич-Эриванский). И это при том, что держали экзамен всего несколько выпускников! Награды после этих экзаменов192были даже более щедрыми, чем за первый экзамен.

Новые дипломаты, выпускники Учебного отделения восточных языков, приводились к присяге на верность царю193 и направлялись на службу.

Согласно «Правилам», они определялись драгоманами и секретарями российских консульств и миссий в страны Ближнего Востока. Всего в первой половине XIX в. было выпущено 45 специалистов. Их можно было встретить в Александрии, Адрианополе, Анкаре, Астрабаде, Бейруте, Гиляне, Каире, Константинополе (Стамбуле), Тегеране, Трапезунде, Эрзеруме и других восточных городах. («Вершили или направляли внешнюю политику на Ближном Востоке», — словами В. А. Гордлевского)194.

Статус драгомана в то время был достаточно высоким и важным. Особенностью дипломатической практики в странах Востока было ведение текущих дел с властями страны пребывания именно через драгоманов. «Они должны следить за всеми проявлениями местной жизни и за туземной печатью, должны быть обо всём осведомлены и всегда готовы дать возможно полные сведения о каждом местном деятеле, о любой местности, о законах и обычаях страны (как бы &bdquo-ходячая справочная книга») и являются ближайшими советниками послов и посланников по всем местным делам", — так писал об этих чиновниках уже в конце XIX в. востоковед и дипломат В. О. фон Клемм, выпускник Учебного отделения 1885 г., лично прошедший многие ступени дипломатической службы, в том числе — и195 г ««драгоманскую. Быть «ходячей справочной книгои», по нашему мнению, невозможно, не обладая необходимым запасом теоретических востоковедных научных знаний. А основанная на них практическая деятельность, в свою очередь расширяла и обогащала эти знания.

Многие из выпускников Учебного отделения стали позже советниками посольств, консулами и генеральными консулами, дипломатическими чиновниками при главнокомандующих и наместниках, сотрудниками Азиатского департамента в Петербурге. Знания, приобретенные в Учебном отделении восточных языков высоко ценились. Так, в июле и октябре 1828 г. новороссийский генерал-губернатор М. С. Воронцов дважды обращалсяк К. В. Нессельроде с просьбой прислать для открывающегося при гимназии одесского Ришельевского лицея «Восточного института"196 преподавателя турецкого языка из числа выпускников Учебного отделения197. Он получил отказ, в котором сообщалось, что подобные специалисты нужны самому Министерству иностранных дел, а кроме того, они обучались на казенный кошт и обязаны отслужить положенный срок в государственных учреждениях198.

В МИД считали, что десять лет спустя после открытия Учебного отделения нехватка в сотрудниках, обладающих востоковедными знаниями, будет ликвидирована. Уже в «Правилах» 1824 г. говорилось, что через десять лет никто другой, кроме выпускника Учебного отделения восточных языков (т.е. никакое лицо, получившее образование в другом учебном заведении), не сможет занять место драгомана или секретаря российского посольства на Востоке. Так оно и было на самом деле.

За 95 лет существования Учебного отделения (оно было ликвидировано советской властью в 1918 г.) его закончили (вместе с обучавшимися здесь в 1883—1910 гг. военными) немногим более 250 человек. На первый взгляд — мало. Но это были специалисты самого высокого класса. Не случайно, многие из выпускников по окончании дипломатической службы стали учеными. В первой половине XIX в. это: В. В. Григорьев, А. О. Мух-линский, И. Б. Петрашевский — будущие профессора Петербургского университета, адъюнкт (доцент) Н. Л. Бероев, П. С. Савельев, М. А. Гамазов и др.

Василий Васильевич Григорьев (1816−1881), выпускник Санкт-Петербургского университета, по окончании Учебного отделения восточных яыков (в 1836 г.) был причислен к названному университету для «приготовления к профессорскому званию», но затем, получив приглашение из Одессы, занял место профессора восточных языков в Ришельевском лицее (1838−1844 гг.). Позже он поступил в Министерство внутренних дел, в Департамент духовных дел иностранных вероисповеданий. Кроме того, В. В. Григорьев служил в Оренбурге (с 1851 г.), принимал участие в походе на Ак-Мечеть, заведуя походной канцелярией, а в 1854—1862 гг. состоял управляющим областью оренбургских казахов. С 1863 г. он преподавал на факультете восточных языков в Санкт-Петербургском университете и в 1873—1878 гг. был его деканом (и историографом за первые 50 лет его существования)199. Одновременно с 1874 г. по 1880 г. исполнял обязанности начальника Главного управления по делам печати, оставив заметный след в российской публицистике 1860-x-l 870-х гг. (автор, в частности, многочисленных статей по международной обстановке в Центральной Азии, оценке российских и британских интересов в этом регионе и т. д.200). Один из организаторов и председатель III Международного съезда ориенЛА Iталистов (Санкт-Петербург, 1876 г.). Отметим также, что одним из лучших университетских учеников В. В. Григорьева был востоковед-историк и археолог Н. И. Веселовский (о нем мы упоминали выше), ставший его преемником по кафедре. Н. И. Веселовский посвятил деятельности своего учителя монографическое исследование «Василий Васильевич Григорьев по его письмам и трудам. 1816−1881» (СПб., 1887). По словам В. В. Бартольда, этой работой Веселовский «поставил своему учителю памятник, 202какого не имеет до сих пор ни один из других русских ориенталистов».

Игнатий Баптазарович (Валтазарович) Петрашевский (1796—1869), выпускник Виленского университета, несколько лет спустя после окончания Учебного отделения служил в МИД (1833−1840) — сначала драгоманом, позднее секретарем российского посольства в Стамбуле, затем консулом в Смирне, Яффе, Александрии и Салониках. С 1845 г. он — доктор в университете в Галле в Германии, с 1847 г. по 1869 г. — лектор восточных языков на философском факультете Берлинского университета. Ранее, в1842−1844 гг., И. Б. Петрашевский был помощником А. О. Мухлинского, читавшего курс турецкого языка в Санкт-Петербургском университете и руководившего кафедрой203.

Антон (Антони) Осипович Мухлинский (1808−1877), образование получил в Виленском и Санкт-Петербургском университетах. Прослушав курс в Учебном отделении Азиатского департамента МИД, был командирован в Турцию и Египет. По возвращении (в 1835 г.) зачислен в число адъюнктов Санкт-Петербургского университета, где в 1836—1839 гг. преподавал арабский язык, а в 1839—1866 гг. с перерывами занимал в звании профессора кафедру турецкого языка204. В 1859—1866 гг. декан факультета восточных языков205. лл/Матвей Авелевич Гамазов (1812−1893) сначала находился на военной службе, затем, в 1835 г., стал актуариусом в Санкт-Петербургском Главном архиве МИД и с того же года — студентом Учебного отделения Азиатского департамента МИД. По окончании его в 1839 г. был назначен на должность драгомана в Стамбуле, в 1842 г. — драгомана в Александрии, в 1848 г. — секретаря и переводчика при комиссии по демаркации ирано-турецкой границы, в 1854 г. — на должность генерального консула в Гиля-не. С 1856 г. чиновник МИД в Санкт-Петербурге. В 1872 г. признанный специалист в восточной словесности, опытнейший дипломат и талантливый организатор М. А. Гамазов был назначен директором Учебного отделения. Под его руководством и по его инициативе была издана серия каталогов восточных рукописей, хранящихся в библиотеке Учебного отделения (по 1893 г.). Автор ряда переводов с персидского и турецкого языков, путевых очерков, этнографических заметок, он был составителем и первого в России специального «Краткого военно-технического русско-французско-турецко-персидского словаря с русскою транскрипциею восточных слов» (СПб., 1887). Издавал исторические и литературные памятники, дипломатические документы207. Например, под его редакцией вышел ценный историко-географический труд — путевой журнал Е. И. Чирико-ва208. К журналу при-ложены разные сведения из путевого журнала М. А. Гамазова. Два года спустя он издал «Сияхэт-намэ-и-худуд» Хуршид-эфен-ди, также снабдив его ценными примечаниями и указателями209.

Павел Степанович Савельев (1814−1859), окончив Санкт-Петербургский университет, в котором учился в 1830—1834 гг., прослужил более года в Учебном отделении (1834−1835 гг.). Крупный нумизмат и географ, стал одним из членов-учредителей Императорского Русского Археологического общества (в 1846 г.) и действительным членом Императорского Русского Географического общества (с 1847 г.)210.

Многие преподаватели Учебного отделения были собирателями восточных рукописей и монет, авторами критических публикаций текстов и переводов и, что очень важно, авторами учебных пособий и словарей. Здесь следует упомянуть деятельность Б. А. Дорна, о котором уже говорилось выше.

Тот факт, что Учебное отделение подготавливало столь небольшое число специалистов, начиная с середины XIX в. вызывал неоднократные споры между МИД, Министерством народного просвещения и Санкт-Петербургским университетом о правильности его статуса как самостоятельного учебного заведения. В конце 1840-х — начале 1850-х годов рассматривался проект о централизации преподавания восточных языков (осоздании специального Азиатского института) и упразднении соответст211вующих курсов во всех прочих высших учебных заведениях. Учебное отделение восточных языков должно было влиться в новый институт, став его частью и утратив самостоятельность.

Отметим, что подобный план возник в середине века, т. е. в тот период, когда востоковедные дисциплины в высших учебных заведениях заняли прочное место среди других гуманитарных предметов и даже получили заметное развитие. Следует добавить, что Учебное отделение, имея сильную материальную основу и отличных преподавателей, оказывало влияние на развитие изучения востоковедных предметов в других учебных заведениях России.

Упомянутый проект по организации Восточного института не был осуществлен в свое время только из-за упорного сопротивления МИД, не желавшего закрытия своего Учебного отделения. В качестве «компромисса», 8 февраля 1854 г. министр народного просвещения А. С. Норов представил на рассмотрение Николая I доклад «О замене предполагаемого Азиатского института Факультетом восточных языков при Санкт-Петербургском университете». При этом Учебное отделение оставалось «неприкосновенным» и устранялось препятствие, делавшее невозможным учреждение Азиатского института. В апреле 1854 г. был создан комитет для организации нового факультета, работа которого закончилась с изданием правительственного указа об учреждении факультета 22 октября 1854 г.

Но споры по поводу проекта Азиатского института продолжались и позже. В январе 1864 г. профессор Санкт-Петербургского университета А. К. Казем-Бек, отвечая в своей записке213 на вопросы Министерства народного просвещения, высказался следующим образом: «.при существовании нашего университетского учреждения восточных языков, в котором объем преподавания их во всех отношениях гораздо обширнее и несравненно полнее, Учебное отделение тех языков при Азиатском департаменте непременно должно упраздниться"214. (Подобное мнение не помешало, однако, А. К. Казем-Беку в 1867 г. самому стать профессором персидского языка в Учебном отделении). Некоторые коллеги А. М. Казем-Бека по университету призывали вообще закрыть Отделение и передать отведенные на него средства восточному факультету.

Но преобладали всё-таки другие голоса. Декан факультета восточных языков А. О. Мухлинский, сам в прошлом выпускник Учебного отделения, подал в Министерство народного просвещения составленную им записку от имени факультета, в которой подчеркивал, что у факультета более обширные цели в подготовке востоковедов, тогда как Учебное отделение имеет строго определенные, конкретные цели — подготовку востоковедов-практиков для дипломатической службы. И в этом его особенность. В университете преподаются 14 восточных языков, в Учебном отделении — только 3, но изучение их более углубленное, причем большое внимание при этом отводится именно практическим занятиям. Он напомнил, что Учебное отделение возникло тогда, когда университетское преподавание восточных языков в России делало еще первые шаги и находилось в стадии становления, что у Отделения — добрая репутация, что «библиотека его и нумизматический кабинет пользуются большой известностью по богатству своему в рукописях и редких монетах. В какой мере заведение это в продолжение 40-летнего существования его исполняло свое назначение и соответствует ему ныне, судить о том факультет не считает приличным». Относительно объединения нескольких учебных заведений в одно А. О. Мухлинский сказал: «.факультет восточных языков, пользуясь настоящим случаем, считает долгом заявить, что нисколько не разделяят мысли о пользе присоединения к нему института восточных языков при Азиатском департаменте с образованием из обоих учреждения особого, целого, отдельного от университета, — мысли, которая родилась было в Министерстве народного просвещения <.> но, благодаря Богу, не осуществилась"215."Институт (т.е. Учебное отделение. — В. В.) обвиняют в том, что он выпускает из стен своих на службу слишком малое число студентов в соразмерности с суммами, которые отпускаются на его содержание, писал в январе 1886 г. директор Учебного отделения М. А. Гамазов, — и что поэтому приготовление драгоманов обходится государству чрезвычайно дорого. Обстоятельство это, по справедливости, не может быть поставлено в вину Учебному отделению». Далее он напомнил, что, например, обучение студентов в специальных классах Лазаревского института216 «обходится казне несравненно дороже наших», но эти затраты вполне оправдан-ны217.

Одним из самых больших защитников Учебного отделения выступил Н. В. Ханыков. В его заключении по этому вопросу было сказано: «Если действительно факультету необходимы новые средства для издания его трудов, то не лучше ли испросить на это средства от правительства, ничего не разрушая, даже той избушки, с которой один из членов факультета сравнил Восточный институт"218.

Будучи подведомственным такому весьма солидному и важному государственному учреждению, как МИД, Учебное отделение всегда находилось в сфере его внимания и опеки, имело солидную материальную основу: лучших преподавателей, высокие стипендии студентам, возможность приобретать все необходимые учебные пособия, книги, рукописи и т. п. Безусловно, такая стабильность всегда важна для хорошей, результативной работы учебного заведения. И, несмотря на относительно небольшое число выпускников, существование Учебного отделения всегда оправдывало себя, и не только в материальном отношении, но, главное, в научном и научно-практическом. Учебное отделение восточных языков находилось в системе всех других востоковедных учреждений России, не претендуя на главенствующую роль, являясь составным звеном этой системы, дополняя и обогащая её важным опытом учебной и исследовательской деятельности. Указом от 29 ноября 1835 г. оно было зачислено в первый разряд (т.е. в разряд высших) учебных заведений России, куда были отнесены университеты и лицеи219.

26 апреля 1828 г. при Учебном отделении восточных языков по решению Азиатского комитета, утвержденного Николаем I, был организован годичный класс калмыцкого языка для десяти учеников из числа воспитанников Приказов общественного призрения с целью подготовки переводчиков для дальнейшей службы в пограничных областях России. Класс помещался в отдельном здании, имел своих преподавателей и своего заведующего (им был назначен сотрудник МИД, титулярный советник Г. Шмидт)220.

Издательская деятельность МИД Деятельность П. Л. Шиллинга фон КанштадтаВ январе 1806 г. в Коллегии иностранных дел была заведена как подразделение типография221. Но часто при изучении архивов МИД встречаются материалы, отпечатанные литографским способом. Первая в России литография возникла в декабре 1816 г. (12 июня следующего года утвержден его штат) именно в МИД222. Учреждено «литографическое заведение» было по указу Александра I в связи с возросшим объемом работы Канцелярии министра для размножения документов, в особенности, циркуляров, так как министерским чиновникам приходилось тратить много времени на переписку большого количества экземпляров многочисленных циркуляров для их рассылки в заграничные учреждения. Кроме того, представлялось возможным печатать топографические карты, необходимые как дипломатической, так и военной службе, находившихся в ту эпоху в тесном контакте. Устроителем и директором литографии стал дипломат и ученый барон Павел Львович Шиллинг фон Канштадт (1786−1837).

О нем необходимо сказать подробнее, так как вклад этого человека в востоковедную науку и изучение языков значителен, разнообразен и по-своему ярок. Служа в МИД с 1803 г. переводчиком223, он был затем причислен к посольству в Мюнхене. С началом в Европе войн был отозван в Россию, принял участие в Отечественной войне, находясь в действующей армии (гусар, награжденный боевыми орденами и саблей с надписью «За храбрость»). Вместе с русской армией в 1813—1814 гг. вновь оказался за границей. Полгода провел в Париже, где познакомился с французскими учеными-физиками и востоковедами. Вернувшись по окончании похода в Санкт-Петербург, продолжил службу в Азиатском департаменте.

Кроме того, он заведовал в МИД очень важным подразделениемЦифирной (шифровальной) частью (с 1832 г. — экспедиция), подчиняясь при этом непосредственно Канцелярии министра. В 1828 г. получил генеральский чин действительного статского советника. В 1835 г. стал старшим советником МИД.

П. Л. Шиллинг фон Канштадт- «умный, ученый», «необычайно толстый», «весельчак, отличный говорун» — так отзывались о нем современники, дружил с половиной света Санкт-Петербурга. Близко сошелся с А. С. Пушкиным (среди рисунков поэта есть и портрет П. Л. Шиллинга)224. Талант, разносторонний ученый, неутомимый путешественник занимался, казалось бы, совершенно непохожими науками: физикой (электрическим током, телеграфом — изобрел электромагнитный телеграф, электромагнитные мины, изолированный кабель и т. п.) и криптографией (придумал специальный шифр для телеграфных посланий)225, лингвистикой, китайским языком, со-биранием и изучением восточных рукописей226. Во время пребывания в Мюнхене (где стал членом научного клуба «Museum») и позже во Франции он близко познакомился с выдающимися учеными своего времени: физиком А. Ампером, математиком К. Якоби, медиком и химиком С.

Зёммерингом, востоковедом Г.-Ю. Кпапротом, большое влияние оказали на него немецкие просветители Александр и Вильгельм Гумбольдты. В России его учителем и другом стал Н. Я. Бичурин. Вместе с ним и с А. С. Пушкиным он намеревался в 1829 г. отправиться в Китай227. (В чем, к сожалению, А. С. Пушкину в январе 1830 г. отказал лично Николай I, экспедиция отправилась без него)228.

В 1830—1832 гг. П. Л. Шиллинг фон Канштадт возглавил по поручению правительства экспедицию в Забайкалье, Монголию и области смежные с Китаем. В состав экспедиции вошел Н. Я. Бичурин, которого благодаря усилиям именно П. Л. Шиллинга фон Канштадта и Е. Ф. Тимковского удалось вызволить из четырехлетнего заточения на Валааме. Почти два года провели они в Восточной Сибири. Задачей экспедии было, главным образом, изучение состояния кяхтинской торговли230, а также среди прочего — положения религиозных верований местных народов231, научные занятия232 и, чему была уделена специальная статья в инструкции, данной П. Л. Шиллингу фон Канштадту, организация в Кяхте школы китайского языка.

Устранение языковых барьеров и подготовку знающих переводчиков требовало развитие торговых отношений между двумя странами. Особенно потому, что торговые операции в то время осуществлялись путем обмена товара на товар, без использования денег. «Весьма полезно было бы также для пограничных сношений наших с китайцами учредить на Кяхте училище китайского языка, где бы могли обучаться оному молодые люди из купеческого звания и других свободных состояний. <.> Вы сообразите на месте возможность и способы такового учреждения», — говорилось в инструкции. Такая школа была учреждена по поручению П. Л. Шиллинга фон Канштадта Н. Я. Бичуриным и начала свою деятельность 10 января 1831 г. Небольшая группа учеников состояла из детей местных купцов и мещан. «Обучаю детей китайскому языку, переделал китайскую грамматику, написал разговоры на китайском языке для детей и привожу к окончанию перевод монгольского словаря с китайского на русский», — писал Н. Я. Бичурин в письме Н. А. Полевому234. 13 сентября 1831 г. на публичных экзаменах в присутствии возвращавшихся из Пекина членов Российской Духовной миссии ученики продемонстрировали отличные знания как в чтении китайских текстов, предназначенных для переговоров во время торга, так и в написании иероглифов, обозначающих определенные виды товаров. Официальный указ Николая I об учреждении в Кяхте училища современного китайского языка последовал 19 ноября 1832 г. 235 после составления и последующего обсуждения в течение 1831−1832 гг. проекта этого учебного заведения сотрудниками министерств Иностранных дел и Финансов и окончательного принятия этого проекта на заседании Азиатского комитета. Проект на утверждение царю подал вице-канцлер К. В. Нессельроде. Хотя было решено, что училище в дальнейшем будет находиться в ведении Министерства финансов, по Департаменту внешней торговли, тем не менее следует подчеркнуть, что инициатива и первые шаги по его организации исходили из Азиатского департамента МИД. Его торжественное открытие состоялось 16 мая 1835 г., на нем с речью выступил Н. Я. Бичурин (он составил и программу для учащихся). В училище на данный момент находилось 22 ученика разных сословий, из которых четверо занимались уже с 1831 г. Первоначальное образование не играло роли (что создавало, естественно, определенные трудности). Возраст учеников составлял в основном 14−21 год (только трое были моложе 10 лет). Срок обучения предполагал четыре года и предусматривал преподавание как книжного, так и разговорного языка. Училищу были переданы большие книжные собрания на китайском, маньчжурском, монгольском и тибетском языках (часть книг пожертвовал Н. Я. Бичурин), в последующие годы происходило регулярное пополнение этой библиотеки. Помимо Н. Я. Бичурина, преподавателем училища указом Николая I в феврале 1835 г. официально был назначен талантливый востоковед К. Г. Крымский (преподававший там с 1831 г.), в то время студент Духовной миссии. В 1838 г., после отъезда Бичурина из Кяхты, он возглавил училище, а в 1854 г. кроме работы в школе был назначен переводчиком Азиатского департамента МИД. К. Г. Крымский принимал участие в экспедиции на Амур и в российско-китайских переговорах.

Со смертью этого ученого в октябре 1861 г. школа приостановила свою деятельность и в 1867 г. последовало официальное решение о её закрытии. За время своего существования училище подготовило немало отличных переводчиков и внесло свой вклад в изучение китайского языка в России237.

За время пребывания экспедиции в Западной Сибири в 1830—1832 гг. была, в частности, собрана (или, скорее, пополнена уже имевшаяся у П. Л. Шиллинга фон Канштадта) коллекция чрезвычайно редких и ценных тибетских, монгольских, китайских и японских рукописей, костюмов, предметов культа.

При этом, правда, сыграл определенную роль и случай. За год до прибытия российских ученых в Восточную Сибирь один старый лама высказал пророчество, что скоро должен появиться чужестранец, обращенный в буддизм, который распространит затем его в Европе. Это пророчество неожиданно было отнесено к приехавшему «чужестранцу» — П. Л. Шиллингу фон Канштадту. «Я был немало удивлен, узнав через монголов, сопровождавших меня в качестве переводчиков, что меня стали считать земным воплощением какого-то значительного персонажа буддийского Пантеона, одним словом, Хубилгана. Наконец случай, как бы в подтверждение их иллюзий, свел меня с настоящим монгольским Хубилганом, которому я сделал много подарков и который в свою очередь по советунаших бурятских лам не поколебался признать за мной высокие прерогативы земного воплощения и убедят таким путем жрецов в том, что их предвидения были обоснованны». Он стал получать отовсюду в дар тибетские и монгольские книги. Ему их с легкостью дарили, когда он сам посещал храмы. В Кяхту, где обосновались члены экспедиции, стали приходить люди из мест, расположенных на удалении многих сотен верст, чтобы увидеть П. Л. Шиллинга фон Канштадта и передать ему книги. Ученый организовал также переписку очень редких, известных лишь в единственных экземплярах, буддийских рукописей, хранящихся у бурятов. Для этого было приглашено двадцать самых искусных каллиграфов из бурятских храмов. П. Л. Шиллинг фон Канштадт самостоятельно произвел классификацию, перевод и описание приобретенных им книг и рукописей. Перечень их составил более шести тысяч названий. Еще в 1835 г. сам Павел Львович передал 2600 книг в Азиатский музей, а затем уже год спустя после его смерти, в 1838 г., туда же поступила остальная часть библиотеки. И вполне обоснованно считал академик В. П. Васильев (1818— 1900), что в его время по части китайских книг «Академия наук обязана всеми своими главными богатствами» П. Л. Шиллингу фон Канштадту240.

А коллекция разнообразных предметов, привезенная из Западной Сибири, была выставлена в петербургской квартире ученого на Марсовом поле для обозрения (после его смерти собрание также было передано в Азиатский музей). Этот «китайский музеум» привлекал большое число посетителей. По поручению и на средства П. Л. Шиллинга фон Канштадта редкие книги для его коллекции подбирали в Китае российские дипломаты.

В 1814—1816 гг. П. Л. Шиллинг фон Канштадт занимался созданием в Санкт-Петербурге литографии. Способ печатания разработал он сам, из Германии были привезены лишь специальные литографские камни. В 1816 г. гражданское «литографическое заведение» было открыто при МИД241. Печатать стали среди прочего книги, топографические карты и т. п. Но, что для нас наиболее важно, Павел Львович издавал памятники китайской письменности по собственному, изобретенному им самим способу. Современник-журналист Н. И. Греч писал, что П. Л. Шиллинг фон Канштадт «вздумал воспроизводить китайские письмена посредством литографии не простым рисованием их на камне, а произведением выпуклых букв, которые потом отпечатывались на обыкновенных типографских станках. <.> Никто в целой Европе не мог догадаться, как это делается. <.> Знатоки китайской грамоты дивились чистоте и верности этих оттисков и не верили, что они были исполнены вне Китая"242. Г.-Ю. Клапрот за подобную деятельность назвал его «ревностным пропагандистом китайской литературы» и считал, что литографии, выполненные в МИД, «оставляют позади всё, что было издано до сих пор в Европе».

В конце 1820-х — в 1830-е гг. он издал литографским способом труды Н. Я. Бичурина, который в предисловии к одной из своих книг отметил, что буквы китайского текста «вылитографированы столь чисто, столь правильно, что нимало не уступают стереотипу пекинской дворцовой типографии». За вышедшую в свет в 1838 г. «Китайскую грамматику"243, написанную для Кяхтинского училища, Н. Я. Бичурин был удостоен Демидовской премии. Книга получила восторженные отклики критики244.

Позже по просьбе тибетолога И. Я. Шмидта П. Л. Шиллинг фон Канштадт организовал литографическое издание каталога Ганджур из монастыря Нартан, которое было первой публикацией такого рода, сыгравшей громадную роль в развитии российского и западноевропейского тибетоведения.

В 1828 г. П. Л. Шиллинг фон Канштадт стал членом-корреспондентом Академии наук по разряду литературы и древностей Востока. Онполучил признание и известность у востоковедов не только России, но и различных стран Европы.

В 1833—1835 гг. в Санкт-Петербурге находился Джордж Борро245 -английский ученый-лингвист, писатель и переводчик (ему, кстати, принадлежат первые переводы произведений А. С. Пушкина на английский язык). Он прибыл по заданию Британского Библейского общества, специально для того, чтобы осуществить в литографии МИД издание Евангелия на маньчжурском языке (официальном в ту эпоху языке пекинского двора и администрации). Ранее по заказу этого же общества данный перевод был выполнен членом-корреспондентом Академии наук, сотрудником Азиатского департамента МИД Степаном Васильевичем Липовцовым (1772−1841)246. Двадцать лет он прожил в Китае при Российской Духовной миссии и превосходно знал китайский и маньчжурский языки247. В коллекции П. Л. Шиллинга фон Канштадта находилась рукопись еще одного маньчжурского перевода, выполненного французским иезуитом Пьеро. С. В. Ли-повцов и Д. Борро свели два эти перевода в один и осуществили в литографии МИД его издание (почти весь тираж — 200 экземпляров — был отправлен затем в Англию, еще семь книг остались в России).

С. В. Липовцов осуществлял переводы и публикации важнейших китайских письменных памятников. В предисловии к выполненному им переводу и изданию официального цинского сборника законов 1818 года «Лифаньюань цзэ-ли» — «Уложение Китайской палаты внешних сношений» (СПб., 1828) С. В. Липовцов указал, что перевод делал исходя из нужд России изучать Центральную Азию. «Ознакомление сие было весьма важно: ибо из всех европейских народов ни один, кажется, не имеет более нужды в основательных сведениях о состоянии сей части света и более способов к собранию оных, как россияне. Близкое <.> соседство, взаимная торговля и другие необходимые сношения их с многочисленныминародными племенами, населяющими сию обширную, но доныне не совершенно нам известную страну, очевидно, подтверждают сие мнение"249. Необходимо подчеркнуть подобный подход к делу истинного сотрудника МИД. Кроме того, С. В. Липовцов был автором «Маньчжурского словаря» (СПб., 1838), «Китайского лексикона по выговорам из Пекина», содержащего списки китайских омонимов и русские переводы значений иероглифов, маньчжурско-китайско-русского словаря и «Маньчжурского букваря» и т. п., которые и сейчас, по мнению китаистов, могут быть полезны для разработки лексики китайского языка. Он же совместно с П. И. Каменским составил аннотированный «Каталог китайским и японским книгам, в библиотеке Императорской Академии наук хранящимся"(СПб., 1818). В1819 г. он стал членом-корреспондентом Санкт-Петербургской Академии наук по разряду литературы и древностей Востока. Должность переводчика МИД занимал с 1809 г. до своей смерти.

Так как мы уже начали говорить об издательской деятельности МИД, то необходимо сказать и об изданиях, осуществленных мидовскими архивами. По указу от 14 января 1783 г. при Московском архиве Коллегии иностранных дел была основана типография, «для печатания трактатов и других публичных актов, заключаемых между Россиею и другими державами"251.

В Московском архиве Коллегии (учрежденном в 1724 г.) — первом252историческом архиве России — хранились старинные документы, начиная с 1265 г. — истинные национальные ценности: грамоты, договоры, печати — главным образом, это были документы Посольского приказа, в их числе — унаследованные Посольским приказом остатки Московского великокняжеского и царского архивов XIV—XVI вв., документы по дипломатическим отношениям русского государства XV — начала XVIII вв., уникальная библиотека, включавшая в себя ценнейшие западноевропейские ирусские издания и т. п. С целью увидеть подобные сокровища архив посещали почетные иностранные гости253. В 1780 г. была заведена специальная Посетительская книга254.

Управляющим архивом в 1793—1814 гг. был один из великих отечественных историков и архивистов Николай Николаевич Бантыш-Камен-ский (1737−1814)255. Служа в архиве с 1760-х гг., он проделал колоссальную работу по систематизации хранившихся документов по собственному принципу, сделав удобной исследовательскую работу с ними, составил более 70 их описей. (Работу по упорядочению материалов проделывали также и предшественники Н. Н. Бантыш-Каменского на посту управляющего в 1750-Х-1760-х гг. — М. Г. Собакин и Г.-Ф. Миллер, а также А. Ф. Малиновский, ставший управляющим уже в 1814—1840 гг.)256.

Не менее важной была огромная работа Н. Н. Бантыш-Каменского по описанию архивных материалов. Такие описания, относящиеся к взаимоотношениям Россини с различными странами не предназначались для опубликования и напечатаны из них лишь немногие. Например, упомянем относящиеся к восточным странам — «Выписку из всех дел, происходивших между Российской и Турецкой империями» за 1512−1700 гг. (она не опубликована), «Дипломатическое собрание дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792 год» (опубликована в Казани в 1882 г., через 90 лет после своего составления).

Поездка Мехти Рафаилова в Тибет и КашмирВыше, рассказывая о подготовленной В. А. Перовским миссии П. И. Демезона из Оренбурга в Бухарское ханство, мы упоминали о большой роли, которую играли в дипломатии на протяжении XIX в. генерал-губернаторы и наместники приграничных губерний. В связи с этим заслуживаютвнимания важные миссии, организованные по поручению правительства командующим войсками Сибирской пограничной линии генерал-лейтенантом Г. И. Глазенапом, а позже генерал-губернатором Западной Сибири П. М. Капцевичем258 — посылка семипалатинского купца Мехти Рафаилова в Тибет и Кашмир. Начиная с 1803 г., когда российским купцам было разрешено отправлять свои караваны через семипалатинскую таможню, многие из них стали совершать через Семипалатинск крупные торговые операции. Их караваны следовали в Восточный Туркестан и далее в Северную Индию. Семипалатинск, маленький поначалу город-крепость, основанный в 1718 г. на Иртышской (Сибирской) пограничной линии, подобно Оренбургу на Урале стал превращаться в крупный перевалочный пункт между Россией и странами Востока. Среди тех, кто вел здешнюю торговлю был и российский купец, уроженец Кабула, Мехти Рафаилов. Он неоднократно совершал торговые поездки в Северный Китай и Северную Индию."Отправленный Вашим сиятельством <.> в 1808 году чрез крепость Семипалатинскую в китайские пределы <.> Махти Рафулла <.> препровожден с караваном нашим до китайского города Кулжи, — сообщал Г. И. Глазенап в марте 1811 г. государственному канцлеру Н. П. Румянцеву, — отколе пустился по границе китайской к достижению Кашемира. Махти Рафулла исполнил свое предприятие, был в Кашмире довольное время, испытав ход тамошней торговли, и ноне возвратился в пределы наши. <.> Я, осведомлясь о сем, вытребовал его ко мне в Омск, дабы получить от него сведения о тех отдаленных китайских городах и владениях, в коих он успел быть во время своего путешествия. <."> С его показаний составлена записка, кою я за долг вменил себе представить к усмотрению Вашего сиятельства"239. Эта обстоятельная записка содержит редкие по тем временам и поэтому важные «замечания» о городах и местностях, через которые следовал М. Рафаилов. Говорится о состоянии торговли, промышленности, сельского хозяйства и т. п., приводятся сведения по географии и климатическим особенностям, состоянии дорог260. Являясь личностью незаурядной и поняв ценность для российского правительства накопленных им знаний о виданных странах, М. Рафаилов по собственной инициативе составил в 1812 г. «Проект на открытие путей, ведущих из России в Индию"261, который подал в Министерство иностранных дел на имя Н. П. Румянцева. Документ также очень интересный, большой по объему и информации, составленный автором, как уже сказано, на основе немалого опыта. Он содержит сведения о народах и странах, лежащих на пространствах между Россией и Индией, их экономике, торговле, географии и т. п. Для МИД было особенно важно, что автор подчеркивал необходимость поддержания добрых отношений с этими государствами, развития торговли с ними, говорил о том, что Россия могла бы «покровительствовать» некоторым из них. Подобные документы о «современном» состоянии интересующих стран правительство получало не так часто. (Такие места, как, например, Кашгар, Тибет или Кашмир оставались практически недоступными для европейцев, да и не каждый восточный купец, побывавший там, был в состоянии осмысленно описать их)262. На тот момент (1811−1812 гг.) записки М. Рафаилова были единственными (за их составление он был удостоен награды). В 1813 г. Г. И. Глазенап сообщал в Санкт-Петербург, что поручил М. Рафаилову доставить письмо «тибетскому владетелю <.> приглашая его вступить с нами в торговые сношения. Самому ж Рафаилову поручил <.> делать путевые замечания свои насчет удобности таковых сношений и прочем"263. М. Рафаилов посетил Яркенд, Кульджу и Тибет. В Тибете его принял хан Акбар-Махмуд, М. Рафаилов передал ему письмо Г. И. Глазенапа. Хан оказал М. Рафилову очень милостивый прием, ему было разрешено беспошлинно торговать, и хан обещал ему, что будет и впредь покровительствовать русской торговле. Перед отъездом М. Рафаилова изТибета Акбар-Махмуд дал ему аудиенцию, вручил ответное письмо для передачи Г. И. Глазенапу и чрезвычайно милостиво сообщал о своем большом желании вступить в торговые сношения с Россией и намерении отправить туда своего посланника.

Два года продолжалось это путешествие. Одним из результатов его явились для российского правительства — привезенное письмо264 на имя Г. И. Глазенапа, столь важное, что о нем немедленно было сообщено в СанктсПетербург, а также новая «записка» М. Рафаилова. В ней среди прочего говорилось, в частности, что «владетель индейской провинции и города Лагора Ранджицын Бадша [Ранджит Сингх. — В. В.] ищет покровительства, но не знает, где его найти». (В другой своей записке, составленной позже, уже в 1820 г., он, говоря о том же, сообщал что «Кабульское владение с Кашемиром опасаются завоевания англичан"266).

Можно предположить, что эта информация не осталась без внимания, потому что спустя два года М. Рафаилову была поручена новая важная миссия — на этот раз правительство поручало ему доставить Ранджит Сингху письмо К. В. Нессельроде, а также «таково же содержание письма <.> к правителю Кашемирскому и к независимому владельцу одной части Тибета Ранджет Акибету, с некоторыми переменами только в титулах». Миссии придавалось особое значение, о чем можно судить, в частности, по тому, что на проекте посылаемых писем 17 января 1820 г. Александр Iл/особственноручно начертал: «Быть по сему». Выехав из Семипалатинска 30 апреля, М. Рафаилов достиг г. Турфан, в Восточном Туркестане, затем Яркенда, откуда отправился в Тибет. Двадцать дней путешествие протекало нормально, но за шесть дней до цели М. Рафаилов неожиданно заболел и через три дня умер. Его личные вещи (не товары) были по тибетским законам конфискованы, в том числе — письма. Позже они попали в руки английскому агенту в Центральной Азии Уильяму Муркрофту. По его еловам, он «не испытывал больших угрызений совести», что читал их269. С самого начала путешествия М. Рафаилова Муркрофт следил за ним: наводил справки, посылал своих агентов, которые интересовались личностью российского купца и его не просто купеческой миссией. Англичанин сообщает также, что намеревался встретиться с М. Рафаиловым и кое-что узнать у него лично и волновался при этом, так как знал, что тот не просто купец, но «занимается политикой"270. И лишь из-за внезапной смерти М. Рафаилова эта встреча не состоялась.

Выходец из купеческой среды, Мехти Рафаилов был и сам в первую очередь купцом. Главным для него была торговля. И, выполняя какое-либо дипломатическое поручение правительства (как, например, доставку в другое государство официального письма, составление записок), он, конечно, не забывал и о личной выгоде: о помощи правительства в организации своих поездок, о наградах и т. п., о низких пошлинах (а иногда и о полном их отсутствии) на ввозимые и вывозимые товары как в России, так и за границей. У очень немногих купцов были такие привилегии. А правительство, располагая таким верным человеком, известным и уважаемым на Востоке, в свою очередь, имело возможность осуществлять некоторые собственные планы. Ведь ни у какого простого чиновника российского МИД не было шансов благополучно побывать в тех краях, в каких удавалось быть восточному купцу. Сведения, доставленные М. Рафаиловым, как мы уже отмечали, представляли для правительства России большой интерес и важность: это были одни из очень немногочисленных «современных», новейших документов, посвященных соседним и ближайшим восточным странам.

В конце 1820-х годов очевидной стала бесперспективность развития непосредственно русско-индийской сухопутной торговли. Царское правительство и торгово-промышленные круги всё большее внимание уделялиСредней Азии как рынку сбыта и потенциальному источнику сырья для текстильной промышленности271. «В дальнейшем экспедиции, пытавшиеся нащупать тропы в далекую Индию, как Мехти Рафаилова, <.> постепенно теряли смысл в глазах руководящих деятелей России, хотя и сохраняли, безусловно, научный интерес», — отмечал Н. А. Халфин272.

К запискам М. Рафаилова обращались и после его смерти. Сохранилось свидетельство, что в 1824 г. упоминавшиеся выше переводчики Азиатского департамента МИД С. В. Липовцов и П. И. Каменский получили задание правительства изучить и, если необходимо, дополнить записку М. Рафаилова от 1813 г. В результате был составлен довольно обширный и подробный документ, озаглавленный «Пополнение и примечания на записку, сделанную Мехти Рафаиловым путешествию его в Тибет». Авторы отметили, что записка составлена «весьма основательно» и является очень полезной. Но они подвергли её также критическому разбору, указав на допущенные, по их мнению, ошибки. Записка была дополнена разделами: «Вера и нравы», «Политическое состояние», «Науки и художества» и др.

В 1820-х годах свое обстоятельнее «Извлечение» из записки М. Рафаилова о его путешествии в 1813—1814 гг. сделал директор Учебного отделения Азиатского департамента Ф. П. Аделунг (ценитель подобных источников) для «сообщения Азиатскому обществу в Париже"274.

В 1826 г. в Париже вышла книга Е. К. Мейендорфа «Путешествие изучеОренбурга в Бухару». Издание имело четыре приложения, одно из которых — персидский текст неизвестного автора: «Заметка о торговых путях из Семипалатинска в Кашмир через города Или, Аксу, Яркент и Тибет». Подготовивший его знаменитый востоковед О. И. Сенковский несколько раз' сравнивает «Заметку» с соответствующей запиской М. Рафаилова, говорит о ценности последней и о том, что она является дополнением к соответствующим главам «Истории Индии» М. Эльфинстона276.

В 1850-х гг. ученый и путешественник Ч. Ч. Валиханов (подробнее о нем будет сказано ниже) неоднократно бывал в различных городах Восточного Туркестана и, готовясь к своим поездкам, изучал материалы, связанные с поездками своих предшественников в те края. В архивах Омска он подробно законспектировал документы об упомянутом выше путешествии М. Рафаилова в 1813 г. 277 В 1950;Х-1980;х гг. к документам, связанным с поездками М. Рафаи-лова, не раз обращались советские историки. Однако полностью опубли970кованы они были впервые лишь в 1990 г.

Дипломатические представительства. Путешествия с отдельными дипломатическими поручениямиРазумеется, чрезвычайно существенное значение для исследования обстановки на Востоке и выработки правительством соответствующей политики имели дипломатические представительства России. Заграничные внешнеполитические службы непосредственно осуществляли внешнеполитический курс государства. Они сообщали в Петербург информацию, необходимую, для принятия политических решений. Система российских консульств начала складываться еще в XVIII в. Тогда, как и в первой половине XIX века, их немного: миссии в Стамбуле («при оттоманском дворе») и Тегеране («при шахском дворе»), в 1782 г. было учреждено консульство в Триесте, в 1783 г. в Далмации, в 1785 г. в Дубровникев 1798 г. в Яссахв 1843 г. к ним прибавилось генеральное консульство в Бейруте, его полномочия распространялись на Сирию и Палестину (до открытия в Иерусалиме в 1858 г. отдельного консульства, с 1880 г. — генерального) — в 1847 г.- в Адрианополе (Эдирне), ведавшее консульскими делами в европейской части Османской империи.

В 1852 г. МИД рекомендовал правительству отправить в Китай и Японию экспедицию во главе с вице-адмиралом и генерал-адъютантом Ефимом Васильевичем Путятиным. Азиатский департамент подготовил для него подробную инструкцию относительно задач экспедиции и методов ведения переговоров. Одним из результатов явилось установление в1855 г. дипломатических отношений между Россией и Японией, и опре282деление границ между ними.

Донесения, телеграммы, записки и другие документы российских консулов, отправлявшиеся в Санкт-Петербург, являлись важным источником информации для правительства Российской империи. Они обусловливали выработку у правящих кругов необходимых представлений о восточных соседях. Консульские донесения составлялись, как правило, с периодичностью в две недели и направлялись как в Азиатский департамент, так и в посольство (миссию). Причем Певческому мосту посылались только наиболее важные, с точки зрения консула, донесения. Иногда текст отправлялся в оба адреса. Многие из посланий, в зависимости от умения консула анализировать происходящие события и обобщать факты, содержали глубокий анализ ситуации, выводы и предложения, то есть не были чисто информационными документами. Естественно, что они и тогда, а особеннов последующее время, представляли большой интерес для науки.

Дипломатическими учреждениями руководили, как правило, люди с большим опытом и широким политическим кругозором. Достаточно назвать, к примеру, находившегося в Тебризе с июля 1818 г. по февраль 1823 г. в должности секретаря поверенного в делах в Персии, а с августа 1828 г.- в Тегеране в ранге полномочного министра Александра Сергеевича Грибоедова (1795−1829). На службу в МИД он поступил в 1817 г. Послепервого пребывания в Персии состоял в штате наместника Грузии А. П. Ермолова. Здесь в 1827 г. ему было предписано ведать дипломатическими сношениями с Ираном и Османской империей. В 1828 г. он принимал участие в подготовке и заключении Туркманчайского мирного договора с Ира-ном283.

С 1832 г. по 1838 г. на том же посту российского императорского полномочного министра в Персии оказался генерал-майор граф Иван Осипович Симонич (1794−1851). Кроме чисто дипломатических документов он оставил МИД после себя объемистую рукопись написанных по-французски мемуаров о положении в Иране в годы его пребывания там — «Воспоминания полномочного министра: 1832−1838"284. Собранная им коллекция редких восточных рукописей поступила в 1850-х гг. в Публичную библиотеку.

В 1837—1838 гг. в распоряжении И. О. Симонича и в должности его адъютанта в Персии находился капитан Главного штаба Иван Федорович Бларамберг, который интенсивно занимался сбором сведений как об Иране, так и о соседнем с ним Афганистане. Он регулярно направлял свои донесения в Санкт-Петербург, составил доклад «Взгляд на современные события в Афганистане», сделал военно-статистические описания Сеисталогна, Белуджистана и Афганистана. В докладе он анализировал англо-афганские отношения накануне первой англо-афганской войны 1839−1842 гг., а также делал краткое военно-статистическое описание Сеистана, Белуджистана и Афганистана. Характеризовались народы, населявшие Афганистан, приводились сведения о важнейших городах страны.

Некоторые важнейшие данные об Афганистане, с которым Россия не имела непосредственных отношений, во второй половине 1830-х гг. поступали от добравшегося до Кабула с дипломатической целью прапорщика И. В. Виткевича. Весной 1836 г. по поручению оренбургского военного губернатора В. А. Перовского этот талантливый молодой человек, в совершенстве владевший несколькими восточными языками, побывал в Бухаре, ЛЛ/оставив об этом путешествии интересный отчет. Здесь И. В. Виткевич встретил Хуссейна Али — посла эмира Афганистана Дост Мухаммед-хана, вместе с которым в апреле того же года прибыл в Оренбург. Ясна цель, с которой эмир отправил своего представителя — в предвидении скорого военного столкновения с англичанами, он хотел выяснить возможность получения помощи от России. Хуссейн Али был принят в Санкт-Петербурге, а в обратный путь (через Иран и через «руки» И. О. Симонича) с ним вместе снова отправился И. В. Виткевич. В Кабуле он успешно вел переговоры, которые были прерваны в результате дипломатического нажима со стороны Великобритании. Российское правительство было вынуждено отозвать Виткевича. По возвращении из Афганистана в Петербург в мае 1839 г. при загадочных обстоятельствах он погиб (покончил с собой или был убит), а привезенные им материалы об Афганистане, предназначавшиеся для передачи в Азиатский департамент, бесследно исчезли (возможно, были похищены или же уничтожены им самим). Подробного отчета о своей миссии он также составить не успел287.

Много полезных сведений об Османской империи, особенно о находившихся под её владычеством арабских областях, собрал Константин Михайлович Базили (1809−1884). Сотрудник Азиатского департамента МИД с 1833 г., он в 1837 г. был командирован на Кавказ секретарем комиссии длясоставления положения об управлении Закавказским краем. В 1839—1 844 288гг. консул, а в 1844—1853 гг. — генеральный консул в Сирии и Палестине. Консульские донесения, отправленные К. М. Базили, составили десятки объемистых томов и нашли отражение в его книге «Сирия и Палестина под турецким правительством, в историческом и политическом отношениях». (Одесса, 1861−1862). О мастерском стиле и глубоком проникновении К. М. Базили в тему высоко отзывались современники. Так, например, Н. В. Гоголь — еще гимназический друг дипломата и один из первых читателей «Сирии и Палестины.» в рукописи, писал, что К. М. Базили «написал пре-удивительную вещь, которая покажет Европе Восток в его настоящем виде. <.> Я не знаю никакой книги, которая бы так давала знать читателю су289 жтщество края». Позже этот незаурядный дипломат вместе с А. М. Горчаковым принимал участие в Венской конференции 1855 г., Парижском конгрессе 1856 г., с 1857 г. был российским комиссаром в Международной комиссии по устройству Молдавии и Валахии, работавшей в Стамбуле, в 1858 г. вышел в отставку.

В 1841 г., во время первой англо-афганской войны, когда позиции англичан вплотную приблизились к бухарским границам, из России по приглашению эмира Бухары в ханство была направлена политико-научная миссия в составе горного инженера подполковника К. Ф. Бутенева (глава миссии), ориенталиста Н. В. Ханыкова, натуралиста А. И. Лемана и др. В политическом отношении эта поездка не вполне себя оправдала, но зато было издано много ценных исторических и естественнонаучных трудов о соседнем ханстве290.

Отдельные поездки русских представителей по заданиям Министерства иностранных дел в страны Востока в силу их отдаленности, трудно-доступности для европейцев, опасности пути совершались не очень часто. И поистине бесценными были сведения, собранные дипломатическими агентами МИД. Они содержали важные подробности о политике, экономике, природе, культуре, быте и нравах населения тех или иных стран. Здесь в качестве примера можно еще раз упомянуть поездку в Бухару П. И. Демезонапоезки в Синьцзян, Афганистан и Индию в 1810-е годы российских купцов М. Рафаилова и Р. Данибегова (Данибегашвили) выполнявших кроме своих коммерческих дел также задания МИД.

Выше была упомянута книга Егора Казимировича Мейендорфа «Путешествие из Оренбурга в Бухару», имевшая серьезное значение и содержащая большой материал о Бухаре, торговых связях России со странами Средней Азии и Индией. Здесь следует уточнить, что автор, капитан Генерального штаба, входил в состав миссии, отправленной российским Министерством иностранных дел в Бухарское ханство в 1820 г. 292 Возглавлял же эту миссию чиновник Азиатского департамента Александр Федорович Негри (1784−1854) считавшийся знатоком Востока, владевший персидским и турецким языками, в 1818 г. исполнявший обязанности старшего советника Российской императорской миссии в Тегеране. В качестве основной цели посольства А. Ф. Негри предусматривались переговоры о расширении торговли с ханством. Поскольку правящие круги империи были чрезвычайно заинтересованы в развитии русско-бухарских экономических связей и укреплении политических позиций в Бухаре, А. Ф. Негри, как было сказано в данной ему обширной инструкции, должен был собрать материалы о природных ресурсах, правителях среднеазиатских ханств, их отношениях между собой, а также с Афганистаном, Ираном, Османской империей, о положении в этих странах и Северной Индии, о возможностях судоходства по Сырдарье и Амударье294.

Завершившееся вполне успешно посольство, помимо чисто политических результатов имело и результаты научные — указанную выше книгу Е. К. Мейендорфа, а также собранную членом миссии естествоиспыта295телем Э. А. Эверсманом коллекцию фауны и флоры (описанную позже). Были привезены также некоторые монеты, амулет, рукописи. Рукопись «Тарих-и Мукими-хани» (Мукимханская история) был издан в переводе на французский язык О. И. Сенковским и долгое время, по словам В. В. Бар-тольда, «оставалась для европейцев единственным источником для истолл/рии Бухарского ханства». Письма-донесения, посылаемые А. Ф. Негрииз Бухары в Азиатский департамент, а также ведшийся им подробный «журнал» (на французском языке) о путешествии и переговорах, также представленный по возвращении в МИД, хранятся в АВПРИ и хорошо описаны Н. А. Халфиным в его комментариях и предисловии к указанной книге Е. К. Мейендорфа.

В 1818 г. А. Ф. Негри, как было сказано, исполнял обязанности старшего советника в миссии А. П. Ермолова в Тегеране. В состав этой миссии входили специалисты разного рода деятельности (дипломаты, военные, ученые, один художник), но объединенные общим заданием. Каждый из них по-своему отразил то, что видел и делал во время поездки в Иран и пребывания там. А. Ф. Негри тоже вёл подробный дневник, источник интересный и важный в научном отношении. Все архивные материалы, связанные с этой миссией, представляют собой большую научнуюллоценность, многие из них были опубликованы, но дневник А. Ф. Негри ждет своего часа. Его долгое время собирался издать Н. А. Халфин, и под его руководством уже стал выполняться перевод этого документа с французского языка299, однако работа после смерти ученого осталась незавершенной.

Деятельность востоковеда и дипломата Н. В. ХаныковаГоворя о близости практического дипломатического востоковедения и научного, нельзя не упомянуть деятельности очень яркого дипломата Николая Владимировича Ханыкова (1819−1878). Начав службу в 1839 г. в Оренбурге300 в распоряжении оренбургского военного губернатора В. А. Перовского, он был в 1840 г. зачислен в Азиатский департамент301. В Оренбурге (выше уже говорилось о значении этого форпоста России на восточных её рубежах) ему практически сразу довелось принять участие впоходе оренбургского военного отряда на Хиву302. Летом 1841 г. он был включен в состав политико-экономической миссии К. Ф. Бутенева303, отправленной оренбургским начальством по согласованию с Петербургом в Бухарское ханство. Результатом пребывания в Бухаре российской миссии (более года) среди прочего стал ряд публикаций её членов о соседнем государстве. В 1843 г. в Санкт-Петербурге на средства Азиатского департамента по инициативе К. В. Нессельроде была опубликована работа Н. В. Ханыкова (ставшая первой его публикацией) — «Описание Бухарского ханства», переведенная вскоре на английский язык и переизданная в Лондоне в 1845 г. Труд был высоко оценен учеными как в момент его выхода, так и впоследствии. По словам академика В. В. Бартольда, «многие русские исследователи имели возможность посетить Бухарское ханство при еще более благоприятных условиях, чем Ханыковтем не менее его книга остается и до сих пор лучшим описанием ханства"304. Высокая оценка труда давалась и советскими специалистами-историками Средней Азии уже в 1960;е—1970;е гг., достаточно упомянуть имена О. А. Сухаревой305 и Н. А. Халфина306, который назвал «Описание.» энциклопедией ханства. Здесь рассматривались различные проблемы: физико-географические, социально-экономические — состояние промышленности и сельского хозяйства, торговля, население, административное устройство, культура и т. п. Издание было снабжено картой, а также планами городов Бухары и Хивы.

Тогда же, во время путешествия, Н. В. Ханыковым были приобретены первые бухарские, хивинские и кокандские монеты в его коллекции.

Страстный собиратель восточных рукописей, книг, эпиграфических материалов, монет, орденов и медалей и других материальных источников, которые могли бы расширить научные представления о политическом, экономическом и духовном развитии народов Востока, он приобретал их во всех странах, куда попадал в ходе службы, и чаще всего щедро передавалих затем в дар Азиатскому музею. «Протоколы историко-филологического отделения Академии наук <.> пестрят записями о передачи им различных предметов, рисунков, копий исторических надписей, рукописей и т. п."307. Иногда он возбуждал ходатайства о приобретении для российских хранилищ знаменитых восточных коллекций за границей, как, например, о покупке каирской коллекции куфического письма308. Часто он выполнял поручения и конкретные просьбы директора Азиатского музея академика Б. А. Дорна, приобретая для музея определенные рукописи или монеты. Между ними долгие годы шла оживленная дружеская переписка. Б. А. Дорн осуществил в Академии наук публикацию нескольких научных трудов Н. В. Ханыкова309. И, как выразился Н. А. Халфин, «Б. А. Дорн становится как бы посредником между ним <Ханыковым> и академическими изданиями"310. Часто он содействовал изготовлению копий интересных рукописей и надписей.

В 1864 г. его большая личная коллекция из 160 восточных рукописей была приобретена Государственным казначейством за три с половиной тысячи рублей и поступила позже в Публичную библиотеку, составив. «фонд Н. В. Ханыкова». Но помимо чисто собирательских интересов, и это главное, Н. В. Ханыков был большим специалистом в деле перевода и исследования древних восточных рукописей и надписей, посвятив им не один десяток своих трудов311. (Особенно интересовала его эпиграфика, в исследовании которой он стал ученым мирового класса).

В 1842—1845 гг. Н. В. Ханыков оставался в Санкт-Петербурге, исполняя обязанности переводчика и столоначальника Азиатского департамента. Затем был переведен в Тифлис в Дипломатическую канцелярию Кавказского наместничества (помимо центрального аппарата, институт дипломатических чиновников при наместниках и генерал-губернаторах действовал в пограничных и вновь присоединенных территориях, эти чиновники занимались сношениями местных властей с соседними государствами и российским МИД). Здесь, в 1845—1853 гг., помимо чисто дипломатических обязанностей, он продолжал заниматься наукой, много ездил по различным районам Кавказа и Закавказья, обследуя исторические памятники. Принял участие в экспедиции на Арарат топографа полковника И. И. Ходзько летом 1850 г. (составив её описание). Совершил поездку в Персидский Курдистан (летом 1852 г.) и составил карту Азербайджана. Печатался в Петербургских и Тифлисских научных изданиях. Сотрудничая с Русским Географическим обществом (действительным членом которого он являлся со времени основания в 1845 г.), выступил также одним из инициаторов создания в 1850 г. Кавказского отделения Общества и стал одним из его руководителей — помощником председательствующего313. Современники отмечали, что Н. В. Ханыков был здесь «один из главных деятелей и тружеников».

Он не прерывал научных занятий и связей с Петербургом и позже, во время пребывания в Тебризе, куда был назначен в марте 1854 г. на должность генерального консула (оставался до мая 1857 г.). Заняв этот пост в очень ответственный момент, когда продолжалась Крымская война и позиция, занимаемая в ней Персией, играла не последнюю роль для России314.

В 1857 г. Н. В. Ханыков выступил в Азиатском департаменте и в Географическом обществе инициатором отправки комплексной экспедиции в Хорасан. Мероприятие очень примечательное, если речь идет о соединении интересов политики и науки.

Высочайше утвержденная и оплаченная казной, она состоялась в 1858—1859 гг. Петербургскому правительству показалось очень удобным в сложившейся политической обстановке использовать научную экспедицию и для того, чтобы на месте прояснить обстановку в соседних странах Востока. Особенно, когда речь шла об Афганистане — районе британскихинтересов и влияния. Петербург возлагал также большие надежды на Иран, правительство которого после англо-иранской войны нуждалось в поддержке России. Поэтому Певческий мост придавал этой экспедии очень большое значение.

В инструкциях, данных Н. В. Ханыкову, возглавившему экспедицию, поручалось изучение политической ситуации в странах, в которые он направлялся, а также исследовать возможности и способы усиления в них позиций России. Не последним было — установление контактов с афганским эмиром Дост Мухаммед-ханом. В состав экспедиции, что не удивительно, вошли представители военного и морского министерств. Но так как экспедиция оставалась все-таки научной, в состав её были включены ученые самых различных областей (географ, геолог, математик, физик, ботаник, зоолог, энтомолог, врач). Свои «инструкции» прислали и ученые-востоковеды Б. А. Дорн и М. И. Броссе.

Н. В. Ханыков и его спутники проделали большой и трудный путь, проехав через Тифлис, Астрабад, Тегеран, Мешхед, Герат. В Кабул путешественникам попасть не удалось. Во всё время поездки глава экспедиции осуществлял служебную переписку с Азиатским департаментом и по возвращении представил подробный отчет. Научные же результаты Н. В. Ханыков и другие ученые публиковали в течение ряда лет в различных научных изданиях. «По своему счастливому составу, объему и разнообразию своих исследований и обилию собранных научных материалов <экспедиция> была одним из успешных и даже блистательных предприятий Географического общества», — оценивал её П. П. Семенов315. Высокую оценку получили исследования членов экспедиции и у зарубежных ученых. Но главным итогом — явилось написание Н. В. Ханыковым по-французски и издание в Париже316 в 1860-х гг. ряда работ, посвященных результатам путешествия317.

Сославшись на необходимость глубокой и всесторонней обработки добытых редчайших материалов, Н. В. Ханыков вскоре по возвращении в Петербург покинул Россию и прожил 20 лет в Париже вплоть до своей кончины в 1878 г., продолжая «числиться по Азиатскому департаменту».

Остается заметить, что научные заслуги Н. В. Ханыкова были отмечены избранием его в декабре 1852 г. членом-корреспондентом Санкт-Петербургской Академии наук, 1866 г. — доктором истории Востока факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета, в 1860-х гг. он стал членом Азиатских обществ Германии, Франции, США, Парижского, Лондонского и Берлинского географических обществ.

ВКЛАД В ИЗУЧЕНИЕ ВОСТОКА ДИПЛОМАТИЧЕСКОГО ВЕДОМСТВА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКАВторая половина 1850-х — начало 1860-х годов — заметная веха в истории дипломатии России, активизировавшей свою политику в Азии. Сложившаяся в империи внутренняя ситуация и международное положение, в частности, на Востоке требовали преобразований. Поражение в Крымской (Восточной) войне 1853−1856 гг., являвшейся «в определенном^ ^ 318смысле &bdquo-мировои войной только эпохи классического капитализма» серьезно ослабило Российскую империю и способствовало падению её роли «жандарма Европы», перешедшей к более сильным и развитым в социальном и экономическом отношениях державам.

Прежде всего и в значительной степени реформы коснулось Министерства иностранных дел. Вместо престарелого и инертного К. В. Нессельроде на пост министра иностранных дел в 1856 г. был назначен талантливый дипломат Александр Михайлович Горчаков (1798−1883)319. Руководителем главного в МИД департамента — Азиатского — вместо Н. И. Любимова (он был начальником в 1852—1856 гг.) стал упоминавшийся выше знаток Востока Егор Петрович Ковалевский320. Поскольку ранее основное внимание А. М. Горчакова в ходе его дипломатической деятельности привлекали европейские державы, значение Е. П. Ковалевского в определении азиатской политики было особенно велико. Инициативный и хорошо знакомый с восточными проблемами321, он оживил действия возглавляемого им Азиатского департамента. Высоко оценивал деятельность Е. П. Ковалевского выдающийся русский географ П. П. Семенов, а видный публицист, путешествовавший по многим странам Востока, генерал-майор М. И. Венюков писал о нем: «В трудное время стал Ковалевский директоромАзиатского департаментанесчастная Крымская кампания и Парижский мир сильно подорвали влияние и вес, какими пользовалась доселе Россия на Востоке. <.> Ковалевскому принадлежит несомненная заслуга, что в это тяжелое время он сумел поддержать престиж русского имени среди восточных и западных племен и тем значительно ослабил моральное значение Парижского мира в международных отношениях"322.

В 1856—1862 гг. Е. П. Ковалевский как знаменитый путешественник сочетал дипломатическую деятельность с исполнением функций помощника председателя Русского Географического общества. Будучи популярным писателем, он активно занимался и общественно-литературной деятельностью, в частности являлся одним из основателей и первым председателем Литературного фонда (в 1859 г.). Некоторые произведения Е. П. Ковалевского привлекали внимание Н. А. Некрасова и Н. Г. Чернышевского, со своими откликами они выступали в печати323. Дружеские отношения с ученым поддерживали также Ф. М. Достоевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев. «Несомненная даровитость, многограннее образование, меткий практический такт, приобретенный долгим опытом в разнообразных сферах деятельности, неистощимая энергия и то серьезное, присущее самой натуре гуманное чувство, которое выражается не на словах, а на деле, — вот черты, характеризующие личность Ковалевского, за которые многие любили его, уважали все», — писал М. Е. Салтыков-Щедрин в некрологе ученого324.

А. М. Горчаков и Е. П. Ковалевский более трезво и глубоко оценивали возможности страны, учитывали слабость полуфеодальной России по сравнению с развитыми европейскими странами. Они активизировали внешнюю политику на Востоке, где Россия могла выступить на фоне общей отсталости азиатских стран в роли экономически развитого государства."Повернуться лицом к Востоку!" - таков был лейтмотив проектов расши325рения связей с азиатскими странами в то время.

Правительство вынуждено было временно отказаться от активной политики на Балканах и Ближнем Востоке и уделить больше внимания укреплению своих позиций в Средней Азии. Первостепенный интерес вызывали у правящих кругов России Бухарское, Кокандское и Хивинское ханства, которые поддерживали с ней тесные и взаимовыгодные торговые отношения. Большую, чем прежде, роль играло соперничество России и Великобритании в Центральной Азии. Интересы двух держав вплотную сталкивались друг с другом именно здесь, как в политическом, так и в буквальном, «географическом», смысле, направляясь к этому региону навстречу с северо-запада и с юго-востока.

Это отлично понимал, в частности, и Н. П. Игнатьев, бывший в то время полковником, военным атташе в Лондоне, а позже ставший начальником Азиатского департамента. «В случае разрыва с Англией только в Азии можем мы вступить в борьбу с некоторой вероятностью успеха. <.> Азия — единственное поприще, оставленное для нашей торговой деятельности и развития нашей промышленности, слишком слабых, чтобы войти в успешное состязание с Англией, Францией, Бельгией, Америкой и другими государствами» — писал он в докладной записке А. М. Горчакову в 1857 г.

Выполнение сложнейших задач в области внешней политики требовало оптимизации работы Министерства иностранных дел. Поражение в Крымской войне выявило среди прочего не только экономическую и военную слабость страны, но также и несостоятельность её дипломатии. (Яркий пример тому — посольство престарелого светлейшего князя А. С. Менши-кова327 в Стамбул накануне войны, доказавшее истину еще библейской притчи о том, что худой посланник — и сам попадет в беду, а верный принесет спасение). В связи с этим на фоне происходивших в стране реформ под руководством А. М. Горчакова была проведена реорганизация министерства, включавшая в себя изменения в кадровой политике, преобразование и сокращение аппарата МИД (что было завершено к лету 1868 г., когда императорским указом был утвержден проект новых штатов министерства)328. В структуру МИД также были внесены изменениядепартаменты и архивы перестали делиться на отделения и столы.

Из ведения Азиатского департамента были изъяты дела, связанные с «киргизами», которые вошли уже в состав империи. Они были переданы в ведение Военного министерства и Министерства внутренних дел.

А. М. Горчаков старался привлекать на службу в МИД людей как можно более способных, компетентных и профессионально хорошо подго329товленных, а не карьеристов. Во многом был обновлен и состав российского дипломатического корпуса за границей.

При поддержке Е. П. Ковалевского 29 мая 1858 г. из Семипалатинска в Восточный Туркестан отправился инкогнито (под видом восточного купца) поручик Сибирского линейного казачьего войска, сын казахского султана Чокан Чингисович Валиханов (1835−1865)330. Окончив в 1853 г. кадетский корпус, пять лет служил он в Западно-Сибирском генерал-губернаторстве. Исполнял должность адъютанта при генерал-губернаторе и командире Отдельного Сибирского корпуса Г. X. Гасфорте. В составе экспедиций (с 1853 г.) побывал в Киргизии и Джунгарии. Поездка в Кульджу позволила ему познакомиться с историей, географией и этнографией одной из западных окраин цинского Китая, чему способствовало знание им нескольких восточных языков.

В формировании Валиханова как ученого большую роль сыграло его общение с передовыми деятелями российской науки и культуры. Он поддерживал дружеские связи с Г. Н. Потаниным, И. Н. Березиным, В. П.

Васильевым, А. Н. Бекетовымк его научным трудам проявлял интерес П. П. Семенов-Тян-Шанский. В 1854 г. Ч. Ч. Валиханов познакомился с находившимся тогда в Семипалатинске Ф. М. Достоевским.

В 1858—1859 гг. Ч. Ч. Валиханов побывал в Кашгаре, где над ним висела смертельная угроза разоблачения. Истинная цель его поездки сводилась к «изучению наиболее удобных путей сообщения с Кашгаром, а также сбору на месте сведений о стране, имеющей <для России> важное политическое значение"331. В ходе миссии, к которой он заранее тщательнейшим образом готовился, изучая материалы, связанные с поездками своих предшественников, Ч. Ч. Валиханов собрал очень интересные и важные сведения о Кашгаре и прилегающих к нему городах — их политическом и экономическом положении, состоянии местных военных сил, возможностях установления прямых связей с Россией.

Во время путешествия Ч. Ч. Валиханов приобрел уникальные восточные рукописи, а также редкие монеты. Итоги экспедиции подведены в его пространном отчете «О состоянии Алтышара, или Шести восточных городов китайской провинции Нан-лу (Малой Бухарии), в 1858—1859 годах"332. Этот отчет был первым научным трудом, посвященным истории, географии и социальному строю народов Восточного Туркестана. Собранные Валихановым в результате этой и других поездок сведения о политической обстановке, быте и нравах уйгурского, китайского и других народов Синь-цзяна, его замечания о восточных рукописях, над которыми он много работал, — все эти материалы впоследствии составили объемистый труд, изданный под редакцией Н. И. Веселовского333.

В 1860—1861 гг., до своего отъезда на Родину, Ч. Ч. Валиханов жил в Санкт-Петербургеслужил сначала в Военно-ученом комитете, участвуя в подготовке издания карты Азии, а затем (в мае 1860 г.) был причислен к Азиатскому департаменту МИД (оставался в его штате до конца жизни)334.

Принимал участие в работе Русского Географического общества, действительным членом которого был избран в 1857 г.

В 1861 г. Е. П. Ковалевского, ушедшего из МИД из-за некоторых частных разногласий с А. М. Горчаковым, сменил на посту директора Азиатского департамента Николай Павлович Игнатьев335 (в 1861—1864 гг.). Блестяще окончив Пажеский корпус и Академию Генерального штаба и начав свою деятельность как военный, он сумел стать одним из выдающихся дипломатов второй половины XIX века. После Крымской войны, в которой он участвовал, Н. П. Игнатьев был назначен военным агентом в Лондон. Здесь для него была возможность, глубоко изучив вопросы английской экспансии в Малой Азии, на Аравийском полуострове и в Афганистане, по-настоящему понять опасность британской политики для интересов России, качество необходимое для российского дипломата того времени. И не случайно, что по возвращении Н. П. Игнатьева в Петербург, МИД поручил ему в мае-декабре 1858 г. возглавить одну из военно-дипломатических экспедиций в Среднюю Азию (в Бухару и Хиву).

О том, что данной экспедиции придавалось особое значение, свидетельствовало и то обстоятельство, что во главе её был поставлен именно Н. П. Игнатьев — полковник (а также свитский флигель-адъютант), практик, бывший военным агентом в Лондоне, отлично разбиравшийся в делах данного региона и, что немаловажно, сторонник энергичного противодействия Россией своему сопернику — Великобритании. Посольство завершило сношения Российской империи с Бухарским и Хивинским ханствами в период их самостоятельности.

Попытка заключить торговый договор с Хивой не удалась. Но Н. П. Игнатьев установил дипломатические отношения с Бухарой и добился благоприятных условий для русской торговли, а также освобождения всех русских пленных, находившихся в ханстве. «Сведения, добытые нашеймиссией <.> способствовали установлению более правильного взгляда на значение и основу их власти, на действительную их силу и в особенности на то положение, которое мы должны и можем занимать в Средней Азии», -так оценивал сам Н. П. Игнатьев результаты своей работы336. Подчеркнем слова «должны и можем занимать». Спустя пять лет после возвращении миссии из Средней Азии Россия начала планомерный процесс по её присоединению к империи, завершившийся к 1890-м гг.

В марте 1859 г., произведенный перед тем в генерал-майоры, Н. П. Игнатьев возглавил комиссию по определению русско-китайской границы на Дальнем Востоке и добился ратификации Китаем Айгуньского договора 1858 г., согласно которому Россия получала левобережье Амура. По подписанному в ноябре 1860 г. Пекинскому договору в Приморье была определена русско-китайская граница, и к России отошла обширная территория до рек Уссури и Сунгари и озера Ханка. Российским купцам были открыты и другие (помимо Кяхты) пути в китайские владения и предоставлялись там существенные привилегии337.

В 1864 г. Н. П. Игнатьев был назначен на остающийся всегда одним из важнейших постов — посланником (а с 1867 г. послом) в Стамбул. «Поскольку Горчаков мало интересовался турецкими делами, то Игнатьев в своих действиях был полным хозяином», — писал российский генеральный консул в Стамбуле в 1880-х гг. Ю. С. Карцов338. Здесь своей главной целью Н. П. Игнатьев поставил восстановление престижа России на Балканах. Что в итоге ему удалось. Для этого он использовал самые разнообразные приемы и методы, как чисто дипломатические — великолепное знание международной политики в целом и интересов отдельных держав, использование разногласий, противоречий, дружественных привязанностей и т. п., так и такие, как создание и поддержку славянских обществ, благотворительность, покупку и строительство российской недвижимости — храмов, госпиталей, перестройку здания российского посольства (ставшее оним из лучших зданий того времени в Стамбуле) и т. д. Наконец — свои личные незаурядные качества энергичного образованного человека и предприимчивого дипломата — завязав близкие знакомства с видными европейскими дипломатами, турецкими министрами и самим султаном Абдул-Азизом и его сыном, получив прозвища «вице-султана» и «москов-паши». Вершиной его деятельности можно считать составление и затем заключение им от имени России 3 марта 1878 г. в Сан-Стефано, близ Стамбула, мирного договора с Османской империей. Согласно договору, Сербия, Черногория и Румыния получали независимость, создавалось автономное Болгарское княжество с выходом к Черному морю, остальным провинциям Османской империи с христианским населением предоставлялась автономия.

Заключение

этого договора можно рассматривать как победу Н. П. Игнатьева, так и его поражение, так как в результате пересмотра некоторых статей договора под нажимом европейских держав (на Берлинском конгрессе в июне 1878 г.), он вынужден был уйти в том же, 1878 г., в отставку339. Записки Н. П. Игнатьева, изданные после его смерти, относятся к наиболее значительным работам дипломатов второй половины XIX в., они необходимы для изучения международной обстановки до и после русско-турецкой войны 1877−1878 гг.340Во второй половине XIX в. установился порядок в деле назначения постоянных послов в иностранные государства. В это время, а также в начале XX в. существенно расширилась сеть дипломатических представительств Российской империи за рубежом, в том числе в странах Востока.

Кроме трех посольств (в Париже, Лондоне и Вене), Россия имела к началу 1860-х гг. 25 миссий в крупнейших государствах Европы (две — в Вашингтоне и Рио-де-Жанейро), 30 генеральных консульств, 31 штатное и14 нештатных консульств, 15 штатных и 123 нештатных вице-консульств, 9 консульских агентов.

В Азии миссии существовали в Тегеране, Пекине и Хакодатэ. Пекинская дипломатическая миссия России была учреждена в 1861 г. 341, так как после заключения Пекинского договора 1860 г. уже не было оснований возлагать дипломатические обязанности на Духовную миссию. Духовная же (православная) миссия из «учено-политического устройства», каким она была до тех пор, превратилась в учреждение с исключительно религиозными (миссонерскими) функциями и по указу от 5 ноября 1863 г. перешла из ведения МИД в духовное ведомство342. В 1863 г. возглавлявший дипломатическую миссию в Пекине министр-резидент (с 1861 г.) был возведен в ранг посланникав 1861 г. открыто российское консульство в Ургев 1867 г., как уже было упомянуто, учреждено постоянное представительство в Стамбулек 1868 г. относится назначение дипломатического агента в Египтев 1871 г. в Токио появился поверенный в делах (с 1874 г. — министр-резидент, а с 1876 г. — посланник) — в 1878—1881 гг. стал функционировать ряд генеральных консульств, в частности: в 1878 г. — в Эрзеруме и Салониках, в 1880 г. — в Иерусалиме, в 1881 г. — в Яссахв 1885 г. было учреждено политическое агентство в Бухаре и генеральное консульство в Кореев 1890—1900;х гг. появились российские генеральные консульства в Ахвазе, Багдаде, Бангкоке, Басре, Бомбее, Исфахане, Мешхеде, а также миссии в Марокко, Эфиопии и других странах. Накануне Первой мировой войны только в азиатской Турции насчитывалось около 30 российских консульств и вице-консульств, а в Египте -11.

В европейских городах консулы выполняли в основном обязанности, связанные с экономическими и торговыми интересами России, защитой прав подданных. На Балканах, Ближнем и Дальнем Востоке в их функции входили и политические задачи — восстановление и усиление политических позиций России, обеспечение прав православного населения Османской империи, постоянно подвергавшегося претеснениям343. На Дальнем Востоке консулы решали сложные торговые дела, в особенности в Китае344.

К 1912 г. у России во всех странах за границей имелось 9 посольств, 24 миссии, 31 генеральное консульство, 81 консульство и 28 вице-кон-сульств, 2 политических и дипломатических агентства. (Более всего российских дипломатических учреждений было сосредоточено в Европе, особенно — во Франции и Германии, как самых посещаемых русскими подданными странах). Всего же существовало 175 различных «штатных установлений» министерства за границей. Кроме того, работало 277 нештатных консулов, вице-консулов и консульских агентов345. С началом Первой мировой войны это число сократилось.

Штаты российских посольств и миссий были вообще невелики: посольства насчитывали четыре-пять человек, миссии — от одного до трех. Штаты миссий в азиатских государствах были больше за счет драгоманов, студентов, врачей. Штат миссии в Константинополе насчитывал в 1865 г. 18 человек, одних только драгоманов было 5 и столько же секретарей и их помощников. (На деятельности сотрудников российских посольств и миссий остановимся несколько ниже).

В 1864 г. при Азиатском департаменте была образована Палестинская комиссия346, действовавшая в рамках МИД до 1889 г. Не чисто мидовский, но межведомственный орган, управлявший хозяйством русских учреждений в Палестине. (В том же году в Иерусалиме было завершено строительство комплекса Русского подворья, позже были построены другие церкви, монастыри, подворья и т. д.- к 1914 г. список собственности Российской империи в Палестине состоял из 61 пункта — это не только здания, но и кущи (сады), источники и даже отдельные деревья, имевшие ценность реликвий)347.

В связи с Палестиной заслуживает внимания научная деятельность российских дипломатов на Ближнем Востоке — активных членов Православного палестинского общества (основанного в мае 1882 г., с 1900 г. ставшего Императорским, существовавшего до 1918 г.)348. В качестве примеров назовем работы Ю. С. Карпова, К. Д. Петковича и С. М. Горяинова.

Ю. С. Карпов в 1879—1886 гг. служил сначала в качестве секретаря генерального консула в Стамбуле, затем — консула в Адрианополе и позже — генерального консула в Мосуле. Одним из результатов его пребывания на Ближнем Востоке стали книги: «Семь лет на Ближнем Востоке. 1879−1886 гг. Воспоминания политические и личные» (СПб., 1906), в которой, в частности, есть разделы, посвященные характеристике религиозных общин, и «За кулисами дипломатии"349. В этой работе Ю. С. Карпов отмечает разногласия ведущих российских дипломатов в оценке Восточного вопроса.

К. Д. Петкович занимал продолжительное время должность генерального консула в Бейруте. Он собрал ценные статистические данные по Ближнему Востоку, изложенные им в книге «Ливан и ливанцы. Очерки нынешнего состояния автономного ливанского генерал-губернаторства в географическом, этнографическом, политическом и религиозном отношениях"350, по существу, это было первым научным исследованием о Ливане в России. В нем содержатся сведения о природе, населении, политическом устройстве, сельском хозяйстве, промышленности, финансах и торговле Ливана.

Работа С. М. Горяинова «Босфор и Дарданеллы» (СПб., 1907) представляет собой исследование вопроса о Проливах по дипломатической переписке, хранящейся в Санкт-Петербургском Главном архиве МИД. Книга основана на тщательном изучении неопубликованных документов и охватывает период с конца XVIII в. до Берлинского конгресса 1878 г. включительно. Появление книги вызвано проводившейся в печати полемикой по вопросу об обязательности для России международных постановлений о закрытии проливов для военных судов.

В качестве примеров деятельности послов и консулов в странах Азии во второй половине XIX — начале XX вв. необходимо упомянуть яркие имена И. А. Гошкевича и В. О. фон Клемма. Иосиф (Осип) Антонович Го-шкевич (1815−1875) был переводчиком в составе Российской Духовной миссии в Пекине в 1839—1850 гг. По возвращении в Санкт-Петербург назначен драгоманом при Азиатском департаменте МИД. В октябре 1852 г. откомандирован переводчиком в дипломатическую экспедицию вице-адмирала Е. В. Путятина на Дальний Восток. В Японию И. А. Гошкевич отправился на фрегате «Паллада» (познакомившись здесь близко с секретарем начальника экспедиции писателем И. А. Гончаровым). Вместе с офицерами фрегата принимал участие в описании берегов Кореи и русского Приморья (его именем назван запив в Японском море). 22 ноября 1854 г. дипломатическая экспедиция прибыла в японский порт Симода, где затем происходило обсуждение проекта дипломатического и торгового трактата между Японией и Россией, подписанного 26 января (7 февраля) 1855 г. и названного впоследствии «Симодским трактатом». 21 декабря 1857 г. И. А. Гошкевич был назначен российским консулом в Японии (с пребыванием в гор. Хакодатэ)351. При участии И. А. Гошкевича за семь лет (по 1865 г.) его службы на посту консула, помимо чисто политического налаживания отношений с Японией, была открыта школа русского языка, построено здание консульства, морской госпиталь, церковь и т. п.352 По окончании срока пребывания И. А. Гошкевича в Японии в 1865 г. вместе с ним по его инициативе в Россию отправилось шесть японских молодых людей для изучения русского языка и получения российского образования в Санкт-Петербурге (над ними И. А. Гошкевич шефствовал до своего выхода в отставку в 1867 г.).

Еще в 1855 г. И. А. Гошкевич (вместе с японцем Татибана-но Ко-осай) занялся составлением «Японско-русского словаря», которое закончил в 1857 г. В этом же году словарь был издан на средства Азиатского департамента353, и за этот труд дипломат был удостоен Демидовской премии и золотой медали. Уже в отставке И. А. Гошкевич продолжил работу над усовершенствованием этого словаря, а также над исследованием «О корнях японского языка» (издан после его смерти).

Уже после отъезда И. А. Гошкевича, в 1873 г. в Хакодатэ была открыта православная школа, которая заложила традиции преподавания русского языка в Японии. Её основателем стал И. Д. Касаткин (отец Николай), прибывший в Хакодатэ священником в составе первого русского консульства в 1861 г. (И. Д. Касаткин являлся также и автором ряда публикаций о Японии). Среди преподавателей были те шесть японцев, которые ранее отправились в Россию с И. А. Гошкевичем. Впоследствии они же преподавали русский язык и в основанной в 1876 г. Токийской школе иностранных языков (просуществовала до 1886 г.)354.

Блестящим дипломатом был Василий (Вильгельм) Осипович фон Клемм (1860—1938). Востоковедное образование он получил в Лазаревском институте (при выпуске представил сочинение на тему «История халифа Аль-Мамуна по арабским и европейским источникам») и Учебном отделении восточных языков, окончив которое в 1885 г., стал сотрудником Азиатского департамента. С мая 1886 г. служил драгоманом, а с марта 1888 г. — секретарем и драгоманом, а позже — управляющим Политическим агентством в Бухаре355. В 1893—1899 гг. сотрудник МИД для пограничных сношений при начальнике Закаспийской области. В апреле 1900 г. указом Николая II назначен генеральным консулом в Бомбей и приступил к своимобязанностям в ноябре (оставался на этом посту до 1906 г.). Поскольку в то время Индия была колонией, речь могла идти только об учреждении консульства, а не посольства, однако по масштабам решаемых задач генеральное консульство Российской империи в Бомбее фактически выполняло функции посольстваПереговоры и официальная переписка между Россией и Великобританией по вопросу об учреждении консульства носили затяжной, исключительно трудный характер и продолжались в общей сложности более сорока лет (с 1858 г.)356. В. О. фон Клемм многое сделал на этом подготовительном этапе. А потом, уже на посту генерального консула, проявил весь свой талант для укрепления позиций России в важнейшей британской колонии, испытавая постоянное противодействие вице-короля Индии лорда Дж. Н. Керзона. (Русско-английские отношения продолжали оставаться крайне напряженными, а Англия рассматривалась российским правительством как наиболее вероятный противник вплоть до 1907 г., когда между двумя странами было заключено соглашение о разграничении интересов и сфер влияния в Средней Азии и давним соперникам удалось установить более доверчивые отношения). Интереснейшим источником, содержащим сведения по разнообразным — политическим, экономическим и культурным — областям, являются регулярные донесения В. О. фон Клемма в Санкт-Петербург. Эти официальные документы, помимо своего богатого содержания, написаны ярким, сочным языком357.

В 1906 г. В. О. фон Клемм был переведен генеральным консулом в Мешхед. А по возвращении в Санкт-Петербург в апреле 1908 г. назначен чиновником особых поручений пятого класса при министре иностранных"358дел.

В. О. фон Клемм выступил одним из инициаторов ставшего издаваться с 1897 г. «Сборника консульских донесений» (о нем упоминалось выше) и являлся одним из его авторов. В 1910 г. вместе с В. А. Жуковским онвыступил инициатором создания Общества русских ориенталистов, куда были привлечены служащие Министерства иностранных дел и некоторые преподаватели восточного факультета Санкт-Петербургского университета, и стал его председателем. Общество пользовалось покровительством официальных кругов России (патронессой и почетным председателем его была великая княгиня М. Н. Романова) и насчитывало к концу первого года своего существования 95 членов, более половины которых занимали ответственные посты в посольствах, консульствах и миссиях в странах Азии. Издавало в 1910;1913 гг. «Журнал Общества русских ориенталистов», а также выпустило в 1913;1914 гг. две книги ежегодника «Восточный сборник».

Как выразилась Е. Я. Люстерник, Общество русских ориенталистов являлось, «по существу, форумом встреч и общения дипломатов, связанных в своей деятельности с Востоком, служивших в странах Востока, в МИД или родственных учреждениях"359. «Крупные русские востоковедыакадемики, профессора и преподаватели факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета — не состояли ни в Обществе востоковедения360, ни в Обществе русских ориенталистов, которые поэтому не оставили сколько-нибудь заметного следа в науке, — отмечал А. Н. Кононов. — Ученые-востоковеды объединялись вокруг Восточного отделения Русского Археологического общества и его &bdquo-Записок» «361. В этом случае, видимо, проявилось отношение академических ученых, по традиции являвшихся в России приверженцами и носителями духовной свободы и независимости, к организации официальной, правительственной (а значит — консервативной), в высшей степени кастовой. Такой же кастовой и закрытой, какой в представлении либеральной интеллигенции той эпохи (да и других) было Министерство иностранных дел. Возможно, в этом заключалась и одна из причин отдельных нападок на Учебное отделеное восточных языков МИД со стороны академических ученых (о чем будет еще сказано).

Издательская деятельность МИД и его архивовПоступавшая из всех дипломатических представительств на Востоке в Петербург информация не оседала мертвым грузом в недрах министерства, и было бы ошибочно предполагать, что она становилась достоянием лишь крайне ограниченного круга лиц. Что немаловажно для науки, сторонник демократических преобразований и гласности своего времени, А. М. Горчаков первым открыл архивы своего министерства для исследователей362. Архивы МИД — Московский Главный363 (МГАМИД, где хранились старые дела364), Санкт-Петербургский Государственный (исторический, в котором хранились дела и акты, начиная с XVIII в.) и Санкт-Петербургский Главный (содержавший соответствующие дела начиная с 1801 г. и выполнявший исключительно справочную работу по запросам МИД) представляли и представляют огромную ценность для отечественной истории и истории международных отношений. Это подчеркивал и А. М. Горчаков, когда обосновывал облегчение допуска в архивы. «Имея в виду ту пользу, которую может извлечь историческая наука от исследования этих материалов, я нахожу возможным открыть доступ в архивы для благонадежных посторонних лиц», — писал он в 1865 г. в записке в Государственный совет365.

В 1864 г. два Санкт-Петербургских архива МИД были объединены «в одно управление». Соединенные архивы получили наименование «Государственный и Санкт-Петербургский Главный архивы МИД» (в этом виде оставались вплоть до 1917 г.), были приравнены к департаментам министерства и имели право сноситься со всеми его учреждениями366. По новому «Учреждению МИД», изданному в мае 1868 г., архивы относились к центральным установлениям министерства367. Для облегчения пользования документами в 1864—1870 гг. была проведена огромная работа по их упорядочению и описанию. К. К. Злобин, директор архива с 1864 г., в тесном сотрудничестве с историком и литературоведом академиком П. П. Пекарским осуществил разборку всех дел, распределив их по XXVII разрядам. По распоряжению А. М. Горчакова архивные документы предоставлялись для публикации в «Сборнике Русского исторического общества».

Мидовские архивы продолжали выпуск описаний своих богатств. В 1880—1900 гг. вышли в свет семь подготовленных сотрудниками архивной службы МИД «Сборника Московского Главного архива МИД», содержащего много ценных материалов по истории взаимоотношений России, со странами Востока. В выпусках 3 и 4 в 1879 г. было помещено «Обозрение Библиотеки Московского Главного архива МИД», составленное М. П. Пу-цилло.

Тогда же было опубликовано упоминавшееся выше «Дипломатическое собрание дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792 год» Н. Н. Бантыш-Каменского (1882 г.)., В конце века увидел свет законченный им еще в 1800 г. «Обзор внешних сношений России (по 1800 год)» в 4-х частях (СПб., 1894−1902). Обзор содержит хронологические выписки из архивных документов, сведения о важнейших событиях во взаимоотношениях России с зарубежными странами, о дипломатических представителях. В фондах библиотеки этого архива хранились редкие восточные печатные и рукописные карты и атласы, планы сражений, морские карты. Библиотекарь архива И. Ф. Токмаков издал в 1877 г. в Санкт-Петербурге «Реэстр географическим атласам, картам, планам и театрам войны, составленный в 1816 году, исправленный в 1828 году и дополненный по 1877 год». Он же в сдвоенном выпуске 3−4 «Сборника Московского Главного архива МИД» (М., 1883) поместил свое «Обозрение библиотеки Московского Главного архива МИД». В 1879 г. в Москве вышел составленный М. П. Пуцилло «Указатель делам и рукописям, относящимся до Сибири и принадлежащим Московскому Главному архиву МИД"368. Отметим также труд С. А. Белокурова „Сношения России с Кавказом. Материалы, извлеченные из Московского Главного архива Министерства иностранных дел“ (Вып. 1. М., 1889). В конце 1880-х- 1890-х гг. в Москве были изданы и важные труды юриста-международника и архивиста В. А. Уляницкого, основанные на материалах Московского Главного архива МИД. Например, „Материалы для истории взаимных отношений России, Польши, Молдавии, Валахии и Турции в XIV—XVI вв.еках“ (М., 1887), „Русские консульства за границею в XVIII веке“ (Ч. I-II. М., 1899) — одна из немногих отечественных книг, в которой анализируется деятельность и донесения российских консулов за границей, и ряд других его работ369. Интересен „Критико-биографический очерк жизни и деятельности Кера“, выполненный по материалам архива его сотрудником М. Шуваловым370. В 1880 г. архивист А. Неклюдов составил по фондам архива исследование „Начало сношений России с Турцией“, опубликованное в выпуске 3−47"7 j"Сборника Московского Главного архива МИД»" 5″. В 1900 г. в Москве была издана книга директора архива П. В. Голицына «Архив Константинопольского посольства в Московском Главном архиве МИД» за 1721—1852 гг. Интересное издание, посвященное важному архиву, который, как писал автор, «занимает в настоящее время 54 Уг шкапа в VIII комнате Московского Главного архива"372.

В 1896 г. в Москве вышла основанная на документах архивов МИД монография С. А. Жигарева «Русская политика в Восточном вопросе, её история в XVII—XIX вв.еках, критическая оценка и будущие задачи"373. Автор ставил задачей выяснить, как Россия на протяжении XVI—XIX вв. выполняла задачу обеспечения собственных интересов, связанных «с полною свободою пользования водами Черного моря для русского торгового и военного флота», в условиях противоборства с Османской империей.

Необходимо отметить деятельность издательства дипломатического ведомства, которая имела большое научное значение. Среди публикаций, непосредственно относящихся к проблемам Востока, выделим четыре тома «Трудов членов Российской Духовной миссии в Пекине» (вышли в Санкт-Петербурге в 1852, 1853, 1857 и 1866 гг.). Они включали исследования и переводы источников. После преобразования Духовной миссии на смену «Трудам» пришло новое издание Азиатского департамента — «Восточный сборник» (СПб., 1877), — предусматривавшее более обширную программу публикации работ научного содержания, подготовленных служившими на Востоке дипломатами. К сожалению, это издание не имело продолжения. В 1889 г. на средства МИД в Пекине был издан китайско-русский словарь, составленный П. И. Кафаровым (архимандритом Палладием) и старшим драгоманом П. С. Поповым374.

В 1877 г. Азиатский департамент опубликовал первый том описей коллекций своего Учебного отделения восточных языков (о чем подробнее будет сказано ниже). Отметим, что еще в 1840-х годах в Азиатском департаменте было задумано и начато издание каталогов и описей его книжных и рукописных собраний по Востоку [Каталог библиотеки Азиатского департамента, 1843 и 1844 гг. ]. (Деятельность в этом направлении была продолжена и в значительной степени расширена в 1860-х—1910;х годах).

В 1861 г. МИД России по инициативе А. М. Горчакова начал издавать свой ежегодник (выходил по 1916 г.)376, в котором помимо справочных сведений по ведомству иностранных дел печатались также важнейшие документы из политической переписки377, велось обсуждение вопросов текущей внешней политики.

Особое значение придавалось выпуску в свет работ, касающихся важных международных проблем. Среди них прежде всего заслуживают быть отмеченными: «Сборник действующих трактатов, конвенций и соглашений, заключенных Россией с другими государствами, касающихся различных вопросов частного международного права». Т. 1−4. СПб., 1889— 1896- «Свод международных постановлений, определяющих взаимные отношения между Россией и Китаем, 1869−1897». СПб., 1900; «Сборник договоров России с Китаем 1869−1881 гг.». СПб., 1889- «Сборник договоров и дипломатических документов по делам Дальнего Востока. 18 951 905 гг.». СПб., 1906. В 1906;1907 гг. было опубликовано несколько сборников документов, относящихся к переговорам, конференциям и трактатам между Россией и Японией после войны 1904;1905 гг. В 1914 г. опубликован «Сборник дипломатических документов по монгольскому вопросу (23 августа 1912 г.-2 ноября 1913 г.)».

В 1886 г. вышла в свет политическая переписка «Афганское разграничение. Переговоры между Россией и Великобританией. 1872−1885». Иранской революции 1905;1911 гг., сыгравшей яркую роль в истории соседнего с Россией государства, МИД посвятило «Сборник дипломатических документов, касающихся событий в Персии». (Вып. 1—7. СПб., 1911;1912).

С 1897 г. стал выходить «Сборник консульских донесений» (обычно по четыре выпуска в год), публиковавший наиболее важные сообщения и обзоры дипломатических и консульских агентов по социально-экономическим вопросам, а именно о внешней и внутренней торговле, состоянии и развитии промышленности. Издание продолжалось до 1910 г.

В 1909 г. началось серийное издание МИД под названием «Материалы по изучению Востока», но из-за финансовых трудностей в свет вышли только два выпуска (1909 и 1915 гг.). «Приступая впервые к изданию &bdquo-Материалов», Первый департамент [так со 2 февраля 1897 г. стал называться Азиатский департамент. — В. 5.] МИД идет навстречу давно назревшей потребности, — писал в редакционной статье сборника И. А. Перси-ани. — <.> Помимо донесений экономического характера наши агенты за границей, в особенности на Востоке, постоянно доставляют министерству множество интересных и ценных материалов, являющихся плодом их деятельности по изучению района их ведения. Эти донесения имеют уже не экономический, а в большинстве случаев политический характер, <.> заключающиеся в них данные часто представляют собою значительный интерес, и было бы крайне желательно знакомить с ними остальных наших дипломатических и консульских представителей". В сборниках были помещены материалы, подготовленные известными дипломатами-восточниками (Д. Д. Беляевым380, К. В. Ивановым381, А. Я. Миллером382, В. Ф. Ми-норским383, А. А. Орловым384 и др.) — они снабжались фотоиллюстрациями и картами.

Примером изданий, выполненных в литографии МИД, является выходивший ежегодно в Санкт-Петербурге-Петрограде с 1909 г. по 1917 г. отчет российского вице-консульства в Хакодате «Японский рыбный промысел в водах Приамурья» (в конце своей жизни издание называлось «Японская рыбопромышленность в русских водах»). Это серьезное издание, содержавшее массу статистических данных и таблиц, представляло, естественно, интерес для торгово-промышленных кругов России. Но для нас оно интересно именно как пример того круга вопросов, которые среди прочих обязаны были изучать и освещать дипломатические работники за рубежом.

В 1902 г. в Петербурге сотрудниками Санкт-Петербургского и Московского главных архивов МИД было подготовлено и выпущено юбилейное издание «Очерк истории Министерства иностранных дел. 18 021 902», содержащий важные сведения по истории МИД, в нем определенное место было отведено Азиатскому департаменту. (Об этой книге говорилось уже выше во введении).

В 1912 г. по инициативе чиновника особых поручений МИД Б. Э. Нольде стали издаваться «Известия Министерства иностранных дел». «Министерством <.> уже давно ощущалась потребность в издании постоянного периодического органа, который бы мог служить для печатания всякого рода международных актов, дипломатических и консульских донесений и частных работ, относящихся к предметам ведомства министерства, — писал министр С. Д. Сазонов в своем представлении в Государственную Думу. — Программа &bdquo-Известий» определяется двумя основными задачами, которым это издание должно служить. В первую очередь оно преследует цели практические. <.> Отдел частных научных или практических работ лиц, служащих в министерстве. Эти частные работы могли бы быть посвящены вопросам истории международных отношений, международному праву, внешней торговой политике и т. д. <.> Оказать содействие серьезной разработке таковых является поэтому второю задачею издания". Под первоочередной практической целью подразумевалась возможность сделать доступнее разнообразные материалы, связанные с международными отношениями, как для сотрудников министерства, так и для широкой общественности. На страницах «Известий» были опубликованы многочисленные документы по истории взаимоотношений России с другими странами, исторические источники, законы, договоры, декларации, соглашения, конвенции, материалы, относящиеся к войнам, дипломатическая переписка, мемуары и т. п. Причем в силу политических причин и актуальности, опубликованные материалы относились, главным образом, к странам Азии и Африки386.

Чиновники МИД различных рангов, находившихся как в России, так и за её пределами, нередко являлись авторами оригинальных и важных в научном отношении трудов. Так, интересны путевые заметки первого секретаря Российской дипломатической миссии в Тегеране Клементия (Кле-менса) Карловича фон Боде о его поездке по Ирану388. В 1846 г. в Лондоне были опубликованы на английском языке его записки о «Луристане и Персидском Арабистане"389. С его впечатлениями перекликаются оценки известного дипломата и востоковеда М. А. Гамазова, данные в работе «От Босфора до Персидского залива. Из записок, веденных во время четырехлетнего путешествия демаркационной комиссии по Турции и Персии» (СПб., 1858).

Крупным, влиятельным и знающим свое дело дипломатом был Иван Алексевич Зиновьев (1835−1917). Сын профессора, инспектора Лазаревского института, он получил в нем свое востоковедное образование. С 1851 г. начал службу в Московском Главном архиве, затем с 1852 г. по 1883 г. поочередно служил в российском посольстве в Тегеране, консульстве в Реште, был генеральным консулом в Тавризе (Тебризе), посланником в Румынии, Иране. С 1883 г. по 1891 г. руководил Азиатским департаментом МИД. А позднее, в 1897 г., его назначили послом в Османскую империю (до 1909 г.)390. Считал, в частности, что учебных заведений для подготовки хороших специалистов-востоковедов в России не хватает, поэтому был одним из деятельных сторонников учреждения в Санкт-Петербурге Восточной академии, о чем в 1870 г. составил и подал на имя начальника Азиатского департамента П. И. Стремоухова обстоятельную докладную за391 г"писку «О преобразовании преподавания восточных языков в России». В 1855 г. И. А. Зиновьев был удостоен Советом Санкт-Петербургского университета степени магистра восточной словесности за сочинение «Эпические сказания Ирана». В 1912 г. опубликовал в Санкт-Петербурге книгу «Россия, Англия и Тегеран».

Множество работ о Курдистане, северных районах Ирана и смежных392с ними турецких землях издал дипломат и крупный востоковед Владимир Федорович Минорский (1877−1966), выпускник юридического факультета Московского университета и Лазаревского института восточных языков393. «Широко образованный человек, чрезвычайно талантливый и богато одаренный от природы, он по окончании юридического факультета намечен был Гамбаровым для оставления по его кафедреу нас, в Лазаревском институте, покойный академик Корш оставил его по персидской кафедре и много раз вместе со мной уговаривал его отдаться научной деятельности. Минорский, по живости темперамента, предпочел службу на Востоке, хотя в то же время издал несколько научных работ», — писал о В. Ф. Минорском один из его учителей, профессор Лазаревского института, крупный арабист А. Е. Крымский394. Начав службу в МИД в сентябре 1903 г., В. Ф. Минорский занимал должности драгомана генерального консульства в Тавризе, чиновника по дипломатической части при туркестанском генерал-губернаторе (выезжал с поручениями в Бухару и Хиву), второго секретаря посольства в Стамбуле. В 1913 г. назначен комиссаром по турецко-персидскому разграничению. С 1915 г. по 1919 г. первый секретарь, поверенный в делах миссии в Тегеране. В. Ф. Минорский не случайно считался в МИД «одним из лучших знатоков мусульманского Востока», публикуя помимо практических востоковедных работ, также и «классические» труды, к каковым, например, можно отнести его совместный с А. Е. Крымским очерк «Материалы для истории ориенталистики в XVII в.», источником для которого послужила редкая арабская грамматика, изданная в Амстердаме в 1654 г. Во время пребывания в Персии продолжил начатый В. А. Жуковским сбор материалов о секте ахл-е хакк, влияниекоторой на определенные круги населения было весьма значительным. Он опубликовал в 1911 г. «Материалы для изучения персидской секты &bdquo-Люди истины», или Али-Ипахи"395, оставшееся единственным серьезным исследованием по данному вопросу в отечественном востоковедении.

Во время своего первого пребывания в Иране (в 1905 г.) и позже (в 1914 г.) он предпринял, в частности, путешествия по Макинскому ханству, составив описание исторических памятников этого края396. С 1932 г., живя в эмиграции в Англии, начал преподавать в Школе восточных и африканских исследований при Лондонском университете, затем в университете Кембриджа.

Назовем имена других российских дипломатов, находившихся на Востоке в описываемый период, авторов звестных и важных в научном отношении книг: А. А. Адамов397, Д. Г. Анучин398, Н. К. Арбузов399, Г. Батюшков400, А. П. Бутенев401, Г. А. де Воллан402, А. А. Гире403, А. И. Ияс404, И. Я. Коростовец405, Я. Д. Малама406, А. Н. Мандельштам407, А. Я. Миллер408, А. И. Нелидов409, В. П. Никитин410, С. Новиков411, В. Теплов412.

Здесь необходимо подчеркнуть преобладание сочинений о странах Ближнего Востока, оно объясняется их важностью в деле решения внешнеполитических задач России в описываемое время413. И практически каждый дипломат-восточник являлся автором тех или иных «описаний», «путевых дневников», «отчетов», «донесений», «сведений» и т. п. материалов, основанных на личных наблюдениях и изучениях, проведенных во время пребывания по долгу службы в тех или или иных странах и регионах. Подобных работ, как опубликованных, так и оставшихся в рукописях в библиотеке Азиатского департамента, очень большое количество. Естественно, что, принося конкретную пользу для правительства, такие материалы приносили огромную пользу и для науки — они использовались учеными тех и последующих лет.

Мемуары же, дневники и письма дипломатов, как опубликованные, так и оставшиеся в рукописи, помимо чисто исторической информации, дают возможность глубже проникнуть в атмосферу изучаемых событий, несут в себе особый отпечаток личности и характера автора.

Дипломаты, как правило, освещали в своих сочинениях события, очевидцами которых они являлись и близкие им по времени. Такое освещение не требовало того исторического анализа, который необходим, наряду с соответствующими научными знаниями, для исследований далеких периодов. В этом, наверное, состоит одно из отличий истинно академического востоковедения и востоковедения, которое, являясь научным, идет от востоковедения практического. (Подчеркнем еще раз при этом, что одно без другого существовать не могло).

И не случайно также, что главное внимание в научных исследованиях дипломатов всегда уделялось именно тем странам, которые являлись актуальными в политическом отношении на данный момент.

Отдельно надо сказать еще о некоторых ярких авторах-дипломатах. Константин Николаевич Леонтьев (1831−1891) знаменит главным образом как русский религиозный философ, публицист и писатель. Для нас важно также, что он был и незаурядным дипломатом и в течение десяти лет прослужил на Востоке414. Этим годам посвящена его работа «Мои воспоминания о Фракии», вошедшая в 9-й том его собрания сочинений (СПб., 1914).

Петр Александрович Чихачев (1808−1890)-блестящий географ-путешественник и геолог, почетный член Санкт-Петербургской АН (с 1876 г.). По служебным делам и самостоятельно совершил более 60 поездок по различным восточным странам. Неоднократно посещал Ближний и Средний Восток, Северную Африку: Турцию, Египет, Палестину и пр., а также Испанию, Португалию, Италию, Францию, Армению и др. страны. Службу в Азиатском департаменте начал 5 апреля 1830 г. Получив должностьпомощника секретаря при русском посольстве в Стамбуле, П. А. Чихачев наряду со служебными обязанностями занимался изучением истории и этнографии народов, населявших Малую Азию, совершенствовал знания новогреческого и турецкого языков, приступил к изучению физической и историко-экономической географии. В 1836 г. оставил службу и занялся исключительно наукой. В 1839 г. по рекомендации Александра Гумбольдта принялся за изучение геологии Апеннинского полуострова (по 1841 г.). В 1842 г. был командирован штабом Корпуса горных инженеров во главе большой экспедиции на Алтай и в Саяны, которые оставались в то время еще мало исследованными (позже именем Чихачева был назван один из хребтов горного Алтая). С 1848 г. по 1863 г. провел восемь новых научных экспедиций по Малой Азии, Армении, Курдистану и отчасти по Восточной Фракии. В сентябре 1877 г. отправился из Парижа через Испанию в Северную Африку. В течение года изучал Алжир, Тунис, Марокко, Египет. П. А. Чихачевым было опубликовано свыше 20 работ (некоторые из которых многотомные) по этнографии, географии, геологии, зоологии, ботанике, палеонтологии и др. наукам, которыми ему довелось заниматься415.

Яркой личностью, активным дипломатом, путешественником и журналистом был Петр Иванович Пашино (1836−1891). Окончив факультет восточных языков Санкт-Петербургского университета, он занялся археологией в Казани. В 1860 г. был принят на службу в Азиатский департамент МИД. В 1861—1862 гг. второй секретарь российского посольства в Персии. В 1863—1865 гг. преподавал в Учебном отделении. В феврале 1866 г. направлен в Туркестан, где короткое время исполнял обязанности переводчика при туркестанском военном губернаторе Д. И. Романовском. Далее служил в Оренбурге, затем, в 1869—1870 гг., снова в Туркестане. Дважды побывал в Персии (второй раз — в 1875 г., уже как частное лицо, пересек всю страну в одежде мусульманского паломника-хаджи), трижды (в 18 731 874, 1874−1875 и в 1876 гт.) — в Индии. Посетил, совершив кругосветное путешествие, Турцию, Египет, США, Японию, Цейлон, Бирму, Китай. Его путешествия были совершены в то время, когда российское общество имело о странах, где он побывал, весьма смутные представления. Поэтому публикации П. И. Пашино в российских издательствах и прессе416, основанные на личных наблюдениях, были особенно важны и пользовались большим вниманием417.

Высокую оценку у современников получила как дипломатическая, так и научная деятельность Н. Ф. Петровского, российского консула в Кашгаре в 1880-х—1890-х годах418. Назовем, например, «Отчет консула в Кашгаре Н. Петровского за 1885 г."419. В нем дается характеристика Восточного Туркестана, его административного и политического устройства, сельского хозяйства, торговли (в частности, с Россией). Н. Ф. Петровский собрал (и описал) солидную коллекцию рукописей и предметов старины, которую передал в Эрмитаж, Азиатский музей, а также (уже после его смерти, но согласно его завещанию) в Музей Археологического общества.

Из работ по восточной филологии отметим «Практическое руководство турецко-татарского и адербиджанского наречий» (М., 1857) Лазаря Захаровича Будагова (1812−1878), адъюнкта Санкт-Петербургского университета и драгомана пятого класса420 при Азиатском департаменте МИД, его же «Турецко-татарский букварь» (Тифлис, 1844) и двухтомный «Сравнительный словарь турецко-татарских наречий.» (СПб., 1869−1871)421.

Отличным филологом стал первый выпускник Учебного отделения Никита Лазаревич Бероев (1799−1872). Первые 12 лет после окончания Отделения он прослужил в Азиатском департаменте. (В 1826—1828 гг. находился в распоряжении главноуправляющего Грузией И. Ф. Паскевича). А в декабре 1844 г. возглавил открытую на восточном факультете Санкт-Петербургского университета кафедру армянского языка. Его лекции состояли из изложения основ армянской грамматики, упражнений в переводах с армянского на русский и обратно, знакомство с «сочинениями классиков"422. К каждому занятию он подготавливал учебные материалы, которые впоследствии легли в основу его работ по изучению армянского языка423. Интересно отметить сходство методики преподавания Н. Бероева-универ-ситетского адъюнкта с той методикой, по которой учился ранее сам Н. Бероев-студент Учебного отделения. (Один из примеров взаимного обогащения опытом различных востоковедных учреждений и школ).

Большая заслуга в изучении курдской литературы и лексикографии принадлежит одному из первых выпускников Учебного отделения, российскому консулу в Эрзеруме А. Д. Жабе. В годы своего пребывания в Иране он прислал в Санкт-Петербург коллекцию персидских рукописей по истории, этнографии, литературе и фольклору курдов424, сделал французский перевод поэмы поэта XVII в. Ахмеде Хани «Мам и Зин"425, с помощью курдского ученого Мела Махмуда Баязеди составил сборник курдских рассказов с французскими переводами и подготовил заметки о курдской литературе средних веков426. Благодаря А. Д. Жабе впервые в Росии и на Западе стали известны имена девяти средневековых курдских авторов, писавших на основном диалекте курдского языка курманджи. Значительную работу проделал А. Д. Жаба и в области курдской лексикографии. С помощью же Мела Махмуда Баязеди и на основе изданных им курдских текстов он составил первый курдско-французский словарь, который по решению Санкт-Петербургской Академии наук был издан в 1879 г. Словарь вышел с дополнениями профессора Марбургского университета Ф. Юсти. Словарь стал первым большим (содержащим около 15 тыс. слов) курдско-французским словарем в Европе, изданным арабской графикой. А. Д. Жаба является также автором рукописей французско-курдского и427курдско-французско-русского словарей, оставшихся неизданными.

По инициативе П. И. Лерха, считавшего курдские рукописи, собранные А. Д. Жабой, «ценными письменными источниками, свидетельствующими о наличии у курдов богатой литературной традиции"428, это собрание во второй половине XIX в. было приобретено петербургской Публичной библиотекой. Своими коллекциями и сочинениями А. Д. Жаба заложил основу и для дальнейшего развития отечественного курдоведе429 т->ния. В основе многих отечественных издании памятников курдской литературы и истории лежит его собрание курдских рукописей430.

Отметим также книги и переводы Александра Ходзько — тоже одного из первых выпускников Учебного отделения восточных языков, сокурсника А. Д. Жабы, сотрудника МИД431, а позже преподавателя славянских наречий в Париже.

Товарищем А. Жабы и А. Ходзько по выпуску 1828 г. в Учебном отделении был Владимир Павлович Титов (1807−1891)432. Он не занимался всерьез наукой, но о нем следует упомянуть именно как о выпускнике Учебного отделения — человеке разносторонних знаний, поэте, друге А. С. Пушкина, участнике кружка «Любомудров». Окончив Благородный пансион при Московском университете, он начал службу в МИД в Московском архиве Коллегии иностранных дел. Перейдя затем в Азиатский департамент и поступив в Учебное отделение, публиковал свои художественные произведения (литературный псевдоним «Тит Космократов») в «Северных цветах» и «Московском вестнике». В последнем, в частности, поместил прозу на восточные мотивы: «Восточную повесть"433 и «Индийскую сказку. Переход через реку, приключение брамина Парамарти"434 (её высоко оценил А. С. Пушкин в письме к издателю «Московского вестника» М. П. Погодину435). По окончании Учебного отделения больше литературой не занимался, посвятив себя дипломатии — занимал посты генерального консула вДунайских княжествах, был посланником в Стамбуле и Штутгарте. В конце жизни председатель Археографической комиссии и член Государственного совета.

Список приведенных выше работ, подготовленных и опубликованных сотрудниками дипломатического ведомства России, естественно, далеко не полон436. Хочется добавить к нему еще двухтомный труд участника российского посольства в Афганистане в мае 1878 г. — марте 1879 г. профессора И. Л. Яворского под названием «Путешествие русского посольства по Афганистану и Бухарскому ханству в 1878—1879 гг. Из дневников членов посольства» (СПб., 1882−1883). Это посольство в Кабул, второе после миссии И. В. Виткевича, было отправлено от имени туркестанского генерал-губернаторавозглавлял его Н. Г. Столетов. Англия в то время угрожала России войной из-за Сан-Стефанского мира. Цель посольства — воспользоваться недоразумениями между англо-индийским правительством и эмиром Шер Али, чтобы ослабить позиции Англии на северо-западной границе Индии. В труде И. JI. Яворского описаны путь от Ташкента до Кабула, прием в бухарских городах, природа и занятия местных жителей, а также встреча с бухарским эмиром Сеид Музаффар-ханом и переговоры с афганскими властями относительно военной помощи.

Далеко не все труды, переводные и оригинальные работы, путевые заметки и тому подобные издания российских дипломатов были опубликованы. Многие (вернее, большинство, предназначавшиеся для внутреннего пользования в МИД) остались в рукописном виде в библиотеке Азиатского департамента437. В качестве примера назовем: «Исторический, политический и военный обзор Персии со времен Петра I до 1816 г.» — рукопись на французском языке 1818 г. П. Г. Дивова, в то время управляющего Санкт-Петербургским Главным архивом МИД, его же рукопись «Заметки о Китае» (с 1589 по 1804 гг.) 1804 г. 439, «Историю дипломатических отношениймежду Россией и Персией от Гюлистанского договора до восшествия на престол Александра II», подготовленную в 1863 г. другим управляющим этим архивом К. К. Злобиным440- «Словарь правительственных мест и лиц в Китайской империи» (1862−1863 гг.) российского консула в Китае К. И. Павлинова и выполненные им же к этому словарю прекрасные рисунки&bdquo- 441одежды и вооружения китаиских императоров. Здесь хранятся и другие сокровища — путевые журналы и дневники российских дипломатов разных эпох, выполненные ими руководства, описания, зарисовки, чертежи, черновики рукописей и переводов (например, Я. О. Потоцкого, Е. Ф. Тимков-ского, П. П. Цветкова, С. В. Липовцова, П. И. Каменского и др.) и многое другое бесценное для науки.

В 1876 г. в Санкт-Петербурге состоялся III Международный конгресс ориенталистов. Сотрудники МИД и его Азиатского департамента приняли в подготовке и работе этого важного научного форума деятельное участие. Так, Ф. Р. Остен-Сакен, крупный чиновник МИД (директор Департамента внутренних сношений, до этого одно время занимал должность вице-директора Азиатского департамента)442, был членом Организационного комитета, а также генеральным секретарем конгресса, М. А. Гамазов — председателем его III отдела и т. д. В научных заседаниях принимали участие бывшие российские консулы, драгоманы в странах Востока, преподаватели и студенты Учебного отделения восточных языков. В число почетных членов вошли Н. П. Игнатьев, Н. В. Ханыков и другие дипломаты443.

Приглашение для участия в этом конгрессе от его Оргкомитета получил и Московский Главный архив МИД. В Санкт-Петербург отправились два его сотрудника. А. В. Рачинский прочитал доклад о дипломатических отношениях России с народами Дальнего Востока в XVI—XVII вв. по материалам архива. Два сообщения сделал Н. В. Чарыков, в одном из которых дал характеристику каталога архивных документов «о сношенияхРоссии» с азиатскими государствами с XV по XVIII в., составленного по инициативе и под руководством директора архива Ф. А. Бюлера. Кроме того, сотрудники архива организовали «весьма любопытную, — по словам современников, — возбудившую большой интерес» выставку некоторых принадлежащих архиву восточных рукописей, книг и более 80 рукописных географических карт. Многие участники конгресса, побывавшие в Москве, получили возможность посетить Московский Главный архив, где также была устроена специальная выставка рукописей444. В связи с конгрессом в 1877 г. М. А. Гамазовым были подготовлены и изданы первые выпуски «Каталога восточных рукописей библиотеки и каталога нумизматического собрания музея Учебного отделения восточных языков"445. В дальнейшем объемистые выпуски каталогов (всего их было восемь) издавались до 1897 г. Первый выпуск был разослан крупнейшим научным и учебным заведениям России и зарубежных стран, в частности Парижскому университету, Британскому музею, в университеты Кембриджа, Оксфорда, Лондона, Берлина, Галле, Вены, Рима и многие другие адреса, получив высокую446оценку.

Учебное отделение восточных языковПерейдем к Учебному отделению восточных языков при Азиатском департаменте, продолжавшему играть важную роль в подготовке востоковедных кадров и во второй половине XIX в. «Задача подготовки драгоманов для российских посольств на Востоке ставит Учебное отделение в самую тесную, можно сказать, органическую связь с МИД, <.> - подчеркивалось в одном из докладов МИД для Государственной Думы, — драгоманские должности являются лишь начальной ступенью дальнейшей консульской службы на Востоке"447. Особо отмечалось, чтоУчебное отделение — составная часть министерства, и указывалось при этом на «неслучайность слова &bdquo-отделение» «. «Немалое число практических ориенталистов, получивших <.> в Учебном отделении подготовку к исполнению многотрудных ответственных драгоманских и консульских обязанностей в Турции и Персии, неоспоримо доказали своею службою, сколь плодотворна деятельность этого учебного заведения и какую пользу оно приносит государству"448.

15 февраля 1882 г. министром иностранных дел России Николаем Карловичем Гирсом449 был утвержден Устав Учебного отделения, который подтвердил все правила, установившиеся после принятия «Регламента» в 1824 г. Как и прежде, на первом месте было изучение восточных языков: арабского, персидского и турецкого. Далее следовали новогреческий и французский языки. В 1888 г. был введен татарский язык, «под которым понимаются разные турецкие наречия и, преимущественно, азербайджанское, распространенное по всему северу Персии». Помимо восточных (а с 1907 г. и западных) языков преподавались мусульманское право (с 1873 г.) и международное право (с 1883 г.). Преподавание восточных языков в Учебном отделении, как и в предыдущие годы, поручалось исключительно «просвещенным туземцам Востока». Лекции по истории и географии Востока во второй половине XIX в. читались нерегулярно: лишь в 1863—1865 и 1873−1876 гг.

Еще в 1838 г. было разрешено увеличить число студентов с шести до десяти, но из-за недостатка средств количественный состав слушателей Учебного отделения колебался в указанных пределах. Зачислялись и воль-ноопределяющися, «своекоштные» студенты: их число составляло в разные годы от одного до трех человек. Принимались студенты, окончившие университеты (не только столичные, но и провинциальные) или Лазаревский институт, выдержавшие вступительный экзамен по арабскому, персидскому, турецкому языкам. Стипендия принятым студентам составляла 35 рублей в месяц. Дважды в год — в январе и мае — проводились экзамены. Выпускной экзамен устраивался в присутствии товарища министра иностранных дел, директора Азиатского департамента и специально приглашенных директором лиц. Оценки ставились по 12-балльной шкале, высшим считался 12-й балл.

В 1882 г. в списках студентов встречается имя Георгия Брандта, сына купца второй гильдии450. Этот факт примечателен потому, что по правилам предыдущих лет в студенты Учебного отделения могли быть зачислены только дворяне. К началу 1880-х гг. развитие капитализма в России, видимо, уже диктовало свои условия даже в мидовских учреждениях.

К концу XIX в., ввиду большого количества желающих поступить в Учебное отделение, для обучения принимались лишь лица, окончившие университетский курс с дипломом первой степени.

19 ноября 1883 г. деятельность Учебного отделения была значительно расширена. С этого дня по инициативе военного министра П. С. Ванновского, поддержанной министром иностранных дел Н. К. Гирсом, при Учебном отделении начались занятия на курсах восточных языков для офицеров различных родов войск. Но обсуждение вопроса об их открытии в Азиатском департаменте и Военно-ученом комитете Главного штаба началось еще раньше. Из записки М. А. Гамазова в Главный штаб от 16 сентября 1881 г. можно судить, в частности, об одной из причин открытия курсов. Он писал среди прочего: «Если господам офицерам и случалось в прежнее время слушать лекции в Учебном отделении, без особенного за это вознаграждения преподавателей, то это потому, что тогда в нем был курс для начинающих и офицеры могли слушать его вместе с нашими воспитанниками, не обременяя преподавателей лишними часами занятий. Ныне же, так как <.> принимаются исключительно молодые люди, окончившие курс восточных языков или в университете или в Лазаревском институте и начального курса вследствие этого не полагается в Отделении, то для военных офицеров, как для начинающих, пришлось бы учредить отдельный курс"451.

Когда вопрос об открытии офицерских курсов восточных языков еще находился в стадии обсуждения, в Военно-ученый комитет Главного штаба уже стали приходить рапорты от офицеров о желании поступить на эти курсы. При том, что официального объявления о курсах еще не было, в ноябре 1881 г. количество желающих достигло 20 человек. Был подготовлен проект Положения о курсах, но его осуществление затягивалось из-за отсутствия в смете Военного министерства дополнительных средств. Кроме того, Учебное отделение могло принять одновременно не более пяти человек, поэтому нужно было предусмотреть конкурсный отбор. 2 ноября 1883 г. М. А. Гамазов сообщил в Главный штаб, что готов принять первых слушателей на курсы безвозмездно в порядке эксперимента. Был составлен список из 50 офицеров, желающих поступить на курсы. Из них были выбраны восемь гвардейских офицеров. Причем были приняты те, кто кроме французского и немецкого языков, владел также и английским452 (что было не удивительно в условиях всё усиливающегося англо-русского соперничества на Востоке).

В мае 1884 г. слушатели сдали первые экзамены по арабскому, персидскому и турецкому языкам. Блестящие, по отзыву М. А. Гамазова, результаты превзошли все ожидания, опыт был признан удавшимся. По Указу от 11 февраля 1885 г. пробный курс обрел статус постоянного453. М. А. Гамазов подчеркивал, что выпускники курсов восточных языков смогут отчасти восполнить недостаток образованных ориенталистов в офицерской среде, который часто приводил к недоразумениям и ошибкам в военнонародном управлении в Туркестанском крае и на Кавказе, а также во время топографических съемок и рекогносцировок на Востоке454.

Шестеро из поступивших восьми на Офицерские курсы «через три года окончили его с весьма большим успехом, оставив по себе в Отделении наилучшую память своею благовоспитанностию и ни на минуту не слабевшим усердием в изучении предметов его учебной программы"455.

И в дальнейшем на Офицерские курсы принимались только лица, окончившие высшие учебные заведения, имевшие чин не выше штабс-капитана и прослужившие в строю не менее трех лет. Прошедшие по предварительным испытаниям на местах, сдавали уже в Санкт-Петербурге «подробные» экзамены по географии Азии и Европейской Турции, военной топографии и черчению, русскому и французскому языкам. Экзамен по географии требовал, например, основательного знания Турции, Кавказа, Туркестана, Закаспийского края, Западной и Восточной Сибири, Амурской и Приамурской областей, Персии, Белуджистана, Афганистана, Хивы, Бухары, Маньчжурии, Тибета, Китая, Индии, Японии и других стран и областей Азии. Необходимо было показать также знания по этнографии, экономике и вооружению этих стран. Программа по военной топографии требовала не только теоретических знаний, но и практических навыков в выполнении топографических работ.

Согласно Положению о трехгодичных Офицерских курсах, на них могло быть зачислено не более пяти человек ежегодно. Но требования к поступающим были настолько высокими, что, например, в 1887 г. на младшем и среднем курсах училось всего по четыре человека, вместо положенных пяти по штату (отчасти имело значение и то, что принимались офицеры не выше штабс-капитана по рангу, и только православного вероисповедания). Поэтому с 1887 г. к поступлению допускались и офицеры до капитана включительно, что позволило восполнить недобор (конкурс на одно место составлял тогда и в последующие годы в среднем три человека). Преподавались те же предметы (кроме новогреческого), что и гражданским студентам, но по особой программе и в другие часы. (С октября 1888 г. по предложению М. А. Гамазова и для офицеров было введено преподавание татарского языка). С 1889 г. все слушатели-офицеры обязательно командировались на время летних каникул (четыре месяца) на Восток, в российские миссии, для совершенствования своих знаний в восточных языках. Окончившие курсы офицеры предназначались для службы на Кавказе, в Средней Азии и Сибири. Финансировало курсы военное ведомство, ежегодно отпуская для этого 10 тыс. рублей серебром.

Военно-ученый комитет Генерального штаба регулярно снабжал Учебное отделение некоторыми своими изданиями, множеством свежей литературы, газет по Востоку, а также «новейшими картами азиатской России» и других стран456.

Офицерские курсы просуществовали до 1910 г., когда согласно указу от 18 мая 1909 г. был принят новый порядок подготовки военных переводчиков, знающих восточные языки. Кроме того, при штабах Приамурского, Туркестанского и Кавказского военных округов были созданы Окружные школы «для подготовки офицеров, которые, изучив восточные языки, могли бы служить в войсках в качестве переводчиков"457.

За 27-детний период существования курсов их закончили 130 офицеров-переводчиков. Большинство из них продолжили службу по военному ведомству, некоторые же стали преподавателями или занялись научной работой (например: А. Г. Туманский — тюрколог, арабист, иранист, исследователь бабизма458- П. П. Цветков — автор турецко-русского и русско-турецкого словарей, изданных в Санкт-Петербурге в 1902, а также четырехтомного труда «Исламизм» (Ашхабад, 1912;1913) — П. П. Шимкевич составитель «Практического руководства для ознакомления с наречием туркмен Закаспийской области», вышедшей в Ашхабаде в 1899 г.459).

Занятия в Учебном отделении во второй половине XIX в. — начале XX в. вели следующие преподаватели. Международное право в 1883—1885 гг. читал профессор Санкт-Петербургского университета Фёдор Фёдорович Мартене (1845−1909). Говоря о том, что преподавал этот ученый, следовало бы сказать — «сам Мартене», правовед с мировым именем, выдающаяся личность своего времени460. «Воплощенная честность, чистоплотность во всех отношениях и большой идеализм, глубокая любовь к родине — России», — писал о Ф. Ф. Мартенсе в 1912 г. его сын461. Службу в МИД он начал в 1869 г. Одновременно в 1871—1905 гг. преподавал в Санкт-Петербургском университете. В 1873 г. защитил докторскую диссертацию на важную правовую тему «О консулах и консульской юрисдикции на Востоке» (СПб., 1873). Широкую известность получил написанный им курс «Современное международное право цивилизованных народов» (СПб., 1882−1883), выдержавший затем пять изданий, переведенный на несколько европейских языков и не потерявший значения до настоящего времени. Среди его работ выделим лишь некоторые, посвященные Востоку: «Восточная война и Брюссельская конференция 1874 г.» (СПб., 1879), «Россия и Англия в Центральной Азии» (СПб., 1879), «Российско-китайский конфликт» (СПб., 1882), «Египетский вопрос» (СПб., 1883), написанные по-французски462. В 1874—1909 гг. предпринял 15-томное издание «Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами» по материалам мидовских архивов. Ф. Ф. Мартене ставил задачей не только публикацию текстов документов, но и показ обстоятельств, вызвавших их появлениедокументы предварялись обширными вводными статьями-очерками событий дипломатической истории, ставшими самостоятельными исследованиями, ценными историческими комментариями. Этоттруд стал классическим и до сих пор остается актуальным. С 1881 г. член Совета МИД и чиновник по особым поручениям при государственном канцлере (при этих высоких должностях продолжает как профессор читать курсы в университете и в Учебном отделении).

Ф. Ф. Мартенса сменил Н. И. Стребулаев (до 1914 г.), затем М. И. Муромцев (до 1917 г.), который после реорганизации МИД в 1914 г. также исполнял обязанности директора одного из политических отделов МИД (Азиатский, позже Первый, департамент в результате реформы 1914 г. был разделен на политические отделы).

Курс истории и географии стран Востока читал в 1863—1865 гг. П. И. Пашинозатем, в 1873—1876 гг., — Ф. Р. Остен-Сакен.

Мусульманское право (с 1860 г.) и арабский язык (после смерти М. Тантави в октябре 1861 г.) долгое время преподавал Ириней Нофаль (Ноуфаль), выходец из сирийского Триполи, получивший образование в Европе463, а после него — А. Ф. Хашяб (до 1917 г.) — турецкий и новогреческий языки — профессор Ф. Эфенди (с 1875 г. по 1894 г.) и профессор К. Г. Вамваки (в 1894—1917 гг., одновременно с 1901 г. он преподавал на Курсах восточных языков-Курсах востоковедения-Практической восточной академии464). Персидский язык в 1867—1870 гг. вел А. К. Казем-Бекпрофессор Санкт-Петербургского университета, член-корреспондент Академии наук.

По Уставу от 15 февраля 1882 г. обучение восточным языкам поручалось лишь «просвещенным туземцам Востока». Исключением стал крупный тюрколог Сергей (Серайя) Маркович Шапшал (1873−1961), караим из Бахчисарая. В Архиве востоковедов находится автобиография ученого и список его трудов (более 100 названий, среди которых «Караимско-поль-ско-русский словарь»), составленные и присланные им по просьбе А. Н. Кононова в 1954 ив 1957 гг.465 Выпускник Восточного факультета СанктПетербургского университета в 1899 г., он был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию. Но в январе 1901 г. по предложению российского МИД и по приглашению правительства Ирана он уехал преподавать русский язык в училище Лукмание в Тебризе. Одновременно давал уроки также молодому принцу Мохаммед-Али, впоследствии ставшему шахом. Вернувшись в Петербург в 1908 г., С. М. Шапшал занял в университете должность лектора турецкого языка. Одновременно служил в МИД в качестве драгомана восточных языков и преподавателя азербайджанского языка в Учебном отделении Первого департамента (до 1917 г.). Продолжая вести научную работу, был избран членом Русского Археологического общества, членом Географического общества, товарищем председателя Общества русских ориенталистов и др.466Английский язык с момента его введения в 1907 г. и до 1917 г. вёл один лишь Т. Роберте.

Начальниками Учебного отделения в рассматриваемый период были: П. И. Демезон (1843−1872), М. А. Гамазов (1872−1893), о которых уже говорилось выше, а также И. А: Иванов (1894−1905) и В. А. Жуковский (1905;1918).

Иван Александрович Иванов (1835−1908) был опытным дипломатом. Закончив Санкт-Петербургский университет, он в 1858 г. поступил на Учебное отделение восточных языков, по окончании которого в 1860 г. получил назначение на должность студента-стажера российской миссии в Стамбуле. Позже он служил в Османской империи секретарем и драгоманом в ряде российских консульств, был консулом в Адрианополе (с 1868 г.), во время русско-турецкой войны 1877−1878 гг. «состоял при канцелярии заведующего гражданскими делами при главнокомандующем действующей армии», а также при «Императорской Главной квартире». Начальником Учебного отделения И. А. Иванов был назначен 20 марта 1894 г. и наэтом посту оставался до 20 декабря 1905 г., когда «был уволен от службы согласно прошению по болезни"467.

Выпускник Санкт-Петербургского университета Валентин Алексеевич Жуковский (1858−1918) в 1902;1911 гг. был деканом Факультета восточных языков. С 1915 г. он — заведующий переводной частью политических отделов МИД. В. А. Жуковский — автор огромного числа трудов по персидской филологии, истории, этнографии, переводчик и издатель множества персидских текстов468. Большой вклад внес в изучение религиозных течений, и прежде всего суфизма (он первым, например, обратил в 1877 г. внимание на секту ахл-е хакк — «люди истины»). В 1899 г. был избран членом-корреспондентом Академии наук. Будучи директором Учебного отделения, В. А. Жуковский очень много сделал для того, чтобы сохранить его.

Выше в связи с деятельностью В. О. фон Клемма уже упоминалось Общество русских ориенталистов, однако скажем о нем еще раз. «В 1910 г. Жуковскому пришла мысль основать особое Общество русских ориенталистов с привлечением служащих Министерства <иностранных дел> и преподавателей восточных языков университета, — вспоминал профессор С. М. Шапшал в своем очерке о В. А. Жуковском. — Сам Жуковский официально не числился среди руководителей общества, но через своего сына Сергея Валентиновича469, секретаря общества, и пишущего эти строки товарища председателя неустанно принимал участие в редактировании издаваемого обществом ежегодника &bdquo-Восточный сборник». В том же году вышли в свет два тома сборника (с началом Первой мировой войны издание прекратилось)"470.

В начале XX в., когда шла реформа центральных установлений МИД, у некоторых чиновников министерства возникла мысль об упразднении Учебного отделения из-за чисто материальных соображений. Вопрос этотподнимался, например, в 1907 и 1912 гг. (Здесь следует напомнить, что подобная идея появлялась не в первый раз. Впервые угроза над Учебным отделеним нависла в середине XIX века. Тогда Отделение удалось отстоять).

Главным доводом сторонников закрытия Отделения являлась дороговизна подготовки специалистов в нем. Причем иногда среди таких сторонников оказывались и сотрудники МИД. В этом отношении интересен «Журнал заседания подкомиссии» по проведению реформ от 31 августа 1907 г. 471 Заседания, происходившего с девяти утра до половины двенадцатого вечера на квартире товарища министра К. А. Губастова в присутствии многих видных чиновников МИД. Здесь среди прочего речь шла и о сохранении Учебного отделения. О его закрытии высказывался Александр Александрович Гире, сын Александра Карловича Гирса, в прошлом выпускника Учебного отделения, начальника Азиатского департа472 ттмента, а затем министра иностранных дел. Доводом являлись деньги. Ему возражал В. А. Жуковский: «Подымать вопрос об упразднении Учебного отделения при столь незначительной получаемой от этого денежной экономии было бы большим грехом против ориентального образования вообще и пользы самого Министерства иностранных дел. Наоборот, в виду доказанной опытом пользы этого учреждения представлялось бы желательным <.> расширение программы"473. Тогда В. А. Жуковскому было поручено составить записку с обоснованием необходимости Учебного отделения. В результате такая очень информативная и обстоятельная записка, озаглавленная как «Очерк истории Учебного отделения восточных языков и постановка практического востоковедения на Западе"474 была составлена и подана правительству в ноябре 1907 г. В ней отмечалось, что «Учебное отделение имеет за собою почтенное прошлое», пользуется отличной репутацией, и далее прослеживались все 84 года его существования. Показано, как ведется подобное обучение в Англии, Австрии, Германии и Франции — какие предметы там преподаются, сколько студентов обучается, сколько работает преподавателей, сколько подготовлено выпускников и во сколько обошлось их обучение. При этом приведены точные цифры и даже составлены сравнительные таблицы смет и ведомостей расходов некоторых учебных заведений Российской империи и европейских стран, в которых преподаются восточные языки (по состоянию к началу XX века). «Таблица эта весьма наглядно показывает, что по стоимости содержания Учебного отделения из семи заведений занимает последнее место и кредит его более чем скромный», — писал В. А. Жуковский475. И далее ученый призывал МИД «последовать достойному подражания примеру Австрии, которая сочла нужным реформировать и без того образцовую Восточную академию на 144 году её существования, не пощадив нужных на то средств». Подчеркнул также и то, что когда в Лондоне учреждалась Школа востоковедения, то комиссия по её учреждению, посылавшая запросы в другие страны о постановке изучения восточных языков, один из таких запросов отправила в МИД России. В этой записке и позже он неоднократно предлагал расширить рамки преподаваемых в Учебном отделении языков — ввести в курс языки Дальнего Востока — китайский, маньчжурский и японский, что было необходимо после печального опыта русско-японской войны 1904;1905 гг.- сделать обязательными командировки слушателей на Восток для практических занятий в каникулярное время по специальной программепроводить со студентами особые чтения и сообщения чиновников МИД, прибывающих в Санкт-Петербург из стран Востока476.

Иногда доводы сторонников закрытия этого учебного заведения были просто наивны, а сама позиция скорее всего недальновидна. Так, в прениях о смете МИД в Государственной Думе в апреле 1912 г. её член, докладчик бюджетной комиссии П. Н. Крупенский заявил, что обучениекаждого студента обходится казне в 10 тыс. рублей ассигнациями и это очень дорогочто преподаются ненужные языки («почему-то татарский»), ненужные предметы («международное право и еще мусульманское право») — что само здание, принадлежащее МИД, где размещается Учебное отделение, стоит целых 2 млн. рублей и что, если бы его «капитализировать», оно могло бы приносить до 100 тысяч годового доходаи т.п.477 Конечно, подобные доводы могли приводиться (и, к сожалению, приводятся во все эпохи и во всех странах до сих пор) лишь противниками любого просвещения.

В. А. Жуковский постоянно доказывал правительству необходимость Учебного отделения, его государственную важность и пользу. «Изменились ли теперь условия нессельродовского времени, когда Учебное отделение было создано, — писал он в цитированной выше официальной записке в 1907 г., — то есть отпала ли потребность в практически подготовленных для службы на Востоке в консульствах и миссиях лицах? Нет. Изменились ли с тех пор задачи университета, и в частности факультета восточных языков, настолько, чтобы он мог заменить Учебное отделение? Нет. Созданы ли у нас после 1823 года учебные заведения с практическим преподаванием восточных языков, которые удовлетворяли бы потребностям Министерства иностранных дел и делали бы существование Учебного отделения ненужным? Нет."478.

В первой четверти XX столетия продолжала обсуждаться и идея учреждения единой Практической Восточной академии, возникшая еще в первой половине XIX в. В итоге в Государственной Думе было принято решение о целесообразности создания такой академии, которая могла бы «обслуживать как МИД, так равно и Министерство торговли и промышленности, министерства финансов, юстиции, внутренних дел, военное. <.> Учреждение Восточной академии даст возможность объединить разрозненные научные силы и денежные средства на создание одного высшего образцового учреждения, столь необходимого России в переживаемую историческую эпоху, выдвинувшую значение Востока в настоящем и будущем. Государственная Дума выражает пожелание, чтобы в возможно скором времени созвано было междуведомственное совещание всех заинтересованных министерств с участием и Общества востоковедения для выработки проекта учреждения Практической Восточной академии"479.

Несколько позже возник проект «Об учреждении положения и штата Практической Восточной академии (при Учебном отделе Министерства торговли и промышленности)"480. Но вместе с тем МИД (и его Первый департамент, а затем и Политические отделы) продолжало отстаивать позиции, основанные на необходимости сохранения и дальнейшего совершенствования Учебного отделения именно как составной части дипломатического ведомства. В январе 1911 г. внешнеполитическое ведомство провело специальное совещание «По вопросу о подговке лиц, знающих восточные языки, для службы в МИД" — на нем присутствовали среди прочих В. А. Жуковский и заведующий Отделом Среднего Востока В. О. фон Клемм. А в 1915 г. председателю Государственной Думы М. В. Род-зянко были представлены за подписями тогдашнего министра иностранных дел С. Д. Сазонова и В. А. Жуковского проекты нового устава и нового штатного расписания Учебного отделения481.

Эти документы предусматривали очень большие изменения: во-первых, увеличение числа преподавателей и студентов (обучающихся за счет казны — до 30 человек и своекоштных — до 10), а стало быть, и сметы (более чем в четыре раза) — во-вторых, введение в курс обучения новых предметов — дальневосточных языков. Дело в том, что существовавшие 11 мест студентов-стажеров при российских миссиях в странах Дальнего Востока занимали выпускники Санкт-Петербургского университета и владивостокского Восточного института, а их знания в МИД считались чисто теоретическими и поэтому недостаточными. Из 77 дипломатических должностей, которые существовали в Странах Дальнего Востока, и 2 должностей чиновников МИД при Приамурском и Иркутском генерал-губернаторах — выпускники Учебного отделения не занимали ни одной. «Для успешного исполнения обязанностей было бы очень нужно, чтобы после университетов студенты имели еще 2 года для практических занятий в Учебном отделении по примеру других языков"482. Далее в проектах предлагалось введение таких предметов, как гражданское и уголовное право стран Востока. «В консульской и дипломатической службе нельзя обойтись без основательной юридической подготовки, так как не только на начальниках посольств, но и на чиновниках <.> лежат разнообразные полицейско-административные и судебные функции, отправление коих нуждается в специальном знакомстве с гражданским и уголовным правом и судопроизводством"483. Планировалось возродить преподавание истории и политической географии стран Востока для ближневосточников, а также ввести эти предметы для будущих специалистов по Дальнему Востоку. Курс обучения предусматривал обязательные ежегодные командировки для студентов на четыре месяца в разные страны Востока (что имелось и раньше, но соблюдалось не всегда). «С целью пополнения сведений учащихся устраиваются в Отделении <.> чтения, сообщения, беседы чиновников заграничных установлений МИД по истории, географии, статистике стран Востока"484."Осуществление проекта Жуковского, — писал позже сын ученого, — превратило бы Учебное отделение в отвечающую всем требованиям того времени школу, готовившую квалифицированных специалистов. Но претворению в жизнь проекта помешало противодействие генерала Шведова, возглавлявшего Практическую Восточную академию. Одобренный МИД план реформы Учебного отделения был представлен на рассмотрениеГосударственной Думы. Однако план этот не был принят думской комиссией. Отец присутствовал на заседаниях этой комиссии и был поражен равнодушием депутатов и их полным непониманием вопроса"485.

Хотя это был всего лишь проект, принятый к рассмотрению и только затем к возможному утверждению (до 1917 г. это так и не произошло), мы остановились столь подробно на нем, чтобы показать, что в МИД существованию, дальнейшему развитию и совершенствованию Учебного отделения придавали очень большое значение, связывая успехи или неудачи в работе российских дипломатов в восточных странах именно с их профессиональной подготовкой в этом учебном заведении.

А роль его действительно была велика. Так, в некоторых ближневосточных странах почти все консульские должности были заняты выпускниками Учебного отделния. Например, в 1914 г. в Турции это соотношение составляло 38:31, в Иране — 31:31, в Бухаре 5:4 486. Только на Дальнем Востоке в этот период питомцев Учебного отделения почти не было.

Внешнеполитическое ведомство выплачивало специально установленные стипендии и наиболее одаренным студентам факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета, стараясь привлечь их затем на дипломатическую службу. Материально оно помогало также другим студентам и гимназистам — сыновьям многодетных сотрудников Азиатского департамента, и детям умерших сотрудников487.

Постоянно пополнялась библиотека Учебного отделения, игравшая4 ООне последнюю роль в обучении будущих дипломатов. Составлялись каталоги учебных пособий, в ней хранящихся, на арабском, персидском, турецком, греческом, французском языках489. Газеты, книги и карты, относящиеся к Востоку, поступали из других министерств России (внутренних дел, народного просвещения, финансов), Санкт-Петербургского университета, Академии наук. При Министерстве народного просвещения существовала особая комиссия по международному обмену изданиями, и Азиатский департамент и его Учебное отделение не были обойдены её вниманием490. Учебное отделение самостоятельно осуществляло книгообмен. Издания рассылались во многие учебные заведения России и стран Западной Европы и Азии491.

Бюро печати Министерства внутренних дел России посылало вырезки из русских и иностранных газет, Военное министерство — «новейшие карты и множество свежей литературы по Азии», все выпуски своего «Сборника материалов по Азии», а также часть книг, которые оно получало с Востока492. После организации офицерских курсов при Учебном отделении Военное министерство активно помогало не только в комплектовании библиотеки Отделения книгами и рукописями, но и в издательской деятельности. Так, Военно-ученый комитет Главного штаба финансировал в 1885 г. публикацию перевода на русский язык «Курса мусульманского права» профессора И. Г. Нофаля, а в 1886 г. ассигновал средства на выход в свет «Краткого военно-технического русско-французско-турецко-персидского словаря с русскою транскрипциею восточных слов» М. А. Гамазова (СПб., 1887).

Иногда также сами слушатели Офицерских курсов составляли учебные пособия, в основе которых были конспекты прослушанных ими лекций. Так, одним из офицеров, поручиком С. А. Геппенером (позже он стал редактором газеты «Туркестанские ведомости») был составлен «Краткий очерк персидской грамматики», который был размножен литографическим способом и использовался в учебном процессе493.

В архиве Учебного отделения сохранились рукописные тетради словарей (русско-арабского, русско-персидского, арабско-французского) и других учебных пособий, подготовленных не только слушателями-офице494рами, но и другими студентами.

Редкие книги для библиотеки Учебного отделения поступали и от частных лиц — их дарили преподаватели, бывшие выпускники, многие дипломаты-восточники.

Разумеется, Азиатский департамент осуществлял издания и своими силами495. «Устройство библиотеки и приобретение самых разнообразных учебных пособий, в том числе восточных рукописей и монет, являлось предметом особой заботливости. <.> Отделение располагает в настоящее время [1915 г. — В. В.] ценной и умело составленной библиотекой приблизительно 5000 названий сочинений, печатных и литографированных, на русском и иностранных — европейских и восточных — языках, с богатым собранием рукописей на арабском, персидском, турецком, армянском, грузинском, греческом, коптском и эфиопском языках и хорошо подобранной коллекцией восточных монет. Научное описание этих сокровищ сделано в восьми вышедших в [Санкт-Петербурге в 1877—1897 гг.] <.> выпусках496 на французском языке: «Collections scientifiques de l’Institut des langues orientales du Ministere des Affaires Etrangeres.» «497. Это поистине уникальное издание было начато по инициативе и при активном участии М. А. Гамазова и было выполнено авторитетными востоковедами: Б. А. Дорном, А. Марковым, В. Р. Розеном, В. Д. Смирновым.

Для учебной работы многие пособия печатались не типографским, а литографическим и цинкографическим способами, что было намного быстрее и дешевле. Так, рукопись «Курса мусульманского права» И. Г. Но-фаля еще в 1876 г. была литографирована в МИД и стала доступной студентам до выхода в свет типографского издания498. Упоминавшиеся выше словари, составленные П. П. Цветковым, также вышли в 1902 г. в литографированном виде.

Во второй половине XIX — начале XX вв. Учебное отделение восточных языков окончили многие известные впоследствии дипломаты (например, К. Аргиропуло, К. Губастов, А. и В. Ионины, В. фон Клемм, А. Коян-дер, Ф. Лисевич, М. Ону, Я. Славолюбов, В. Теплов, И. Ястребов)499. Многие выпускники Отделения — сотрудники российских дипломатических учреждений на Востоке — занимались и научной деятельностью, коллекционированием рукописей и монет (часть этих коллекций они передавали в библиотеку или музей Отделения). Отметим, например, что некоторые материалы В. А. Жуковскому для его книг передавал В. П. Никитин, в 1910 г. управлявший консульством в Реште500. Рукописи для Учебного отделения (описанные В. Р. Розеном) собирали: российские дипломаты (в прошлом тоже его выпускники): генеральный консул в Астрабаде Ф. А. Баку-лин, консул Г. Д. Батюшков, генеральный консул в Тавризе В. В. Безобра-зов, первый драгоман миссии в Тегеране И. Г. Григорович, секретари и драгоманы консульства в Астрабаде В. И. Игнатьев и А. Д. Левитский, секретарь и драгоман политического агентства в Бухаре А. П. Орлов и др501. Г. Д. Батюшков опубликовал в июле 1897 г. в «Вестнике Европы"502 оригинальный очерк «Бабиды. Персидская секта». Материалами о бабидах, собранными драгоманом генерального консульства в Тавризе А. Н. Мош-ниным, старшим драгоманом миссии в Тегеране В. И. Севрюгиным и младшим секретарем той же миссии А. А. Мельниковым (впоследствии российским чрезвычайным посланником и полномочным министром), широко пользовался А. К. Казем-Бек при написании своей книги «Баб и бабиды. Религиозно-политические смуты в Персии в 1844—1852 годах» (СПб., 1865).

Отметим, что первые по времени сообщения о выступлении бабидов содержались именно в донесениях российских посланников и консулов в Персии. Посланники А. И. Медем и Д. И. Долгоруков писали о Бабе и его новом учении, о его влиянии, о выступлениях бабидов в различных городах Ирана, реакции на эти выступления иранского правительства. Этуинформацию они получали от консулов из Табриза (Н. А. Аничкова, Н. В. Ханыкова), Решта (JL А. Ивановского), Астрабада (С. И. Черняева, В. В. Гусева) и др503. Движение бабидов привлекло внимание и некоторых российских офицеров, находившихся по долгу службы в Иране. В связи с этим упомянем здесь снова имя выпускника офицерских курсов Учебного отделения А. Г. Туманского.

Большую поддержку ученым-востоковедам оказывал в начале XX ч. А. М. Петров (1876−1946), выпускник Учебного отделения 1898 г., затем консул в Стамбуле, Эрзеруме, Иерусалиме и, с 1910 г., в Александрии, принятый за свои заслуги в 1917 г. в члены Православного Палестинского общества504.

30 января 1890 г. Александр III утвердил для дипломатов, окончивших Учебное отделение, «особый знак, <.> состоящий из серебряного венка, в нижней части коего изображено восходящее солнце, а в верхней части венка императорский герб». Его носили на правой стороне груди505. С 11 августа 1890 г. нагрудный знак, дополненный военной символикой, вручалался также выпускникам офицерских курсов (в 1913 г., дополнен также изображением легкого греческого щита с золотыми буквами «Б. В.» для изучавших языки Ближнего Востока и «Д. В.» — Дальнего Востока).

В 1915 г. Первым департаментом был подготовлен и направлен в Государственную Думу на утверждение проект нового устава и штата Учебного отделения. Задачи, стоявшие ранее перед Отделением, — подготовка драгоманов для посольств, миссий и консульств на Востоке — признавалась недостаточной. В первом пункте нового устава отмечалось, что Отделение готовит специалистов для драгоманской и консульской службы (а не только драгоманской, как ранее), для занятия соответствующих должностей при посольствах, миссиях и консульствах на Востоке. Из языков намечалось преподавание: арабского, персидского, турецкого, китайского, японского, монгольского, новогреческого, английского и французского. Из предметов: мусульманское и международное право, история международных отношений с восточными государствами, новейшая история и политическая география Ближнего и Дальнего Востока, основы уголовного права и уголовного судопроизводства, основы гражданского права и гражданского судопроизводства. Для пополнения сведений студентов в Учебном отделении устраиваются чтения, сообщения и беседы чинов заграничных установлений Министерства по географии, истории и статистике разных стран Востока. Количество студентов для двухгодичных курсов предполагалось в 30 человек (20 из которых получали стипендии). Реформам, практически, не суждено было осуществиться. Вскоре последовал 1917 год, а в 1918 г. декретом СНК РСФСР Учебное отделение было упразднено, как «часть царского правительственного аппарата».

Упомянем еще об одной интересной, необычной стороне жизни Учебного отделения. «Его светлость Бухарский эмир во время своего пребывания в Петербурге был радушно принят нашим двором. <.> В честь его светлости было устроено несколько празднеств и между прочим <.> состоялся 23 января [1893 г.] спектакль на персидском языке. Была поставлена комедия в 4-х действиях &bdquo-Визирь хана Ленкоранского», быстро, в течение одной недели, разученная и дружно, без суфлера, разыгранная слушателями Учебного отделения восточных языков при Азиатском департаменте Министерства иностранных дел. Все участвовавшие в спектакле были представлены эмиру, который благодарил каждого рукопожатием и многим высказывал свое удовольствие. Зрителей было более 100 человек. <.> Участвовавшие в спектакле студенты удостоились получить от эмира по ордену &bdquo-Восходящей звезды" второй степени", — сообщал иллюстрированный журнал «Нива» в январе 1893 г. 506, помещая гравированный рисунок, изображающий описанное выше представление.

Учебное отделение восточных языков оставалось главным, основным учебным заведением МИД. Но, видя остающийся недостаток в квалифицированных кадрах востоковедов, министерство старалось устраивать и другие языковые школы. Так, с 1860-х гг., после вхождения в состав империи Приамурья, остро чувствовалась потребность в переводчиках в сибирских губерниях, пограничных с цинским Китаем. В 1872 г. Азиатский департамент выступил инициатором учреждения специальной школы переводчиков китайского языка в Урге. Такая школа с пятилетним курсом обучения была учреждена. Правда, в результате бесконечной переписки по этому вопросу и долгих переговоров с различными учреждениями, открыта она была лишь 12 лет спустя — в 1884 г. 507Так как выше упоминалось о реорганизациях Коллегии и Министерства иностранных дел в первой половине и в середине XIX в., следует сказать, что во второй половине XIX века (уже после А. М. Горчакова) и вГЛОначале XX в. насущные реорганизации продолжились. В частности, в ноябре 1895 г. свою «Записку о преобразовании МИД» министру иностранных дел (в 1895—1896 гг.) А. Б. Лобанову-Ростовскому подал Ф. Ф. Мартене. В ней обосновывалась необходимость перемен в министерстве, так как старое (1868 года) «Учреждение МИД» не соответствовало задачам нового времени. Ф. Ф. Мартене изложил план реформирования Министерства, составленный на основании изучения опыта работы дипломатических. ведомств западноевропейских стран. Этим планом впоследствии руководствовались при обсуждении возможного усовершенствования структуры МИД. Новые штаты и структурная реорганизация были проведены в 1897 г., уже при следующем министре (в 1897—1900 гг.), Михаиле Николаевиче Муравьеве509. В частности, Азиатский департамент переименовывался в Первый департамент, а Департамент внутренних сношений — во Второй департамент. Необходимость изменения названий, отражающую сложившуюся политическую ситуацию, М. Н. Муравьев в Представлении МИД в Государственный совет обосновывал так: «Старое &bdquo-Учреждение МИД» 1846 г. определяло, что &bdquo-в Азиатском департаменте сосредоточивается переписка по делам, касающимся собственно Азии". В то время географический район наших сношений с Востоком до известной степени оправдывал название департамента Азиатским. Но с выходом из-под власти Турции целого ряда государств европейских, сношения с коими ведаются в этом департаменте, и с распространением сношений наших на африканские земли название &bdquo-Азиатский" является в настоящее время слишком узким и не соответствующим кругу тех государств, по делам которых он имеет ныне компетенцию. Равным образом и определение ведомства второго из упомянутых департаментов словами &bdquo-Внутренних сношений" противоречит роду производимых им дел, относящихся, главным образом, к сношениям внешним"510.

В 1907 г. была начата очередная реформа. Было составлено немало проектов, авторы которых — чиновники разных рангов — предлагали свои меры по улучшению работы внешнеполитического ведомства511. В 1907— 1910 гг. в МИД работала специальная комиссия по подготовке проектае I лреорганизации во главе с товарищем министра К. А. Губастовым. В Комиссию входили крупные чиновники и эксперты ведомства, в том числе Ф. Ф. Мартене, директора и вице-директора департаментов, а также ряд советников и делопроизводителей (23 постоянных члена). Кроме того, в работе комиссии принимали участие представители других ведомств: Собственной его Императорского величества канцелярии, Государственной канцелярии, Министерства финансов и Государственного контроля.

24 июня 1914 г. после одобрения Государственным советом и Государственной Думой законопроект о новом «Учреждении МИД» и штате центральных установлений Министерства был утвержден Николаем II 513.

Задачи министерства были усложнены и расширены, функции отдельных подразделений — более упорядочены и стали четче. Структуру министерства составили два департамента, занимавшихся общеминистерскими проблемами, Юрисконсультская часть, Отдел печати, Московский и Санкт-Петербургские архивы и т. п. Решение же вопросов политического характера было сосредоточено в четырех политических отделах. Важнейшим из них считался Первый политический отдел, соединенный с Канцелярией министра. К ведению этого подразделения были отнесены: дипломатические отношения со странами, вышедшими по важности в это время на первый план российских дипломатических интересов — страны Европы (за исключением балканских), Америки и Африки (кроме Абиссинии и Египта), а также ряд внутриминистерских дел и дела, связанные с дипломатическим корпусом. В его ведении находились также Цифирное отделение и литография. Второй (Ближневосточный) политический отдел занимался отношениями с Албанией, Болгарией, Грецией, Румынией, Сербией, Турцией, Черногорией, Абиссинией, Египтом, а также делами православной церкви на Ближнем Востоке. Третий (Среднеазиатский) отдел специализировался на регионе, в который входили Персия, страны Средней Азии, Индия и Цейлон. Четвертый (Дальневосточный) отдел ведал делами, касавшимися Монголии, Китая, Японии, Сиама, побережья Тихого океана.

Такова была широта охвата азиатских дел в российском МИД перед началом Первой мировой войны. Такую эволюцию прошел Азиатский департамент, фундамент которого был заложен еще при Петре I. Все происходившие в течение рассматриваемого времени его реформы были связаны именно с потребностью, вызванной расширением участия России во внешнеполитических делах на Востоке.

Руководство Политическими отделами возлагалось по указанию министра на одного из товарищей министра. В 1910;1916 гг. пост министра иностранных дел занимал Сергей Дмитриевич Сазонов (1860—1927)514.

1 августа 1914 г. началась Первая мировая война. Затем последовал Февраль 1917 г. Во время этих потрясений деятельность МИД России, естественно, не приостанавливалась, хотя и приобрела во многом иные направления и характер. Главными задачами во время войны стали обеспечение внешнеполитической обстановки для успешного её ведения войны и заключения мирного договора515. В этот период руководство МИДа не раз менялось. Помимо обязанностей, связанных с ведением внешней политики, министерство и царское, и позже — временного правительства, продолжало начатую до войны реформу.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Анализируя источники, содержащиеся в архивах (прежде всего — документы АВПРИ), а также их публикации и литературу, можно сделать вывод о том, что вклад внешнеполитического ведомства в изучение стран и языков Востока не был эпизодическим и случайным. На протяжении XVIII — XIX вв. складывалась разновидность научно-дипломатической деятельности, которую можно назвать дипломатическим востоковедением. Эта деятельность заключалась в ситематическом изучении сопредельных с Россией азиатских государств и народов, причем не только в политическом плане, но также часто и в плане географическом, этнографическом, статистическом и историческом. По инициативе МИД были организованы специальные учебные заведения, которые занимались подготовкой высокопрофессиональных специалистов-восточников и сыграли важную роль в постановке изучения восточных языков в России (первые попытки по их организации предпринимались еще в XVIII в.). Большую роль играла издательская деятельность министерства, работа сотрудников его архивов.

Уже в первой трети XVIII в. российские дипломаты, служившие в зарубежных странах, в том числе — в странах Востока, по долгу службы периодически составляли обзоры политического положения стран, в которых находились. (Такие обзоры, наряду с дипломатическими реляциями, письмами, журналами посылались в российское дипломатическое ведомство с мест событий или передавались дипломатами по возвращении). Практическое значение таких документов для правительства было огромно. Но также трудно переоценить их научное значение.

Тогда же сотрудники российских посольств и миссий стали заниматься переводами уже существовавших «местных» книг и самостоятельными описаниями стран своего пребывания. Такие работы в то время были немногочисленны и иногда являлись единственными достоверными источниками для заинтересованных российских кругов.

Коллегии, а затем Министерству иностранных дел была подведомственна Пекинская Духовная миссия, существовавшая с конца XVII в. до середины XIX в. С работой миссии связана деятельность многих выдающихся ученых-синологов (одновременно являвшихся чиновниками Коллегии и Министерства) оставивших заметный след в науке. Не случайно российская китаистика в то время находилась на очень высоком европейском уровне.

На протяжении XVIII — начала XX в. главное направление внешней политики России неоднократно менялось под воздействием международной обстановки и внутриполитической ситуации. А кроме того — в это время происходило и становление самого внешнеполитического ведомства. (Вместе с ним происходило и становление дипломатического востоковедения). В 1819 г. был создан Азиатский департамент МИД, в котором сосредоточились важнейшие для внешней политики России дела — на Востоке. Этот департамент вплоть до начала XX в. оставалось главным подразделением министерства. Департамент располагал отличной библиотекой, постоянно пополняемой, в которой, помимо книг, находились ценные восточные рукописи.

С 1823 г. на протяжении 95 лет при Азиатском департаменте МИД сущетвовало Учебное отделение восточных языков. Будучи подведомственным такому весьма солидному и важному государственному учреждению, как МИД, оно всегда находилось в сфере его внимания и опеки, имело солидную материальную основу. Учебное отделение восточных языков находилось в системе всех других востоковедных учреждений России, не претендуя на главенствующую роль, являясь составным звеном этой системы, дополняя и обогащая её важным опытом учебной и исследовательской деятельности. Следует добавить, что Учебное отделение, имея сильную материальную основу и отличных преподавателей, оказывало влияние на развитие изучения востоковедных предметов в других учебных заведениях России.

Можно говорить не только об «академичности» преподавания в Учебном отделении, но и о близости и взаимном проникновении науки и дипломатии в этом учебном заведении, что, естественно, приносило лишь пользу, так как одна важная сторона обучения дополняла и обогащала другую.

В XIX в. появлялось всё больше публикаций российских дипломатов. Это были и крупные книги, и статьи и обзоры в журналах. Особое значение придавалось при этом выпуску в свет работ, касающихся важных международных проблем. Для публикаций наиболее интересных и актуальных работ своих сотрудников министерством в 1898 г. был учрежден периодический «Сборник консульских донесений», выходивший раз в два месяца. Позже начато издание сборника «Материалов по изучению Востока». Помещаемые на страницах этих изданий публикации представляли большой интерес не только и не столько для политиков и ученых-международников, но для кругов, непосредственно занимавшихся экономикой, торговлей, финансами.

Неслучайно, многие дипломаты принимали участие в первом, Парижском 1873 г., и других конгрессах востоковедов, в 1876 г. в Санкт-Петербурге были одними из организаторов состоявшегося там третьего конгресса.

Одновременно можно говорить о том, что востоковедение дипломатов, несмотря на то, что некоторые его представители прославились как ученые с большим именем, оставалось востоковедением практическим. Дипломаты изучали и описывали современные им страны Востока. Даже в тех случаях, когда в работе дипломата-восточника затрагивались проблемы истории изучаемой азиатской страны, это был исторический экскурс, призванный облегчить понимание сложившейся современной ситуации. Кроме того, такое востоковедение носило в основном описательный характер, что является общей чертой практического востоковедения.

Однако, как точно заметил Н. А. Халфин, говоря о Н. В. Ханыкове: «Невозможно, да и незачем предъявлять ученому, основная деятельность которого протекала в 40−70-х гг. XIX века претензии, исходящие из требо.

519 г-ч вании современного дня". Эти слова имеют отношение и ко всем востоковедам-практикам описываемых нами эпох.

Деятельность востоковедов-дипломатов направлялась не их личными научными интересами, хотя среди них были энтузиасты, беззаветно преданные науке, но главную роль здесь играло внешнеполитическое ведомство, дававшее соответствующие инструкции и отпускавшее средства на экспедиции, поездки и т. п. Дипломаты выполняли порученные им задания. В силу этого обстоятельства на развитие востоковедения существенное влияние оказывал внешнеполитический фактор.

Главными объектами изучения во второй половине XVIII — начала XIX в. были Турция и Персия, что было вызвано рядом войн с этими странами в ту эпоху. Затем вплоть до Крымской войны 1853−1856 гг. «Восточный вопрос» продолжал играть решающую роль, однако сфера изучения расширяется. Объектами для него, кроме Ирана и Турции, становятся ханства Средней Азии, Афганистан, Египет, Сирия и Палестина. Поражение в Крымской войне заставило царское правительство перенести центр тяжести внешней политики с Ближнего на Средний Восток. В 1880-е—1890-е гг. с завершением присоединения к империи Средней Азии, что происходило на фоне продолжающегося обострения противоречий с Великобританией, большее внимание стало уделяться Дальнему Востоку.

Немаловажным фактором, оказавшим влияние на развитие дипломатического востоковедения, было постепенное совершенствование на протяжении десятилетий системы учреждений Коллегии иностранных дел и МИД. Реорганизации, проводившиеся в министерстве, позволяли подразделениям сосредоточиться на наиболее важных участках деятельности. Так, постепенно углублялась и становилась более отточенной деятельость и Азиатского (Первого) департамента, в круг работы которого входили всё новые регионы Азии. Создание в 1914 г. трех восточных Политических отделов (Среднеазиатский, Ближневосточный, Дальневосточный) вместо одного бывшего ранее департамента позволяет судить о широте деятельности российских дипломатов на Востоке в начале XX века.

Причем новые поколения дипломатов-восточников использовали опыт, накопленный их предшественниками.

В результате проведенного исследования становится очевидным взаимосвязь и взаимопроникновение академического и дипломатического востоковедения. Многие видные ученые способствовали развитию последнего. В то же время многие научные экспедиции и отдельные путешествия ученых были бы немыслимы без участия такого сильного государственного учреждения, как МИД, располагавшего гораздо большими средствами, чем иные ведомства (пожалуй, только военное министерство могло идти в сравнение). Немаловажной была поддержка со стороны МИД Русского Географического общества, Православного палестинского общества и т. п. научных учреждений.

История дипломатического востоковедения дает дополнительный материал по проблемам внешней политики России на Востоке и позволяет глубже и более всесторонне раскрыть их. Этот опыт не утратил своего значения до настощего времени и останется актуальным и в будущем, как для дипломатов, так и для ученых.