Динамика личных миров в пространстве повседневности

Актуальность темы

исследования. Одной из наиболее болезненных сторон современной социальной реальности стало разрушение, раскол пространства повседневности. Человеческое общество все более дробится на малые группы, социальные атомы. При этом, каждый из таких атомов воспринимает свой мир как единственно возможный, правильный. В этой ситуации неизбежны острейшие мировоззренческие конфликты, которые все более становятся определяющей характеристикой эпохи. От того, насколько возможно и возможно ли отыскать способ коммуникации в этих условиях, зависит само существование человечества как единой ноосферы, разумного начала во Вселенной.

Изучение того, что представляет собой матрица повседневности, а также вопросов, связанных с ее крахом и вариантами адаптации как сложного механизма социализации личности в условиях современного «общества рисков» (У. Бек)1 имеет не только важное теоретическое, но и практическое значение. Процессы глобализации, в результате которых формируется новый социум, ведут за собой разрушение прежних, более замкнутых, социальных общностей. Тенденции глобализации обеспечивают условия для миграции из одного социокультурного поля в другое как следствие разрушения прежней групповой стабильности. Сегодня, в условиях нарастания противоречий глобализации, актуализируются вопросы конфликта ценностей, соотношения разных культурных миров, и способов ведения рационального дискурса (Ю. Хабермас). В любом случае «страдающей» оказывается индивидуальная человеческая единица: дробится мир — дробятся жизненные проекты людей. Социум становится все более динамичным, нестабильным и трудно прогнозируемым. Соответственно, такими же неустойчивыми, нарушаемыми, являются и культурные образцы повседневности, вырабатываемые группами.

1 Beck, W. Risikogesellschaft. Auf dem Weg in eine andere Moderne. — Frankfurt/Main, 1986.

Происходит процесс своеобразной универсализации повседневности: экстраординарные события теряют свою исключительность и становятся повседневными, обыденными. Это нашло теоретическое выражение в таких понял тиях, как «напряжение цивилизации» (К. Поппер), «общество риска» (У. Бек), означающих, что наша жизнь есть цепь рисковых ситуаций, с которыми обывателю постоянно приходится сталкиваться. В настоящее время никакая жизненная ситуация не застрахована от подобного рода сбоев, в результате которых формируется уже иная реальность, повседневность подвергается трансформации. Качество изменившейся реальности, во многом будет зависеть от типа кризисного сознания и соответствующей ему коммуникативной стратегии. Личность, погруженная в мир рисков, более или менее значительных жизненных катастроф ищет Другого, который смог бы подтвердить истинность его мира, сообщить этому миру определенность, которую он утратил. Такая поисковая активность личности и рассматривается в работе.

Предметом нашего интереса является частный случай динамики повседневности в ситуации «разрыва» личной, нерефлектируемой прежде, реальности, когда возникает острая проблемная ситуация. Прежняя система соотнесений уже не в состоянии осмыслить «новую» реальность, смысловая матрица прошлого дает сбой, вследствие чего возникает «пустое, пространство», требующее заполнения, проблемизированное вопрошание, соотносимое с метафорами «бездомности» (М. Бубер), «экзистенциального вакуума» (В. Франки) человека. Эту проблемную ситуацию, связанную с выпадением человека из привычного социального хронотопа индивид и пытается разрешить. В ходе разрешения проблемной ситуации возникает новая повседневность. Механизм трансформации повседневности мы постарались выявить и описать в диссертационном исследовании.

Степень научной разработанности проблемы. Социально-философская разработка вопроса о нерефлексируемом конструкте повсе

2 Поппер, К. Открытое общество и его враги: В 2 т. — М., 1992. дневности достаточно широко освещена рядом известных имен, в особенности это касается философии XX века. Вместе с тем сбои повседневности и способы ее воссоздания остаются не только теоретической, но и реальной практической проблемой, требующей серьезного философского обоснования.

Весь корпус литературы по интересующей нас проблеме можно разделить на две группы. Во-первых, это источники, где эксплицируется тем или иным образом ключевое понятие повседневности. Повседневность в них рассматривается как феномен, порожденный (конструируемый) в ходе социального взаимодействия. Эксплицируемая реальность здесь интерсубъективна: она существует над и помимо человека. В такой реальности основания повседневности, то есть работа смыслоозначительных. механизмов реальности, включенным актором не проблематизируются.

Классический философский дискурс тематизирует исключительно гносеологические корреляты повседневности, ее интеллектуализированные модификации, такие как мнение, здравый смысл, обыденное сознание. Причем философ должен преодолеть повседневность, покинуть обыденную точку зрения, которая исключает возможность всякой рефлексии. Интерес к феномену повседневности возникает в ходе спора об адекватном описании социальной реальности. Важный вклад в этом отношении был сделан М. Вебером, который утверждал, что культурный образец социального мира по-разному воспринимается социологом и человеком, который живет и мыслит в его рамках. Ему, как и В. Дильтею, принадлежит фиксация понятия значения, или смысла, придаваемого актором различным феноменам его социального окружения4.

Повседневность в поле философской рефлексии входит с именем Э. Гуссерля, основателя феноменологической традиции. Он и поставил задачу

3 Круглое, Д. Н. Повседневность как предмет философской рефлексии: Дис. канд. филос. наукСпб. госуд. ун.-т. — Спб., 1996. — с. 4.

4 См., напр.: Вебер, M. Избранные произведения. — М.: Прогресс, 1990; Дильтей, В. Воззрение на мир и исследование человека со времен Возрождения. — М.: Университетская книга, 2000. исследования феноменологам жизненного мира5. Специальным предметом исследования повседневность становится в социальной феноменологии. Этому посвящены работы А. Шютца, П. Бергера и Т. Лукмана, немецкого феноменолога Б. Вальденфельса6. А. Шютцем, в трудах которого взаимодействуют феноменология Э. Гуссерля и социальные исследования М. Вебера, были выделены структуры повседневного мира, представляющие собой репертуар культурных моделей в той или иной социальной матрице. Социальная феноменология рассматривает повседневность как основу социального бытия, почву различного рода порядков реальности человека, которую всегда надо иметь виду при прояснении предпосылок всякого подлинно научного рассуждения.

Дальнейшее обращение к понятию рутинных практик связано с появлением интегративных социально-философских теорий. В концепциях П. Бурдье, Э. Гидценса7 важнейшую роль играет вопрос о воспроизведении акторами той или иной формы социальности. Главная идея этих исследователей состоит в выдвижении тезиса о взаимной детерминации социальных структур и социальных агентов. Интересуясь, главным образом тем, как адекватно отобразить общественную реальность, они подводят к тому, что изменения ее возможны, но вопрос о существенных изменениях не ставят. И все же, если следовать «логике» данных теорий, социальный сбой проявляется в несоответствии, расхождении двух структур — ментальности, заданной прежней реальностью, с одной стороны, и нормами социальной среды «новой» реальности, с другой. Специфика же феноменологического подхода к

5 Гуссерль, Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология.

Введение

в феноменологическую философию // Вопросы философии. — 1992. — № 7. — С. 136−176 и др.

6 Бергер, П., Лукман, Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. — М.: Медиум, 1995; Вальденфельс, Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности // Социо-Логос: Социология. Антропология. Метафизика. Вып. 1. — М.: Прогресс, 1991. — С. 39−51- Шютц, А. Смысловая структура повседневного мира: очерки по феноменологической социологии. — М.: Общественное мнение, 2003.

7 Бурдье, П. Начала. — М.: Socio-Logos: Фирма «Адапт», 1994; Гидденс, Э. Элементы теории структурации // Современная социальная теория: Бурдье, Гидденс, Хабермас. — Новосибирск, 1995. — С. 40−72 и др. описываемой ситуации в том, что она включается в реальность кризисного человека. Феноменологический анализ предполагает выявление смыслов, конституировавших социальное поле, единство сознания индивида. В видении социальной реальности П. Бурдье и Э. Гидденсом «проступает» традиционная субъектно-объектная схема исследовательской позиции, подразумевающая монологизм единственного субъекта — самого исследователя. Человек в такой парадигме может быть понят лишь как «безгласная вещь», актор, ментальные структуры которого жестко детерминированы социальными структурами. Отсюда такой интерес автора именно к «понимающим», герменевтическим направлениям, которые предполагают диалогичность исследовательской позиции и делают акцент не только на вопросах воспроизводства (как в указанных теориях постструктурализма), но и производства социальной реальности.

Формулировка нашей проблемы стала возможной благодаря смене парадигм, когда произошел переход от изучения рациональных форм знания к иррациональным, нерефлексивным. Среди отечественных исследователей этого рода вопросов можно назвать А. Ф. Лосева, JI.A. Микешину, B.C. Сте-пина, И. Ф. Девятко, М. Ю. Опенкова, В. А. Лекторского, Б. Я. Пушканского, В. Н. Горелову, Б. В. Маркова, М. С. Козлову, Н. Н. Козлову, Л. М. Волынскую, И.Т. Касавина8.

В семантических построениях Р. Монтегю, Д. Скотт, С. Крипке, Я. Хинтикки действительный мир рассматривается лишь как один из возможных. Этому созвучно и постмодернистское восприятие социальной реальности как принципиально гетерогенной в работах Ж. Дерриды, Ж.-Ф. Лиотара. О том, что все социальное пространство, в котором человек реально живет,

8 См., напр.: Лосев, А. Ф. Знак. Символ, Миф: Трактат по языкознанию. — М.: Издательство МГУ, 1982; Ми- • кешина, Л.А., Опенков, М. Ю. Новые образы познания и реальности. — М.: Росспэн, 1997; Степин, B.C. Становление норм и идеалов постнеклассической науки // Проблемы методологии постнеклассической науки. -M.: Наука, 1992; Касавин, И. Т. Повседневное знание в социальном контексте // Личность. Познание. Культура. — M.: Изд.-во МГУ, 2002. — С. 76−91- Волынская, Л. М. Миф и дефицит реальности // Личность. Познание. Культура. — М.: Изд.-во МГУ, 2002 — С. 482−491 и др. состоит из множества событийствующих социальных миров, задаваемых «кругозором» языка социального разноречия, говорит М. Бахтин9.

Еще в XVIII в. И. Кант заявил о том, что реальность всегда ноуменальна, «убегает» от человеческого разумения, а потому абсолютная истина принципиально недоступна человеку. В реальности всегда есть что-то иное, существующее вне какой-то единой «рамки» ее смысловой «схваченности» человеком. В философии «возможных миров», хотя и в другом контексте, но также обосновывается идея отрицания единственности истины, поскольку последняя зависит от наблюдателя и свидетеля событий. В этом отношении серьезное влияние на современную социальную философию оказала работа JI. Витгенштейна «Философские исследования», его лингвофилософская теория языковых игр, ставшая своеобразной точкой пересечения вышеупомянутых теорий конструирования реальности, или создания-воссоздания «возможных миров». Идея коммуникации как способа социального бытия человека обоснована также такими исследователями, как М. Бахтин, Т. Шибута-ни, П. Бергер, Т. Лукман, Н. Луман, Э. Сепир и Б. Ли Уорф, П. Уинч10 и др.

Интерпретационная деятельность участников взаимодействий как процесс конструирования мира повседневности анализируется Г. Гарфинкелем, А. Сикурелом11. Мир малых групп с точки зрения смыслового обозначения объектов изучают представители символического интеракционизма

1 'У

Д. Мид, Г. Блумер, И. Гофман, А. Стросс. Эти работы ценны знаково

9 Hintikka, I. Possible Worlds and Episthemic Logic // Noose. — 1967. — Vol.1- Деррида, Ж. Московские лекции. — Екатеринбург: УрГУ, 1991; Lyotard J.F. La condition postmoderne. — Paris, 1979; Бахтин, M. Вопросы литературы и эстетики. — М.: Худ. лит.-ра, 1975.

10 Витгенштейн, Л. Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1985. — Вып. XVI.- Руднев, В. П. Витгенштейн и XX век // Вопросы философии. — 1998. — № 5. — С. 37−41- Уинч, П. Идея социальной науки и ее отношение к философии. — М., 1997 и др.

11 Ритцер, Д. Современные социологические теории. — СПб.: Питер, 2002; Громов, И., Мацкевич, А., Семенов В. Западная социология. — СПб.: Ольга, 1997 и др.

12 Blumer Н. Sociological Implications of the Thought of G.H. Mead// American Journal of Sociologi. 1966. — Vol. 71. — № 5- Гофман, И. Анализ фреймов: организация повседневного опыта. — М.: Общественное мнение, 2001 и др. символическим подходом к определению социальной реальности. Среди отечественных исследователей было предложено также культурно-антропологическое прочтение хронотопа повседневности в трудах Ю. Лотмана, Г. С. Кнабе, В. Лелеко, К. Богданова, И. В. Сохань, зарубежных — К.

Гирца, Р. Барта, Э. Кассирера. Социально-философская экспликация понятия отмечена нами в работах Л. Г. Ионина, Д. Я. Алиевой, А. И. Кравченко, Н. Н. Козловой, Л. Е. Бляхера, Д. Н. Круглова, М. П. Шубиной, Л. А. Орнатской, В. И. Дудиной, Н.В. Голик14.

Вторая группа источников по интересующему нас вопросу, это работы, авторы которых пытаются решить проблему сбоев повседневности и восстановления личной реальности. Это литература, описывающая проблемную ситуацию, когда интерсубъективная реальность еще не сформировалась, а только рождается. Ее еще нет. Она — проблема, которую еще предстоит решить. Вопросов кризиса привычной, кажущейся правильной и неизменной, то есть повседневной, рациональности так или иначе касались философы XIX—XX вв.еков, такие как О. Шпенглер, А. Шопенгауэр, Н. Данилевский, Ф. Ницше, Э. Гуссерль, М. Хайдеггер, представители постмодернистского направления (Ж. Деррида, Ж. Делез, М. Фуко, Ж.-Ф. Лиотар, Ф. Гваттари), философы-экзистенциалисты А. Камю, Ж.-П. Сартр, а также Ж. Кангилем, Р. Блакар, И. Валлерстайн, 3. Бауман, М. Маффесоли15.

13 Лотман, Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). — СПб.: Искусство-СПБ, 2002; Лелеко, В. Д. Пространство повседневности в европейской культуре. -СПб.: СПбГАК, 2002; Богданов, И. Повседневность и мифология. — СПб.: Искусство-СПБ, 2002; Барт, Р. Мифологии. — М.: Изд.-во им. Сабашниковых, 1996 и др.

14 Бляхер, Л. Е. Нестабильное общество. — Хабаровск: Графика, 2002; Шубина, М. П. Повседневность как феноменологическая модель социальной реальности // Социальная реальность и социальные теории: Матер, всеросс. конф. — СПб.: Науч. изд. центр «Кафедра», 1998. — С. 284−286 и др.

15 Данилевский, Н. Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. — М.: Книга, 1991; Ницше, Ф. Так говорил Заратустра. — СПб.: Кристалл, 2001; Делез, Ж. Логика смысла. — М.: Академия, 1995; Валлерстайн, И. Конец знакомого мира. Социология XXI века. -М.: «Логос», 2003 Алиева, Д. Я. Парадигматические сдвиги в социологии повседневности: концепция Мишеля Маффесоли // Социологический журнал. -1995. — № 1. — С. 110−122 и др.

В теории коммуникативного действия Ю. Хабермаса16 намечены различия формального и субстанционального коммуникативных типов рациональности, присущих соответственно системе и жизненному мирупредлагаются способы объяснения систематических сбоев в функционировании пространства повседневности в целом, причины искаженного существования групповой и индивидуальной жизни социальных агентов. Однако последнее не является предметом пристального внимания Ю. Хабермаса, скорее его интересует широкий социальный контекст. Различные аспекты вопросов социальной адаптации рассматриваются в работах Дж. Томпсона. Ф. Знанецкого, У. Самнера, У. Томаса, Г. Миллера, Ю. Стоунквиста, Р. Парка, А. Шютца, Г. Зиммеля, М. М. Вуд, JI.B. Корель, А.В. Никонова17 и др.

Помимо выдвижения коммуникативных моделей воссоздания личной реальности, в нашей диссертации на основе работ М. Хайдеггера18 обосновывается идея явленности в ситуации социального хаоса радикальной проблематичности человеческого бытия. Привлекаются положения экзистенциальной антропологии М. Мамардашвили19. Полезными в этом отношении послужили также работы Б. Вальденфельса, гуманитарная интерпретация идей теории самоорганизации (Е.Н. Князева, С. П. Курдюмов, Л. Н. Куликова, В. И. Аршинов, Я. И. Свирский, В. Г. Буданов, Ю. Г. Кабалдин, В. В. Василькова, В. Г. Иванов и др.) .

16 Хабермас, Ю. Теория коммуникативного действия // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. -1993. — № 4. — С. 43−63.

17 Шютц, А. Чужой. Очерк социальной психологии. Возвращающийся домой // Смысловая структура повседневного мира: очерки по феноменологической социологии. — М.: Общественное мнение, 2003. — С. 191−222- Никонов, А. В. Социальная адаптация в условиях аномии общества: Дис.. канд. филос. наукВолгоградск. госуд. ун.-т. — Волгоград, 1998; Корель, Л. В. Социология адаптаций: этюды апологии. — Новосибирск: ИЭ-ОПП, 1994 и др.

18 Хайдеггер, М. Бытие и время. Работы и размышления разных лет. — М.: Гнозис, 1993 и др.

19 Мамардашвили, М. К. Психологическая топология пути. — СПб.: Изд.-во Русс. Христ. гуманит. ин.-таЖурнал «Нива», 1997.

20 Василькова, В. В. Самоорганизация в социальной жизни // Социально-политический журнал. -1993. — № 8. — С. 22−28- Князева, E.H., Курдюмов С. П. Законы эволюции и самоорганизации сложных систем. — М.: Наука, 1994; Куликова, Л. Н. Проблемы саморазвития личности. — Хабаровск: ХГПУ, 1997 и др. и

Особое значение для понимания коммуникации как пространства становления Я и Другого оказала также теория перформативных структур Д. Остина, а также его последователей, распространивших перформативность на коммуникацию вообще21. Однако исследование кризисного состояния индивида с точки зрения поисковой коммуникации требует дальнейшей проработки.

Проблема сбоя в функционировании личного мира, или, иначе говоря, «частичного раскрытия пространства» носит более специфический характер по отношению к общекризисным явлениям, рассматриваемым достаточно большим кругом исследователей, и, судя по вышеперечисленному литературному массиву, является менее проработанной, а потому требующей особого анализа. Это мы и попытались сделать в данной диссертационной работе.

Объект и предмет исследования. Объект исследования — диалектика взаимодействий человека и интерсубъективной среды, обеспечивающая повседневную реальность его личного мира.

Предмет исследования — ситуация нарушения работы смыслоозначительных механизмов повседневной реальности, связанная с требованием ее трансформирования и включения человека в новую социальную реальность.

Цель и задачи исследования

Основная цель диссертации — в исследовании динамики интерсубъективного измерения личного мира человека в результате разрушения матрицы повседневности. Достижение данной цели предполагает решение следующих задач:

— концептуализировать ключевое понятие «повседневность» и определить социальное место человека в знаково-символическом контексте обыденной реальности;

— обосновать тезис о принципиальной гетерогенности социального мира и ее актуализации для человека в ситуации кризиса;

21 См, напр.: Аналитическая философия. Избранные тексты / Сост. А. Ф. Грязное. — М.: Изд.-во МГУ, 1993.

— проанализировать ситуацию «раскола» интерсубъективного семантического поля, с которым отождествлял себя человек;

— выяснить роль субъективных компонентов докризисной идентичности человека в формировании его кризисной стратегии и результатов этой стратегии;

— выявить механизмы, с помощью которых человек вводит свои субъективные смыслы в новую для него социальную реальность.

Методологическая и теоретическая основа исследования. Теоретико-методологической основой работы послужили герменевтический подход, коммуникативная теория языковых игр JI. Витгенштейна и его последователей, а также феноменологический интеракционизм конструктивистских направлений в социальной философии. Существенным компонентом методологии, используемой в работе, стала концепция «раскрывающего пространства» М. Хайдеггера. Сбой в повседневности и рассматривается нами как вариант «раскрывающего пространства». Определенную значимость имеет для нашего исследования методология, эксплицируемая из работ М. Бахтина, моделирующая ситуацию сбоя в повседневности в терминах конфликта между «моим словом», «внутренне убедительным словом» и «авторитарным (чужим) словом».

Там, где это оказалось необходимым, автор обращается к системно-структурному подходу, частично применяется также метод моделирования.

Научная новизна исследования заключается в следующем:

— вопросы трансформации повседневной реальности человека исследованы через ситуацию сбоя работы ее механизмов смыслоозначения;

— процессы динамики личных миров рассмотрены на материале языковой реальности;

— ситуация разрушения обыденной реальности рассмотрена как возможность рефлексии повседневных смыслов и самой повседневности;

— дана авторская трактовка коммуникации как способа адаптации в ситуации информационного сбоя;

— выявлена зависимость содержания кризисных коммуникативных стратегий от докризисных характеристик человека.

Положения, выносимые на защиту:

1. В условиях появления ситуации «раскола» матрицы повседневности личного мира пространство обыденных смыслов, пространство повседневности, находившееся на внерефлексивном уровне, с необходимостью попадает в сферу рефлексивной деятельности человека.

2. Для воссоздания «своего мира» человеку необходимо подтверждение истинности этого мира со стороны Другого (другого человека или общества как другого). В поиске таких «резонирующих сознаний» проявляется фундаментальная социальность человеческой природы.

3. Типология различных социальных стратегий (линейных, орнаментальных, мимикрирующих) человека, который вступает с Другим в отношения «виртуальной солидарности» для воссоздания целостности личного мира, строится в зависимости от содержания докризисных характеристик этого человека.

4. Наличие подобных состояний субъективной реальности позволяет трансформироваться неподвижной и нерефлексируемой повседневности, способствует актуализации потенциальных бытийных возможностей человека.

Теоретическая и практическая значимость предлагаемого диссертационного исследования состоит в том, что оно расширяет имеющиеся в фундаментальных и прикладных науках представления о способах трансформации смыслов повседневности человека, о воссоздании интерсубъективной реальности.

Настоящее исследование может быть использовано при дальнейшей разработке проблем разрушения социокультурного поля повседневности и адаптации индивидов. Положения и выводы данной работы могут быть полезны при анализе реалий сегодняшнего дня, давая индивидам, а также деятелям специальных социальных учреждений необходимую методологическую информацию, тем самым, влияя на смягчение адаптационных издержек. Материалы диссертации также могут использоваться для разработки и чтения нормативных и специальных курсов по социальной философии.

Апробация работы. Основные результаты исследования освещены в шести публикациях автора, а также были доложены им на научных и научно-практических конференциях. Среди них: Международная научная конференция творческой молодежи «Научно-техническое и экономическое сотрудничество стран АТР в XXI веке» (Хабаровск, 2003 г.), 60-я региональная научно-практическая конференция творческой молодежи (Хабаровск, 2002 г.), региональные научно-практические конференции при кафедре философии ХГПУ 2002;2003 гг.- региональная научно-практическая конференция «Гуманитарные науки и современность» (Комсомольск-на-Амуре, 2003 г.), региональная научно-практическая конференция «Науки о человеке, обществе, культуре: история, современность, перспективы» (Комсомольск-на-Амуре, 2004 г.).

Ряд положений использовались в ходе преподавательской работы в Дальневосточном университете путей сообщения, в Дальневосточной академии физической культуры при чтении курсов философии в темах «Проблема сознания», «Природа человека и смысл его существования», «Общество: основы философского анализа», «Ценность как способ освоения мира человеком» (аксиология)", а также культурологии в темах «Культура как предмет культурологии», «Актуальные проблемы культуры XX века».

Структура работы. Работа состоит из введения, двух глав, объединяющих десять параграфов, заключения и библиографии.

Заключение

Понимающий" подход, обозначенный во второй половине XIX века и развиваемый в течение XX века, включая современные теории общества, сделал насущной задачу восстановления всей многоаспектной картины производства человеческой субъективности. Особое значение приобрели те детали, которые ранее находились в глубокой тени. Познанию, согласно этому подходу, подлежит не означающее — материальная величина, обладающая осязаемыми свойствами, принадлежащая определенному времени и месту и потому под дающаяся проверяемому и доказуемому описанию, а означаемое (внутренне-убедительное или мое «слово») — тот живущий в сознании отдельного человека пережитой опыт, в свете которого он «читает» означающее и который есть его опыт, глубоко и неповторимо индивидуальный. Означаемым выстраивается коммуникативно-смысловой континуум повседневности человека, основанный на воспроизводстве культурных смыслов. Форма данного континуума повседневности есть продукт социального творчества, взаимодействия.

В обычных условиях повседневность — с точки зрения включенного в нее актора — не подвергается изменению. Она, как «естественная среда» объ-емлет человека, но остается невидимой для него. Если это изменение и происходит, то незаметно для простого обывателя. Точнее, оно происходит только для того, кто не включен в структуру данной повседневности. Сам же агент видит лишь неизменность социальных форм. Потому повседневность еще можно понять как видимое, но не замечаемое. Заслуга социальной феноменологии состоит в акцентировании внимания на процессах мышления, в которых человек и его сообщество сами упорядочивают мир. Следовательно, единой действительности нет, а есть только множество конструкций реальности, которые разделяются группой «резонирующих» сознаний. Интерсубъективное поле культурного образца, детерминирующее сознание и социальное поведение актора, позволяет ему в любом, предъявленном сознанию, артефакте видеть привычное и незыблемое.

Однако в истории человечества и в «личной истории» возникают ситуации, когда стабильные механизмы смыслозначения перестают работать. Культурный образец трансформируется в результате сбоя работы его механизмов. Тогда актор становится субъектом в подлинном смысле слова, творцом своей реальности. В ситуации «разрыва» матрицы повседневности становится возможной коммуникация гетерогенных культурных порядков: личный мир, распространявший себя на всю социальную реальность оказывается ложным и «осыпавшаяся» картина мира начинает перестраиваться субъектом.

Проблемную ситуацию человек пытается решить через поиск солидарного Другого. Но прежняя матрица разрушена, и в новой приходится перестраиваться. Субъект и осуществляет (или не осуществляет) процесс переструктурирования смысловых элементов («осадков») распавшегося смыслового универсума. Делает он это не в социальном вакууме, но с постоянной ориентацией на Другого. Этот Другой и должен подтвердить истинность реальности, истинность «своего мира». Для этого и проводится субъектом перекомпоновка, трансформация аксиологической и смысловой структуры реальности. Как он это делает — зависит от типа сознания и соответствующей ему коммуникативной стратегии, поскольку действия человека постоянно формируются самопониманием и пониманием Другого, то есть значением проживаемых ситуаций. Коммуникация, в своем «нелинейном» варианте, выступает средством адаптации, способом делания своего мира, организации своего социального пространства. В состоянии коммуницирования с Иным рождается новая интерсубъективная реальность человека.

Если докризисная реальность была «своей» для субъекта, то он желает найти только такого Другого, который подтвердит истинность уже исчезнувшего мира. Но чаще Другой отыскивается. Он не вполне соответствует изначально чаемым параметрам, а лишь в какой-то мере. В этот момент и возникает «виртуальная солидарность», особое социальное образование, позволяющее на какое-то время обрести точку для самостояния, индивидуальной стабильности. Такая солидарность возникает чаще всего не по изначальным, а по случайно обретенным параметрам. Однако случайная точка обретения контакта может стать основанием для воссоздания целостности мира, формирования новой ценностной шкалы, то есть перейти в стабильные отношения. Восстановленная повседневность трасформировалась, стала иной. В этот момент она вновь становится единственно возможной, а потому не-промысливаемой реальностью.

В целом, анализ ситуации разрушения повседневности расширяет наши представления о способах ее трансформирования, перестройки. В работе также раскрывается позитивный смысл наличия таких «нежестких» состояний, условия которых позволяют актуализироваться потенциальным бытийным возможностям человека. Разрушение семантической интерсубъективной сети прежней реальности открывает возможность рефлексии повседневных смыслов и самой повседневности, а, значит, может способствовать «передвижению пределов» сознания человека, его расширению. Ситуация сбоя повседневности выступает как вариант «раскрывающего пространства».

По мнению крупнейших носителей социального знания, человечество сегодня стоит на пороге катаклизмов, близких к катастрофическим. Это связано не только с активно обсуждаемыми сегодня экологическими проблемами. Реальности необходима основа, позволяющая коммуницировать очень разным, не похожим друг на друга людям, социальным группам, обществам. Именно поэтому жизненно и философски важным становится уяснение того, как, в каких формах может состояться общение людей, реальность которых разрушена, которые не желают, не могут, но должны жить вместе, понимание основ, механизмов социализации в условиях, задаваемых противоречиями процессов глобализации.

В настоящей работе мы и постарались составить некое общее представление того, как может сложиться такое общение, как оно может привести не к кровавому конфликту, а к воссозданию новой, иной, но устраивающей всех социальной реальности.

Естественно, мы далеки от мысли, что наша работа решила эту проблему. Будет корректнее сказать, что мы постарались ее поставить. Но, как писал Станислав Лем в «Сумме технологий», постановка проблемы уже содержит в себе ее решение.

В современных условиях распада привычных этосов перспектива развития данного вопроса задается дальнейшей проработкой проблем рационализации коммуникативного взаимодействия, адаптации, включения в изменившуюся реальность, как в фундаментальных, так и в прикладных исследованиях. Экспликация же личных миров также может быть расширена путем введения ее в иной философский — онтологический и антропологический — дискурс с привлечением фундаментальных исследовательских парадигм философии жизни, персонализма, экзистенциализма, русской религиозной философии.