Философско-историческая мысль русского зарубежья (20-50-е годы ХХ века)

Актуальность исследования. Несмотря на многолетнюю и плодотворную исследовательскую работу, до построения научным сообществом полной картины развития философии русского зарубежья еще далеко. До сих пор мы все еще осваиваем широчайшую базу источников, и конца этому процессу не видно. Конечно, нынешнее положение дел несравнимо с ситуацией конца 80-х — начала 90-х годов XX века, когда перед нами лежал только что открытый, почти неизвестный материк. Теперь исследователи решают иные, но не менее интересные задачи: в изучении зарубежья все больше чувствуется необходимость более глубокой прорисовки деталей, существует потребность, вернув истории русской мысли великие имена и идеи, увидеть контекст, в котором и эти имена, и эти идеи существовали.

Контекст отвлеченным теоретизированием не постигается. Однако и факты сами по себе не столько решают проблемы, сколько их создают, и это утверждение в исключительной степени применимо к философии истории. Существуя на стыке, искомый синтез в известной мере обречен на внутренний разлад — дело в том, что, являясь науками гуманитарными, история и философия имеют принципиальные расхождения и в сфере интересов, и в> манере объяснения. Более того, в исторической науке с известной регулярностью ставится под вопрос сама необходимость подобных обобщений. Поэтому не случайно в русском зарубежье для философии истории одним из главных стал вопрос о ее тематико-методологическом самоопределении.

Но если само зарубежье в обсуждении этих вопросов было лишено единства и определенности, то значит, что нам предстоит исследовать, ту сферу, которая даже для современников существовала как вопрошание, знание о незнании. Проблем здесь немало, и одна из главных состоит в том, как облечь заявленные в работе философско-методологические принципы плотью исторического материала. Однако существование подобных затруднений в первую очередь свидетельствует об актуальности поставленных вопросов и в научном, и в прикладном смыслах. Это означает, что:

• решение поставленных в диссертации проблем может быть учтено при проведении дальнейших исследований и в области истории русской философии, и в философии истории;

• вопросы, обсуждаемые в диссертации, напрямую касаются ключевых проблем общественно-политической жизни современного общества;

• результаты диссертационного исследования могут использоваться в преподавании ряда гуманитарных дисциплин (философия, культурология, история).

Степень изученности проблемы. Полноценное рассмотрение поставленных в диссертации вопросов невозможно без учета результатов, которых добились философия, история и культурология.

Приступая к анализу философии истории русского зарубежья, мы должны определить границы и содержание этого раздела философии: многообразие предлагаемых русской эмиграцией подходов, своеобразный и, в некоторых случаях, архаичный язык философствования настоятельно требуют ответа на вопрос, что такое философия истории в принципе. Определить же свою позицию на сегодняшний день невозможно без учета работ отечественных (М.А. Барг, И. А. Гобозов, Г. И. Зверева, А. Я. Гуревич, Н. Е. Колосов, Л. П. Репина, Ю. И. Семенов и др.) и зарубежных (Ф. Анкерсмит, А. Мегилл, Р. Рор-ти, X. Уайт, М. Фуко и др.) авторов. Их исследования не принадлежат одному направлению и решают разные задачи, однако знакомство с ними необходимо, чтобы получить доступ к тем значимым научным результатам, которых добилась наука в определении статуса и структуры философии истории за последние десятилетия.

Самым непосредственным образом связаны с темой диссертации исследования, посвященные истории русской философии в целом, философским системам отдельных представителей русского зарубежья, конкретно русской философии истории.

Литература

эта обширна и нуждается в некоторой систематизации.

Во-первых, следует выделить исследования по истории русской философии, выполненные в самом русском зарубежье. При всем сюжетно-тематическом многообразии и широкой идейно-философской палитре эмиграция почти единогласно признавала себя наследницей и хранительницёй свободной русской мысли. Именно с этих позиций были предприняты первые обстоятельные попытки осмысления исторических судеб русской философии. Они связаны с именами В. В. Зеньковского, С. А. Левицкого, Н.О. JIoc-ского, Н. П. Полторацкого, М. И. Раева, Б. В. Яковенко и др.

Другой традицией стал подход, оформившийся в советской науке и доминировавший в Советском Союзе до середины 80-х годов прошлого века. Он в значительной мере идеологизирован: ему свойственна крайняя1 полемическая заостренность, последовательная критика всей философии русского зарубежья, которая по понятным причинам определяется как ретроградная, упадническая, буржуазная. В этом ключе написаны отдельные работы. A.A. Галактионова, В. А. Кувакина, В. А. Малинина, Н.С. СеменкинаП.Ф. Никандрова и др. Несмотря на очевидные недостатки подобного подхода, следует понимать, что критика была на тот момент единственно возможным способом введения этого материала в научный оборот.

Третий этап в исследовании. философии русского зарубежья-в^частно—сти и русской философии в целом напрямую связан с началом, перестройки, политических реформ, которые позволили отечественным исследователям перейти к новым, более взвешенным оценкам и характеристикам. Эта исследовательская традиция насегодняшний день наиболее обширна и влиятельна.

В литературе самого последнего времени следует выделить работы, посвященные общей характеристике истории русской философии, основным этапам ее становления. Такие обобщения крайне необходимы для более четкого определения ее специфики — они позволяют лучше понять, чем определялось ее становление и развитие. Подобные обобщающие работы в разное время были подготовлены П. В. Алексеевым, М. Н. Громовым, И. И. Евлампиевым, Б. В. Емельяновым, О. Т. Ермишиным, А. Ф. Замалеевым, В. К. Кантором, М. А. Масляным, В. Я. Пащенко, В. Н. Порусом, В. Ф. Пустарнаковым, С. С. Хоружим и др.

Отметим также исследования, посвященные русской философии истории специально. Таких исследований не много, но они есть, и обращение к ним необходимо. Авторами подобных работ являются О. Д. Волкогонова, Н. М. Дорошенко, Д. М. Володихин, С. С. Неретина, Л. И. Новикова, В. И. Копалов, И. Н. Сиземская, A.B. Малинов и др.

Отдельно следует упомянуть исследования, где дается детальный анализ жизни и творчества ключевых фигур русского зарубежья. Список работ, посвященных каждому из крупнейших русских философов, достаточно велик, и перечислить их все — задача невыполнимая. Однако учитывать при решении поставленной в диссертации проблемы подобную литературу, конечно, необходимо. В этой связи назовем таких исследователей, как О. В. Ананьев, В. Ф. Бойков, С. С. Бычков, М. А. Васильева, Н. К. Гаврюшин, П. П. Гайденко, H.A. Дмитриева, Е. Б. Ерина, A.A. Ермичев, А. П. Козырев, М.А. Колеров^.

A.П. Лысков, Ю. Б. Мелих, O.A. Назарова, Н. С. Плотников, A.B. Посадский,.

B.В. Сапов, A.A. Троянов, Т. Г. Щедрина, В. Янцен и др.

Перекликаются^ с ними и работы, проводимые в рамках исторической науки и посвященные анализу творчества крупнейших ученых и общественных деятелей эмиграции. Несмотря на несколько иные акценты имеющиеся в этих публикациях, не учитывать исследования по истории русского зарубежья нельзя. Среди подобных, исследований отметим работы М. Г. Вандалковской, O.A. Воробьева, О. Л. Гнатюка, Л. Н. Гумилева, А.Г. Ду-гина, Н. Г. Думовой, Б. С. Кагановича, А. К. Клементьева, С. П. Рамазанова, И. В. Сабенниковой, Б. Г. Сафронова, С. М. Сергеева, М. А. Шпаковской и др.

Отдельно следует упомянуть труды зарубежных исследователей истории русской философии. Назовем имена Дж. Боулта, Ф. Буббайера, Б. Гензялиса, М. Иовановича, Р. Пайпса, Дж. Уильямса и др.

Однако анализ показывает, что в литературе данная тема раскрыта не полностью: многие значимые для понимания философии истории русского зарубежья фигуры и сюжеты до сих пор остаются в стороне. Значительно осложняет дело и неопределенность принципов рассмотрения этого довольно специального философского вопроса. Складывается впечатление, что, принимая за аксиому известную идею Бердяева о том, что призвание русской философской мысли — в постижении смысла истории (в литературе это иногда называют историософской одержимостью русской мысли), исследователи пока еще не предприняли попыток рассмотрения данного сюжета с учетом всего многообразия историко-философского материала и в объеме, соответствующем значимости вопроса.

Чаще всего философия истории в литературе рассматривается вскользь: при анализе отдельных фигур — как один из аспектов в творчестве известного философапри анализе социальной философии — как один из ее компо- -нентовпри характеристике политической жизни — как наиболее рафинированное выражение идеологии. Даже работы, посвященные исключительно философии истории, касаются в основном предлагаемых зарубежьем концеп-туализаций русской и мировой истории— анализ вопроса о философско-методологических, основаниях этих схем почти всегда отходит на второй о план.

Вторичность интереса исследователей к вопросу теоретического самообоснования философии истории в русском зарубежье становится заметной при разборе тех оснований, которые служат фундаментом для типологии данных философско-исторических систем. Заметно, что в большинстве случаев материал организовывается по принципам, не имеющим прямого отношения к философии истории: авторы предлагают учитывать политические пристрастия философов, их религиозные убеждения, принадлежность к той или иной общественно-политической группировке, отношение к советской власти и т. д. Все это, конечно, важно, но, рискнем предположить, существа вопроса не касается.

Анализ исследовательской литературы показывает, что и сегодня проблема определения философского статуса концепций исторического процесса у философов русского зарубежья требует своего историко-философского и методологического осмысления. Вот почему в диссертации предпринимается попытка выявления, описания, реконструкции и систематизации философ-ско-исторических взглядов представителей философии русского зарубежья на основе широкого круга источников.

Объект диссертационного исследования— философия истории русского зарубежья, которую создавали не только профессиональные философы, но и широкие слои философствующей публики (историки, писатели, политики).

Предмет диссертационного исследования — представления1 философ-ско-исторической мысли русского зарубежья о природе истории и исторического познания.

Цель диссертационного исследования— реконструировать картину философско-исторической мысли русского зарубежья, определить ее специфику, разработать и применить на практике принципы и механизмы ее исто-рико-герменевтической характеристики и систематизации.

С учетом’указанной общей цели были определены и задачи исследования:

• определить и исследовать источники, имеющие отношение к философии истории русского зарубежья, рассмотреть работы, которые посвящены непосредственно данной проблеме;

• предложить классификацию материала, которая на базе значимых, существенных для философии истории критериев позволила бы переописать данную область историко-философского знания;

• показать, как отразились в философии истории русского зарубежья идеи и тенденции, определявшие развитие всей русской философии;

• продемонстрировать актуальность философского содержания философско-исторической мысли русского зарубежья, способного сделать освоение этой традиции необходимым условием дальнейшего развития отечественной философии;

• выявить общефилософские основания рассматриваемых философско-исторических концепций и проанализировать их соотношение с проблемами исторической науки, а также показать их связь с политической и культурной ситуацией в русском зарубежье;

• выяснить специфику трактовки философами русского зарубежья основных понятий философии истории.

Теоретико-методологическая база диссертационного исследования. В данной работе используются методы, традиционные для историко-философских исследований: исторический, сравнительный, диалектический, а также приемы интерпретации текстов, связанные с герменевтикой, что и требуется для историко-философской реконструкции философско-исторических взглядов представителей философии русского зарубежья.

Использование исторического метода при анализе источников создает условия для комплексной оценки процесса становления философско-исторической мысли русского зарубежья в контексте развития русской философии в целом.

Сравнительный^метод* позволяет, сопоставив концепции русских мыслителей, обозначить основные тенденции развития философии истории русского зарубежья и дать развернутую характеристику построений отдельных философов.

Определенные сложности в интерпретации комплекса источников связаны со спецификой русской философской традиции в целом и философии русского зарубежья в частности. Укажем и на религиозность некоторых философов, и на то, что многие из русских мыслителей оспаривали обязательность и универсальность принципов рациональностиотметим, что нередко в России главной целью философского поиска становилось не получение нового знания, а преобразование и спасение мира.

Именно поэтому исследование оказалось направлено, с одной стороны, на выявление и интерпретацию смысла текстов конкретных авторов, а с другой — на реконструкцию систем их идей. Это значит, что утверждение уникальности каждого отдельного мыслителя дополняется признанием культурно-исторической обусловленности философского процесса, а утверждение свободы творчества не отменяет необходимости выявления его общих тенденций.

Источники диссертационного исследования. Исходным пунктом для данного исследования стало стремление к максимально возможной фактической полноте выстраиваемой картины. Был собран довольно обширный корпус источников (книги, статьи, рецензии), часть которых широкой публике была неизвестна. При отборе текстов потребовалось исключить: во-первых, тех авторов, кто остался в России, хотя и оказывал влияние на эмиграциюво-вторых, тех эмигрантов, чьи работы по данной проблематике были изданы еще в России (такие работы принимались в оборот, если только при переиздании в зарубежье они значительно дополнялись или перерабатывались) — в-третьих, тех философов, кто не касался вопроса об основаниях исторического бытия, сосредоточившись на осмыслении и русской и всемирной истории или других вопросахв-четвертых, тех, кто выпал из русского контекста и—"переродился" в новом языке и новой культуре.

В 1920—1950;х годах русским зарубежьем создается значительная литература философии истории. Укажем на книги и статьи М. А. Алданова, H.A. Бердяева, П. М. Бицилли, Я. А. Бромберга, Р. Ю. Виппера, Б. П. Вышеславцева, Л. П. Карсавина, Ю. В. Ключникова, K.P. Качоровского, Г. А. Ландау, Д. С. Мережковского, П. Н. Милюкова, Г. Н. Полковникова, H.A. Реймерса, П. Н. Савицкого, Ф. А. Степуна, П. Б. Струве, Н. С. Трубецкого, Н. В. Устрялова, Г. П. Федотова, Г. В. Флоровского, С. Л. Франка.

Научная новизна исследования. Диссертация является одним из первых исследований, реконструирующих и систематизирующих философию истории русского зарубежья. Предложено авторское понимание основных идей, концепций и методологических подходов, использованных русской эмиграцией для построения философии истории. Получены следующие результаты:

• осуществлен концептуальный анализ философии истории русского зарубежья, представленной как явление, определяемое общефилософским контекстом, историко-культурными и политическими факторамиописаны и систематизированы различные определения истории и исторического познания в трудах представителей русского зарубежья;

• философско-исторические теории и построения рассмотрены в связи с тремя основными способами их оправдания (легитимации), что позволило выделить из всего многообразия материала позитивистскую модель (Милюков, Савицкий, Виппер, Качоровский, Ключников), религиозно-философскую модель (Бердяев, Франк, Карсавин, Федотов, Степун, Флоровский, Мережковский, Бромберг, Полковников) и модель в которой историческое развитие есть развитие культуры (Струве, Бицилли, Трубецкой, Вышеславцев, Ландау, Реймерс, Устрялов);

• раскрыто контекстное содержание понятий, активно использовавшихся в философско-исторических построениях: история-природа, миф, закон, свобода, необходимость-случайность, прогресс-регресс, личность-масса',.

• * показано принципиальное значение философии истории в системе общефилософских воззрений мыслителей русского зарубежья;

• значительное внимание уделено исследованию идейного наследия тех мыслителей (Ландау, Реймерс, Полковников, Качоровский и др.), работы которых по разным причинам оказались забыты. Был собран корпус источников, часть которых широкой публике была неизвестна.

Положения, выносимые на защиту: 1. Во второй четверти XX века в рамках философии русского зарубежья оформилось и получило свое развитие связанное сюжетно-тематическим единством оригинальное и самостоятельное движение философско-исторической мысли. В его рамках разбору подверглись не только сюжеты, связанные с уяснением смысла истории отдельных народов и государственно-культурных образований, но и вопросы теоретического характера — можно сказать, что в исследованиях данного периода были проанализированы сами основания исторического бытия и исторического познания.

2. Философско-методологическое единообразие в понимании философии истории представителями русского зарубежья отсутствует. Наиболее точной характеристикой этой сложной ситуации будет признание того, что данные философско-исторические концепции находятся в культурном единстве, но не в теоретическом согласии— попытки найти одну основную тенденцию упрощают и искажают подлинное положение вещей.

3. Политические критерии, партийная принадлежность и идеологические симпатии в качестве критериев систематизации применимы выборочно и условно, поскольку зачастую, не касаясь существа вопроса, объединяют философские системы разных типов по внешнему и часто формальному признаку, что, в свою очередь, препятствует выявлению их подлинного’научно-философского потенциала.

4. Представителями философии истории русского зарубежья были реализованы триосновных методологических подхода: позитивистский (легитимным признается объяснение, сводящее все богатство исторической жизни к естественным, подысторическим факторам) — религиозно-философский (логика истории есть результат действия иных — абсолютных и надысториче-ских— начал) и подход, в пределах которого историческое развитие есть развитие культуры (считается, что движущие силы истории носят духовный характер, но действуют они внутри истории).

5. Позитивизм в русском зарубежье был влиятельной научной тенденцией и определял развитие в первую очередь академической исторической науки. Элементы философии в данном случае почти всегда функциональныфилософия истории у историка-позитивиста всегда средство, чем и определяется-неполнота философского обоснования исторического знания.

6. В рамках религиозно-философского подхода реализуется иная модель, в основании которой лежит требование оправдания истории, которое бы базировалось на признании реальности предвосхищающих историю абсолютных начал. История здесь — в значительной мере источник иллюстративного материала для сложных и избыточных метафизических конструкций. 7. В рамках подхода, для которого историческое развитие есть развитие культуры, была предпринята попытка переописания сферы, истории и культуры на основе ее субстанциализации. Можно сказать, что было обнаружено и подверглось детальной разработке новое (не природа и не абсолют) начало исторической жизни — культура.

Научно-практическая значимость работы. Теоретические результаты диссертации важны для изучения истории русской философии и философии историиПроведенное исследование позволяет выявить своеобразие русской философии в зарубежье. Оно расширяет наши знания и о философии истории русского зарубежья в целом, и о ее отдельных направлениях и представителях. Диссертация дает широкие возможности для дальнейших исторических и теоретических исследований в этой области.

Намеченные в диссертации подходы, собранные материалы, выводы и обобщения могут быть использованы при подготовке и чтении курсов и спецкурсов по истории русской философии, философии истории, методологии истории, культурологии, И'т.д.

Апробация работы. Основные идеи диссертации были отражены в монографии «Что есть история? Версии русского зарубежья», в брошюрах, статьях и рецензиях, часть которых была подготовлена при поддержке РГНФ (гранты «Философия Л. П. Карсавина-в Литве» (2001—2002), «Круг Карсавина: русские философы в Литве» (2004—2005), «Философия истории русского-зарубежья: понятия, модели, антиномии» (2007—2009)).

С докладами по теме диссертации автор выступал на общероссийских и международных конференциях «Жизненный мир философа Серебряного века» (Саратов, 2001), «Наследие Л. П. Карсавина и самосознание европейской культуры в XX веке» (Вильнюс, 2002), «Философское наследие Владимира Соловьева и современная Россия» (Иваново, 2003), «Русское зарубежье: приглашение к диалогу» (Калининград, 2003), «На перекрестке культур: русские в Балтийском регионе» (Калининград, 2003), «Соловьевские исследования: поиск новых методологических ориентиров» (Иваново, 2004), «Судьба языков и культур между Неманом и Прегелем» (Калининград, 2005), «Русское зарубежье: Балтийский регион» (Калининград, 2005), «Проблемы изучения культуры русского зарубежья» (Москва- 2006), «X Кантовские чтения. Классический разум и вызовы современной цивилизации» (Калининград, 2009), «XV Волошинские чтения» (Коктебель, 2009).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и библиографического списка.

Выводы.

Философия истории русского зарубежья, бесспорно, связана с основными направлениями и тенденциями мировой философии. Наши соотечественники в.

141 Для Устрялова «в бессознательных и подсознательных стремлениях, в живых интуици-ях внутреннего опыта, в цепких движениях чувства полнее и адекватнее воплощается безусловная нравственная воля, чем в рационалистических „действиях из уважения к нравственному закону“. <.> Формальные нормы „всеобщего законодательства“ слишком абстрактны для ориентировки в дремучем лесу жизни, в потемках опыта» (Устрялов Н. В. Проблема прогресса. С. 47).

14 Устрялов Н. В. Лик века сего. С. 429.

143 Устрялов Н. В. Проблема прогресса. С. 48. эмиграции не только снова и снова возвращались к обсуждению глубоко русских вопросов, их интерес был, конечно, шире: они развивались и под влиянием той научной моды, которая начала оформляться в конце XIX века, но подлинную, массовую популярность приобрела в первой четверти XX.

Подразумевая тенденцию, четким и ярким проявлением которой стало неокантианство, мы, однако, отдаем себе отчет в том, что сведение всего многообразия рассматриваемых здесь подходов к последнему вряд ли покажется убедительным — данная доктрина и без таких сомнительных преувеличений является одним из самых влиятельных философских подходов, обслуживающих историческую науку. Наша позиция сводится* к тому, что наряду со стремлением объяснить историю указанием на естественные причины событий (позитивизм), наряду с полной нравственного напряжения религиозной* картиной истории возможен и иной подход к проблемам исторического бытия и исторического познания. Сущность этого подхода — в стремлении обнаружить творящие историю механизмы внутри самой истории, в стремлении понять ее не из Бога и не из природы, но из человека и создаваемой им культуры. Неокантианство в силу некоторых особенностей (например, из-за интереса к проблеме ценностей) выразило гносеологические аспекты этого движения мысли наиболее последовательно144, при этом не исчерпавшего. Дело в том, что представленные здесь авторы в чуть большей, чем их современники, степени исходили из того, что в объяснении истории следует сделать акцент на рассмотрении культуры как определенного единства, вырастающего из природы, но раскрывающего свою сущность по собственным законам. С учетом всей неточности термина в данной работе этот подход связан со взгядом на истори.

144 Убеждение, что именно сознание «создает» исторические факты, последовательно исповедовалось частью эмиграции. Именно эта идея нередко противопоставлялась религиозно-философским спекуляциям: история имеет право считаться наукой, несмотря на то, что «исходит не из наблюдения фактов, а из построения идеальных, нереальных фактов на основании реально существующего еще материала». Более того, «раз сами, так сказать первичные, исторические факты нереальны, то тем более нереальна всякая связь и соотношение между этими фактами. Просто историк, покончив с конструкцией фактов, конструирует теперь еще и их взаимоотношение» (Степанов И. Е. Карсавин Л.П. Философия истории: рецензия на кн. С. 295—296). ческое развитие как развитие культуры. Обозначая его подобным образом, мы стремимся подчеркнуть, что в поисках последних оснований исторического бытия авторы, исповедующие подобные установки, апеллируют не столько к природе и Богу (хотя случается и такое), сколько к человеку, ставшему творцом культуры и остающемуся ее творением.

Одним из самых заметных представителей русского зарубежья, размышлявших в подобном ключе, является Струве. Для этого философа характерна манера мышления, препятствующая самой возможности догматического истолкования истории. В случае Струве политический консерватизм сочетался с вполне актуальными методологическими установками: социальный активизм, признание реальным единичногоисключительно уважительное отношение к фактам, утверждение ценности свободы, не только в философской, но и политической сфере — эти идеи, нетипичные для правого крыла эмиграции, были очень значимы для Струве.

Из всех эмигрантов ближевсего к рассуждению о духе современной-культурологии в своих работах подошел Бицилли. Разделяя уверенность в том, что классическая философия истории не способна привести к адекватному пониманию исторического процесса, онпопыталсяч заменить ее философией культуры. Изменение^ теоретических оснований-привело не только к пересмотру методологии, но и новому взгляду на сам объект исследования. В случае Бицилли процесс превращения исторического исследования в культурологическое предельно нагляден.

Также следует обратить внимание на фигуру Трубецкого, особенностью построений которого можно, считать склонность рассматривать исторический процесс как процесс культурный. Складывается впечатление, что Трубецкой благодаря своим филологическим изысканиям, смог выйти на иной, мета-исторический уровень описания — частное и случайное теряется в тех гигантских промежутках времени, которыми оперирует ученый. Его история есть процесс становления культурных организмов, увидеть который возможно, лишь охватив его целиком. Но по этой причине история у Трубецкого не включает в себя сферу культуры, а, напротив, ею поглощается.

Подвергая критике и дискредитируя исторический материализм как основу философии истории марксизма, Вышеславцев использует и установки, которые в своих основаниях также особое место отводят культуре. В’основе всех его аргументов лежит убеждение, что все многообразие истории невозможно вывести из одной-двух социологических формул. Более того, реальное положение дел, по мнению философа, скорее указывает на то, что постижение подлинной природы исторического процесса в первую очередь требует учета не социально-экономических, а духовно-культурных факторов— не случайно одной из центральных тем для Вышеславцева стала проблема кризиса современной ему индустриальной культуры.

Картина становления и развития философии истории русского зарубежья будет неполной, если мы оставим без внимания работы Ландау. В — забвении этого имени присутствует очевидная историческая несправедливость: оригинальный и независимый мыслитель остался' на периферии исследовательского интереса незаслуженно. Избегая^ тривиальных аналогий (Ландау — русский Шпенглер), сосредоточившись на вопросах философско-методологического обоснования* философии истории и культуры, в работах мыслителя^ можно увидеть попытку своеобразного развития органической модели исторического процесса, которая служит апологии западной цивилизации и культуры. Отметим, что в русской мысли почти никогда первое не было основанием второго.

Для создания более полной картины интересующего нас процесса следует упомянуть имя Реймерса. Он интересен тем, что в русском зарубежье наиболее громко и последовательно объявлял себя-сторонником Риккерта, но это, не помешало ему в отдельных вопросах подвергнуть учение классика неокантианства пересмотру. Пытаясь применить эстетический принцип в истории, Реймерс наиболее последовательно отстаивал тезис о том, что история включает в себя как элементы науки, так и элементы искусства, причем последние более значимы для ее понимания.

Любая классификация сталкивается с объектами, лежащими на линиях, проводя которые мы пытаемся задать пределы и границы. Существуют различные философско-исторические системы, но их трудно определить однозначно — видимо, в силу того, что мыслители менее всего думают о сложностях, возникающих при попытке приписать их к определенной школе или тенденции. Именно поэтому предлагаемая, классификация всегда условна, она учитывает одну (на взгляд исследователя, доминирующую) сторону и нередко нуждается в корректировке и восполнении. Таких примеров довольно много (Степун, отчасти Савицкий), но наиболее сложен случай Устрялова.

Учитывая, что диалектичность устряловской мысли отражает саму ее природу, сложно дать ей однозначную характеристику. Данный подход связывается со взглядом на историческое развитие как развитие культурына том основании, что, несмотря на признание Устряловым реальности метафизического содержания истории, механизмы, обеспечивающие прямое его проникновение в ткань исторического процесса, мыслителем не прописаны. История в силу своего несовершенства' словно обречена на автономное, почти герметичное существование. Механизмы выхода из этого состояния ни в высшие метафизические, ни в низшие природные сферы философом не проговариваются.

Поводя итог четвертой главы, следует отдельно отметить, что даже для представителей других тенденций и течений в философии истории русского зарубежья тема культуры была чрезвычайно значимой. Дело не в том, что обсуждалось (в конце концов, и позитивизм, и религиозно-философская мысль не могут обойти стороной проблему культуры), главное — как это делалось, на каких основаниях и с каким результатом. Лишь обратив внимание не только на содержательную, но и методологическую сторону вопроса, мы получаем возможность глубже и точнее охарактеризовать развитие философии истории в русском зарубежье во второй четверти XX века.

По существу, мы имеем дело со стремлением представить культуру если не бытийственно, то функционально в качестве автономной и независимой сферы — так, чтобы сам ход истории представлялся бы нам процессом своеобразной самодетерминации. С одной стороны, утверждая специфику гуманитарного познания, мы лишаем естественные науки надежды стать основой исторического объяснения. Но, с другой стороны, по тем же причинам оказывается в стороне и религиозно-метафизическая модель истории.

Заключение

.

Оказавшись в изгнании и творчески осваивая новое философское пространство, русские мыслители-эмигранты особенно остро осознавали единство в темах и сюжетах с отечественной философской традицией предшествующих эпох. Уже в XIX веке русская философия опознала движение России в потоке истории как философскую проблему. Но это была не просто одна из проблем — это была единственная историософская проблема. Почти все попытки философской рефлексии над основами исторического развития оставались поразительно нечувствительными к вопросам исторического познания и его метафизических основ. Они в первую очередь анализировали логику исторического процесса, ее раскрытие в русской и всемирной истории.

Собственно говоря, тотальный пересмотр всего комплекса теоретических представлений об историческом в первой четверти XX века был не в. по-следнюю очередь вызван необходимостью понять русскую* революцию как закономерность или как катастрофу. Мыслители русского зарубежья, детально развивая эту тему, сделали предметом философского размышления саму возможность, истории— и в этом их огромная заслуга. В дискуссиях о перспективах пореволюционной России (связь между политическими реалиями и обостренным интересом к историософской проблематике у русской эмиграции очевидна) они проблематизировали последние фундаментальные основания процесса исторического познания. В этой крайне политизированной ситуации сталкивались, не просто люди, борьба шла между идеями, вопрос о будущем которых казался эмиграции вопросом о будущем России.

Началом, общим в мироощущении всей русской эмиграции, является опыт выпавшей на ее долю исторической неудачи. Вынужденное признание собственного поражения окрашивало мысль русского зарубежья в трагические тона. Одним из главных для русской историософии был вопрос о разумности того, что стало действительным в России. Классическая формула гегелевского панлогизма на российских просторах дала странные всходы — жестокость и хаотичность новой жизни разрушила предреволюционные мечты об установлении исторической гармонии хитростью духа истории. Неожиданный для большинства октябрьский поворот сделал особо актуальным вопрос о магистральных путях русской истории.

В рамках исследования были предложены и применены принципы исто-рико-герменевтической характеристики философско-исторической мысли русского зарубежья, что привело к следующим результатам.

Была продемонстрирована связь философии истории русского зарубежья с основными идеями и тенденциями, определявшими облик всей русской философии. Можно сказать, что, несмотря на определенное философско-методологическое своеобразие обсуждаемых проблем, манера их обсуждения оставалась в большинстве случаев подчеркнуто русской: отметим свойственное многим философам стремление предельно онтологизировать сферу исторического и, одновременно, перевести обсуждение этих вопросов в практическую плоскость (желание познать историю, чтобы управлять ею).

В диссертации были сделаны определенные шаги к созданию более полной картины развития философии русского зарубежья: этому способствовало и-то, что в результате поисково-исследовательской работы удалось обнаружить ряд источников, авторы которых по разным причинам были забыты современными исследователями. Возвращение этих имен, кардинально не меняя наших представлений об описываемой эпохе, помогает сделать их более точными. Обращение к ним — необходимое условие восстановления социально-культурного и научного контекста, без учета которого невозможно понять атмосферу эпохи.

Постановка подобных целей связана с убеждением в том, что историко-философский процесс не следует рассматривать отвлеченно, в отрыве от конкретных систем и построений. Вера, что философский процесс обязан подчиняться какой-то схеме, что он должен быть вписан в стройную и гладкую модель, может привести к тому, что исследование будет подменено чемто иным. Когда же подобные стройные и герметичные схемы накладываются на относительно короткие (в несколько десятилетий) промежутки времени, то искажения могут быть просто катастрофическими. Желая выйти на уровень глобальных обобщений, исследователь должен помнить, что именно единичное является подлинной плотью истории и забвение этого факта ведет к догматизму. Противоядием от этого в нашем случае стал номинализм в понимании природы и содержания философского процесса, убеждение в функциональном характере предпринятых обобщений.

Однако это не значит, что следует вовсе отказаться от поиска определенных тенденций и закономерностей. Напротив, именно это может помочь представить исторический материал наиболее рельефно — дело в том, чтобы соблюсти меру и не выдать желаемое за действительное.

В данной работе отстаивается тезис, согласно которому философия истории русского зарубежья является целостным. историко-философским феноменом, становление которого определялось рядом внутренних (философский контекст) и внешних (историко-культурный и политический контекст) факторов. При рассмотрении отдельные философско-исторические теории в связи с основными способами, легетимации оказалось возможным выделить в многообразии всего1 материала позитивистскую, религиозно-философскую тенденции, подход, связывающий историческое развитие с развитием культуры.

Развитие позитивизма в русском зарубежье в данной работе связывается с именами Милюкова, Савицкого, Виппера, Качоровского, Ключникова. Позитивизм в эмиграции был влиятельной научной тенденцией и определял развитие в первую очередь академической исторической науки. Элементы философии в этих построениях почти всегда функциональныфилософия истории для историка-позитивиста была не целью, а средством.

В рамках религиозно-философского подхода эмиграцией была реализована иная модель, требовавшая такого оправдания истории, которое базировалось бы на признании реальности предвосхищающих историю абсолютных начал. История здесь в первую очередь источник иллюстративного материала для сложных и, с точки зрения историка, избыточных метафизических конструкций. Представителями этого течения были Бердяев, Франк, Карсавин, Федотов, Степун, Флоровский, Мережковский, Бромберг, Полковников.

В рамках подхода, связывающего историческое развитие с развитием культуры, в эмиграции предпринималась попытка субстанциализации сферы истории и культуры. В результате напряженных философских поисков было обнаружено и подверглось детальной разработке новое (не природа и не абсолют) начало исторической жизни. Эта тенденция получила развитие в работах Струве, Бицилли, Трубецкого, Вышеславцева, Ландау, Реймерса, Устрялова.