«Субъективная школа» в общественной мысли России последней трети XIX — начала XX вв.: Проблемы теории и методологии истории

Актуальность исследования. В конце XX — начале XXI веков для отечественной исторической мысли наступило «время собирать камни». После того, как марксистская методология перестала быть жестко обязательной, историческая наука вступила в период интенсивных методологических поисков: предпринимаются попытки выработать новые или же вернуть к жизни прежние парадигмы исторического знания1. Это вызвало обостренный интерес к наследию дореволюционной историографии и историософии.

1 О кризисе современной исторической науки см., напр.: Зверева Г. И. Историческое знание в контексте культуры конца XX века: преодоление власти модернистской парадигмы // Гуманитарные науки и новые информационные технологии: Сб. науч. тр. М., 1994. Вып. 2. С. 127−142- Кризис исторической науки или наука в условиях общественного кризиса: Отечественная историография второй половины 80 — начала 90-х гг. // Советская историография. М., 1996. С.447−487- Искендеров А. Историческая наука на пороге XX века // Вопросы истории. 1996. № 4. С.3−31- Согрин В. В. Идеология и историография в России: нерасторжимый брак? // Вопросы философии. 1996. № 8. С.3−18- Аникеев А. А. О некоторых вопросах современной методологии истории // Новая и новейшая история.

1997. № 2. С. 169−172- Гуревич А. Я. Апории современной исторической науки — мнимые и подлинные // Одиссей. Человек в истории. 1997. М., 1998. С.233−251- Зверева, Г. И. Обращаясь к себе: самопознание профессиональной историографии конца XX века // Диалог со временем / под ред. Л. П. Репиной, В. И. Уколовой: альм, интеллектуальной истории. М.: ИВИ РАН, 1999. Вып. 1. 1999. С.250−265- Экштут С А. Манифест историософского маньеризма // Вопросы философии. 1998. № 1. С.180−181- Бойцов М. А. Вперед, к Геродоту! // Историк в поиске: Микрои макроподходы к изучению прошлого. М., 1999. С. 144.

165- Володихин Д. М. Изящный семинар в сумерках Просвещения // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып.2. М., 2000. С.285−290- Жигунин В. Д. Древность и современность: человечество на пути к синтезу. Учебное пособие. Казань, 2000. С.5−65- Пихоя Р. Г. О некоторых аспектах «историографического кризиса» или о «непредсказуемости прошлого» // Новая и новейшая история. 2000. № 4. С. 15−28- Соболев Г. П. К вопросу о методологическом кризисе современной отечественной исторической науки //.

IV Царскосельские чтения: Научно-теоретическая межвузовская конференция с международным участием, 25−26 апреля. СПб., 2000. T.l. С.47−48- История в сослагательном наклонении? [Материалы «круглого стола», проведенного редакцией «Одиссея» в апреле 1999 г.] // Одиссей. Человек в истории. 2000. М., 2000. С.5−85- Экштут С. А. Сослагательное наклонение в истории: воплощение несбывшегося. Опыт историософского осмысления // Вопросы философии. 2000. № 8. С.79−87- XX век: Методологические проблемы исторического познания: Сб. обзоров и рефератов: В 2 ч. / РАН. ИНИОН. М., 2001; Савельева И. М., Полетаев А. В. Историческая истина: эволюция представлений // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 4. Спец. выпуск: Преемственность и разрывы в интеллектуальной истории. М., 2001. С. 162−181- Филюшкин А. И. Произошла ли методологическая революция в современной российской исторической науке? // Историческая наука и методология истории в России XX века: К 140-летию со дня рождения академика А. СЛаппо-Данилевского. Вып.1. СПб., 2003. С.59−68- Экштут С. А. Битвы за храм Мнемозины: Очерки интеллектуальной истории. СПб., 2003.

Второе рождение пережила в 1990;е годы теория культурно-исторических типов, разработанная Н. Я. Данилевским и К. Н. Леонтьевым и ставшая основой современного цивилизационного подхода к историинебывалый интерес у наших современников вызвала русская религиозная философия истории, представленная именами П. Я. Чаадаева, Вл. Соловьева, Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова. На практике же историки все чаще исповедуют возвращение к опыту «русской национальной исторической школы» — то есть к традициям В. О. Ключевского, С. Ф. Платонова, предпочитавших не декларировать своей приверженности определенному методологическому направлению (но, заметим, сочувственно относившихся к теории факторов исторического развития, предложенной М.М.Ковалевским).

В этой ситуации комплексное и глубокое изучение наследия русской исторической мысли становится необходимым для методологического самоопределения современной исторической науки. И достаточно перспективным является, на наш взгляд, обращение к другому fin de siecle: концу XIX — началу XX вв., времени столь же напряженных методологических исканий или, как его иногда называют, времени «кризиса исторической науки».

Для российской общественной мысли рубеж XIX — XX вв. был отмечен острым противоборством ряда научных направлений и школ по вопросам теории и методологии истории2. Не случайно начало прошлого века стало для отечественной исторической науки периодом методологической рефлексииименно тогда было создано множество фундаментальных трудов по методологии истории, таких как «Очерки теории исторического познания» Р. Ю. Виппера (1911 г.), «Методология истории» А.С.Лаппо-Данилевского (1913 г.), «Теория исторического знания» и «Теория исторического процес.

См.: Хмылев JT.H. Проблемы методологии истории в русской буржуазной историографии конца XIXначала XX вв. Томск, 1978: Вайнштейн O. JL Очерки развития буржуазной философии и методологии истории в XIX—XX вв. JL, 1979; Нечухрин А. Н. Смена парадигм в российской историографии всеобщей истории (80-е годы XIX в. — 1917 г.). Ав-тореф. дис. .доктора ист. наук. М., 1993; Новикова Л. И., Сиземская И. Н. Русская философия истории. М., 1997. Рамазанов С. П. Кризис в российской историографии начала XX века: В 2 ч. Волгоград, 1999;2000 и др. са" Н. И. Кареева (1913;1915 гг.) и др.3 В то время боролись не просто различные школы в исторической науке: сталкивались противоположные типы исторической мысли, принципиально несхожие представления о сущности, задачах и пределах исторического знания. Можно констатировать определенное сходство ситуации, сложившейся тогда в исторической науке, с современным процессом пересмотра методологических установокв силу этой причины историографическая реконструкция методологических исканий рубежа XIX—XX вв.еков стала актуальным и плодотворным направлением развития современной историографии.

Степень изученности проблемы. К настоящему времени в отечественной исторической науке накоплен большой опыт в изучении историографической ситуации конца XIX — начала XX веков. В советское время было принято характеризовать состояние исторической науки указанного периода как кризисное.

Само понятие «кризис исторической науки» было введено в научный оборот Р. Ю. Виппером, ведущим отечественным специалистом начала XX века по истории античности: так он назвал свой полемический сборник, увидевший свет в 1921 г. С точки зрения Виппера, современная ему европейская и российская историческая наука оказались в кризисном состоянии из-за разразившихся в начале XX века социальных катаклизмов: первая мировая война и революция в России заставили усомниться в теории прогресса, до этого «составлявшей чуть ли не главный догмат культуры XIX века».

Если мы спросим себя теперь, — писал Виппер, — .есть ли у нас прежняя.

— j.

Бубнов Н. М. Пособие по методологии истории. Киев, 1911; Виппер Р. Ю. Очерки теории исторического познания. М., 1911; Виппер Р. Ю. Кризис исторической науки. Казань, 1921; Кареев Н. И. Теория исторического знания: Из лекций по общей теории истории. СПб., 1913. Кареев Н. И. Историология (Теория исторического процесса). Пг., 1915; Карсавин Л. П.

Введение

в Историю: (Теория истории). Пб., 1920; Лаппо-Данилевский А. С. Методология истории. В 2-х ч. СПб., 1913; Петрушевский Д. М. К вопросу о логическом стиле исторической науки. Пг., 1915; Петрушевский Д. М. Тенденции современной исторической науки // Образование. 1899. № 5−6- Франк С. Л. Очерк методологии общественных наук. М., 1922; Хвостов В. М. Теория исторического процесса: Очерки по философии вера во всеобщий прогресс человечества, видим ли мы в нем выражение высшего закона исторической жизни, то, кажется, огромное большинство поколеблется ответить утвердительно. Надо признать, что теория, еще недавно занимавшая в науке господствующее положение, кончилась, выветрилась из умов"4. Другим симптомом кризиса, согласно Випперу, стала переориентация исследовательских интересов научного сообщества, отказ от «тех научно-познавательных приемов, которые господствовали в период, лежащий позади нас, период «позитивизма» «5. Бурные политические события современности, писал он, заставили ученых радикально изменить проблематику исследований: «Мы еще недавно спрашивали о состояниях, о жизни масс, о направлении интересов. Мы теперь хотим прежде всего знать события, роль личностей, сцепление идей"6. Наконец, актуальным стал вопрос о роли познающего субъекта в процессе научного познания: ученые стремятся «прежде всего дать себе отчет, определить, что мы сами вносим в восприятие, в наблюдение фактовс какими категориями приступаем мы к ним- .какова во всем нашем знании о мире доля необходимых и неизбежных предрасположений нашей мысли». Таким образом, «кризис исторической науки» для Виппера означал не упадок, а скорее отказ от прежнего понимания истории, попытку расширить поле исследований и выйти из теоретического тупика.

Со страниц работ Виппера термин «кризис исторической науки» в 1920;е годы перешел в труды историков-марксистов. При этом акценты в трактовке кризиса изменились в соответствии с догмами новой идеологии: советские историки утверждали, что к началу XX века историческая наука и методологии истории. Курс лекций. 2-е изд. М., 1914; Шпет Г. Г. История как проблема логики: критические и методологические исследования. 4.1. Материалы. М., 1916.

4 Виппер Р. Ю. Кризис исторической науки. Казань, 1921. С. 15,17, 29.

5 Виппер Р. Ю. Несколько замечаний о теории исторического познания [1901 г.] // Виппер Р. Ю. Две интеллигенции и другие очерки. Сборник статей и публичных лекций. 19 001 912. М., 1912. С. 26.

6 Виппер Р. Ю. Кризис исторической науки. С. 13.

7 Там же. С. 27. оказалась в ситуации «застоя и загнивания», поскольку она обслуживала идеологические потребности обреченного на гибель класса буржуазии. Так, согласно Н. Л. Рубинштейну — автору лучшего обобщающего труда советских времен по русской историографии, — вершиной достижений буржуазной науки была философия Гегелясоответственно вершиной русской исторической науки Рубинштейн считал творчество гегельянца С. М. Соловьева. Поэтому, как полагал историограф, «идейный кризис буржуазной исторической науки» проявился в отказе от традиций Гегеля: симптомами кризиса стали отрицание исторической закономерности, отказ от принципов причинного объяснения исторического развития и обращение от изучения общества к изучению личности, отдельного человека с его индивидуальной психологией 9.

Представление о «кризисе исторической науки», который разразился в конце XIX — начале XX века, стало общим местом советской историографии 1960;1970;х гг.: в частности, именно так этот этап развития науки трактовался в «Очерках истории исторической науки в СССР» (соответствующий раздел для этого многотомника был написан Л.В.Черепниным), в учебных пособиях по историографии А. Л. Шапиро и А. М. Сахарова. Разумеется, во всех этих работах понятие «кризиса» было весьма и весьма идеологизированным: важнейшим признаком кризиса считалось отсутствие единой парадигмы исторического мышления, а методологическому «разброду и шатаниям» в исторической науке предреволюционной России исследователи противопоставляли концептуально-теоретическую целостность советской науки, опирающейся на принципы марксистско-ленинского учения10. о.

Например, С. А. Пионтковский писал: «В области методологии она [буржуазия] выразила свои стремления бороться с помощью захваченного ей аппарата за величину предпринимательской прибыли и за усиление эксплуатационного пресса, направленного прежде всего против выросшего в недрах российской капиталистической системы пролетариата». — Пионтковский С. А. Буржуазная историческая наука в России. М., 1931. С. 62.

9 Рубинштейн H. J1. Русская историография. М., 1941. С.12−13, 15, 191−195, 347−355, 477 486.

10 Шапиро А. Л. Русская историография в период империализма. Курс лекций. Л., 1962. С.125−134- Черепнин Л. В. Кризис буржуазной исторической науки в период империализма // Очерки истории исторической науки в СССР / Под ред. М. В. Нечкиной,.

Одним из первых радикально пересмотрел устоявшиеся догмы отечественной историографии томский исследователь Л. Н. Хмылев. Он признал, что «кризис отечественной буржуазной науки» на рубеже XIX—XX вв.еков носил относительный характер, поскольку, во-первых, и в тот период создавались «значительные в научном отношении конкретно-исторические исследования», и, во-вторых, поскольку это было время рождения методологии истории как специальной научной дисциплины, то есть вступления отечественной исторической науки в пору теоретической зрелости, рефлексии11. «Кризис буржуазной исторической науки вообще и в России в частности не представляет собой некоего всеохватывающего упадка», — констатировали, в свою очередь, И. Д. Ковальченко и А. Е. Шикло на страницах «Вопросов истории». Они признавали, что на рубеже XIX—XX вв. отечественная историческая наука сделала шаг вперед, что проявилось в расширении проблематики и источниковой базы исследований, совершенствовании их методики и техники. Сам методологический кризис, с их точки зрения, был кризисом роста, следствием отказа от изжившей себя познавательной модели «первого позитивизма»: «к концу XIX в. обнаружилась несостоятельность и ограниченность идей механистического детерминизма и эволюционизма в историческом познании», что заставило одних историков повернуть к неопозитивиз.

1 *У му, других — к неокантианству, третьих — к религиозной философии .

Методологический прорыв в изучении данной проблематики произошел в 1990;е годы, когда российские историографы смогли свободно высказывать собственные теоретические воззрения и активно использовать дос.

М.А.Алпатова, Б. Г. Вебера и др. В 3-х тт. Т.З. М., 1963. С.239−278- Нечкина М. В. История истории: (Некоторые методологические вопросы истории исторической науки) // История и историки. Историография истории СССР. М., 1965. С.6- Сахаров A.M. Историография истории СССР. Досоветский период. Учебное пособие. М., 1978. Лекция 13: «Идейно-политический кризис дворянской буржуазно-либеральной историографии в период империализма». С.208−228.

11 Хмылев JI.H. Проблемы методологии истории в русской буржуазной историографии к. XIX-нач. XX вв. Томск, 1978. С.3−7,34−35.

12 Ковальченко И. Д., Шикло А. Е. Кризис русской буржуазной исторической науки в конце XIX — начале XX века // Вопросы истории. 1982. № 1. С.25−26. тижения зарубежной науки. Иногда отечественные ученые при характеристике историографической ситуации конца XIX — начала XX веков просто меняют отрицательные оценки на положительные: методологическое разнообразие воспринимается теперь как свидетельство расцвета науки. В то же время другие историографы попытались вложить новое содержание в понятие «научного кризиса».

Так, весьма плодотворным оказалось изучение процессов, происходивших в отечественной исторической мысли начала XX века, с точки зрения смены научных парадигм, — подхода, предложенного в 1960;е гг. американским физиком и философом, методологом науки Томасом С. Куном.

В своей работе «Структура научных революций» Т. Кун разработал понятие «научной парадигмы» как «совокупности убеждений, ценностей и связанных с ними признанных научных достижений, дающих модель поста.

1 ^ новки и решения проблем научному сообществу". Он относил к парадигмам, например, аристотелевскую динамику, птолемеевскую астрономию, ньютоновскую механику. Соответственно Кун предложил выделять в истории науки периоды «научных революций» — «некумулятивных эпизодов развития науки, во время которых старая парадигма замещается целиком или частично новой парадигмой, несовместимой со старой"14. Кризис в развитии науки наступает, когда становится невозможно решить некую научную проблему («головоломку»), исходя из принципов прежней парадигмы, что стимулирует научное сообщество начать поиски нового продуктивного подхода. Таким образом, согласно Куну, кризисный этап в развитии науки представляет собой нормальное и даже общеобязательное явление для периода смены научных парадигм.

В сфере российской историографии подход Т. Куна одним из первых применил еще один представитель томской школы — А. Н. Нечухрин: ситуа.

13 Кун Т. Структура научных революций: Пер. с англ. М., 2002. С.225- см. также: Нечух-рин, А. Н. Смена парадигм в русской историографии всеобщей истории (90-е гг. XIX в. -1917 г.). Гродно, 1992. Деп. в ИНИОН РАН 22.02.93, № 47 748. С. 4. цию, сложившуюся в отечественной исторической науке конца XIX — начала XX века, он интерпретировал как «смену парадигмальных установок», «смену научных парадигм». Как показывает Нечухрин, во второй половине XIX века в европейской и российской исторической науке господствовала позитивистская парадигма истории, основными элементами которой были:

— стремление преобразовать гуманитарные науки по образу и подобию естественных наук, утверждение единства научного знания;

— гносеологический оптимизм и рационализм, идеал беспристрастного объективизма;

— убежденность в существовании определенных законов в развитии общества («историки-позитивисты могли спорить о характере этих законов, о том, выявлены ли они, либо это дело будущего, какая конкретная наука их открывает — история, социология или психология, — но само существование законов было священным принципом, догматом веры, из которого исходил всякий исследователь"15);

— признание наличия в истории прогресса как важнейшая ценностная установка;

— трактовка общества как «малой системы», характеризуемой небольшим количеством элементов и их детерминированными связями, и потому «прозрачной» для изученияпредставления об обществе как о целостном разумном организме или механизме16.

Отказ от позитивистской парадигмы, произошедший в начале XX века, по мнению историографа, свидетельствовал о том, что историческую науку затронула «третья глобальная научная революция», связанная с кризисом.

14 Кун Т. Структура научных революций. С. 129.

15 Нечухрин А. Н. Смена парадигм в русской историографии всеобщей истории. С. 19.

16 Там же. С.5−34. Ср. характеристику позитивистского историзма в работе О. Л. Вайнштейна: Вайнштейн O.JI. Очерки развития буржуазной философии и методологии истории в XIX—XX вв. Л., 1979. С.69−71. мировоззренческих установок классического рационализма и новым пониманием категорий истины и объективности17.

За последнее десятилетие восприятие рубежа XIX—XX вв.еков как особого этапа в развитии отечественной исторической науки — времени смены парадигм исторического знания и «кризиса позитивизма» — стало общепринятым в отечественной историографии. Так, эта точка зрения отражена в фундаментальных обобщающих трудах Н. М. Дорошенко, В. П. Корзун, С. П. Рамазанова и др., посвященных методологическим поискам в россий.

1Я ской исторической науке рубежа XIX—XX вв. .

Согласно точке зрения Н. М. Дорошенко, в последнем десятилетии XIX — начале XX вв. в российской исторической науке сосуществовали «две линии, по-разному решавшие теоретико-познавательные вопросы исторической науки и определявшие решение ее методологических проблем" — одно из этих направлений характеризовалось стремлением построить методологию истории по образцу методологии естественных наук (позитивизм и теория культурно-исторических типов), другое — интересом к уникальным историческим событиям и историческим личностям, субъективизмом и психологизмом (народнические и неокантианские течения)19. Сходным образом ' реконструирует историографическую ситуацию начала XX века и С. П. Рамазанов, хотя он в своем труде предпочитает выделять не «парадигмы», а «преобладающие или — точнее — ведущие на определенном временном промежутке методологические течения, в рамках смены которых и происходит ломка представлений о цели, форме, способах исторического зна.

17 Естественные науки к тому времени пережили две глобальные научные революции, — в XVII в. и в конце XVIII — первой половине XIX вв., — в ходе которых сформировались общие познавательные установки так называемой «классической науки». — Нечухрин А. Н. Смена парадигм в русской историографии всеобщей истории. С. 8, 51.

18 Дорошенко Н. М. Философия и методология истории в России (конец XIX — начало XX века): Учеб. пособие. СПб., 1997; Корзун В. П. Образы исторической науки на рубеже XIX—XX вв. (Анализ отечественных историографических концепций). ОмскЕкатеринбург, 2000; Рамазанов С. П. Кризис в российской историографии начала XX века: В 2 ч. 4.1: Постановка и попытка решения проблемы. Волгоград, 1999; 4.2: Методологические искания послеоктябрьской исторической мысли. Волгоград, 2000. ния и вызываемое ею изменение научно-исследовательских программ"20. Такие методологические течения, как утверждает Рамазанов, обычно объединяли в своих рядах историков и философов (к этому можно было бы добавить: и социологов, — достаточно вспомнить имя М. М. Ковалевского и его роль в развитии философско-исторических представлений российских гуманитариев конца XIX века). Впрочем, несмотря на расхождения с А. Н. Нечухриным и Н. М. Дорошенко в терминологии, С. П. Рамазанов солидарен с ними в главном: начало XX века он характеризует как время «кризиса» в исторической науке, то есть коренного пересмотра «представлений о цели, форме и способе исторического исследования», свойственных позитивистскому направлению21.

Стремясь ответить на вопрос о том, какие же научные течения в начале XX века могли составить достойную альтернативу позитивизму, современные исследователи в подавляющем большинстве случаев выделяют неокантианское направление отечественной методологии истории и отмечают, что многие методологические принципы, предложенные в рамках этого течения, не устарели по сей день. Немало исследований посвящено и наследию интеллектуального лидера этого направления — историка-неокантианца А.С.Лаппо-Данилевского, создателя фундаментального труда «Методология истории"22. Теоретико-методологическое противостояние позитивизма и.

19 Дорошенко Н. М. Философия и методология истории в России. С. 7.

20 Рамазанов С. П. Кризис в российской историографии начала XX века. 4.1. С. 37.

21 Там же. С. 38.

Синицын О. В. Неокантианская методология истории и развитие исторической мысли в России в конце XIX — начале XX вв. Казань, 1998; Синельников Д. П. О возможности актуализации методологического опыта русских историков-неокантианцев // Вестник Омского университета. Омск, 1996. Вып. 2. С.71−75- Берус В. В. Проблемы философии истории в русском неокантианстве: (А.С.Лаппо-Данилевский): Дис.. канд. филос. наук: 09.00.03. СПб., 1998; Медушевская О. М. Феноменология культуры: концепция А. СЛаппо-Данилевского в гуманитарном познании новейшего времени // Исторические записки. М., 1999. № 2. С.100−136- Румянцева М. Ф. Эпистемологическая концепция А.С.Лаппо-Данилевского: судьба наследия // Философский век = The philosophical age: Альманах. СПб., 1999. Вып. 10. С. 192−199- Ростовцев Е. А. А.С.Лаппо-Данилевский и петербургская историческая школа: Дис.. канд. ист. наук: 07.00.09. СПб., 1999; Малинов А. В., Погодин С. Н. Александр Лаппо-Данилевский: историк и философ. СПб., 2001. См. неокантианства можно, таким образом, считать достаточно хорошо изученным историографическим сюжетомв научной литературе можно даже встретить суждения, что «позитивизм и неокантианство на рубеже XIX—XX вв.еков представляли собой два основных варианта научной философии и две основные версии философского обоснования науки"23.

В числе других методологических направлений, сложившихся в сфере исторического знания в начале XX века, внимание историографов в последние годы привлекает зарождавшаяся тогда культурная антропология (М.С.Корелин, И. М. Гревс, Л. П. Карсавин и др.)24, а также историософские поиски религиозных мыслителей: Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, С. Л. Франка.

1 Г и др.. Иногда предпринимаются и попытки отыскать то общее, что было характерно для всех научных течений, противостоявших позитивизму в начале XX века. Так, В. П. Корзун отмечает, что в тот период «наряду с позитивистским образом науки оформляется другой, ориентированный на поиск специфики гуманитарного познания, на процесс исследовательского творчества активно познающей личности». Л. П. Ястребицкая говорит о том, что в также сборник материалов научной конференции, посвященной памяти А.С.Лаппо-Данилевского: Историческая наука и методология истории в России XX века: К 140-летию со дня рождения академика А.С.Лаппо-Данилевского. Санкт-Петербургские чтения по теории, методологии и философии истории. Вып.1 / Отв. ред. А. В. Малинов. СПб., 2003. Предпринимались в отечественной историографии и опыты сравнительного анализа теорий исторического познания, разработанных Н. И. Кареевым и А.С.Лаппо-Данилевским: см., напр.: Малинов А. В. Философия истории в России: Конспект университетского спецкурса. СПб., 2001. ГлЛХ: «Либерально-академическая философия истории». С.155−172.

3 Малинов А. В., Погодин С. Н. Александр Лаппо-Данилевский: историк и философ. С. 174.

24 Сафронов Б. Г. Вопросы исторической теории в работах М. С. Корелина. М., 1984; Яст-ребицкая А.Л. 1) Историк-медиевист Лев Платонович Карсавин (1882−1952). Аналитический обзор. М., 1991; 2) У истоков культурно-антропологической истории в России // Российская историческая мысль. Из эпистолярного наследия Л. П. Карсавина. М., 1994. С.8−22- 3) Лев Платонович Карсавин: Творчество историка и историографический процесс // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 6. М., 2001.

25 Дорошенко Н. М. Философия и методология русской историиИвонина О. И. Время свободы. Проблема направленности истории в христианской исторической мысли России XIX — середины XX вв. Новосибирск, 2000; Леонтьева О. Б. Николай Александрович Бердяев: В поисках смысла истории. Самара, 2000 и др.

26 Корзун В. П. Образы исторической науки на рубеже XIX—XX вв. С. 57. начале XX века историки, «открыв для себя социологию, сферу производства и хозяйственной жизни», обратились к поискам «нового метода историко-культурного синтеза»: одним из вариантов такой методологии и стал предложенный Л. П. Карсавиным феноменологический анализ сознания27. По мнению В. Д. Жигунина и Г. П. Мягкова, в российской исторической мысли конца XIX — начала XX веков сложилось направление «раннего культуроло-гизма», к которому принадлежали и историки-неокантианцы, и религиозные мыслители, и даже некоторые творчески мыслившие позитивисты (например, Н. И. Кареев, «предугадавший» проблематику школы «Анналов») .

Все это позволяет нам утверждать, что в начале XX века развитие отечественной исторической мысли шло в направлении формирования антропологической парадигмы исторического знания — по тому же пути, который прошла за XX век западная историческая мысль. Первые шаги к формированию «антропологической парадигмы» были сделаны на рубеже XIX—XX вв.еков немецкими философами-неокантианцами Г. Риккертом и В. Виндельбандом, с одной стороны, и представителями «философии жизни» В. Дильтеем и Г. Зиммелем — с другой. В профессиональной исторической науке эта парадигма укрепилась в 1930;е годы усилиями знаменитой французской школы «Анналов». Расцвет антропологической парадигмы в европейской и американской исторической науке выпал на вторую половину XX в.: 1950;1970;е годы в историографии характеризуют как время антропологического поворота в исторической науке30. Историческим фоном для формирования антропологической парадигмы стали социальные катастрофы XX.

Ястребицкая АЛ. Лев Платонович Карсавин: Творчество историка и историографический процесс. С. 86.

28 Жигунин В. Д., Мягков Г. П. Между монизмом и плюрализмом: российская историческая мысль на рубеже XIX—XX вв. // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 1/99. М., 1999. С.215−222.

29 См.: Дильтей В. Описательная психология. 2-е изд. СПб., 1996; Зиммель Г. Избранное. В 2-х тт. Т.1: Философия культуры. М., 1996; Виндельбанд В. Прелюдии: Философские статьи и речи. СПб., 1904; Риккерт Г. Философия истории. СПб., 1908. века: опыт Освенцима, ГУЛАГа, Хиросимы привел европейских интеллектуалов к разочарованию в объективно данном смысле истории, во всеобъемлющих метаисторических концепциях, направленных на выявление этого смысла. Характерно, что английский философ Карл Поппер посвятил свою «Нищету историцизма» «памяти бесчисленных мужчин и женщин всех убеждений, наций и рас, павших жертвами фашистской и коммунистической.

31 веры в Неумолимые Законы Исторической Неизбежности" .

Главной отличительной чертой культурной антропологии стал «сдвиг интересов социальных историков от исследования объективных структур и процессов к обыденному сознанию прошлых эпох, к отличающимся массовым характером и большой устойчивостью ментальным представлениям, ценностям, обычаям, к психологическим установкам, стереотипам восприятия и моделям поведения"32. Представители культурной антропологии видели задачу историка уже не в поиске закономерностей истории, автоматически действующих в социально-экономическом пространстве, а в реконструкции «картин мира», «духовного универсума», «ментальностей» людей различных эпох и культурв изучении специфических черт их мировосприятия, жизненного уклада, массового сознания33. В познавательный арсенал.

30 Зверева Г. И. Роль познавательных «поворотов» второй половины XX века в современных российских исследованиях культуры // Выбор метода: изучение культуры в России 1990;х годов. М., 2001. С. 11−13.

31 Поппер К. Нищета историцизма // Вопросы философии. 1992. № 8. С. 49. Об утрате европейской мыслью XX века веры в объективно данный смысл истории см.: Губман Б. Л. Смысл истории: Очерки современных западных концепций. М., 1991, а также: Соловьев Э. Ю. Прошлое толкует нас: (Очерки по истории философии и культуры). М., 1991 (особенно раздел о «стоическом антиисторицизме» экзистенциальной философии — с.286−296).

Репина Л. П. Социальная история в историографии XX века: научные традиции и новые подходы. Дис.. докт. ист. наук (в форме научного доклада). М., 1998. С.16−17- Гуревич А. Я. Апории современной исторической науки: мнимые и подлинные // Одиссей. Человек в истории. 1997. М., 1998. С. 242.

33 В отечественной исторической науке такой подход был впервые использован и подробно описан медиевистом А. Я. Гуревичем: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С.5−15, 30−42. историка вошло «понимание» как особая познавательная процедура — герменевтическое «вживание» в чуждую картину мира34.

Другой важной чертой «антропологической парадигмы» стало понимание того, что роль ученого-историка в процессе исторического познания носит активный, творческий характер. Беспристрастный объективизм невозможен в исторической науке уже потому, что каждый исследователь подходит к источнику с определенным «вопросником», содержание которого напрямую определяется интеллектуальным кругозором, научной традицией, мировоззренческими убеждениями и социально-культурными стереотипами самого историка35. На смену императиву знаменитого историка XIX века Леопольда фон Ранке — «историю необходимо писать так, как это было на самом деле», — пришло осознание того, что мы воспринимаем историю сквозь призму сегодняшнего дня и «неизбежно задаем истории вопросы, возникающие перед нами самими"36. Историк в таком случае занимает по отношению к источнику позицию не «бесстрастного летописца», а «вопрошающего собеседника" — историческое познание предстает как диалог культур, в который вступают «две стороны — культура прошлого, являющаяся предметом изучения, и культура современная, к которой принадлежит исследователь». Соответственно историческая истина предстает как многогранное образование, слагающееся из множества интерпретаций: «Для меня история, — писал крупнейший французский историк-анналист Ф. Бродель, -это сумма всех возможных историй, всех подходов и точек зрения — про.

34 Дильтей В. Описательная психология. С.9−16, 22−23, 27, 57−60- Рикер П. История и истина. СПб., 2002. С.35−57.

35 Блок М. Апология истории или Ремесло историка. М., 1973. С.37−38, 79−85- Коллин-гвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С.226−234.

36 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 5.

37 Экштут С. А. Битвы за храм Мнемозины: Очерки интеллектуальной истории. СПб.,.

2003. С. 8, 86−103. шлых, настоящих и будущих. Я считаю ошибочным только одно: выбрать одну из этих историй, а всеми остальными пренебречь" .

Таким образом, перед ученым, обратившимся к изучению историографической ситуации рубежа XIX—XX вв.еков, открывается возможность исследовать ее как пример сосуществования конкурирующих парадигм исторического знания: позитивистской, с ее объективизмом и направленностью на выявление законов истории, — и антропологической, для которой был характерен интерес к проблемам «картин мира» прошлого и креативной роли историка в историческом познании. Был бы явным упрощением вывод, что в начале XX века в российской исторической науке произошла «смена парадигм» (ведь и позитивистская, и антропологическая традиции не выдержали идеологического прессинга советского государства и были вынуждены уступить место марксизму, который — в свою очередь — впитал в себя многие черты позитивизма39) — скорее можно считать ту эпоху «точкой бифуркации», когда обозначились различные пути дальнейшего развития исторической науки.

Существенным вкладом в реконструкцию историографической ситуации рубежа XIX—XX вв.еков стало появление в конце 1980;х — начале 2000;х гг. ряда монографий, посвященных схоларной проблематике — истории отдельных научных школ и направлений. Таковы работы В. П. Золотарева, Б. С. Кагановича, Р. А. Киреевой, С. И. Михальченко, Н. В. Иллерицкой, Г. П. Мягкова, С. Н. Погодина, А. С. Попова о научных школах в исторической науке40, М. Г. Вандалковской, А. В. Антощенко об историках-евразийцах и.

ID.

Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длительность // Философия и методология истории: Сб. ст. М., 1977. С. 128.

1Q.

Сошлемся на мнение АЛ. Гуревича: «Панлогизм Гегеля и Маркса. превосходно сочетался у русских историков-марксистов с позитивизмом и обрекал советскую историческую мысль на консервирование позиций науки K. XIX в.». — Гуревич А. Я. Двоякая ответственность историка // Проблемы исторического познания. Материалы международной конференции. Москва, 19−21 мая 1996 г. М., 1999. С. 13.

40 Мягков Г. П. Русская историческая школа: методологические и идейно-политические позиции. Казань, 1988; Чирков С. В. Археография и школы в русской исторической науке конца XIX — начала XX в. // Археографический ежегодник. 1989. М., 1990. С. 19−27- Эмдр.41. В этих исследованиях была выработана матрица историографического анализа научных школ: такой анализ, как правило, включает реконструкцию мировоззренческих и методологических устоев того или иного научного сообщества, историю его рождения, становления и упадка, коммуникативных связей и взаимоотношений порядка «учитель-ученик» и «коллега-единомышленник», а также дискуссий с другими существовавшими в то время научными школами, философскими и общественно-политическими течениями.

Но процесс противоборства различных типов исторического мышления нельзя восстановить во всей полноте, если обращаться только к наследию профессиональных историков. Ведь одной из особенностей русской социальной, философской, литературной мысли, как тонко заметил еще Н. А. Бердяев, был ее «историоцентризм», обостренный интерес к вопросам философии истории и исторического познания42. Не только профессиональные историки, но и философы, политические деятели, литературные критики искали ответ на вопрос о смысле и цели исторического процесса, о предсказуемости исторического будущего, о соотношении свободы, закономерности и случайности в исторической реальности, наконец, о принципах и монс Т. Ключевский и его ученики //Вопросы истории. 1990. № 10. С.45−61- Гутнов Д. А. Об исторической школе Московского университета // Вестник Московского университета. Серия История. 1993. № 3. С.40−53- Золотарев В. П. Отечественные школы новоевропейской истории в меняющемся менталитете России и СССР // Историческая наука в меняющемся мире. Казань, 1993. Вып. 1. С.81−85- Каганович Б. С. Евгений Викторович Тар-ле и петербургская школа историков. СПб., 1995; Михальченко С. И. Киевская школа в российской историографии (школа западно-русского права). М. — Брянск, 1996; Погодин С. Н. «Русская школа» историков: Н. И. Кареев, И. В. Лучицкий, М. М. Ковалевский. СПб., 1997; Вандалковская М. Г. Историческая наука российской эмиграции: «евразийский соблазн». М., 1997; Иллерицкая Н. В. Историко-юридическое направление в русской историографии второй половины XIX века. М., 1998; Мягков Г. П. Научное сообщество в исторической науке: опыт «русской исторической школы». Казань, 2000; Попов А. С. В. О. Ключевский и его «школа»: Синтез истории и социологии. М., 2001; Киреева Р. А. Государственная школа: историческая концепция К. Д. Кавелина и Б. Н. Чичерина. М., 2004.

41 Вандалковская М. Г. Историческая наука российской эмиграции: «евразийский соблазн». М., 1997; Антощенко А. В. «Евразия» или «Святая Русь»? Российские эмигранты в поисках самосознания на путях истории. Петрозаводск, 2003 и др.

42 Бердяев Н. А. Смысл истории. М., 1990. С.З. возможностях самого познания истории. В некоторых случаях они выдвигали не менее глубокие концепции, чем профессиональные историки: так, биолог Н. Я. Данилевский стал отцом-основателем цивилизационного подхода к истории, а религиозные философы — С. Л. Франк, Н. А. Бердяев и другиепредложили в своих трудах о смысле истории программу интуитивистского исторического «понимания». Как сформулировала Н. М. Дорошенко, в начале XX века «методология истории развивалась одновременно и в узком смысле, как специальная историческая дисциплина, и в широком, синтезируя различные философские направления, касающиеся теории исторического процесса, теории исторического знания, логики исторической науки, учения о ценностях"43. Вот почему настоящее исследование посвящено изучению наследия не только профессиональных историков, но и философов, социологов, литераторов и общественных деятелей, — властителей дум своего времени, — поднимавших проблемы теории исторического процесса. Это позволит реконструировать более сложную и исторически более точную картину развития исторической мысли.

Настоящее исследование посвящено историографической реконструкции той роли, которую сыграло в процессе выбора парадигм историческогознания идейно-теоретическое направление, существовавшее в России в последней трети XIX — начале XX веков: «субъективная школа в социологии», основателями которой были П. Л. Лавров и Н. К. Михайловский.

Выбор именно этого направления для исследования объясняется несколькими причинами. Прежде всего следует отметить, что изначально субъективная школа возникла не просто как течение теоретической мысли (как, например, позитивизм и неокантианство), но и как идейное обоснование влиятельного леворадикального движения того времени — народничества. (Безусловно, в рамках народничества существовало немало умеренных течений, например, приверженцы «теории малых дел" — но в любом случае.

43 Дорошенко Н. М Философия и методология русской истории. С. 4. крайним радикализмом отличалась конечная цель социалистов — коренное переустройство общества на началах социального равенства и коммунистического братства). Поэтому разработанные лидерами этой школы концепции исторического процесса носили не отвлеченно-теоретический, а социально-преобразующий, ценностно-утверждающий характермыслители должны были предложить решение взаимосвязанных проблем не только теоретически-методологического, но и мировоззренческого ранга:

— проблемы направленности исторического процесса и его движущих сил, определения исторических закономерностей и факторов, детерминирующих эту направленность;

— проблемы роли человека в истории, его способности или неспособности скорректировать действие глобальных исторических закономерностей, изменить объективно детерминированный ход истории и направить его в сторону сознательно поставленных целей;

— проблемы познаваемости истории, возможных прагматических целей и научных средств такого познания.

При этом теоретические решения поставленных проблем должны были характеризоваться внутренней непротиворечивостью: теория революционного действия в силу самих своих задач должна быть «сооружением, как бы высеченным из цельного куска гранита» и обладать пассионарным зарядом — чтобы, говоря словами Н. К. Михайловского, «прозелит с религиозной пре.

44. данностью влекся к тому, в чем принцип системы полагает счастье". Предложенные решения должны были стать стержнем мировоззрения леворадикальной интеллигенции той эпохи, обеспечить ценностные основания для политического действияне случайно именно эти теоретические проблемы оказались в центре жаркой полемики, развернувшейся в последние годы XIX — первые годы XX веков между народниками и марксистами.

44 Михайловский Н. К. Поли. собр. соч. Т.4. СПб., 1909. Стб.405−406.

Таким образом, обращение к истории субъективной школы позволит не только расширить представления о сущности и природе так называемого «кризиса в российской исторической науке начала XX века», но и поможет реконструировать систему ценностей российской интеллигенции в переломный исторический период — последние предреволюционные десятилетия.

Кроме того, субъективная школа в силу различных причин до сих пор недостаточно исследована в отечественной историографии (подробнее об этом см. в историографическом разделе настоящей работы). Так, изучение дореволюционной интеллектуальной традиции в Советском Союзе было подчинено идеологическим задачам и выполнялось по жестко установленному догматическому канону, что негативно сказывалось на научно-теоретическом уровне исследований.

Недостаточно изучены в российской историографии и воззрения мыслителей субъективной школы по проблемам теории и методологии истории (за исключением теоретического наследия Н.И.Кареева). По всей видимости, причиной равнодушия профессиональной исторической науки к теоретическим исканиям приверженцев субъективной школы была высокая политизированность наследия русских субъективистов: исследователи воспринимали П. Л. Лаврова, Н. К. Михайловского, В. М. Чернова в первую очередь как идеологов народничества, и потребовалась значительная временная дистанция, чтобы мог быть поставлен вопрос о теоретико-методологическом значении их трудов.

Объектом настоящего исследования является субъективная школа как особое теоретико-методологическое направление в российской мысли последней трети XIX — начала XX вековпредметом исследования служат теоретико-методологические позиции представителей школы.

Хронологические рамки исследования охватывают последнюю треть XIX — первую четверть XX вв.: от возникновения субъективной школы (рубеж 1860−1870-х годов) до середины 1920;х годов — времени, когда субъективная школа полностью утратила свои позиции в отечественной мысли.

Целью настоящего исследования является историографическая реконструкция теорий исторического процесса и методологии истории, предложенных мыслителями субъективной школы в контексте методологических перемен, которые происходили в тот период в российской и зарубежной исторической мысли.

Путь к достижению этой цели автор видит через решение следующих задач:

— рассмотрение истории изучения теоретико-методологических позиций представителей субъективной школы в отечественной и зарубежной историографии XIX — XX вв., и выявление достижений, дискуссионных проблем и нерешенных вопросов данной историографической темы;

— анализ представлений мыслителей субъективной школы о целях и специфике исторического познания, о задачах и предмете исторической науки;

— реконструкция предложенного мыслителями субъективной школы метода познания и оценка его эвристического потенциала применительно к исторической науке;

— выявление и определение значения историко-психологического и ис-торико-антропологического компонентов в теоретическом наследии представителей субъективной школы;

— сопоставительно-историографический анализ «формул прогресса», выработанных российскими субъективистами;

— изучение воззрений теоретиков субъективной школы на проблемы исторической закономерности, роли человеческой свободы и сознательной целеполагающей деятельности в историческом процессе, соотношения детерминистического и телеологического восприятия исторического процесса;

— анализ проблематики научно-теоретических дискуссий, которые вели приверженцы субъективной школы с представителями других направлений исторической мысли того времени;

— установление места субъективной школы в развернувшемся на рубеже XIX — XX веков процессе выбора парадигм исторического знания, поиска новых и консервации прежних форм исторического мышления, пересмотра и обновления методологического инструментария исторической науки.

Теоретико-методологической основой работы является теория научных революций, разработанная Т. Куном, в соответствии с которой научные кризисы интерпретируются как структурно необходимые моменты развития, ведущие к смене парадигм научного знания и обновлению теоретико-методологического инструментария науки. Применительно к историческому знанию автор разделяет теоретические представления К. Поппера, позволяющие рассматривать глобальные исторические концепции, созданные в XIX веке — гегельянство, позитивизм, марксизм, — как варианты «истори-цизма», особой модели исторического мышления, для которой характерно признание объективных законов истории и предвидения будущего на основании научного или спекулятивного познания этих законов45. При анализе перемен, совершившихся в сфере исторического знания в конце XIX — XX вв., автор опирается на концепцию постмодерна, разработанную в теоретических трудах Ж. Ф. Лиотара: изучаемый период рассматривается как эпоха кризиса метафизической философии и разочарования в метанарративах, «великих рассказах», претендующих на спекулятивное «объяснение» всей.

46 истории человечества как связной цельности — с этим подходом коррелирует также трактовка «кризиса исторического разума», представленная в тру.

45 Поппер К. Нищета историцизма // Вопросы философии. 1992. № 8. С.69−79- № 10. С.56−57.

46 Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна / Пер. с франц. СПб., 1998. дах отечественных философов Б. Л. Губмана и Э.Л.Соловьева47. Автор исходит из представления о полифоническом характере исторического знания, развивающегося в непрерывном научном диалоге с предшественниками, -представления, воплощенного в фундаментальных методологических трудах XX века, от «Апологии истории» М. Блока до «Метаистории» Х. Уайта48.

Методами научного исследования в нашей работе служат: историографический анализ — реконструкция исторической концепции того или иного автора, оценка степени ее научной новизны, возможной верификации и эвристической ценности применительно ко времени созданиягерменевтический анализ — имманентное понимание теорий, выдвинутых мыслителями прошлого, как целостных семиотических систем с собственной внутренней логикойисториографический синтез — установление соответствия концепций и реконструкция целостных научных школ и направленийретроспективный анализ, предполагающий оценку научно-методологического и эвристического потенциала тех или иных концепций с учетом той эволюции, которую претерпела историческая наука за прошедшее столетие. Применяется также анализ языка авторской риторики мыслителей субъективной школы, метафор, использовавшихся ими для образного описания роли человека в истории и действия исторических закономерностей: это позволяет выявить и реконструировать концептуальные основы исторического мышления ученых прошлого, как открыто декларировавшиеся ими воззрения, так и невербали-зованные, неявные, но тем не менее влиятельные ментальные структуры. Безусловно, применение этих методов предполагает наличие строгой исследовательской программы: обращаясь к трудам мыслителей прошлого, необходимо заранее очертить круг вопросов, ответы на которые должно выявить данное исследование.

47 Губман Б. Л. Смысл истории: Очерки современных западных концепций. М., 1991; Соловьев Э. Ю. Прошлое толкует нас: (Очерки по истории философии и культуры). М., 1991.

Источниковая база исследования. Основными источниками для работы послужили опубликованные труды приверженцев субъективной школы в российской мысли последней трети XIX — начала XX веков, а также труды их современников — отечественных и зарубежных историков, социологов, философов. Одни из этих трудов неоднократно переиздавались в течение XX столетиядругие — сохранились лишь в оригинальных изданиях. В годы Советской власти выбор произведений для переиздания диктовался идеологическими соображениями: так, если «Исторические письма» П. Л. Лаврова неоднократно выходили в свет с солидными академическими комментариями, то многие другие труды того же автора оставались недоступными для широкого круга читателей. Как правило, публикация работ «опальных» авторов совпадала с периодами политической «оттепели» в обществе: так, в конце 1950;х годов были переизданы некоторые произведения Н. К. Михайловского, но следующей публикации этим трудам пришлось ждать до 1990;х годов.

Выбор конкретных произведений для историографического анализа определен задачами, поставленными перед данным исследованием. Критерием выбора служило наличие в трудах представителей субъективной школы теоретико-методологического компонента, то есть явно выраженной позиции по вопросам о целях и методах гуманитарного познания, о направленности исторического процесса и его движущих силах, о роли личности в истории. В силу этого мы сочли возможным не включать в круг анализа работы идеологов народничества, стоявших на позициях субъективной школы (П.Л.Лаврова, Л. Э. Шишко и др.), по истории революционного движения в России: эти работы богаты фактическим материалом, но малозначимы для реконструкции теоретико-методологических воззрений их авторов. В то же время для восстановления картины противоборства различных парадигм ис.

48 Блок М. Апология истории, или Ремесло историка / Пер. с франц. М., 1973. С.37−38, 7985- Уайт X. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века / Пер. с англ. Екатеринбург, 2002. С.7−14. торического мышления, различных представлений о задачах гуманитарного познания и о движущих силах исторического процесса необходимо было рассмотреть труды российских мыслителей конца XIX — начала XX веков, выполненные по смежным с историей гуманитарным дисциплинам: по социологии и политической экономии, истории литературы и истории философии. Обращение к таким трудам, а также к литературным и публицистическим произведениям приверженцев «субъективной школы» позволило реконструировать богатство и сложность интеллектуальной атмосферы, которая служила питательной средой для создания исторических концепций, выявить сложное переплетение взаимосвязей между различными идейно-теоретическими и научными направлениями.

Источники, послужившие основой для написания настоящей работы, можно подразделить на несколько групп:

— труды теоретико-методологического характера — работы по вопросам теории и методологии исторической науки, теории исторического процесса, философии истории («Основные вопросы философии истории», «Сущность исторического процесса и роль личности в истории», «Теория исторического знания», «Историология» Н.И.Кареева- «Исторические письма», «Задачи понимания истории», «Важнейшие моменты в истории мысли» П.Л.Лаврова- «Что такое прогресс», «Теория Дарвина и общественная наука», «Аналогический метод в общественных науках» Н.К.Михайловского- «Субъективный метод в социологии и его философские предпосылки» В.М.Чернова- «По вопросам истории и социологии» Л. Э. Шишко и др.) — в эту же группу входят труды видных мыслителей XIX — начала XX века, заложивших основы новых теоретико-методологических направлений, новых путей осмысления истории — О. Конта, К. Маркса, Ф. Энгельса, М. М. Ковалевского, М. Вебера, Г. Риккерта, В. Виндельбанда, Г. Зиммеля, В. Дильтея и др.;

— труды по истории, а также по истории философии, истории общественной мысли, истории литературы, обращение к которым позволяет проследить, как российские мыслители применяли на практике сформулированные ими теоретико-методологические принципы («Опыт истории мысли», «Опыт истории мысли нового времени», «Важнейшие моменты в истории мысли» П.Л.Лаврова- «История Западной Европы в новое время» Н.И.Кареева- «История русской общественной мысли» Р.В.Иванова-Разумника- «История русской интеллигенции» Д.Н.Овсянико-Куликовского и др.);

— труды по социологии («Социологические этюды» С.Н.Южакова- «Социологические очерки» И.И.Каблиц-Юзова, «Введение в изучение социологии» Н. И. Кареева и др.);

— учебные пособия, а также тексты лекционных курсов и отдельных лекций мыслителей изучаемых направлений;

— рецензии, полемические работы («Критика экономического материализма» Н.И.Кареева- «Изложение и критика идей неомарксизма» Л. Е. Оболенского и др.);

— мемуары, в частности, воспоминания Н. И. Кареева «Прожитое и пережитое», а также воспоминания о П. Л. Лаврове и Н. К. Михайловском, оставленные их соратниками по литературной деятельности и общественному движению;

— публицистические и литературные произведения, обращение к которым позволяет в яркой и образной форме реконструировать исторические представления мыслителей конца XIX — начала XX века (автобиографические очерки Н. К. Михайловского «Вперемешку" — очерки С.М.Степняка-Кравчинского «Подпольная Россия» и др.).

Научная новизна исследования определяется тем, что впервые в отечественной и зарубежной науке теоретико-методологические воззрения представителей субъективной школы конца XIX — начала XX веков рассмотрены в качестве предмета комплексного специального историографического изучения.

Научная новизна данной работы заключается в следующем:

— рассмотрена история изучения теоретико-методологических позиций представителей субъективной школы в отечественной и зарубежной историографии XIX — XX вв., выявлены достижения, дискуссионные проблемы и нерешенные вопросы данной историографической темы;

— изучены представления мыслителей субъективной школы о целях и специфике исторического познания, о задачах и предмете исторической науки;

— реконструирован метод познания, предложенный мыслителями субъективной школы, определен его эвристический потенциал применительно к исторической науке;

— выявлены историко-психологический и историко-антропологический компоненты в теоретическом наследии представителей субъективной школы, что позволило определить роль, которую сыграло это идейно-теоретическое направление в методологической подготовке антропологического поворота;

— исследованы воззрения теоретиков субъективной школы на проблемы исторической закономерности, роли человеческой свободы и сознательной целеполагающей деятельности в историческом процессе, соотношения детерминистического и телеологического восприятия исторического процесса, что дало возможность выявить в рамках этой традиции несколько конкурировавших друг с другом моделей восприятия исторической реальности;

— осуществлен сопоставительный анализ теорий исторического прогресса, созданных представителями субъективной школы, что позволило реконструировать аксиологические аспекты их исторических представлений;

— проведена историографическая реконструкция идейно-теоретической полемики вокруг указанных проблем между приверженцами субъективной школы и других направлений исторической мысли того времениустановлено место субъективной школы в развернувшемся на рубеже XIX — XX веков процессе выбора парадигм исторического знания, поиска новых и консервации прежних форм исторического мышления, пересмотра и обновления методологического инструментария исторической науки.

Практическая значимость исследования заключается в том, что его содержание и основные выводы могут быть использованы при осуществлении специальных и обобщающих исследований по истории отечественной исторической науки и общественной мысли XIX—XX вв.еков, а также в преподавании курсов историографии отечественной истории, истории философии и общественной мысли, в подготовке учебных пособий по данным курсам.

Апробация работы. Основные положения диссертации были изложены автором на следующих научных конференциях:

— Российской межвузовской научной конференции «Россия в новое время: Образ России в духовной жизни и интеллектуальных исканиях конца XIX — начала XX в.» (Москва, Российский государственный гуманитарный университет, 17−18 апреля 1998 г.);

— Всероссийской конференции с международным участием, посвященной 80-летию сборника «Смена вех»: «Российская интеллигенция: Критика исторического опыта» (Екатеринбург, Уральский государственный университет им. А. М. Горького, 1−2 июня 2001 г.);

— Международной конференции «Науки о человеке в современном мире» (Санкт-Петербургский центр истории идей, 19−21 декабря 2002 г.);

— Научной конференции, посвященной 150-летию со дня рождения В. С. Соловьева «Минувшее и непреходящее в жизни и творчестве Владимира Сергеевича Соловьева» (Санкт-Петербургский государственный университет, 14−15 февраля 2003 г.);

— Санкт-Петербургских чтениях по теории, методологии и философии истории «Историческая наука и методология истории в России XX века: К 140-летию со дня рождения академика А.С.Лаппо-Данилевского» (Санкт.

Петербург, Институт международных образовательных программ, 21 апреля 2003 г.);

— Международной летней школе «История Российской империи: Преодолевая недостатки национальных и региональных нарративов. Сравнительный подход в исследованиях и преподавании» (Институт «Открытое общество», фонд Сороса, Центрально-Европейский университет (Будапешт), Саратовский Межрегиональный институт общественных наук, Саратов, 5−20 августа 2004 г.);

— Третьей международной конференции «Человек в современных философских концепциях» (Волгоградский государственный университет, 14−17 сентября 2004 г.).

Кроме того, по теме диссертации опубликованы три монографии: «Властители дум: Интеллектуальная история России от Великих реформ до революции 1917 года» (Самара, 2000), «» Субъективная школа" в русской мысли: проблемы теории и методологии истории" (Самара, 2004) и «Марксизм в России на рубеже XIX — XX веков: проблемы методологии истории и теории исторического процесса» (Самара, 2004), а также ряд научных статей. Общее число публикаций по теме данного исследования — 20 работ.

Структура работы определяется задачами исследования. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, списка источников и литературы. Работа открывается главой, которая носит историографический характер и посвящена истории изучения наследия субъективной школы в отечественной и зарубежной историографии.

Заключение

.

Период конца XIX — начала XX века был отмечен в истории европейской и российской мысли глубокими структурными изменениями — пересмотром прежних моделей научно-теоретического и, в частности, исторического знания. В последней трети XIX века господствующим направлением исторической мысли был позитивизм с характерным для него стремлением экстраполировать в сферу исторического знания познавательные принципы, свойственные естественным наукам, отыскать универсальные закономерности, на основании которых можно было бы предвидеть историческое будущее. Рубеж же XIX—XX вв. стал временем интенсивных методологических исканий, когда друг с другом соперничали разные типы исторической мысли, принципиально несхожие представления о сущности, задачах и пределах исторического знания. Позитивисты и марксисты отстаивали убеждение, что предметом исторической науки должна быть социально-экономическая история, ход которой подчиняется строгим и непреложным закономерностямв трудах неокантианцев и приверженцев религиозной мысли рождалось культурно-антропологическое направление исторической науки, которому была свойственна «понимающая» интеллектуальная установка, интерес к картинам мира и системам ценностей ушедших эпох.

Как показало настоящее исследование, сложный и противоречивый характер «вызовов времени», с которыми пришлось столкнуться интеллектуальным лидерам субъективной школы, отразился на внутреннем развитии данного направления общественной мысли.

Субъективная школа существовала в русской мысли на протяжении полувека. Ее рождение относится к 1868−1869 гг. и связано с публикацией работ П. Л. Лаврова «Задачи позитивизма и их решение» и Н. К. Михайловского «Что такое прогресс" — завершилась история субъективной школы в 1920;е годы — последней научно-теоретической работой, написанной с позиций этого направления, стали «Основы русской социологии» Н. И. Кареева.

В истории субъективной школы можно четко выделить два поколения. К первому поколению (1870−1890-е гг.) принадлежали основоположники этой школы: П. Л. Лавров, Н. К. Михайловский, Н. И. Кареев, С. Н. Южаков, а также Л. Э. Шишко и Л. Е. Оболенскийс позиций субъективной школы рассматривали ход истории и те мыслители, кто по тем или иным причинам не заявлял открыто о своей приверженности принципам этой школы — идеологи народничества И.И.Каблиц-Юзов и В. П. Воронцов, философы В. В. Лесевич и Х.Раппопорт.

Временем смены поколений в истории субъективной школы стали 1900;1904 гг.: в этот период ушли из жизни Лавров и Михайловский, и в те же годы опубликовал свои крупные теоретико-философские работы.

B.М.Чернов, который и стал лидером второго поколения субъективной школы. Начало XX века для субъективной школы стало временем концептуального оформления, подведения итогов и теоретической рефлексии. О своей приверженности принципам субъективной школы в те годы заявляли идеологи неонародничества В. М. Чернов, Н. С. Русанов, М. Р. Гоц, социологи.

C.И.Гальперин и П. Ф. Николаев, литературный критик Р.В.Иванов-Разумник и другиебыли близки к субъективной школе по своему видению исторического процесса и задач исторического исследования историк литературы Д.Н.Овсянико-Куликовский, статистик А. А. Чупров.

По нашему мнению, субъективную школу не следует однозначно отождествлять с социологическим направлениемее основоположники разрабатывали методологию гуманитарного познания в самом широком смысле этого слова, в том числе и методологию истории, а также проблемы теории исторического процесса. При этом они ставили на первое место те вопросы, которые носили мировоззренческий и праксиологический характер: проблему направленности хода истории, вопрос о соотношении объективно действующих факторов исторического процесса и сознательно поставленных человеком целей, исторической необходимости и человеческой свободы.

Изначально субъективная школа представляла собой российское ответвление позитивистской философии. Ее лидеры — П. Л. Лавров, Н. К. Михайловский, Н. И. Кареев, С. Н. Южаков, В. М. Чернов, — унаследовали такие особенности позитивизма, как представления о возможности создания концептуально единой научной картины мира на базе синтеза естественных и социальных наукстремление проследить в социальной жизни действие биологических закономерностей (в частности, описанного Ч. Дарвином закона «борьбы за существование» или сформулированного Н. К. Михайловским закона «борьбы за индивидуальность») — наконец, склонность к построению макроисторических теорий, претендующих на понимание ключевых тенденций истории человечества.

В то же время идеологов субъективной школы не удовлетворяла позитивистская теория познания применительно к социальным наукам. Разрабатывая теорию «субъективного метода» в познании истории (этот метод был изначально предложен основоположником позитивизма О. Контом), они предложили собственную оригинальную эпистемологию.

Как нам удалось установить в результате предпринятого историографического анализа, главной особенностью эпистемологии субъективной школы было то, что познающий субъект выступал для ее приверженцев как активная, креативная сторона познания. Они считали, что авторское, творческое начало является непременным атрибутом исторического исследования и проявляется на всех его этапах: при выборе «исторической перспективы», то есть проблематики исследованияпри создании предварительной исследовательской гипотезыпри реконструкции «скрытых фактов», не упоминающихся в источникахпри построении типологий и генерализирующих обобщенийнаконец, при внесении в исторический труд этической оценки действий людей прошлого. Историческое знание представало в их трудах как знание диалогическое, рождающееся из множества конкурирующих друг с другом и дополняющих друг друга интерпретаций исторической реальности, что позволило — задолго до неокантианцев — поставить вопрос об особом характере исторического познания и особом месте истории в ряду прочих наук.

Настоящее исследование показало, что важнейшей теоретической заслугой мыслителей субъективной школы была также постановка проблемы исторического «понимания» — реконструкции духовного мира ушедших эпох, совокупности общепринятых норм и ценностей, моделей поведения и образцов для подражания (особенно глубоко разрабатывали эту проблему П. Л. Лавров и Н.И.Кареев). В силу этого мы вправе считать российских субъективистов провозвестниками антропологического поворота в исторической наукеразработанная ими историческая эпистемология представляла собой радикальный разрыв с позитивистской парадигмой познания.

Стержневой проблемой теории исторического процесса для мыслителей субъективной школы была проблема соотношения исторической необходимости и человеческой свободы, объективной закономерности и субъективных стремлений человеческой личности. Изначально для субъективной школы было характерно понимание человека как существа, способного к свободной постановке целей и к свободному выбору средств для их достижения. На таком восприятии человека была построена подвижническая этика, разработанная Лавровым в «Исторических письмах» (1868−1869 гг.) и ставшая стержнем народнической идеологии: как утверждал Лавров, «закон истории» должен учитывать и включать в сферу своего действия свободную целенаправленную деятельность человека.

Но, отстаивая свои представления о ходе истории, приверженцы субъективной школы вставали перед необходимостью объяснить на теоретико-философском уровне, каким образом «объективные» законы истории могут сочетаться с «субъективными» человеческими целями. Предлагая решение этой проблемы, они оказались в плену противоречия, носившего не только научно-теоретический, но и ценностный характер. Отвергнуть представления о свободе человека в историческом процессе значило бы изгнать из исторического познания нравственно-этическую оценку, столь важную для русских субъективистовотказ же от убеждения в закономерном и предсказуемом характере исторического процесса означал бы, с точки зрения XIX века, капитуляцию науки перед лицом провиденциалистов.

В ходе данного исследования было выявлено, что в произведениях лидеров первого поколения субъективной школы было предложено несколько возможных решений вопроса о соотношении исторических закономерностей и свободы воли, поставленных людьми целей и объективных исторических условий, детерминирующих их деятельность. П. Л. Лавров и Н. К. Михайловский в своих трудах разработали две противоречащие друг другу модели исторического процесса: антропо-телеологическую, согласно которой человеческие цели и идеалы могут направлять ход исторических событий в желаемом направлении, — и механистическую, согласно которой ход истории объективно детерминирован, а свобода человеческого целепо-лагания представляет собой не более чем полезную психологическую иллюзию. И Лавров, и Михайловский в различные периоды своего творчества принимали то одну, то другую из этих моделейсделать решительный выбор между ними мыслителям было нелегко в силу ценностных соображений.

Согласовать друг с другом детерминистическое и телеологическое видение истории попытался в своих философско-исторических работах Н. И. Кареев: история человеческого общества представлялась ему причинно обусловленной, но лишенной однозначной предопределенности. Согласно предложенной им теории, поведение индивидуума обусловлено «надоргани-ческой средой» — культурой, социальной организацией, в условиях которых формируется, живет и действует человекно абсолютной предопределенности в истории не существует — человек способен творчески перерабатывать внешние влияния и в силу внутренней мотивации избирать/создавать определенный вариант действий. Историческая реальность в произведениях Кареева представала в виде сложной ветвящейся структуры: каждый момент исторического развития виделся ему как развилка возможностей, из которых только одна становится реальностью, поэтому одним из возможных путей понимания истории мыслитель считал гипотетическую реконструкцию утраченных альтернатив развития.

Теоретики субъективной школы не отрицали существования социальных закономерностей. В частности, вслед за позитивистами они утверждали, что, поскольку человек является одним из биологических видов, на социальную жизнь должно распространяться действие определенных биологических закономерностей, и потому применение естественнонаучных законов в сфере гуманитарного познания является научно оправданным. Подробное критическое освещение в их трудах получили органическая теория развития обществасоциал-дарвинистские теориитеория непроизвольного социального подражания, сформулированная Н. К. Михайловским в цикле статей о «героях» и «толпе" — а также разработанная П. Л. Лавровым, Н. К. Михайловским и Л. Е. Оболенским концепция истории человечества как истории развития и усложнения человеческих потребностей. Мыслители субъективной школы признавали, что в социальной жизни действуют такие биологические закономерности, как закон подражания, закон естественного отбора, закон борьбы за индивидуальность и за самосохранение. Но в трактовке всех этих закономерностей субъективисты были верны общему принципу: им представлялось несомненным, что действие этих законов в исторической реальности претерпевает существенные изменения, корректируется, смягчается или даже прекращается вообще, когда в ход исторических событий вмешивается сознательная человеческая воля.

Это восприятие хода истории отразилось и в теориях прогресса, разработанных представителями субъективной школы. «Формулы прогресса», созданные мыслителями субъективной школы, служили манифестацией социально-культурных ценностей российской интеллигенции последней трети XIX века: народнических — для Лаврова и Михайловского, либерально-демократических с заметным социалистическим элементом — для Кареева. При этом сами мыслители сознавали исторически-преходящий характер своих собственных идеалов: любая «формула прогресса», с их точки зрения, неизбежно принимает субъективный характер, поскольку предполагает сопоставление реального хода истории с неким идеалом, выработанным историком.

Отличительной особенностью историко-философских концепций мыслителей «субъективной школы», на наш взгляд, была поставленная ими проблема культурного и социального раскола между «меньшинством и большинством" — именно этот раскол, как считали они, продуцирует социальные катастрофы и может стать причиной гибели цивилизации. Предложенные ими пути преодоления раскола были различны: Кареев возлагал свои надежды на всемирное распространение европейской цивилизации нового времени с имманентно свойственным ей стремлением к свободе и равенствуМихайловский — на возвращение к типу «целостной индивидуальности», характерному для докапиталистических обществЛавров — на устранение противоречий между меньшинством и большинством путем сознательного создания «промежуточных звеньев» между ними. Обращение к этой проблеме позволило им избежать прямолинейного оптимизма, свойственного многим историческим концепциям, созданным в XIX векемыслители субъективной школы отрицали представление, что прогресс человеческого общества совершается автоматически, в силу имманентно присущей истории необходимости, и именно потому обращались к своим последователям с требованием социальной активности или даже революционного подвижничества.

Важную роль в судьбе субъективной школы сыграли развернувшиеся на рубеже XIX—XX вв. дебаты с приверженцами марксизмаэти дебаты были одним из направлений более широкой дискуссии — между народничеством и марксизмом. В центре дискуссии оказались именно те теоретически-методологические проблемы, которые обладали для субъективной школы первостепенным значением: проблемы направленности исторического процесса и его движущих сил, исторических закономерностей, роли человека в истории, его способности или неспособности вмешаться в объективно детерминированный ход истории и направить его в сторону сознательно поставленных целей. Марксисты выступали в этой полемике как последовательные детерминисты, отстаивая строгую объективную закономерность хода историисоответственно представители субъективной школы могли выбрать в споре с марксистами одну из нескольких возможных стратегий.

Так, Н. К. Михайловский, разделяя с марксистами веру в объективную логику непреложных исторических законов, тем не менее считал нужным отстаивать моральное право человека на свободно избранное действие, на бунт против «исторической необходимости" — напротив, такие идеологи народничества, как И.И.Каблиц-Юзов, В. П. Воронцов и Л. Э. Шишко воспринимали сам поиск законов истории как ошибочную и антигуманную по своему существу познавательную установку. Молодые социологи, присоединившиеся к субъективной школе в начале XX века — С. И. Гальперин и П. Ф. Николаев, — предприняли попытку объединить лавристскую концепцию «активного прогресса» с антропо-телеологическим подходом американского социолога Л.Уорда. Наконец, крупнейший идеолог неонародничества В. М. Чернов под явным влиянием эмпириокритицизма пришел к пониманию исторических закономерностей как эвристических конструкций, моделей, используемых учеными для понимания развития человеческого общества, но ни в коем случае не предопределяющих хода исторических событий. Но, как и в предшествующий период, представителям субъективной школы так и не удалось выработать единую стратегию решения этого вопроса, а разработанные ими модели исторической реальности по-прежнему носили взаимоисключающий характер.

Во многих аспектах полемика с марксистами оказала на развитие субъективной школы конструктивное влияние. Под влиянием марксистской концепции классовой борьбы в творчестве В. М. Чернова и других неонародников сформировалось представление о траектории исторического развития как о равнодействующей, сложившейся в результате взаимодействия противоборствующих социальных сил. Н. И. Кареев в своих исторических трудах трактовал развитие производительных сил как один из важнейших факторов исторического процесса. Но при этом мыслители субъективной школы не считали рост производительных сил главной движущей силой общественного развитияв своих трудах они стремились оспорить марксистский постулат о зависимости «надстройки» от «базиса» и обосновать самостоятельность психологического и «идейного» факторов исторического процесса. В ходе этого диспута субъективистам действительно удалось отыскать «болевые точки», уязвимые пункты марксистской доктрины: не случайно в начале XX века неортодоксально мыслящие российские марксисты предприняли несколько попыток «ревизовать» марксистское учение, дополнив его психологическими и антропологическими теориями.

Как можно убедиться в результате проведенного исследования, процесс смены парадигм исторического мышления, развернувшийся в русской мысли в XX веке, затронул и субъективную школу, существенно трансформировал изнутри это интеллектуальное течение. Возникнув как российское ответвление позитивизма, субъективная школа сумела существенно пересмотреть позитивистский подход к историив трудах ее представителей были намечены некоторые черты антропологической парадигмы. Для современного историка вполне актуальными представляются их интерес к ценностной стороне исторической реальностипоставленная ими проблема исторического «понимания" — проблема креативной активности субъекта познаниянаконец, восприятие истории как принципиально незавершенной смысловой целостности, допускающей бесконечное множество продолжений, а, следовательно, и бесконечное множество прочтений.

Следует отметить, что изученное нами теоретическое направление выполнило задачу идейной мобилизации современников достаточно успешно: на определенном историческом отрезке субъективная школа, выступавшая как теоретическое обоснование народничества, смогла стать «системой Правды», символом веры российской интеллигенции. Правда, для субъективистов эта победа оказалась недолговечной — в 1890-е годы битву за умы и сердца молодой радикальной поросли выиграл марксизм, и в начале XX века, несмотря на все усилия, идейным лидерам неонародничества не удалось вернуть «субъективному методу» прежний интеллектуальный авторитет. Но и победа марксистов, в свою очередь, оказалась пирровой: марксизм стал господствующей идеологией молодого Советского государства ценой крайнего упрощения и вульгаризации своей доктрины, отказа от многих оригинальных теоретических течений, которые успели сложиться в недрах российского марксизма за 1890−1910;е годы.

Ирония истории состоит в том, что многие из идей, высказанных первоначально теоретиками субъективной школы, вернулись в отечественную научную мысль лишь под «вывеской» других теоретических направлений: в частности, такая судьба постигла социально-психологические идеи, высказанные в работах Н. К. Михайловского и использованные впоследствии А. М. Бехтеревым, а также методологию исторического понимания и историческую антропологию, которую в современной российской историографии обычно связывают со школой «Анналов».

Безусловно, с нашей стороны было бы слишком смело говорить о «возвращении» традиций субъективной школы в современную российскую мысль. Концепции, созданные в рамках этого направления, уже не могут быть востребованы современными гуманитарными науками в том виде, в котором они были высказаны более столетия назадза время, прошедшее с тех пор, когда приверженцы субъективной школы спорили с марксистами о допустимости «экономического монизма» при объяснении исторических явлений, радикальным образом изменилась как общенаучная картина мира, так и представления о задачах и принципах научного познания. Но воссоздание истории идей субъективной школы в их сложной и противоречивой логике позволяет вписать недостающие главы в историю русской мысли, реконструировать сложную и многокрасочную панораму интеллектуальной жизни России XIX — начала XX веков. Историческая мысль не в одночасье преодолела путь от громоздких историцистских схем — гегельянства, позитивизма, марксизма, — к современной антропологической и лингвистической рефлексии. И важной ступенью на этом пути стали методологические искания мыслителей русской субъективной школы — яркого и оригинального направления гуманитарной мысли.