Языковая презентация концепта «еда» в индивидуально-авторской картине мира Н. В. Гоголя

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1. Языковая презентация концепта «еда»

1.1 Изучение концепта «еда»

1.2 Концепт «еда» в русской литературе

Глава 2. Концепт «еда» в творчестве Н.В. Гоголя

2.1 Функции концепта «еда» в творчестве Н.В. Гоголя

2.2 Метафора «любовь — пища» у Гоголя

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

концепт еда языковой семантика

ВВЕДЕНИЕ

Язык как системно-структурное образование обеспечивает общение и взаимопонимание между людьми. Его функционирование предусматривает одновременное использование единиц всех уровней. Выражение определенной категориальной семантики в речи достигается именно взаимодействием разноуровневых средств языка. Он является сложной системой, а лексика — одна из его подсистем.

Современная лингвистика предоставляет в распоряжение исследователя разнообразные методы и приемы системно-структурного анализа семантики языка. Среди них в настоящее время в работы лингвистов разных стран прочно вошел термин «поле» (Feld, field, champ). Любое языковое поле — это инвентарь элементов, связанных между собой структурными отношениями, элементы поля имеют семантическую общность и выполняют в языке единую функцию. Поле может объединять однородные и разнородные элементы, в структуре поля выделяются микрополя. Поле состоит из ядерных и периферийных конституентов. Ядро консолидируется вокруг компонента — доминанты, ядерные конституенты наиболее специализированы для выполнения функций поля, систематически используются, наиболее частотны и обязательны для поля, выполняют функцию поля наиболее однозначно. Часть функций приходится на ядро поля, часть — на периферию, граница между ядром и периферией не четкая, следовательно, конституенты поля могут принадлежать к ядру одного поля и периферии другого и наоборот. Разные поля отчасти накладываются друг на друга, образуя зоны постепенных переходов Щур Г. С. Теории поля в лингвистике. — М.: Наука, 1974. — С. 61.

Представляется, что в понятии поля удалось найти такую величину, которая позволяет с большой степенью адекватности описать микроструктурные взаимодействия слов, происходящих на уровне семантики в разных аспектах языковой системы.

Актуальность курсовой работы определяется тем, что она выполнена на базе современной теории лексико-семантического поля (далее ЛСП), получившей широкое распространение в лингвистических исследованиях последних лет. Современная лингвистика с неослабевающим вниманием относится к проблеме структурирования и классификации словарного состава языка как наиболее широкой и трудной для исследования подсистемы языка.

Тема пропитания актуальна для каждого человека на любом историческом этапе развития общества. Вариативные ритуалы совместного приема пищи, обмен рецептами национальной кухни и т. п. служат сближению народов, способствуют лучшему пониманию культуры, традиций и быта той или иной страны в ту или иную историческую эпоху. Прием пищи регламентируется социальными нормами и обычаями. По тому, как и что человек ест, можно судить о его социальном и культурном уровне.

Целью курсовой работы является рассмотрение языковой презентации концепта «еда» в индивидуально-авторской картине мира Н. В. Гоголя. Данная цель потребовала решения следующих задач:

показать, как изучался концепт «еда» в отечественной лингвистике;

рассмотреть языковую презентацию концепта «еда» в русской литературе;

проанализировать реализацию концепта «еда» в творчестве Н. В. Гоголя.

Глава 1. Языковая презентация концепта «еда»

1.1 Изучение концепта «еда»

Лингвисты уже давно пытались разделить всю лексику на различные классы, разряды и категории на основе разных принципов. Наибольшие трудности и одновременно интерес вызывают классификации слов на основе чисто семантического принципа. Теория поля возникает в начале XX века, ее основы разрабатывали такие ученые, как И. Трир, Г. Ипсен, Л. Вейсгербер, В. Порциг. В отечественной лингвистике изучением лексики с точки зрения семантики занимаются А. А. Уфимцева, М. Д. Степанова, В. И. Кодухов, Н. М. Минина и другие.

Различные виды полей в лингвистике описаны в трудах А. В. Бондарко, З. В. Беркетовой, Е. В. Гулыга, Е. И. Шендельс, Н. А. Сабуровой и т. д.

Непосредственно ЛСП посвящены исследования А. В. Набирухиной, М. А. Ереминой, Е. В. Плахиной и других лингвистов.

Этнолингвистической интерпретацией семантических полей, в том числе и ЛСП «характеристика человека по отношению к еде», занимаются С. М. Толстая, М. Э. Рут, Е. Л. Березович и др.

Существуют и исследования, направленные на рассмотрение того, как конкретно реализуется концепт «еда» в литературе. Так, Н. М. Филатова показывает роль пищевого кода в национальной самоидентификации и конструировании образа «чужого» на материале польской и русской мемуарной литературы и публицистики XIX—XX вв. Она прослеживает, как различные пищевые привычки влияют на познание и оценочные характеристики чужой культуры, выявляют стереотипы мышления в отношении к тому, что и как едят и пьют представители соседнего народа (в частности, выявляется использование кода еды для конструирования характерного для польского сознания образа «русского варварства»).

Д. Чавдарова пишет о пище и идентичности в русском и болгарском литературном путешествии, отраженных в литературе XIX в. Анализ основывается на текстах разных жанров и приводит автора к выводам о близости в осмыслении своей трапезы как воплощения «широкой души», естественности в путевых записках русских и болгарских писателей (Достоевский, Алеко Константинов), специфическом для болгарского писателя дистанцировании от своей кухни в контексте идеи европейской культурной идентичности и разрыва с Востоком (Алеко Константинов); особом образе России (русской кухни) в путевых записках болгарских писателей (Иван Вазов и др.).

Я. Войводич исходит из предпосылки, что во все времена в различных контекстах и культурах блюда из мяса считаются главнейшими по отношению к другим видам еды, а мясо воспринимается как «настоящая» еда. Учитывая значение мяса в культуре, в своем тексте автор показывает его значение в русской литературе XIX в. (мясной стол, обычай, подготовка, угощение), в частности на примере романа А. Н. Гончарова «Обломов» Семенова А. В. Конференция «Концепт еды в славянских культурах» // Славяноведение. — 2009. — № 6. — C. 100.

Другой исследователь, А. Б. Кривенко пишет о роли «пищевого кода» в самоидентификации и репрезентации А. С. Пушкина, показывая, что игра со своим обликом как в жизни, так и в графике являлась для А. С. Пушкина одним из способов приспособиться, раствориться в той среде или ситуации, в которой в данный момент он пребывал. В частности, идентифицируя себя с лакомым блюдом, Пушкин репрезентировал себя как привлекательный объект для употребления. Так «пищевой код» служил поэту средством преобразования своей личности из «чужого» в «своего» для женщин и детей.

Тому, что едят помещики в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя, посвятил свою статью А. Н. Ранчин. Присутствие еды в доме, угощение ею гостя, характер блюд (особенно значимы оппозиции «» чистое" блюдо с сохранением исконного вкуса продукта — блюдо с измененным исходным вкусом продукта" и оппозиция «первое — второе блюдо»), описание обеда или отсутствие такового призваны охарактеризовать хозяев усадеб, причем еда выступает в функции знака, совмещающего в себе признаки метонимии и метафоры Семенова А. В. Конференция «Концепт еды в славянских культурах» // Славяноведение. — 2009. — № 6. — C. 101.

Исследуя принципы изучения кода еды у славян в хронологическом аспекте, Т. Н. Чепелевская обратилась к «изучению истории изучения», что позволяет вскрыть магистральные направления в исследовании определенной научной проблемы или темы на протяжении выделенного исторического периода, а также попытаться выявить новые подходы и принципы в их изучении. Она рассматривает вопросы, связанные с актуальным состоянием словенской кухни, соотношением современных пищевых предпочтений словенцев с давними традициями.

«Алкоголь в России — всегда тема», и Н. М. Куренная анализирует ее на материале текстов советского времени. Она прослеживает смену парадигм советской литературы. Для литературы 1920;х годов характерен герой, употребляющий много спиртного, причем по этому признаку «свои» противопоставляются «чужим» — предателям и контрреволюционным элементам. В 1930;1940;е годы устанавливается новая литературная парадигма: целеустремленный герой, отдающий себя борьбе и труду, лишается национальных черт (в частности склонности к винопитию) и становится проводником коммунистической идеи. В 1960;е годы происходит возвращение к житейским проблемам обычного человека, и пьющего, и гулящего, символизирующее одновременно возврат традиционного реализма в литературу Там же. С. 102.

К. Сёке обратилась к анализу романа В. Сорокина «День опричника», показав, как с помощью симулякров еды автор производит жесткую деконструкцию через цепочку «еда — половой акт / сексуальные перверзии — смерть — возрождение». Поскольку в романе игнорируется историзм любого толка, К. Сёке утверждает, что художественное пространство романа представляет собой мир симулякров, бесконечный круговорот циклически повторяющихся текстов, порождающих квазисюжеты, которые вкладываются один в другой, как куклы-матрешки, без возможности возврата в прошлое или прогнозов на будущее.

П.В. Королькова анализирует пищевые образы как способ реализации оппозиции «свой — чужой» в рассказах Момо Капора. Реальность и внутренний мир героев в его рассказах представлены в системе оппозиций. Важнейшей оппозицией становится пара «свой — чужой», которая реализуется в пищевых образах. Эти образы могут становиться символами утраты патриархального прошлого (баранина на вертеле, чечевичный суп, фасоль), национальная еда объединяет народ или братские народы (так, любовь к арбузу объединяет сербов и греков), она может быть символом мудрости, изобилия и достатка, обретая черты сакрального предмета (баранина), и даже атрибутом власти (кофе).

К описанию гастрономических и пищеварительных метафор в советской публицистике 1920;х годов обращается К. О. Гусарова. Описание культуры как «духовной пищи» широко распространено в советской публицистике тех лет. Она рассматривает использование оппозиций полезная/вредная пища применительно к явлениям культуры, а также противопоставляемые «гастрономические» стратегии рабочего и буржуа Семенова А. В. Конференция «Концепт еды в славянских культурах» // Славяноведение. — 2009. — № 6. — C. 104.

Другой исследователь, Н. А. Фатеева рассматривает материал «Словаря русского арго: материалы 1980;1990 гг.» В. С. Елистратова. Ею исследуются группы переносных значений слов, обозначающих пищевые продукты, в русском арго. Автор приходит к выводу о том, что акт принятия пищи и сами блюда — это особый язык коммуникации со своей знаковой системой. В докладе рассмотрены переносные значения слов, обозначающих пищевые продукты через телесный код, а также наименования денег, связанные с пищевыми продуктами Семенова А. В. Конференция «Концепт еды в славянских культурах» // Славяноведение. — 2009. — № 6. — C. 104.

Ю.Л. Троицкий, рассматривая гастрономический код И. Бродского, считает, что гастрономическое поведение отдельного человека может стать предметом исследования скорее как маргинальный казус, имеющий смысл на фоне среднестатистической нормы. Иное дело — гастрономический код Поэта, работающего с языком и создающим новые семантические миры. Когда речь идет о коде еды, мы можем получить гастрономический портрет сложной семиотической природы, включающий в себя несколько линий — от физиологической до эстетической, и составляющий габитус автора.

Е.М. Жидкова изучает культуру питания и реформы эпохи Хрущева, описывая реализацию заявленной в 1920;х годах «революцию быта». Она рассматривает тему еды в официальном дискурсе кампаний (антирелигиозной, антиалкогольной, школьной реформы), в частности, нашедших отражение в советском агитационном плакате. Интересна дискуссия, развернувшаяся в связи с возвращением в школьную программу после 20-летнего отсутствия уроков труда, курса «Домоводство» Там же.

В своей статье «Концепт изобилия и фигура анафоры в „тексте“ еды 1920;1930;х годов» Н. В. Злыднева показала, что культура находилась в позиции дополнительного распределения по отношению к концепту недостачи. В плане риторики концепт изобилия проявляется в анафорическом решении мотива рыбы в живописи (натюрморты Ларионова, Петрова-Водкина, Штеренберга, Кончаловского и др.) и литературе (стихотворение Заболоцкого «Рыба»). Автор продемонстрировал, что анафора (в стихотворении «Рыба») позволила перекинуть мост к темпоральности визуального нарратива, который реализуется в соответствии с поэтикой примитива в виде повторения однородных форм. Мотив рыбы в живописи нарратива поставангарда является примером того, как семантика определяет синтактику формы Семенова А. В. Конференция «Концепт еды в славянских культурах» // Славяноведение. — 2009. — № 6. — C. 104.

Таким образом, можно видеть, что своеобразие концепта еды в славянских культурах заключается прежде всего в особой значимости этого эмоционально и аксиологически насыщенного концепта в фольклоре, языке, литературе, живописи. Еда, как это следует из представленных работ, является особым экзистенциалом в славянской культуре, и хотя признаки идентификации суть признаки универсальные, из универсальных элементов складывается уникальная славянская общность, где еда образует особый субтекст культуры.

1.2 Концепт «еда» в русской литературе Тема еды в русской литературе всегда занимала роль скромную, но не последнюю: вспомним описания помещичьих обедов у Державина, Пушкина, Гоголя, Шмелева… В прозе и стихах воспевались ботвиньи и кулебяки, «багряна ветчина» и «трюфли, роскошь юных лет, / Французской кухни лучший цвет, / И Страсбурга пирог нетленный / Меж сыром лимбургским живым и ананасом золотым…». Князь Владимир Одоевский (1804−1869) решился посвятить кулинарной теме отдельный труд — собрание лекций о «кухонном искусстве». И таким образом вошел в историю не только как автор первого русского философского романа «Русские ночи», журналист, редактор, литературный и музыкальный критик, композитор, музыкант, изобретатель (он сконструировал оригинальный орган, на котором играл Михаил Глинка), педагог, но и как кулинар и гурман.

Слова с семантикой пищи — один из видов предметной детализации текста. К разнообразию блюд, кухонь, вкусов в своих произведениях прибегали многие авторы. Однако, не во все эпохи этот вид детализации был востребован непосредственно. В эпохе классицизма, например, кулинарные реалии представлены как нечто неземное, возвышенное. В классицистических одах создается такой мир, «где нет места обыденным предметам и словам» («мысленный взор» «на уровне» богов на Олимпе, на Парнасе, «на верху мира»). Обращение со ступеней Парнаса к столь низким, каждодневным потребностям человека, как прием пищи, было невозможным и недостойным. Еда у классицистов была понятием абстрактным. В Ломоносовских одах нет привычных современному человеку «зримых» предметов, изображения как такового. Мир у Ломоносова не зрим, а умо-зрим: не сама вещь изображается, а «вещи знак». Поэт «вкушает» «небесную пищу», а народ «питает» «глубокий мир». Приемник Ломоносова Державин в стихотворении «Фелица» старается создать вид пышного, выдержанного в «высоком штиле» стола, близкого к идеальному, которого достойна только царская персона.

Где блещет стол серебром и златом,

Где тысячи различных блюд;

Там славный окорок вестфальской, Там звенья рыбы астраханской,

Там плов и пироги стоят,

Шампанским вафли запивают;

И все на свете забывают Средь вин, сластей и аромат.

Кулинарные реалии в их конкретных вариантах допускались разве что в низшие жанры классицизма — например в басни: вспомним демьянову уху, сыр, курчонка, которого съел Васька и т. д. Однако, еда упоминается здесь не столько для того, чтобы нарисовать красочную, живую картинку, сколько для подчеркивания аллегорического смысла басни. В нашем сознании надолго сохраняется фраза «.а Васька слушает да ест.», но никто не запоминает, что именно ест Васька Куренкова Т. Н. Лексико-семантическое поле «Еда» в произведениях Н. В. Гоголя, А. П. Чехова, М. А. Булгакова: автореф. дис. … канд. филол. наук. — Кемерово, 2008. — С. 8.

Удаленность от реальности свойственна не только классицизму, но и романтизму. Стремление к возвышенному, глубокое «проникновение в мир души и сердца человека, лирическое воплощение его переживаний и гуманных настроений» — это романтизм. Романтики слишком удалены от грешной земли, слишком погружены в раздумье о своей душе, чтобы думать о такой мелочи как еда. К примеру, назначение такой вещи как кубок у величайшего поэта-романтика Жуковского определяет судьбы людей.

Кто сыщет во тьме глубины Мой кубок и с ним возвратится безвредно, Тому он и будет наградой победной.

А юный Лермонтов писал:

Но тот блажен, кто может говорить, Что он вкушал до капли мед земной,

Что он любил и телом и душой!..

Наиболее подходящим временем для рассмотрения вопроса использования пищевых подробностей оказалась эпоха реализма. Именно в этот период писатели обращаются к повседневной жизни человека, к быту, к самым простым, обыденным пристрастиям. Казалось бы, незначительная деталь — еда, характеризует писателя в определенной мере, дает нам представление о том слое общества, к которому принадлежит герой и многое другое. В некоторых произведениях, обращаясь к национальной кухне, можно проследить характерные особенности данного народа. Каждый автор пишет об этом по-разному. Каждый имеет свои определенные способы, приемы. Различие заключается даже в том, до какой степени сыт герой. Например, Лермонтов, уже ставший реалистом, по отношению к еде сохраняет взгляд романтика. Обращаясь к его «Герою нашего времени», мы не найдем ни одной пищевой подробности. Единственно упомянутым будет только прием героями минеральных вод. Лермонтов не считает прием пищи столь важной деталью, чтобы наделять его каким-либо особым, значимым смыслом. В его произведениях если и упоминается о еде, то вскользь, не погружаясь особо в детали. А у Н. В. Гоголя пищевые реалии занимают чуть ли не одно из главных мест. Гончаров, создавая образ Обломова, наделил его основными чертами русского характера, в которых отразилась культура народа. А ее неотъемлемой частью является кулинария. «В каждой стране есть излюбленные блюда, особые традиции в убранстве стола и приготовлении пищи. Много в них целесообразного, исторически обусловленного, соответствующего национальным вкусам, образу жизни, климату. Тысячелетиями складывались эти привычки, в них собран коллективный опыт наших предков». Обратимся к творчеству Н. В. Гоголя и рассмотрим, какие функции выполняют слова с семантикой еды в его текстах.

Глава 2. Концепт «еда» в творчестве Н.В. Гоголя

2.1 Функции концепта «еда» в творчестве Н. В. Гоголя Одним из ярчайших примеров употребления слов с семантикой пищи представлен в произведениях великого русского писателя Н. В. Гоголя. В отличии от Гончарова, который в своих произведениях рассказывает о традициях русского народа, Гоголь с той же любовью и уважением посвящает пьесы запорожским казакам, жизни простого украинского люда, всем его праздникам и горестям. Это такие известные произведения как: «Вечер накануне Ивана Купала», «Ночь перед Рождеством», «Тарас Бульба» и т. д. Нетрудно вспомнить знаменитую сцену из «Ночи перед Рождеством», где пузатый Пацюк глотает галушки и вареники. «Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлепнул в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот» Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. — М.; Л. 1939. — Т. 3. — С. 72.

С одной стороны — это чисто национальные блюда, что указывает на соблюдение автором народных традиций. С другой — их неординарный прием подчеркивает сказочность сюжета. С третьей — его красочное, живое описание не только заставляет нас поверить в реальность происходящего, но и вызывает интерес к этому блюду, желание его попробовать. Не зря Гоголя называют мастером детали, так как такими свойствами обладают все кулинарные реалии, и описанные им. Чтобы лучше рассмотреть эту сторону его творчества, обратимся к тексту произведения «Мертвые души». Здесь автор ведет речь уже о русском поместном дворянстве, жизнь и проблемы которого занимают Гоголя не меньше, чем запорожские казаки. Покажем, каковы функции кулинарных реалий в творчестве Гоголя.

Во-первых, использование пищевых подробностей в качестве украшения текста. Сам сюжет для Гоголя оказывается не так важен, так как он сводится к однообразным переездам главного героя от одного помещика к другому. Таким образом, предметная детализация текста занимает в произведении первое место, скрашивая сюжет. Она сводится не только к подробному описанию местности, дома помещика, но и к пышному, развернутому описанию кулинарных реалий. «За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки, потом индюк ростом с теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем, что все ложилось потом в желудке» Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. — М.; Л. 1939. — Т. 6. — С. 105. Пищевые подробности, приведенные в тексте не всегда несут в себе какие-то важные, непосредственные значения.

Гоголь, как истинный мастер слова, увлекается их описанием, созданием картины застолья, поэтому многие кулинарные реалии вводятся автором без особой цели. Самые мельчайшие подробности внешнего вида блюда, его составляющих, различные сравнения или приведение каких-либо фактов, касающихся состояния данного изделия помогает автору создать живую, даже мысленно осязаемую картину. «…щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам…» Там же. С. 139.

Вторая функция-это использование слов с семантикой еды в качестве комических деталей. При создании комических сцен и ситуации в произведении кулинарные подробности используются автором для усиления сатирического эффекта. Например, сцена праздничного завтрака у полицмейстера, во время которого Собакевич «…оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили, разговаривали и ели, он в четверть часа с небольшим доедал его всего» Там же. С. 218. А за тем переключился на маленькую рыбешку, показывая таким образом свою непричастность к исчезновению осетра. Те же комические ситуации помогают раскрыть и личность героя, некоторые черты его характера.

Например, витание в облаках Манилова, который питается «по русскому обычаю» легкими щами, основательность Собакевича, предпочитающего съесть два блюда, да в меру, «как душа требует», жадность и скупость Плюшкина. «…у меня был славный ликерчик. Еще покойница делала… Казявки и всякая дрянь было напичкались туда [в графинчик], но я весь сор-то повынул и теперь вот чистая» Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. — М.; Л. 1939. — Т. 6. — С. 189. Даже описывая внешний вид героев, Гоголь сравнивает лица Собакевичей с огурцом и «молдаванской тыквой». Манилов, человек приятный во всех отношениях, походит на большой кусок сахара. В нем все сахарное: и губы, и улыбка, и глаза. Таким образом, пищевые подробности являются неотъемлемой частью в описании не только быта героев, но и их личных качеств, портретов, поступков.

Слова с семантикой пищи, используемые автором при создании комических образов героев, подчеркивает также пародийность самого произведения. «Мертвые души» представляют собой некую гигантскую пародию «на исторические события в мировом масштабе и является как бы «русской Иллиадой» «. Предметом пародии Гоголя становится сама героическая история. Куда бы не занесла судьба Чичикова, он всюду сталкивается с историческими личностями. На обеде у Манилова он становится свидетелем того, как юный Алкид грызет баранью кость, обмазывая себе при этом все щеки жиром. Во время завтрака у Коробочки главного героя, зорко смотрящий с портрета Кутузов наблюдал, как тот с аппетитом поглощал масленые блинчики и пресный пирог с яйцом. Во время комического путешествия героя-рыцаря Чичикова, он встречается с историческими деятелями, становится свидетелем сражений между ними (например, Фемистоклюс укусил Алкида за ухо) и сам принимает в них участие. Пародийный характер этого путешествия автору помогает раскрыть используемые им кулинарные подробности.

Еще одно сатирическое произведение Гоголя, в котором использование слов с семантикой пищи помогает ему при создании комических ситуаций, — это «Ревизор». Уже в самом начале произведения, во время пребывания Хлестакова в трактире, Гоголь раскрывает ничтожность и мелочность души главного героя. Не имея ни каких средств даже для оплаты номера, проигравшийся в пух и прах Хлестаков, требует от трактирного слуги хорошего, дорогостоящего обеда. Когда же тот приносит любезно предоставленные хозяином трактира два блюда, главный герой беспощадно критикует их, но тем не менее съедает почти все. «Боже мой, какой суп! (Продолжает есть) Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла… Что это за жаркое? Это не жаркое… черт его знает, что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест)» Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. — М.; Л. 1939. — Т. 5. — С. 45. Приведенные Гоголем кулинарные реалии показывают внутреннее убожество главного героя. В кульминационный момент комедии, показывающий пьяного, завравшегося Хлестакова, именно пищевые подробности помогают автору обнажить всю абсурдность ситуации, раскрыть всю убогую величественность его речи. «На столе, например, арбуз — в 700 рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе». Для Хлестакова, не видевшего такой роскоши как ананасы и проч., арбуз является верхом пищевой идиллии. А чтобы придать этому продукту еще большую важность, главный герой награждает его неправдоподобно высокой ценой. Для сравнения можно привести пример, что за 7 рублей в то время можно было купить корову, а за 70 — целый дом.

Что касается супа в «кастрюльке», то Хлестаков, не имеющий ни малейшего представления, как может пахнуть такое блюдо, говорит, что «подобного не отыскать в природе». В этом произведении семантика еды помогает Гоголю в описании образа героя, используется как средство отражения его характера.

Мотив еды в комедии связан также с архетипическими схемами. В сюжетосложении «Ревизора» можно вычленить рефлекс жанровой природы древней комедии — пародийно-сакральная его организация, где Хлестаков претендует на положение божества в соотнесении как с языческой мифологией (пародийная направленность комедий Аристофана на космогонические мифы), так и с библейской легендой о сотворении мира, а также Евангелием. Важным моментом сюжетной организации «Ревизора» является присутствие в его сюжетосложении древней архетипической обрядовой схемы взаимозамещения царя и раба («раб» — Хлестаков, «царь» — реальный русский царь Николай I; ревизор и слово «ревизор»; смех в комедии). Не только бытописательное, но и магическое, обрядовое значение имеет мотив еды в комедии, связанный с метафорическими смертью и воскресением в новом качестве Хлестакова — мелкого чиновника, принятого за ревизора, царя и даже Бога.

Таким образом, героям Н. В. Гоголя вообще всегда было свойственно много есть, достаточно вспомнить его повесть «Старосветские чиновники», которую можно назвать «гастрономическим» произведением. В «Ревизоре» и «Мёртвых душах» этот мотив выражен не столь ярко, но тоже присутствует и несет определенную смысловую нагрузку, чаще всего связанную с созданием комической ситуации.

2.2 Метафора «любовь — пища» у Гоголя Несмотря на часто комментированную исследователями поэзию гоголевских описаний еды (объяснением чего являются и биографические сведения о гастрономической страсти автора), в произведениях писателя возникает столкновение между физиологией и духовной сферой — еда часто вытесняет Слово, Письмо, любовь, или, как в «Старосветских помещиках», является заместителем любви (психоанализ открыл бы здесь компенсаторный механизм). Представление об утраченной или непостижимой гармонии закодировано в кулинарных метафорах, занимающих существенное место в тексте Гоголя. Кулинарный код характеризует не только речь персонажей, но и речь повествователя, подсказывая, что еда владеет его сознанием. Восприятие мира этого повествователя можно выразить высказыванием Хлестакова из «Ревизора», содержащее метафору «съесть целый мир»: «Кажись, так бы теперь весь свет съел» Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. — М.; Л. 1939. — Т. 5. — С. 49.

Очень важно обратить внимание на семантику метафоры сексуальность — пища в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Ю. Манн, следуя за Бахтиным (хотя и в определенной степени полемизируя с ним) относит сближение двух сфер в повестях из этого сборника к карнавальной традиции (в его интерпретации это первоначальная иерархия духовных и физических способностей, характеризующаяся отсутствием контраста между ними) Манн Ю. В. Карнавал и его окрестности // Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. — М.: Худож. лит., 1996. — С. 458. Но в повести «Сорочинская ярмарка» отнесенная к этой первоначальной иерархии, открываем метафору любовь — сладкая пища, создающая впечатление профанации любви. Эта метафора появляется в диалоге между поповичем и Хавроней Никифоровной, который строится как игра буквальным и метафорическим значением слов семантического поля пища. В речи поповича комический эффект имеют т.н. малапропизмы (употребление лексемы приношение из языка богослужебной практики в сочетании с эпитетом сладостные в бытовом контексте), вследствие чего сакральное сталкивается с профанным: «Но воистину сладостные приношения, сказать примерно, единственно от вас предстоит получить, Хавронья Никифоровна! — продолжал попович, умильно поглядывая на нее и подсовываясь поближе». В реплике «красавицы», которая кокетничает непониманием (прием, означаемый лингвистическим термином fishing for komplements) метафора буквализирована: Вот вам и приношения, Афанасий Иванович! — проговорила она, ставя на стол миски и жеманно застегивая свою будто ненарочно расстегнувшуюся кофту, — варенички, галушечки пшеничные, пампушечки, товченички!" Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. — М.; Л. 1939. — Т. 2. — С. 149. Соотношение слова и жеста имплицитно сближает женщину с едой. Попович со своей стороны трактует жест женщины в библейском ключе как искушение Евы — и подчеркивает метафорическое употребление слова кушанье: «Бьюсь об заклад, если это сделано не хитрейшими руками из всего Евина рода! — сказал попович, принимаясь за товченички и подвигая другой рукой варенички. — Однако ж, Хавронья Никифоровна, сердце мое жаждет от вас кушанья послаще всех пампушечек и галушечек».

После того как «красавица» продолжает разыгрывать непонимание (вот я уже и не знаю какого вам кушанья хочется, Афанасий Иванович!), любовник отвечает словом и жестом, которые, как и в случае с Хавроней Никифоровной, сближают гротескно женщину с пищей — сближение, которое кроет в себе возможность реализации метафоры: «Разумеется, любви вашей, несравненная Хавронья Никифоровна! — шепотом произнес попович, держа в одной руке вареник, а другой обнимая широкий стан ее…». (Можно дополнить, что текст Гоголя воспроизводит ассоциирование женщины с яствами из теста, подтвержденное анкетами психологов). В целостном тексте повести описанное восприятие любви как пищи входит в контраст с образом любви молодых Грицко и Параськи. (Симптоматично, что в песне Параськи звучит уподобление любимого с барвиночком).

Во всех произведениях Гоголя герои употребляют банальные метафоры: женщина — рафинат («Женитьба»), сахарные губки («Записки сумасшедшего»), лакомый кусочек, попользоваться насчет клубнички («Мертвые души»). Эти метафоры снижают любовь самой своей банальностью, но и скрытым в них ощущением физиологизирования чувства. Не зря в «Записках сумасшедшего» выражено эксплицитно противопоставление духовного и физического при помощи метафоры духовная пища: […] я требую пищи — той, которая бы питала и услаждала мою душу […]. Интересно, что Гоголь, у которого такое чутье на комическое, гротесковое сближение женщины, или любви с пищей, употребляет в одном фрагменте из «Мертвых душ» (в описании дочки городничего) кулинарную метафору, чреватую комизмом, придавая ей высокие, поэтические коннотации и приписывая свое восприятие Чичикову:

«Хорошенький овал лица ее круглился, как свеженькое яичко, и, подобно ему, белел какою-то прозрачною белизною, когда свежее, только что снесенное, оно держится против света в смуглых руках испытующей его ключницы и пропускает сквозь себя лучи сияющего солнца» Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. — М.; Л. 1939. — Т. 6. — С. 218.

Этот пример иллюстрирует отмеченное многими исследователями неумение Гоголя изображать женщину и любовь.

Отождествление любви с пищей закодировано также в некоторых именах персонажей Гоголя: «Цыбуля», «Яичница» и др. Имена такого типа кроют в себе возможность реализации метафоры — возможность, подсказанная приемом недоразумения в диалоге: когда персонаж в «Женитьбе» представляется именем Яичница, его собеседник отвечает: «Спасибо, я тоже перекусил». В изображенном мире Гоголя реализация метафоры не осуществляется, но авангард обратится к этому приему. Интересно пародирование авангардного прочтения текста Гоголя в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев»: в постановке, которую смотрят Остап Бендер и Киса Воробьянинов. вместо героя по имени Яичница на сцену выносят яичницу, которую уплетает Агафья Тихонова. Такая интерпретация явно актуализирует психокомплекс, который привлекает внимание психиатров — страх поглощения со стороны женщины. Акцентирование физиологии в образе героини порождает семантический контраст с этимологией ее имени (от агапэ — любовь, противостоящая эросу в христианской философии).

В русской литературе после Гоголя метафора любовь — сладкая пища является элементом серьезной интерпретации дисгармонии между духовностью и физиологией, этикой и сладострастием. Так, в повести Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» эта метафора включена в сказ, отсылающий к фольклорному дискурсу о любви: «Много было в эти ночи в спальне Зиновия Борисыча и винца из свекровина погреба выпито, и сладких сластей поедено, и в сахарные хозяйкины уста поцеловано, и черными кудрями на мягком изголовье поиграно». В целостной семантической структуре произведения этот образ сладострастия получает значения «преступление», «разрушение». До романа Толстого «Анна Каренина» Лесков раскрывает силу любовной страсти, воплощенной в образе «естественного», «эстетического человека», противоположного «этическому человеку» (по терминологии Киркегора).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, мы сделали попытку сопоставить функции кулинарных реалий в прозе Гоголя. И в результате проведенных исследований пришли к следующим выводам:

1. Слова со значением «еда» в творчестве Н. В. Гоголя являются показателями одной из черт русского национального характера, средством усиления степени «реалистичности» текста, помогают автору при создании неповторимого, чисто русского уклада жизни. В гоголевском тексте слова с семантикой «еда» указывают на соблюдения автором народных традиций, на вид сюжета, используются в качестве украшения текста, комических деталей. Комические детали помогают при описании быта героев, их личных качеств, портретов и поступков, помогают раскрыть пародийный характер произведения. В прозе Гоголя деталь чаще всего оказывается самодостаточной, используемой ради удовольствия, чтобы насладиться ее фактурностью, вещностью, осязаемостью.

2. Если рассмотреть лексику с семантикой еды с точки зрения ее функций в текстах произведений, то обнаружим следующее. В «Мертвых душах» Н. В. Гоголя лексем с семантикой еды довольно много, и помимо характеристики персонажей и описания русского быта того времени, устами своих персонажей Н. В. Гоголь выражает свое отношение к западу в лице французов и немцев. Писатель пренебрежительно относится ко всему иностранному. Таким образом, у Н. В. Гоголя происходит осуждение иностранного как чуждого русской душе и сознанию, в том числе и через лексические единицы с семантикой еды.

Таким образом, лексика с семантикой еды не является фоновой в произведениях Н. В. Гоголя, она может натолкнуть читателя на размышления социального, нравственного, а иногда и политического порядка. Данная лексика не взята автором наугад, а выбрана осознанно с целью достижения нужного эффекта и выражения мнения автора по тому или иному вопросу, хотя и не всегда открыто, в силу обстоятельств того времени, но думающий читатель увидит точку зрения автора и за, казалось бы, бытовыми аполитичными лексическими единицами с семантикой еды.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Ахманова О. С. Очерки по общей и русской лексикологии. — М.: Едиториал УРСС, 2004. — 296 с.

Базилевич Л. И. Типы семантических связей и лексико-семантические группы слов / Л. И. Базилевич, Е. Л. Кривченко // Филологические науки. — 1977. — № 3. — С. 84−90.

Березович Е.Л. К этнолингвистической интерпретации семантических полей // Вопросы языкознания. — 2004. — № 6. — С. 3−23.

Быстрова Л.В. К вопросу о принципах и методах выделения лексико-семантических групп слов / Л. В. Быстрова, И. Д. Капатрук, В. В. Левицкий // Филологические науки. — 1980. — № 6. — С. 53−62.

Виноградов В. В. Основные типы лексических значений слова // Вопросы языкознания. — 1953. — № 5. — С. 3−29.

Гайсина Р.М. Лексико-семантическое поле отношения в современном русском языке: автореф. дис. … канд. филол. наук. — Уфа, 1982. — 22 с.

Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. — М.; Л. 1939.

Гулыга Е.В. О компонентном анализе значимых единиц языка / Е. В. Гулыга, Е. И. Шендельс // Принципы и методы семантических исследований. — М., 1976. — С. 291 — 313.

Денисенко В. Н. Функциональная структура семантического поля // Филологические науки. — 1999. — № 1. — С. 312.

Еремина М.А. Лексико-семантическое поле «отношение человека к труду» в русских народных говорах: этнолингвистический аспект: автореф. дис. … канд. филол. наук. — Екатеринбург, 2003. — 23 с.

Караулов Ю. Н. Структура лексико-семантического поля // Филологические науки. — 1972. — № 1. — С. 57−68.

Кезина С. В. Семантическое поле как система // Филологические науки. — 2004. — № 4. — С. 79−86.

Кобозева И. М. Лингвистическая семантика. — М.: Едиториал УРСС, 2004. — 352 с.

Кривченко Е.Я. К понятию «семантическое поле» и методам его изучения // Филологические науки. — 1973. — № 1. — С. 99−103.

Кузнецова А. И. Понятие семантической системы языка и методы ее исследования. — М.: Наука, 1963. — 238 с.

Куренкова Т.Н. Лексико-семантическое поле «Еда» в произведениях Н. В. Гоголя, А. П. Чехова, М. А. Булгакова: автореф. дис. … канд. филол. наук. — Кемерово, 2008. — 18 с.

Куренкова Т.Н. Лексико-семантическое поле и другие поля в современной лингвистике // Вестник СибГАУ. — 2006. — Вып. 4 (11). — С. 173−178.

Левицкий В. В. Типы лексических микросистем и критерии их различения // Филологические науки. — 1988. — № 5. — С. 66−73.

Липатов А.Т. Лексико-семантические группы слов и моносемные поля синонимов // Филологические науки. — 1981. — № 2. — С. 51−57.

Маковский М. М. Опыт типологической характеристики лексико-семантических систем // Вопросы языкознания. — 1969. — № 3. — С. 24−35.

Маковский М. М. Удивительный мир слов и значений: Иллюзии и парадоксы в лексике и семантике: учеб. пособие. — М.: Высшая школа, 1989. — 200 с.

Манн Ю. В. Карнавал и его окрестности // Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. — М.: Худож. лит., 1996. — С. 442 — 468.

Минина Н.М. О некоторых методах лексико-семантических исследований отдельного слова и группы слов // Иностр. яз. в высшей школе. — Вып. III. — М., 1964. — С. 110−118.

Падучева Е.В. К структуре семантического поля «восприятие» // Вопросы языкознания. — 2001. — № 4. — С. 23−44.

Плахина Е.В. Лексико-семантическое поле «космос» в лирике В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова: автореф. дис. … канд. филол. наук. — Тюмень, 2004. — 22 с.

Сабурова Н. А. Структура фразео-семантического поля пространства // Филологические науки. — 2002. — № 2. — С. 81−88.

Семенова А. В. Конференция «Концепт еды в славянских культурах» // Славяноведение. — 2009. — № 6. — C. 99 — 104.

Смирницкий А. И. Значение слова // Вопросы языкознания. — 1955. — № 2. — С. 79−89.

Степанова М. Д. Вопросы компонентного анализа в лексике // Иностр. яз. в шк. — 1966. — № 5. — С. 34−40.

Уфимцева А.А. К вопросу о лексико-семантической системе языка // Вопросы языкознания. — 1962. — № 4. — С. 36−46.

Уфимцева А.А. К разграничению лексического и лексико-семантического уровней языка // Иностр. яз. в шк. — 1968. — № 2. — С. 4−13.

Уфимцева А. А. Опыт изучения лексики как системы. — М.: АН СССР, 1962. — 288 с.

Уфимцева А. А. Семантический аспект языковых знаков // Принципы и методы семантических исследований. — М., 1976. — С. 31−45.

Уфимцева А. А. Теории «семантического поля» и возможности их применения при изучении словарного состава языка // Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике. — М., 1961. — С. 230−241.

Фомина М. И. Современный русский язык. Лексикология. — М.: Высшая школа, 2003. — 415 с.

Цветков Н.В. К методологии компонентного анализа // Вопросы языкознания. — 1984. — № 2. — С. 61−70.

Шрамм А. Н. Структурные типы лексических значений слова // Филологические науки. — 1981. — № 2. — С. 58−64.

Щур Г. С. Теории поля в лингвистике. — М.: Наука, 1974. — 256 с.