Организация и программа «Товарищества передвижных выставок». Явление диссидентства в советской культуре брежневской эпохи

Организация и программа «Товарищества передвижных выставок»

Явление диссидентства в Советской культуре брежневской эпохи

Организация и программа «Товарищества передвижных выставок»

Составной частью реформ в области образования было и реформирование Императорской Академии художеств. В 1859 г. был принят новый устав Академии, которым вводился целый ряд прогрессивных изменений в её работу. Тем не менее, консервативные подходы в формах проведения конкурса на большую золотую медаль привели к конфликту: 9 ноября 1863 года 14 самых выдающихся учеников императорской Академии художеств, допущенных до соревнования за первую золотую медаль, обратились в Совет Академии с просьбой заменить конкурсное задание (написание картины по заданному сюжету из скандинавской мифологии «Пир бога Одина в Валгалле») на свободное задание — написание картины на избранную самим художником тему. На отказ Совета все 14 человек покинули Академию. Это событие вошло в историю как «Бунт четырнадцати». Именно они организовали «Санкт-Петербургскую артель художников» позже, в 1870 году она была преобразована в «Товарищество передвижных художественных выставок».

Артель была первой попыткой образования в России независимого творческого объединения художников. Опыт Артели учитывался при создании Товарищества.

Товарищество передвижников («Товарищество передвижных художественных выставок»), крупнейшее из русских художественных объединений 19 в. Вдохновляющим примером для него послужила «Санкт-Петербургская артель художников», которая была учреждена в 1863 участниками «бунта четырнадцати» (И.Н. Крамской, А. И. Корзухин, К. Е. Маковский и др.) — выпускниками Академии художеств, демонстративно покинувшими ее после того, как совет Академии запретил писать конкурсную картину на свободный сюжет вместо официально предложенной темы из скандинавской мифологии. Ратуя за идейную и экономическую свободу творчества, «артельщики» начали устраивать собственные выставки, но к рубежу 1860−1870-х годов их деятельность практически сошла на нет. Новым стимулом явилось обращение к «Артели» (в 1869) группы художников-москвичей (Л.Л. Каменев, Г. Г. Мясоедов, В. Г. Перов, И. М. Прянишников, А. К. Саврасов и В.О. Шервуд) с предложением совместно организовать новое «Товарищество», и в 1870 был утвержден его устав, подписанный Н. Н. Ге, Каменевым, М. К. Клодтом, М. П. Клодтом, Корзухиным, Крамским, К. В. Лемохом, К. Е. Маковским, Н. Е. Маковским, Мясоедовым, Перовым, Прянишниковым, Саврасовым, Шишкиным и В. И. Якоби. Устав поставил целью объединения «устройство, с надлежащего разрешения, во всех городах империи передвижных художественных выставок, в видах: а) доставления жителям провинций возможности знакомиться с русским искусством и следить за его успехами; б) развития любви к искусству в обществе; и в) облегчения для художников сбыта их произведений». Таким образом, в изобразительном искусстве России впервые (если не считать «Артели») возникла мощная арт-группа, не просто дружеский кружок или частная школа, а крупное сообщество единомышленников, которое предполагало (наперекор диктату Академии художеств) не только выражать, но и самостоятельно определять процесс развития художественной культуры по всей стране.

Теоретическим истоком творческих идей «передвижников» (выраженных в их переписке, а также в критике того времени — в первую очередь, в текстах Крамского и выступлениях В.В. Стасова) была эстетика философского романтизма. Новое, раскрепощенное от канонов академической классики искусство, «искусство в высшем его проявлении», призвано было открывать миру то, «что скажет о нем (мире) история» (Крамской, Взгляд на историческую живопись), — фактически открывать сам ход истории, тем самым действенно подготавливая в своих образах будущее. У «передвижников» таким художественно-историческим «зеркалом» предстала в первую очередь современность: центральное место на выставках заняли жанрово-бытовые мотивы, «вся Россия» в ее многоликой повседневности. Жанровое начало задавало тон портрету, пейзажу и даже образам прошлого, максимально приближенным к «духовным потребностям общества». В позднейшей, в том числе советской традиции, тенденциозно исказившей понятие «передвижнического реализма», дело сводилось к социально-критическим, «революционно-демократическим» сюжетам, которых тут действительно было немало (и они вызывали постоянные придирки цензуры). Важнее же иметь в виду ту беспрецедентную аналитическую и даже провидческую роль, которая была придана здесь не столько пресловутым социальным «вопросам», но искусству как таковому, творящему свой суверенный суд над обществом и тем самым обособляющимся в свое собственное, идеально-самодостаточное художественное царство. Подобная эстетическая суверенность, с годами нараставшая, стала непосредственным преддверием русского символизма и модерна (хотя бы в творчестве таких выдающихся «передвижников», как В. М. Васнецов, А. И. Куинджи, И. Е. Репин, В. И. Суриков или тот же Крамской).

В число экспонентов «Товарищества» вошли (помимо вышеуказанных художников) А. П. Боголюбов, А. М. Васнецов, К. Ф. Гун, Н. Н. Дубовской, И. И. Левитан, В. М. Максимов, Н. В. Неврев, И. С. Остоухов, В. Д. Поленов, К. А. Савицкий, В. И. Суриков, Н. А. Ярошенко и многие другие. На регулярных выставках (всего их состоялось 48), которые показывались сперва в Петербурге и Москве, а затем во многих других городах империи, от Варшавы до Казани и от Новгорода до Астрахани, с годами можно было увидеть все больше образцов не только романтическо — «реалистической», но и модернистской (импрессионизм) стилистики. Сложные же отношения с Академией в итоге завершились компромиссом, поскольку к концу 19 в. (вслед за пожеланием Александра III «прекратить раздвоение между художниками») значительная часть наиболее авторитетных «передвижников» была включена в академический профессорский состав.

В начале 20 в. в «Товариществе» усилились трения между новаторами и традиционалистами. «Передвижники» перестали уже представлять собою, как они сами привыкли считать, все художественно-передовое в России, и модернистски настроенная молодежь делала выбор в пользу других группировок — начиная с «Мира искусства». Лицо же самого «Товарищества» определялось теперь по-своему мастеровитыми, но стилистически-ретроградными художниками типа В. Н. Бакшеева, В.К. Бялыницкого-Бирули, Н.П. Богданова-Бельского, Н. А. Касаткина, П. А. Радимова, Г. К. Савицкого. Общество стремительно теряло свое влияние. В 1909 прекратились его провинциальные выставки. Последний значительный всплеск активности имел место в 1922, когда общество приняло новую декларацию, выразив свое стремление «отразить быт современной России», дабы «помочь массам осознать и запомнить великий исторический процесс». Однако те же задачи вскоре были поставлены новообразованной АХРР, с которой «передвижничество» практически слилось (последний председатель «Товарищества», Радимов, стал одним из родоначальников АХРР), так что 1922 год оказался для него последним.

В 1870-е годы особую важность приобрела задача изображения человеческой массы, народной толпы. «Ремонтные работы на железной дороге» (1874) кисти К. А. Савицкого — одна из первых попыток решения этой задачи.

Художник показал как недавние крестьяне, оторванные от земли, поставлены в условия капиталистической эксплуатации. Подгоняемые подрядчиком, они работают как машины, не имея возможности остановиться, передохнуть. Да и окружающий пейзаж представляет собой весьма неприглядную картину: варварски вырубленные деревья, скупые песчаные откосы. Человеческий труд изображен Савицким как труд, лишенный радости, как непосильное бремя. Вспоминаются некрасовские строки: «Труд этот, Ваня, был страшно тяжелым!». В то же время в картине есть весьма выразительные образы. Таков подрядчик, предприниматель нового типа, тачечник на переднем плане, с повязкой на голове. В нем, замученном изнурительной работой, все же живет несокрушимая богатырская сила, в его глазах — живая искра протеста.

В творчестве передвижников настоящего расцвета достиг реалистический пейзаж. Этапной вехой в его развитии по праву считается картина А. К. Саврасова «Грачи прилетели», демонстрировавшаяся в 1871 году на Первой Передвижной выставке.

Пейзажист изобразил один из провинциальных городков России, покосившиеся деревянные домики, старую облупившуюся церковь, корявые березы. Да и день выбрал самый заурядный — серый, промозглый. Но в самом обыденном Саврасов раскрыл красоту русской природы. В этом скромном полотне мы чувствуем дыхание ранней весны, пробуждение природы от долгого зимнего сна. Художник затронул самые потаенные струны души русского человека, недаром его картина до сих пор остается одной из самых популярных полотен русской школы.

Чрезвычайно одаренным художником, близким по духу Саврасову был Ф. А. Васильев. И. Н. Крамской точно определил его место в развитии русской пейзажной живописи: «Ему было суждено внести в русский пейзаж то, чего последнему недоставало и недостает: поэзию при натуральности исполнения». Пейзаж «Оттепель» написан в том же году, что и «Грачи…».

Васильев изобразил скупой и бесприютный пейзаж средней полосы России. Сельская дорога раскисла, почернел талый снег. Затерялись в этой распутице двое — крестьянин и маленькая девочка. В этот поздний вечерний час промозглой и зябкой оттепели им остается надеяться только на пристанище в покосившейся избе на заднем плане справа. Удивительно, как при точности многих деталей, Васильев сумел создать панорамный образ русской природы.

Федор Васильев воспринял любовь к деталям от своего учителя И. И. Шишкина. Однако пейзажи его кисти обычно торжественны и мажорны, часто залиты солнцем, в них часто с эпической объективностью выражена могучая красота корабельных рощ, дубрав, полей ржи.

Реализм в русской живописи ярко проявился в жанре портрета. Художники-передвижники создали громадную портретную галерею, удивительную по богатству и разнообразию. Здесь нашли свое место изображения людей, «дорогих нации» (писатели Ф. М. Достоевский кисти В. Г. Перова и Л. Н. Толстой кисти И. Н. Крамского, композитор М. П. Мусоргский, актриса П. А. Стрепетова кисти И.Е. Репина), а также обобщенные типические образы крестьян, рабочих. Наиболее интересные социальные типы своего времени создал художник Н. А. Ярошенко. Его кисти принадлежит «Кочегар» (1878), а также «Студент» (1881).

Внешность изображенного совпадает со студентом Медузовым из пьесы Островского «Таланты и поклонники» в исполнении знаменитого русского актера П. М. Садовского на сцене Малого театра. Существует его описание, оставленное Ю. М. Юрьевым: «Шатен с небольшой редкой бородкой, он носил, как тогда было принято среди интеллигентной молодежи, длинные волосы („длинноволосый студент“ — так тогда их называли). Носил традиционный короткий черный сюртук, мягкую темную фетровую шляпу — „пушкинскую“, а на плече непременный традиционный клетчатый плед, принадлежность каждого бедного студента». Ярошенко точно передает все атрибуты общепринятой формы тогдашних студентов до введения обязательного мундира. Такая одежда отвечала умонастроениям русской молодежи 1870-х годов, внутренний мир которых формировался под влиянием взглядов Герцена, Чернышевского, Писарева. Длинные волосы, мягкая шляпа и плед подчеркивали принадлежность владельца разночинной среде, выражали протест «партикулярного» человека человеку казенному, чиновнику, официальному стилю. Когда зритель смотрит на картину Ярошенко, то он может предположить в студенте будущего ученого, члена тайного кружка. Перед нами человек не только мысли, но и дела, он решительно шагает по улице, он успел озябнуть, ожидая кого-то. Все это создает вокруг студента атмосферу конспиративности.

Новой темой для русского искусства стала тема революционного движения. И. Е. Репин создал целый цикл революционных жанров (эскиз «Под конвоем», 1876, варианты картины «Арест пропагандиста», 1880−1892, «Сходка», 1883). Яркий образ революционера показан живописцем в полотне «Отказ от исповеди» 1879−1885.

Композиция картины лаконична, она строится на противопоставлении двух контрастных образов. Фигура священника, исповедующего арестованного перед казнью, показана со спины. Прямо на зрителя обращено лицо революционера. Хотя он сидит, но его поза, выражение лица показывают гордую непреклонность, сознание своей правоты и нежелание смириться. В этой картине во всю силу проявился талант Репина-психолога.

Основные черты реализма, получившего с «легкой руки» М. Горького определение «критического», были продолжены в советском искусстве двадцатого века. На Первом съезде советских писателей (1934) были закреплены и теоретически обоснованы новые принципы «социалистического реализма». В живописи их воплощали «наследники» передвижников, представители художественного объединения АХРР (Ассоциация художников революционной России).

Явление диссидентства в Советской культуре брежневской эпохи

Социальный феномен диссидентства слабо изучен. К проблематике советского диссидентского движения зарубежные историки начали обращаться уже в 1970;х, а российские — лишь с конца 1980;х годов.

В период так называемого «застоя» оппозиционность впервые за долгие годы приобрела достаточно широкий характер и получила наиболее рельефное выражение в диссидентском движении.

В определении сущности и даже понятия «диссидентства» в советском обществе всегда существовали разные точки зрения. Официальные источники определяли диссидентов как людей, побуждаемых к критике политического режима политическими или идейными заблуждениями, религиозным фанатизмом, националистическими вывихами, личными обидами и неудачами, психической неустойчивостью.

О точке отсчета диссидентского движения существуют также различные мнения: одни называют 1965 году (арест А. Синявского и Ю. Даниэля); другие — 1960 году (выпуск А. Гинзбургом первого самиздатовского журнала «Синтаксис»); третьи — 1953 году (начало десталинизации общественной жизни) и т. д.

Однако именно с середины 60-х годов начинается создание широкой по географии и представительной по составу участников сети подпольных кружков, ставивших своей задачей изменение существовавших политических порядков.

«Брежневское руководство представляло собой консервативное аппаратно-бюрократическое начало в партии, и оно органически вписывалось в сталинскую административно-командную систему, свято сохраняя ее догмы, предрассудки и пороки» [1, с. 63]. По мнению А. Б. Безбородова, до середины 1970;х гг. СССР погружался в кризис «мягко», после чего «для партгосруководства страны в качестве основной выдвинулась цель физического выживания на вершинах властных пирамид ввиду естественного старения и прогрессирующих заболеваний». От, пускай, половинчатой реформы 1965 г. вскоре отказались. Такие принципиальные экономические категории, как спрос, предложение, материальное стимулирование, независимость и т. п., вступали в явное противоречие с базисными основами советской экономики.

Но главная проблема оставалась в сфере нематериальной, однако, в России необъяснимо значимой, — идеологической. Утопичность достижения прекрасного коммунистического будущего была очевидной. Выход был найден благодаря концепции «развитого социализма», согласно которой построение коммунизма отодвигалось на неопределенный срок, о чем впервые прозвучало в 1967 г. ХХIV съезд партии декларировал построение в СССР развитого социалистического общества. Безусловно, главная заслуга принадлежала КПСС, которая с 1976 г. официально провозглашалась партией всего народа, при этом оставаясь партией рабочего класса. Апофеозом теоретических изысканий в данном направлении стала Конституция «развитого социализма», принятая в 1977 г. «В основе новой концепции лежала идея полной, хотя и относительной однородности советского общества, отсутствия внутри него каких-либо реальных противоречий, а соответственно, предполагалось и бесконфликтное его развитие».

Нагнетанию обстановки в плане борьбы с диссидентством свою лепту внесла и идея о перманентном обострении идеологической борьбы двух систем по мере совершенствования социализма.

В разрешении внешнеполитических проблем стал преобладать метод силового давления. Резонанс ввода советских войск в Чехословакию, Афганистан был разным по силе, однако значение определенное имел для инакомыслия.

Пожалуй, самым страшным в 1970;х гг. было простое умолчание, забвение. Тема культа личности стала почти запретной, а сам термин вскоре осудили. Реабилитация жертв сталинских репрессий фактически была приостановлена. Столь явная ресталинизация побудила обратиться к Л. И. Брежневу с письмом накануне ХХIII съезда КПСС 25 известных деятелей культуры и науки страны (О.Н. Ефремов, П. Л. Капица, В. П. Катаев, М. А. Леонтович, К. Г. Паустовский, И. Е. Тамм, К. И. Чуковский и др.). Л. К. Чуковская написала: «То, что с нами было, — того, оказывается, не было. Не отрицали нигде прямо, что оно было, но на этом месте — зияние, пауза, пропуск. Семидесятые годы — уже почти сплошь эпоха неупоминаний» [4, с. 188, 191].

Отношения с несогласными накаляются. Постановление 1967 г. «О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве» требовало «наступательной, систематической борьбы против антикоммунизма, буржуазной идеологии, национальной ограниченности, как в теории, так и в практике». Ряд историков — В. П. Данилов, Ю. А. Красин, Б. М. Лейбзон, П. И. Немаков и др. были подвергнуты резкой критике за отход от ортодоксальных положений Краткого курса". В это же время «было разгромлено так называемое «новое направление» в исторической науке, представленное, прежде всего, П. Волобуевым, А. Володиным, В. Даниловым, И. Пантиным, В. Плимаком, К. Тарновским. В 1970 г. сборник «Историческая наука и исторические проблемы современности», подготовленный группой научных сотрудников Института всеобщей истории АН СССР под руководством М. Я. Гефтера, был раскритикован на страницах «Советской России». Серьезные сложности возникли у коллективов Института мировой экономики и международных отношений во главе с Н. И. Иноземцевым, Института конкретных социологических исследований во главе с А. М. Румянцевым и т. п.

И все происходило на фоне «активизации» борьбы СССР за права человека на международной арене. В 1966 г. было принято два основных документа в данной сфере — Пакт о гражданских и политических правах и Пакт о социальных, экономических и культурных правах. Правда, положения, содержавшиеся в пактах, по-разному трактовались в СССР и США. Преобладал классовый подход. Советское руководство, идя на соглашение, всегда подчеркивало, что-то, как эти права реализуются в СССР — это сугубо внутреннее дело.

Духовность, нравственность советского общества все больше подвергались коррозии. Застой мысли, возведенный в закон и норму жизни, порождал бездуховность, вещизм, апатию, массовый алкоголизм. А. Н. Яковлев писал: «Так и жили мы двойной, а вернее — тройной жизнью: думали — одно, говорили — другое, делали — третье. Год за годом подобная мораль становилась образом жизни, лицемерие — способом мышления. Аморальность получила лицензию на нравственность. Этика истончилась до предела» [5, с. 5].

Великие идеи коммунизма девальвировались. Инициативность, творчество оказались лишними, а порой опасными. «Новый советский человек» мало соответствовал «Моральному кодексу строителя коммунизма».

В августе 1982 г. появилось постановление ЦК КПСС «О творческих связях литературно-художественных журналов с практикой коммунистического строительства». В постановлении подчеркивалось, что в СССР издавалось немало слабых в художественном отношении произведений, писатели обнаруживали мировоззренческую «путаницу, неумение рассматривать общественные явления исторически, с четких классовых позиций», писательские организации и редколлегии журналов обязаны были корректировать свою тематику в соответствии с курсом КПСС [6, с. 4].

Хотя людей по-прежнему волновали проблемы своей страны. «…Уровень образованности был … не сравнимым не только с послереволюционным, но и с довоенным. Потребности резко возросли, а экономика не могла их вполне обеспечить» [7, с. 116]. В списке наиболее характерных вопросов, заданных лекторам Отдела пропаганды ЦК КПСС в мае 1970 г. приводятся и «опальные», нежелательные: «У нас разрешена „частная“ торговля цветами, и проблема цветов решена. Может быть, целесообразно дать такую же свободу и в некоторых других областях, связанных со сферой обслуживания? В нашем обществе появилась определенная категория людей, имеющих неоправданно высокие доходы. В прежние времена прогрессивные купцы и фабриканты строили школы, больницы, картинные галереи и т. п. Куда вкладывают средства наши современные богачи, какова их мораль? Чем вызваны перемещения в руководстве целого ряда идеологических ведомств?» [8, л. 96−98]. С. Солдатов, один из активистов оппозиции, так расценивал тот период: «…Конец хрущевской эпохи и начало застойного периода в 1964 г. похоронили надежды, что общество может быть реформировано „сверху“. Мы пришли к выводу, что общество должно быть реформировано „снизу“ в ходе массового народного движения» [9, с. 25].

В брежневский период история нерусских народов была подвергнута корректировке. Основу новой концепции составили три принципиальных положения: все нерусские народы присоединились к империи добровольно; национально-освободительные движения народов объявлялись реакционными; вхождение народов в состав империи был исторически прогрессивным актом для них [10, с. 143]. Хотя в 1972 г. было сказано Л. И. Брежневым о полном решении национального вопроса «в тех аспектах, в каких он достался нам от дореволюционного прошлого», однако «отдельных» проявлений «национализма» наблюдалось достаточно много в республиках СССР.

С приходом Л. И. Брежнева власть пытается найти компромисс с церковью, определенным образом разрядить обстановку. Уже в начале 1965 г. было принято постановление Президиума Верховного Совета СССР «О некоторых фактах нарушения социалистической законности в отношении верующих», в соответствии с которым была проведена работа по дополнительному изучению дел и даже отмена судебных решений [11, с. 375].

Но серьезные намерения к сотрудничеству советское руководство начало высказывать лишь с середины 1970;х гг., что, вероятно, связано с кампанией о правах человека, под которыми подразумевались и верующие. В 1975 г. Указ Президиума Верховного Совета СССР внес изменения и дополнения в постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях», согласно которым расширялись возможности религиозных организаций в удовлетворении религиозных потребностей верующих, они освобождались от мелочной опеки со стороны местных властей. Но свидетельством полного «триумфа» подлинной демократии явилась ст. 52 Конституции СССР 1977 г., по которой запрещалось возбуждение вражды и ненависти в связи с религиозными верованиями, между верующими различных конфессий и предупреждалось об ответственности за антиобщественные проявления под прикрытием религии. Конституция СССР 1977 г. гарантировала всем свободу совести, правда, с определенными ограничениями.

Однако декларируемое равенство не всегда имело реальное воплощение на практике. Права верующих ущемлялись, что, в свою очередь, порождало протест со стороны последних.

Но именно в этих условиях происходит расширение базы оппозиционных настроений среди населения. Как верно заметил А. В. Савельев, «застойные явления в советской экономике, далеко не „миролюбивая“ внешняя политика КПСС, стагнация контролируемых „сверху“ науки и культуры — все это, отражаясь в общественном сознании, явилось почвой возникновения в годы политической „оттепели“ такого своеобразного социального явления, как диссидентство» [12, с. 109].

Ослабление «железного занавеса», увеличение контактов с Западом, расширение западной пропаганды способствовали изменению взгляда советских людей на западное общество. В период Брежнева западной пропаганде удалось нанести сокрушительный удар по принципиальным положениям советской идеологии о преимуществе советской системы перед западным образом жизни.

Решительный удар по диссидентскому движению был нанесен при Ю. В. Андропове, одном из самых загадочных лидеров советского государства, пришедшему к власти в 1982 г. Коммунист, преданный до фанатизма Системе, но понимавший необходимость ее реформирования, он предпринял целый комплекс мер по наведению элементарного порядка в стране. Практически завершив ликвидацию оппозиции в стране, он, тем не менее, снискал известность либерала и интеллектуала. Известный советолог И. Земцов называл Андропова мастером манипулировать страхом, не прибегая к насилию [13, с. 26].

При встрече с австрийским дипломатом В. Пайнсипом Андропов заявил: «Вот я — коммунист, а вы представляете противную точку зрения, но это не мешает нам понимать друг друга. Каждый человек имеет убеждения — должен их иметь. Было бы прекрасно и просто, если бы все люди на земле имели одни и те же взгляды. Но,. это было бы скучно» [13, с. 18].

В конце 1982 г. Политбюро ЦК КПСС на своем очередном заседании рассмотрело вопрос о поступивших в ЦК партии и Президиум Верховного Совета СССР письмах трудящихся, о чем было сообщено в прессе [14, с. 2]. При этом отмечалось, что партия призывает простых тружеников информировать ее о фактах бесхозяйственности, приписок, расточительства и т. д. Понимая всю декларативность данного обращения, тем не менее, это порождало иллюзию того, что простой советский человек является хозяином страны, к его мнению прислушиваются, от него что-то зависит. Безусловно, некоторые использовали данное обстоятельство для сведения личных счетов, но, с другой стороны, это служило катализатором инициативы, принципиальности, ответственности рядовых коммунистов, а главное — способствовало осмыслению происходивших в советском обществе событий, их анализу.

В деятельности политика любого ранга, как правило, выделяется ключевой момент, которому придается основное значение. Таким вот рычагом выведения экономики из кризиса представлялось Андропову укрепление дисциплины. Безусловно, он осознавал, само по себе ужесточение дисциплины не решит всех проблем, однако с ее помощью можно было держать все под контролем без особых затрат. Причем, под «борьбу за дисциплину» можно было подвести как рядового труженика, так и государственного чиновника высокого ранга. По всей стране разворачивается борьба с нарушителями трудовой дисциплины.

Вновь набирает обороты ресталинизация. Тенденция к «сильной власти» удивительно соответствовала некоторым чертам сталинской эпохи. Во втором издании однотомного энциклопедического словаря были изъята вся информация о сталинских репрессиях. Для некоторых городов были лишь разработаны, а в столице утвержден «Кодекс жителя коммунистического города», в соответствии с которым требовалось «покончить» со стяжателями и тунеядцами.

Такая вот практика латентного террора имела свои последствия. Общество вновь было запугано. Общественные отношения, личные связи становились более избирательными, социальная среда атомизировалась. В конечном итоге, когда начались репрессии против диссидентов, реакции со стороны основной части населения не последовало.

Июнь 1982 г. ознаменовался появление нового документа «Закона Союза Советских Социалистических Республик о трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями и организациями». Хотя фактически характер документа был декларативным, тем не менее, он создавал видимость участия трудящихся в управлении экономикой, читай шире — государством.

В 1984 г. Генеральным секретарем ЦК, затем Председателем Президиума Верховного Совета СССР после смерти Андропова стал К. У. Черненко.

Еще в начале 1980;х гг. Черненко опубликовал свою книгу «КПСС и права человека». За данный труд, выдержанный в традиционном партийном ключе, не предложивший ни одной новой идеи, кроме как свидетельств зарубежной прессы, автор был представлен на соискание Ленинской премии. В противовес андроповским дисциплине и трудовому порядку Черненко выступил с призывом формирования нового социального мышления: «Без широкой гласности немыслимо развитие социалистической демократии… Мы будем продолжать эту линию, обеспечивая максимально возможную гласность в вопросах, затрагивающих интересы людей» [15, с. 600].

К середине 1980;х гг. стратегия КПСС нуждалась в явной корректировке. Даже зрелый или «развитой социализм» до сих пор находился в стадии построения. Тем не менее, Черненко по-прежнему провозглашает верность цели построения коммунизма, единственное — не уточняется скорость движения. Кроме того, очень интересное заявление прозвучало в 1984 г.: «…Социализм одержит победу в соревновании с Западом, даже если капитализм еще располагает немалыми резервами, которые далеко еще не исчерпаны» [16, с. 2], наконец-то, признавалась жизнеспособность империализма. В отношении оппозиции Черненко также проявил некоторую долю либерализма: «…Почти все известные диссиденты находились в лагерях, тюрьмах и психиатрических больницах. А с немногими оставшимися на свободе можно было позволить себе „поиграть“, не вызывая гнева и возмущения Запада, — припугнуть возможностью наказания и пока не трогать» [13, с. 336].

Еще один момент, на котором следовало бы остановиться, это то, что подход к инакомыслию в широком смысле слова, или борьбе за права человека, в узком, в СССР имели свою специфику. Дело в том, что речь шла о тотальном бесправии граждан советского общества. «В рассматриваемый период вся реальная власть принадлежала КПСС: в стране — ЦК КПСС, в области — обкому, в городе — горкому, в районе — райкому» [2, с. 5].

Тем не менее, главный итог советского периода истории от Хрущева до «перестройки» состоял в том, что в это время на уровне советского руководства была провозглашена и в некоторой степени реализована практика выражения своего несогласия. Хотя по-прежнему, легитимного права для выражения оппозиционных настроений не предоставлялось, а нелегальное недовольство являлось преступлением, тем не менее, инакомыслие все же реально получило возможность для своего существования и оформления.

В русской культурной традиции — преувеличивать роль литературы и искусства в жизни общества. «Русский человек читал художественную книгу, как текст Откровения», — пишет сегодня политолог Сергей Кара-Мурза. Это особенно проявилось в предреволюционные и «советские» годы.

Между тем Марк Твен предупреждал, что страницы книги иногда пропитаны ядом, которым может быть отравлен читатель. Тогда же А. П. Чехов писал о том, что «образы литературы искажают действительность». «…Значит, — утверждает С. Кара-Мурза, — вовсе не связан талант с истиной, и никак нельзя верить писателю только потому, что мы очарованы его талантом».

Так, советской литературой было искажено восприятие истории России. Ангажированные «исторические» романы своей псевдопатриотической ложью формировали идеологизированное историческое сознание. Одновременно культивировался социальный авторитет литературы, популяризированные писатели возносились на пьедесталы «классиков». После этого никто не мог усомниться в художественности и исторической истинности их литературных произведений.

«Разрушительная сила литературы резко усилилась, когда художественными образами и авторитетом любимого писателя стали пользоваться манипуляторы, оснащенные СМИ», — отмечает С. Кара-Мурза.

Это стало очевидным во время так называемой «Перестройки» в связи с объявленной М. С. Горбачевым «гласностью». Популярность литературы, особенно публицистики, которая балансировала на грани художественности и документальности, была «раскручена» периодической печатью и телевидением. «Востребованные» писатели и журналисты стали героями телевизионных и журнальных сериалов. Они воспринимались интеллигентным обывателем не иначе, как жрецы Истины. Им верили беспрекословно, несмотря на то, что их безапелляционные высказывания и оценки, как правило, не подкреплялись их компетентностью.

В эту вакханалию «гласности» были вовлечены и многие литературные «диссиденты», которые скоропостижно превращались в ярых апологетов. Непререкаемый авторитет литературного слова, к тому же выраженного от имени «мученика» за Идею, создавал иногда посредственному прозаику или поэту «ореол» пророка.

«Диссидент» — слово, означавшее в Средневековье «отступник от веры», — пришло из западной печати (точнее — из США), где в середине XX века диссидентами стали называть «инакомыслящих» в Советском Союзе. Первые советские «диссиденты» заявили о себе в 60-е годы как рецидив хрущевской «оттепели». Но как организованное движение диссидентство активизировалось в брежневские времена. Жесткая борьба с ним ведомства Ю. В. Антропова придала диссидентам имидж «мученичества» на Западе, где, в конце концов, многие оказались. Большинство из них были литераторами с неудовлетворенными творческими амбициями. Как правило, публикация одной антисоветской книги на Западе служила «пропуском для перехода» границы. Однако, оказавшись на вожделенной «земле обетованной» (путь на Запад для многих пролегал через Израиль), эти непризнанные на Родине гении, не смогли реализовать себя и на Западе (даже, несмотря на Нобелевские премии). Рано или поздно перед всеми стал выбор: либо встать на прямой путь идеологической борьбы со своей бывшей Родиной, либо раствориться в океане обывательской эмиграции. Кто выбрал первый путь, обеспечил себе относительно комфортное благополучие, кто уклонился от предательства, (или за ненадобностью), исчез в забвении.

М.С. Горбачеву досталось в наследство диссидентское «подполье», с лидерами которого он попытался заключить «перемирие». Поэтому «Перестройку» многие «диссиденты» (прежде всего, оказавшиеся на Западе) восприняли как шанс на «реабилитацию». Более того, некоторые, загипнотизированные его прозападной риторикой, увидели в Горбачеве своего единомышленника.

Однако здесь возникла одна проблема — отношение между старшим поколением, которое не приняло новый «демократический» миф, и младшим поколением, которое вновь поверило в наступление «светлого будущего». Патриархи диссидентства оказались более устойчивыми в своем антисоветизме, чем их молодые последователи, идеологические убеждения которых, как правило, ограничивались примитивными представлениями о «свободе слова». Так что «Перестройка» неожиданно разделила литературный диссидентский бомонд на «своих» и «чужих».

Так, одной из центральных фигур идеологического «размежевания» оказался А. И. Солженицын (как в годы хрущевской «оттепели» — Б. Пастернак).

живопись реформирование диссидентство литература

1 На пороге кризиса: нарастание застойных явлений в партии и обществе. М., 1990.

2 Безбородов А. Б. Власть и научно-техническая политика в СССР середины 50-х — середины 70-х годов. М., 1997.

3 Горинов М. М., Данилов А. А., Дмитренко В. П. История России. Ч. III. М., 1994.

4 Чуковская Л. К. Процесс исключения. М., 1990.

5 Яковлев А. Н. По мощам и елей. М.: Евразия, 1995.

6 Бросфельд Е. Г. О продуктивности термина «тоталитаризм» // Вторая мировая война и преодоление тоталитаризма. М., 1997.

7 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 62. Д. 35.

8 Солдатов С. Россия и ХХI век. От века разрушения — к веку созидания!: Историософский очерк. Мюнхен, 1993.

9 Авторханов А. Империя Кремля. Советский типе колониализма. МоскваВильнюс, 1990.

10 Алексеев В. А. Иллюзии и догмы. М., 1991.

11 Савельев А. В. Политическое своеобразие диссидентского движения в СССР 1950;х — 1970;х годов // Вопросы истории. 1998. № 3.

12 Земцов И. Крах эпохи. М.: Наука, 1999. Т. 1.

13 Аронов А. А. Мировая художественная культура. Россия. Конец 19−20 В. — М., 2000 г.;

14 Рябцев Ю. С. История русской культуры. — М., 2003.

15 Мир русской культуры. Энциклопедический справочник. — М., 1997 г;

16 Пархоменко И. Т., Радугин А. А. История мировой и отечественной культуры. — М., 2002;

17 Мир и фильмы Андрея Тарковского. — М., 1991 г.