Структурно-семиотические характеристики экспериментального поэтического текста

Одной из характеристик современного гуманитарного знания является комплексность в рассмотрении тех или иных явлений и — зачастуюв создании новых дисциплин. Последнее в полной мере относится и к теории текста, «возникшей во 2-ой половине XX века на пересечении текстологии, лингвистики текста, поэтики, риторики, прагматики, семиотики, герменевтики и обладающей, несмотря на обилие междисциплинарных пересечений, собственным онтологическим статусом» [Николаева 1990: 508]. Наличие множества составляющих вполне естественно: современный анализ художественного текста вообще «может потребовать привлечения данных самых разных наук — от психологии, этнографии, истории, мифологии, библиологии и т. п. до теории информации и теории чисел» [Лукин 1999: 4].

Современное языкознание отдает должное как экстра-лингвистическим факторам, так и языковым составляющим этого анализа. Исходя из «тщательного и всестороннего толкования текста и его освещения в контексте современной ему культуры.» [Виноградов 1962: 16], лингвистика изучает свойства, функции и характеристики материала художественных текстов. По Ю. М. Лотману, «вне учета достижений современного языкознания наука о литературе не выработает своей, насущно необходимой методологии.

Li.

I* структурного изучения художественных явлении, методологии, которая v. позволила бы избавиться от игнорирования художественной природы словесного искусства и от субъективизма в его истолковании" [Лотман 1963: 52]. Актуальность и важность подобного междисциплинарного подхода многократно отмечалась в работах российских и зарубежных авторов ([Бабенко, Казарин 2004; Виноградов 1962; Гальперин 1990; Жовтис 1968; Жолковский, Щеглов 1996; Звегинцев 1969; Костецкий 1974; Ларин 1974;

Ч Левый 1972; Лотман 1963, 1970, 1972; Лукин 1999; Тураева 1986; Шанский 1990; Antos 2003, Bogdal 2003; Geisenhansluke, Muller 2003; Hass, Konig 2003] и ДР-).

В свою очередь поэтический текст (далее — ПТ), возможно, взаимно обогатит новой информацией ряд дисциплин языкознания. Будучи, по Ю. Кристевой, бесконечным кодом, поэтический язык «функционирует в динамическом процессе, в ходе которого знаки обогащаются значением или меняют его. Литературная практика — это освоение и выявление возможностей, заложенных в языке, это динамическое начало, нарушающее инерцию языковых привычек и дающее лингвисту возможность изучить значения знаков в их становлении. Поэтический язык — это диада, неразрывно связанная как с законом, так и его нарушением» [Кристева 2004: 195−198].

Таким образом, деавтоматизация создания и восприятия текста, основанная на значимых нарушениях языковых норм, в принципе лежит в основе поэтического творчества. Но наиболее остро проблема реализации потенциала поэтического языка ставится в рамках художественого эксперимента, как попытки максимального раскрытия языковых возможностей. Реализуемый не только в литературном, но и во многих других формах интеллектуального творчества — философии, изобразительном искусстве, театре, музыке и т. д. — языковой эксперимент по сути своей может считаться явлением междискурсивным, требующим междисциплинарного рассмотрения [Фещенко 2004:3−4].

Данный факт не вызывает сомнения и в отношении экспериментальной поэзии. Обращение к литературному эксперименту и создание — в частности — экспериментальных поэтических текстов (далееЭПТ) всегда вписано в культурный контекст конкретного исторического периода и всегда есть своего рода реакция на некий «социальный заказ». Так, языковая символика поздних импрессионистов и символистов, доступная по их замыслу лишь избранным, возникает на основе идеи о чистоте «искусства для искусства» и непостижимости истинной поэзии для широких масссловотворчество экспрессионистов (Zentnerworter) обусловлено стремлением максимально усилить степень выражения эмоций, а неординарный выбор лексики их произведений зачастую определяется «эстетикой отвратительного" — «шифрованная метафора» нового субъективизма является средством выражения внутреннего состояния индивида, зачастую тщательно скрываемого от окружающих, а деятельность знаменитой своими литературными экспериментами Венской группы, пришедшаяся на 50-е годы XX века, была обусловлена, в том числе, и «языковым скепсисом и требованиями радикальных изменений языка, опороченного второй мировой войной, фашизмом и современной цивилизацией, а также задачами выработки новой универсальной коммуникации» [Hoffmann 1998: 72] (здесь и далее перевод мой-Т.Г.).

Интенциональность субъекта ЭПТ отличает активность и динамичность. Авторы, как правило, претендуют на переосмысление процесса поэтической коммуникации, сотворчество публики в процессе* восприятия экспериментальных произведений на уровне всех когнитивных процессов, будь то память, воображение, эмоции, мышление и т. д. •.

Особая художественная информация, носителем которой является всякий ПТ [Лотман 1970: 11], в ЭПТ выражается с помощью целого ряда языковых инноваций, в том числе и элементов паралингвистической семиотики. ЭПТ функционирует как сложный семиотический объектон конструируется с помощью «кодовых систем, полемически заостренных против кодов, на основе которых создавались произведения прошлого». (В ряде случаев, например, в авангардистских текстах, «эта полемика и составляет суть сообщения») [Миловидов 2003: 20].

Вышесказанное может, на наш взгляд, служить достаточным обоснованием комплексного рассмотрения ЭПТ: анализ механизмов нарушения языковых конвенций и кодов позволяет применить в нем категориальный аппарат языкознания и лингвистики (например, лингвосемиотический анализ), а учет экстралингвистических факторов и авторских коммуникативно-прагматических установок — привлечь к рассмотрению данных современную теорию (литературного) дискурса.

Следует отметить, что проблема институализации исследований ЭПТ в отечественном языкознании и литературоведении еще далеко не решена: в свете господствующей теории языка как отражения внешней действительности они оставались неким маргинальным сегментом, занимающимся «языковыми курьезами». Весьма вероятно, что подобная оценка обусловлена типичным для гуманитарных наук времен социализма идеологизированным, критичным подходом к экспериментальным литературным течениям стран Западной Европы. Тезис об общественных изменениях, стимулирующих постоянное обновление содержания и формы литературы [SfL: 5], экстраполируется исключительно на культурные практики социалистического реализмазападный опыт или игнорируется (так, упомянутый выше словарь не содержит статей, посвященных литературному или поэтическому эксперименту), или по идеологическим соображениям оценивается крайне негативно: «.в литературе этих стран с выступлением „новых левых“ чрезвычайно оживились радикально-нигилистические и „бунтарски“ формалистические элементы, являющиеся, в сущности, своеобразным художественным адекватом мелкобуржуазного анархического бунтарства (группа вокруг „Курсбуха“, „конкретная поэзия“ и др.). Борьба с этими тенденциями, направляющими социально-политическую и творческую энергию молодежи по ложному руслу и объективно способствующими расколу антиимпериалистических сил, представляется очень важной и актуальной задачей» [Архипов 1972: 189]. Ценностная оценка ЭПТ в этом ключе сводилась к следующему: «У конкретистов графика — самоцель, так как они признают в языке существенной только его чувственно воспринимаемую сторону, а именно — графику, шрифт, звукопись и т. д., основная роль в га поэзии отводится печатному знаку, идеограмме, которая рассматривается как призыв к внесловесной коммуникации. Конкретные стихотворения осуществляют коммуникацию своей собственной структуры: структура-содержание, конкретный стих — это предмет, который имеет значение сам по себе и не является истолкователем внешних предметов и более или менее субъективных чувств. Его материал: слово (звук, визуальная форма, семантический заряд). ч.

Его проблема: проблема функций — отношений этого материала.

Конкретному стихотворению свойственна мета-коммуникация: совпадение и одновременность словесных и несловесных коммуникаций, однако. это коммуникация формы, структуры содержания, а не обычная коммуникация идеи. Как видим, конкретная поэзия, абсолютизируя графику, полностью «освобождается» от смысла, а это уже — не поэзия" [Костецкий 1974: 130]. V.

Значительный объем цитаты в данном случае принципиален: выделенный нами курсивом фрагмент есть ничто иное, как буквальное цитирование А. Г. Костецким перевода фрагмента лондонской антологии «Concrete poetry» 1967 года. В оригинале он (фрагмент) имеет отношение только к одному виду графических ЭПТ, а именно — идеограмме, роль которой авторами1 высоко оценивается [Жантиева 1972: 294−295], но не абсолютизируется.-Подобный пример не единичен и свидетельствует о необходимости пересмотра ряда теоретических и эстетических суждений в отношении ЭПТ.

Актуальность темы

данного исследования определяется следующим:

1) исследование семиотической природы и механизмов создания, функционирования и восприятия текстов, содержащих элементы паралингвистической семиотики, является важным направлением.

•< современной лингвистической прагматики, психои социолингвистики;

2) несмотря на неоднократные обращения к исследованию поэтических функций вербальных сообщений, проблем поэтического языка и авторских идиостилей в предметной области отечественной теории языка и семиотики не тематизируется проблематика лингвопоэтического эксперимента;

3) в силу историко-идеологических причин в поле зрения отечественного языкознания долгое время находились лишь наиболее радикальные примеры ЭПТ графической природы, что обусловило научный скептицизм в отношении их художественной ценности и возможностей лингвосемиотического анализа и недостаточное накопление материала по данной проблематике- 4) в свете изменения социального статуса поликодовых текстов анализ структурных и знаковых трансформаций современного ЭПТ, отражающий взаимодействие языковых знаков в тексте и эволюцию текста как семиотического знака в целом, имеет важное социальное значение для выявления лингвистически релевантных способов конструирования экспериментального художественного текста. Объектом настоящего исследования является экспериментальный поэтический дискурс.

Предмет исследования составляют структурные и семиотические характеристики ЭПТ и эволюция ЭПТ как сложного семиотического объекта. -Цель исследования состоит в выявлении графических и акустических средств создания ЭПТ, описании их роли и взаимодействия в семиотической системе ЭПТ и установлении характерных особенностей эволюции ЭПТ.

Исходя из поставленной цели были сформулированы следующие исследовательские задачи:

• рассмотреть понятия литературного эксперимента, экспериментальной поэзии и текста, релевантные для анализа знаковой природы ЭПТ;

• описать текстовые и дискурсивные признаки ЭПТ средствами категориального аппарата языкознания;

• выделить уровни языковых и коммуникативных феноменов (графика, акустика, семантика и др.), представленных в ЭПТ;

• рассмотреть механизмы языкового эксперимента в ЭПТ на графическом и акустическом уровне;

• выявить и исследовать особенности взаимодействия > графических и акустических средств в рамках структуры ЭПТ как сложного семиотического объекта;

• проанализировать способы конструирования интенцио-нальности субъекта в ЭПТ и их эволюции;

• установить особенности эволюции современного ЭПТ.

Осуществляемое в рамках структурно-семиотического подхода исследование не ориентировано на анализ психологии восприятия ЭПТ, требующий отдельного глубокого изучения.

Материалом исследования послужила немецкоязычная поэзия XX века, где наряду с текстами традиционной формы, четкой тематической и ритмической структуры широко представлены и многочисленные ЭПТ, в том числе и наиболее радикального — графического и акустического — характера. Временной срез исследуемого материала определен также квантитативным и литературно-рецептивным факторами. Во-первых, именно в конце XIXначале XX века в немецкой лингвокультуре учащаются обращения к* экспериментальным художественным приемам: с этого момента их уже невозможно рассматривать в качестве единичных явлений [Scheffer 1978: 7]. Множественность и эстетическая общность экспериментов позволяет говорить не только о тенденциях, но и о цикличности их развития, определенной эволюции и перспективах. Во-вторых, в XX веке появляется большинство теоретических работ, как переосмысливающих языковую систему в целом, так и посвященных экспериментальному стихосложению. В этот же период формируется рецепция ЭПТ в виде многочисленных критических статей и исследований зачастую дискуссионного характера, также привлекаемая нами в качестве аналитического материала.

Корпус текстов изначально составлял порядка 1500 ЭПТ на разных языках. В процессе исследования мы сосредоточили свое внимание на немецкоязычных ЭПТ, многочисленная парадигма которых включает не только современные работы, но и богатую поэтическую традицию немецкоязычного авангарда. На примере этих текстов (986 единиц) представилось возможным не только выявить и описать основные тенденции экспериментального стихосложения, но и проследить эволюцию экспериментального поэтического дискурса и его теоретической рецепции.

Теоретическую основу исследования составили работы зарубежных «ученых по философии языка, семиотике и теории текста (Р.Барт,.

Л.Витгенштейн, Ж. Деррида, Ю. Кристева, Ф. Лакан, Ч. Моррис, Ч. Пирс и др.) — работы, посвященные теории и анализу экспериментального стихосложения (Г.Балль, М. Бензе, М. Гамбургер, О. Гомрингер, Х. М. Енценсбергер, Г. Корте, Ф. Мон, К. Риха, Х. Рихтер, Т. Тзара, Г. Хайссенбютгель, Г. Хартунг, Р. Хаусманн, Р. Хюльзенбек, Э. Яндль), а также труды отечественных ученых по семиотике, лингвистическому и дискурс-анализу, теории текста и истории поэзии XX века (Л.Г.Бабенко, Н. С. Валгина, М. Л. Гаспаров, Ю. В. Казарин, Г. В. Колшанский, Г. Е. Крейдлин, Ю. М. Лотман, В. А. Лукин, М. Л. Макаров, В. А. Миловидов, Ю. С. Степанов, Б. А. Успенский, М. Н. Шанский и др.). — Основными методами исследования являются структурнои лингвосемиотический анализ ЭПТ с частичным использованием интерпретационного и социокультурного видов анализа, а также дискурс-анализа.

На защиту выносятся следующие положения:

1. ЭПТ рассматривается как текст, семантизация которого происходит за счет реализации выразительного потенциала его графических и/или акустических составляющих с привлечением пространственной семиотики.

2. Эволюция ЭПТ свидетельствует об изменении значимости графических и акустических эффектов: от вторичной эстетической (для графики) и заместительной (для акустики) функций до их абсолютизации и нивелирования семантической составляющей с дальнейшим признанием графических и акустических средств в качестве неотъемлемых компонентов плана выражения ЭПТ.

3. Способы конструирования интенциональности субъекта ЭПТ как элемента поэтического дискурса подвержены динамическим изменениям во времени, усиливающим апеллятивный потенциал экспериментальных текстов.

4. Языковой эксперимент представлен в современных ЭПТ широким спектром графических и акустических приемов. В их основе лежат значимые нарушения и/или намеренное искажение вербального кода в соответствии с эстетическими установками представителей данного направления, инновационная комбинация языковых и неязыковых знаков и/или эффект противопоставления традиционного и новаторского.

5. ЭПТ как сложный семиотический объект эволюционирует от иконического к сложному знаку-символу, отражая тем самымтенденцию современного текстопростроения.

6. Распространение инноваций текстопостроения в литературно-художественном, рекламном дискурсе, а также дискурсе электронной-и массовой коммуникации позволяет говорить о приобретении данными инновациями статуса эстетической ценности, и происходящей смене эстетической парадигмы.

Научная новизна исследования заключается: а) в изучении графических и акустических средств текстопостроения ЭПТ и их комплексном описанииб) в выявлении способов взаимодействия языковых средств в структуре ЭПТ как семиотического объектав) в описании эволюции конструирования семантических эффектов в ЭПТг) в развитии теории литературного дискурса.

Теоретическая значимость работы связана с уточнением ряда положений лингвистики текста и структурной поэтики текста, совершенствованием теории понимания текстов, разработкой комплексного подхода к рассмотрению ЭПТ как семиотической системы, выявлением особенностей эволюции механизмов текстопостроения в рамках германской лингвокультуры.

Практическая ценность исследования определяется возможностью применения полученных результатов в теоретических курсах общего языкознания, фонетики и зарубежной литературы, спецкурсах по лингвистике текста и по экспериментальной поэзии, в практическом преподавании иностранного языка и анализа текста.

В соответствии с поставленными задачами и в связи с терминологическими расхождениями в западных и отечественных источниках нам представляется необходимым конкретизировать понятия литературного эксперимента и экспериментального текста в отношении современного ЭПТ. Так, само понятие «экспериментального» применительно к литературе стало предметом широкой дискуссии. В своей монографии-' «Начала экспериментальной литературы. Литературное творчество Курта Швиттерса» Бернд Шеффер отмечает его неоднозначность: «Именно для точных определений термин «экспериментальный» малопригоден: можно, собственно, возразить, что любой вид литературы в своем роде «экспериментален" — именно понятием «экспериментальный» было бы возможно разграничить инновативную по сути своей литературу и едва ли инновативную литературу тривиальную» [Scheffer 1978: 7]. В этом смысле инновативными и экспериментальными могут считаться не только современные ПТ: «в процессе модернистской революции ярлык «экспериментальный» вначале относится не столько к «внутреннему эксперименту», сколько к определенным литературным практикам, будь то нарративное исследование среды (Эмиль Золя), рефлексия репродукционных средств (Арно Хольц), инновация и революция (ДАДА), эффект отчуждения (Бертольд Брехт) или презентация вербико-визуального материала (конкретизм)» [Block 1999: 248].

Развитие технической и гуманитарной научной мысли XX века привносит в изучение художественного произведения новые ракурсы: языковая система перестает быть исключительно инструментом в раскрытии некоей темы и реализации авторского замыслаона сама становится объектом, в том числе, и авторского исследования.

В данной связи весьма актуален вопрос о соотнесенности литературного эксперимента с научным. Б. Шеффер рассматривает их взаимосвязь как позитивный фактор: «размышления, на которые наводит научное происхождение понятия „экспериментальный“, особенно значимы для исследуемого литературного материала: речь идет о соотношении науки и литературы, о научных и квазинаучных методах» [Scheffer 1978: 7]. Более того — для ряда авторов второй половины XX века именно применимость естественнонаучных методов в творческом процессе становится решающей в определении литературного эксперимента: «Экспериментальное производство текстов определенно означает планомерное и методичное: производство. Речь, таким образом, идет о техниках письма, которые регулируются определенными теоретическими установками, касающимися не содержания, а именно языка. В этих теоретических установках заключается характер эксперимента, как апробации новых выразительных возможностей языка» [Bense 1971: 76]. Применение математического анализа, теории случайных чисел и вычислительной техники привело М. Бензе к созданию целого ряда новаторских «машинных» текстов, по его определению «пресемантических» (prasemantische), «дискретных» (diskrete), «несемантических» (nichtsemantische), «стохастических» (stochastische), «серийно-стохастических» (seriell-stochastische) (Ср.: «Стохастика — область статистики, занимающаяся анализом случайных результатов и их значимостью для статистических исследований» [Duden: 744]), «аппроксимированных» (aproximierte) [Bense 1971: 78−80]. Бензе рассматривает экспериментальные техники письма в качестве рационализированных в информационно-эстетическом контексте методов: «алгебры текста» и «программирования», связь же математики и поэтического искусства приводит и к первым компьютерным стихотворениям [Block 1999:248].

Однако подразумевающийся в рамках такого определения некий конечный результат, «доказательство», «результат программирования» в свою очередь становится объектом дискуссии. По мнению Х. М. Енценсбергера, эксперимент такого рода для литературы неприемлем: «Литература предположительно и лишь в редчайших случаях можетЭнценсбергер имеет в виду попытки электронного рассеивания текстов в кругу Макса Бензе — дать точное указание на результат еще до собственно возникновения» [Scheffer 1978: 7−8].

В 1978 году В. Шеффер, вслед за Г. Хайссенбюттелем, еще отводит литературному эксперименту некую промежуточную роль между поиском художественных инноваций и научным анализом: применение прилагательного «экспериментальный» должно, по его мнению, указывать на литературу, принципиально открытую изменениям «собственных языковых привычек» и задающуюся вопросом об «опыте, удовлетворяющем точностным критериям технической эпохи» (Allemann)" [Scheffer 1978: 8].

Таким образом, понятие литературного эксперимента оказывается соотносимым с зафиксированными лексикографически определениями эксперимента научного: «Эксперимент — научный опыт, (фигурально) связанное с риском предприятиелатинское «проба, попытка» [Wahrig: 541]- «Эксперимент — 1. Научный опыт, в процессе которого нечто открывается, подтверждается или демонстрируется- 2. Связанная с риском попытка, рискавантюрапредприятие с непредсказуемо плохим или хорошим финалом» [Duden: 239]- «Экспериментальная физика — та часть физики, знания и опыт которой вырабатываются в процессе эксперимента» [WddG: 1173] и др.

Но, в отличие от научного, литературный эксперимент в современном понимании не подразумевает строгой систематизации процесса, четкой организации и соответственной замкнутости в рамках определенных правил. Он ориентирован на разнообразие художественных техник и видов коммуникациипод ним понимают «отрицание однозначного канона тем и художественного процесса, учитывание открытости художественных функций, множественность ожиданий, развитие новых моделей действия. Экспериментально все, что превращает произведение в открытый процесс, превращает реципиента в сопроизводителя или тематизирует художественные средства и восприятие как мыслительные процессы, пытаясь упразднить искусство в целом или изменить отношения между произведением и коммуникацией» [Block 1999: 250]. Следует отметить, что целый ряд удачных экспериментов действительно осуществлен вне рамок свойственной науке системности, более того — с немалой долей юмора [Jandl 1990 Ь].

Этот факт сближает понятие языкового эксперимента с понятием языковой игры. Широко трактуемый Л. Витгенштейном [Витгенштейн 1992], в исследованиях последних лет этот термин несколько уже употребляется для обозначения осознанного нарушения языковой нормы и противопоставляется языковой ошибке, как непреднамеренному ее нарушению. Под нормой при этом понимают совокупность наиболее устойчивых традиционных реализаций языковой системы, отобранных и закрепленных в процессе общественной коммуникации [Гончарова 2005: 5152]. В качестве идеального объекта для лингвистического анализа В. З. Санников выделяет один из видов языковой игры, а именно «языковую шутку» (далее — ЯШ), где кроме создания комического эффекта налицо «подшучивание» над самим языком, над чем-то «необычным» в нем. ЯШ обладает смысловой и грамматической законченностью и автономностью и, даже если она не представляет собой отдельного текста, легко извлекается из общей структуры. Рассматривая преимущественно стилистический потенциал ЯШ (каламбура, игры со значением слов, иронии, аллюзии, цитации и т. д.), автор лишь коротко упоминает выразительные возможности поэтической графики — «вольностей», «фокусов с оформлением». Им с сожалением констатируется, что, несмотря на известность ставших крылатыми выражениями ЯШ Пушкина, Крылова, Эмиля Кроткого [а в немецкой традиции Г. Гейне, К. Валентина, Г. Кунерта, В. Финка и др. — Т.Г.], значимость ЯШ, как акта художественного творчества, остается недооцененной, ее традиционно и несправедливо воспринимают как «одноразовое», окказиональное явление [Санников 2005: 3−17].

В массовом сознании термин «игра» до сих пор ассоциируется, как правило, не с философским или профессиональным пониманием (ср.: «актерская игра»), а с деятельностью окказионального характера, определенным образом упорядоченной, но не претендующей на серьезность, свойственную научной парадигме и намерениям авторов при создании большинства ЭПТ.

В связи с этим в рамках данного исследования мы говорим не о языковой игре, а о языковом эксперименте и, вслед за В. В. Фещенко, понимаем под ним принцип опытной, целенаправленной обработки языкового материала в процессе речевой деятельности, исследующей с художественной и/или научной точки зрения собственные эстетические и познавательные возможности- «системное явление, основанное на качественном изменении исходного материала, на смещении языковых пропорций в его структуре с целью его преобразования» [Фещенко 2004: 310,25], а также исследование ряда ранее лишь косвенно востребованных выразительных возможностей языковых единиц.

При всем разнообразии художественных методов в литературе XX века эксперименты с ПТ, так или иначе, проводятся в рамках двух основных направлений:

1) создание текстов, в которых авторы экспериментируют со значением слова, то есть осуществляют семантический эксперимент;

2) создание текстов, в которых объектом творческого поиска становятся и другие выразительные возможности слова и текста в целом, содержащиеся, например, в графике и акустике, и речь идет о формальном и/или формально-семантическом эксперименте. В обоих случаях результатом становится текст. Но в первом случае — это i текст, как правило, традиционной структуры, текст как совокупность значений составляющих его знаков-слов и результат реализации связей между ними. Во втором структура текста зачастую неординарна, и принципиальную роль играет форма и пространственная организация его знаков или знака.

Множественность языковых значений и авторский субъективизм в их употреблении безусловно открывает широчайшее поле деятельности для эксперимента: «каждое слово столь комплексно, а его всегда колеблющиеся значения немного меняются с каждым употреблением. Поэтому число возможных сочетаний бесконечно, а язык не изнашивается и не умирает, а всегда „неповторим“. Самое малое изменение, именно самое малое, изменяет все» [Domin 1975: 122−123]. Однако именно традиционное семантическое многообразие допускает не только разночтения, но и возможность в той или иной степени злоупотребить языком. Неоднократные попытки избежать этого злоупотребления или его последствий (будь то художественный нигилизм авангарда, характерный для немецкой лингвокультуры процесс «реабилитации» немецкого языка после второй мировой войны или попытка разработки универсальной международной коммуникации) сходятся в выборе механизмов и инструментария: следует отказаться от субъективных семантических экспериментов и обратиться к объективной материальной составляющей языка, его знакам. Экспериментальная природа этих произведений наиболее радикальна. В целом авторские инновации в применении «рационально постижимых основных элементов» [Heissenbuttel 1966: 71] языка апробируются на следующих уровнях:

1) графическом (на уровне буквы, слова и текста в целом как графических знаков);

2) акустическом (на уровне звука, элементов слов и словоформ и текста в целом как акустических знаков);

3) синтаксическом;

4) грамматическом.

Следует отметить, что в основе синтаксических экспериментов так же лежит принцип редукции, как избирательности в выборе выразительных средств, ориентации, как правило, на один определенный приемхудожественный эффект достигается, например, с помощью языковой игры с порядком слов (тексты Т. Ульрихс) и/или путем отказа от традиционного порядка слов и использования синтаксических единств и согласований как таковых (работы Т. Вайнобста, Р. О. Вимера, О. Гомрингера, Т. Ульрихса, Э. Фрида и др.). Однако с графической точки зрения это, как правило, тексты традиционной построчной структуры, семантический эффект которыхзадается определенной последовательностью перечисления или значимого противопоставления словоформ при минимальном использовании параграфики. Акустическое воспроизведение данных текстов не выходит за рамки индивидуального варьирования декламации, и его роль в восприятии текста (за редким исключением, например, в работах Р.О.Вимера) не является определяющей.

В текстах, отнесенных нами к грамматическим ЭПТ, также проявляется вышеназванный принцип редукции. Их художественный эффект, как правило, основан на противопоставлении словоформ в рамках одной грамматической парадигмы: склонения существительных или местоимений, спряжения глаголов, временных форм или наклонения глаголов и т. д. (тексты Б. Гарбе, К. Марти, Й. Рединга, Ф. Фибанна, В. Финка, Ю. Хеннингсена, Р. Штейнметца и др.). Графическое же и акустическое оформление этих текстов за редким исключением (например, в виде отказа от написания существительных с большой буквы) традиционно.

Вышесказанное позволило нам не рассматривать данные тексты в рамках исследования и конкретизировать определение ЭПТ, релевантное для темы диссертации. В нашем исследовании мы понимаем под ним ПТ, приоритетно реализующие: а) графический, б) акустический потенциал языковых единиц и в) в той или иной степени сочетающие вышеназванные выразительные возможности.

К жанровым определениям ЭПТ относятся «авангардная литература», «абсолютная поэзия», «абстрактная/конкретная поэзия» и др. Все они непосредственно имеют отношение к литературному эксперименту, но не могут претендовать на терминологическую обобщенность. «Авангардная литература» — из-за претензии на априорную прогрессивность, что не вполне соответствует заложенной в понятии эксперимента идее поиска [Scheffer 1978]. Термин «абсолютная поэзия» подразумевает, с одной стороны, возврат к языковой изначальности и подсознательному восприятию текстов, а с другой — совпадает с обозначениями лирики символизма [Blumner 1921], [Nebel 1924]. «Абстрактная поэзия» также упоминается по отношению к определенному художественному направлению — экспрессионистскому стиху [Brinkmann 1965]. Кроме того, с понятийной точки зрения этот термин может быть противопоставлен «конкретной поэзии», фактически являющейся родственным направлением. Именно этот термин — «конкретная поэзия» («конкретизм»), впервые введенный Аугусто де Кампосом в статье «Конкретная поэзия» в 1955 году [Жантиева 1972: 293], — закрепился в современной германистике и литературоведении в отношении экспериментальной поэзии второй половины XX века. Конкретность языкового материала, его самоценность противопоставлены абстрактности «отвлеченных» высказываний, использующих этот материал в качестве инструмента: по Эрнсту Яндлю, «современная мировая поэзия» «конкретна, л так как осуществляет возможности внутри языка и производит из языка же предметы (вместо того, чтобы дидактично-абстрактно высказываться о предметах, взятых извне, и иллюзионистски-абстрактно отражать с помощью языковых средств осуществление привнесенных извне возможностей)» [Jandl 1990 b: 212].

Изначально, вслед за живописным конкретизмом, к «конкретной поэзии» в первую очередь относят графические ЭПТ, «визуальную поэзию» («visuelle poesie»). Однако и акустические ЭПТ, построенные на конкретном восприятии на слух звуков, соответствуют, на наш взгляд, дефиниции, данной Э. Яндлем, что оправдывает определенное расширение термина и включение в него и акустической поэзии («akustisches Gedicht» (Г.Рюм), «sprechgedicht», «lautgedicht» (Э.Яндль)).

С учетом механизмов воздействия данных ЭПТ (акустического, визуального и/или комбинированного), на наш взгляд, оправдано и терминологическое обобщение в обозначении читательской / зрительской / слушательской аудитории, именуемой в дальнейшем «реципиент». ¦

Объем и структура работы отражают этапы реализации поставленных в ней задач. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы и приложения.

ВЫВОДЫ.

Рассмотренные нами семиотические характеристики ЭПТ позволили сделать * ¦ следующие выводы.

1. ЭПТ понимается нами как сложный языковой знак. Для его исследований релевантна концепция языкового знака Ч. С. Пирсаналичие в ней интерпретанта легализует заложенную в природе ЭПТ определенную.

А свободу интерпретации, ранее считавшуюся помехой художественной коммуникации.

2. ЭПТ свойственны универсальные признаки языкового знака, такие как перцептивность, информативность, произвольность, линейность означающего, зависимость от взаимоотношений с другими знаками семиотической системы, психичность, социальность и изменчивость под воздействием социальных условий. Асимметричность означающего и означаемого связана с такими свойствами плана содержания и выражения ЭПТ как энтропийность и избыточность. Максимальные в ЭПТ авангарда, в современных ЭПТ эти свойства проявляют тенденцию к равновесию.

3. В соответствии с предложенной Ч. С. Пирсом классификацией знаков среди ЭПТ можно выделить иконические и в той или иной степени мотивированные тексты (ЭПТ первичной и опосредованной, метафорической мотивации), а также индексальные тексты и тексты-символы и метазнаки. В большинстве ЭПТ представлены различные варианты взаимодействия компонентов этой триады: от типичной эволюции иконических знаков к символу до совокупности символов, структурно воспроизводящих иконический знакпревалирующим в большинстве случаев является символический потенциал ЭПТ.

4. Семиотические структура ЭПТ оказывается важным компонентом конструирования интенциональности его субъекта. Типичное для авангарда хаотичное выстраивание набранных разных шрифтом букв, лексем, рисуночных, геометрических, дейктических компонентов текста отражает идею свободы слова и всеобъемлющего искусства. ЭПТ второй половины XX века представляют собой упорядоченную совокупность символов, содержащую значимые нарушения ряда языковых конвенций. В обозримой ¦" структуре ЭПТ действенным оказывается даже их минимум. Концентрация воздействующего эффекта и связанный с нею рост апеллятивного потенциала ЭПТ обусловлены, в том числе, и социальной ангажированностью текстов. (.

5. Современный ЭПТ эволюционирует от графической (фигурный стих) и акустической (звукоподражание) иконы к сложному знаку-символу, обладающему палитрой смыслов. Отражая не предмет, а некий процесс, действие или суждение, сочетание структуры, проксемики и вербальных компонентов, ЭПТ в состоянии воплотить обобщенные абстрактные понятия.

6. Переосмысление опыта и перспективы дальнейшего развития экспериментальной поэзии связаны с развитием поликодовых текстов дигитальной литературыее художественный и интеллектуальный потенциал расценивается в качестве гаранта литературного качества и активно используется в лингводидактических целях. V *.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Проведенное исследование показало, что научный скептицизм в отношении выразительного и коммуникативного потенциала ЭПТ в значительной степени обусловлен историко-идеолргическими причинами и вытекающей их них недостаточной разработкой темы. Способы реализации в них поэтического языка представляют собой интерес для целого ряда направлений языкознания и еще недостаточно описаны с помощью его категориального аппарата.

Видение назначения и механизмов экспериментального стихосложения, сама концепция литературного эксперимента, опирающаяся на богатую традицию — от античного и средневекового фигурного стиха до концепции синтеза искусств Малларме и Аполлинера, изменялись под влиянием социального контекста. Так, общественно-политический кризис начала XX века инициировал процесс переоценки моральных и художественных ценностей, непосредственно связанный с критикой языковой системы. Графический и акустический ЭПТ авангардистов имел целью освободить язык от влияния аморальной культуры, вернуться к истокам. Тексты, состоящие из свободно звучащих и разнообразно графически представленных слов, не несли, как правило, принципиальной семантической нагрузки, кроме воплощения альтернативности и тотальности нового искусства, противопоставления хаоса «испорченному» традиционному порядку вещей. С формальной точки зрения ЭПТ этого периода стали первой попыткой объединить в рамках одного текста вербальную и невербальную (визуальную и акустическую) информацию, отказавшись от грамматический и синтаксических «условностей».

Развитие этих экспериментов было насильственно прервано нацистами в 30-ых годах XX века и возрождается уже в качестве литературной традиции после II мировой войны. Вызванный ею кризис гуманитарной мысли в послевоенный период обусловил поиск новых выразительных возможностей языка с целью его «денацификации" — в отдаленной же перспективепереосмысление языковой системы как философской и общественной категории в эпоху постмодернизма. Формально техники эксперимента были близки к авангардистским: авторы вновь обращаются к выразительным возможностям графики и акустики, освобождаясь от «коррумпированных» значений и давления иерархических языковых структур. Слово и языковой знак у конкретистов самодостаточныоднако они проявляют интерес и к выразительному потенциалу комбинаций языковых знаков — как радикальных (графические композиции, коллажи, авторский рисунок, идеограмма, пиктограмма, констелляция, использование параграфики и т. д.), так и сочетающих черты инновативного и традиционного текста. Последние окажутся наиболее перспективными. В тесной взаимосвязи с графикой развивается и акустический ЭПТ. Идея авангарда о свободе звуков реализуется как в комбинации с радикальной графикой, так и в текстах традиционной структуры (звукоподражание, имитация иностранных языков и диалекта, пермутация, использование ограниченного числа звуков или их определенной категории, редупликация, произвольное усечение, разрыв или сдвиг словоформ, языковая игра и т. д.).

Разнообразие механизмов нарушения языковых конвенций и кодов и тесная связь экспериментальной поэзии с социальным контекстом и прагматическая направленность являются, на наш взгляд, достаточным обоснованием комплексного рассмотрения ЭПТ и привлечения к их анализу не только лингвистической теории (лингвосемиотического анализа), но современной теории (литературного) дискурса.

Под языковым экспериментом, лежащим в основе создания ЭПТ, мы, вслед за В. В. Фещенко, понимаем принцип опытной, целенаправленной обработки языкового материала в процессе речевой деятельности, системное исследование изменений и смещения пропорций в его исходной структуре с целью его преобразования, а также исследование ряда ранее лишь косвенно востребованных выразительных возможностей языковых единиц.

Эксперименты с ПТ в литературе XX века в целом проводятся в рамках двух основных направлений:

1) создание текстов, в которых авторы экспериментируют со значением слова, то есть осуществляют семантический эксперимент;

2) создание текстов, в которых объектом творческого поиска становятся и другие выразительные возможности слова и текста в целом, содержащиеся, например, в графике и акустике, и речь идет о формальном и/или формально-семантическом эксперименте.

В нашем исследовании мы понимаем под ЭПТ тексты, приоритетно реализующие: а) графический, б) акустический потенциал языковых единиц и в) в той или иной степени сочетающие вышеназванные выразительные возможности.

Современный ЭПТ полностью соответствует актуальному видению текста как единства лингвистических и экстралингвистических знаков, объединенных смысловой суперструктурой. Проведенное исследование подтвердило свойственность ему таких категорий текста, как цельность, связность, структурность, членимость, изолированность и интертекстуальность. В ЭПТ XX века выявлена и определенная структурная динамика — от действительной или видимой бессистемности до достаточно высокой для «альтернативных» текстов внутренней и внешней организации. Этот процесс согласуется и с изменениями коммуникативно-прагматических установок ЭПТ: без труда декодируемые фигурные стихи в начале XX века уступают место хаотичным текстам авангарда, ориентированным на исследования функционирования языка вне системных условностейаспект декодирования в них вторичен. Послевоенный поэтический эксперимент также ориентирован на исследование языковой системы, но его результат принципиально коммуникативен, выраженное альтернативными методами авторское «послание» должно достигнуть адресата, побудив его к сотворчеству.

Прагматический аспект художественной коммуникации ЭПТ рассматривается нами в свете теории поэтического дискурса, вербальным компонентом которого является экспериментальный текст. Вне рамок дискурс-анализа крайне проблематичным оказывается и принципиально важный учет экстралингвистических обстоятельств создания ЭПТ, связи с культурологической и социально-исторической, а в случае с поэтическим экспериментом бывшей ГДР — и идеологической ситуацией их создания.

К альтернативной природе ЭПТ апеллируют и теоретики «женственного дискурса" — нетипичное использование смысловых единиц языка, определенная свобода в интерпретации текстов экспериментальной поэзии являются, по их мнению, проявлением их «феминности». Современное состояние тендерного анализа лингвистических явлений позволяет избежать идеологизирования проблемы и рассмотреть варианты взаимодействия «маскулинных» и «феминных» характеристик в качестве равноправных элементов создания художественного эффекта произведения.

Применимость и результативность дискурс-анализа в отношении ЭПТ, таким образом, не вызывает сомнений, а широкий спектр поэтического эксперимента мог бы в дальнейшем инициировать целый ряд исследований экспериментального поэтического дискурса (ЭПД). Наше исследование, однако, позиционировано как исследование текста. Эта терминологическая отнесенность обусловлена его целями и задачами. Анализ структурно-семиотических характеристик ЭПТ и языковых механизмов экспериментального текстопостроения становится возможен на уровне текста, как графически зафиксированного «продукта» речевой деятельности.

Данный анализ показал, что графические ЭПТ, в составе которых мы выделяем ЭПТ нетрадиционной пространственной синтагматики и ЭПТ построчной структуры, наряду с буквенными, активно пользуются тремя группами небуквенных, параграфемных средств создания воздействующего эффекта, а именно плоскостным (топографическим), шрифтовым и пунктуационным варьированием. Активная графическая поддержка с помощью шрифтового варьирования и пространственной синтагматики осуществляется в смешанных, визуально-акустических формах ЭПТ. Для чисто акустической поэзии в целом характерна традиционная топографияпострочная структура с необходимым минимумом графических указаний на нюансы интенсивности и долготы звучания, а также особенности интонационного рисунка.

В процессе применения в ПТ экспериментальных графических эффектов отмечается не только эволюция структурных и формальных инноваций, но и определенная динамика их значимости. Так, эстетическая вспомогательность графического представления фигурного стиха сменяется в ЭПТ авангарда абсолютизацией графикизаместительная функция акустики в фольклорных и песенных рефренах уступает радикальному предпочтению акустических эффектов с целью вытеснения семантики. В современных ЭПТ визуальные и акустические эффекты комбинируются с традиционными художественными техниками и являются значимыми элементами реализации авторского замысла и неотъемлемой частью плана выражения ЭПТ. Таким образом, в основе современного ЭПТ лежит не радикальное отрицание художественного опыта прошлого, а практически бесконечное обогащение его комбинациями известного и неизвестного. Удачный симбиоз традиционного и новаторского дает этим текстам шанс избавиться от репутации «тупикового пути развития современного стиха» [Гаспаров 1989: 248] и стать частью его (стиха) эволюции.

Вышесказанное связано и с изменением знаковой природы экспериментального текста в целом.

ЭПТ понимается нами как сложный языковой знак. Для его исследований релевантна концепция языкового знака Ч. С. Пирсаналичие в ней интерпретанта легализует заложенную в природе ЭПТ определенную свободу интерпретации, ранее считавшуюся помехой художественной коммуникации.

ЭПТ свойственны универсальные признаки языкового знака, такие как перцептивность, информативность, произвольность, линейность означающего, зависимость от взаимоотношений с другими знаками семиотической системы, психичность, социальность и изменчивость под воздействием социальных условий. Асимметричность означающего и означаемого связана с такими свойствами плана содержания и выражения ЭПТ как энтропийность и избыточность. Максимальные в ЭПТ авангарда, в современных ЭПТ эти свойства проявляют тенденцию к равновесию.

В соответствии с предложенной Ч. С. Пирсом классификацией знаков среди ЭПТ можно выделить иконические и в той или иной степени мотивированный тексты (ЭПТ первичной и опосредованной, метафорической мотивации), а также индексальные тексты и тексты-символы и метазнаки. В большинстве ЭПТ представлены различные варианты взаимодействия компонентов этой триады.

Семиотические структура ЭПТ оказывается важным компонентом конструирования интенциональности его субъекта. Типичное для авангарда хаотичное выстраивание набранных разных шрифтом букв, лексем, рисуночных, геометрических, дейктических компонентов текста отражает идею свободы слова и всеобъемлющего искусства. ЭПТ второй половины XX века представляют собой упорядоченную совокупность символов, содержащую значимые нарушения ряда языковых конвенций. Основу его апеллятивного потенциала, на наш взгляд, составляет эффект парадокса, сои противопоставления словоформ и клише разговорного языка и структур языка поэтического при практически полном отсутствии грамматического и синтаксического регулирования. Не менее действенным является и принцип сочетания «известного» и «неизвестного" — его воздействующий потенциал оказывается выше, чем тотальная новизна и непредсказуемость авангарда.

Представленные в нескольких вариациях, что свидетельствует о попытке осуществления планомерного и направленного экспериментального исследования, более жизнеспособными оказываются те ЭПТ, в обозримой структуре которых действенным оказывается даже минимум нарушений.

Подобная концентрация воздействующего эффекта и связанный с нею рост апеллятивного потенциала ЭПТ обусловлены не только реализацией постмодернистского принципа минимализма, но и ростом социальной ангажированности текстов. Эксперимент авангарда и раннего конкретизма ориентирован на исследование возможностей языкового материала, воплощение концепции свободного искусства. Большинство же ЭПТ второй половины XX века отражают отношение авторов к системе ценностей современного общества и социально-политическим реалиямэксперимент направлен на поиск новых возможностей художественной коммуникации.

ЭПТ рассматриваются нами как семиотическая система, которой свойственно эволюционировать — от единичного знака и тотальной абстракции до комбинации различного вида знаков, от иконического изображения разной степени мотивации до знака-символа и метазнака, способных выразить оттенки смысла авторской идеи. Сочетание структуры, проксемики и вербальных компонентов ЭПТ воплощает обобщенные абстрактные понятия. Даже иконически выстроенные компоненты текста иллюстрируют не предмет, а некую идею или суждениеосновываясь на взаимодействии составляющих ЭПТ, «осваивая» текст, реципиент приходит к его пониманию.

В составе ЭПТ взаимодействуют различные виды языковых знаков, в том числе и заголовок текста: он проявляет себя не только в качестве индексального или условного знака, но, будучи результатом взаимосвязанной с текстом языковой игры, и как символ символа.

Переосмысление опыта и перспективы дальнейшего развития экспериментальной поэзии весьма вероятно связаны с развитием дигитальной литературы. Способность ЭПТ совмещать различные виды языковых знаков и сохранять, тем не менее, литературную природу оказывается необычайно ценной в период широкого распространения и повышения статуса поликодовых текстов и взаимовлияния в культуре различных семиотических систем (телевидения, Интернета и т. д.). Именно в момент смены эстетической парадигмы ЭПТ, художественный и интеллектуальный потенциал которых расценивается в качестве гаранта литературного качества и активно используется в лингводидактических целях, возможно, окажутся своего рода сдерживающим фактором по отношению к бездумному и массированному употреблению в текстах иконических элементов и других «альтернативных» средств. Изучение же их семиотической структуры и выразительного потенциала обогатит знания о свойствах языковой системы в целом.