Российская традиция общественно-политического участия: XI — начало XX вв

В отечественных социальных науках доминирует представление о русской политической традиции как сугубо недемократичной, авторитарной. Пресловутый миф о «тысячелетнем рабстве» давно стал общим местом в размышлениях об истории и перспективах формирования в России общества гражданского типа, возможность построения которого видится многим лишь через отказ от сущностных характеристик российской социально-культурной идентичности.

Конечно, трудно спорить с тем, что сегодня взаимоотношения общества и власти в России носят во многом патерналистский характер1, недостаточно выработаны механизмы гражданского контроля, политическая культура населения далека от стандартов развитых демократий. Как сложно не согласиться и с тем, что многое из этого стало наследием нашего исторического прошлого. Однако существует ряд явлений и фактов, которые плохо вписываются в концепцию извечного российского авторитаризма, якобы никогда не имевшего в нашей стране серьезных альтернатив — речь идет, например, о вечевой традиции древнерусских городов, насчитывающей более двух столетий, о мощных процессах социальной и политической интеграции в Смутное время, о широком земском движении пореформенной России. А раз.

1 Мы используем в работе термин «патернализм» для характеристики взаимоотношений между властью и обществом, однако его употребление в таком контексте является еще во многом новым для отечественной науки, поэтому мы считаем необходимым пояснить его значение. Термин «патернализм» (от лат. paternusотцовский) пришел к нам из западных общественных наук, в самом общем смысле под ним понимается такой тип отношений между индивидами, социальными группами и т. д., при котором один из участников этих отношений считает возможным определять цели другого, решать без его согласия, что является для него полезным и наилучшим. Соответственно, применительно к системе «власть-общество» патернализм означает доминирование и всестороннюю опеку государства над обществом. В рамках патерналистской социальной системы общество является объектом управления, лишенным права полноценного соучастия в социально-политических процессах, при этом отсутствуют институты гражданского контроля за политической элитой. В данном случае противоположностью патернализма является гражданская система «власть-общество», предполагающая равноправие обоих элементов. Среди иностранных источников по этому вопросу отметим следующие работы: VanDeVeer D. Paternalistic Intervention. Princeton: Princeton University Press, 1986; Sartorius R. Paternalism. Minneapolis: University of Minnesota Press. 1983; R.J. Arneson. Paternalism, Utility and Fairness // «Revue Internationale de Philosophic», № 3, 1989, pp. 409−437. В России с этим термином работает, например, А. Г. Глинчикова — она использует его для описания домодернистских отношений между властью и обществом. См.: Глинчикова А. Г. Модернити и Россия// Вопросы философии, № 6, 2007. так, то может быть правильнее вести речь не о некой авторитарной доминанте, изначально присущей русской государственности, но о том, что в России на разных исторических этапах имели местоопределенные предпосылки и тенденции к становлению гражданских институтов, которые были сорваны и не получили своего завершения?

Ответу на этот вопрос и посвящена настоящая диссертация. Ее главную проблему можно сформулировать так: почему в России так и не сформировался гражданский тип взаимоотношений между властью и обществом и соответствующие ему гражданские формы политического участия? Для решения этой проблемы мы предложили обратиться к прошлому, выбрав в качестве объекта исследования характер взаимоотношений между обществом и властью в России на протяжении достаточно длительного временного отрезка — от становлениядревнерусской государственности и до начала XX в. Предметом исследования, и в то же время инструментом, позволившим нам провести необходимый анализ, стали институты участия, которые всегда являются своеобразной «лакмусовой бумажкой» для характеристики политической конфигурации «власть-общество». Три крупных исторических периода (домонгольская Русь — Московское государствоИмператорская Россия), каждый из которых сформировал свой тип (или типы) общественно-политического участия, мы рассматриваем сквозь призму определенного института (вече — Земские соборы — земство), в наибольшей степени, на наш взгляд, раскрывающего специфику эпохи, логику ее политического развития, а также особенности сложившихся здесь взаимоотношений между правящей элитой и остальным населением.

Безусловно, российская традиция общественно-политического участия не исчерпывается этими тремя институтами, например, в имперский период большой интерес для исследователя представляет крестьянская община со своим особым укладом и типом социального взаимодействия или первый опыт российского парламентаризма в лице Государственной Думыможно вспомнить и о таких специфических институтах, как казачье самоуправление или вайнахская военная демократия, которые, с определенными оговорками, могут рассматриваться в качестве неких протополитических типов участия. Но поскольку нашей задачей был не исторический обзор всех существовавших в России форм участия, а прояснение конкретной политологической проблемы, то нас интересовали, в первую очередь, те «узловые моменты», анализ которых имеет непосредственное отношение к этой самой проблеме. Точно также мы не останавливались подробно на теоретических аспектах политического участия, размышлениях о специфике исторического пути и социально-политического развития России, предпринимаемых западниками, славянофилами, евразийцами или кем-либо еще. Все эти и многие другие вопросы, определенным образом связанные с темой диссертации, но в данном случае второстепенные (и, к тому же, обстоятельно изученные до нас), остались за скобками, поскольку они только отдаляли бы автора от решения той задачи, ради которой задумывалась эта работа.

Нельзя не отметить и еще одно важное обстоятельство — мы ограничили рамки диссертации дореволюционной эпохой, поскольку нам хотелось показать, прежде всего, сам момент зарождения того негражданского типа взаимоотношений общества и власти, который до сегодняшнего дня во многом определяет облик российской социально-политической системы. Каким образом сформировался этот тип? Какие факторы оказывали на него влияние? Почему в России не смогли получить должного развития импульсы противоположного характера? — вот вопросы, которые волнуют автора диссертации в данном исследовании. Что касается событий 1917 г. и последующего периода, то мы видим здесь весьма специфичную попытку революционным путем преодолеть разрыв между властью и обществом, утвердить новую социальную систему. И эта попытка требует осмысления в рамках отдельного исследования. С другой стороны, при всех своих особенностях, постреволюционная эпоха так и не смогла переломить сложившийся патерналистский механизм взаимодействия государства и общества, а потому она видится нам во многом уже результатом рассматриваемых в работе тенденций.

Также хотелось бы оговориться по поводу употребления в диссертации категории «политическое участие». Как известно, теоретическое изучение проблемы участия началось во второй половине XX в. на Западе и было связано первоначально с работами американских ученых-бихевиористов, которых заинтересовало политическое участие с точки зрения человеческого поведения. Одной из первых фундаментальных работ в данной области стала книга Г. А. Алмонда и С. Вербы «The Civil Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Countries» (Princeton, 1963)1, посвященная сравнительному анализу политических культур пяти стран — США, Англии, Германии, Италии и Мексики. Позже С. Верба в соавторстве с другими учеными провел еще ряд исследований по проблеме политического участия, где были рассмотрены различные аспекты участия и факторы, влияющие на него (тендерный, имущественный, образовательный и т. д.). Речь идет о книгах «Participation in America» Verba S., Nie N.H. (N.Y., 1972) — «Participation and Political Equality. A seven-nation comparison». Verba S., Nie N.H., Kim Jae-on. (Cambridge a.o., 1978) — «Voice and Equality. Civic Voluntarism in American Politics». Verba S., Schlozman K.L., Brady H.E. (Cambridge a.o., 1995). Важное место в корпусе работ, связанных с вопросом участия, занимает известная книга Лестера Милбратса (Milbrath L.W.) «Political Participation. How and Why Do People Get Involved in Politics?». (Chicago, 1965), а также вышедшая в свет в конце 60-х гг. работа С. Хантингтона «Политический порядок в меняющихся обществах» (русское издание — М., 2004), где автор рассматривал политическое участие в его связи с процессом модернизации, указывая на массовую вовлеченность людей в политику как на важнейший критерий современного общества. Особое внимание политическому участию уделяют сторонники т.н. партиципаторной демократии, например, «новые левые» (П. Гудмэн, Т. Хейден, Ф. Фанон),.

1 В журнале «ПОЛИС» был опубликован перевод заключительной главы этой книги с сокращениями. См. Алмонд Г. А., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии // ПОЛИС, 1992, № 4. сформулировавшие в 1960;1970;х гг. идею «общества участия». Сюда же можно отнести и концепцию делиберативной демократии Ю. Хабермаса, под которой немецкий философ понимает власть мнений народа, реализуемой посредством широкой и постоянной коммуникации. На сегодняшний день в западных общественных науках категория участия занимает одно из важных мест, там выработана достаточно мощная теоретическая и эмпирическая база по данному вопросу. При этом какой-то универсальной, общепризнанной интерпретации понятия «политическое участие» так и не сложилось, имеет место довольно широкая его трактовка, скажем, одно из наиболее известных определений участия, принадлежащее американскому политологу Дж. Нагелю, подразумевает под ним «действия, посредством которых рядовые члены любой политической системы влияют или пытаются влиять на результаты ее деятельности"1.

Однако возникает закономерный вопрос — можно ли использовать научную категорию, созданную на Западе и применяемую, как правило, для анализа современных западных политических систем, в качестве инструмента исследования российских реалий, да еще и многовековой давности? На наш взгляд, ответ может быть положительным, и вот почему. Дело в том, что с точки зрения науки вряд ли продуктивным является чрезмерное увлечение тем, что принято называть «особым путем России». Конечно, мы не можем игнорировать значительную специфику отечественного исторического и социально-политического опыта, о который часто разбиваются многие теоретические построения, смоделированные на Западе. Тем не менее, это не означает, что для описания российской действительности нужно изобретать какой-то особый научный язык, ведь как верно отмечено по этому поводу в недавно вышедшей монографии А. Ахиезера, И. Клямкина и И. Яковенко, «наука имеет дело с классами, совокупностями явлений, а не с отдельными явлениями», а потому, придумывая для России свою собственную терминологию, мы невольно переходим на «язык метафор, а не понятий.

1 Nagel J.N. Participation. N.Y., 1976. Перевод по: Гончаров Д. В. Теория политического участия. М., 1997. С. 6. курсив авт. диссер.)"1. Поэтому задача исследователя, занимающегося Россией, состоит не в полном отказе от западного понятийного аппарата, а в том, чтобы переопределить, расширить, адаптировать его так, чтобы он стал адекватным изучаемому объекту. К тому же в данном случае этому благоприятствует само, предельно широкое, понимание участия — ведь если мы возьмем уже цитированное выше определение Дж. Нагеля, то увидим, что речь здесь идет ни о чем ином как о попытке обычных людей повлиять на действия элиты, их стремлении быть вовлеченными в процессы, от которых зависит их судьба и благополучие, о желании быть не просто пассивным объектом управления, но в какой-то степени участвовать в принятии общезначимых решений. И тенденции к этому мы увидим и на новгородском вече, и на московском Земском соборе, и в каком-нибудь тамбовском земстве пореформенной эпохи.

В то же время мы отдаем себе отчет в том, что в традиционном обществе, с которым данная диссертация будет преимущественно иметь дело, пространство политического, механизмы взаимодействия власти и населения и институты участия сильно отличаются от тех, что существуют в современных политических системах, и было бы все-таки неверно механически переносить понятие из XX столетия в век XI или XVII. Поэтому мы решили несколько смягчить исходный канонический термин «политическое участие», заменив его категорией «общественно-политическое участие», которую мы трактуем более широко и нейтрально — как любую инструментальную активность общества в политической сфере, любые осознанные формы социально-политической деятельности неэлитных обгцественньгх групп, целью которой является участие в принятии общезначимых решений или оказание влияния на власть.

Актуальность исследования. В настоящее время в мире происходят серьезные изменения, связанные с глобализацией, научно-технической революцией, становлением информационного общества и т. д. И в этих.

1 Ахиезер А. Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008. С. 190. условиях конкурентоспособность того или иного социума, его достойное место в мировом сообществе будут не в последнюю очередь зависеть, от того, насколько ему удастся развить демократические, гражданские институты, выработать механизмы участия населения в политических, экономических и культурных процессах. Поэтому для стран, в которых процесс демократизации системы «власть-общество» в той или иной степени «запаздывает», вопрос о демократическом транзите сегодня — один из главных. В число таких государств входит и Россия: При этом очевидно, что демократия, превращаясь в. универсальный феномен, может и должна иметь в. каждой стране свои особенности, в зависимости не только от текущих обстоятельствно и от менталитета, политических традиций, культурных установок общества, его истории. В связи с этим для выстраивания эффективной стратегии политической модернизации в России необходимо понять, насколько органичны для русской культуры демократические тенденции, насколько совместима русская политическая традиция с гражданским вектором развития, что из нашего прошлого может помочь, а что помешать в построении общества гражданского типа. Обращение к отечественной политической истории, изучение того, как сформировалась в Россиисвоеобразная политическая культура: и. как складывались отношения* между властью и народом в исторической ретроспективе, могут помочь нам адаптировать демократические принципы, «переоткрыть их заново» (Плимак E.F., Пантин И.К.) применительно к российскому обществу. Также это позволит лучше понять нынешние трудности и противоречия в функционировании гражданских институтов, сложности, с которыми сталкивается процесс демократизации в России в постсоветскую эпоху.

Говоря о степени разработанности темы, стоит отметить, что данная диссертация имеет определенную специфику — будучи по своей проблематике работой социально-политическойа не исторической, она при этом основывается преимущественно на исторических изысканиях, а потому использованный нами материал можно условно разделить на две части: историографический, источниковедческий и политологический. К первой группе работ относятся многочисленные исследования веча, Земских соборов и земств, сделанные дореволюционными, советскими и российскими историками. В начале каждого раздела диссертации мы приводим список соответствующих монографий. Помимо этого нами привлекались и непосредственные источники — летописные материалы, законодательные акты, документы, воспоминания очевидцев событий и т. д. Их перечень также указан в каждой главе отдельно. Вторая часть использованных нами работ включила в себя собственно политологические труды, посвященные политической традиции России в целом или каким-то ее аспектам. Они стали основой концептуальной, мировоззренческой базы диссертации. Формулируя свою концепцию, мы опирались на определенную интеллектуальную традицию в России, корни которой идут еще от А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского. Коротко говоря, суть ее — в попытке нахождения в России, на основе аутентичных социальных институтов, альтернативы авторитарному пути развития русского общества. Для теоретиков народничества такой альтернативой, как известно, был социализм, основу которого они усматривали в крестьянской общине. Сегодня в этом же русле работает ряд известных ученых, среди которых можно выделить И.К. Пантина1, Е.Г. Плимака2, Г. Г. Водолазова3 — они делают акцент в большей степени на исследовании российской революционной традицииА.А. Кара-Мурзу4, который много лет занимается изучением истории либеральной мысли в РоссииИ.М. Клямкина, доказывающего с соавторами в недавно вышедшей книге, что представление о русской истории как «об истории нелиберальной социально-политической системы» является большим упрощением5- А. Г. Глинчикову, в центре научных интересов которой —.

1 Пантин И. К. Судьбы демократии в России. М., 2004.

2 Плимак Е. Г., Пантин И. К. Драма российских реформ и революций. М., 2000.

3 Водолазов Г. Г. Идеалы и идолы. Мораль и политика: история, теория, личные судьбы. М., 2006.

4 Кара-Мурза А. А. Интеллектуальные портреты. Очерки о русских политических мыслителях XIX—XX вв. М., 2006; Кара-Мурза А.А. «Новое варварство» как проблема российской цивилизации. М., 1995; Кара-Мурза А. А. Между «Империей» и «Смутой». М., 1996; Кара-Мурза А. А. Как возможна Россия? М., 1999.

5 Ахиезер А. Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008. С. 11. особенности вхождения русского общества в эпоху модернити1. Преимущество данного подхода, объединяющего всех этих авторов (при разности их взглядов и убеждений), заключается в том, что он дает возможность для спокойного и объективного анализа и позволяет избежать двух крайностей в лице радикального западничества, видящего в России со всей ее историей какое-то аморфное, косное образование, которое обязательно нужно цивилизовывать извне и «национально-державной» идеологии, склонной к идеализации прошлого и усматривающей в патернализме российской социальной системы некое самобытное начало, которое следует всячески охранять и укреплять.

Цель исследования заключается в том, чтобы с помощью ретроспективного анализа институтов участия выяснить, существовали или нет в России тенденции к гражданской трансформации социально-политической системы и если такие тенденции были, то почему они не получили своего завершения. Для достижения этой цели автор ставит перед собой несколько промежуточных задач: во-первых, последовательно рассмотреть развитие институтов и форм общественно-политического участия в России от зарождения государственности на восточнославянских землях и до начала XX в.- во-вторых, изучить те предпосылки и возможности, которые давали институты участия для вызревания демократических, гражданских тенденций (всего мы выделяем три таких «импульса», которые могли стать толчком к гражданской трансформации русского общества, каждому из них посвящена отдельная глава) — в-третьих, проанализировать причины незавершенности этих «гражданских импульсов», их связь между собой и последствия каждой неудачи для дальнейшего развития российской социально-политической системыв-четвертых, сформулировать общие выводы относительно характера взаимоотношений между обществом и властью в России, который складывался на протяжении ее истории.

1 Глинчикова А. Г. Раскол или срыв «русской Реформации»? М., 2008; Глинчикова А. Г. Модернити и Россия // Вопросы философии, № 6, 2007; Глинчикова А. Г. Российская социальная система как незавершенный гражданский проект // Философские науки, № 10,2007; Глинчикова А. Г. Социальное значение русского раскола // Вопросы философии, № 6, 2008.

Методология работы включает в себя как общенаучные, так и конкретно-научные методы исследования. К первым относятся анализ, синтез, абстрагирование, обобщение, аналогия, моделирование. Ко вторымсравнительно-исторический метод (отвечая на современную проблему, мы исследовали ее в исторической перспективе, сопоставляя социально-политические институты на разных исторических этапах), сравнительно-политологический (сравнивая различные модели общественно-политического участия, проводя определенные параллели между социально-политическими процессами и институтами в России и на Западе), институциональный, а также метод анализа документов.

Научная новизна исследования состоит в следующем:

1. В диссертации впервые в отечественной науке ставится задача последовательного изучения характера взаимоотношений власти и общества в России на достаточно длительном временном отрезке, используя в качестве предмета научного анализа институты участия.

2. При этом предпринимается попытка переопределить и уточнить категорию «политическое участие», применительно к традиционному обществу.

3. На основе исследования институтов участия в работе показано, что российские социальные реалии были многовариантными, в том смысле, что в разное время они давали возможности для различных путей развития общества, в том числе и демократического.

4. Исходя из этого, в диссертации, с привлечением значительного исторического материала, рассматривается вопрос о том, какие собственные, аутентичные импульсы для формирования гражданских институтов существовали внутри русского социума.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Характер взаимоотношений между властью и обществом в России не был одинаков и существенно менялся на различных этапах ее истории. Автор приходит к выводу, что эти взаимоотношения прошли через серьезную эволюцию, в которой имел место как тренд усиления авторитарного начала, так и тенденции обратного порядка, когда патерналистская, структура властвования^ оказывалась значительно ослабленной.

2. Если отношения народа и государства" в России* не укладываются^ в чисто патерналистскую модель взаимодействия, это означает, что русскому обществу не были чужды демократические, гражданские тенденции > в социально-политической^ сфере и они не являются достоянием исключительно-западной цивилизации. Более того, в вызревании гражданских тенденций в России и на Западе наблюдалась даже некоторая синхронность. Скажем, образование в Европе в X—XIII вв. городских коммун" протекало параллельно с аналогичными процессами становления1 в древнерусских городах вечевого строяа начало буржуазных революций на европейском континенте примерно совпадает с фактически революционными событиями ^ России начала XVII’в., известными-как «Смутное время».

В то же время, синхронность в развитии не исключала важных отличий отечественных институтов участия, на базе которых протекали демократические процессы. Так, деятельность веча и Земских соборов ^ была очень слабо формализована и опиралась скорее на обычай, нежели на какие-то юридические основания. В России, не испытавшей влияния римской' правовой-традиции, не возникло ничего подобного европейскому «городскому праву» (хотя серьезным шагом в этом направлении можно считать установившуюся, с середины XII в. практику заключениядоговора между городской, общиной и князем) — не стала успешной и попытка юридического закрепления компетенции Земских соборов с помощью т.н. «ограничительной записи» царя Михаила Федоровича — ее положения были нарушены уже при преемнике Михаила. Слабость правовой традиции в России во многом предопределила уязвимость институтов участия перед лицом власти, непрочность политических завоеваний русского общества. Что касается еще одного рассматриваемого нами института — земств пореформенной эпохи, то его специфика была связана с громадным социокультурным расколом в имперском обществе. В результате этого раскола социальные группы, представители которых входили в состав земских органов, не просто находились в состоянии глубокого конфликта между собой, но, более того, были культурно и цивилизационно чуждыми друг другу, что сделало невозможным устойчивый и конструктивный диалог между ними.

3. Два предыдущих тезиса необходимым образом подводят автора к мысли о том, что базовое различие социально-политической истории России и Запада состоит не в отсутствии у нас гражданских тенденций и импульсов, характерных для Европы, а в том, что в России они систематически срывались и не получили своего завершения. Этот момент часто ускользает от внимания исследователей отечественной государственности, многие из которых склонны экстраполировать характер современной российской социальной системы на все ее прошлое. Тогда как патернализм государства и власти в нашей странеэто не некая изначальная доминанта, «судьба» России, а результат действия определенных объективных и субъективных факторов, которые мы рассматриваем в данной работе.

Теоретическая и практическая значимость работы определяются тем, что данная диссертация позволяет преодолеть ряд устойчивых стереотипов, сформировавшихся в отношении русской политической традиции и политической культуры россиян, по-иному взглянуть на многие факты отечественной истории, а также на перспективы движения России к обществу гражданского типа. Материалы исследования могут быть использованы при чтении лекций по политической истории России.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы работы были изложены в статьях: «Особенности общественно-политического участия на Руси в домонгольский период» (0,8 а.л.), журнал «Эдип», № 1 (4), 2008; «Вечевая традиция домонгольской Руси как фактор образования городских сообществ протогражданского типа» (0,5 а.л.), «Вестник РГГУ», № 10, 2009 г.- а также «Упущенные возможности Великих реформ или почему в России в XIX в. проиграла гражданская альтернатива?» (0,68 а.л.), журнал «Каспийский регион: политика, экономика, культура», № 2 (19), 2009. Ряд материалов диссертации был также использован при чтении диссертантом лекций по истории русской политической мысли для студентов 2 курса факультета политологии Государственного университета гуманитарных наук. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на секторе истории политической философии ИФ РАН.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, четырнадцати параграфов, заключения и списка литературы из 123 источников. Объем диссертации составляет 139 страниц.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Итак, мы рассмотрели развитие институтов и форм общественно-политического участия в России на протяжении длительного периода — с XI по начало XX в. и выяснили, что в русском обществе в разное время имели место определенные предпосылки к становлению гражданских институтов и демократических механизмов взаимодействия между населением и властью.

В домонгольский период созревание гражданских тенденций было связано с высоким уровнем городской культуры, сложившейся на Руси благодаря широкому развитию транзитной торговли (путь «из варяг в греки» и «волжский). Как и повсюду в средневековой Европе, древнерусские города стали местом формирования демократических форм организации общественной жизни, основанных на участии всех членов городского сообщества в управлении. В городах Древней Руси институтом, с помощью которого осуществлялось такое участие, было вече, т. е. собрание всех свободных домохозяев города. Следствием значительной социально-политической активности древнерусских горожан стало развитие вечевых институтов и расширение их компетенции вплоть до права призывать по своей воле князей и изгонять неугодных. Это привело к зарождению протогражданских принципов во взаимоотношениях общества и власти, заставляя Рюриковичей считаться с интересами и настроениями городских общин, которые призвали их на княжение. С середины XII в. вечевые механизмы контроля за властью начинают дополняться формальными процедурами — устанавливается практика заключения договора между князем и горожанами (правда, не всегда письменного), в котором оговаривались условия занятия княжеского престола. Указанные тенденции позволили нам охарактеризовать тип общественно-политического участия, сложившийся в домонгольской Руси, как протогражданский. Со временем он должен был стать серьезным фактором становления уже полноценных гражданских институтов, что доказывает, в частности, европейская история, на ход которой огромное влияние оказал социально-политический опыт «свободных городов». Однако монгольское нашествие, упадок транзитной торговли через русские земли, а также возникновение на границах Руси мощных военных противников нанесли по древнерусскому городскому строю сокрушительный удар, после которого он уже не смог оправиться, и «гражданский импульс», порожденный вечевой традицией вскоре угас.

Следующий важный этап в развитии институтов участия был связан со Смутным временем. Тогда серьезный кризис легитимности власти, спровоцированный, главным образом, опричным террором Грозного, привел к фактическому крушению государства, к «войне всех против всех». И в этой ситуации в обществе развиваются широкие процессы интеграции населения «снизу вверх», которые опирались как на существовавшие прежде институты участия (органы местного самоуправления), так и на совершенно новые (например, народные ополчения и Советы всей земли, включавшие в себя представителей десятков городов). Следствием этого общественного подъема стало освобождение страны от иностранных интервентов и преступных элементов, а также восстановление государственности, которая была старой по форме (тот же царь, Земские соборы, приказы и т. д.), но новой по сути. Ведь первый Романов был уже не «Помазанником Божьим», а всенародно избранной фигурой, что означало возникновение уже совсем иного типа легитимации власти, основанного на общественном согласии. К тому же царское самодержавие было урезано т.н. «ограничительной грамотой», закреплявшей права Земских соборов на решение вопросов войны и мира, введения новых податей и т. д. Да и сами соборы стали заседать почти беспрерывно.

Но общественный подъем, рожденный Смутой, вскоре сменился реакцией. Окрепшая романовская элита сумела нейтрализовать опасные для' себя гражданские тенденции. Общество, которое едва начало чувствовать себя субъектом политики, в котором гражданские формы легитимации власти и контроля за ней только начали развиваться, не смогло отстоять свои политические завоевания. В царствование Алексея Михайловича власть, опираясь на дворянское сословие, сумела избавиться от нарождавшихся гражданских институтов (на основе которых складывался «социально-политический» тип участия) — последний Земский собор состоялся в 1653 г.- а также от более ранних, традиционных для Московского государства религиозно-общественных форм участия (они основывались на особой роли религии и церкви в системе «власть-общество», когда в отсутствие институционально оформленных каналов воздействия общества на власть их функции брала на себя православная церковь). Религиозный тип контроля за властью стал невозможен после церковного раскола, в ходе которого церковь в России была окончательно подчинена государству. В результате русское общество было закрепощено и подавлено.

Патерналистские и авторитарные черты отечественной социальной системы были парадоксальным образом сохранены и даже упрочены в ходе петровской секуляризации и модернизации. Осуществленная Петром I «европеизация» являлась попыткой вписать Россию в когорту ведущих мировых держав, политически и экономически интегрироваться с ними, встать в один ряд с великими европейскими империями. В чем-то это удалось, однако срыв гражданских тенденций в середине XVII в. сделал имперское бытие России весьма специфичным. Ведь если могущество европейских колониальных империй основывалось на выкачивании ресурсов из заморских территорий (в то время как в метрополиях складывались национальные государства и шли процессы социальной эмансипации), то в России объектом эксплуатации стал собственный народ, а вместо эмансипации общества имело место почти полное бесправие большинства его членов (за исключением дворянской элиты, этой своеобразной «метрополии», отгороженной от остального населения юридически, политически, экономически и культурно).

Определенные успехи во внешней политике и экономике (победа в Северной войне и усиление влияния России на европейские деларазвитие промышленности, экспорта товаров и т. д.), бывшие следствием такой «европеизации», не могли компенсировать тех проблем и противоречий, которые подспудно содержала в себе имперская социальная система. После поражения России в Крымской войне, остро поставившего вопрос о преодолении отсталости страны, внутри петербургской элиты активизируется «либеральное» крыло. Оно инициировало комплекс преобразований (т.н. Великие реформы), который должен был предложить гражданскую альтернативу прежнему пути развития русского общества. Для этого необходимо было покончить с крепостным правом (крестьянская реформа), устранить сословные перегородки (судебная и военная реформы), вовлечь в общественную и политическую жизнь недворянские социальные слои, которые выдавливались из нее в течение двух столетий (земская и городская реформы), преодолеть громадный социокультурный раскол в обществе.

Однако серьезные противоречия между «либеральной» и «консервативной» группировками имперской элиты, непоследовательность большинства реформ, невключенность значительной части населения в новые институты участия (мы предложили назвать тип участия, сформированный Великими реформами, «сословно-иензовым», т.к. для него была характерна система различных цензов и ограничений, затруднявшая большинству населения доступ к социально-политическим процессам), сохранение сильной социальной напряженности и полное отсутствие в стране общественного консенсуса сделали эту попытку гражданской трансформации неудачной, спровоцировав в стране революционные события.

Таким образом, три «гражданских импульса» и три неудачи. Связаны ли они каким-то образом друг с другом и есть ли в этой регулярной незавершенности гражданских процессов какая-то закономерность? Вопрос чрезвычайно важный, тем более что и сегодня история как будто повторяетсядемократические тенденции, обозначившиеся в период «перестройки», в последнее десятилетие явно ослабели.

На наш взгляд, было бы неправильно думать, что та социально-политическая система, которую мы имеем сейчас — это лишь результат суммы «неблагоприятных обстоятельств» в виде татаро-монголов, злого гения царя Алексея Михайловича и пр., которые на «развилках» истории постоянно не дают России пойти гражданским путем и толкают ее в объятия авторитаризма. Здесь все же очевидна некая тенденция. Между тремя рассмотренными попытками гражданской трансформации существует определенная взаимосвязь, и она заключается в том, что неудача каждой из них обусловила слабость и конечный провал последующей попытки. Такая цепочка образовалась вследствие того, что в России прерывание гражданских тенденций носило каждый раз жесткий, радикальный характер. Скажем, монголы не просто подчинили себе древнерусские города, но уничтожили само волостное устройство, сделав невозможным развитие государственности в прежней формеа русский вариант абсолютизма не ограничился наступлением на сословное представительство (как это было в Европе), но, помимо Земских соборов, ликвидировал все институты общественного участия и салюорганизации населения вплоть до местного самоуправления. Поэтому «гражданский импульс» Смутного времени не мог опираться на завоевания и достижения предыдущего, он должен был развиваться фактически «с нуля». Также и срыв демократических тенденций в середине XVII в., обернувшийся, в конечном счете, формированием системы «внутреннего колониализма», оставил эпохе Великих реформ тяжелейшее наследие в виде расколотого и деморализованного общества, большая часть которого, к тому же, продолжала жить в условиях архаичной, «догосударственной"1 политической культуры. Преодолеть это наследие так и не удалось.

Указанные тенденции отличали Россию от Европы, где становление гражданских институтов было более плавным и последовательным, например, «коммунальное движение» и феномен «свободных городов» сыграли большую роль в становлении сословного представительства, а оно, в свою очередь, стало фундаментом, на котором выросла европейская демократия Нового времени. Бесспорно, что и в Европе случались откаты назад: городские коммуны могли терять свои привилегии, а сословное представительство в эпоху абсолютизма.

1 Ахиезер А. Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008. С. 233. порой не функционировало десятилетиями. Но эти откаты лишь замедляли ход граэюданских процессов, и не носили характера радикального уничтожения «на корню».

Подводя последние итоги диссертационного исследования, хотелось бы сказать следующее. В отечественной интеллектуальной традиции были выработаны два устойчивых мифа по поводу природы взаимоотношений между властью и обществом в России. Первый можно условно назвать «славянофильским». Впервые он был озвучен Н. М. Карамзиным, а затем в наибольшей степени развит нашими «самобытниками». Суть его в том, что в России отношения между государством и народом имеют какую-то особую бесконфликтную природу, корни которой — в патриархальном, отеческом характере власти русских правителей. Второй миф — «западнический», под ним мы подразумеваем представления о «русской почве» как исключительно авторитарной, способной порождать только патерналистскую модель властвования, не имеющую собственных импульсов для развития демократических институтов.

Культивирование и того, и другого мифа представляется нам чрезвычайно вредным как с точки зрения интересов общества (т.к. в первом случае поощряется, а во втором оправдывается существование авторитарной политической структуры), так и с позиции научной истины, поскольку такие представления имеют мало общего с реальностью. И главным результатом своей работы автор считает то, что ему удалось показать наличие в русской истории и политической традиции предпосылок для формирования гражданских взаимоотношений между властью и обществом, выстраивания гражданских форм участия. Мы видели, что России были не чужды острые социальные и политические конфликты, столкновения между народом и элитами, стремление общества стать субъектом политики. Поэтому фундаментальное различие между Россией и Западом в данном случае заключается не в отсутствии у нас демократических тенденций в социальнополитической сфере, а в том. что на «русской почве» развитие этих тенденций не получило своего завершения.

Об этом важно помнить сегодня, когда Россия все еще находится на некотором перепутье, и вектор ее дальнейшего развития, в том числе в политическом смысле, не вполне ясен. В таких ситуациях неопределенности часто актуализируются поиски собственной традиции, желание найти некую историческую и культурную основу, на которую можно будет опереться в дальнейшем. И хотелось бы, чтобы плодом этого поиска не стал очередной антиобщественный миф.