Народные представления о государственной власти в России XVII в

В последнее время особое внимание отечественной исторической науки привлекают проблемы, связанные с духовной жизнью людей прошедших эпох, с тем, что разные историки называют «менталитетом», или «картинами мира», или «системами представлений». В этом смысле изучение народных представлений о государственной власти, о том какой она должна быть и какой является в реальности, — задача первостепенной важности. Она состоит в том, что эти зачастую «неосознанные» народные представления лежали в основе всей системы ценностей, существовавшей в сознании людей, и в значительной степени определяли их отношение к конкретной социально-политической ситуации. Западноевропейские историки уже давно и плодотворно занимаются исследованием этого круга проблем. Безусловно, крупнейшие заслуги здесь принадлежат французской исторической науке в лице т.н. «Школы «Анналов». Поистине пионерской работой в области изучения народных социально-политических представлений стал классический труд М. Блока о «королях-чудотворцах» 1, вышедший в 1924 г. Несмотря на то, что основной задачей автора было исследование сохранявшейся в течение столетий народной веры в способность английских и французских королей путем возложения рук излечивать заболевания, известные некогда под общим названием «золотуха», он пришел также к очень важным выводам более общего характера: о принципиальном отличии средневековых представлений о монархе как носителе сверхъестественных, сакральных свойств, от современного рационалистического восприятия государственной власти. Последователи М. Блока продолжили разработку самых разных аспектов этой интереснейшей темы. Не касаясь конкретных выводов, сделанных западными, прежде всего французскими, историками.

1 Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии. М., 1998. (1-е изд.: Bloch M. Les rois thaumaturgues. Etude sur le caractere surnaturel attribue a la puissance royale particulierement en France et en Angleterre. Strasbourg, 1924). на материале своих стран2, нужно отметить некоторые наиболее существенные для нас их достижения в области отбора источников и методики их исследования. Так, автор известного труда о менталитете обитателей деревни Монтайю на юге Франции в конце 13−1-й четверти 14 вв. Э. Леруа-Ладюри3 пользуется материалами следствия, проводившегося инквизицией с целью выявления еретиков (катаров), составлявших большинство ее населения. А современная французская исследовательница А. Фарж в своей работе об общественном мнении во Франции 18 в. опирается в частности на записи критических высказываний о короле узников Бастилии.4 В целом же, для этих и ряда других трудов зарубежных специалистов характерны прежде всего системный подход к источникам и постоянный учет того обстоятельства, что миросозерцание современного человека может существенно отличаться от представлений людей далеких по времени эпох.

Необходимо признать, что в этом направлении специалистам по истории России предстоит сделать очень и очень много. В частности, чрезвычайно плодотворным с этой точки зрения может оказаться изучение истории 17 столетия — этого «бунташного века», ставящей перед своими исследователями столько интереснейших вопросов и загадок!

Нельзя сказать, что такого рода проблемы ранее не привлекали внимания отечественных историков. Еще в 1967 г. крупный фольклорист К. В. Чистов написал великолепную книгу о русских народных социально-утопических легендах5, где попытался реконструировать бытовавшие в низах российского общества 17−19 вв. представления о возвращающемся царе-избавителе и высказал несколько интересных и важных соображений о природе такого любопытного явления как самозванчество. Уже несколько десятилетий в рамках т.н. «семиотической концепции» Б. А. Успенский изучает сакрализацию монарха в России, в частности, в 17 в. Плодом многолетних изысканий стала монография известного исследователя русской общественной мысли Л.Н.Пушкарева7. Весьма.

2 Краткий обзор изучения истории менталитета в западной историографии см. Филд Д. История менталитета в зарубежной исторической литературе.// Менталитет и аграрное развитие России (19−20 вв.). М., 1996.

3 Le Roy Ladurie Е. Montaillou, village occitan de 1294 a 1324. P., 1975.

4 Farge A. Dire et mal dire. L’opinion publique a 18-e siecle. P., 1992. Любопытно, что понятие «mal dire» буквально переводится на русский язык как «непристойные речи» .

5Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. М., 1967.

6 Успенский Б. А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен.// Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1994 Т. 1- Он же. Царь и Бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России.// Там же.

7 Пушкарев Л. Н. Духовный мир русского крестьянина 17−18 вв. по пословицам. М., любопытны работы молодых историков О.Г.Усенко8 и A.M.Кантора9. Ряд интересных соображений высказан в монографии американского исследователя М. Чернявского10 (например, вывод о том, что образ русского царя воспринимался дуалистически: его сущность как личности понималась как человеческая, а его функция носителя государственной власти — как сакральная, божественная). Это, конечно, далеко не полный перечень, но в данном случае нас интересует не подробный разбор всех имеющихся в историографии мнений по частным вопросам (об этом будет говориться при рассмотрении конкретных сюжетов), а оценка уровня разработанности темы и перспектив дальнейшего ее изучения.

Все работы вышеупомянутых авторов не лишены, на наш взгляд, серьезных недостатков, прежде всего в двух отношениях методологическом и источниковедческом.

Во-первых, это тенденция говорить a priori на основании нескольких текстов о представлениях русских людей 17 в. как о некоем едином целом и абстрагироваться от возможных различий систем представлений разных социальных групп и слоев общества (М.Чернявский, Б.А.Успенский).

Во-вторых, имеется как бы противоположная первой тенденцияиспользование для характеристики социально-политических представлений конкретного социального слоя, будь-то крестьянство (Л.Н.Пушкарев) или посад (A.M.Кантор), источников, чье социальное происхождение определить очень трудно, например, пословиц. При этом подходе пословицы, сохранившиеся в нескольких рукописных сборниках 17-начала 18 вв., искусственно разделяютсяте из них, которые, по мнению ученого, вряд ли могут отражать идеологию «угнетенных классов», отбрасываются.11.

8 Усенко О. Г. Психология социального протеста в России 17−18 вв. Тверь, 1994.

4.1.

9 Кантор A.M. Некоторые вопросы общественной мысли демократических слоев посада центра России 2-й половины 17 в. в повествовательных источниках.// Культура средних веков и Нового времени. М., 1987; Он же. Письменные источники по изучению общественной мысли демократических слоев русского населения 2-й половины 17 в.// Источниковедение и историография городов Сибири конца 16- 1-й половины 19 вв. Новосибирск, 1987; Он же. Община, мир, государь, бунт: проблемы социального развития в общественной мысли демократических слоев посада 2-й половины 17 в.// Реформы 2-й половины 17−20 вв.: подготовка, проведение, результаты. М., 1989; Он же. Общественный перелом в России конца 17 в.: судьбы городской мысли.// Русская культура в переходный период от Средневековья к Новому времени. М., 1992.

10 Cherniavsky М. Tsar and People. Studies in Russian Myths. NY., 1969.

11 Надо отметить, что такой подход, проявившийся в некоторых трудах Л. Н. Пушкарева, подвергся, на наш взгляд, справедливой критике в советской историографии. См. Богданов А. П., Чистякова Е. В. Некоторые проблемы изучения истории общественно-политической мысли в России 2-й половины 17 в.// Вопросы истории. 1986, № 4.

В-третьих, исследователи общественной мысли и народных представлений используют практически только опубликованные источники и из-за этого зачастую оказываются «в плену» у публикаторов, которые как правило ставили перед собой достаточно специфические задачи. Неточности и несколько неверно расставленные акценты, к которым привело это даже такого тонкого исследователя, как Б. А. Успенский, будут показаны ниже.

В-четвертых, многие историки уделяют повышенное внимание источникам, связанным с различными формами социального протеста: крестьянскими войнами, городскими восстаниями (тем более, что они в значительной своей части опубликованы), и, таким образом, народные представления о государственной власти изучаются именно в русле «социального протеста», что, думается, обедняет их реальное содержание. Ярким примером такого подхода являются работы A.M.Кантора. Опираясь на делопроизводственные документы, связанные с городскими восстаниями 17 в., он приходит к неверному, на наш взгляд, мнению, что в представлении «демократических» слоев посада «образ. „государя“ лишен религиозного ореола. „государский“ идеал демократических масс посада — ограниченного законами и выборной властью правителя — носил последовательно антифеодальный характер.» 12.

Итак, главными проблемами являются правильный выбор источников и правильная методика их исследования. Между тем сам A.M.Кантор отмечает, что для историков народных представлений должна представлять огромный интерес делопроизводственная документация, отложившаяся в архивах московских приказов, оговариваясь при этом, что «сложность обращения к данным источникам заключается в том, что они не только не опубликованы, но еще и не выявлены» .13 Однако источники, которые, думается, могут пролить свет на рассматриваемые проблемы, все же имеются. Это, в первую очередь, следственные дела по так называемым «непригожим речам», а также во многом дополняющие их старообрядческие сочинения 17 в. Разумеется, идеальных источников не существует, все они обладают как достоинствами, так и недостатками. И тем не менее в определенном отношении данные источники.

12 Кантор A.M. Община, мир, государь, бунт. С. 36. Характерно, что A.M.Кантор в этой статье при оценке уровня идеологии посадских людей исходит из устаревшей концепции о складывании в 17 в. всероссийского рынка.

13 Он же. Письменные источники. С. 68. Показательно в этой связи, что Е. Н. Швейковская на материале как раз «неопубликованных» и «невыявленных» делопроизводственных документов этого типа пришла к очень интересным выводам о представлениях крестьян Севера России 17 в. о земле и власти. См. Швейковская E.H. Государство и крестьяне России. Поморье в 17 в. М., 1997. С.259−277. представляются наиболее адекватными для нашей темы. Об этом будет подробно говориться ниже, при их характеристике, в соответствующих главах.

Но главная проблема заключается в другом. Исследователя общественного сознания всегда подстерегают опасности. Главной из них является то, что М. Блок назвал «манией судить», т. е. рассматривать представления людей, живших, например, в 17 в. с точки зрения взглядов своего времени. Следствием этого неизбежно будут искаженные, неверные выводы, грешащие подчас модернизацией и анахронизмом. Надо сказать, что осознание этого не было исключительной прерогативой зарубежной науки. Русский философ, историк и богослов Г. В. Флоровский писал в 1921 г.: «В пределах исторического понимания вообще нет места „суду“ и приговорам.» 14 А еще задолго до возникновения «Школы «Анналов» один из первых исследователей процессов о «слове и деле государевых» Г. В. Есипов, задавшись вопросом, почему Петр I, преобразуя Россию не отменил «страшный обычай» «слова и дела», в своем ответе на него прекрасно сформулировал основную методологическую проблему для будущих историков народных представлений: «Разрешение этого вопроса принадлежит истории, но не той односторонней истории, из которой мы знали, что тогда-то взошел на престол Петр, тогда-то мы сражались и взяли такие-то города, столько-то убитых и раненых, такой-то заключен мир с иностранною дрежавою и пр. и пр. Нет, нам нужна рядом с этим история нашего народа, какие нравственные начала или понятия служили основою для каждой народной единицы, чтоб сознать, что преступно. Мы видим ясно, что между нравственными началами и понятиями нашими и современников Петра разница страшная, и какими путями совершился этот переход, что сохранили мы хорошего или дурного от нашей старины, что мы приобрели нового хорошего или дурного. Кого мы должны благодарить за хорошее, кто виноват в приобретении дурного? Обвинять всегда гораздо удобнее и легче, нежели оправдывать, но когда дело идет об оценке фактов и нравственных побуждений исторических личностей, которые находятся в непосредственной связи с идеями и юридическими понятиями, существовавшими тому назад двести лет, обвинения и оправдания, основанные только на наших современных понятиях, будут.

14 Флоровский Г. В. О патриотизме праведном и греховном. // Флоровский Г. В. Из прошлого русской мысли. М., 1998. С. 145. всегда ошибочны." 15 Думается, эти слова русского историка второй половины 19 в. почти полностью сохраняют актуальность и сейчас.

15 Есипов Г. В. Люди старого века. Рассказы из дел Преображенского приказа и Тайной канцелярии. СПб., 1880. С.91−92.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Проведенное на основании изучения следственных дел о «непригожих речах» и старообрядческих сочинений исследование народных представлений о государственной власти в 17 в. позволяет сделать следующие выводы.

1. Существенной особенностью народных социально-политических представлений было такое явление, как сакрализация царя и царской власти. Это явление было сложным и многообразным, но суть его сводилась к тому, что в народном сознании царь представлял собой сакральную ценность высочайшего значения, уступающую лишь Богу. При этом сакрализация царя не означала его обожествления, обожествлялась его функция — носителя высшей власти в государстве. У старообрядческих писателей, создавших своего рода народную идеологию, сакрализация царской власти получила достаточно разработанную мотивировку — царь являлся сакральной ценностью постольку, поскольку он был правителем единственной православной державы — России.

2. Естественным следствием сакрализации царской власти стало формирование в общественном сознании 17 в. идеального образа «праведного» и «благочестивого» государя и свойственных ему «правил поведения». Эти весьма разнообразные «правила поведения», не являясь формально-юридическими «правами и обязанностями» и нося скорее характер нравственных предписаний, никогда четко не формулировались. Тем не менее они реально существовали в народных представлениях и самым непосредственным образом влияли на восприятие народом государственной власти. Ядром этих «правил поведения» были различные патерналистские обязанности царя по отношению к обществу в целом и отдельным его структурам, слоям и сословиям в частности. Естественно, что у разных социальных групп могли быть и были самые разные представления о том, как должен вести себя «великий государь» .

3. Таким образом, в связи с этим старая проблема «пределов царской власти» предстает в несколько ином свете. Действительно, в народном сознании 17 в. царская власть не была полностью неограниченной: люди отнюдь не считали, что царь может делать все, что ему заблагорассудится. В этом смысле пределы царской власти в русских народных представлениях 17 в. существовали. Другое дело, что эти пределы" никогда не были институциональными или юридическими, а сводились все к тем же неопределенным и аморфным «правилам поведения». Соответственно и реакция на их нарушение правителем была весьма специфической. Одной из наиболее распространенных ее форм в 17 в. являлись так называемые «непригожие речи». При этом необходимо иметь в виду что, обилие «непригожих речей» в это время никоим образом не свидетельствует о падении авторитета царской власти в принципе, напротив, они говорят о сохранении традиционных, средневековых в основе своей народных социально-политических представлений, важнейшим элементом которых была персонализация государственной власти в лице царя.

4. Из существовавших в России 17 в. народных социально-политических представлений вытекал еще один крайне любопытный и специфический феномен — массовое народное самозванчество. Особое, сакрализованное положение царя имело своим следствием то, что в глазах русских людей какие-либо претензии на права, привилегии, особый статус могли быть оправданными лишь на основе соотнесения себя с царем, а подчас и самоотождествления с носителем высшей власти в государстве. Немаловажным фактором в этом смысле являлись сохранявшиеся в России 17 в. элементы мифологического сознания, облегчавшие такого рода самоотождествление. Опять-таки, самозванчество в этой первичной, примитивной форме отнюдь не свидетельствует о нарастании кризиса, «антицаристских настроениях» и т. п. Напротив, оно скорее свидетельствует о необычайном авторитете царской власти в России этого времени. Самозванчество играло и еще одну важную роль: оно могло являться своеобразным примитивным способом выражения недовольства государственной властью, и в этом смысле было одним из видов «непригожих речей». Вместе с тем массовое самозванчество создавало совершенно особую атмосферу в обществе, которая при определенных ситуациях могла разразиться серьезнейшим взрывом, покольку массовое, бытовое самозванчество и самозванчество политическое в социально-психологическом плане были явлениями однопорядковыми. Своеобразным «книжным» аналогом народного самозванчества были старообрядческие теории о «последних временах» и о царях как о «рожках антихриста». При этом, по-видимому, некоторые старообрядцы были не чужды и самозванчества в чистом виде, примером чего может служить сам протопоп Аввакум с его «самосакрализацией» .580.

В результате встает и более общий вопрос: насколько к народным социально-политическим представлениям 17 в. применимы устоявшиеся в отечественной историографии понятия «царистские иллюзии» и «наивный монархизм»? Безусловно, ответ на этот вопрос требует целой серии масштабных исследований, однако, думается, что уже сейчас можно сделать некоторые предварительные заключения. Народные представления о государственной власти в 17 в. представляли собой пусть и очень сложную, во многом внутренне противоречивую, но систему, существовавшую в почти неизменном виде как минимум целые десятилетия (естественно, речь идет о наиболее глубинных основах массового сознания). Поэтому такие оценочные термины как «иллюзии» и «наивность» могут в данном случае употребляться с большой осторожностью, если вообще имеют какой-либо смысл. Действительно, на наш взгляд, существовавший в России 17 в. общественный строй, характеризующийся в частности огромной ролью государственной власти и ее носителя — царя — нашел в русских народных социально-политических представлениях свое естественное в условиях того времени отражение. Ничего «иллюзорного» и тем более «наивного» в том, что русские люди воспринимали царя в качестве высшего авторитета не было. Конечно, само это восприятие было насквозь традиционным, принципиально отличающимся поэтому от современных политических теорий, но это опять-таки было неизбежноупрекать наших предков в том, что они не могли логически анализировать государственный строй России, значит впасть в очевидный анахронизм. Более того, даже надежды, возлагаемые на «праведного» и «благочестивого» царя, с нашей точки зрения, разумеется, во многом «наивные» и «иллюзорные», по большому счету, являясь также следствием всей системы народных социально-политических представлений, были исторически обусловленны. Никаких подлинно «антицаристских» воззрений в России 17 в. не существовало и существовать не могло. Это очень ярко подтверждается тем, что, как указывалось выше, такие специфические идеологические явления, как народное самозванчество или старообрядческие теории о «царе-антихристе» были направлены, самое большее, против конкретного царя, но неминуемо оставались «царистскими» по существу. Иначе говоря, даже.

580 См. Плюханова М. Б. О национальных средствах самоопределения личности: самосакрализация, самосожжение, плавание на корабле. // Из истории русской культуры. М., 1996. Т.З. (17-начало 18 вв.). как бы «антимонархические» представления в социально-психологических условиях того времени, парадоксальным образом, оказывались в главном и основном монархическими, да и не могли быть иными. Поэтому, вероятно, первоочередной задачей истории отечественной общественной мысли в целом и народных представлений в частности следует признать не навешивание малосодержательных ярлыков, а попытку понять и объяснить сложнейшие феномены, связанные с этой актуальной областью исторической науки, найти такие понятия, которые были бы адекватны современному уровню ее развития. Только так в этой сфере может быть переведена в практическую плоскость знаменитая заповедь историкам: «Не судить, а понимать.» .