Формы общественной жизни: публичная сфера и понятие общества в Российской Империи

Цель данной работы состоит в том, чтобы исследовать трансформации форм общественной жизни в России XIX века, выявить институциональную роль и функционирование публичной сферы, а также рассмотреть особое отношение, существующее между изменениями в публичной сфере и эволюцией понятия общества. Общие рамки этой диссертации определяются сочетанием социальной теории и историитакже можно сказать, что это исследование находится в поле исторической социологии.

История и социальная теория.

История и социальная теория долго считались отдельными дисциплинами, и, как сформулировал это в своем недавнем исследовании процесса конвергенции этих двух форм научного знания Питер Берк, «социологи и историки все еще говорят на разных языках». 1 Хотя многие представители обеих дисциплин продолжают рассматривать историю и социологию как противоречащие друг другу подходы — что отражает реальные трудности, связанные с необходимостью совмещать внимание к конкретной детали и интерес к общим моделям, приводить в соответствие факты и структуры и изучать одновременно исторических акторов и сложные условия их деятельности — мнимое взаимное отчуждение этих дисциплин, являющееся продуктом научных предрассудков, оказывается преодоленным во многих конкретных случаях, а также благодаря усилиям новых возникающих субдисциплин. После периода разрыва между историей и социологией, во многом инициированного исторической революцией J1. Ранке и трудами В. Дильтея, исследования социальных историков школы Аналлов во Франции, а также публикации работ И. Хейзинги, Н. Элиаса, а позже П. Арьеса, К. Гирца, М. Фуко и др., как бы различны, по теме, методу и временным рамкам они ни были, обозначили начало «теоретического поворота» в позициях ряда историков и «исторического поворота» социальных теоретиков.2 Как только историки пришли к признанию новых объектов и подняли новые вопросы, подсказанные социальной теорией, а социологи, стремясь понять.

1 Peter Burke History and Social Theory, Polity Press, Cambridge, 1992, p.3.

2 Ibid., p. 17−21. Also see Peter Burke The French Historical Revolution: The Annales School 1929;89, Polity.

Press, Cambridge, 1990 изменение социальных структур, в свою очередь, обратились к изучению различных аспектов общества в исторической перспективе, возник целый ряд субдисциплин. Эти исследования, которые иногда обозначают терминомг «новая история» и помещают между социальной историей и историей культуры и к числу которых относятся работы по истории народной культуры, истории тела, микроистории, истории ментальностей, литературная истории, история манер, частной жизни и т. д., составляют растущую долю трудов по социологии, истории и антропологии.3.

Определенное парадигматическое единство новой истории может выявиться при их кратком сопоставлении с основаниями традиционного исторического подхода. Во-первых, в отличие от традиционной парадигмы, которая главным образом интересовалась политикой, новая история интересуется фактически любой человеческой деятельностью. Подобно-социологии: повседневности, которая сосредотачивается на мире, обыденного опыта и рассматривает воспроизводство макроструктур на уровне взаимодействия, история повседневности рассматривает эти проблемы в эволюционнойперспективе. Во-вторых, повествование о событиях, являющееся более традиционным жанром исторических работ, дополняется анализом структур, представляющих собой специфические иституциональные и культурные условия, которые одновременно устанавливают ограничения и определяют саму возможность появления тех или иных событий. В-третьих, вместо того, чтобы сосредоточить свое внимание исключительно на «великих деяниях» «великих людей», новый подход признает потенциально бесконечное количество исторических акторов как в верхней страте общества, так и в «нижней». В-четвертых, поскольку историки обращаются к большему разнообразию видовчеловеческой деятельности, чем их предшественники, они должны исследовать и большее разнообразие источников, письменных и устных, исходящих как от официальных институций, так и от частных лиц.4.

Данное исследование не конструирует историю, а рассматривает, с точки зрения социального теоретика, ряд трансформацийкоторые имели место в прошлом. С одной стороны, в нем рассматриваются сквозь призму категорий и понятий, выработанных социальной теорией, некоторые исторические феномены, а также интерпретируются исторические факты и события в соответствии с рядом ранее выработанных гипотез. Из.

3 См. New Perspectives on Historical Writing, Ed. by P. Burke, Polity Press, Cambridge, 1991 этого, однако, не следует, что последующее исследование является прямым приложением к российской ситуации теоретических понятий, описывающих социальную и политическую динамику западноевропейских обществ. Такие понятия, как процесс цивилизации, форма публичности, публичная сфера, формы общения (sociability) — прежде всего служат обозначению границ и оправданию того специфического измерения человеческой жизни, на котором сконцентрировано мое историческое исследование: той части повседневной жизни, которая в России XVIII и XIX века связывалась с активностью в публичном пространстве, с тем, что современники называли «бывать в обществе», или с принадлежностью к обществу. Кроме того, вводя некоторые понятия социальной теории для объяснения истории прошлого, данное исследование смещает перспективу с более традиционного исторического интереса к русскому государству и его правителям на анализ специфических форм жизни и социальных структур, внутри которых происходит значительная часть повседневной жизни и активности индивидов.

С другой стороны, обращение к историческому материалу заставляет по-другому работать сами эти понятия, неизбежно вызывая их модификацию, которая отражает особенности русского исторического развития. Так, изучив социальные аспекты организации публичной жизни, формы публичного взаимодействия и характер публичной сферы в эволюционной перспективе, я обнаружил, что в России главным понятием, при помощи которого участники понимали свою деятельность в публичной сфере, было понятие общества и что значение, которое придавалось этому понятию в прошлом, подвергалось, непрерывной реинтерпретации. Это позволило мне сформулировать дополнительную проблему: каково было отношение между характером публичной сферы или доминирующей 1 формой общественной жизни и образом или понятием общества, существовавшим в различные периоды русской истории на протяжении XVIII — XIX веков?

Категории.

В существующих традициях социальной и политической мысли понятия, включающие слово «публичный"/"общественный» (например «публичное пространство», «публичная сфера», «общественный интерес», «общественная жизнь», «общественное мнение» и т. д.), используются по-разному. И. Вайнтрауб разграничил два основополагающих вида представлений, связывавшихся с понятием «публичный"/ «общественный».

Во-первых, это то, что открыто или явлено, видимо или доступно другим как противопоставленное тому, что скрыто или удалено из вида (и что тем самым образует «приватное»);

Во-вторых, это то, что коллективно или влияет на интересы коллектива, в противоположность индивидуальному (приватному).5.

Различие между этими двумя видами представлений имеет, лишь идеальный или аналитический характер, поскольку значение, придаваемое слову «публичный», и то, каким образом различие «публичное — приватное» сохраняется в дискурсе социальной и политической науки, подразумевает оба типа представлений, сочетающихся различным образом. Согласно Вайнтраубу, можно указать четыре главных способа употребления этих понятий в гуманитарных науках:

1) Либерально-экономическая модель, связанная с анализом «публичной политики», где «публичное» рассматривается как сфера государственной политики и управления, будучи противопоставлена «приватному» сектору рыночной экономики;

2) Подход, связанный с так называемыми республикими добродетелями (republican virtue), где «публичная» сфера рассматривается в терминах гражданского и политического сообщества, аналитически отграничиваемого как от рынка, — так и от административного государства (а иногда помещаемого между ними);

3) Подход, который связывает «публичную» сферу с общением, с миром, где люди, встречаются и взаимодействуют в публичном пространстве, и изучает культурные практикиправила и конвенции, структурирующие общественную жизнь;

4) Тенденция в экономической истории и феминистском анализе, где различие между «приватным» и «публичным» понимается в рамках различия между семьей (приватным) и рыночной экономикой (публичным).6.

Согласно первому подходу, которые берет свое, начало в вопросах, поставленных утилитарным либерализмом, государство принимает на себя роль публичной власти как инстанции, отвечающей за коллективный интерес частных индивидов, преследующих свой собственный интерес в сфере экономического рынка. Государственная администрация,.

5 Jeff Weintraub «Varieties and Vicissitudes of Public Space», In: Metropolis: Center and Symbol of Our.

Times, Ed. by Ph. Kasinitz, New York University Press, New York, Forthcoming занимающаяся, в самом широком смысле, определением правил игры, рассматривается как «публичная» сфера в той мере, в какой она претендует на осуществление коллективного действия, независимо от того, делается ли это открыто или скрытно. Поскольку я не рассматриваю вопросы, связанные с государственной администрацией или экономическим рынком, я не буду использовать соответствующее понятие публичного. Четвертый подход больше связан с определением приватной сферы, сферы семьи, интимности и экономики домашнего хозяйства как «женской» сферы, в противоположность которой мужская внесемейная экономическая и политическая деятельность рассматривается как «публичная». В данном исследовании я не буду трактовать различие «публичное — приватное» в терминах тендерных различий и соответствующих экономических ролей, но вместо этого буду рассматривать специфическую роль женщин в публичной сфере. Обсуждая публичное пространство — формы общественной жизни и публичную сферу — я буду придерживаться второго значения (коллективное действие) и третьего значения (общение) «публичного», а также и их специфического сочетания.

Второй подход, упомянутый выше как «связанный с республикой добродетелей», помещает в центр внимания способность людей формировать политическое сообщество или политическую публику, принимать участие в процессе обсуждения общезначимых вопросов и действовать сообща независимо от государственной власти или в оппозиции к ней. Этот подход прямо следует древнегреческому понятию политической сферы, в центре которой находится образ свободных граждан: полиса, собирающихся вместе для коллективного принятия решений. Понятие публичного, сформулированное Х. Арендт, происходит, как и ее критика современной публичной сферы, именно из этого образа.7 Другое видение публичной сферы как институции, отвечающей за обсуждение общезначимых вопросов и принятие решений, было предложено Ю. Хабермасом в его работе «Структурная трансформация о публичной сферы». (Буржуазная) публичная сфера понимается как политическая институт, функция которой заключается в артикулировании общих интересов частных людей путем постоянно идущей рациональной дискуссии. Отделенность от государства существенна, поскольку публичная власть связана здесь с властью частных граждан, действующих как публика. Столь же важен для этого понятия характер взаимодействия и коммуникации.

7 Hannah Arendt The Human Condition, The University of Chicago Press, Chicago, 1958.

8 Jurgen Habermas The Structural Transformation of the Public Sphere: An Inquiry into a Category of.

Bourgeois Society, Trans, by TBurger, Polity Press, Cambridge, 1989 между индивидами, характер публичных собраний и формы участия, которые определяют институциональные функции публичной сферы. Хотя, этот подход не рассматривает все аспекты публичной жизни как форм общения, он тем не менее логически предполагает, что ДЛЯ’того, чтобы развить способность коллективного политического действия, индивиды должны посещать регулярные публичные собрания или участвовать в постоянной коммуникации определенного рода (например через прессу).

Понимание «публичного» как сферы поведения и деятельности, в которой люди открыты наблюдению и доступны друг для друга («публичное» пространство), как сферы публичной жизни, где имеют место каждодневные встречи и взаимодействия, находится в центре третьего подхода. В социологии (например в работах И. Гофмана), а также в социальной истории (Н. Элиас, Р. Сеннет, Ф. Арьес), исследования публичной жизни как форм общения посвящены объяснению правил и. конвенций взаимодействия, эмоциональных и речевых стандартов обращения друг с другом на публике, организациипубличного пространства, и т. д. Исторически возникновение публичнойжизни было связано, во-первых, с трансформацией средневековых рыцарских обычаев в правила поведения и этикета при дворе государей9- и, во-вторых, с развитием городов Нового времени, где формы общения были связаны с набором норм, регулирующих то, как надо обращаться с незнакомыми людьми.10.

Исследования общественной жизни как форм общения не всегда. предполагают рассмотрение ее политической значимости. То есть, в рамках этого подхода, который преимущественно связан с первым, основным образом «публичного» как «открытости» и «доступности» человеческой деятельности, не всегда рассматриваются возможности коллективного действия, которое может создаваться или блокироваться некоторыми формами общественной жизни. Надо упомянуть, однако, что ряд исследований ставит вопрос об отношении между формами публичной жизни и созданием политического сообщества¦ граждан, действующих вместе. Исследование Ричарда Сеннета, посвященное формам общения в современном космополитическом городе, стремится интерпретировать эволюцию политического через изменение границы, между публичной и приватными.

9 См. Предисловие Филиппа Арьеса к History of Private Life, VoI. III, Ed. by R. Chartier, Harvard University Press, London, 1989, p.1−4. Эти трансформации лучше всего иллюстрируются Норбертом Элиасом в Civilizing Process: The History ofManners, Trans, by EJephcott, Basil Blackwell, Oxford, 1978.

10 Cm Richard Sennett The Fall of Public Man, Alfred Knopf, New York, 1977 сферами. В том, что Ханна Арендт называла «социальным поведением», она видела одну из главных сил, препятствующих подлинному политическому участию. Другая версия взаимодействия между формамиобщения и' публичной властью в политической области может быть реконструирована из работ Элиаса, который утверждает, что создание смешанной аристократически-буржуазной' сферы, общения во Франции способствовало' переходу политической власти от аристократии к буржуазии.

Здесь необходимо подчеркнуть, что, несмотря на важное теоретическое различение между публичной сферой как политической областью коллективного действия и общественной жизнью как полиморфным общением, на практике существует их сложное взаимоналожение. В своей диссертации я буду использовать термин «форма общественнойжизни» или «общественная форма» для обозначения специфических практик и конвенций, которые скрепляют индивидов в качестве публики, направляют их поведение и определяют общезначимые вопросы. В более широком смысле форма общественной жизни — это исторически и культурно специфический набор возможных и приемлемых способов публичного поведения и коммуникациикоторые эффективно определяют общественную повестку дня. При. обсуждении процесса цивилизации в России XVIII века я буду рассматривать те его элементы, которые привели! к формированию кодов поведения и общения в публичных местах, которые до этого времени не существовали. Термин: «публичная сфера», тогда, будет использоваться для * указания тех институциональных аспектов общественной жизни, которые могли приобретать или не приобретать определенные политические функции. Например, форма общественной жизни аристократии Петербурга и Москвы (аристократическая публичная сфера) в первой половине XIX века по причине своей особойструктуры и некоторых внешних факторов она не приобрела политического влияния и потребовался ряд дальнейших трансформаций этой общественной формы — особенно связанных с развитием печати — чтобы публичная сфера бросила вызов автократическому государству в области текущей политики.

Пресса обычно рассматривается как. важный компонент политической публичной сферы. Отсюда возникают две концептуальные проблемы. С одной стороны, публичные" собрания и взаимодействие лицом к лицу (или формы общения) следует отличать от читающей публики, вовлеченной в опосредованную коммуникацию. Они репрезентируют различные виды «публичности»: в первом случае индивиды получают доступ к общим проблемам, присутствуя в одном и том же месте (locale) и становясь доступными друг другуво втором случае, публичность не требует физического соприсутствия, и ограничения на участие имеют здесь иной характер. С другой стороны, каждая из двух форм и сочетание их обеих способствуют формированию публичной власти и подготавливают способность к коллективному действию. Вероятно, только древнегреческий полис функционировал исключительно на основе физической конгрегации граждан. Согласно модели Хабермаса, буржуазная публичная сфера характеризуется интенсивным использованием прессы, но в то же время он считает, что ее потенциал для формирования общественного мнения решающим образом зависит от читателей, собирающихся в публичных местах для критического обсуждения проблем, поднимаемых газетами. Суть в том, что помимо сохранения различия между непосредственной публичной коммуникацией и коммуникацией опосредованной, может быть полезным рассмотреть их конкретное отношение и взаимовлияние и увидеть каждую из них в воздействии на характер публичной сферы. Отношение между обсуждаемыми выше категориями может быть представлено следующей схемой.

Аспекты социальной истории России.

Ни у кого не вызывает сомнения основной историографический образ Российской Империи как автократического государства. Со времен формирования на протяжении XVI века Московского Царства как централизованного государства и до последних лет существования Российской Империи, политическая система предполагала автократическое (т.е. неограниченное) правление одного человека над землями и подданными страны. Сохранение и отправление автократической власти требовало эффективного административного аппарата, и расширение Московского государства сопровождалось.

ПУБЛИЧНАЯ СФЕРА (способность к коллективному действию).

Формы общения (публичные собрания).

Опосредованная коммуникация (пресса, читающая публика).

ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ ростом государственной системы. Процесс государственного формирования продолжался с вхождением России в современную (modern) фазу развития, которая обычно связывается с усилиями по модернизации, предпринятыми Петром Г в начале XVIII века. Воплощение новых принципов иерархии и управления, заимствованных с Запада, сопровождалось постоянным усилением внимания к идее лояльности и государственнойслужбе как организующим принципам социального существованиядворянства. Эксперименты Екатерины II по примирению принципов абсолютизма и идей французского Просвещения вызвали — во время правления Александра I — активное стремление к конституционным реформам, вылившееся, однако, после восстания декабристов, в. 1825 г., в длительное торжество автократического полицейского государства при Николае Г (1825 — 1855). Поражение в Крымской войне (1854 — 1856) выявило основные слабости существующей модели государства и ее неспособность состязаться с динамичной" политикой и экономическим развитием западноевропейских капиталистических обществ: Хотя реформы 1860-х годов продемонстрировали существование множества акторов и интересов как внутри, так и за пределами государственной структуры, в последний период существования' Российской Империи царь и государственная бюрократия по-прежнему оказались доминирующей силой. Их попытки приспособить российскую административно-политическую систему к требованиям промышленно-капиталистической модернизации имели лишь ограниченный успех, а неповоротливость, присущая придворной бюрократии, и ее упорное сопротивление только увеличивали внутреннее напряжение в системе. Результатом этого стало, во-первых, завоевание (в 1905 году) гражданских свобод и представительское правление, сочетающеесяс автократическим наследием, а затем окончательное падение старой системы в 1917 году. Автократическое государство может рассматриваться как главный самостоятельный элемент исторического развития России, независимо от того, берется ли за отправной пункт его (государства) триумф или крах. Исходя из этого, исторические труды описывали различные элементы государственной структуры, сословных делений и административных иерархий, законодательства, дворцовой политики, государственной идеологии и других политических институций.11 Ведущей фигурой так называемой «государственной школы» является В. Ключевский, автор Курса русской истории в 5 томах., Москва, 1956;1958. О роли аристократического государства см. также: A. Yanov The Origins of Autocracy, Berkeley, 1982; R. Wortman The Development of a Russian Legal Consciousness, Chicago University Press, Chicago, 1976; R. Pipes Russia under the Old Regime, Scribners, London, 1974; M. RaefF The Well Ordered Police State: Social and Institutional Change Through Law in the Germanies and Russia, 1600−1800, Yale University Press, New Haven, 1983.

Не вызывает сомнения, что этот образ государства, хотя он и был описан лишь схематично, в целом верен. Дальнейшие исследования, как я полагаю, были стимулированы тем, что он представлялся недостаточным или неполным. Последовало смещение интереса с политической истории и истории законодательства на. экономические, социальные и культурные аспекты российского прошлого. Большое внимание было привлечено к экономике и истории крестьянства, интеллектуальной истории, исследованиям культуры, образования, общественных движений, семьи, исследованиям города и другим предметам, что привело к созданию более комплексных и многомерных моделей, отражающих.

1 «У противоречия и особенности российской истории. Многие из этих исследований обращались к различию между государством и обществом, показывая, что некоторые значимые процессы происходили в сфере, располагающейся между государством (или царем) и крестьянским или просто необразованным населением. Было признано, что культурная консолидация этой сферы сопровождалась ее растущим отчуждением от государства. Такие термины, как «образованное общество», «образованная публика», «гражданское общество» или «интеллигенция» стали приобретать растущую популярность у исследователей социальной и интеллектуальной истории, но так и не выкристаллизовались в отчетливые понятия социального анализа. Как отметил Н. Рязановский на первых страницах своей книги, посвященной отношениям российского правительства и образованной публики, «понятие образованной публики.— центральное для послепетровской российской истории — остается в значительной мере неопределенным и даже импрессионистическим"13.

Некоторые специальные исследования, посвященные издательской деятельности и печати, журналистике, цензуре, университетской системе. и интеллектуальной жизни, дали ценные наблюдения над специфическими структурами, которые формировали и.

12 См. например: The Transformation of Russian Society, Ed. by C. Black, Harward University Press, Cambridge, 1960; The Structure of Russian History, Ed. by M. Cherniavsky, Random House, New York, 1970; T. Shanin The Roots of Otherness: Russia’s Turn of Century, 2 vols., Macmillan, 1985; A. Gershenkron Europe in the Russian Mirror, Cambridge University Press, Cambridge, 1970; R. Manning The Crisis of Old Order in Russia, Princeton University Press, Princeton, 1982. More specialized social-historical studies include: The Family in Imperial Russia, Ed. by D. Ransel, University of Illinois Press, 1978; The City in Russian History, Ed. by M. Hamm, University of Kentucky Press, Lexington, 1976; A. Gleason The Young Russia, Viking, New York, 1980; A. Rieber Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia, University of North Carolina Press, Chapel Hill, 1982; Professions in Russia at the End of the Old Regime, Ed. by H. Blazer, Ithaca, 1990. For intellectual histories see: M. RaefF Russian Intellectual History: An Anthology, Humanities Press, New York, 1978; A. Walicki A History of Russian Thought from Enlightenment to Marxism, Clarendon Press, Oxford, 1980.

13 Nicholas Riasanovsky A Parting of Ways: Government and the Educated Public in Russia 1801−1855, Oxford University Press, Oxford, 1976 воспроизводили образованную публику.14 Другой подход к российскому обществу использовал техники социокультурного анализа для объяснения феноменов повседневного поведения образованной элиты. Так называемая Тартуская школа в бывшем: Советском Союзе использовала ряд структурно-семиотических понятий, чтобы продемонстрировать, как система символов, культурных образцов и литературных моделей формировала повседневное поведение людей и социальные установки в России XVIII и XIX вв.15 Сходным образом, в работе У. Тода III рассматривались соотношения между образцами организации общественной жизни, идеологией образованного общества и формами художественного творчества в пушкинскую эпоху.16 Социокультурные подходы (как противопоставленные экономическому и политическому детерминизму) объединяет основная идея существования взаимного отношения между более широкими структурами повседневной жизни и сферой художественного творчества, — отношение, которое в случае России рассматривается как особенно динамичное.

Недавно группа американских историков предположила, что при изучении социальной, истории Российской Империи необходимо тщательно исследовать двавзаимосвязанных понятия — «общество» и «общественность"11. Эти понятия были известны русским историкам и раньше, но им не придавалось особенного значения, поскольку они считались ненаучными. Авторы книги «Между царем и народом» в принципе согласны, что оба понятия подразумевали «образованное общество» и их значение было близко «публичной сфере» или «гражданскому обществу». Таким образом, при? обсуждении.

14 G. Marker Publishing and Printing and the Origin of Intellectual-Life in Russia, 1700−1800, Princeton University Press, New Jersey, 1985; L. McReynolds News under Russia’s Old Regime: The Development of a Mass Circulation Press, Princeton University Press, Princeton, 1991; Ch. Ruud Fighting Words: Imperial Censorship and the Russian Press, 1804−1906, University of Toronto Press, Toronto, 1982; S. Kassow Students, Professors, and the State in Tsarist Russia, Berkeley, 1989.

15 Yu. Lotman, B. Uspensky The Semiotic of Russian Culture, Ed. by A. Shukman, Ann Arbor, Michigan, 1984; I. Paperno Chernyshevsky and the Age of Realism: A Study in the Semiotic of Behaviour, Stanford University Press, Stanford, 1988.

16 William Todd III Fiction and Society in the Age of Pushkin: Ideology, Institutions, and Narrative, Harward University Press, Cambridge, 1986.

17 Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Identity in late-Imperial Russia, Ed. by E. Clowes, S. Cassow, and J. West, Princeton University Press, Princeton, 1991 проблем идентичности среднего класса, формирования публичной культуры и гражданского общества в последний период существования Российской Империи нельзя не обращаться к понятиям-«общество» и «общественность». Понятие «общественность» отражало общую идентичность для различных социальных групп, образующих среднюю страту «между царем (или верхушкой бюрократии) и народом». Формирование российского среднего класса, как стремятся показать авторы, значительно отличалось от аналогичного процесса в Западной Европе в том отношении, что на эксплицитном уровне происходило независимо от политических факторов. Не было оно основано и на предполагаемом единстве экономических интересов частных собственников. Скорее именно деятельность в публичной сфере, участие в культурной жизни, понятие о гражданской ответственности позволили различным социальным и профессиональным группам признать единство интересов и искать общую идентичность за пределами существующих иерархий и сословных делений.

Мое исследование форм общественной жизни в царской России в — принципе согласуется с утверждением, что понятия общество и общественность ¦ были связаны с публичной сферой. Однако, они оказались гораздо более сложными и противоречивыми, чем это утверждают авторы вышеупомянутого труда. Оба слова имеют долгую и непрерывную историю, и их противоречивое использование, как и разнообразие идеологических функций, которые они выполняли, не позволяют выявить такую их общую сущность, которая оставалась бы постоянной и не подвергалась влиянию меняющегося социального контекста.

Значительную трудность представляет собой тот факт, что русское слово «общество» обычно переводят как «society». Тем самым оно связывается с главными категориями социальной науки, вследствие чего более специфические значения этого слова растворяются в более общем понятии. В этом широком смысле, общество является институционально упорядоченной жизнью населения внутри определенных территориальных границ. Оно имеет тенденцию превращаться в такой универсальный образ, который избавлен от всяких исторических определений, как например, в сочетаниях «племенные общества», «древние общества», «крестьянские общества», «современные общества» и т. д. Все эти качественно различные формы жизни называют «обществом», поскольку они репрезентируют социально упорядоченные феномены или модели социальной организации. Это не означает, что категория общества сама по себе (то есть без квалифицирующих прилагательных) была всегда лишена исторической специфики. Одним из примеров является различие, введенное Ф. Теннисом между Gemeinschaft как традиционным сообществом, взаимодействующим лицом к лицу и Gesellschaft как современным анонимным обществом.18 Другим примером является попытка Г. Зиммеля извлечь чистую социальную форму — общение или общающееся собрание (sociable gathering) — которую он считал элементарной формой объединения в современных обществах, отчетливо отличающейся от других светских форм объединения, типичных, например, для племени или феодального поместья19.

Другой путь исторически определить понятие общества — это задаться вопросом, где и при каких обстоятельствах это понятие стало впервые использоватьсякто были те люди, которые называли себя «общество» и что они подразумевали под этим словом, когда использовали егото есть, чтобы исследовать социальное и идеологическое функционирование данного понятия необходимо рассмотреть основные случаи словоупотребления. К понятию «общество» возможен подход, аналогичный трактовке понятия «цивилизация» Элиасом, который, отказавшись использовать это понятие в широком смысле (как в теориях «великих мировых цивилизаций»), поместил его в первоначальный контекст употребления узким кругом придворной аристократии во Франции начала Нового времени и исследовал то, как люди впервые стали различать «цивилизованное» и «нецивилизованное» поведение20.

Внимательное изучение понятия общества имеет особое значение в случае России XVIII — начала XIX века, где слово общество первоначально использовалось для выражения различий между цивилизованным и нецивилизованным населением, высшим и низшим сословиями, образованными людьми и «подлым» людом. Прежде, чем оно изменилось так, что стало отражать культурные и интеллектуальные достижения, соотноситься с идеейучастия в культурной жизни и, следовательно, понятиями гражданства и гражданскими обязанностями, понятие общество функционировало как отличительный признак аристократической формы жизни, социальной идентичности ограниченного круга людейэто понятие основывалось на принципе исключения и персональности, а не на отношениях включения и имперсональности.

В то же время, слово общество обозначало общественную жизнь, активность в публичной сфере. Поэтому, кроме вопроса, что имели в виду люди, когда отождествляли.

18 Ferdinand Tonnies Community and Association, Trans, by C. Loomis, Routledge, London, 1955.

19 См. эссе посвященное общению в кн. Georg Simmel On Individuality and Social Forms. Selected.

Writings, Ed. by D. Levine, The University of Chicago Press, London, 1971.

20 Elias The Civilizing Process. себя с обществом, или как они ощущали то, что называется «бывать в обществе», существует необходимость выявить виды практики, формы общественной жизни, которые структурировали их социальный опыт, репродуцировали или изменяли образ общества. В некотором смысле, данное, исследование прослеживает переход от «благовоспитанного» общества к гражданскому в имперской России и использует понятия «форма общественной жизни» и «публичная сфера» для изучения повседневных социальных механизмов этого перехода. * *.

В первой главе обсуждаются вопросы, касающиеся общественной жизни и публичной сферы как они понимаются в определенных: традициях социальной1 теории. Задача главы состоит в том, чтобы обозначить тот теоретический фон, на котором рассматривается случай России. Во-первых, используя идеи социологии повседневности Гофмана, я описываю главные черты и конвенции, образующие общественную жизнь как формы общения. Затем, чтобы рассмотреть исторический социогенез современных форм общественной жизни, я дам обзор понятия «процесс цивилизации», введенного Элиасом. Два момента имеют здесь первостепенное значение, первоначальныйисторический^ контекст, в котором исходно развиваются формы цивилизованного поведения и тип публичной} сферы, которая при этом возникает. Дальнейшее обсуждение касается отношения между аристократией и буржуазией в публичной сфере, как она рассматривается Элиасом и Хабермасом. Сочетание двух этих теоретических перспектив помогает преодолеть разрыв между интеракциональными и институциональными аспектами публичной сферы и осветить условия перехода от «репрезентативной: публичности» аристократии, по терминологии Хабермаса, к рационально-критической публичной сфере буржуазии. Заключительный раздел первой главы рассматривает роль прессы в этом переходе.

Вторая глава прослеживает ряд микроструктурных изменений в повседневной жизни русской аристократии на протяжении XVIII века. Она начинается с сопоставления патримониальных принципов и структур родства, управлявших отношениями людей в Московской Руси и новых форм жизни, в основании которых оказались особые конвенции, формы репрезентации, самовыражения! и правила публичного поведения. Этикет, манера одеваться, правила публичного поведения, язык общения, манеры и тому подобное рассматриваются и как индикаторы, и как носители социального изменения. В этой главе я утверждаю, что, несмотря на их кажущуюся поверхностность, эти изменения различных аспектов стиля жизни носили систематических характер, поскольку большинство из них были органическими элементами, без которых возникновение особой аристократической формы общественной жизни было бы невозможно. В главе обсуждается первая попытка определить понятия общества в России конца XVIII века.

Анализ высокоразвитой аристократической публичной формы предпринимается в третьей главе. Анализ петербургских салонов (салонное общество первой половины XIX века), основанный на мемуарах, литературных воспоминаниях и дневниках, направлен на то, чтобы выявить, неявные правила и конвенции, а также ряд институциональных функций аристократической сферы. Аристократическая публичная сфера была областью, которая обладалаопределенной степенью институциональной автономии, но, в силу своих внутренних принципов, устанавливала определенные ограничения в отношении публично обсуждаемых вопросов и стиля дискуссии. Сравнение базовых предпосылок так называемой «литературной аристократии» с требованиями литературной критики, а также анализ литературных кружков, служит иллюстрированию главного тезиса: переход от искусства общения и. демонстрации цивилизованности к литературной и политической критике как ключевому элементу общественной дискуссии потребовал другой формы общественной жизни, а не только введения новых элементов в старую форму. Эти вопросы, соответственно, связаны с попытками членов кружков, интеллектуалов и профессиональных литераторов переопределить понятие общество. Центральным для. этих попыток было осмысление роли читающей публики и функций печатной прессы.

Цель четвертой главы — рассмотреть процесс разложения аристократической публичной сферы и сопутствующего кризиса идеологии: «благовоспитанного» общества. Прежде всего, в главе рассматриваются новые радикальные идеологии конца 1850-х годов, которые связываются с явлением нигилизма, трактуемым как форма публичного поведения. Нигилизм, как утверждается в главе, был первым примером контркультуры, развившим свои собственные образцы поведения за счет методической критики и практического отказа от базовых конвенций «благовоспитанного» общества. Нигилизм подрывал претензии общества на универсальность своих норм, а в поисках альтернативы нигилисты обратились к тому, что было «за пределами» общества — к «народу». Главу завершает социокультурный анализ некоторых аспектов идеологии и практики русских народников 1870-х гг. Рассматривая народников, я обращаюсь к вопросу о том, как народники обходились с тем фактом, что они принадлежали к обществу по манерам и языку поведения и как идея «хождения в народ» выражалась в сознательном манипулировании своим публичным образом.

Пятая глава добавляет рассмотрение прессы к анализу форм общественной жизни и публичной сферы и исследует то, каким образом развитие прессы воздействовало на публичную сферу и влияло на понятие общества. В главе утверждается, что развитие коммерческой прессы и увеличение читающей публики привело, во-первых, к расширению границ публичной дискуссии и, во-вторых, к трансформации общественной формы. Рост публичной сферы в мире литературы подготовил основания для вовлечения общества в политическую жизнь. Присвоение публичной сферой политических функций и возникновение критического общественного мнения в конце 1850 — начале 1860-х годов связаны с вопросами идентичности среднего класса и способности к коллективному действию, продемонстрированной либеральным движением. В заключительном разделе прослеживаются главные этапы эволюции понятия общества в соотношении с ранее обсуждавшимися изменениями в формах общественной жизни и предлагается концептуальная история понятий общество и общественность.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

На протяжении этого исследования нас прежде всего интересовали некоторые преобразования публичной сферы, имевшие место в России имперского периода. Социально-теоретические понятия, связанные с формой публичной жизни и публичной сферой, которые обсуждались в первой главе, задали исходную структуру исторического исследования. Понятие общество и его дериваты (общественность и общественное мнение), которые в России: использовались для выражения изменявшегося опыт индивидов в отношении публичной сферы, обеспечиливажнейшую связь между теоретическими концептами и историческим контекстом их применения.

Чтобы понять структуры общественнойжизни необходимо рассмотреть генезис публичной сферы. Первым важнейшим социальным изменение, которое рассматривалось в этой диссертации, был переход от патримониальных принципов организации повседневной жизни элиты Московской Руси к общественной жизни, структурированной в соответствии с многочисленными конвенциями цивилизованного поведения и разговора. Первоначально, формирование общества как определенного тип аристократического общения и введение сложной системы публичной репрезентации статуса понималось как переход от благородства происхождения к благородству поведения.

В пределах светского общества (аристократической формы общественной жизни) нормы интеллектуальной и культурной деятельности определялись сложной системой конвенций поведения и разговоравозможности критического суждения и политического участия были ограниченыкодексом чести. Для развития способности независимого критического суждения и .для подчиненияпубличной дискуссии нормам критической рациональности, требовалась альтернативная форма общественной жизни. Таким образом, вторая трансформация, рассматривающаяся в этой работе — от bons mots к рациональному аргументу в споре — привела к возникновению альтернативных форм общения и коммуникации. Общим для этих форм был то, что они создавались для инициирования критического суждения, за счет освобождения социального взаимодействия от власти > социального: статуса и, следовательно, от правил и конвенций публичного поведения, через которое этот статус репрезентировался и воспроизводился.

Устойчивое расширение сферы публичной дискуссии, все более ориентировавшейся на новые рационально-критические стандарты мышления, получило свой стимул с развитием печати. По отношению к аристократической публичной сфере, в которой обмен новостями, литературная критика и общественное мнение были неотделимы от общей практики: аристократического общения? и были подчинены ее конвенциям, сфера литературы обладала относительно малой степенью автономности. Быстрое развитие коммерческой пресса привело к расширению горизонта публичного обсуждения, выходя за пределы общества, основанного на взаимодействиях лицом к лицу. Пресса подготовила почву для вовлечения читающей публики в политику, сформировала критическое общественное мнение, и таким образом превратилась в главный элемент формирующегося гражданского общества. Анализ функций прессы и результатов опосредованной публичнойкоммуникации стал центральным для описания третьей трансформации: от благовоспитанного общества к гражданскому обществу.

В этой работе понятие «общество» использовалось в значении, которое оно имело в имперской России. Показательным/ образомконцепт общества, как он понимался различными группами людей в разные периоды (можно было бы сказать, самопонимание общества) отражал формы жизни этих групп. Отсюда следует рассмотрение форм общественной жизни, структурировавших у индивидов опыт принадлежности к бытию общества. Один аспект развития понятия общества в имперской России: состоял в типичной — для современности (modernity) трансформации: от образа общества как персонифицированной формы взаимодействия лицом к лицу в пространстве и времени к обществу как к более безличному и анонимному единству, преодолевающему пространственно-временные границы и сословные деления. В этой работе я рассматривал специфически русские условия этой трансформациии больше внимания уделил одной из ее движущих сил — изменению отношений между непосредственными и опросредованными формами взаимодействия в публичной сфере.

В ряде работ по русской социальной истории общество, признавалось самостоятельной категория исторического развития. Тем не менее, то внимание, которое уделялось ему учеными, было достаточно скромным. Отчасти, это происходило потому, что исследования по истории идей и идеологии, литературной и политической истории, истории культуры, и т. д, концентрировались на специфических аспектах исторической жизни русского общества (интеллектуальных, политических, культурных и т. д.), избегая, таким образомпроблемы понимания этой сферы в целом. Отчасти, причина была и в том, что это понятие представлялось весьма конвенциональным и непроблематичным. Мой подход был социологически ориентированным, и я рассматривал общество как социально организованную форму общественной жизни. Я рассматривал некоторые культурные, интеллектуальные, и политические аспекты развития, имевшие место в пределах этой сферы, в плане изменявшихся правил, конвенций и практик, которые конституировали общество. То есть, привлекая ряд социально-теоретических концепций, я стремился эксплицировать исторически менявшиеся структуры повседневной жизни в России, формировавших: культурную, интеллектуальную, и политическую деятельность ее участников.

Обычно вполне обоснованно утверждается, что монархическое автократическое государство, и его полицейский аппарат, в особенности, действовали как главная репрессивная инстанция, по отношению к образованному обществу, подавляя его политическое развитие. Это исследование продемонстрировало, как формы общественной жизни, устанавливая нормы участия и определяя общественную повестку дня, подавляли общественное обсуждение политических вопросов или, на более поздних стадиях, способствовали ему, определяя, таким образом, степень политической вовлеченности общества. В многих случаях активной политической: деятельности препятствовали кодексы джентльменского поведения и определенные аристократические установки, привитые членам общества. Другими словами, в благовоспитанномобществе многие считали попросту безвкусным участвовать в серьезной литературной или политической деятельности. По сравнению с государственными карательными мерами и репрессивной политикой, ограничения публичного порядка были гораздо более тонкими и невидимыми, поскольку действовали через сложную систему само: собой разумеющихся норм и конвенций публичного поведения. Чтобы рациональная критика стала нормой публичной дискуссиии чтобы публика потребовала права участвовать в политике должно было произойти множество структурных изменений общественной жизни. Развитие критически-рациональных отношений предполагало большую степень индивидуальной автономии и интеллектуальной свободы. Преобразование формобщественной жизни было движением созидающим такие формы объединений, которые более подходили для поглощения частных ценностей. Увеличивающийся отрыв нового поколения 1850−60-ых годов от поведенческих конвенций их отцов и противопоставленное обществу отчетливое стремление к индивидуальной автономии отразили общую тенденцию возрастания значимости приватных форм жизни.

Усиливающаяся ориентация на приватные ценности, воздействовала даже на институцию самой монархии. Отправление царской власти традиционно включало частые публичные церемонии, предполагавшие появление царя перед своими поданными, что должно было усиливать прямую связь между монархом и его народом. Согласно историку Марку Раеву, уже при Николае I придворная жизнь стала менее открытой и менее публичной, в то время как монарх все более и более замыкался со своей семьей в частной жизни63. Решение придать первостепенное значение своей семье и частной жизни обнаружило разрыв между ним иего народом. Николай II, последний из царей, предпочитал как можно меньше участвовать в придворных церемониях и появляться на публике. Таким образом, по мнению Раева, закат царской популярности и отрыв политической власти от ее публичной репрезентациив фигуре монарха постепенно ослабили царскую власть настолько, что она рухнула, когда это стало необходимо для насущных политических целей64.

Характер индивидуального чтения, определяет то, что участие в общих делах не требует приносить в жертву приватную жизнь. Читающая публика — это опосредованная форма взаимозависимости частных индивидов, участвующих в безличной коммуникации. Р. Шартье предположил, что распространение чтениястало одной из главных исторических причин усиления форм приватной жизни в ранний период европейской истории Нового времени65. В России, также, увеличивающееся распространение печатной продукции и расширение читающей публики способствовали созданию сферы культурной и интеллектуальной деятельности, автономной от государства и независимой от публичного порядка аристократического общества, основанного на взаимодействии лицом к лицу. Однако, эту сферу нельзяназвать «приватной», поскольку в ней всегда существовал интерес к общественным вопросам. Сфера литературы была публичной с самого начала, но способствовала возникновению больший степени личной автономии. За счет изменения условий формирования публики — прогрессивного общества и общественности — пресса способствовала более широкой гласности и обсуждению вопросов общезначимых вопросов. Таким образом, две тенденции, возрастание значимости приватной жизни и расширения публичной сферы, — не являются столь противоположными, как это могло показаться, особенно в. контексте специфического сочетания приватных ценностей и публичного участия, созданного опосредованными.

63 Marc Raeff Understanding Imperial Russia: State and Society in the Old Regime, Trans, by A. Goldhammer,.

Columbia University Press, New York, 1984, p. 195.

64 Ibid., p. 196.

65 см. статью R. Chartier в A History of Private Life, Vols. 2, 3, Trans, by A. GoIdhammer, The Belknap Press,.

Cambridge, 1989 формами коммуникации.