Переселенческая политика царизма во второй половине XIX века

Актуальность дипломной работы. Общественные и гуманитарные науки всегда играли важную роль в жизни общества, оказывая непосредственное влияние на самосознание народа, внутреннюю и внешнюю политику государства. В нынешних условиях, когда Казахстан претерпевает переход от одного качественного состояния к другому, «они выполняют особую миссию в становлении государственной идентичности республики, укреплении ее суверенитета, расширении межгосударственных связей, формировании национального самосознания народа, воспитании у казахстанцев и, прежде всего, у молодежи — гражданственности и патриотизма» [1, с. 31].

Важная роль в социально-экономическом прогрессе и консолидации общества принадлежит исторической науке. Огромный познавательный потенциал и высокий социальный статус ее обусловлен самой спецификой данной отрасли знания, вытекающей из ее способности изучать общество во взаимосвязи всех его параметров и во всех его трех временных состояниях. Иными словами, историческая наука обращена не только в прошлое, но и в будущее. Изучая прошлое общества, ученый извлекает из него уроки для настоящего.

Воссоздание объективной истории Казахстана требует детального изучения социально-экономического, политического, культурного и этнодемографического развития отдельных местностей, краев и областей. Именно исследования подобного типа позволяют более подробно уловить региональные особенности процессов, которые имели место в колониальном прошлом нашего государства, а также установить общие закономерности, формы и методы колониальной переселенческой политики царизма. Необходимость специального исследования темы в рамках дипломной работы обусловлена не только потребностями научного познания. Приобретение Казахстаном государственного суверенитета выдвигает на передний план задачу формирования у населения патриотизма и гражданственности, что, в свою очередь, актуализирует политическую значимость приоритетного изучения ряда социально-экономических и политических проблем истории Казахстана. К их числу относятся: административные, экономические, судебные реформы царизма, направленные на увековечивание своих колониальных порядков в Казахских степях; мероприятия царизма в духовной сфере, ориентированные на разрушение этнической идентичности местного населения; борьба казахского народа против колониального аппарата; карательная политика колониальной администрации; вопросы землепользования; русско-казахские отношения в регионе.

Историография дипломной работы. Рассмотрим группу трудов разнообразной русской историографии, которая широко известна всем. В трудах А. Л. Трегубова, Н. М. Ядринцева, И. А. Гурвич, Т. Седельникова, А. Комарова и П. Румянцева освещается история колонизации казахских степей [1, с. 34]. Авторами этих работ предприняты попытки, раскрыты причины переселенческого движения. Дореволюционными авторами проведена определенная работа по изучению переселенческой политики и различных отраслей экономики населения Казахстана, обращая при этом особое внимание развитию животноводства и земледелия у казахов, а также торговли. К вопросу о состоянии и перспективах земледелия у казахов они подходили с точки зрения выяснения возможностей расширения масштабов колонизации степи, а к развитию животноводства с точки зрения сырьевой базы России. С объективных позиций представлена картина развития земледелия и животноводства у казахов в работах Т. Сейдалина, А. Джантюрина, Б. Даулбаева и других представителей казахской интеллигенции [2, с. 14].

В работах Л. Баллюзека, С. Рыбакова и других чиновников колониальной администрации содержатся данные о количестве уездов, волостей, аулов, кибиток и населения Казахстана по «Временному положению 1868 года», переход казахов к оседлости вследствие земельной тесноты и обнищания [2, с. 15]. Вопросами изучения развития скотоводства и выяснением его роли в экономике традиционного казахского общества, судопроизводства у казахов, истории края в 90-х годах XIX в. и в начале XX в. занимался чиновник колониального правления Тургайской области А. И. Добросмыслов [3, с. 40]. Его перу принадлежат такие работы как: «Овцеводство и его значение в экономике киргизского населения», «Коневодство и его значение для киргизского населения». Несмотря на значительное количество работ, изданных А. Добросмысловым, они не отражают объективную историю Казахстана [3, с. 41]. Они написаны, во-первых, с позиции колониальных интересов русских; во-вторых, не снабжены научно-справочным аппаратом, что затрудняет определение достоверности сообщаемых авторами сведений; в-третьих, ограничены событиями 90-х годов XIX в. — начала XX в.

По вопросам развития образования в регионе своим фактологическим материалом представляют интерес работы известного русского миссионера А. Е. Алекторова, инспектора народных училищ А. В. Васильева [4, с. 17].

Характеризуя литературу начала века нельзя обойти вниманием и работы представителей казахской интеллигенции, публикующихся в основном на страницах периодической печати («Казах», «Айкап», «Сибирские вопросы» и другие). Труды А. Букейханова и А. Байтурсынова, на основе богатого фактического материала дают анализ взаимосвязей коренного населения с русскими поселенцами, с объективных позиций определяют социально — экономические последствия крестьянского переселения в Казахстан, показывают губительность процесса изъятия земель у казахского населения, вызывающего обнищание и разорение казахов-кочевников [5, с. 22].

В советское время отдельные аспекты темы получили освещение в обобщающих исследованиях, написанных с позиции марксистской методологии и концепции «прогрессивности» так называемого присоединения Казахстана к России и, следовательно, «благотворности» его социально-экономических последствий. Объектом изучения историков, экономистов и юристов стали проблемы истории аграрных отношений в дореволюционном Казахстане, переселенческое движение и его последствия. Внимание исследователей привлекли также административно-судебные реформы царизма и их проведение в жизнь в Казахстане, введение кибиточной подати.

У истоков разработки колониального аграрного вопроса и переселенческой политики в исторической науке Казахстана стояли Г. Тогжанов [6, с. 29], С. Асфендияров [7, с. 24], П. Галузо [8, с. 18], работы, которых и на сегодняшний день вызывают неподдельный интерес. С первых своих исследований, давая отпор великодержавным концепциям чиновников — колонизаторов, порой находящих место и в современных публикациях, о «некультурности» казахов, служивших оправданием царской земельной политики, а в нынешних условиях, к сожалению, притязанием на территории Казахстана, Г. Тогжанов пишет, что казах в степи кочует не от того, что ему нечего делать или же оттого, что он только некультурен, а кочует потому, что ему в пустынной степи иначе нельзя вести скотоводческое хозяйство, его кочевание обусловлено наличием ряда экономических и природных условий [6, с. 35]. В труде С. Асфендиярова «История Казахстана» освещены основные черты колониальной политики царизма [7, с. 27]. Как и Г. Тогжанов он раскрывает негативные последствия этой политики. Оценка С. Асфендиярова переселенческой политики царской России, раскрытие им крепостнических отношений между царизмом и переселенческим крестьянством стали шагом вперед в исторической науке того периода, способствовали дальнейшей разработке этих проблем. Видное место в казахстанской исторической науке занимают труды П. Г. Галузо, отличавшегося неординарностью исторического мышления. Рассматривая классовое расслоение в ауле, П. Г. Галузо подробно останавливается на переселенческом крестьянстве, изучая в связи с этим экономическое положение переселенцев, их социальную дифференциацию, происходившую в местах прежнего и нового жительства [8, с. 20],

Большое место изучению проблем истории переселенческого движения в Казахстане уделено Ж. К. Касымбаевым [9, с. 11]. Исследуя проблемы социально-экономической истории Степного Казахстана второй половины XIX — начала XX вв., автор останавливается на вопросах взаимодействия городских поселений с ближними районами.

Приобретение Казахстаном государственного суверенитета создало необходимые предпосылки для развития отечественной исторической науки. Выражением этих условий явилось большое количество научных и научно-популярных работ, опубликованных казахстанскими историками за годы независимости. К. А. Жиренчиным издана монография «Политическое развитие в Казахстане в XIX — начале XX вв.» [10, с. 15], в которой им предпринята попытка пересмотра ряда положений, в частности, о «прогрессивном» характере административно-судебных реформ 60-х годов XIX в., в труде Б. Сапаргалиева изучена карательная политика царизма в Казахстане во второй половине XIX в., [11, с. 25], У. Исмагуловым, Д. К. Абеновым и С. Б. Атушевой защищены кандидатские диссертации по переселенческой политике царизма в Казахстане [12, с. 15]. В 1998 г. защищена кандидатская диссертация Б. Жумашевой «Колониальная политика России на Мангышлаке» [12, с. 16]. Диапазон исследований отечественных историков охватывает ныне широкий круг актуальных проблем: колонизация Казахстана в XIX—XX вв.еках, социально-экономическая и демографическая история казахского общества в условиях господства колониального режима, национально-освободительная борьба казахского народа против колониального гнета, в том числе движение Алаш и казахская национально-демократическая интеллигенция. В настоящее время по данной проблематике существует ряд трудов известных казахстанских ученых М. К. Козыбаева [13], К.Н. Нурпеиса[14], М. Х. Асылбекова [15], С. Зиманова [16], И. Т. Дюсенбаева [17], Ж. О. Артыкбаева [18], М.А. Кул-Мухаммеда [19], Е. Е. Тажибаева [20], С. Е. Толыбекова.

Таким образом, историками проделана большая работа по исследованию истории переселенческой политики в Казахстане. Однако ряд вопросов исторической науки изучен не в достаточной степени. В круг этих вопросов входит всесторонне изучение переселенческой политики царизма, исследование взаимоотношений казахского населения с переселенческим крестьянством.

Объектом дипломной работы является переселенческая политика царизма в Казахстане во второй половине XIX — начале XX вв.

Предметом дипломной работы являются политическое положение, социально-экономическое развитие, административно-территориальные и судебные реформы Казахстана во второй половине XIX — начале XX вв.

Научная новизна дипломной работы состоит в том, что она представляет собой одну из первых попыток исследования колониальной переселенческой политики царизма в Казахстане. Проблемы, выбранные в качестве объектов исследования, в отечественной историографии затронуты лишь поверхностно, они не стали предметом специального изучения в той совокупности и последовательности, которые могут дать точное представление о теме. В дипломной работе предпринята попытка критического подхода ко многим ранее опубликованным исследованиям, работа характеризуется новизной теоретико-методологической и источниковой базы.

Методологическую и теоретическую основу дипломной работы составляют общепринятые научные принципы исследования исторических процессов и конкретных событий — историзма, научности и объективизма Системный подход весьма продуктивен для общей характеристики традиционного казахского общественного устройства. Системный подход к административному строю любого государства диктует применение генетического метода, способствующего выявлению путей становления, развития и эволюции политико-административной структуры и определения ее места в общегосударственной архитектонике. При этом сочетались методы обстоятельного описания и сравнительно — исторического обобщения.

Хронологические рамки дипломной работы охватывают период 60-х годов XIX века до национально-освободительного движения 1916 года в Казахстане, то есть даты, составляющие определенные рубежи в переселенческой политике царизма. Исходная дата исследования связана с административно-судебными реформами царского правительства 1868 года, положившими начало колониальному устройству Казахской степи, а также определившими основные направления политики царизма в Казахстане.

Практическая значимость дипломной работы состоит в том, что тема дипломной работы представляет определенный интерес для исследователей, практических работников и студентов. Исследование может быть использовано в качестве учебно-методического и практического пособия для студентов по вопросам новой истории Казахстана, историографии истории Казахстана.

Целью дипломной работы является выявление основных направлений и специфики колониальной переселенческой политики царизма, форм и методов ее осуществления в Казахстане во второй половине XIX—XX вв.

В соответствии с указанной целью поставлены следующие задачи дипломной работы:

· изучить административно-территориальные реформы царизма 1868 и 1891 годов и их претворение в жизнь;

· рассмотреть деятельность колониальной администрации в Казахстане в 60-х-90-х годах XIX в.;

· проанализировать антиколониальные выступления местного населения;

· исследовать социально-экономическое положение Казахстана;

· охарактеризовать социально-экономические последствия крестьянского переселения;

· осветить хозяйственное положение переселенцев, уровень развития капиталистических отношений в переселенческой деревне;

· исследовать социальную структуру казахского аула и переселенческой деревни.

Структура дипломной работы обусловлена целями и характером исследования для оптимального изложения полученных результатов. Дипломная работа включает в себя введение, 2 главы, объединяющие 6 подразделов, заключение и список использованных источников.

1. Исторические аспекты изучения переселенческой политики царизма в Казахстане

царизм реформа колониальный переселенец

1.1 Переселенческая политика: историография проблемы

Объективная оценка прошлого должна оказать определенное воздействие на индивидуальное и общественное сознание, а это, в свою очередь, в известной мере повлияет на проблему развития межнациональных отношений, выявив как положительные, так и отрицательные аспекты в контексте современного восприятия последствий переселенческой политики многонациональной империи. Все это, несомненно, обращает внимание на не проходящую актуальность всестороннего, научного рассмотрения вопроса с учетом достижений Отечественной историографии и вовлечение нами первоисточников.

Первоначальным и значительным этапом каждого исследования является анализ и определение степени изученности проблемы. По переселенческому вопросу имеется обширная литература нового и новейшего времени. Вместе с тем, изучение взаимоотношений казахского населения и переселенческого крестьянства, ход переселенческой политики царизма в Казахстане не стало до настоящего времени объектом целостного специального изучения [22, с. 24].

В многочисленной разнообразной русской историографии представлен богатый фактический материал, в большинстве случаев тенденциозно истолкованный в целях оправдания колонизаторской политики царизма. В Казахстане. Эти работы требуют критического подхода при использовании их в качестве исследовательской базы. Для более тщательного изучения проблемы, нужно условно поделить их на работы, отражающие по преимуществу официальную точку зрения, и на труды, которые в той или другой степени объективно воссоздавали истинное положение дел.

Так, официальная литература царского времени, представленная в основном изданиями Переселенческого Управления, доказывала, что все прогрессивные явления в Казахстане происходили только благодаря русской колонизации, что земледелие у казахов появилось лишь благодаря крестьянам — переселенцам, и что, вообще, кочевники не способны к самостоятельному развитию и поэтому требуется привнесение культуры извне [22, с. 25]. В этих работах имеются серьезные недостатки: умалчиваются колонизаторские цели России в создании переселенческих поселений, фактически оправдываются экономические и другие интересы царизма в Степном крае. Ценность выше перечисленных работ в основном определяется наличием в низ важных статистических данных по хозяйству и быту русского и казахского населения исследуемого региона.

Аграрный курс царизма нашел поддержку в статьях дореволюционных авторов, опубликованных в журнале «Вопросы колонизации». Эти работы представляют интерес для исследователей, занимающихся изучением истории переселенческого движения в Казахстане, содержащихся в них богатым фактическим материалом. Особо следует в этом плане отметить работы А. А. Кауфмана, который в отличие от чиновников Переселенческого Управления не считал переселение панацей от всех проявлений аграрного кризиса в России, а наоборот, доказывал, что русскую колонизацию степи можно считать законченной. Он не связывал рост земледелия у казахов с влиянием переселения, более того заявлял, что хлебопашество кочевого населения меньше всего развито в районах наибольшего соприкосновения с переселенческим крестьянством.

Правда, это факт он объяснял не изъятием оптимальных угодий из землепользования казахов, а связывал с распространением аренды, которая давала возможность, кочевникам не прилагая физических усилий, пользоваться трудом арендаторов [22, с. 26].

Работы М. Красовского и И. Завалишина относятся к числу общих исследований, посвященных истории Казахстана, однако в них затрагиваются лишь отдельные аспекты исследуемой проблемы.

Интересный и фактический материал о внутренних миграциях населения в России содержится в XVIII томе книги «Россия» под общей редакцией П. П. Семенова — Тяньшанского и В. И. Ламанского. Внимание историков интересуют сведения по истории Тургайской области, в частности описание хозяйства и материальной культуры как казахского, так и русского населения.

Наличие этой группы работ свидетельствуют о многочисленности трудов по переселенческому вопросу. Вместе с тем, в них не достаточно отражена проблема превращения Казахстана в колонию Российской империи. В центре внимания исследователей находились вопросы социально-экономического положения русских переселенцев на новых местах поселения. С точки зрения трудного положения крестьянства следует рассматривать книгу А. Комарова «Правда о переселенческом деле». Автор описывает хаос в организации переселенческого дела в Сибири, обернувшегося для переселенческого населения полнейшим разорением и обнищанием [23, с. 18].

Процесс разложения патриархального кочевого хозяйства казахов раскрыт в работе П. Румянцева «Киргизский народ в прошлом и настоящем», не отличающийся объективным подходом к освещению этого сложного вопроса. В этих и близких к ним по содержанию работам встречаются и следующие недостатки: преднамеренное умалчивание истинного положения коренного населения, разорение и вымирание которого было результатом колониальной политики царского правительства [23, с. 19].

Но следует отметить работу Т. Седельникова «Борьба за землю в киргизской степи», в которой, критически отражена переселенческая политика царизма. Автор представил действительную картину изъятия казахских земель под переселенческие участки. Став невольным свидетелем произвола чиновников землеотводных партий в казахской степи при образовании переселенческих участков, Т. Седельников не мог отразить трудное истинное положение коренного населения [23, с. 16].

К числу исследований объективно освещавших процесс колонизации Сибири и казахских степей, относится работа Н. М. Ядринцева «Сибирь как колония». Однако при всех положительных сторонах этих исследований, нельзя забывать, что все упомянутые авторы, так или иначе, являлись сторонниками колониальной политики царизма. Высказывания в пользу оседания и землеустройства казахов не были проникнуты их сочувствием к казахам, а объяснялись конечной целью переселенческих чиновников: путем перевода казахов к оседлому образу жизни получить дополнительные земельные участки для образования переселенческого фонда [23, с. 17].

Особое место среди исследований, которые внесли значительный вклад в изучение, переселенческой политики царизма в Казахстане принадлежит Н. Коншину. В его работах изложена история заселения Казахстана, дана подробная характеристика хозяйства переселенческих поселков. При всей ценности работ Н. Коншина, следует отметить неверное толкование причин перехода казахов к земледелию, рассмотренного как результат крестьянского переселения в Казахстан. Но в совокупности эти работы дают определенное представление о хозяйственной жизни переселенческой деревни.

К числу неразработанных вопросов дореволюционной историографии относится история взаимоотношений казахского населения с русскими переселенцами. По мнению Е. Бекмаханова, неразработанность этого вопроса объяснялась тем, что в своих исследованиях представители официальной историографии рассматривали казахов как объект колонизации. Относясь к казахам как к «инородцам», они проводили резкую грань между казахами и русскими переселенцами и всячески стремились затушевать складывающиеся между ними дружественные отношения". Разделяя позицию Е. Бекмаханова, мы полагаем, что прогрессивные представители передовой интеллигенции придерживались другой точки зрения. На страницах дореволюционных журналов напечатан ряд интересных материалов о взаимосвязях казахов с русскими переселенцами, в их числе хотелось бы выделить особо статью Головачева И. М. «Взаимное влияние русского и инородческого населения Сибири», помещенную в журнале «Землеведение». Глубокий анализ взаимосвязей русских поселенцев с коренным населением, данный автором в статье, позволил ему с объективных позиций определить социально-экономические последствия крестьянского переселения в Сибирь [23, с. 18].

Данные о социально-экономическом развитии Казахстана и материалы о русских поселениях содержатся в ряде газет «Восточное обозрение», «Семипалатинский листок», «Семипалатинский край» и журналов «Землеведение», «Русская мысль».

Переселенческая политика царизма в Казахстане нашла отражение и в работах крупных казахстанских исследователей аграрной истории — А. Б. Турсунбаева, Б. С. Сулейменова, которые внесли позитивный вклад в изучение истории переселенческого движения в Казахстане. В монографических исследованиях этих авторов дан анализ аграрной политики самодержавия, выделены этапы переселенческого движения; на большом фактическом материале были выявлены районы выхода переселенцев и их социально-экономический тип, показаны социально-экономические последствия царизма [23, с. 19].

Изучение истории крестьянского движения в Казахстане без опоры на достижения российской исторической науки нам представляется невозможным. В этой связи следует отметить ряд работ по социально-экономической истории российской деревни конца XIX-начала XX века. Особенно важно обратить внимание на работы российских исследователей, изучающих историю Сибири досоветского периода, поскольку некоторые регионы подчинялись, наряду с Западной Сибирью, общему территориальному управлению и имели общие процессы в сельском хозяйстве, в промышленности и в переселенческой деревне.

Изучение истории переселенческой политики царизма в Казахстане посвящен ряд диссертационных работ, в том числе на материалах Южного Казахстана. Большой интерес по истории крестьянской колонизации Северного Казахстана конца XIX в. представляют работы В. С. Черникова. В этих работах вопросы переселенческой политики исследованы на конкретном регионе. Следует отметить, что до настоящего времени переселенческая политика царизма в северо-восточном регионе Казахстана не была объектом специального и всестороннего изучения историков [24, с. 19].

Особое место среди исследований по изучаемой проблеме принадлежит Х. А. Аргынбаеву. На материалах Восточного Казахстана написана им статья «Историко-культурные связи русского и казахского народов и их влияние на материальную культуру казахов в середине XIX и начале XX веков», в которой вопросы истории крестьянского переселения в Казахстан освещены с позиций этнографа.

Влияние железной дороги на экономику дореволюционного Казахстана, выразившееся еще в ускорении переселенческого движения в Казахстан, изменение демографической ситуации в связи с крестьянским переселением из центральных губерний России освещались в работах М. Х. Асылбекова, Н. Е. Бекмахановой, Н. В. Алексеенко [24, с. 20].

1891 год характеризуется резким переходом царского правительства к открытому захвату казахских земель. Отношение к этому в среде казахской интеллигенции было ознаменовано расколом ее на группу во главе с Б. Каратаевым и М. Сералиным, а также на группу под руководством А. Байтурсынова и М. Дулатова. Анализ взглядов представителей казахской интеллигенции содержится в газетных статьях историков Ж. Касымбаева, Т. Омарбекова и М. Койгелдиева. По мнению исследователей, переселенческая политика привела к самым драматическим страницам истории казахов и имела следствием репрессии 1937;го и коллективизацию 1930;х годов. Общеизвестно, что многие представители национальной интеллигенции, пытавшиеся объективно исследовать последствия переселенческой политики царизма, подвергались в годы советской власти репрессиям или были вынуждены отречься от своих убеждений [25, с. 31].

Краеугольным камнем внутренней политики Казахстана является принцип межнационального консенсуса. Массовое изъятие казахских земель в начале XX века не могло не сказаться самым отрицательным образом на взаимоотношениях между коренным и пришлым населением, причем наибольшее количество притеснений и злоупотреблений наблюдалось со стороны последних. Подобные факты упоминаются в некоторых дореволюционных работах, в частности, в «Материалах по киргизскому землепользованию». Специальных же исследований по проблеме земельных отношений между различными этническими группами в русской историографии не имеется.

Несмотря на наличие многочисленной литературы по экономическим, аграрным, переселенческим проблемам дореволюционного Казахстана, сколь-нибудь замечательных трудов, рассматривающих межэтнические отношения, вообще в русской дореволюционной историографии не существует. Поэтому особенно ценны немногие исследования, в которых в той или иной степени затрагиваются интересующая нас проблема. Тем не менее, к этим работам следует относиться с известной долей критичности, поскольку написаны они были представителями колониальной администрации, деятелями военных ведомств в целях оправдания переселенческой политики самодержавия, в духе официальной правительственной идеологии [25, с. 33].

Усиление протеста против переселенческой политики царской России в национальных окраинах находит отражение в работах А. Букейханова, среди них особое место занимает исследование «Исторические судьбы Киргизского края и культурные его успехи», в котором всесторонне рассматривается история казахских земель. Рассматривая здесь переселенческую политику царизма, А. Букейханов показывает более выгодное положение хозяйств русских крестьян переселенцев, что ясно видно из данных о размерах земельных наделов, выделенных каждому хозяйству. Большой интерес по истории переселенческого движения в Казахстане представляют работы А. И. Гинзбурга, А. Геллера, В. С. Черникова и других.

В этих работах вопросы крестьянской колонизации исследованы на конкретных регионах, но не предприняты попытки объективного определения последствий переселенческой политики [25, с. 34]. Немаловажное значение для исследования темы, в частности, для понимания сущности традиционного хозяйства коренного населения, их социальной структуры общества имеют труды С. Е. Толыбекова [21, с. 15]. Начальный период исследований новейшего времени по истории переселенческого движения связан с трудами, в которых прослеживаются причины и мотивы переселения крестьян в Казахстан, социально-экономический тип переселенца, экономическое положение Казахстана и предпринятые попытки объективного определения последствий переселенческой политики.

Особое место среди них занимает исследование С. Швецова [21, с. 16]. На основе тщательного изучения источников наблюдаются правильные выводы по некоторым аспектам данной изучаемой проблемы, в частности, в оценке переселенческой политики царизма и ее социально-экономических последствий. Однако следует отметить, что в трудах 20−40 гг. заметно прослеживается влияние дореволюционных исследований, преувеличивавших позитивные стороны переселения. Так Н. Н. Жемчужников связывал повышение цен на скот и рентабельность скотоводства у казахов с переселением крестьян из России. Акцентируя внимание на положительные стороны переселенческой политики царизма, он не раскрыл сущности реформ, проводившихся царской Россией.

1.2 Некоторые особенности социально-экономического развития края во второй половине XIX века

Казахстан являлся во второй половине XIX века чисто аграрным краем с феодально-патриархальным обществом и традиционным хозяйственным укладом. В этот период только начинается формирование капиталистических отношений в Казахстане.

Социально-экономическое положение в Казахстане во второй половине XIX века характеризовалось разложением традиционного казахского хозяйства и формированием капиталистических отношений, а также усилением социальной дифференциации общества. Экономика Казахстана в этот период развивалась крайне неравномерно. В зависимости от исторических условий, близости к хозяйственным и культурным центрам, к железным дорогам и рынкам сбыта, а также в зависимости от природно-климатических условий районы Казахстана весьма значительно отличались друг от друга по уровню развития экономики [26, с. 14].

На обширных степных просторах и горных массивах Казахстана, в засушливых пустынных и лесостепных зонах существовали различные типы хозяйства: кочевое, полукочевое и оседлое. Основным видом хозяйства в этот период было скотоводство, однако существовали целые районы оседлого земледелия, а в южных областях было распространено поливное земледелие. Промышленное производство было в исследуемый период крайне неразвитым и было представлено небольшими кустарными предприятиями в основном добывающей и обрабатывающей промышленности.

Рост населения городов, формирование социальных групп, которые были основой формирования предпринимательских слоев зарождавшегося капиталистического общества, являлись тенденцией развития новых капиталистических отношений в регионе в данный период.

Царское правительство до 60-х годов XIX века, безусловно, прежде всего, защищало интересы помещечье-дворянского сословия. Дворянско-крепостническое самодержавие, лежавшее тяжелой гирей на развитии производительных сил всей России, легло еще более тяжелой гирей на экономику национальных окраин империи. Паразитическая сущность аппарата власти вступила уже в XIX веке в острое противоречие с развитием производительных сил страны. Чуженациональный, не понимающий местного языка аппарат власти превращал коренное население в самых бесправных «инородцев». Однако его торговая политика в общих мерах отвечала интересам торговцев и предпринимателей. Это объясняется тем, что торгово-промышленные круги России 20−30-х годов XIX в. были либо теснейшим образом связаны с господствующим классом, либо отдельные предприниматели сами были представителями этого класса [26, с. 15].

Колонизация окраин могла дать толчок значительному развитию производительных сил в промышленности и сельском хозяйстве лишь при полной ликвидации крепостничества в центре, открывавшем простор для более прогрессивного пути развития капитализма в Российской империи.

Поэтому только после отмены крепостного права, в 1861 г. торгово-промышленные круги в большей степени, чем раньше начинают пополняться за счет бывших зажиточных крепостных крестьян. В конце XIX века на смену бурному частному предпринимательству, вызванному социально-экономическим развитием и отменой крепостного права, постепенно приходит эпоха европейски образованного капиталиста.

Формирование Казахстана как экономического центра в первую очередь было связано с торговлей, которая дала большой толчок развитию Казахстана, выступила объединяющим началом трех относительно обособленных секторов экономики области, уездов, казахского аула и переселенческой деревни. Чем масштабнее становилась торговля, и чем больше охватывала всю территорию степи, тем быстрее шел процесс разложения натурального хозяйства, вовлечения его в орбиту общероссийской экономики. С другой стороны, во второй половине XIX века потребности казахских шаруа уже не могли быть удовлетворены в рамках кочевого скотоводческого хозяйства и потребительского земледелия и ремесла. Экономические интересы жителей казахских аулов и переселенческих деревень, носившие взаимный и частично взаимовыгодный характер, послужили тем фундаментом, на котором строились и развивались взаимоотношения между ними [25, с. 16].

Отсутствие торговых рынков в казахском крае в 60-х годах XIX века ставило коренное население в прямую зависимость от проживавших на линии мелких торговцев, у которых они приобретали необходимые в быту товары. «С целью устранения этого неудобства, а равно представления киргизам возможности сбывать скот и произведения скотоводства в степи же и в видах содействия сближению киргиз с русскими, — пишет А. И. Добросмыслов, Оренбургским генерал-губернатором Крыжановским впервые в 1867 г. был возбужден вопрос о покрытии Зауральской степи временными рынками — ярмарками». 5 декабря 1869 года управление Оренбургского генерал-губернатора направило министру внутренних дел еще одно письмо. В нем указывалось: «Актюбинское и Иргизское укрепления Тургайской области по своему географическому положению заключает в себя весьма выгодные местные условия для развития торговли: как в Актюбинском, так и в Иргизском укреплениях киргизы этой области и частью Сыр — Дарьинские, найдут удобства к сбыту русским торговцам скота и произведений своего хозяйства, а также к приобретению от приезжающих торговцев наших мануфактурных и горнозаводских изделий, необходимых в киргизском быту» [26, с. 18].

Свою просьбу генерал-губернатор мотивировал желанием «способствовать развитию торговли в области и содействовать усилению торговых сношений киргизов с русскими, в также посредством ярмарок содействовать экономическому развитию городских поселений, возникающих уже при названных укреплениях» [26, с. 20].

В условиях существования кочевого скотоводства наиболее распространенной формой была меновая торговля, которая находилась в руках торговцев, разъезжавших по степи с небольшим количеством различных товаров. Из области в весенний и осенний период отправлялись в степь по старым караванным и скотопрогонным дорогам мелкие торговцы, приказчики и бухарские негоцианты. Пользуясь большим спросом местного населения на промышленные изделия и дешевизной продуктов скотоводства, торговцы, злоупотребляя этим положением, грабили население. О результатах торговли можно судить из того, что, сбыв воз товаров в степи, купец возвращался нередко с косяком лошадей или других животных, с возами шерсти, сала и других продуктов. Все это сбывалось за хорошую цену на местные заводы или ближайшие базары в Троицке, Оренбурге, Орске. Перекупщики в свою очередь отправляли их по более высокой цене на русские и заграничные рынки. Ввиду отсутствия конкуренции в степи торговцы назначали на свои товары в два три раза завышенную цену, а единицей обмена служил часто баран, идущий за полцены [27, с. 19]. По данным оренбургской газеты «Русская степь», за полфунта развесного чая и фунт сахара разъездной агент мог получить барана, а за воз товара он получал стадо баранов [27, с. 20]. Даже царские чиновники вынуждены были отмечать паразитизм и насилие торгового капитала: «Имея в виду с одной стороны, простоту и доверчивость киргизов, с другой — алчность пристрастных в деле наживы торговцев, становится понятным, сколь выгодна подобная торговля для последних и сколь убыточна и даже разорительна она для первых» [27, с. 22].

До введения «Временного положения» 1868 г. количество разъездных агентов в уезде было невелико. Но с отменой пошлины по этому «Положению» т. е.с упразднением Сибирской и Оренбургской таможенных линий количество их быстро росло. Меновая торговля в степи носила ростовщический характер, поэтому обычно каждая торговая операция для скотовода-кочевника оборачивалась кабальной сделкой. 80−90-е годы XIX века — время массового распространения ростовщичества в Казахской степи. Казахские шаруа почти поголовно оказалось во власти ростовщического капитала, ростовщики продавали за долги имущество казахского населения. Купечество в казахских степях, пользуясь нуждой казахских шаруа, продавало предметы первой необходимости в долг под огромные ростовщические проценты [27, с. 24].

Ростовщичество получило широкое распространение и среди местной администрации [27, с. 26]. Средством наживы для скупщиков была и раздача товаров в долг, нередко на кабальных условиях. Казахи платили скотом, шерстью, кожами, а денежные знаки в большинстве случаев служили только мерилом стоимости товаров и во многих сделках совершенно не участвовали. Кочевое население не могло с точностью определить стоимость произведенных ими продуктов, а фабричные изделия (мануфактура, галантерея) нередко оценивалась неправильно и неоправданно высоко по сравнению со скотом [27, с. 30].

Под давлением налоговой политики царизма, в частности, заменой им натуральных повинностей денежными, по мере распространения ярмарочной и стационарной торговли происходило вытеснение натурального, менового вида торговли денежным. В деле вовлечения скотоводческого хозяйства в рыночные отношения, налаживания, укрепления его связи с переселенческой деревней и городскими поселениями наиболее удобной формой торговли являлась ярмарочная торговля.

В соответствии с утвержденными Министерством внутренних дел «Правилами» от 12 ноября 1870 года в Тургайской области первоначально проводились две ярмарки: одна в Илецком уезде при укреплении Актюбе, с 15 июля по 15 августа, а другая — при Иргизском укреплении, с 10 сентября по 10 октября ежегодно. Главной целью ярмарок считалось «доставление киргизам Тургайской области удобства для сбыта своего скота и снабжения себя весьма нужным, а также для облегчения покупки скота у киргизов русскими торговцами» [28, с. 35].

Надзор за общественным порядком на ярмарках поручался ярмарочным комитетом, состоявшим из представителей городской администрации, двух местных казахов и двух приезжих русских торговцев, ветеринарного врача. За каждое предоставляемое для торговли место взыскивался ярмарочный сбор в зависимости от объема продаваемых товаров в пользу городской казны.

Сроки проведения ярмарок менялись в дальнейшем, в зависимости от природных и экономических катаклизмов, в особенности с состоянием животноводческого хозяйства казахских аулов, со сбором урожая переселенческого крестьянства. Основным покупателем хлеба были казахи, поэтому они ярмаркой почти не интересовались. Но обложение казахов кибиточным и другими налогами в денежной форме вынуждало их сбывать на рынках скот и продукцию скотоводства. В феврале 1871 года принято новое правительственное распоряжение о денежном сборе со скота, продаваемого на ярмарках [28, с. 36]. Но, несмотря на эти факты, ярмарочная торговля заняла в экономической жизни области важное место.

С середины 90-х годов в структуре скотоводческого хозяйства казахского населения произошли изменения, благоприятствовавшие оживлению ярмарочной торговли. С переходом к земледелию и оседлости казахи больше стали разводить крупный рогатый скот и овец, пользовавшихся большим спросом на российских рынках. Соответственно происходит сокращение поголовья лошадей и верблюдов. Впоследствие торговля стала приобретать денежную форму. В денежную торговлю усиленно втягивались байские хозяйства.

Увеличился спрос на хлеб на внутреннем рынке; казахи стали больше потреблять хлеба и покупали муку, зерно, как у крестьян — переселенцев, так и у земледельцев — казахов. В области к хлебному рынку обращались более половины казахских хозяйств [28, с. 37]. Тесная связь казахского населения с хлебным рынком проистекала из специализации земледелия на просе. Производя для рынка просо, казахи — земледельцы в обмен на него приобретали пшеницу.

Перешедшие к оседлости и земледелию казахи стали заниматься сенокошением, что вызвало потребность в специальном сельскохозяйственном инвентаре. Они использовали в своем хозяйстве плуг, борону, косу, а более зажиточные казахи и сенокосилки [29, с. 40].

Главными предметами торговли в области оставались по-прежнему скот, скотоводческое сырье и изделия российских фабрик. Большим спросом пользовались кожевенные изделия, хлеб и стройматериалы [29, с. 41].

Во второй половине XIX — начале XX века ярмарочная торговля стала неотъемлемой компонентом экономической жизни области.

Анализ структуры, географии и объема ярмарочной торговли позволяет сделать ряд выводов о взаимоотношениях казахского аула и переселенческой деревней. Относительная неизменность основных статей торговли указывает на консервативный характер кочевого казахского общества, превращение края в источник животноводческого сырья для центральных районов промышленных районов страны. В тоже время подъем ярмарочной торговли наглядно свидетельствовал о развитии производительных сил всего региона. Ярмарки содействовали развитию товарно-денежных отношений, создавали стимул к увеличению товарности скотоводческого хозяйства, ускоряли разложение натурального хозяйства и ломку патриархально-феодальных отношений. Расширение торговых связей вело к хозяйственному сближению области с уездами, втягивало их в общероссийский рынок, ломало патриархальную замкнутость, способствовало развитию производительных сил переселенческой деревни и казахского аула [29, с. 42].

Говоря в целом об экономическом развитии области в дореволюционный период, следует отметить довольно быстрые темпы его роста, обусловленные наплывом русских крестьян — переселенцев, постоянно возраставшими потребностями переселенческой деревни и казахского аула в промышленных изделиях, колониальной эксплуатацией края, служившего источником дешевого сельскохозяйственного сырья.

Важнейшим фактором, повлиявшим на социально-экономические процессы в Казахстане явилось развитие транспорта, в первую очередь железнодорожного. Транспорт, как известно, играет роль составной части сферы материального производства. Для нормального функционирования капиталистического производства нужна развитая дорожная сеть, которая позволит быстро перемещать растущую массу производимых товаров на большие расстояния в потребляющие районы [29, с. 43].

Для Казахстана, отдаленного за тысячи верст от основных промышленных центров Европейской России, при огромных расстояниях между городами и торговыми селениями в пределах края, этот вопрос имел особое значение. Вовлечение Казахстана в орбиту общероссийских и мировых экономических связей неизбежно требовали совершенствования транспортных средств, строительства новых дорог, увеличения объема перевозок.

Интерес к Казахстану как к колонии у российской буржуазии особенно возрос в начале XX веке вместе с его «открытием» (при посредстве железных дорог) как края, богатого скотом и животноводческим сырьем, выгодного рынка для промышленных товаров и хранящего в своих недрах ценные горные богатства [29, с. 44].

В новом железнодорожном строительстве в Казахстане наиболее ярко выразились интересы, с одной стороны, московских мануфактурщиков и среднеазиатских предпринимателей, стремившихся превратить Туркестан в источник такого ценного сырья как хлопковое волокно, а с другой — Семиреченской и Сибирской торговой буржуазии, желающей использовать новую дорогу для выгодного сбыта дешевого Семиреченского и Сибирского хлеба в Ферганскую и другие хлопководческие области Туркестана. Цены на хлеб в этих областях были очень высокие, в 4−8 раз выше, чем в Семиречье.

В период империализма Россия всемерно расширяла сеть железных дорог в своих колониях. Общая протяженность железных дорог края достигала в 1917 г. 2793 верст, но главнейшие из магистралей — Сибирская и Оренбургско-Ташкентская, имели в основном военно-стратегическое, а не экономическое значение, хотя обе дороги и пересекали Казахстан.

Оренбургско-Ташкентская железная дорога была построена в 1901;1905 гг., и была рассчитана на эксплуатацию не столько для Казахстана, сколько для Средней Азии, обеспечивая наиболее выгодную транспортировку хлопка и хлебных грузов из Поволжья. Но, в первую очередь, она предназначалась для доставки войск в Среднюю Азию в случае войны на ее границах. Тем не менее, Оренбургско-Ташкентская железная дорога сыграла большую роль в развитии экономических связей с Россией, стимулировала развитие товарных отношений в крае. Южная часть Оренбургско-Ташкентской железной дороги проходила по территории Сыр-Дарьинской области Туркестанского края, т. е. современного Южного Казахстана [30, с. 10].

Общая протяженность магистрали составляла 2090 верст, в том числе по современной территории Казахстана от станции Келес на юге — 1600 верст, т. е. свыше% длины всей дороги. Местом нахождения управления дороги выбран город Оренбург. Первой железной дорогой, строительство которой было рассчитано непосредственно на эксплуатацию Казахстана как колонии, была Троицкая железная дорога — от города Троицка до станции Челябинск Сибирской магистрали. Накануне и во время первой мировой войны здесь строились еще две линии — Алтайская и Семиреченская. Семиреченская линия должна была пройти от станции Арысь через Малдыбай на г. Верный (806 верст). Специальная Комиссия поддержала предложение о строительстве железной дороги в Семиречье от станции Арысь до Пишпека и Верного в конце 1911 года [30, с. 12].

В начале 1911 г. правительство разрешило сооружение Алтайской и Семиреченской железных дорог на средства частных акционерных обществ с предложением своих капиталов. К нему обращались семь групп предпринимателей, но разрешение получила только одна, во главе с крупным капиталистом А. И. Путиловым. 28 мая 1912 года издано распоряжение об образовании акционерного общества Семиреченской железной дороги. Учредители А. С. Путилов и инженер А. А. Бунге. 24 мая 1913 г. правительство приняло решение в немного измененном виде о проведении Семиреченской железной дороги от ст. Арысь через Чимкент и далее по утвержденному ранее направлению. Строительная стоимость была определена в 41 235 757 рублей, включая подвижный состав и обратный капитал [30, с. 13].

Если на строительстве Оренбургско-Ташкентской железной дороги в 1902;1904 годах работало до 3000 человек, то на Семиреченской железной дороге летом 1915;1919 годов — 10 тысяч. Большинство строителей были из местного казахского крестьянства. Дороги вызвали к жизни целый ряд заводов и фабрик, способствовали сравнительно быстрому развитию предприятий по переработке сельскохозяйственного, особенно животноводческого, сырья; увеличили приток капиталов и трудовых ресурсов, стали важным рубежом в экономическом развитии окраины.

Строительство дорог ускорило формирование буржуазии Казахстана и активизировало здесь предпринимательскую деятельность. Сооружение железных дорог явилось важнейшим источником накопления капиталов местной нарождающейся и пришлой буржуазии.

Другим определяющим фактором социально-экономического развития, значительно повлиявшим на этническую, социальную и демографическую структуру населения Казахстана явились массовые миграции. Будучи отражением общей аграрной политики царизма, переселенческое движение зависело от того аграрного курса, который проводился в России. Переселенческое движение было порождено развитием капитализма и было необходимым условием роста его вширь [30, с. 15].

Переселенческое движение стало одним из важнейших условий формирования капиталистических отношений в Казахстане, происходившим под влиянием и при непосредственном участи общероссийских капиталов, так как, значительное количество земель переходило от казахов к русским переселенцам в порядке капиталистической мобилизации земельной собственности. Это, конечно, стимулировало появление и рост земельной ренты и цены земли. Но при всем том необходимо отметить, что аренда земли у казахов находилась в зародышевом состоянии. Например, в 1911 году главное переселенческое управление просило Туркестанского генерал-губернатора Самсонова «принять властные меры к поддержке и развитию аренды русскими переселенцами земли у киргиз Семиреченской области, управляемой по Степному положению» [31, с. 67].

В начале XX в., вследствие крестьянских волнений в черноземных областях (Черниговской и Полтавской), при поселении правительство обращало особое внимание на политическую благонадежность и экономическое лицо переселенцев, т.к. их экономическое состояние определяет их политическое лицо. Это способствовало заселению края кулачеством.

Этот процесс особенно усилился с 1910;1911 гг., т. е. с началом распространения на переселенческую деревню столыпинского землеустройства, с насаждением здесь хуторов и отрубов.

Кроме того, не ограничиваясь насаждением в колонизуемых окраинах кулацких хозяйств, правительство стремилось развить в Азиатской России крупное частное землевладение дворянских и буржуазных элементов, которые совместно с кулачеством должны были быть проводниками правительственной политики. Крупные землевладельцы рекрутировались из местных чиновников и офицеров, из дворян, из промышленников-овцеводов. Они получали на льготных условиях крупные участки земли для земледелия и скотоводства [31, с. 68].

Анализируя в целом состояние сельского хозяйства, следует отметить, что огромные массивы целинных и залежных земель на окраинах не были использованы, ввиду отсутствия ирригации и плохого состояния земледельческой техники. В социально-экономических условиях царской России, обрекающих технику на застой, население на нищету — земли эти были заброшены.

Царизм создал колонизационный фонд не путем увеличения культурной площади земель, а путем изъятия обработанных и орошенных земель у коренного населения окраин.

Уже к 1913 году основная масса пригодных для хлебопашества земель была у казахов изъята. Кроме пашен изымались леса и другие угодья, выделенные в «единственное владение казны» и составившие так называемые «казенно-оброчные статьи». В результате казахи лишились удобных мест для зимовок, необходимого им топлива и сенокосных угодий. При проведении земельных изъятий, разоряя казахский народ, царизм в некоторых случаях стремился оградить интересы верхних слоев казахского общества. Это стремление со стороны царизма объясняется тем, что некоторые из них были социальной опорой царизма в колонизуемых районах Казахстана, из их среды выделялась низшая администрация, проводившая мероприятия царизма среди казахского населения. Царская администрация предоставляла многим феодалам и баям возможность пользования землей в меру их «действительной потребности», кроме того, им дополнительно давались в аренду части казенных оброчных земель. Те из них, которые имели заслуги перед царизмом, получали участки земли в частную собственность. Так, например, известный в Семиречье своей верной службой царизму Шабдан Джантаев получил в потомственное владение участок площадью до 400 десятин к югу от станции Токмак «в благодарность за оказанные услуги при покорении края». Крупнейший бай, предприниматель Юлдашев Вали-Ахун пользовался обширными арендованными землями в Джаркентском уезде Семиреченскои области [31, с. 70].

Не довольствуясь этим, он арендовал ещё 1500 десятин из войскового запаса Семиреченского казачьего войска. В годы столыпинской аграрной реформы отличительной особенностью политики в отношении переселения было усиление угнетения коренного населения. Но вопреки этому правительственному курсу, независимо от действий местного чиновничьего аппарата и действий, переселение объективно приводило и к некоторым прогрессивным последствиям.

В частности, к ним можно отнести образование переселенческих поселков с совместным проживанием коренного населения с русским крестьянством. Благодаря общности интересов происходил обмен навыками в сельскохозяйственных работах, перенимались способы обработки орошения почвы, орудий труда и т. д. Общение коренного населения с переселенцами приводило к сближению в ряде областей экономики и культуры [31, с. 71].

Переселение крестьян, благодаря трудовому взаимообщению русских и казахов, ускорило переход казахского народа к земледелию и оседлости, способствовало усвоению казахскими земледельцами более передовых форм хозяйства и, в конечном счете, к ускоренному проникновению капиталистических отношений в сельское хозяйство, к значительным сдвигам в развитии производительных сил и росту товарного земледелия в Казахстане. Вместе с тем, нельзя не отметить, что хотя в отдельных районах переход казахов к земледелию и произошел под непосредственным влиянием русских крестьян, но в целом в Казахстане его ускоренное развитие связано с общим развитием производительных сил края в последней трети XIX в. Более того, хозяйственные и дружественные связи, установившиеся между казахским и русским народами, помогли также последним заимствовать основные приемы земледелия, связанные с искусственным орошением, в частности, в Южном Казахстане и Семиречье [31, с. 72].

Немаловажным моментом является тот факт, что основной особенностью в земельных отношениях крестьян-переселенцев в Казахстане было отсутствие помещичьего землевладения и крепостнических пережитков, а, следовательно, и наличие более благоприятных условий для свободного развития капитализма в сельском хозяйстве.

Таким образом, колониальная политика царизма, социально-экономические процессы в крае, приведшие к значительному ухудшению положения коренного населения, толкали народ на борьбу против царских колонизаторов. Наиболее ярким проявление этой борьбы явилось восстание 1916 г. в Казахстане.

1.3 Временное положение 1868 года в Казахстане

Отменив крепостное право в России, царское правительство приступило к подготовке устройства системы управления казахами Оренбургского и Западно-Сибирского генерал-губернаторств. Дореформенные органы управления не устраивали царизм, который желал приблизить структуру колониальной администрации в Казахстане к структуре административных органов центральных районов империи.

В этих целях специальной комиссией, созданной Оренбургским генерал-губернатором Л. Безаком в сентябре 1864 г., были собраны сведения, которые могли бы ответить на вопросы: 1) Какие недостатки имеют место в существующей системе управления и могут ли они быть устранены без радикального ее изменения; 2) Какие имеются недостатки в способе взимания кибиточного сбора с казахов и можно ли улучшить этот порядок, и какими мерами; 3) Целесообразность переноса центра области из г. Оренбурга вглубь Казахстана с тем, чтобы управление местным населением сделать более эффективным [32, с. 18].

Собрав соответствующие сведения, областное правление оренбургских киргизов подготовило «Доклад о новом устройстве управления казахами». В этом документе был сделан вывод о необходимости создания новой системы управления «сообразной с общими узаконениями империи», а также с учетом «характера народа, степени его развития», экономических и политических условий, в которых находилось «ордынское население».

«Соображения» Оренбургского областного правления были изучены в Министерстве военных, a также внутренних дел, которые, несмотря на определенные разногласия между ними, признали необходимым: «Для изучения начал и составления проекта будущего устройства Киргизского управления командировать в степь особую комиссию в составе двух членов, по одному от каждого министерства, делопроизводителя и двух депутатов от Западной Сибири и Оренбургского края». В эту комиссию, названную «Степной», были назначены: со стороны Министерства внутренних дел полковник Гирс, Военного министерства — полковник Гейне, депутатами — полковник Гутковский и капитан Проценко [33, с. 81].

Эта комиссия должна была, по результатам объезда Казахской степи и сбора мнений ага-султанов, волостных управителей и биев, представить проект «устройства Киргизского управления» в указанные министерства после предварительного его рассмотрения генерал-губернаторами Оренбургского края и Западной Сибири.

Для решения этой задачи ей было необходимо: 1) выявить возможность введения новой системы управления казахами на основе общих начал гражданской администрации в империи; 2) выяснить, какой характер должно носить «внутреннее самоуправление киргизов; должны ли при этом правительственные учреждения ограничиться лишь сбором податей и охранением спокойствия в степи вообще, не вмешиваясь в их народный быт; 3) определить, какие органы власти могут быть приемлемы для управления краем, принять за «непременное правило нераздельность власти и ответственности правительственных лиц», а также изыскать наилучшие способы контролирования действий местной власти; 4) представить свои соображения о новом порядке судопроизводства в крае; 5) определить порядок землепользования в Казахстане в увязке с вопросами о целесообразности принятия мер к оседанию казахов и усиления колонизации казахской степи; 6) установить, какие меры и возможности существуют для ограничения влияния ислама среди «киргизов», с одной стороны, и распространения христианской веры среди них, с другой [33, с. 84].

Таким образом, комиссия интересовалась всеми сторонами жизни казахского народа, что вытекало из целей и задач колониальной политики царизма превратить Казахстан в дешевый источник сырья и рынок сбыта товаров.

Ответить на поставленные выше вопросы было нелегко, к тому же в самой комиссии не существовало единого мнения о характере, масштабах и глубине реформирования системы колониального управления в степи. Если Гирс и Проценко, игнорируя хозяйственные и этнические особенности местного населения, стремились навязать ему в целом административное управление, существующее в России, то Гейне и Гутковский стояли за частичное сохранение у казахов внутреннего самоуправления. А. К. Гейне придерживался, в частности, позиции «отстоять» то, что полезно «как для правительства, так и для киргиз» [33, с. 85].

Разгорелась дискуссия между Министерством внутренних дел и колониальной администрацией Оренбургского края, поддержанной «Степной комиссией». Первое полагало целесообразным применение различных систем в управлении Сибирским и Оренбургскими степями. Оно мотивировало свою позицию тем, что устройство единообразной системы управления для этих двух регионов чревато политическими последствиями, ибо предполагало объединение казахов обеих территорий. А это возбуждает, по мнению Министерства внутренних дел, национальное чувство, представляющее политическую опасность в будущем. Министерство указывало, что существовавшая ранее «действенность в управлении степями», отчасти «содействовала разъединению киргизского народа и служила средством к его умиротворению [33, с. 86]. Стремясь теперь к тому, чтобы возбудить в киргизах, тем или другим способом, чувство единства, которое при неблагоприятных обстоятельствах могло бы послужить нам во вред, было бы мерой в высшей степени не политической. Оренбургский генерал-губернатор Н. Крыжановский возражал, указывая на то, что единая система управления для обеих частей Казахской степи отнюдь не противоречит одному из основных принципов колониальной политики царизма — разъединению казахского народа. Таким образом, корень разногласий, как между членами «Степной комиссии, так и Министерством внутренних дел и Оренбургской администрацией состоял не в целях, а в тех или иных средствах увековечивания господства русских над местным населением, удержании последнего в покорности. Н. Крыжановский писал: «При том положении введение общих административных начал в управление киргизами Оренбургского и Сибирского ведомств нисколько не объединит их в политическом отношении. Киргизы остаются по-прежнему под управлением двух генерал-губернаторств». Ф. Гирс, А. Гутковский, Л. Г. Сенявин и другие выступали за то, чтобы реформы управления были проведены в какой-то мере с учетом общественных условий жизни казахов, что вызывало недовольство, как военного ведомства, так и Министерства внутренних дел. Сенявин утверждал: «Главное наше желание, чтобы не отделять, а по возможности более и более привязывать киргизов к правительству, и для этого, а равно для удобнейшего вообще управления сим народом, необходимо, чтобы все приноровлено было к кочевому его быту и к степени его нравственного состояния» [33, с. 87].

Однако разногласия среди колониальных чиновников относительно ведения той или иной системы управления в степи касались лишь низших звеньев колониальной администрации. Они видели главную цель реформы в том, чтобы «вселять в киргизах повиновение и покорность», «пресекать всякие в степи беспорядки».

Более радикальной была позиция Ч. Ч. Валиханова, который исходил из основополагающего положения о том, что закон может быть жизненным только тогда, когда он выражает интересы народа. «Тот закон хорош для народа, — писал он, — который более всего известен. Закон родной, под которым человек вырос и воспитывался, как бы закон этот был не совершенен, должен казаться ему лучше, понятнее и яснее самых мудрых законодательств, взятых извне, навязанных сверху» [33, с. 90].

Демократические взгляды Ч. Валиханова отразились наиболее четко в его высказываниях об относительности роли закона и политических реформ в обществе. По его мнению, и закон, и политические реформы, в конечном счете, должны быть направлены на повышение жизненных условий народа.

Царское правительство не тяготили, однако, подобные благие намерения. Оно было озабочено поисками наиболее эффективного с точки зрения колониальных интересов способа управления Казахской степью, чтобы держать местное население в узде и беспрекословном повиновении.

Для решения этих и других задач был образован особый комитет под председательством военного министра генерал-адъютанта Милютина. Решения комитета были обязательны для комиссии Гирса, которая почти после трехлетней работы завершила свою деятельность и в октябре 1867 г. представила в Кабинет Министров Российской империи проект «Временное положение об управлении в степных областях Оренбургского и Западно-Сибирского генерал-губернаторств» [33, с. 91].

Проект был одобрен лишь в общих чертах 22 октября. Кабинет распорядился сообщить об этом выписками из журнала: министерствам военному, внутренних дел и финансов к исполнению.

Проект получил статус «временного», так как правительство считало, что «в делах, подобных настоящему, один лишь опыт может служить безопасным и вполне надежным руководителем».

По Временному положению 1867−1868 гг., территория Оренбургского и Сибирского ведомств была разделена на четыре области, по четыре уезда в каждом [34, с. 22].

Высшими представителями в колониальной администрации в Казахстане являлись генерал-губернаторы. Они возглавляли весь административно-полицейский аппарат края, кроме того, контролировали почти все, находившиеся на подведомственных им территориях, правительственные органы и учреждения, различные сословные и общественные организации. Генерал-губернаторам было предоставлено право ревизии всех гражданских учреждений. В его функции входило также командование войсками соответствующего военного округа; кассационное решение дел, рассмотренных судами нижестоящих инстанций; назначение начальников отделов областных правлений, уездных начальников, представление к должности военного губернатора по согласованию с Военным министерством. Генерал-губернатор имел право непосредственно апеллировать к царю, получая лично от него особые указания и поручения. В целом он был посредником между центральными министерствами и областными учреждениями. Таковы были и полномочия Оренбургского генерал-губернатора [34, с. 23].

Оренбургское генерал-губернаторство делилось на две области — Уральскую и Тургайскую.

Территория, входившая в состав Тургайской области до 1868 г., составляла восточную часть, и значительное пространство средней части бывшей области «оренбургских казахов» [34, с. 24].

Вновь образованная область занимала пространство в 480 тыс. кв. верст или в 42,5 млн. десятин и граничила на севере с Оренбургской губернией, на востоке с Акмолинской, на юге с Сыр-Дарьинской и на западе с Уральской областями.

Тургайская область делилась на четыре уезда: Илецкий (Актюбинский), Николаевский (Кустанайский), Тургайский и Иргизский. Для образования уездов, определения их границ, создания уездных управлений и введения в действие Временного положения были сформированы особые организационные комиссии под председательством уездных начальников. Ими были в Илецком уезде — надворный советник Плотников, в Иргизском — капитан Вогак, в Николаевском — А. Сипайлов, Тургайском — подполковник Яковлев. В качестве членов комиссии были привлечены представители местного населения, такие как Султан Сейдалин, есаул Куланбаев и другие. 31 декабря 1868 г. в Илецком уезде была организована первая волость — Тузтобинская, состоявшая из семи аульных старшинств. Определены границы и других волостей, входивших в состав этого уезда: Буртинской, Тереклинской, Аралтюбинской, Ойсыл-Каринской. Военному губернатору были представлены поименованные списки юртовладельцев каждого уезда. Позднее были организованы Каратугайская, Актюбинская и Хобдинская волости [34, с. 27].

Трудность реализации реформ заключалась в том, что число кибиток в прежней территориальной единице — дистанции не всегда доставало для образования волости, поэтому приходилось «ломать» родовые границы и волость образовывать из двух и более дистанций. Так, например, Тузтобинская волость была образована из бывших 9-й и части 57-й дистанций, так как в одной 9-й дистанции для образования волости не хватило соответствующего по «Положению» числа кибиток [35, с. 44].

Последовательности в образовании области, уездов и волостей не было. 2 января 1869 г. объявлено о закрытии области «Оренбургских киргизов», областного правления и управлений султанов — правителей частей области, а также об образовании Тургайской области, Тургайского областного правления и уездных управлений. А работа по образованию волостей продолжалась в течение февраля месяца, как это имело место при определении границы Арал-Тюбинской и Ойсыл-Каринской волостей. Аналогичное положение имело место при образовании волостей и в других уездах области: Ходжакульской, Кызыл-Джарской, Аралчийской, Кабыргинской, Ордаконганской, Тулагайской, Джалаулинской в составе Иргизского уезда; Сартской, Чубарской, Суиндской, Дамбарской, Джетыгаринской, Аракарагайской, Мендыгаринской, — в составе Николаевского уезда; Тусунской, Кара-Кугинской, Сарыкопинской, Наурзумской, Кара-Тургайской — в составе Тургайского уезда [35, с. 45].

На образование каждой волости и, входивших в нее аульных старшинств с определением их границ на картах, комиссия отводила одну или две недели, что не позволяло ей учесть все детали, связанные с землепользованием местного населения. Некоторые вопросы вовсе оставались нерешенными. Так, например, не были своевременно представлены карты Дамбарской и Аманкарагайской волостей, так как их границы не были определены. Такое же положение имело место в Аракарагайской и Мендыгаринской волостях, образованных 26 марта 1869 года. Описание границ волостей производилось по зимовым стойбищам, однако границы летовок не соответствовали им и вследствие этого сразу же возникли конфликты между отдельными аулами и волостями [35, с. 46].

Административно-территориальное устройство области было всецело доверено организационной комиссии во главе с уездными начальниками. Военный губернатор имел представление о ходе и итогах деятельности этих комиссий лишь по рапортам последних. В силу того, что волости образовывались в спешном порядке, происходили пересмотр их границ, объединения и разъединения. Поэтому первоначально не только в Санкт-Петербурге, но и в Оренбурге не имели точных сведений о структуре местной колониальной администрации, количестве волостей и аульных старшинств. Так, например, в 1870 г. в «Русском инвалиде» сообщалось, что в Тургайской области было образовано 30 волостей. В «Военном сборнике» была дана лишь приблизительная картина: «Волости состояли из 1000−2000 кибиток, образованные не по родовому, а территориальному принципу из соседних аулов — 100−200 кибиток» [36, с. 77].

На самом деле, как было указано нами выше, в Тургайской области было образовано всего 28 волостей, что подтверждается архивными материалами. По числу кибитковладельцев они были разными. Кара-Кугинская область Тургайского уезда состояла из 2380 юртовладельцев, Сары-Копинская волость — 2212, Наурзумская — 1971, Кара-Тургайская — 2495 юртовладельцев. Несмотря на большие усилия, организационным комиссиям не удалось установить точное количество кибитковладельцев по ряду волостей. А. Сипайлов, председатель организационной комиссии Николаевского уезда, в своем рапорте Военному губернатору Тургайской области указывал на «исключительное положение в Новолинейном районе: «В особенности пребывание значительного числа киргизов на внутренней стороне в обширных уездах Троицком и Челябинском лишает комиссию возможности иметь теперь же верные сведения о числе кибитковладельцев некоторых аулов, вошедших в состав Саройской волости» [36, с. 78].

В исторической литературе указывается, что в ходе административно-территориальной реформы 60-х годов происходило смешение казахских родов. Думается, что такая точка зрения является преувеличением, поскольку в каждой волости доминировал один какой-либо род. Так, в упомянутой Саройской волости проживали, в основном, роды Кипчакского объединения и имелось незначительное число кибитковладельцев из родов Телеу, Алтын, Аргынов и Киреев. Такое же положение было в Чубарской волости, также расположенной в Новолинейном районе. Здесь доминировали кипчаки и, как доносил А. Сипайлов, имелось «самое незначительное число кибиток из родов аргынского, алшинского и кереитов» [36, с. 79].

Авторы «Временного положения» не ставили перед собой цели кардинального дробления ни родов, ни аульного управления. В этой связи нельзя согласиться с Е. Г. Федоровым и другими историками, утверждающими обратное. Министерство внутренних дел считало, что «в степи нередко случается: 25, 50, 55 кибиток зимуют совершенно отдельно, и они останутся без всякого полицейского надзора». Поэтому в ходе внедрения в жизнь реформы организационные комиссии переселяли мелкие казахские роды с места их зимовок, концентрируя аульное общество вокруг одного или двух многочисленных родов, о чем свидетельствует и выше приведенный нами анализ родового состава отдельных волостей. Нельзя отрицать, что одной из задач «Временного положения» являлось ослабление родовых начал. Но покончить с «родовой солидарностью» на практике не удавалось, колониальные власти не решались на крутую ломку родовых структур из-за боязни новых бунтов [36, с. 80].

Параллельно с образованием административно-территориальных единиц области шло формирование колониального аппарата. Во главе Тургайской области стоял военный губернатор, назначенный императором. Он являлся командующим всеми войсками, расквартированными на территории области. Помимо того военный губернатор Тургайской области был атаманом казачьих войск вверенной ему области; осуществлял надзор за судебными органами области, судами биев. Возглавлял весь аппарат управления областью, начиная с областного правления, кончая органами «общественного самоуправления». С его представления назначались уездные начальники. Он же утверждал в должности волостных управителей [36, с. 82].

Тургайское областное правление было образовано 2 января 1869 г. и находилось в ведении Министерства внутренних дел Российской империи. Оно соединяло в себе обязанности губернского правления, канцелярии губернатора, казенной палаты, управления государственными имуществами, действовало на правах палат уголовного гражданского суда. Членами областного правления были дивизионный доктор, архитектор и чиновник особых поручений по горной и лесной части. Правление возглавлялось вице-губернатором.

Пребывание областного правления вне пределов собственно области (находилось оно в г. Оренбурге) порождало значительную трудность, лишало губернатора и чиновников личных наблюдений и на этой основе формировать собственные взгляды на управление местным населением. Вследствие этого высшие чины областного управления вынуждены были черпать необходимые сведения только от уездной администрации. С другой стороны, указанное обстоятельство превращало уездного начальника в основу русского управления в Тургайской области. На уездного начальника, кроме управления делами уезда и уездной полиции, возлагались различные обязанности по линии министерств юстиции, финансов, государственных имуществ. Из четырех уездных начальников области трем были подчинены и войска, расположенные в подведомственных им уездах [37, с. 15].

В функции уездного начальника входило определение места и времени волостного съезда, утверждение аульного старшины. Кроме того, он имел право временно отстранять волостных управителей, налагать административные взыскания на должностных лиц низового звена и рядовых казахов, а также подвергать их аресту до семи суток. В целом он был полновластным хозяином в уезде, совмещая в себе не только административный, но и политический орган.

Казахи допускались к власти на низовом уровне административной системы. Но при том царское правительство стремилось создать такую местную администрацию, которая служила бы твердой опорой колониальных властей. Поэтому при введении в жизнь «Временного положения» на волостных управителей возлагалась большая надежда. Волостные управители и аульные старшины должны были назначаться по результатам выборов. Выборы были двухстепенными. Вначале в каждой волости от каждых 50 кибиток избирали одного выборщика. Съезд этих выборных избирал волостного управителя и его кандидата (заместителя). На выборах волостного управителя должен был присутствовать уездный начальник или его помощник. Русские власти, не надеясь, в какой степени выборы будут надежным инструментом, установили порядок вмешательства в этот процесс. Волостные управители избирались на три года из лиц не моложе 25 лет, не находящихся под следствием, не имеющих судимостей и пользующихся уважением и доверием народа. В функции волостного входили следующие вопросы: наблюдение за порядком в волости; сбор податей, приведение в исполнение судебных решений; присутствие на аульных сходах и контроль за выборами аульного старшины; выполнение решений волостного съезда; прием исковых заявлений.

Волостной управитель имел право подвергать аресту до трех дней или штрафу до трех рублей за неисполнение требований властей, за драки и т. п. Он представлял свидетелей и обеспечивал явку ответчиков на суд биев [37, с. 17].

Большие полномочия, которые давались волостному управителю, особенно в фискальном и земельных вопросах, делали эту должность особенно привлекательной для торгово-ростовщического слоя, а в целом для всей зажиточной верхушки казахского общества.

На самой низшей ступеньке «туземной» администрации находился аульный старшина, который выполнял в ауле те же функции, что и волостной управитель.

Для выборов старшины в ауле от каждых 10 кибиток избирали одного выборщика. Сход этих выборных избирал аульного старшину и его кандидата (т.е. заместителя). Для наблюдения за соблюдением порядка на выборах аульных старшин на них присутствовал волостной управитель [37, с. 18].

Выборы первых волостных управителей были проведены в спешном порядке. Управителем Ойсыл-Каринской волости Актюбинского уезда был избран Бекмурза Сандыбеков, которого уездный начальник Плотников в своем рапорте военному губернатору области охарактеризовал так: «По своим способностям и весьма заметному влиянию между джагалбайлинцами может быть полезным в должности волостного. В январе 1869 г. был представлен на утверждение именной список управителя Тусунской волости, его кандидата и судебных биев, избранных волостным съездом. Волостным управителем стал есаул Беремжан Чегенов, а его кандидатом — би Даурембек Беремжанов [37, с. 19].

Управителем Саройской волости был избран сотник Каумен Алдияров, его кандидатом — би Иманбай Худайбердиев. Аульными старшинами стали Абдрахман Бактыбаев, Сомжурек Дажабагин, Худайберген Досов, Тобулбай Абламбаев, Урумбай Илгулдин, Кула Малбагаров.

Кандидатами и биями в Тусунской волости были избраны Казыбек Казангапов, Киян Мусин, Джайнак Ананов, Тулеген Наурзбаев, Байжан Избасов, Уваш Байтуленов, Тауман Салпин, Кенжебай Атанов, Токмухамед Итаяков, Осман Алтынбаев [37, с. 20].

Выборы на должности местной колониальной администрации характеризовались острой межродовой и межличностной борьбой. Но такая ситуация была не везде. Так, по Тузтобинской волости Актюбинского уезда большинством шаров был избран управителем би Табынского рода Дажаманчал Муктыбаев и кандидатом его бывший начальник 9-й дистанции Ирмухамед Идигин. Но на другой день, после роспуска по домам волостных выборных, Муктыбаев отказался от своей должности, объявив о своем решении организационной комиссии. Свой поступок он мотивировал «незнанием им грамоты и важностью предстоящей для него обязанности и, вообще, непривычностью к деятельности подобного рода». Поэтому комиссия вынуждена была поручить временное исполнение обязанностей волостного управителя Идигину до утверждения его военным губернатором на эту должность [38, с. 105].

Аульными старшинами в этой области были избраны Баймекет Буранбаев, хорунжий Хангирей Арасланов (Арыстанов), Джайсанбай Джулдин, Мухамедгали Байтенов, Юсуп Тленшин, Турум Сартимбетов, Назмухамед Ярмухамедов.

Выборы как волостных управителей, так аульных старшин не обходились без подкупов и разного рода «угощений».

Население аулов, оказавшихся во время летней кочевки на территории другой волости или уезда, в полицейском отношении подчинялось местным властям, то есть аульному старшине и волостному управителю в пределах аула и волости, где временно находилось это население.

«Временное положение» внесло изменения в судебное устройство в степи. Были учреждены военно-судебные комиссии и уездные суды, действовавшие на основании общеимперских законов. Наиболее серьезные уголовные дела, особенно по тем «преступлениям», которые угрожали устоям колониальных порядков в регионе, рассматривались военно-судебной комиссией. Другие же преступления и гражданские иски на сумму свыше двух тысяч рублей относились к компетенции областного правления, имевшего права съезда мировых судей и палаты уголовного и гражданского суда России. Уголовные дела, по которым предусматривались наказания в виде ареста не свыше трех дней и штрафа до 100 рублей, а также гражданские иски до двух тысяч рублей рассматривались уездными судьями [38, с. 106].

Вместе с тем продолжал существовать и так называемый «народный суд», т. е. суд биев, который руководствовался нормами обычного права. Однако он значительно трансформировался. В ведении единоличного суда биев были оставлены лишь дела по временным искам не свыше 300 рублей у кочевников, а в оседлых районах — до 100 рублей, а также семейно-брачные дела.

Наиболее важные вопросы выносились на волостной и чрезвычайный съезды суда биев. Первый из них рассматривал гражданские иски на сумму до 500 рублей, а также апелляции по решениям единоличного суда биев. Кроме того, недовольные приговором суда биев по семейным и брачным делам могли обращаться с жалобой к уездному начальнику, который принимал решение единолично. На чрезвычайных съездах биев рассматривались споры между общинами, относившимися к разным волостям, и их решения считались окончательными [38, с. 107].

По «Временному положению» казахам-кочевникам разрешалось также обращаться непосредственно в русский суд, минуя суд биев. Суды биев не имели права приговорить виновных к телесным наказаниям и смертной казни.

Система «народного суда», будучи одним из звеньев колониального аппарата, объективно способствовала разложению традиционного обычного права.

По «Положению», должность, бия, стала выборной. Бии избирались волостным съездом на три года и утверждались военным губернатором. Само это обстоятельство создавало широкие возможности, для фактического подкупа должности бия и расцвету коррупции в суде.

В целом, административно-правовые реформы царизма в Казахстане были направлены на постепенную ликвидацию традиционного права местного населения и установление над ним действия общеимперских законов. Социально-правовой основой этому служило отнесение казахов всех сословий и категорий к «сельским обывателям», уничтожение прав и привилегий казахской аристократии (султанов) [38, с. 108].

Членами суда биев в Тургайской области в большинстве случаев были выходцы из одного рода. Так, в Тузтобинской волости биями были избраны Улубай Курумбаев, Ирмухамед Майтиев, Маканбай Сакаусартов, Аманияз Миньяшаров, Сарыкул Мусин, Бекмухамед Дусалин, Идрис Ильчибеков, и все они были из рода табын.

Сочетание имперской системы суда с так называемой народной системой суда (т.е. судами биев), ограниченной и приспособленной к имперским интересам, отражало стремление царского правительства предупредить недовольство коренного населения и более «гибче» водворить в степи новый колониальный порядок.

Содержание местного колониального аппарата тяжелым бременем легло на казахское население. В 1869 г., например, на эту цель по Тузтобинской волости было собрано 1370 рублей, по Саройской волости — 1180, Чубарской волости — 1300, Буртинской волости — 1800, Суиндукской волости — 1320, Тусунской волости — 3840 рублей серебром [38, с. 110].

К деятельности колониального аппарата в области были привлечены отдельные грамотные казахи в соответствии с указанным во «Временном положении» порядком о назначении одного из двух помощников уездного начальника из среды местного населения.

Начальник Тургайского уезда на эту должность, нашел достойным подполковника Султана Джангирова. «К исправлению должности письмоводителя» Тургайского уезда 3 марта 1869 г. был допущен хорунжий Алтынсарин.

За «заслуги» во введении в действие «Временного положения» несколько казахов были удостоены наград и других поощрений. «За усердие, услуги и преданность русскому правительству» серебряными медалями на Аннинских лентах для ношения на шее 16 февраля 1869 г. были награждены Уатай Утегенов (6-ой аул Ходжакульской волости Иргизского уезда) и Джанкучук Беркимбаев (1-ый аул Кзылжарской волости того же уезда)". За те же услуги в водворении новых колониальных порядков в Тургайской области указом императора от 14 августа 1870 г. управляющий аргынским родом войсковой старшина Казыбек Чегенев (первый) награжден орденом Св. Станислава 2-й степени для «нехристиан установленный и с грамотою на него». Ему были вручены положенные в таком случае тридцать рублей. Кроме того, были награждены орденами «для нехристиан установленными»: Св. Владимира 4-й степени — помощник начальника Тургайского уезда подполковник Султан Джигангиров; Св. Станислава 3-й степени — управитель Тусунской волости есаул Беримжан Чегенев, письмоводитель Тургайского уездного управления хорунжий Алтынсарин. Награды и поощрения от Организационной комиссии получили: 1) «за самоотверженность и неустрашимость, оказанные при тушении пожара в кибитке, где находились дела Организационной комиссии бархатную тюбетейку — Баидели Кусемисов, житель 4-аула Каракугинской волости Тургайского уезда; 2) «за распорядительность и примерное усердие, оказанные Организационной комиссии при введении нового Положения», бархатную тюбетейку — Байсал Асанбаев, аульный старшина Наурзумской волости; 3) «за усердную службу с 28 декабря 1868 г. по 1 февраля 1869 г. и ревностное содействие, оказанные Организационной комиссии при введении нового Положения», серебряный рожок — Итаяк Джайнаков, житель аула № 1 Тусунской волости. Серебряный рожок достался и почетному бию Джумабаю Каражигитову. Довольствовались бархатной тюбетейкой би Багабай Кельдибеков (Тусунская волость), би Джанбускен Джангужин (Тургайская волость), шелковой материей — би Саян Кардакбаев (Каракугинская волость) [38, с. 111].

Позднее орденские знаки на Станиславской или Аннинской лентах пожалованы: почетному ордынцу Джаппаского рода Николаевского уезда зауряд хорунжему Мир-Якуп Мактыбаеву, кандидату управителя Каракугинской волости Тургайского уезда зауряд сотнику Орынбаю Каражигитову, управителю Чубарской волости Николаевского уезда Берчимбаю Карабаеву, зауряд хорунжему Сеид-Батижан Нурмухамедову, судебному бию Наурзумской волости Бабакаю Абилеву, зауряд хорунжему Абилу Тулькубаеву [38, с. 112].

Би Бекмухамед Карпыков представлен к награде от Оренбургского генерал-губернатора. Военный губернатор Тургайской области «суконным кафтаном с золотым галушком» пожаловал: бия Тургайского уезда Коргамбека Беримжанова, султана Аскара Ишмухамедова, бия Тлеубергена Тюбетева, «почетных киргизов» Алимбая Актасова и Сарсенбая Тюлебергенова [38, с. 113].

Анализ состава награжденных показывает, что колониальные власти при проведении административно-территориальной реформы стремились создать себе социальную опору в лице волостных управителей, судебных биев. Стремясь в целом оттеснить султанов от правления, царское правительство не отвергало одновременно услуг, оказываемых некоторыми представителями этого сословия колониальному аппарату, более того, поощряло их действия быть полезным русским властям. За выражение покорности последним отдельным султанам были прощены «прошлые грехи» и даже назначены государственные пенсии. Так случилось, например, с бывшим султаном — правителем Западной части Оренбургской области полковником Мухамедгалием Таукиным, который был снят с должности «за злоупотребление служебным положением», а также подозревался в связях с повстанцами, выступавшими протий введения «Временного положения» и подвергнут административной высылке с родных мест. Ходатайствуя о назначении ему пожизненной государственной пенсии перед Оренбургским генерал-губернатором, военный губернатор Тургайской области 17 октября 1873 г. писал: «Возвращение полковника Таукина из ссылки, с назначением ему от казны средств к поддержанию существования его семьи как бы в воздаяние за те услуги, оказанные им на службе русскому правительству, послужит, по моему мнению, мерой не только гуманной по отношению к самому Таукину, но и полезной для укрепления в среде инородческого племени убеждения в правосудии, благости и милости русского правительства» [38, с. 115]. По инициативе колониальных властей, были организованы различные петиции и обращения, целью которых являлось изображение «Временного положения» как «милости», дарованной царем казахскому народу. Авторами «благодарственного письма» от имени жителей Тусунской волости, направленного на имя начальника Тургайского уезда, были: войсковой старшина Казыбек Чегенов, есаул Беримжан Чегенов, кандидат волостного управителя Дауренбек Беримжанов, бывший местный начальник Казыбек Казангаров, бывший начальник 40-й дистанции Кулжан Атанов, аульные старшины Кушен Кужабеков, Оспан Алтынбаев, Нурбай Талпаков, Тауман Сагинов и бии (их было 41). Они писали: «Неусыпными трудами, Ваше Высокоблагородие, успели уже положительно разъяснить нам содержание высочайше утвержденного о нас Положения. Великий царь даровал нам большие свободы и права, совершенно согласные с древними нашими обычаями. Он освободил нас от рекрутства, даровал нам свободу в вере, в кочевании, в назначении себе ближайших начальников и придал даже законную силу нашему народному суду по обычаям предков [38, с. 116].

Авторы письма просили свою «сердечную благодарность за отеческую заботливость о благосостоянии киргизского народа довести до сведения военного губернатора Тургайской области генерал-губернатора Крыжановского».

Высшие колониальные чиновники решили, в свою очередь, уведомить самого царя о «Великом благодеянии, доставшемся степным кочевникам». С этой целью, т. е. «для выражения верноподданнических чувств и благодарности» 25 сентября 1875 г. военный губернатор Тургайской области предписал приступить к формированию и отправке депутации «почетных киргизов» в Санкт-Петербург. Одними из первых кандидатами для этой поездки были предложены Бекмухамед Карпыков и Минайдар Жараспаев. В своем письме от 7 января 1875 г. в г. Троицк А. Сипайлов их охарактеризовал «весьма толковыми и представительными, каких только нужно желать». Кроме того, он сообщил «об искреннем желании Сейдалина второго побывать в Петербурге» в качестве переводчика и «покорнейше» просил дать ему возможность воспользоваться этим случаем [39, с. 55].

От Тургайского уезда в состав депутации были предложены кандидат управителя Тусунской волости Коргамбек Беремжанов и старшина аула № 1 Кара-Кугинской волости Кутебар Талдыбаев, который изъявил желание поехать в Санкт-Петербург за собственный счет. «Высокой чести выразить верноподданическую преданность и благодарность за все для них сделанное» удостоились младший помощник начальника Илецкого уезда зауряд-хорунжий Дербисали Беркимбаев, управитель Буртинской волости зауряд-сотник Баядил Кейкин и управитель Каратургайской волости би Джиенгур Исембаев, как влиятельные и богатые ордынцы [39, с. 56].

Русские историки, как и колониальные чиновники XIX в., действительно изображали «Временное положение» как «милость, дарованную царем» казахскому народу. Они уповали на то, что киргизские инородцы, став сельскими обывателями, окончательно слились с другими частями Российской империи и, что у этого народа далее не будет собственной, этнической истории. «Датой введения Степного положения, — писал П. П. Румянцев, — мы заканчиваем изложение истории киргизского народа, ибо далее нет уже истории киргизского народа, а есть история жизни сельских обывателей — инородцев степных, сибирских и среднеазиатских областей [39, с. 57].

Однако ни широкие жесты в отношении зажиточной верхушки казахского общества, ни искусственно организованные петиции для выражения населением «верноподданнических чувств и благодарности», ни возвеличивания «благодатности» реформ самими колониальными чиновниками не могли скрыть ее антинародной сущности, ее оторванности от реальной жизни. «Временное положение» окончательно ликвидировало все атрибуты этнической государственности казахов. При этом царизм не останавливался даже перед нарушением собственных законов, что зафиксировано в официальном документе. В журнале Комитета Министров о введении в действие указанного «Положения» (22 октября 1868 г.) записано, что в этом «проекте, обнимающем обширный круг предметов, содержатся весьма существенные отступления от действующих узаконений», поэтому Комитет «признал более осторожным, не утверждая ныне означенного проекта положения как закона постоянного, допустить применение оного в виде опыта» [39, с. 58].

В ходе этого «опыта», длившегося несколько десятилетий, царизм не только уничтожил начала государственности казахов, но вместе с этим узурпировал их жизненное пространство. Судебные реформы царского правительства «создали юридическую основу для практической деятельности колониальных органов по осуществлению геноцида в отношении казахского народа».

Колониальный аппарат, созданный в области реформами 60-х годов XIX в., функционировал с перебоями, деятельность его вызывала протесты не только со стороны народных масс, но и самих чиновников.

2. Массовое переселение крестьян: предпосылки и последствия

2.1 Усиление крестьянского потока в регионе и обострение земельного вопроса

Новое административное устройство Казахстана, произведенное царизмом в конце 1860-х годов, принадлежавшее к серии так называемых «великих реформ» 1860-х годов, превратило Казахстан в бесправную колонию. Административные меры были подкреплены целым рядом экономических мер царского правительства, которые закабаляли казахские трудящиеся массы.

Во главу угла этих мер должна быть поставлена земельная переселенческая политика царизма в Степном и Туркестанском краях.

Переселенческая политика царизма распадается на три периода: период военной колонизации, период крестьянской колонизации и, наконец, период после 1905 года.

Военная колонизация казахских степей продолжалась приблизительно до конца завоевания, т. е. до середины XIX столетия. По мере расширения Российского государства, расширения сферы эксплуатации со стороны дворянски-помещичьего класса и купцов была постепенно усмирена и приведена к покорности казачья вольница, т. е. крестьяне, бежавшие в донские, нижневолжские и уральские степи от крепостного гнета. Помещик как бы настигал беглецов, шел следом за ними. Казачество было реорганизовано в казачьи войска и сделалось форпостом российского завоевания Казахстана и Средней Азии [40, с. 18].

Об образовании трех казачьих войск на территории Казахстана мы уже говорили выше. Земли Сибирского казачьего войска, изъятые в основной массе от казахов, равнялись 5 миллионам десятин. Земли войска делились на юртовые наделы станиц и поселков, по 25 десятин на мужскую душу удобной земли — примерно около 3 миллионов десятин, земли офицеров и чиновников — 0,5 млн. десятин и 1,5 млн. десятин запасного фонда. Уральское казачье войско владело 6 млн. десятин земли, делившейся на те же три категории. Наделы Семиреченского казачьего войска равнялись 30 десятин удобной земли на мужскую душу населения. Общее количество земли, этого войска несколько меньше, чем в двух первых, а именно — на 610 484 десятин. Таким образом, площадь изъятых под военную колонизацию земель равнялась 11 610 484 десятин, число станиц и поселков трех войск таково: Сибирского — 208, Уральского — 166 и Семиреченского — 30, всего — 404 [40, с. 19].

Казачьи станицы строились по типу военных линий Горькая, Преснегорьковская, Ишимская, Иртышская, занимая стратегические пункты. Это отражалось на казахском землепользовании в смысле нарушения привычного цикла смены сезонных угодий, вынуждало казахов к перегруппировке, перекочевкам, т. е. в известной степени запутывало и усложняло земельные отношения. С другой стороны, казачье население, поставленное в особо привилегированное положение, занималось нередко прямыми грабежами казахских аулов. Однако в целом военная колонизация края не играла столь большой роли в переселенческой политике, и впоследствии результаты ее были захлестнуты переселенческой крестьянской волной; во всяком случае, она не имела здесь такой роли, как на Северном Кавказе, где казачья колонизация являлась основою в политике царизма в течение длительного периода [40, с. 20].

На относительно малое значение военной колонизации Казахстана указывает хотя бы следующее место из отчета царю Сибирского генерал-губернатора Казнакова (1875 г.): «Между тем доколе киргизы будут совершать одиноко в пустынных пространствах степей огромные орбиты своих кочевок, вдали от русского населения, они останутся верноподданными лишь на словах и будут числиться русскими только по переписям. Сопредельные с ними по линии казаки, по малочисленности своей, не принесли делу пользы, но сами научились поголовно киргизскому наречию и переняли некоторые, впрочем, безвредные, привычки кочевого народа» [40, с. 21].

Крестьянское переселение до 1905 года имело вначале период, когда правительство в целях обороны и заселения края русскими поощряло крестьянское движение, отводило переселенческие участки. В первую очередь эти меры принимались в северном Казахстане попутно с заселением Западной Сибири, в районах Кокчетавского и Атбасарского уездов (1879−1884 гг.). Однако большого успеха колонизация края еще не имела. «Освобожденных» крестьян помещик неохотно отпускал, спрос на дешевые рабочие руки во внутренней России был еще велик. Правительство закрыло тогда край для переселения, стремясь заселить Западную Сибирь. Тем не менее, переселенцы юга России и Украины, непривычные к суровым условиям Сибири, продолжали самовольно прибывать на юг, в знакомые степи. Тяга «за Ишим» росла. Все же цифры, характеризующие распространение русского крестьянского населения по Кокчетавскому и Петропавловскому уезду еще незначительны [40, с. 23].

Голод в Поволжье в 1891 году, а затем постройка Сибирской железнодорожной магистрали сразу значительно усилили переселенческое движение в Западную Сибирь и северный Казахстан, захватившие не только Кустанайский, Петропавловский, Акмолинский, Омский, Атбасарский уезды, но и Семипалатинскую область.

Для южных туркестанских областей количество крестьянского переселенческого населения равнялось к 1900 году по Семиреченской области 30−35 тыс. чел., и по Сыр-Дарьинской — 20−25 тыс. человек [40, с. 24].

Необходимость изъятия земель от казахов обосновывалась запасом значительного количества земель, пригодных для земледелия, но не используемых. Кроме того, известный колонизатор Хворостанский приводил такой довод: «На большой части занимаемой в настоящее время территории киргизы являются позднейшими пришельцами. Расселились они по этой территории, вытесняя других кочевников, а позднее и своих более слабых сородичей, во многих случаях с формального разрешения русской власти». Раз они (т.е. киргизы) получали землю с разрешения начальства, значит, начальство вольно ее отобрать, когда ему заблагорассудится. Изъятие земель шло как по линии передачи переселенцам, так и с целью создания источников государственного дохода путем образования казенно-оброчных статей, казенных лесов, единственных владений казны [40, с. 25].

Формальным основанием к изъятию у казахов земель были соответствующие статьи в Степном и Туркестанском положениях об управлении этими краями. Статьи 119 и 120 Степного положения признавали все казахские земли государственной собственностью. Статья 270 Туркестанского положения гласила:

«Государственные земли, занимаемые кочевьями, предоставляются в бессрочное пользование кочевников на основании обычаев и правил сего положения [41, с. 29].

Примечание. Земли, могущие оказаться излишними для кочевников, поступают в ведение главного управления землеустройства и земледелия".

Переселенческая политика царизма нанесла чрезвычайно большой ущерб казахскому государству. Отрицательные последствия этой политики в сочетании с укреплением байского господства обрушились всей своей тяжестью на казахские трудящиеся массы и на бедноту. Основными чертами, характеризующими царскую переселенческую политику, являются: 1) изъятие лучших, наиболее ценных угодий вместе с водными источниками по произволу чинов переселенческого ведомства; 2) полное игнорирование нужд казахского населения, порождавшее земельную путаницу и нарушавшее естественный и привычный цикл кочевок; 3) постоянное смещение казахских аулов с обжитой территории, со сносом строений, с занятием готовых ирригационных сооружений и древесных насаждений и 4) допущение массового самовольного переселения, с последующим оформлением переселенцев [41, с. 30].

Изъятие лучших земельных угодий в начале колонизации производилось без всяких норм; выработанные впоследствии экспедициями статистиков Щербины и Кузнецова нормы делу не помогли, так как редко их придерживались, находя их «преувеличенными». Особых тщательных обследований казахского землепользования не производилось, и землеустроительные партии сплошь и рядом основывались на устных «сведениях» об излишках земли и определяли изъятия на основе рекогносцировочной, «глазомерной» съемки. Мало того, в северном Казахстане, где пресные водные источники были немногочисленны, изъятие их для нужд поселков лишало возможности казахов осваивать остающиеся в их пользовании земли. Бывший переселенческий чиновник Чиркин по этому поводу писал: «После образования переселенческих участков киргизы бросали на произвол судьбы весьма обширные земельные площади и переставали ими пользоваться, так как у них изъяты были необходимые водные источники» [41, с. 31].

При землеотводных работах совершенно не соблюдались хозяйственно-технические правила землеустройства, вследствие чего оставшиеся в пользовании казахов земли были разбросаны, в них вклинивались переселенческие участки; совершенно не учитывалась необходимость сохранения соотношения между различными видами угодий (зимовки, летние, весенние, осенние пастбища), эти соотношения нарушились. Кочевые дороги также не обеспечивались; нередко зимовки были совершенно разобщены от джайлау, и казахам приходилось совершать окружной, обходный путь для того, чтобы, минуя переселенческие поселки, попадать на джайлау. Наконец, казахи постепенно оттирались в глубь степи на худшие земли, подальше от культурных центров, железных дорог и водных артерий [41, с. 32].

Чинам переселенческого ведомства была дана инструкция действовать с максимальной быстротой при образовании переселенческих участков. Это вызвало неслыханный произвол чиновников в процессе выделения излишков казахского землепользования. Производители работ избегали обсуждать с местным казахским населением их земельные нужды и всячески старались запугать население, чтобы добиться максимальной нормы «выработки» и получить похвалу от начальства. Так, производитель работ Палкин завоевал громкую известность среди казахов Петропавловского и Омского уездов тем, что делал произвольные инструментальные изыскания возле самых кибиток и объявлял: «Здесь будет межа с поселком: если не уберетесь, будете платить крестьянам за потраву». Казахи снимались и уходили, а Палкин шел следом за ними, пока не достигал намеченной цели — изъятия тех земель, которые ему были нужны для устройства поселка [41, с. 35].

Попутно с образованием переселенческих участков велись работы по выделению казенных лесных дач. О них подробно рассказал покойный т. Сед ельников, работавший статистиком переселенческой организации: «У лесничих, как и у производителей работ, на практике все дело сводилось к тому, чтобы не только удовлетворить, но и удивить, поразить начальство выдающейся максимальной быстротой и успешностью своих работ, не придавая особенного значения их качеству, целесообразности и осмысленности. Вот почему производители работ «пекли, как блины» десятки переселенческих участков, в свою очередь, не желая отставать, наскоро стряпали «лесные дачи», нередко из совершенно негодного материала в виде корявой березовой поросли, рассеянной отдельными куртинками на огромных пространствах, вполне заслуживающих названия «заячьи объедки» [41, с. 36].

В материалах одного обследования упоминается такой случай, имевший место в 1911 году. В аул Б.-Каратока 4 аульной группы приезжает таксатор и заходит в первую попавшуюся юрту. Хозяин юрты говорит, что у него большая семья и гостю будет тесно. Таксатор сделал недовольную мину и заявил: «Посмотрим, кому будет тесно». На другой день он приезжает с рабочими, вбивает кол в середину юрты и говорит: «Здесь будет угол лесной дачи». Казахам оставалось только эвакуироваться [41, с. 37].

Поэтому лесные дачи зачастую были только изъятыми участками почти без всякого леса. В тех же материалах говорится о лесных дачах «Придорожные Рощи» (в 4 ауле) и «Желтуха», облесенных лишь на 10 проц., а в остальной частя, представляющей собой открытую степь, которая используется как пахотные и сенокосные угодья, сдаваемые окружающему населению в аренду [41, с. 38].

Одним из методов вытеснения казахов было смещение казахских аулов с насиженных освоенных мест, с зимовок, причем многие аулы подвергались смещению неоднократно. Смещаемая группа аулов подлежала вселению на оставшиеся у аульного земельного общества земли, причем общество обязывалось по закону вознаградить пострадавших соответствующим отводом участков. Фактически общество очень неохотно отводило смещаемым земли или совсем отказывало им; в лучшем случае давало наихудшие участки. Поэтому смещаемые подвергались мытарствам, бродяжничали, пока не устраивались, идя в кабалу к баю или кулаку-переселенцу, нередко работая на своем бывшем наделе в качестве батрака. Ревизовавший Туркестан в 1908 году сенатор Пален, приводит факты таких беззаконных и постоянных смешений казахов, с разрушением жилищ, изъятием садов, древесных насаждений [42, с. 50].

«При изъятиях в широких размерах допускается не только смещение отдельных киргизских хозяйств и мелких хозяйственных аулов с зимовых стойбищ, а целых сотен таких хозяйств; при образовании участков Краснореченского, Новопокровского и Байтыковского допущен даже снос трех мечетей. Такие массовые смещения происходят отчасти вследствие того, что чины партии отчуждают сразу в одном куске громадные площади, мерою нередко свыше 10 тысяч десятин, тогда как образование участков на меньших площадях, но в разных местах значительно ослабило бы это оскорбляющее правовое чувство всего населения разрушение очагов киргизской оседлости. Между тем, гораздо проще и дешевле образовывать участки на землях, обработанных туземцами, сославшись на обеспеченность туземцев другими землями, проверить которую чины администрации положительно не в силах. По этому пути пошли чины переселенческого управления» [42, с. 51].

Эти смещения вызывали частые столкновения между русским и казахским населением, так что даже департамент полиции секретным циркуляром № 66 461 от 17 июля 1908 года сообщал «о вооруженном столкновении в Тургайской области между киргизами и русским населением. Такое поведение киргиз вызывалось главным образом несправедливым разрешением в пользу русских переселенцев земельного вопроса».

Наконец, правительство не принимало никаких мер против стихийного самовольного переселения. Вступая в сделку с байством, переселенцы сначала арендовали казахские земли, а затем прочно обосновывались на них и требовали землеустройства. А так как баи, волостные управители и аульные аксакалы сдавали чаще всего земли общества, пользуясь феодально-родовым обычным правом распоряжения этой землей, без согласия общества, то, естественно, возникла необходимость ухода казахов на другие места. Таким образом, например, образовались по линии Сибирской магистрали" селения Привольное, Борисовское, Александровское, Полтавка, Боголюбка, Михайловка и др., всего за три года 22 селения с 75 515 десятин земли. Мало того, впоследствии стали происходить самовольные захваты казахских земель силой, что еще более усиливало антагонизм. Вот архивные документы по этому вопросу:

«Теперь же нужно приступить к устройству переселенцев во избежание столкновений их с кочевниками, так как, если переселенцы сейчас же не получат надела, то они прибегнут к захватам. Затем уменьшение угодий кочевников, несомненно, встретит среди них противодействие, прекратить которое, может быть, придется военной силой», протокол особого совещания при Туркестанском генерал-губернаторе [42, с. 51].

«В крае проживает 200 семей неустроенных переселенцев. Во избежания волнений от самовольных захватов, я разрешил временно аренду земель переселенцам» телеграмма за № 135 от 3 февраля 1906 г. военному министру.

«Переселенцев нужно теперь же устроить на землях, на которых кочевниками произведены затраты, долженствующие быть возмещенными. Прошу поддержать мои предложения, так как до устройства новых ирригационных сооружений это единственный способ устроить без кровавых столкновений прибывающих переселенцев. Генерал-губернатор Субботич» (телеграмма № 192, военному министру).

«Господину Туркестанскому генерал-губернатору доверенных от общества № 3 аула Алма-Атинской волости, Пишпекского уезда Турдыбая Дахылбаева и Токбая Кендметаева прошение. Несмотря на слезы наших доверителей, крестьянам села Ново-Покровки отведено в двух участках 9370 десятин земли, в пределах которых находятся наши сады, постройки, курганы, более 300 десятин клевера, мельницы, караван-сарай и могилы предков» [42, с. 52].

«Прошение Туркестанскому генерал-губернатору от киргиз Сейкимовской волости Пишпекского уезда Малмака Самакова и Бердыбая Джиенбекова. 543 человека аула № 5 просят о следующем: в мае 1906 года на нашей земле поселились самовольцы, забрали 85 десятин клеверников, 8500 деревьев, 41 саклю и 40 десятин пшеницы, завладели также крестьяне единственным арыком. Арык был проведен нашими дедами. В 1906 году крестьяне землю не пахали, а продавали на лето и получали доход. Просьба основана на положении об управлении Туркестанским краем и на манифесте 17 октября 1905 года, что все население края равноправно и ограждено от насилий. 2 мая 1907 года». На прошении резолюция генерал — губернатора Гродекова: «Просители должны примириться с состоявшимся фактом» [42, с. 53].

Еще был один дополнительный источник изъятия казахских вполне пригодных земель — это дарение. За награждения почетными халатами, золотыми и серебряными медалями, званием почетного потомственного гражданина и т. д. казахские волостные аксакалы, бии преподносили в дар правительству общественную землю. На таких землях возникли, например, поселки Чиили и Джулек Перовского, Кзыл-Ординского уезда [42, с. 54].

Описанная в общих чертах переселенческая политика царизма ярко обнаруживает военно-феодальную сторону царского самодержавия — захват земель на правах завоевания сначала путем военной, а затем крестьянской колонизации. Гарантируя в соответствующих законоположениях неприкосновенность «обычаев» покоренных народов, царизм сделал своей опорой феодально-родовое байство, закрепил феодально-родовую эксплуатацию и захватное право на землю. Те же принципы были применены и в колонизационной политике. Царизм отбирал земли у казахов по праву завоевателя, считая эти земли за «государственные», отданные лишь во временное пользование казахов. Наряду с организованной передачей казахских земель переселенцам, царизм санкционировал самовольные захваты. И в земельной политике внутри казахского общества, и в переселенческой политике царское самодержавие придерживалось одного принципа кулачного права, права захвата, права военно-феодальной эксплуатации [42, с. 55].

Каковы были последствия этой политики царизма. Феодально-родовая верхушка была против колонизации; ибо сохранение прежних порядков и прав на землю обеспечило ей безраздельное господство, а с проведением колонизации приходилось делиться с новыми эксплуататорами. Но так как новые хозяева были сильнее и не очень церемонились с байством, оно частью пыталось использовать переселенческую политику в своих интересах. Байство продолжало захват лучших угодий, сдавало их в аренду крестьянами, присваивало себе по существу право распоряжения всеми почти землями «родовой» общины. В целях расширения своего землепользования байство направляло массы на захват соседних, смежных земель других аулов. Таким образом, борьба за землю еще больше усилилась под влиянием переселенческой политики царизма. Если исследовать архивные документы того времени, то найдется огромнейший материал по всякого рода тяжбам и спорам о земельных границах. К борьбе родовых группировок за власть присоединяется борьба их за землю. Решения царской администрации по этим тяжбам составляют огромные тома архивных «дел». Сколько ужасного произвола допускалось при этом, какое широкое поле деятельности открывалось для переводчиков, «аткаминеров» и прочего сброда, какой богатый возникал источник дополнительной эксплуатации масс путем вымогательства, взяток. Весьма часто бывали случаи убийства и кровавых столкновений [42, с. 56].

Царская переселенческая политики не способствовала переходу казахского натурально-потребительского замкнутого хозяйства в сторону повышения его товарности, развития техники. Прежний хозяйственный строй разлагался чрезвычайно медленно. Феодально-родовые отношения сковывали развитие производительных сил. Трудящиеся массы работали на бая, за бесценок продавали свой труд кулаку-переселенцу, платили покибиточную подать и налоги за пастьбу скота в казенных дачах, выносили всю тяжесть беззаконных поборов, всяких «шыгынов» (расходов по приему начальства, выборам и т. д.), взяток, «подарков», угощенья. Разорение и обнищание и пауперизация масс достигали высшей степени.

Существует мнение о некоторой «положительной» роли колонизации, а именно, что якобы казахи научились у переселенцев земледельческим навыкам, сами в результате начинали оседать. Мы считаем, что это мнение совершенно неверно [42, с. 57].

Крестьянин, переселившийся из внутренней губернии России, как будто бы освобождался от власти помещика. Он как будто бы уходил от крепостной кабалы помещика-землевладельца и от его же административной опеки в лице земского начальника. На самом деле это было конечно не так. Крестьянин попадал под бдительную опеку крестьянских начальников, уездных начальников и участковых приставов. Кроме того, он был скован «миром», обществом. Кулак при поддержке царской администрации господствовал в переселенческой деревне. Правительство не давало переселяющемуся крестьянину орудий производства. Материальная помощь переселенцами была незначительной. Зато правительство предоставляло им право грабежа и эксплуатации казахских масс, право на захват земли, словом, все удовольствия феодальной эксплуатации, чем и пользовалась зажиточная часть переселенцев. Поэтому совершенно ясно, что правительство культивировало кулацкую верхушку переселенческой деревни, создавало из нее свой надежный оплот. Лишенные усовершенствованных орудий производства, с низким техническим уровнем хозяйства, с односторонним хлебопашеством, с навыками, мало приспособленными к новым условиям, особенно к искусственному орошению дедовскими приемами обработки земли, переселенческое крестьянство в этих условиях раскалывалось: 1) на группу зажиточных и кулацких хозяйств, хищнически эксплуатировавших землю, закабалявших и разорявших казахские массы, были кулаки, имевшие десятки казахских батраков, на своего рода маленьких помещиков-полуфеодалов, и 2) на массу середнячества и бедноты, либо переходивших из поселка в поселок в поисках новых лучших мест, так называемых «бродячих» переселенцев, либо влачивших жалкое полуголодное существование [43, с. 70].

Казачье население края, отданное под власть атаманов, урядников и офицеров, в этом отношении представляло еще более отсталую массу, где полуфеодальные отношения сохранялись в еще большей степени.

Приведем характеристику, данную ревизией сенатора Палена, для подтверждения нарисованной картины. Этот последователь Столыпина ясно видел необходимость известной ломки докапиталистических отношений в интересах самого же царизма; мы считаем, что Пален, дал более верную оценку роли переселенческого крестьянства, чем многие другие исследователи. Переселенческое крестьянство, благодаря условиям, в которые оно было поставлено, не явилось носителем новых капиталистических отношений; оно было более отсталым даже по сравнению с крестьянством внутренних губерний и совершенно не походило на переселенцев-фермеров Америки и Австралии, которые были свободы от феодальных пут. Эта сторона дела для понимания национальных пут. Эта сторона дела для понимания национальных взаимоотношений в истории казахов имеет большое значение. Вот что пишет по этому поводу Пален, подтверждая свои положения данными обследования переселенческих хозяйств:

«Нельзя признать согласным с современной земельной политикой разрешение переселенцам устраиваться на общинном праве, так как, очевидно, не было, и нет разумных оснований насаждать такие формы землепользования, которые уничтожаются в центре государства. Такой земельный строй является отсталым даже по сравнению с теми формами землепользования, которые уже давно приняты оседлым населением и прочно усвоены даже киргизами». Сенатор Пален, дает следующую общую характеристику колониальной системы царизма в Казахстане: «Эти причины в связи с недостаточно активным отношением краевой администрации свели колонизацию области к беспорядочной раздаче государственных сумм и обработанных трудом коренного населения земель наименее энергичным и культурным представителям русской народности». Другими словами, сенатор Пален, сетовал на то, что правительство не передает землю в частную собственность кулаку, а создает отсталую общину, которая не может являться столь прочно опорой, как столыпинский «помещик» [43, с. 71].

Далее Пален, переходит к характеристике переселенческого хозяйства и, прежде всего, останавливается на использовании искусственного орошения. «Русские селения получили наделы с уже готовыми арычными системами. В первые годы крестьяне орошали свои поля при помощи киргизов, но потом довольно скоро свыклись с несложными приемами полива. Тем не менее в настоящее время умение пользоваться водой для орошения оставляет желать многого. Нередко арыки дают меньше воды, чем это необходимо, споры из-за воды с киргизами возникают часто, и почти везде пользование водой крайне нерасчетливое. В местностях многоводных, например, в селении Гавриловском, Капальского уезда, крестьяне так злоупотребляют обилием воды, что на некоторых полях почвенный слой оказался смытым неразумным поливом. Опыт Семиречья показал, что крестьяне крайне небрежно относятся к предоставленным в их пользование казенным оросительным сооружениям. Русское население убеждено, что такие сооружения и содержаться должны на казенный счет. При образовании новых селений крестьяне получают бесплатно уже готовые киргизские арыки, стоимость которых возмещается киргизами казной. Это не может не действовать развращающим образом на крестьян» [43, с. 72].

Переходя к характеристике ведения земледельческого хозяйства, Пален пишет: «Во всех селениях Семиреченской области, как старых, так и во вновь образуемых, землевладение общинное, на праве бессрочного пользования, с периодическими переделами. В большинстве селений переделы производятся каждые 2−4 года, и лишь в немногих поселках, главным образом в Лепсинском уезде, установлены более долгие сроки. Севооборота в хозяйстве нет никакого, пшеница сеется на одном и том же месте до тех пор, пока продолжает давать урожай. Поля в старых селениях до такой степени выпаханы, что не выдерживают более одного посева, так что каждый раз после пшеницы требуется дать отдых земле хотя бы в течение года. Отсутствие, какого бы то ни было севооборота, и возделывание почти исключительно зерновых хлебов составляет общую черту всех русских селений области [43, с. 73].

Это мнение высказанное ревизией Палена, поддерживает известный инженер Васильев в своей книге «Семиреченская область как колония». Васильев приводит сравнительные цифры казахского и русского хозяйства по соотношению площадей поливных и богарных, цифры сбора с десятины главнейших хлебов и, наконец, соотношение различных культур в хозяйстве.

В отношении специальных культур Пален пишет: «Специальные культуры — садоводство, виноградарство, табаководство, возделывание волокнистых растений — почти совершенно отсутствуют, хотя почвенные условия им благоприятствуют, хотя и не повсеместно. Немногие существующие в области виноградники, а также сады и табачные плантации принадлежат не крестьянам, а купцам, мещанам, офицерам, чиновникам, сартам и дунганам».

Переходя к способам обработки земли и формам землепользования, Пален, дает следующую оценку переселенческого хозяйства: «Обработка земли на крестьянских наделах самая первобытная. Пашут на глубину 2−4 вершков, по одному разу, больше с весны. Удобрение не применяются. Урожаи, первоначально доходившие до 180−200 пудов с десятины, понизились в настоящее время до 30 — 60 пуд. Хозяйство семиреченских крестьян состоит в том, что земля истощается безрассудными посевами, повторяющимися на одних и тех же местах до тех пор, пока поле, вместо хлеба, не начинает родить сорные травы. Крестьяне не удовлетворяют спрос даже в тех случаях, когда он имеется, вследствие чего в городах Семиречья цены на такие продукты, как молоко, сыр, фрукты, свинина чрезвычайно высоки, так как крестьяне ничего кроме зерновых хлебов не производят. Неодолимым препятствием для перехода к высшим формам хозяйства на крестьянских землях является существующий в области порядок землевладения. Право частной собственности на землю может быть приобретено в Семиречье лишь в городах. Крестьяне сами начинают сознавать вред переделов, тем более, что в Семиречье даже киргизы ведут, в сущности, хуторское хозяйство, а на казачьих землях распространены широко заимки» [43, с. 74].

Единственный выход для крестьян был в аренде казахских земель. Значение этого фактора видно из следующих данных ревизии Палена: «Крестьяне по истощении почвы и при заглушении полей сорными травами оставляют свои земли под залежь, берут в аренду земли у киргизов. Ничтожность взимаемой последними арендной платы, а часто и безвозмездная уступка находящейся в их пользовании земли, ради только того, чтобы новь была поднята русским плугом, а также исключительное плодородие целины, лишь вызывает в крестьянах стремление к распашке киргизской земли. Эти последние земли эксплуатируются таким же хищническим способом. Такая аренда чрезвычайно широко распространена во всех уездах области; не арендуют у киргиз земли только бедняки и малосемейные хозяйства. В селении Николаевском лишь два двора арендуют у киргизских соседей 10 десяти, все же остальные дворы снимают у киргизов землю исполу на следующих условиях: земля обрабатывается и засевается крестьянами их трудом, инвентарем и семенами; поливают киргизы, они же и убирают урожай; молотят крестьяне своим трудом и скотом, после чего урожай делится пополам. Более богатые семьи снимают, таким образом, по 30 десятин, победнее-5−10 десятин на двор. Преобладает издольная аренда, реже денежная, от 2 до 4 руб. за десятину [43, с. 75].

Но казахские земли служили не только для аренды под хлебопашество. «Киргизские земли не только служат для крестьян средством к расширению их запашек и сенокосов, но и дают возможность русским селения содержать значительное количество скота. Во всех уездах области за крайне низкую цену крестьяне сдают киргизам свой скот на выпас или пользуются киргизскими землями как пастбищем. Например, в поселках Пржевальского уезда дома оставляют только рабочие лошади и волы, а также молочный скот 2−3 коровы на двор, весь же остальной скот сдается на выпас киргизам, которые угоняют его в горы. За лето с головы крупного рогатого скота крестьяне платят 50 копеек, за мелкий — гораздо дешевле. В Капальском уезде, в поселке Гавриловском с марта до ноября весь крестьянский нерабочий скот пасется у киргизов в горах, с платою от 50 копеек до 1 руб. с головы. Приплод возвращается крестьянам [44, с. 14].

Скотоводство, ведшееся исключительно силами казахских хозяйств, являлось крупными источником обогащения переселенцев. Щербина давал норму для казахского среднего чисто скотоводческого хозяйства в 16 голов при переводе на крупный, а среднее для переселенческого хозяйства, для которого скотоводство являлось подсобным, — было 12, или с переводом мелкого — 12 с небольшим голов на хозяйство [44, с. 15].

Наконец, приведем характеристику переселенцев, даваемую царским сенатором: «По единодушному отзыву администрации и переселенческих чинов переселенцы обнаруживали большую беспечность в борьбе за существование и особливую настойчивость в спрашивании казенных ссуд и даровой земли. В 1906;1907 гг. главную заботу администрации составляло неспокойное состояние именно русского населения, проявившего восприимчивость к противоправительственной пропаганде, что побудило объявить часть уездов области на положении усиленной охраны, имеющейся до настоящего времени в Верненском и Пишпекском уездах».

Характеристика, данная Паленом казахскому и переселенческому хозяйствам Туркестана, т. е. нынешних Южно-Казахстанской и Алма-Атинской областей, в значительной степени аналогична характеристике, дававшейся царскими администраторами для других казахских областей. Приведем еще несколько выдержек из секретного отчета в Петербург Степного генерал-губернатора Шмидта за время с 15 июня 1906 г. по 28 мая 1908 г.: «Предпринятая мною поездка по Акмолинской и Семипалатинской областям привела к убеждению в значительном имущественном расстройстве всего местного населения и крайне неудовлетворительной постановке его административного управления. Естественные богатства Степного края являют разительную противоположность бедности его обитателей. Прекрасные хлебородные поля и жалкое хозяйство земледельца, роскошные пастбища и убогий скот киргиза-кочевника, неисчислимые богатства, сокрытые в недрах земли, и весьма слабое развитие фабричной и горной промышленности» [44, с. 16].

Далее Шмидт переходит к характеристике казахского землепользования: «Возобновившееся после войны с новой силой переселенческое движение, влекущее за собой все большее и большее земельное стеснение киргизов, вносит расстройство в их хозяйство, так как киргизы лишаются лучших земель, водных источников и лесов и нередко вынуждены покидать жилища и мечети. Такое положение вызывает серьезное опасение за их ближайшее будущее, порождает неприязнь к русским и даже нередко доводит до враждебных столкновений с крестьянами, которые стремятся занять господствующее положение с целью эксплуатировать киргиз».

Далее отчет рисует уже знакомую картину: «неоднократные смешения одних и тех же аулов»; «изъятие лучших земель и водных источников, сопряженное нередко со смещением самих жилищ киргизов, несомненно разоряет их обеднению и превращению хозяев в зависимых батраков их более зажиточных сородичей. Понемногу накопляется протест, враждебность, недоверие ко всему русскому: законам, ограждающим лишь интересы русского населения, русскому народу, волной заливающему степи». Особенно обращает отчет внимание на устройство кочевых животноводческих хозяйств, обеспечение «жизненно необходимых все составных частей скотоводческой площади: земли зимовых стойбищ, весенники, летники, осенники». «В частности, особенную остроту приобрел вопрос о землеустройстве киргиз, имеющих зимовые стойбища в десятиверстной полосе Сибирского казачьего войска. Почти все участки сдаются владельцами в аренду, главным образом тем же киргизам, хотя не из первых рук. Для наделения же землею проживающих на этих участках киргиз в числе 6420 кибиток, т. е. более 30 000 человек, потребуется около 128 400 десятин [44, с. 17].

Характеризуя переселенческие хозяйства, Шмидт пишет: «Некультурность переселенцев служит также одной из главных причин невозможности сносно устроить хозяйство по водворению на месте. Постоянное бродяжничество с места на место в чаянии отыскания лучших земель, их стремление, использовав действенные силы земли, бросить затем ее, не подвергая ее правильной, культурной обработке — все это неизбежно вносило, задержи в ход землеустроительных работ. Для естественного и безболезненного слияния туземного населения с русским необходимо, прежде всего, культурное превосходство, которого нет». Шмидт, как и Пален, ищет выхода в столыпинской реформе, в насаждении хуторских хозяйств и отрубов, в покупке через Крестьянский поземельный банк офицерских и чиновничьих земель Сибирского казачьего войска по «справедливой» цене, т. е. цене, доступной кулакам и богатеям [44, с. 18].

Эти документы царских администраторов полностью подтверждают данную нами выше оценку земельной политики царизма. Военно-феодальная сторона его выступает совершенно отчетливо. Переселенческие массы русского крестьянства были отданы во власть и эксплуатацию кулацкой верхушки и царской администрации. Ощущая вековой недостаток в сельскохозяйственном инвентаре, с отжившим дедовским способом обработки земли, с общинным уклоном землепользования, переселенческая беднота и маломощное крестьянство находилось в полной зависимости от кулака. Истощенные испаханные земли создавали при крайне экстенсивном ведении хозяйства острое малоземелье. Царизм, ведя военно-феодальную разбойничью политику в отношении казахских масс, производя колоссальный грабеж лучших казахских земель и, тем самым, закрывая казахским массам, возможность перехода к земледелию, к изменению отсталой докапиталистической экономической структуры хозяйства, одновременно допуская такой же грабеж казахских масс со стороны кулацкой верхушки и зажиточной части переселенческого крестьянства, сеял национальный антагонизм. Аренда земель полуотработанного типа, сдача скота на выпас казахам за ничтожную плату с присвоением товарной его части, все это — формы не капиталистической, а полуфеодальной эксплуатации. Несомненно, царская колонизационная политика носила весьма сходный характер с колонизационной политикой Англии, Франции и Испании в Америке, Австралии и Африке. На этом основано мнение о том, что царизм намеренно ставил казахское население в тяжелые условия и намеренно вызывал восстания в целях истребления казахов и захвата земель. Это так называемая «теория провокации», полагавшая, что именно провокационная политика царизма явилась основной причиной восстания 1916 года [44, с. 19].

Провокация занимала в царской политике вообще почетное место, как и других империалистов мира — это бесспорно. Но поставить восстание 1916 года в зависимость от «прямой провокации» царизма было бы неверно и поверхностно. Колониальная политика царизма базировалась на военно-феодальном грабеже и эксплуатации казахских масс. Эта политика увеличила классовые противоречия как внутри казахского общества, рост байства, усиленное ограбление и эксплуатация им трудящихся масс, так и в области национальных взаимоотношений, привилегированное положение переселенческого и казачьего русского населения, как оплота царизма, а отсюда великорусский шовинизм, национальная вражда, господство переселенческой и казачьей кулацкой верхушки. Переселенческая политика царизма в той или иной степени задевала интересы всех слоев казахского народа. Байство было недовольно ограничением сферы его эксплуатации и грабежа масс, а нередко и в силу изъятия земель; массы же разорялись и непосредственно страдали от земельных изъятий. Казахское население превращалось в нацию угнетенную, порабощенную российским империализмом. Поэтому все слои казахского населения так или иначе были настроены против переселенческой политики царизма [44, с. 20].

После революции 1905 года наступает третий период в переселенческой политике царизма. Переселение достигает максимальных размеров, начинается буквально вакханалия земельных изъятий. Особенно усилились эти явления после поездки царских министров Столыпина и Кривошеина за Урал в 1910 г. Необходимость спасения помещичьего землевладения и страх, вызванный пронесшейся бурей аграрно-крестьянской революции, ставили перед царизмом вопрос о необходимости принятия ряда мероприятий, в том числе проведения «реформы». Известный закон от 9 ноября 1906 года о выходе на отруба и о частной собственности на землю должен был начать «эру» более быстрого проникновения капитализма в деревню. Но для этого были нужны земли. Чтобы не задеть «интересов» помещиков, была усилена деятельность поземельного крестьянского банка, покупавшего у помещиков земли по хорошей цене [44, с. 21].

С другой стороны, развертывая переселенческую политику, правительство рассчитывало на получение дополнительного земельного фонда для обрубщиков: земля переселявшихся крестьян неизбежно должна была попасть в руки кулаков.

Таким образом, совершенно ясно, почему до 1905 года переселенческая политика носила неустойчивый характер: временами — запрет переселения 1870−1880 гг., ввиду нужды в рабочих руках после «освобождения» крестьян и стремления помещиков закрепить крестьянство для продолжения полукрепостнической кабалы; временами — разрешение вольного переселения, а также самовольного в целях создания костяка из русского господствующего элемента в завоеванных краях; ясно, почему после 1905 г. переселение превращается в поощряемое правительством мероприятие, способствующее цели усиления разложения крестьянства и тяги его к образованию хуторских хозяйств [45, с. 74].

Однако методы и система переселения оставались те же: захваты казахских земель и укрепление на этой основе феодальной эксплуатации масс со стороны байства и кулачества.

Вот почему Пален, громит переселенческие организации за устаревшие методы землеустройства крестьян и критикует администрацию, тормозящую переход к массовой оседлости казахов. Его установка направлена на создание крепкого капиталистического фермера, кулака и бая, чтобы этим путем обуздать массы трудового крестьянства, склонного к «противоправительственной пропаганде». Пален даже так характеризует политику переселенческой организации: «При заселении Семиречья таким способом в нем постепенно утверждается общественный строй, гораздо более согласованный с социалистическими теориями, нежели с основанными законами империи; такого рода политика, вызывая крупные расходы государственного казначейства, удовлетворяет только на краткое время потребности отбросов сибирского переселения и местных обывателей, развращаемых возможностью без затраты труда и средств получить даром участок ценной земли, а в придачу к нему и казенную ссуду». Как видно, сенатор своеобразно понимал «социалистические теории», разумея под ними, очевидно, псевдосоциалистические мелкобуржуазные теории народников, эсеров. Но, в общем, Пален, дал верную характеристику устаревших феодально-крепостных методов царского колониального земельного грабежа, не приемлемых с точки зрения столыпинского деятеля, пытавшегося подновить, «реформировать» царизм. Выступает против переселенческой политики и казахская национальная буржуазная интеллигенция [45, с. 76].

Они требовали прекращения переселения, сохранения казахского землепользования в прежнем виде, были против оседания, за кочевой быт, ибо считали, что землеустройство казахов, которое царское правительство частично проводило, лишь урежет земельные просторы. Положительная сторона их деятельности заключалась в борьбе против царской переселенческой политики, но в то же время они под флагом защиты «общенародных интересов» поддерживали байство. За сохранение земельных просторов, за кочевое скотоводство, за прекращение переселения — вот лозунги казахской буржуазной интеллигенции, отражавшие интересы феодально-родовой верхушки.

В этом отношении позиции казахской буржуазной интеллигенции сближаются с позицией представителей царского правительства на местах, которые выступали «в защиту» казахов и критиковали переселенческое управление. Они также выступали якобы во имя интересов всего казахского населения, вскрывали отрицательные стороны переселенческой политики [45, с. 77].

Вот образцы:

«…В заключение г. Пильца (начальник переселенческого управления) об установлении норм обеспечения кочевников наблюдается противоречие начала с концом. Вначале он говорит, что „поземельное устройство туземного населения не выдерживает никакой критики“. Но, приняв во внимание 25 000 переселенцев, нужно издать закон для разрешения земельного вопроса, а пока действовать по-старому. Следовательно, интересы почти миллиона кочевников Семиречья игнорируются ради устройства самовольных переселенцев».

Число кочевников Семиречья исчисляется по данным 1905 г. в 838 352 души. Между тем всех распаханных земель в области считается до ½ миллиона десятин, из которых половина приходится на долю киргиз. Отсюда вывод, что рассчитывать эти земли, как переселенческий фонд, нельзя. Только создание новых ирригационных сооружений поставит колонизационное дело на твердое основание" [45, с. 78].

Заведующий переселением возлагает большие надежды на прибалхашские земли. Он говорит, что если даже эти земли окажутся неподходящими для переселенцев, то «они могут быть использованы для возмещения киргиз, выдворяемых из различных мест». По мнению Белецкого, колонизационный вопрос и землеустройство кочевников решается просто: места удобные идут переселенцам, а кочевники «выдворяются» в прибалхашскую пустыню.

Действия переселенческих организаций клонились к принудительному отчуждению орошенных киргизских земель. Этот способ господин Велецкий намерен провести в Чемолгане, о чем сообщает верненским переселенцам, «охотникам до чужой земли». «Затем, при определении излишков земли необходимо изыскать приемы более совершенные, чем глазомерная съемка и расспросные сведения, на основании которых даже высказывается возможность изъятия в Лепсинском уезде, без статистических исследований, 130 000 десятин». «Но переселенческая организация поступает наоборот. В число лишних земель включает орошенные пашни, клеверники, а киргизам оставляет „пригодные“ для распашки земли без арыков, которые они должны сами провести. Это несправедливо и незаконно» [45, с. 79].

«Нельзя согласиться, чтобы было закреплено за населением количество воды, которым они пользуются, и экономно расходовать эту воду. Сделать это — значить поставить крест на дальнейшем развитии у кочевников земледелия и обречь их на вымирание, так как скотоводческое хозяйство уменьшится ввиду изъятия у них земель, а для расширения пахоты не будет достаточного водного запаса» [45, с. 80].

Завоевание царизмом Казахстана усилило уже раньше происходивший процесс феодализации. Земельная политика царизма, прежде всего, способствовала захвату земель сначала со стороны феодальной аристократии ханами и султанами, а затем и со стороны байства, ибо царизм по существу явился организатором казахских господствующих классов. Ожесточенная борьба за землю между отдельными родовыми группами еще более усилилась. При этом захватное право на землю не только базировалось на физической силе, как в старину, но и опиралось теперь главным образом на царский административный аппарат [45, с. 81].

В 1869 году в Туркестанском крае создается особая комиссия по изучению земельных отношений «туземного» населения. Исходные положения ее изложены в следующем документе правителя канцелярии туркестанского генерал-губернатора Гомзина от 11 авг. 1869 г. «Руководствуясь обычаем больше, чем писаным законом, население переживает переходную эпоху от азиатского к русскому управлению, а также и в своем хозяйстве. Происходит захват земли, выделяются из общинной земли большие и малые участки, с одной стороны, а, с другой стороны, люди, имеющие права на землю, отказываются от обладания ею. Падеж скота и прирост населения обращают массы киргиз к земледелию, но свободных земель не находится, так как власть не выяснила своих прав на них, а население также не решается считать их за собой. Наряду с этим происходит купля и продажа казенной земли. Разрешение поземельного вопроса нельзя не признавать своевременным еще и потому, что при общем бесправии и сомнении в своих правах, при обаянии русской власти в умах покоренных даже трудное будет легко, и каждое изменение будет принято за улучшение. На основе вышеизложенного необходимо образовать комиссию в составе представителя Сырдарьинского областного правления, Семиреченского областного правления, Джизакского и Аулиеатинского уездных начальников, помощников уездных начальников Чимкентского и Ходжентского уездов, кроме того, 3 членов от туземцев и от каждого из уездов или отделов Сыр-Дарьинской области, Зеравшанского округа и т. Ташкента [46, с. 14].

Распоряжением генерал-губернатора Кауфмана членами означенной комиссии от «туземцев» назначены: младший помощник уездного начальника Кураминского (Ташкентского) уезда Омар Марджанов (казах), арык-аксакал Покентской волости Ходжа-хан Хайдарханов (узбек) и представитель Карасуйского хозяйственного управления мулла Кул-Мамбет (казах). Затем были дополнительно назначены членами поземельной комиссии от казахов Перовского (Кзыл-Ординского) уезда сотник (казачий офицерский чин) Байкадамов и хорунжий Тулепов. Любопытны обстоятельства, при которых был назначен членом поземельной комиссии некто Байтык Канаев из Семиречья [46, с. 15].

Основное стремление царского правительства заключалось в том, чтобы, оградив интересы казны, захватить как можно больше земель для устройства переселенцев и для увеличения доходов казны. «Для установления такого важного права, как права на землю едва ли можно избрать лучший момент, когда обаяние русской власти на зените, прежние права подтачиваются и расшатываются и не имеют для населения, еще в высшей степени косного, поэтического и драгоценного колорита благословенной старины». Земельная политика являлась также мощным орудием в руках царизма для привлечения на свою сторону феодально-родовой верхушки путем закрепления ее прав на землю [46, с. 17].

Один из феодалов Перовского (Кзыл-Ординского) уезда Ирмухамед Касымов подает следующее прошение Туркестанскому генерал-губернатору: «Настоящим прошу о подтверждении предоставления мне пожизненного права кочевки на тех местах, которыми я до сих пор пользовался, без чего буду, стеснен до разорения. Не жалею средств, чтобы быть полезным правительству. Всякую милость ценю и готов на всякие услуги» На прошении резолюция: «Объявить Касымову, что всеми землями, какими он по праву пользовался до сих пор, может и впредь пользоваться по-прежнему, никакой перемены в этом быть не должно. Кауфман, 14 февраля 1870 года» [46, с. 18].

Таким образом, захватное право было закреплено царизмом, почему процесс феодализации был не остановлен, а наоборот усилился. Неравенство в распределении земельных угодий достигало больших размеров. Захваты прежних «общинных» земель со стороны байства развернулись еще в большей степени, чем до завоевания.

В общем, казахское землепользование представляется в следующем виде. Признаками, определяющими организацию хозяйственной территории, являются постоянные призимовочные территории (кыстау), весенне-осенние пастбища (коктеу и кузеу) и летние (джайлау). Зимние пастбища частью находим в общинном пользовании, а частью (лучшие из них, не покрывающиеся зимой снегом или рано освобождающиеся от снега весной) подвергались захвату и обособленному пользованию отдельных хозяйств (так называемые «кой-булюк» — овечье пастбище, «ата-булюк» — отцовщина). При зимовках находились сенокосные и пахотные угодья (земледелие и сенокошение были частично развиты), которые оказывались целиком захваченными в обособленное пользование, главным образом, байством. В общинном пользовании сохранялись лишь худшие остатки [46, с. 19].

Осенне-весенние пастбища находятся в общинном пользовании, но каждый хозяйственный аул, или группа их, стоит на особом водопое (озере или колодце) и не допускает других в эти места. Наконец, летние пастбища большей частью находились в общинном пользовании. Точных границ землепользования, как они существуют у оседлых земледельцев, у кочевников-скотоводов не было, ибо границы угодий изменялись в зависимости от различных условий, в первую очередь климатических.

Наименьшей земельно-хозяйственной единицей является хозяйственный аул, который носит в себе пережитки отношений первобытной общины (в части коллективного пользования некоторыми видами угодий) и представляет собой особую форму феодально-родовых отношений (внеэкономическая эксплуатация баем-аксакалом, захват им лучших земельных угодий и т. д.). Стойкость хозяйственного аульного расселения, поэтому указывает на наличность и влияние докапиталистических (феодально-родовых) отношений. Объединение хозяйственных аулов в род основывалось на общности хозяйственных интересов, как, например, совместный выпас скота на некоторых видах угодий. Родовое объединение также базировалось главным образом на земельных отношениях. Таким образом, род и род в одинаковой степени служили средством земельных захватов для феодалов [46, с. 20].

Род, с одной стороны, оберегал границы землепользования, а с другой, — являлся средством захвата новых земель феодально-родовой верхушкой. Разделения земель по роду угодий, точных границ землепользования не существует, и определяющими моментами землепользования являются живые урочища, а иногда вбитый в землю кол. Так называемое «захватное право на землю» является преобладающей формой землепользования.

«Родовая община» старых буржуазных авторов представляет собой именно эти земельные распорядки. Но в анализе буржуазных авторов существеннейшей кардинальной ошибкой является полное непонимание внутри родового землепользования. Получаются те же ошибки, что и в вопросах русской крестьянской общины.

Рассмотрим взгляды русских буржуазных и мелкобуржуазных народнических ученых на дореволюционный строй казахских земельных отношений. Большие материалы статистических и экономических обследований остались в работах отдельных авторов и экспедиции времен царизма (работы экспедиции Шербины, Кузнецова, работы известного П. Румянцева, Седельникова, Дмитриева, Аристова, Хворостанского) [46, с. 21].

Известный этнограф Аристов так характеризует казахское землепользование на основе родовой общины: «Недостаток пастбищ вследствие размножения скота, борьба за них, происходящие отсюда и от других причин внутренние смуты и раздоры, наконец, внешние нашествия и воины — все это влияет на группировки родов и их частей, вызывая образование новых кровных союзов. Среди внутренних смут и брожений выдающуюся роль играют сильные и удачливые вожди, под властью которых собираются не одни только близкие родственники, но и отдаленные по крови родственники, но и отдаленные по крови родственники, даже иноплеменники. Возникающие таким образом союзы приравниваются народным сознанием к родовым, хотя в состав их входят части разных родов и даже целые группы иноплеменников» [46, с. 22].

П.П. Румянцев, производивший большие статистико-экономические исследования казахского хозяйства, о значении казахского рода пишет так: «Вся экономическая и социальная жизнь казахского народа сосредоточивалась в роде: сородичи вместе кочевали и пасли свой скот, вместе устраивали баранты, вместе отбивали нападения врагов, вместе отправляли празднества и обряды. Вне рода киргиз был беспомощен, он терял свою самостоятельность и в лучшем случае делался слугой хана — «теленгутом» [46, с. 23].

Статистик переселенческого управления Н. Ф. Дмитриев рассматривает родовое право на землю в его «эволюции». «Прежде, при совершенно кочевом образе жизни скотоводов, земельные порядки выражались только в том, что различные родовые группы отстаивали или, вернее, завоевывали исключительное право пользования тем или другим урочищем в течение только известного времени года, так как при частых перекочевках с одного урочища на другое, иногда расположенное на расстоянии сотни верст, фактически нельзя было отстаивать право пользования урочищем в течение круглого года, не существовало каких-либо строгих разграничений даже между крупными родами. Дальнейший процесс развития земельных отношений выразился на первых порах в захвате различными родовыми группами некоторых урочищ в свое постоянное (в течение круглого года) пользование. Начавшее слагаться, таким образом, родовое землепользование, разумеется, не имело строго установленных границ. Определяющим землепользование признаком являлось урочище. Характерно то, что казакам того времени, и даже в современный нам период, совершенно не были известны обычные способы определения земельных площадей: о квадратных метрах они почти совершенно не имеют представления. Само слово граница — „шекара“ произошло от „шеек“ и „ара“, т. е. „уходи из середины“. Это определенно говорит, что землепользователя того времени интересовали не столько определенные в современном смысле границы землепользования, а главным образом центр его, основное лучшее угодие, быть может, с естественным водным источником» [46, с. 24].

Вывод всех указанных авторов тот, что у казахов господствующей формой землепользования являлась родовая общинная собственность. Народническая теория оказала на всех исследователей казахского землепользования чрезвычайно большое влияние. Установив у казахов родовую земельную общину, буржуазные исследователи видели при царизме лишь дальнейшее развитие и эволюцию этой общины в смысле ее приближения к русской крестьянской общине, понимая последнюю также в народническом духе. Царская земельная политика, поэтому не одобрялась, как политика, разрушающая эту общину. Ярким представителем этой народнической теории в вопросе о казахской «родовой общине» был известный деятель переселенческого управления Ф. А. Щербина [46, с. 25].

Так как, нашим современным исследователям казахского землепользования приходится главным образом опираться на дореволюционные исследования казахского хозяйства, то большинство из них не сумело выйти полностью из-под влияния буржуазных исследователей. В результате, до сих пор чрезвычайно важные вопросы, стоящие перед практиками в вопросах колхозного строительства в казахском ауле, теоретически очень слабо освещены. Вопрос о происхождении казахского хозяйственного аула, причины его длительного существования, конкретные меры к ликвидации пережитков отсталых общественных отношений, на которых держится хозяйственная аульная организация хозяйства, значение и понимание социальной сущности остатков родовых отношений — все эти вопросы оказываются неосвещенными. Потому необходимо уяснить себе земельные отношения в условиях полного преобладания кочевого скотоводческого хозяйства [46, с. 26].

Понятие «общины» в применении к доклассовой общественно-экономической формации включает в себя понятие о господстве коллективной собственности в условиях неразвитого производства. В земельных отношениях этот процесс характеризуется образованием феодальной собственности на землю.

Итак, по мере развития феодального способа производства старые общинные земельные распорядки начинают изменяться в сторону распада широкой патриархальной семьи близких родственников и образования парной семьи, в сторону замены родового расселения соседским. Общинные пережитки еще очень долгое время сохраняются в форме редких переделов земель, общинного пользования выгонами, лесами [46, с. 27].

В дальнейшем, когда основным, определяющим общественное развитие моментом, становится феодальный способ производства, общинные порядки продолжали отчасти сохраняться под господской опекой феодала, служа основой эксплуатации крестьян.

Царскую земельную политику, поэтому рассматривают как политику, которая вела к распаду этой родовой общины вследствие внедрения торгового капитала, изъятия земель под переселение и т. д. Думают также, что в царский период в отдельных районах Казахстана, особенно в кочевых районах, господствовал родовой строй. Между тем, это совершенно неверно и приводит к полному непониманию внутренних классовых отношений в казахском обществе.

Известный буржуазный исследователь родового строя М. Ковалевский должен был признать на основе изучения родового быта ряда народов России, что роды «были более политическими, чем кровными союзами». Цитированный выше этнограф Аристов также отметил факт, что род часто не является объединением ближайших родственников, и что в него входят даже «группы иноплеменников». Но эти исследователи не могли объяснить причины такого явления [47, с. 11].

Появление имущественного неравенства у кочевников несомненно относится к очень отдаленным временам и оно связано с частной собственностью на стада. Обладание стадами требует, очевидно, обладания необходимой земельной территорией. Пребывание отдельных патриархальных семей в родовом объединении диктовалось потребностью совместного использования земельных угодий, выпаса скота, охраны его, защиты и т. д., а не кровным родством, как часто утверждали, говоря о «роде», «племени». Следовательно, прежде всего, должна была установиться родовая собственность на землю. Если просмотреть общую картину расселения родов в прошлом, то ясно будет видно, что кочевки казахов были обособлены между различными группами. Происходила борьба между родами за лучшие пастбища, за лучшие зимовые стойбища. Право на землю по старинному казахскому адату (обычаю) определялось и доказывалось наличностью на данном участке земли первого оставшегося помета скота («кий») [47, с. 12].

Ведение пастбищного кочевого скотоводства вело к расселению мелкими группами, так называемыми хозяйственными аулами, ибо размещение скота на определенной территории, используемой к тому же сезонно, вынуждало к такому расселению. Феодальная эксплуатация по мере развития классовой дифференциации осуществляется в двух направлениях: внутри хозяйственного аула — «родственная» эксплуатация сородичей нарождающимся феодалом, с другой, — захват и ограбление других хозяйственных аулов. Далее развивается обособленное землепользование хозяйственных аулов в части наиболее ценных и необходимых угодий, призимовочные территории. Хозяйственные аулы объединяются в роды, а последние в роды. Эти более высокие объединения служили целям совместного выпаса скота, главным образом на летних выпасах и других земельных угодьях, которых было достаточно, и охрана которых требовала усилий целого рода. Захватное право на землю, таким образом, вначале идет по линии захвата земли слабых родов более сильным родом, а с другой стороны, внутри родов, по линии захвата лучшей земли феодальной аристократией (ханы и султаны), баями аксакалами, и установления «семейной эксплуатации» бедных родственников. Чем больше первичная хозяйственная ячейка — хозяйственный аул включала в себя людей, чем большее число семей объединялось под властью аксакала, тем больше шансов было на расширение хозяйственной территории, на захват земли. И, наоборот, чем хозяйственный аул был меньше, чем меньше семей он объединял, тем больше ему грозила опасность полного уничтожения, захвата его земли, увода жен и детей, превращения самого родоначальника в безродного пастуха. Вне рода, вне хозяйственного аула казах был действительно совершенно беспомощен [47, с. 13].

Хозяйственный аул укрепляется тем больше, чем дальше идет процесс феодализации, сопровождаемый все большим и большим дроблением рода. В результате этого процесса части одних и тех же родов, и иногда очень далеко друг от друга. Так, например, род кипчаков имеется и в Каракалпакии, и в низовьях Сыр-Дарьи, и в нынешнем Омском районе. То же самое получалось и с многими другими казахскими родами.

У кочевников со скотовладельческим кочевым хозяйством процесс феодализации шел путем образования феодальной аристократии и феодально-родовой верхушки, обладавшей крупными стадами скота и захватившими земельные угодья для его размещения, и класса скотоводов, объединенных в хозяйственные аулы, с частной собственностью на скот, с пережитками общинного пользования землей. Это пользование землей изменялось в сторону частного пользования: наиболее ценные угодья и водные источники оказывались во владении феодальной аристократии и феодально-родовой верхушки, в общинном же пользовании оставались угодья, которые имелись в достаточном количестве и более худшие [47, с. 14].

Царское правительство стремилось ввести в степи распорядки русской земельной общины. Поэтому земельным обществом признавался административный аул, хотя для нас совершенно ясно, что приравнять этот аул к земельному сельскому обществу никак нельзя. Волость должна была регулировать земельные отношения между аульными (земельными) обществами. Вот соответствующие статьи Положения об управлении Туркестанским краем:

«Ст. 271. Находящиеся в пользовании кочевников земли делятся на зимовые стойбища (зимовки), летние кочевья (летовки) и обрабатываемые земли. Ст. 272. Зимовые стойбища предоставляются в бессрочное общественное пользование каждой волости отдельно по действительному пользованию и согласно обычаям, а в случае споров — по количеству имеющегося скота и размерам хозяйства. Ст. 274. Распределение зимовых стойбищ производится между аульными обществами волостными съездами выборных, а в аульных обществах между хозяевами кибиток — аульными сходами. Основанием этого распределения принимается количество скота и размер хозяйства» [47, с. 18].

Это механическое перенесение распорядков русской крестьянской «общины» не оформляло казахскую земельную общину по типу земледельческой, крестьянской, а наоборот узаконило и закрепляло феодально-родовые земельные отношения. Границы землепользования были строго разграничены между родами, между хозяйственными аулами же границ строго не соблюдалось. Байской верхушке, обладавшей громадными стадами, часто было невыгодно территориальное обособление землепользования. Пережитки прежнего первобытного пользования служили для байства способом захвата земель и закабаления масс. Царское законодательство способствовало лишь закреплению этого способа [47, с. 19].

Исследователи казахского землепользования совершенно не поняли внутренних земельных распорядков казахов, механически сопоставляя их с порядками русской крестьянской общины. Исследователи переселенческого ведомства Щербина, Дмитриев, Румянцева, подходившие к этому вопросу с народнической точки зрения, идеализировали казахскую земельную общину, причем за земельную общину одни признавали хозяйственный аул, другие административный аул, а третьи — род, и, наконец, Щербина придумал «аул-кстау», в котором «узрел» общину. С другой стороны, они вынуждены были признавать и факты разложения этой «общины» [47, с. 20].

Центр тяжести вопроса о земельной общине заключается в том, что пережитки ее ведут к более медленному проникновению капитализма в деревню, чем усиливается закабаление крестьянских масс.

Внутренние отношения в казахском ауле сохраняли при царизме свою докапиталистическую феодально-родовую сущность в значительно большей степени, чем в русской деревне. Что эти отношения были отношениями эксплуатации, это не подлежит сомнению, так же, как и то, что натурально-потребительский характер хозяйства здесь сохранялся в значительно большей степени. Этим только и можно объяснить живучесть хозяйственного аула и родовых отношений, ибо все это показывает на пережитки феодально-патриархального строя.

Если прусский путь капиталистического развития в земледелии является медленным, мучительным путем приспособления к капиталистическим отношениям, то колониальный путь приспособления покажется еще более мучительным и зверским. В этом разница положения русского и казахского крестьянства в условиях царизма, в этом сущность царской земельной политики. В основном феодально-родовой хозяйственный строй казахов укрепляется, причем колониальная эксплуатация осуществляется через господствующие классы казахского народа — они собирают денежные подати, они являются посредниками в торговле, они продают землю или сдают в аренду. Поэтому отмеченные факты имущественного неравенства, захвата земель происходят под эгидой царского самодержавия при сохранении феодально-родового быта [47, с. 21].

Однако было бы неправильно утверждать о полном отсутствии преобразующего влияния капитализма, т. е. другими словами, отрицать образование мелкотоварного и капиталистического хозяйства в Казахстане. Безусловно, это явление имело место в некоторых районах Казахстана, на этом базировалась переселенческая политика царизма. В отдельных районах Казахстана, где казахское население было сильно смешано с пришлыми элементами, где наблюдался почти полный переход к оседлости, где земледелие становится основным занятием, мы наблюдаем уже первые признаки изменения общественно-экономической структуры казахского аула. Это — районы северного Казахстана, Кустанайского, Петропавловского, Усть-Каменогорского, Бухтарминского округов и небольшой части Западного. Что же касается части южного Казахстана, где узбекская колонизация играла известную роль, там также имели место изменения хозяйственной структуры казахского аула, а именно — проникновение форм узбекского полуфеодального землепользования. Разберем эти изменения подробнее. Для этого мы выберем районы наибольшей колонизации, где казахское население составляет небольшое меньшинство, например, казахскую часть Омского округа, не вошедшую в состав Каз.АССР.

В районах наибольшей колонизации и наибольшего развития земледелия распределение угодий, переделы земли и обособленное пользование землей происходили в период царизма, главным образом, путем захвата земель байством — экономически сильными хозяйствами:

2.2 Переселенческое движение в Казахстане на примере Кустанайского уезда Тургайской области во второй половине XIX века

На современном этапе развития исторической науки, одним из важных вопросов, вызывающих особый интерес, является проблема истории переселенческого дела в национальных окраинах Российской империи.

Данная проблема приобретает еще большую актуальность в условиях утверждения суверенитета нашей республики, так как с этим процессом связаны пробуждение национального самосознания народа и возрастающая потребность в адекватном познании своего исторического прошлого.

Частью этого процесса, является вопрос о переселенческой политике царизма на территории Тургайской области, ее результатах и последствиях.

Переселенческая политика царизма, являющаяся органической частью аграрной политики царизма, должна стать объектом всестороннего изучения с целью достаточно полно охарактеризовать социально — экономическое положение переселенцев. Интерес для исследователя представляет отражение этих вопросов в истории Тургайской области — бывшей царской колонии, территория которой являлась благоприятным местом для переселения крестьян из центральных губерний России. Переселение крестьян в данный регион было подчинено общей стратегической цели империи — колонизации Казахстана. Вместе с тем, оно имело свои специфические особенности. Поэтому изучение причин, хода и результатов переселения освещения экономического положения переселенческого крестьянства на примере хозяйства переселенческой деревни, их взаимоотношений с коренным населением края имеют большое значение и относятся к числу проблем, имеющихся практическую ценность [48, с. 10].

Глубокий анализ крестьянской колонизации Тургайской области, освещение хозяйственного положения русских переселенцев и социальной структуры переселенческой деревни, выявление положительных и отрицательных моментов во всесторонних взаимосвязях переселенческого крестьянства и казахского населения, выразившихся в хозяйственных и культурно — бытовых контактах, позволяет раскрыть социально — экономические последствия переселенческой политики царизма.

История Кустанайского уезда Тургайской области во второй половине XIX — начала XX вв. теснейшим образом связана с переселенческим движением российского крестьянства.

Особым периодом осуществления переселенческого движения в данном регионе, историки отмечают 70−90 е. гг. XIX века. В это время шло активное заселение Кустанайского уезда исключительно самовольным элементом. Пришлые переселенцы «за свой счет и страх», отмечал статистик В. Кауфман, составляли 100% от всех прибывавших на поселение [48, с. 11].

До начала 80-х гг. XIX века русскоязычного оседлого населения в уезде практически не было, коренными жителями являлись в основном казахи. Первые поселенцы в составе 1200 семейств — крестьян появились в уезде по вызову администрации при основании города Кустаная.

К заселению уезда переселенческим элементом правительство подходило, подготовлено и крайне осторожно. Тургайская область с 1884—1896 гг. считалась закрытой для переселения, но впоследствии режим запрета был продлен еще на несколько лет, практически до 1904 года. Однако предотвратить поток самоходцев, искавших лучшей доли и разрешения земельного вопроса в Кустанайском уезде, никакими запретными мерами не удавалось [48, с. 12].

В течение 80−90 гг. Кустанайский уезд заселялся выходцами всех российских губерний. По данным первой Всероссийской переписи населения 1897 г. Тургайская область приняла из Самарской губернии 8239 человек, Оренбургской -7456, Воронежской -2363, Пермской — 1383, Тамбовской-1343, Саратовской -1154, Пензенской-1110, Казанской — 1021. Приведенные данные подтверждаются составом поселенцев поселка Жуковского Кустанайского уезда, где в 1891 г. проживало выходцев из Самарской губернии — 66 семей, Саратовской — 61, Пензенской — 29, Воронежской -27, Тамбовской-20, Харьковской, Орловской, Рязанской и других губерний — 35 семей [48, с. 13].

Движение переселенцев в Кустанайский уезд не отличалось стабильностью и постоянством, что объяснялось природными факторами, отрицательно влиявших на урожайность хлебов. Так, например в 1891 г. в Тургайской области был страшный неурожай, который привел население к голоду и к массовому падежу скота. В результате этого местность была причислена к разряду голодающих, прибывшим переселенцам пришлось возвращаться на родину, или переселятся в хлебные районы Туркестана. Но следующие урожайные годы стабилизировали обстановку в регионе.

В 1898—1899 гг. в Кустанайском уезде работала экспедиция под руководством статистика Воронежского губернского земства Ф. А. Щербины. Экспедиция ставила своей целью произвести естественно — историческое и хозяйственно — статистическое обследование всех уездов Тургайской области. Задача обследования была сформулирована следующим образом: выяснить «для каждого такого региона того количества земли, которое является для обеспечения быта занимаемых район кочевников излишними, а потому может быть изъято из их пользования и обращено, в случае пригодности, в переселенческие и запасные участки» [48, с. 14].

Работа была произведена масштабная: состоялась сплошная хозяйственная перепись всего казахского населения уезда, выявлены и описаны пастбищные площади, исследован бюджет продовольственного потребления средней кибитки, изучены природные условия каждой местности с ее рельефом. Сопоставляя полученные данные с количеством находящихся в распоряжении казахского населения земель, экспедиция предлагала выводы к изъятию необходимых площадей, считавшихся «излишними».

Если в общем фонде земель, находившихся в пользовании коренного населения Кустанайского уезда насчитывалось 9. 154.769 десятин земли, то после работы экспедиции Ф. А. Щербины, в их пользовании оставалось 4. 947.103 десятины земли, а остальные признавались «излишними» и передавались на нужды переселения. Исследование показало, что каждая казахская семья в уезде может безбедно существовать при наличии у нее 24 единиц скота (в переводе на лошадь). Если принять во внимание, что в уезде в 1897 г. проживало 123,3 тыс. казахов (24.600 кибиток), то в среднем на одно хозяйство приходилось нескольким более 200 десятин земли (от 170 десятин в лучших районах северной части уезда до 252 десятин — в худших южных волостях) [48, с. 15].

После окончания работы экспедиции Ф. А. Щербины в Кустанайском уезде началось образование переселенческих участков с последующим их заселением. Организация переселенческих участков ускорилось с открытием в 1905 г. Тургайской области для переселений. В конце 1904 г. производилось сплошное экспедиционное обследование Кустанайского уезда. На территории Кустанайского уезда было установлено 14 190 переселенческих хозяйств, их которых 13 342 хозяйства размещались в поселках, и только 848 на хуторах. По материалам переселенческого управления из числа выше перечисленных переселенцев к 1 января 1905 г. с разрешения администрации в уезд было водворено 11 000 семей, остальные 2342 хозяйства принадлежали к самовольным элементам, к 1906 году в регионе было устроено 999 семей, а 1907 г. — уже 1178 семей. В состав этих данных не вошли семьи самовольных поселенцев, хотя они и составляли до 30% общего числа переселенцев [48, с. 21].

Приведенные показатели показывают рост переселенческой волны в Кустанайский уезд. Эту динамику подтверждают показатели последующих лет. С 1906;1915 гг. В Тургайско — Уральский переселенческий район было водворено 221 119 человек.

Планируя создание переселенческих участков, правительство первоначально планировало заселить на этих участках переселенцев, которые не получили наделы в 12 арендаторских поселках, а только после этого открыть Тургайскую область для переселений на общих условиях для всех желающих. Но претворить план в действие так и не удалось, так как переселенцы в основном прибывали массами, и не дожидаясь разрешения властей на поселение, стали самовольно занимать и обустраивать участки. Распоряжением министерства внутренних дел от 5 октября 1902 года в Кустанайском уезде вводился институт крестьянских начальников. Указанием министра в уезде было образовано 4 крестьянских участка, во главе которых были поставлены крестьянские начальники [48, с. 23].

В реальности выделение земель под переселение было сложным и затяжным делом. Кроме технических неудобств, при выделе каждого участка приходилось считаться с интересами местного коренного населения. Переселенческой организации не хватало ни сил, ни средств, для обеспечения землей огромной массы переселенцев.

Создание переселенческих участков сталкивалось с большими трудностями и не всегда осуществлялось качественно и организованно. Нередко чиновники переселенческого фонда были не подготовлены к приему и размещению большого потока переселенцев, и все процедуры проходили в большой спешке. Вопросом об обустройстве крестьян на переселенческих участках, должны были заниматься крестьянские начальники, которые, как правило, редко появлялись в переселенческих поселках, предоставляя их самим себе. Затрудняли работу переселенческих чиновников большие расстояния и обширность участков [48, с. 24].

Были зафиксированы случаи взяточничества, поборов, когда за мзду крестьянам — кулакам отдавались плодородные земли, предназначенные для безземельных переселенцев, вынуждая последних к земельной аренде.

Конечно, нельзя рассматривать все факты только с отрицательной стороны, были примеры самоотверженного, честного отношения к делу. Газета «Оренбургский край» сообщала, например, случай, когда крестьянский начальник, посетив поселок Степановский, отобрал семенную ссуду у состоятельных людей и передал ее беднейшим жителям поселка.

В начале XX века начался новый этап массового переселенческого движения. Кустанайский уезд стали заселять представители сорока губерний России, Украины, Бессарабии, Кавказа, Прибалтики, Белоруссии, даже Финляндии и Польши [48, с. 29].

Следуя исторической правде, необходимо отметить, что массовое переселение русских крестьян несло новые бедствия казахскому народу. «Излишки» казахских земель, установленные экспедицией Ф. А. Щербины были недостаточными. Повторное обследование экспедиции А. В. Кузнецова дало значительное уменьшение норм казахского землепользования. В связи с этим заселение края русскими переселенцами не всегда было безболезненным. Причиной столкновения пришлого и местного было то, что в переселенческий фонд отбирались участки, удобные во всех отношениях. Произвол царских выразился не только в известных случаях сноса зимовок, но и в изъятии земель казахов, находившихся под посевом хлеба.

История взаимоотношений русских переселенцев с казахским населением отнесена к числу неразработанных вопросов дореволюционной историографии. Анализ разнородных источников выявил факты хозяйственных контактов крестьян — переселенцев и казахских шаруа. Хозяйственные взаимосвязи пришлого населения с коренным населением, не изменив всей структуры сельского хозяйства, представляли собой элементы социально — экономического прогресса в Казахстане — колонии. Свидетельством тому явилось конкретные результаты трудового взаимовлияния, выразившиеся в обмене опытом ведения земледельческого и скотоводческого хозяйства. Наряду с отмеченными прогрессивными процессами в хозяйственных взаимосвязях пришлого населения с казахским, наблюдалось развитие негативных тенденций. Превратив Казахстан в источник сырья и рынок сбыта товаров метрополии, царизм всячески тормозил экономическое развитие национальной окраины. В данной связи не стала исключением и сфера культурно — бытовых отношений. Следуя исторической правде, надо указать на позитивные стороны русско-казахских взаимосвязей в этой области, выразившиеся в медицинском обслуживании русскими врачами местного населения, строительстве лечебных учреждений и аптек, в организации ветеринарной помощи [48, с. 31].

Формирование переселенческих участков в значительной мере повлияло на развитие общественно — культурной жизни уезда. Описанные выше процессы свидетельствовали о положительных сторонах русско-казахских взаимосвязей. Однако не следует забывать о том, что Казахстан являлся колонией России, и его развитие во всех сферах жизни было сопряжено с колониальным гнетом царизма.

2.3 Борьба населения Казахстана за социальное и национальное освобождение накануне и в период первой русской революции

Подавление антиколониального выступления местного населения 1868−1869 годов не привело к установлению в Тургайском регионе, мира и спокойствия. Борьба была продолжена в иных формах и другими средствами. Взаимные набеги переселенцев и казахов на деревни и аулы, угон скота, вооруженные конфликты стали обычными явлениями, определявшими общую ситуацию в уезде. Межэтнические отношения особенно обострились по мере наплыва крестьян из российских губерний и ростом их притязаний на летние и зимние пастбища казахов.

Массовая экспроприация казахских земель в уезде для заселения их переселенцами мотивировалась тем предлогом, что они были «излишними» для хозяйственных нужд местного населения. Из данного крайне надуманного посыла идеологи колониализма выводили не менее абсурдную версию о добровольной уступке казахами земельных участков переселенцам [49, с. 21].

Даже в начальный период колонизации степи, когда местное население жило еще в условиях земельного простора и имелись случаи сдачи отдельных участков в аренду переселенцам, оно крайне отрицательно относилось к отчуждению у них значительных земельных массивов. В «Обзоре Тургайской области за 1885 год» указывалось об имевших место столкновениях переселенцев с местным населением [49, с. 22].

Колониальная администрация всецело стояла на защите интересов переселенцев, в которых она видела свою социальную опору. Об этом свидетельствует и то, что казахи фигурировали в официальных документах как «бандиты» и «хищники». Так, протокол областного правления, составленный 7 октября 1883 года, об одном эпизоде восьмилетней давности гласит так: «Начальник 5-й партии Уральских поселян от 21 октября 1875 г. за № 19 донес коменданту Актюбинского укрепления, что вечером на то число, во время стоянки партии у Караванного озера подъехали двое киргиз и, отрезав 5 верблюдов, погнали их к стоящим в версте от того места лошадям, при которых также находились неизвестные киргизы. Бывшие при верблюдах два казака и верблюдовожатые бросились за хищниками сами хищники скрылись в темноте. Хищники эти до настоящего времени не обнаружены» [49, с. 24].

Казахи индивидуально или группами, каждая из которых порою объединяла в своих рядах от 100 до 400 человек, нападали на воинские команды, почтовые конторы, переселенческие деревни и казачьи станицы.

В июле 1880 г. в Илецком уезде было совершено группой казахов нападение на начальника военно-топографического отдела полковника Банедорфа [50, с. 50].

В свою очередь переселенцы под предлогом пропажи у них скота или потравы их посевов скотом, принадлежавшим казахам, совершали вооруженные набеги на казахские аулы. Так, 29 мая 1913 г. около 100 вооруженных крестьян поселка Бестюбинский Ащелисайской волости напали на аул № 6, требуя выдачи пропавшей у них лошади. Разгромив аул, они увезли с собой в качестве заложника одного казаха, а затем избили его до полусмерти. Впоследствии переселенцы обнаружили свою лошадь, совсем в другом месте, поблизости г. Орска [50, с. 51].

Уездное начальство и полицейские при рассмотрении подобных дел всегда оказывались на стороне переселенцев. Безнаказанность активизировала их на новые грабежи. Почти одновременно 150 вооруженных крестьян той же волости напали на аул № 1 Аралтюбинской волости и увезли с собой в плен Б. Мамбетова, убили двух казахов, в том числе волостного старшину Ж. Карабалина. 8 казахов получили пулевые ранения. Причиной обезумевших крестьян послужила якобы попытка казахов аула № 1 совершить кражу у них лошадей в поселке Джусалинский. Кроме того, не имея на то никаких доказательств, крестьяне Кемпирсайского поселка обвиняли казахов в краже у них двух быков и двух лошадей [50, с. 52].

30 апреля 1913 г. в Оренбург на имя военного губернатора области поступили две срочные телеграммы с сообщениями о том, что «русские поселка Курайлинский громят киргиз четвертого аула, угоняют скот, один киргиз убит». Уездный начальник, занимавшийся расследованием данного дела, ограничился лишь «надлежащим указанием аульному старшине о последствиях нападения на поселенцев» [50, с. 53].

За эти и другие действия сотни местных жителей были осуждены на каторжные работы, высланы за пределы Казахстана, находились под надзором полиции. Еще с 70-х годов XIX в. под бессрочным надзором полиции находились все руководители антиколониального выступления, в том числе по Актюбинскому уезду — султаны Хангирей, Хангали, Сагадатгирей Арслановы. 12 марта 1892 г. Оренбургским окружным судом на каторжные работы сроком на 20 лет были приговорены жители Алимбетовской волости Кантарбай и Аязбай Шектибаевы. На тот же срок на остров Сахалин был сослан житель Карахобдинской волости Казыкен Каналин, на 11 лет — житель Бурлинской волости Айткулов Жумабай [50, с. 55].

Участились случаи, когда казахов ссылали в Сибирь и другие отдаленные места за «дурное» или «порочное» поведение. В 1879 г. по этой статье был приговорен к ссылке в Иркутскую губернию житель 1-й Тереклинской волости Жаман Жамантусов. Колониальной администрации не понравилось также поведение султана Нурмана Жаксылыкова, Ермамбета и Джунуса Саркуловых, которых решили держать под бессрочным надзором полиции.

«За порочное поведение» отбывали наказание: Жангабыл Карманкулов — в Якутской области, Давлетьяр Жумабаев — в Канском уезде Енисейской губернии, Салим Усенов (житель № 6 аула Актюбинской волости), Орынгул Избасаров (Тереклинская волость) — в Иркутской губернии, Сеитгали Сулюков (Тереклинская волость) — на Сахалине [50, с. 56].

Эти и другие лица, прошедшие суровую школу жизни, по истечении срока ссылки возвращались в родные места, неся в массу казахского населения антиправительственные настроения. Поэтому они также были взяты под надзор полиции, а некоторых из них снова отправляли в Сибирь. Так, например, упомянутый выше С. Сулюков в июле 1901 г. был снова приговорен к каторжным работам «за праздношатательство и нерадение к устройству домообзаводства» [50, с. 57].

В брожение умов, как русского, так и казахского населения уезда вносили свою лепту политические ссыльные, которые стали прибывать в Тургайскую область с начала 70-х годов. Уже в 1873—1874 гг. в уездах области под надзором полиции находилось несколько десятков ссыльных [12, с. 7]. На жительство под надзор полиции в Тургайскую область по обвинению в «государственном преступлении» в 1886 г. были высланы студент Иван Бондарев и мещанин Арон-Шмуль Фурер [13, с. 66]. В 1887 г. последний бежал из Актюбинского управления в аул султанов Арунгазиевых [14, с. 77]. Под негласным надзором полиции в Тургайской области находился Петр Васильевич Добровольский. В 1901 г. он работал в Актюбинском уезде, где занимался медицинской и просветительской деятельностью. В борьбе с холерой в 90-х годах принимал участие врач Оренбургского кадетского корпуса А. К. Карпинский, имевший тесные связи с политическими ссыльными Тургайской области [16, с. 45].

Политические ссыльные, проживавшие в Тургайской области, были связаны с социал-демократами Оренбурга. Последние в 90-х годах умело использовали местные газеты для пропаганды марксистских идей в Казахстане, в первую очередь «Тургайскую газету», считавшуюся неофициальной частью «Тургайских областных ведомостей», выходивших с 1890 г. раз в неделю. Поэтому с марта 1897 г. усиливается цензурное наблюдение за «Тургайской газетой» [17, с. 79], печатавшей корреспонденции о положении и условиях труда рабочих, аграрной политике царизма, о его отношении к казахам. Несколько статей об экономическом положении местного населения опубликовал в «Тургайской газете» Байкадам Каралдин [18, с. 98]. В Тургайской области появляются первые представители национальной интеллигенции, пытавшейся на доступном для народа языке донести передовые взгляды своего времени на развитие общества, пропагандировать знания, преимущества перехода к оседлости. Медицинской и просветительской деятельностью занимались М. Карабаев, Абугали Балгынбаев, Ахмед Балгимбаев, А. Алдияров, У. Кулымбетов, И. Мендыханов [19, с. 102], и другие представители казахской демократической интеллигенции. Ахмед Балгимбаев вел разъяснительную работу среди населения о пагубности империалистической русско-японской войны, призывал «инородцев быть готовыми к восстанию» [20, с. 115].

В годы Первой русской революции в Тургайской области развертывалось аграрное и национально-освободительное движение. Казахские шаруа активно выступали против переселенческой политики царского правительства.

В 1905;1907 годах сопротивление против отвода земель в пользу переселенческого фонда охватила многие волости Актюбинского уезда. 25 июня 1905 г., как сообщил крестьянский начальник 1-го участка Актюбинского уезда военному губернатору Тургайской области, казахское население Каратугайской волости в числе 30 кибиток во главе с Ильясом Турумовым, Беккуфом Шокиным и Байпаковым оказали ему сопротивление, отказавшись освободить земельный участок, забранный у них в фонд Переселенческого управления. Казахи Тлекской волости Актюбинского уезда в телеграмме, адресованной царским властям, писали: «Теперь киргизы поняли, что эти составители работ все хищники и бесконтрольны; и что хотят, то и делают. Доверители уполномочили нас просить Ваше превосходительство избавить их от этих хищников, если не последует распоряжения со стороны Вашего превосходительства, то мы вынуждены будем защищаться от этих хищников своими средствами». В июле 1906 г. против отвода переселенческих участков выступили казахи Буртинской волости. Некий И. Чибелов сообщал вице-губернатору Тургайской области, что решение об оказании сопротивления работам землеотводных партий, «думаю, было выработано в г. Актюбинске во время выборов члена Государственной Думы от киргиз». «По частным сведениям я могу лишь предполагать, — писал он далее, — что во 2-й Буртинской волости действиями киргиз в этом направлении руководит киргиз третьего аула той же волости султан Максум Каратаев, получивший, кажется, среднее образование и служивший раньше в казенной палате. Затем все киргизы заявили, что продолжать работы по отводу переселенческих участков они не позволят до тех пор, пока Государственная Дума не выскажется по поводу заявленных им через своего представителя жалоб и прошений» [21, с. 120].

Наиболее серьезные столкновения казахов с переселенческими чиновниками произошли 13 мая 1906 г. в Хобдинской и Каратугайской волостях. В рапорте заведующего переселенческим делом в Тургайско-Уральском районе отмечается: «Общество киргиз № 1 аула заявило топографу, что на работу его не допустят, кибиток, подвод, аксакалов доставлять не будут» [22, с. 33].

Министр внутренних дел Столыпин направил телеграмму военному губернатору Тургайской области по поводу выступления казахов Хобдинской волости Актюбинского уезда против изъятия у них земель. В телеграмме говорилось: «Уполномоченные от киргиз № 1, 3, 4 и 7 аулов Хобдинской волости Актюбинского уезда) дерзкой телеграммой угрожают силой воспрепятствовать землеотводным работам переселенческих партий. Благоволите объявить киргизам указанных аулов, что всякое их сопротивление работам переселенческих партий будет подавлено силой, а виновники будут подвергаться наказанию по всей строгости законов». В свою очередь, главный управляющий землеустройством в своей телеграмме от 2 марта 1907 г. на имя губернатора Тургайской области писал: «Ввиду обнаруживаемых киргизами попыток противиться законным правительственным распоряжениям о переселении, прошу Ваше превосходительство о настойчивой, твердой поддержке в защите прав русских переселенцев» [22, с. 34].

Выступления казахских шаруа в некоторых волостях носили не только антиколониальный, но и антифеодальный характер. Один из руководителей казахских шаруа, Мирзагул Чиманов из Чингильской волости, разъезжая по аулам Иргизского и Актюбинского уездов, призывал казахов к смене всех волостных управителей, вплоть до начальника области, не подчиняться распоряжениям властей, не платить налоги. Летом 1097 г. жители одного из аулов этой волости, сорвав с лошади сборщика налогов, аульного старшину Тайгарина, угрожали убить, уничтожили налоговые бумаги, находившиеся в его сумке. Столыпин требовал принять «незамедлительные меры» по установлению лиц, возбуждающих своих сородичей, к сопротивлению законным распоряжениям властей". Руководители выступлений казахских шаруа взяты под надзор, некоторые из них привлечены к ответственности, сосланы на каторгу [22, с. 35].

Национально-освободительное и аграрное движение в области, развернувшееся в период революции 1905;1907 годов, имело стихийный и неорганизованный характер. Отдельные выступления казахской бедноты, доходившие порой до вооруженных столкновений с местными властями, не переросли в организованное национально-освободительное восстание по уезду. Крестьяне-переселенцы уезда, получив земельные наделы здесь из рук царского правительства, не были склонны к сближению и тесному союзу с казахскими шаруа, многие из них находились еще в плену колониальной идеологии.

Заключение

Интенсивное развитие капитализма в Центральной России после отмены крепостного права в стране обусловило необходимость экономического освоения вновь завоеванных колониальных окраин в качестве рынка сбыта товаров и источников сырья. Объектом колониальной эксплуатации должна была стать прежде всего казахская степь, население которой занималось преимущественно кочевым скотоводством и, недра которой изобиловали природными ресурсами. Взоры царского правительства привлекали также огромные ее просторы, куда можно было переселить огромное количество населения, чтобы ослабить аграрную напряженность во внутренних губерниях России. Чтобы решить этот комплекс социально-экономических и военно-стратегических задач следовало создать соответствующие предпосылки, приспособить управление краем к нуждам империи. Первым шагом в этом направлении стало так называемое «Временное положение об управлении степными областями» 1868 года. Оно было направлено на приближение структуры колониальной администрации в Казахстане к структуре административных органов центральных районов метрополии [50, с. 60].

В отечественной историографии вопросу о роли и месте административного института в общественно-политической жизни Казахстана не уделялось должного внимания. Между тем введение нового административного института явилось важным рубежом в колониальной политике Российской империи в Казахстане, означало сосредоточение всей полноты власти в руках царской администрации, так как волостные управители, аульные старшины, а также так называемые народные суды оказались подчиненными крестьянским начальникам. Данный институт был затребован к жизни, прежде всего задачами дальнейшей колонизации казахского края, стоял исключительно на защите интересов русских переселенцев. Следствием этого явилось резкое обострение общественно-политической ситуации, особенно межэтнических отношений как в крае во второй половине XIX века.

Административно-полицейские и судебные органы, сформированные реформами 60-х и 90-х годов XIX в., создали необходимые условия для колониального освоения природных ресурсов региона и его автохтонного населения. Основным средством изъятия у него значительной части материальных благ являлось налогообложение. Фискальная политика царского правительства была направлена, прежде всего, против жизненных интересов кочевников-казахов. С них взималась кибиточная подать, и они составляли основную податную силу в степных областях. Кроме того они же носили различные земские и другие повинности, содержание волостного и сельского правления, постройка и содержание школ, наем ямщиков [55, с. 61].

Административно-полицейский режим, установленный в регионе, так и фискальная политика царизма вызывали глубокий протест казахских шаруа. Ярким проявлением недовольства местного населения колониальными порядками явилось выступление его в 1868 г. в Тургайской и Уральской областях.

Формальной юридической основой для насильственной экспроприации земли у казахов послужило «Временное положение» 1868 года, объявившее земли казахского народа государственной собственностью. В первую очередь у казахов отнимали пахотные земли. Большинство переселенческих участков было расположено на землях, пригодных для хлебопашества.

Таким образом, в результате колонизации области крестьянами из центральных губерний России казахское население лишилось огромных земельных площадей, составлявших основное условие существования кочевых казахских аулов. Следствием аграрной политики царизма явилось обострение отношений в вопросах землепользования: с одной стороны, между самими казахами; с другой, между казахами и переселенцами. Переселение крестьян и связанные с ним земельные изъятия привели к определенным изменениям в хозяйственной жизни аула.

В целом аграрная политика царского правительства в области была направлена на заселение ее плодородных земельных площадей славянским населением путем вытеснения коренных жителей на пустынные и полупустынные районы. Демографическая карта расселения русских и казахов впоследствии все больше стала отражать замыслы пионеров колониальной стратегии царизма.

Неутихавшая борьба казахов против колониальных порядков, особенно против переселенческой политики царизма, заставляла колониальную администрацию в целях ослабления межэтнической напряженности и упрочения режима обратиться к средствам, которые учитывали бы точки соприкосновения интересов. В этом отношении наиболее привлекательной для местного населения была сфера образования. Царское правительство же с помощью и в лице отдельных казахов, получивших воспитание и образование в русле русского мировоззрения, стремилось создать и расширить свою социальную базу в степи. При этом оно настаивало на совместном обучении казахских и русских детей, видя в том наиболее эффективное средство привития казахам русской культуры, русского языка и образа жизни.

Таким образом, на основе изученных материалов можно сделать однозначный вывод о том, что колониальная политика царизма в регионе носила универсальный характер, охватывала все сферы, материальную и духовную, жизни казахского населения, была направлена против его жизненных интересов и на изменение традиционного образа жизни, путем навязывания чуждых ему ценностей и идеалов. Это еще раз подтверждает аксиоматическое положение о том, что подлинный социально-экономический и духовный прогресс народа, может быть, достигнут только путем его национальной независимости и суверенитета.

Список использованных источников

1 Уроки Отечественной истории и возрождение казахстанского общества: Материалы научной сессии ученых Министерства науки — Академии наук Республики Казахстан, посвященной Году народного единства и национальной истории. г. Алматы, 4 июля 1998 г. — А. — 1999. — З80 с.

2 Сулейменов Б. С. Аграрный вопрос в Казахстане в последней трети XIX — начале XX вв. (1867−1907 гг.). — А.-А. -1993. — 450 с.

3 Бержанов К. Русско-казахское содружество в области просвещения. — А. -1996. — 220 с.

4 Вопросы социально-экономической истории дореволюционного Казахстана. — А.-А. -1998. — 190 с.

5 Козыбаев М. К. История и современность. — А. -1991. -254 с.

6 Козыбаев М. К. Актуальные проблемы изучения отечественной истории. // Отечественная история. -1998. № 3. — 320 с.

7 Асфендияров С. Прошлое Казахстана в источниках и материалах. А. 1997. — 380 с.

8 Галузо П. Г. Аграрные отношения на юге Казахстана в 1867—1917 гг. — А.-А. -1963. -345 с.

9 Касымбаев Ж. К. Развитие жатачества (отходничества) как следствие социальной дифференциации казахского аула в XIX — начале XX вв. // Изв. АН РК. Серия общественных наук. -1992. № 6. — 220 с.

10 Жиренчин К. А. Реформы 60-х годов XIX века и их политические и правовые последствия. Автореферат дисс. к.ю.н. — А.-А. -1979. — 540 с.

11 Сапаргалиев Б. Карательная политика царизма в Казахстан /1905;1917 гг./. А., 1966. — 380 с.

12 Турсунбаев А. Б. Социально-экономические последствия переселенческой политики Казахстана. // Изв. АН РК. Серия историческая -1999. № 2 (27). -158 с.

13 Козыбаев М. К. Национальные движения в условиях колонизации. — Целиноград. -1991. -120 с.

14 Нурпеисов К. Общественно-политическая жизнь Казахстана в начале XX в. и национально-демократическая интеллигенция. // Отечественная история. -1998. № 9. -180 с.

15 Асылбеков М. Х. Из истории революционного движения железнодорожников Казахстана в период Первой русской революции 1905;1907 годов. — А., 1990. — 377 с.

16 Зиманов С. З. Политический строй Казахстана конца XVIII и первой половины ХIХ веков. — Алма-Ата: Издательство Академии Наук КазССР, I960. — 450 с.

17 Дюсенбаев И. Т. Проблемы изучения казахской литературы дореволюционного периода. А., 1966. — 377 с.

18 Артыкбаев Ж. О. История Казахстана в XIX веке. — Караганда. -1992. — 325 с.

19 Кул-Мухаммед М. Патриот. Политик. Правовед. Политико-правовые взгляды Ж. Акпаева. — А. -1995. -240 с.

20 Тажибаев Е. Е. Изменения в хозяйстве казахов в 20−60-х годах ХIХ века. На материалах Младшего и части Среднего жузов. — Алма-Ата, 1969. — 380 с.

21 Толыбеков С. Е. Кочевое общество казахов в XVIII — начале XX вв. — А.-А. -1971. — 634 с.

22 Проблемы истории русско-казахских взаимосвязей в XVIII — начале XX веков. — А.-А. -1980. — 400 с.

23 Наканов Г. Тургайское восстание 1916;1917 гг. Автореф. дисс. к.и.н. — М., -1954. -230 с.

24 Толочко В. С. Проведение в жизнь «Временного положения об управлении в степных областях Оренбургского и Западно-Сибирского генерал-губернаторств на страницах военной периодической печати. // Исторические науки. — А.-А. -1975. Вып.2. -190 с.

25 Тажибаев Е.

Введение

кибиточной подати. // История. Вып.1. — А.-А. -1991. -220 с.

26 Атушева СБ. Джуты в Казахстане в конце XIX — начале XX вв. Автореферат дис. к.и.н. — А. -2000. -220 с.

27 Жиренчин К. А. Органы высшей колониальной администрации царизма в Казахстане по реформам 1867−1868 годов. // Правовая наука Казахстана. — А.-А. -1978. -263 с.

28 Сапаргалиев Г. С. Государственность в Казахстане: история и современность. // Уроки отечественной истории и возрождение казахстанского общества. Материалы научной сессии ученых Министерства науки — Академии наук РК. — А. -1999. -170 с.

29 Касымбаев Ж. К. О некоторых вопросах истории национально — освободительного движения в Казахстане второй половины XIX в. // История и историография национально-освободительных движений второй половины XIX — начала XX в. в Средней Азии и Казахстане. — Ташкент. — 1989. — 290 с.

30 История Казахстана с древнейших времен до наших дней. — А. -1993. — 229 с.

31 Черныш П. М. Очерки истории Кустанайской области. Кустанай. -1995. — 350 с.

32 Абиль Е. История государства и права Республики Казахстан с древних времен до начала XX в. — Астана. -2000. — 276 с.

33 ВалихановЧ. Собрание сочинений в 5-ти томах. Т.4 — Алма-Ата, 1985.

34 Бекмаханов Е. Б. Присоединение Казахстана к России. — М., 1957. — 347 с.

35 Культелеев Т. М. Уголовное обычное право казахов: с момента присоединения Казахстана к России до установления Советской власти. — Алма-Ата, 1955. — 350 с.

36 Ерменбаева Г. К. Налоги и повинности казахов Оренбургского ведомства в первой половине XIX века. // Валихановские чтения-8: Сборник материалов международной научно-практической конференции. — Кокшетау, 2003. — 350 с.

37 Бекмаханов Е. Б. Казахстан в 20−40 годы XIX века — Алма-Ата. 1992. — 280 с.

38 Ерменбаева Г. К. Меновая торговля казахов Оренбургского ведомства в первой половине ХIХ века // Вестник КазНУ им. аль-Фараби. Серия историческая, 2004, № 1 (32). — 377 с.

39 Касымбаев А. Ж. Административно-политические и законодательные нововедения России в Младшем жузе 20−40-х годах XIX века и их колониальная сущность. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. — Алматы, 2004.

40 Бекмаханова Н. Е. Формирование многонационального населения Казахстана и Северной Киргизии. — М.: Наука, 1980. — 456 с.

41 Шахматов В. Ф. Казахская пастбищно-кочевая община. Алма-ата, 1964. — 340 с.

42 Абилев А. К. Казахское общество во второй половине XIX в. на каз. яз. Караганда, 1992. — 250 с.

43 Масанов Н. Э. Проблемы социально-экономической истории Казахстана на рубеже XVIII—XIX вв. Алма-ата, «Наука», 1984. — 225 с.

44 Сулейменов Б. С., Басин В. Я. Казахстан в составе России в XVIII — начале XX вв. Алма-Ата, 1981. — 370 с.

45 Абдакимов А. История Казахстана /с древнейших времен до наших дней/. А., 1994. — 300 с.

46 Основные формы и принципы местного самоуправления казахов Оренбургского ведомства // Материалы республиканской научной конференции молодых ученых, студентов и школьников «V Сатпаевские чтения». Серия Молодые ученые. — Павлодар, 2005. — 420 с.

47 Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких, орд и степей. — Алматы: Санат, 1996. — 650 с.

48 Мусабалина Г. Т. Протестарно-политические институты казахского общества и колониальная администрация царской России. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. — Алматы, 2001. — 45 с.

49 Джампеисова Ж. М. Функционирование традиционных властных институтов казахов в колониальной системе Российской империи. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. — Алматы, 2004. — 35 с.

50 Ерменбаева Г. К. Местная власть казахов Оренбургского ведомства в первой половине XIX века // Высшая школа Казахстана, 2005, № 1. — 170 с.