Эстетика как философская критика

В XVIII в., пока еще не «открыли» или не «изобрели» эстетику как автономную философскую науку, философы, литераторы, моралисты, знатоки искусства, критики изучали человеческую натуру, психологию, характеры. Они писали опыты (эссе) о разновидностях чувств красоты, прекрасного, возвышенного, благородного, комического, трагического, грациозного и других «тонких чувств», об их оттенках, переливах, переходах одного в другое, не задаваясь вопросом о маркировке чувств, не выясняя, идет ли речь о собственно эстетических чувствах. После установления границ эстетической сферы пришлось решать вопрос, включать ли некоторые чувства в число эстетических или нет, потому что они не соответствуют маркерам эстетического. Настало время думать, как, на каком основании можно прочертить границы, отделяющие эстетические чувства от неэстетических.

Точно так же возник другой вопрос: где границы изящных искусств? Почему, например, нельзя относить к изящному искусству занимательные фигурки, движущиеся благодаря хитроумному механизму, — механический театр XVIII в. «Потому что они вызывают не эстетические чувства, а только любопытство и удивление», — так мог бы ответить ценитель изящного. Тогда можно спросить: а тончайшие кружева или микроскопические узоры па кости, на зернышках злаков, рождающие восторг и удивление, — эстетические феномены или нет? Такие вопросы остаются без ответа.

Или другой вопрос: в чем разница между изящным и прикладным искусством? В том лишь, что одно мы только созерцаем, а артефакты другого, например тончайшие изделия из стекла и фарфора, берем в руки, пользуемся ими и говорим, что здесь красота сочетается с пользой? А в искусствах зрения и слуха разве не может быть пользы? Разве с помощью, например, агитационных плакатов, стихов и массовых несен нельзя манипулировать людьми, управлять их психикой с пользой для властей?

Приходится говорить о том, что стремление к установлению чистоты эстетического чувства в конце XVIII в. привело к тому, что уже в следующем столетии и далее в обществе стало нарастать отношение к эстетической сфере в целом и красоте в частности как к явлениям чисто внешним, поверхностным, гедонистическим, несерьезным. Начало складываться представление о том, что область эстетического — удел ценителей красоты (эстетов), денди, эпикурейцев, меломанов, балетоманов, театралов, знатоков живописи, любителей стихов и сладких звуков. С подобной гедонистической установкой на сферу эстетического связано появление в XIX в. теорий «чистого искусства» и «искусства для искусства». Все это вызывало гнев ревнителей морали, подобных Руссо и Льву Толстому, отрицавших культурное значение красоты. В России с 1918 г. и вплоть до конца 1920;х гг. в лексиконе художественно-революционного авангарда слово «красота» имело исключительно негативный смысл^[1].

Завершая рассмотрение периода развития эстетики от ее возникновения в античной философии до оформления в XVIII в. в самостоятельный раздел философии, поставим вопрос, был ли Кант прав, утверждая в противоположность Баумгартену, что эстетика не наука, а только философская критика сферы прекрасного и возвышенного? Другими словами, почему эстетика не может быть наукой и каким критериям научности, принятым во времена Канта, она не соответствовала?

Во-первых, наука имеет внеопытные априорные основания в разуме, на которых строится знание, извлекаемое из опыта, поэтому ее суждения объективно всеобщи, а эстетические суждения, по Канту, субъективно-всеобщие.

Во-вторых, эстетические суждения единичны, хотя имеют субъективновсеобщий характер, т. е. они опираются не на понятие (знание), а только выдвигают требования к каждому судить не на основании того, что нравится или не нравится в ощущении, а на основании суждения рефлексии, сопровождающегося чувством душевного благоволения, имеющего всеобщую значимость. Законов ни для суждения вкуса, ни для гения, создающего эстетические идеи, нет.

Таким образом, избавив эстетику от «бремени научности», Кант освободил творцов и знатоков искусства от навязывания им незыблемых «законов красоты», «правил творчества», канонов «правильного вкуса», грозивших превратить художественный процесс в шаблонную работу по академическим прописям. В целом это предвещало прорыв из рационализма эпохи Просвещения в романтическую эстетику XIX в. (Об эстетике романтизма см. параграф 19.5; углубленному анализу эстетики Канта посвящены параграфы 8.1, 9.3, 10.2, 15.1,21.3.).

• [1] См.: Иезуитов А. II. Конец красоте // Пролетарская литература. Орган ВОАПП. 1931.№ 4. С. 122−159.