Формирование института государственной службы во Франции XIII-XV веков

§ 1. Постановка проблемы.

История возникновения и развития государства принадлежит к числу фундаментальных проблем историографии. Применительно к истории Средневековья изучение форм государственности является одной из таких краеугольных тем, которые приближают нас к пониманию сущности общественного устройства, социальной структуры и политической культуры каждого этапа и в целом феномена западноевропейской средневековой цивилизации. Предметом данного диссертационного исследования является история формирования государства во Франции периода сословной монархии как сложной и разветвлённой структуры ведомств и служб исполнительного аппарата королевской власти, породившей особую социальную группу профессиональных служителей короны — чиновников, предтечи бюрократии. Складывание привилегированной социальной группы королевских должностных лиц явилось одним из важнейших признаков становления государства, немыслимого без развитого и устойчивого аппарата управления, этого повсеместного физического воплощения власти. Стержнем анализа сделана история оформления института службы короне Франции с его особым правовым статусом, полномочиями, дисциплинарными нормами, специфической этикой и культурой. Такой ракурс темы — государственный аппарат сквозь призму института службыимеет научной целью исследовать природу и особенности складывающегося централизованного, «национального» государства во Франции на первом этапе трансформации власти государя из патримониальной в публично-правовую1.

Научная актуальность данной темы заключается, прежде всего, в значении изучения государства как одного из главных, стержневых двигателей процесса развития средневекового общества, а также в специфике самого феномена государства как явления большой длительности (longue duree), вследствие которой в исследуемый период закладывались многие идейные основы и принципы властвования, как.

1 Основные этапы и пути эволюции государства эпохи Средневековья намечены и исследованы в трудах H.A. Хачатурян. См.: Хачатурян H.A. Сословная монархия во Франции XIII—XV вв. М., 1989; Она же. Эволюция государства в средневековой Европе с древнейших времен до конца XV в. // История Европы. Т. 2. Часть З. М., 1992. С. 487−508. Она же. Власть и общество в Западной Европе в Средние века. М., 2008. и характерные черты бюрократии, являющиеся стержнем складывания Etat moderne, матрицы современного государства.

Исследование охватывает начальный этап формирования централизованного государства — с середины XIII до середины XV вв. Выбранный нами период истории централизованного государства является наименее исследованным и наиболее сложным, поскольку он сочетал в себе черты прежней сеньориальной, частноправовой по природе власти короля с ростками нового, публично-правового характера монархии2. Это сочетание во многом определило его специфику и дало историкам основание выделить XIIIXV вв. в качестве самостоятельного этапа в становлении монархического государства, позволяющего понять механизмы формирования институтов королевской власти3. 2. Основные тенденции и современное состояние историографии изучаемой проблемы.

Исчерпывающий обзор предшествующей историографии исследуемой проблемы, обязательный для диссертационной работы, применительно к данной теме заведомо обречён на провал. Страна «классической бюрократии», Франция всегда пристально исследовала историю формирования собственного государства, что превратило эту область историографии в доминирующую парадигму французской национальной школы. Французская монархия служит эталоном формирования сильной королевской власти, и, как следствие, её изучение стало способом осмысления монархической формы правления во всей западноевропейской медиевистике4. Анализ развития этой историографии вполне достоин стать темой специально.

2 Как заметил Б. Шевалье, с начала XIV в. до конца XV в. мы имеем дело с наиболее тёмным периодом в истории французских политических институтов, лежащим между апроприацией публичной власти собственно «феодального» периода и бюрократическими тенденциями периода абсолютной монархии. См.: Chevalier В. Gouverneurs et gouvernement en France entre 1450 et 1520 // Histoire comparee de l’administration (IVe — XVIIIe siecles): Actes du XIVe Colloque historique franco-allemand, Tours, 27 mars-1 avril 1977. Publ. par W. Paravicini et K.F. Werner. Miinchen, 1980. P. 291.

3 О специфике этого периода и его характерных чертах первым заговорил Б. Гене. См.: Guenee В. L’Occident aux XlVe et XVe siecle. Les Etats. P., 1993. P. 78−82.

4 По меткому наблюдению Г. Далдера, даже труды по политической истории Европы написаны в терминах, которые при ближайшем рассмотрении оказываются формализованным анализом именно французского варианта развития. См.: Daalder H. Centres, bureaucraties et le developpement des gouvernements democratiques stables // Visions sur le developpement des Etats europeens. Theories et historiographies de l’Etat moderne: Actes du го исследования, и не одного. В этой связи представляется целесообразным наметить лишь основные линии развития историографии государства и его служителей во Франции, выделив те направления и идеи, которые наиболее актуальны в настоящее время и повлияли на избранный мною ракурс исследования. Поэтому анализ предшествующей историографии построен по проблемно-хронологическому принципу.

Предваряя историографический обзор, считаю необходимым сделать два общих замечания. Во-первых, нет нужды ныне подробно доказывать тесную взаимосвязь между избираемым историком ракурсом исследования и современными ему запросами общества и, в целом, научными и общественными тенденциями. Признанная поначалу как познавательный стимул историков, она была со временем дискредитирована, породив даже известный «научный пессимизм"5. Вызовы постмодернизма и «крушение идеологий» заставили задуматься над интерпретационными схемами самих историков и включить самого исследователя в структуру его исторического исследования6. «Лингвистический поворот» сделал акцент на дискурсе историка, который стал восприниматься как «интерпретатор интерпретаторов», как создатель на основе имеющихся в его распоряжении источников собственной субъективной концепции истории. В современной историографии это направление именуется «медиевализмом» (в англо-американской традиции) или «политическим медиевизмом» (в традиции немецкой).

Для нашей темы особенно важно признание глубокой взаимосвязи между политической полемикой в обществе и трудом историка, определяющей во многом национальную традицию в историографии. Так, во французской историографии colloque organise par la Fondation europeenne de la science et l’Ecole francaise de Rome. Rome, 18−31 mars 1990. Ed. par W. Blockmans et J.-Ph. Genet. Rome, 1993. P. 73. См. также: Carbonell Ch.-О. Les origines de l’Etat moderne: les traditions historiographiques francaises (1820−1990) // Ibid. P. 297−312.

5 Как пример из эпохи «научного оптимизма»: один из первых исследователей истории Парламента Г. Дюкудрей признавался в предисловии к своему ставшему классическим труду, что часто задавался вопросом, не «развлекается ли он эрудитским любопытством», и успокаивался, лишь убеждаясь, что этот институт королевской власти сохраняет своё значение и в настоящем (Ducoudray G. Les origines du Parlement de Paris et la justice aux XlIIe et XlVe siecles. P., 1902. P. VII). О нынешнем «кризисе» оптимизма см. в частности: Chartier R. Au bord de la falaise. L’histoire entre certitudes et inquetude. P., 1998; Guerrean A. L’avenir d’un passe incertain: Quelle histoire du Moyen age au XXI siecle. P., 2001.

6 Об этих заданных схемах интерпретации в традиции Э. Трёльче наиболее убедительно написано в исследовании: Копосов Н. Е. Как думают историки. М., 2001. либерально-революционная концепция, созданная историками периода Реставрации и Июльской монархии, превратилась в своего рода «национальный миф» о зарождении в глубинах Средневековья ростков современного общества, что превратило изучение государственных институтов в традицию французской школы7.

Однако тесная взаимосвязь между выбором историка и общественными запросами отнюдь не детерминирует научное качество исторического исследования, напротив, напоминает об относительности каждой добытой историком «правды» и ценности всякого пути к истине8. Превращение истории трудами учёных Третьей Республики в основу французского национального самосознания обострило нынешний интерес во Франции к политической истории, призванной ответить на потребности человека в современном меняющемся мире и указать дорогу к правильному обновлению9. Каждый новый поворот в историографии нашей темы так или иначе был связан с политическими и общественными настроениями, влияющими на позицию и самого историка, осознавал он это или нет. В историографическом обзоре этот аспект будет нами намеренно опущен ввиду его эпистемологической самостоятельности.

Но куда важнее понимать, и это второе замечание, как общественные настроения или открытия в других науках отразились на изменении и углублении самого предмета истории, как они повлияли на эпистемологию и меняли не только ракурсы исследования, но и сами объекты исследовательского внимания историков.

7 Взгляд на эту ситуацию со стороны см.: Oexle O.G. L’historicisation de l’histoire // Les Tendences actuelles de l’histoire du Moyen age en France et en Allemagne: Actes du colloque de Sevres (1997) et Gottingen (1998) organises par le CNRS et le Max-Plank-Institut fur Geschichte. Sous la dir J.-Cl. Schmitt et O.G. Oexle. P., 2002. P. 31−41.

8 A. Берр даже требовал, чтобы историческое исследование согласовывалось снастоящим, с запросами дня, и прямо опирался на авторитет Гельвеция — «Всё, что не послужило будущему, бесполезно в истории». Ситуацию нынешнего кризиса в историографии и пути его преодоления отразил в ряде своих работ Н. Е. Копосов. См. сборник статей: Кокосов Н. Е. Хватит убивать кошек! Критика социальных наук. М., 2005. В своём анализе развития социальной истории Франции в исторической науке второй половины XX в. П. Ю. Уваров в значительной мере уделил внимание этим подспудным, нередко политически мотивированным интенциям историков. См.: Уваров П. Ю. Франция XVI в.: Опыт реконструкции по нотариальным актам. М., 2004. С. 23−70.

9 См. об этом: Dufour A. Le retour de l’histoire politique // Histoires de France, historiens de la France: Actes du colloque international, Reims, 14 et 15 mai 1993. Publ. Y.M.Berce et Ph. Contamine. P., 1994. P. 315−324- Schmitt J.-Cl. et Iogna-Prat D. Trente ans d’histoire medievale en France // Les Tendences actuelle. P. 416.

Научные исследования по истории государства, его институтов и служителей начались во Франции с трудов историков периода Реставрации и Июльской монархии, и эти труды оказали решающее воздействие на всю последующую историографию. Благодаря целенаправленным поискам О. Тьерри, Ф. Гизо, О. Минье и других либеральных историков в средневековой истории истоков «успехов третьего сословия», взгляд на французскую монархию как на «союзницу» буржуа, рука об руку с которыми ею был «похоронен феодализм», долгое время определял предмет исследований, в том числе, и с целью эти взгляды опровергнуть10. Главной идеей, тем не менее, объединявшей работы либеральных историков времени Второй республики и их последующих оппонентов эпохи Луи Бонапарта, являлось признание ценности созданных при монархическом государстве институтов власти, которые пережили монархию и стали стержнем национального единства страны. Ещё более поразительно и не менее значимо восприятие этой историографией облика служителей королевской власти. Если исследователи в традиции Тьерри видели в них «лидеров буржуазии», навязавших новые идеи складывающемуся государству, то их последователи и даже оппоненты, всячески пытаясь возвысить роль французских королей в деле «разрушения феодализма», в данном пункте оказались полностью с ними согласны11. Даже если эти историки и преувеличивали роль ле-гистов в построении монархии и тенденциозно оценивали их вклад, нельзя не признать, что практически с самого начала история государства воспринималась во Франции в тесной взаимосвязи с историей служителей короны. Для нашей темы.

10 Наличие большого числа историографических обзоров снимает необходимость подробного анализа каждой концепции. Хотелось бы обратить внимание на историографический обзор, принадлежащий перу виднейшего французского специалиста по истории государства позднего Средневековья Б. Гене: Guenee В. L’histoire de l’Etat en France a la fin du Moyen age vue par les historiens francais depuis cent ans // RH. 1964. T. 232. N 10−12. P. 331 360.

11 Эта концепция характерна для трудов по истории средневекового государства таких выдающихся историков разных направлений, как С. Люс, Э. Бутарик, К. Дарест де Ла Ша-ванн и А. Шеруэль, чей «Исторический словарь институтов, нравов и обычаев Франции» выдержал во второй половине XIX в. целых пять изданий. См.: Darest de la Chavanne С. Histoire de l’administration et des progres du pouvoir royal (de Philippe Auguste a Louis XIV). P., 1848- Cheruel A. Histoire de l’administration monarchique en France, depuis l’avenement de Philippe-Auguste jusqu’a la mort de Louis XIV. 2 vols. P., 1855- Idem. Dictionnaire historique des institutions, moeures et coutumes de la France. 2 vols. P., 1855 (5e ed. P., 1880) — Boutaric E. La France sous Philippe le Bel. Etude sur les institutions politiques et administratives du moyen age. P., 1861- Luce S. Le principe electif, les traductions d’Aristote et les parvenus au XlVe siecle // Idem. La France pendant la guerre de Cent ans. P., 1890. P. 179−202. исследования большую роль сыграло то обстоятельство, что данная концепция о социальной природе и связанных с ней имманентных идеях королевских должностных лиц оставалась во французской историографии «священной коровой» более ста лет.

Первым осмелился посягнуть на этот «неприкосновенный запас» француз1 ской историографической традиции в середине XX в. Р. Казель. В нескольких своих работах, попутно реабилитировавших в глазах истории двух французских королей, затерявшихся в тени своих родственников — Филиппа VI Валуа и Иоанна II Доброго, он неопровержимо доказал преобладание дворян в среде королевских должностных лиц и обнаружил в их политике совершенно иную, чем принято было считать, систему ценностей. Эту тенденцию подхватили Ж. Фавье и ученица Р. Ка-зеля Ф. Отран: в их исследованиях о французских чиновниках главное внимание было уделено социальному аспекту формирования группы профессиональных служителей власти. Доказывая принадлежность большинства должностных лиц к дворянам, они обнаруживают истоки правового оформления «нового дворянства» по службе короне, и, как следствие, обращают внимание на тенденцию конституиро-вания этой социальной группы в «дворянство мантии"13. Однако, при всей плодотворности такого отхода от прежней упрощённой схемы, этот историографический поворот также страдает некоторой односторонностью: стремление «мещан во дворянство» подчас педалируется в ущерб складывающейся уже в этот период особой этике и самоидентификации королевских должностных лиц, отличной от дворянской и нередко даже прямо враждебной ей, вне зависимости от «благородного» происхождения или статуса чиновника14.

12 Cazelles R. La societe politique et la crise de la royaute sous Philippe de Valois. P., 1958; Idem. Jean II le Bon: quel homme? Quel roi? // RH. 1974. T. 509. P. 5−26- Idem. Societe politique, noblesse et couronne sous Jean le Bon et Charles V. GeneveParis, 1982.

13 Favier J. Les legistes et le gouvernement de Philippe le Bel // Journal des savants. 1969. N 2. P. 92−108- Autrand Fr. Naissance d’un grand corps de l’Etat: Les gens du Parlement de Paris, 1345−1454. P., 1981; Eadem. L’image de la noblesse en France a la fin du Moyen age: Tradition et nouvaute // Compte rendus de l’Academie des Inscriptions et Belles-Lettres. 1979. P. 340−354.

14 На это обстоятельство указала в своём’исследовании социальных и политических аспектов складывания парламентской корпорации Н. А. Хачатурян, предостерегая от преувеличения отмеченных Ф. Отран тенденций и напоминая о том, что дворянство мантии так и не слилось с дворянством шпаги вплоть до конца Старого порядка. См. подробнее: Хачатурян Н. А. Сословная монархия во Франции. С. 75−77.

Наглядным свидетельством превращения истории государства, его институтов и служителей в доминирующую проблематику французской историографии явился «девятый вал» исследований в этой области, порождённый историками времен Второй Империи и Третьей Республики. Невзирая на смену методологий, ракурсов и дискурсов, будучи врагами генерализации и «маньяками» источников, историки сконцентрировали своё внимание на складывании институтов королевской власти. Так на свет появились ставшие отныне классическими труды по истории Королевского совета, Парламента, Генеральных и провинциальных штатов и других институтов Французской монархии, так возродилось изучение истории права и был введён в научный оборот основной массив архивных источников15.

Следует особо подчеркнуть, что с первых же шагов на пути осмысления политической и институциональной истории французской монархии внимание историков было сконцентрировано и на служителях королевской власти. Одновременно с трудами по институциональной истории ведомств и служб короны Франции появились исследования о чиновниках, будь то коллективные портреты корпораций16 или биографии отдельных ярких представителей этой политически и социально значимой группы. Причем эта тематика в историографии средневекового государства определялась и методологией позитивизма, чей многофакторный подход предполагал, при опоре на социально-экономическую доминанту, и историю ин.

15 Ввиду неисчерпаемости этого потока трудов назову лишь те, которые были в наибольшей степени использованы мной при написании данной работы: Aubert F. Histoire du Parlement de Paris de l’origine a Francois I. T. I. Organisation. Competence et attributions. P., 1894- Idem. Le Parlement de Paris de Philippe le Bel a Charles VII (1314−1422). 2 vols. P., 1887−1890- Borreli de Serres L. Recherches sur divers services publics du XIII au XVII siecle. 3 vols. P., 1895−1909; Desjardins A. Etats Generaux, 1355−1614. Leur influence sur le gouvernement. P., 1871- Glasson E. Le Parlement de Paris, son role politique depuis le regne de Charles VI jusqu’a la Revolution. 2 vols. P., 1901;1905; Esmein A. Cours elementaire du droit francais. P., 1898- Mangis E. Histoire du parlement de Paris. Des avenement des rois Valois a la mort d’Henri IV. 3 vols. P., 1913;1916; Morel О. La grande chancellerie royale et l’expedition des lettres royaux de l’avenement de Philippe de Valois a la fin du XlVe siecle (1328−1400). P., 1900; Picot G. Histoire des Etats Generaux. 5 vols. P., 1888- Tardif J. Etudes sur les institutions politiques et administratives de la France. P., 1881- Valois N. Etude historiques sur le Conseil du Roi. P., 1886- ViardJ. La Cour au commencement du XlVe siecle // BEC. 1916. T. 77. P. 74−87- Viollet P. Histoire des institutions politiques et administratives de la France. T. 3. P, 1903.

16 Aubert F. Les huissiers du parlement de Paris, 1300−1420 // BEC. 1886. XLVII. N 4. P. 370 393- Bos E. Les avocats aux conseils du roi. Etude sur l’ancien regime judiciaire de la France. P., 1881- Delachenal R. Histoire des avocats au Parlement de Paris. 1300−1600. P., 1885- Gravier H. Essai sur les prevots royaux du Xle au XlVe siecle II NRHD. 1903. T. 27. P. 539−574, 648 672, 806−874- Guillos A. Recherches sur les maitres des requetes de l’Hotel des origines a 1350. P., 1909; Robin P. La compagnie des secretaires du roi, 1351−1791. P., 1933. статутов, и историю людей во власти17. В этом смысле появление в историографии второй половины XX в. «человеческого измерения» истории является, как и многие новшества, хорошо забытым старым.

Главное достоинство этих первых исследований по институциональной и административной истории французской монархии заключалось не только в том, что они очертили основные вехи в становлении институтов (институциональное оформление, принципы комплектования, структура оплаты, компетенция, привилегии и статус служителей), но и в их опоре на архивные изыскания. По существу, в научный оборот были введены гигантские объёмы архивных документов, и это обстоятельство придаёт данным исследованиям непреходящую ценность первой ступени на пути освоения истории институтов и путеводителя по обширным архивам.

1Я ведомств. Не менее важным представляется обращение историков уже в этот период к перспективной в будущем сфере политических идей, представлений и верований, которые оказали влияние на политическую историю19. Позитивизм способствовало большей объёмности политической истории и её сопряжению с глубинными общественными тенденциями, наполняя новым смыслом историю событийную или «человеческую».

Однако нельзя не видеть постепенно наметившейся тенденции к обеднению и выхолащиванию прежде столь новаторских политико-правового и позитивист.

17 Aubert F. Un grand magistrat au XIYe siecle: Simon de Bucy // Revue des etudes historiques. 1913. T. 79. P. 550−571- Batiffol L. Jean Jouvenel, prevot des marchands de Paris (1360−1431). P., 1894- Bermis P. Le role politique de Pierre de Breze au cours des dix dernieres annees du regne de Charles VII (1451−1461) // BEC. 1908. T. LXIXCarolus-Barre L. Le cardinal de Dormans, chancelier de France «principal conseiller «de Charles V d’apres son testament et les Archives du Vatican // Ecole francaise de Rome. Melanges archeologiques et historiques. .1935. T. 52. P. 314−365- Coville A. Raymond Bernard Flamenc, dit «sac de lois «, conseiller des ducs d’Anjou, rois de Sicile et juge mage de Provence (deuxieme moitie du XlVe siecle) // BEC. 1938. T. 99. P. 313−343, 1939. T. 100. P. 93−112- Delachenal R. La bibliotheque d’un avocat au XlVe siecle. Inventaire estimatif des livres de Robert le Coq // NRHDFE. 1887. N 4. P. 524−537- Deprez E. Hugo Aubriot, praepositus parisiensis et urbanus praetor (1367−1381). P., 1902; MerletL. Biographie de Jean de Montagu, Grand Maitre de France (1350−1409) // BEC. 1852. T. 3. P. 248−284- Mirot L. Une grande famille parlementaire aux XlVe et XVe siecles: Les Orgemonts. Leur origine, leur fortune. La Boiteux d’Orgemont. P., 1913; Perler A. Nicolas Rolin. 1380−1461. P., 1904.

18 Как пример использования таких исследований в качестве руководства по архивам см. описание П. Ю. Уваровым своих поисков в архиве Парижского парламента с помощью труда Э. Можи: Уваров П. Ю. Франция XVI в. С. 88−89.

19 Таким новаторским исследованием явился труд Э. Лависса: Lavisse E. Etude sur le pouvoir royal au temps de Charles V // RH. 1884. T. XXVI. P. 233−280. ского направлений в историографии. Этот процесс обеднения так описан у Б. Гене: вместо истории «народа», о которой мечтал некогда О. Тьерри, она превратилась сначала в историю политическую, затем в историю институциональную, наконец, в историю административную20. На этом фоне появившиеся в России в конце XIX в. исследования по политической истории французской монархии — М. М. Ковалевского, Н. И. Кареева — были ближе к заветам Тьерри и Гизо, как и, в целом, отвечали наметившемуся в мировой медиевистике более плодотворному соединению политической истории с историей социальной21.

Даже оформившееся во Франции к 30-м годам XX в. направление корпора-тивистов и их оппонентов парламентаристов существенно не изменило характера исследований государственных институтов и их персонала. Пример тому — труды выдающегося историка Г. Дюпон-Феррье, заведовавшего более двадцати лет (19 151 937 гг.) кафедрой Истории политических, административных и судебных институтов Франции в Школе хартий. Им было написано большое число исследований о персонале ведомств и служб короны Франции эпохи позднего Средневековья, а многотомное издание «Королевская Галлия» является непревзойдённым собранием сведений для просопографических исследований22. Хотя все его труды продолжают быть единственным источником сведений о служителях многих ведомств и служб короны, но они не только не содержат обобщений или глубоких идей, но и сложны в использовании или просто «не операбельны"23. Вместе с тем он предвосхитил.

20 Guenee В. L’histoire de l’Etat en France. P. 335.

21 Об этом см.: Хачатурян Н. А. Достижения, потери и перспективы отечественной медиевистики (по материалам направления политической истории западноевропейского Средневековья) // Бюллетень Всероссийской ассоциации медиевистов и историков раннего Нового времени. 1995. № 6. С. 5.

22 Dupont-Ferrier G. Les avocats a la Chambre ou Cour des Aides de Paris au XVe siecle // BEC. 1932. T. 93. P. 267−313- Idem. Etudes sur les institutions financieres de la France a la fin du Moyen age. T. I. Les elections et leur personnel. P., 1930; Idem. Gallia Regia ou Etat des officiers royaux des bailliages et des senechaussees de 1328 a 1515. 6 vols. P., 1942;1961; Idem. Les officiers royaux des bailliages et senechaussees et les institutions monarchiques locales en France a la fin du moyen age. P., 1902; Idem. Le personnel de la Cour du Tresor (1390−1520). P., 1938; Idem. Le personnel de la Cour ou Chambre des Aides de Paris, des origines a 1438. P., 1932; Idem. Le role des commissaires royaux dans le gouvernement de la France specialement du XlVe et XVIe siecle // Melanges Paul Fournier. P., 1929. P. 171−184.

23 Так, многотомным изданием «Королевская Галлия» практически невозможно пользоваться, поскольку оно не имеет даже именного указателя, и регулярные перемещения чиновников из одного бальяжа в другой невозможно отследить. Несколько лет назад группа под руководством А. Демюрже начала делать комплексный индекс к изданию, но итог этой работы остаётся не известным. своими эрудитскими изысканиями будущий всплеск просопографии и преимущественное внимание к «людям власти», к чиновникам. Более того, он не был чужд и пониманию роли ментальностей в развитии политических институтов. Однако его труды пришлись на время глубокого общественного импульса к либерализации: несмотря на призыв А. Пиренна писать «тотальную» историю, государство и его институты начинают восприниматься как нечто противостоящее всему обществу. На этом фоне продолжающиеся исследования институтов власти и их персонала казались уже чем-то архаичным.

Все эти недостатки исследований по политической истории стали очевидны к 1930;м годам, когда во французской историографии зарождалось течение, которое получило теперь наименование «школы Анналов». Вновь не повезло Палате счетов: книга по истории этой второй по значимости верховной курии французской монархии подверглось на страницах журнала «Анналы» уничижительной критике Л. Февра, упрекавшего автора в «убогости философии» и преклонении перед фактологией, словно бы не замечая, что им проделана беспрецедентная работа по «возрождению из пепла» — буквально, ввиду пожара 1737 г., погубившего архив ведомства, этого важнейшего института короны Франции24. Главная претензия. Л. Февра сводилась к игнорированию автором социального и ментального аспекта, и, как выявила полемика, это игнорирование было намеренным. Однако в новых условиях и при новых общественных запросах даже честное исследование административной истории без учёта человеческого фактора выглядело безжизненным. Наступала новая эпоха в историографии, и «школа «Анналов» вновь выведет французскую историографию на лидирующее место в мировой медиевистике.

Однако у неё были предшественники во Франции, и отсутствие упоминаний выше о Ж. Мишле в контексте французской историографической традиции XIX в. вовсе не случайно. Из цельного направления историографии второй половины XIX в. явно выпадала фигура этого выдающегося историка, «отца медиевистов», чьи труды не были, однако, должным образом оценены и подхвачены современниками. Хотя сегодня во Франции признаётся, даже с неохотой, что его «История Франции» является лучшим из серии подобных трудов, в своё время её пафос не был.

2AJassemin H. La chambre des comptes de Paris au XVe siecle. P., 1933. О полемике Л. Февра и А. Жассмена см.: Guenee В. L’histoire de l’Etat en France:. P. 343−344. понят. Будучи «энтузиастом архивов», по выражению Ж. Ле Гоффа, Мишле не был рабом источников, для него это был лишь материал, из которого он воссоздавал прошлое, и воображение историка было в его глазах знаком «профессиональной пригодности». Он первым осмелился писать «тотальную историю», в которой нашлось место и правовому документу, и стихотворному произведению, чем предвосхитил нынешний междисциплинарный подход. Он мечтал «оживить» человека прошлого, обозначив тем самым, по выражению П. Ю. Уварова, «основной инстинкт» историка25. Наконец, он может считаться и родоначальником «новой социальной истории», поскольку первым обратил внимание на конкретно-исторические критерии социальной идентичности, на глубинные умонастроения и общественное мнение как факторы характеристики социальной структуры общества, предлагая, по выражению Ж. Ле Гоффа, «ловить общества прошлого их собственными сетями"26.

Характерно, что долгое время во французской медиевистике, как, впрочем, и в самой Германии, недооценивались также достижения немецкой историко-культурной школы, давшей свои впечатляющие ростки в России в трудах Л. П. Карсавина и П.М. Бицилли27. Однако затеянное основателями «школы «Анналов» -М. Блоком и Л. Февром — обновление исторического знания в итоге способствовало повсеместному внедрению в структуру исторического анализа факторов созна.

28 ния и культуры как структурообразующих элементов общественного развития .

Считается, что «школа «Анналов» игнорировала политическую историю, сосредоточив своё внимание на культурно-социальном измерении исторического.

25 Уваров П. Ю. Апокатастасис: или основной инстинкт историка // Историк в поиске. Микрои макроподходы к изучению прошлого. Доклады и выступления на конференции 5−6 октября 1998 г. М., 1999. С. 184−206.

26 Ле Гофф Ж. Является ли политическая история по-прежнему становым хребтом истории // Он же. Средневековый мир воображаемого. Пер. с фр. Под общ. ред. С. К. Цатуровой. М., 2001. С. 403- Он лее. Средние века Мишле II Он же. Другое Средневековье: Время, труд и культура Запада / Пер. с франц. Под ред. В. А. Бабинцева. Екатеринбург, 2000. С. 13−35.

27 Карсавин Л. П. Культура средних веков. Киев, 1995; Бицилли П. М. Элементы средневековой культуры. СПб., 1995.

28 О совершённом «школой «Анналов» перевороте в историографии написаны библиотеки трудов, поэтому позволю себе ограничиться ссылкой на одну книгу, принадлежащую перу выдающегося российского медиевиста, всемерно способствовавшего проникновению методов исторической антропологии в российскую медиевистику: Гуревич А. Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993. развития29, но это впечатление обманчиво. Дело не только в том, что один из двух отцов-основателей — М. Блок — ставил историю государства на второе место после экономической и социальной истории, чем легитимировал научную значимость темы. Дело, главным образом, в том, что именно он написал в 1924 г. новаторскую работу «Короли-чудотворцы», которая давала образец сопряжения, синтеза поли.

30 тическои и культурно-психологической составляющих исторического процесса. Но это исследование не было понято и по достоинству оценено современниками, посчитавшими его откровенной неудачей" '1. Оно будет оценено значительно позднее, когда придёт понимание подлинного значения политических представлений, ритуалов и символики власти.

Тем не менее, именно «школа Анналов», при известном её отходе от политической истории, сыграла выдающуюся роль в глубоком обновлении, в возрождении и нынешнем расцвете сферы политического в современной медиевистике32.

На знамени «первых «Анналов» было начертано слово «социальное» как рычаг к пониманию глубинных общественных процессов во всех сферах жизни, включая и политическую сферу. По мнению основателей этого направления, картина мира человека, глубинные параметры его сознания, названные словом «мен-тальности», оказывали решающее воздействие на всю-его деятельность, от отношения к земле до восприятия власти. В своих подходах они опирались на методы социологии и антропологии, в частности, на параметры исследования примитивных обществ (М. Мосс и К. Леви-Стросс) как на способ понять «безмолвствующее большинство» средневекового общества. Решающими для выработки новой методологии оказались идеи неокантианства — немецкого философа В. Дильтея с его концепцией «понимающей психологии» и «историей духа" — французского социо.

29 О расхожести мнения, будто бы «школа «Анналов» пренебрегала политической историей, свидетельствует, в частности, попутное упоминание об этом как об аксиоме в статье: Dufoxir A. Le retour de l’histoire politique. P. 315.

30 Блок M. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенном преимущественно во Франции и в Англии. Пер. с франц. Под ред. А. Я. Гуревича. М., 1998.

31 Об этом см.: Krynen J. Ideologie et royaute // Saint-Denis et la royaute. Etudes offerts a Bernard Guenee. P., 1999. P. 609.

32 О глубоком воздействии «новой исторической науки» на основные области медиевистики, прежде всего, на социальную и политическую историю, в том числе и в России см.: Репина Л. П. «Новая историческая наука» и социальная история. С. M, 1998 (особенно С. 8−72) — Хачатурян Н. А. Современная медиевистика России в контексте мировой исторической науки // СВ. Вып. 62. М., 2001. С. 195−212. лога Э. Дюркгейма с его призывом изучать социальные группы в связи с их самовосприятиемнаконец, труды немецкого социолога и историка М. Вебера по конструированию «идеальных типов», в которых на конкретном историческом феномене (в частности, протестантской этике) была показана взаимосвязь материальных и духовных факторов, где приоритет отдавался «картине мира» человека и конкретно-исторической системе ценностей33. В русле этой концепции М. Блок призвал историков искать повсюду человека и понять мотивы его поведения и жизненные.

Л I стратегии, вернув в качестве объекта истории именно людей'. Так появилось направление исторической антропологии, знаменовавшее «возврат к человеку» в историческом исследовании, но уже в новом ракурсе — физическом и психологическим, и оказавшее обновляющее воздействие на политическую историю.

Призыв М. Блока поставить административную историю во взаимосвязь с социальными структурами, без которых она «остаётся чем-то безнадёжно безжизненным», дал импульс едва ли не самому продуктивному направлению исследований средневековой государственности — анализу «людей власти» — чиновников, в лг русле «социологии власти». В основе этих трудов лежала просопография (мето.

33 Дильтей В. Типы мировоззрения и обнаружение их в метафизических системах // Новые идеи в философии. СПб., 1912 № 1 — Дюркгейм Э. Элементарные формы религиозной жизни. М., 1912; Он же. Социология. М., 1995; Мосс М. Социальные функции священного. СПб., 2000; Леви-Стросс К. Первобытное мышление. M., 1994; Вебер М. История хозяйства. Очерки всеобщей социальной и экономической истории. Пг., 1923; Он же. Протестантская этика. Сб. ст. Ч. 1. М., 1972; Он же. Избранные произведения. М., 1990.

34 «Настоящий же историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной, там, он знает, его ждет добыча» (Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1973. С. 18).

35 Помимо упоминавших выше трудов Ж. Фавье и Ф. Отран, назовём основные исследования чиновничества позднего Средневековья: Bautier R.-H. Le personnel de la chancellerie royale sous les derniers Capetiens // Prosopographie et genese de l’Etat moderne. P., 1986. P. 91 115- Fedou R. Les hommes de loi lyonnais a la fin du Moyen age. Etude sur les origines de la classe de robe: These. Lyon, 1964; Friedlander A. Les sergents royaux du Languedoc sous Philippe le Bel // Annales du Midi. 1984. T. 96. N 167. P. 235−251- Guenee B. Tribunaux et gens de justice dans le bailliage de Senlis a la fin du Moyen age (vers 1380-vers 1550): These. Strasbourg, 1963; Henneman J. B. Jr. «Enqueteurs-Reformateurs «and Fiscal Officers in Fourteenth-Century France // Traditio. 1968. T. 24. P. 309−349- Pc gues F.J. The Lawyers of the Last Capetians. Princeton, 1962; Quilliet B. Les corps d’officiers de la Prevote et Vicomte de Paris et de l’Ile-de-France, de la fin de la guerre de cent ans au debut des guerres de religions. 2 vols. Lille, 1982; Strayer J.R. Les gens de justice du Languedoc sous Philippe le Bel. Toulouse, 1970; Viala A. Le Parlement de Toulouse et l’administration royale laique, 1420−1525. 2 vols. Albi, 1953. Важное значение для понимания развития административной истории французской монархии имеют новейшие работы по изучению политических структур в апанажах и в самостоятельных принципатах на территории Франции, которые прежде рассматдика была взята у антиковедов), изучение биографий, социального и персонального состава ведомств и служб короны Франции. Она позволила «оживить» государст-во-«монстр» и наполнить его чаяниями, стратегиями и культурными ориентирами приходящих на службу людей.

Эти исследования осуществлялись в напряжённой атмосфере поисков обновления социальной истории, выразившегося во Франции в знаменитых семинарах в Сен-Клу. Под влиянием марксизма и структурализма появляется «социально-структурная история», ставящее целью изучение и описание социальных групп на основе массовых документов (нотариальных, фискальных актов и т. д.). Споры в Сен-Клу между группой Э. Лабрусса (сторонника «классов») и группой Р. Мунье (сторонника «сословий») о способе определения и описания социальной стратифи.

Xfk кации общества, хоть подчас и квалифицируемые как «бесплодные», на деле способствовали пристальному вниманию историков к социальной идентификации и самоидентификации индивида прошлого, что придавало новое значение и правовым нормам, и культурным практикам. Социальные категории оказались субъективными конструктами, причём не только историков, но и самих социальных «агентов», однако эти конструкты больше приближают нас к пониманию конкретно-исторических социальных групп, чем поиски объективных, «надёжных» критериев стратификации.

Однако порождённое этими спорами, в целом, весьма значимое направление в изучении государства, не утратившее своей ценности до сих пор, в своеобразной форме реализовало призыв «первых «Анналов» в тот момент, когда сама «школа» уже характеризовалась существенно иными ориентирами.

По сути, неприятие политической истории, которое приписывается огульно всей «школе Анналов», было характерно только для её «второго поколения» во главе с Ф. Броделем, который, собственно, и превратил её в «международный ривались как «bastard feudalisme «, а теперь, в том числе, и на основе изучения административного аппарата, признаются необходимой ступенью на пути «освоения» королевской властью огромной территории Франции. В этих территориальных единицах управление и институт службы строились как «Париж в миниатюре». См.: Bartier J. Legistes et gens de finances au XVe siecles. Les conseillers des ducs de Bourgognes Philippe le Bon et Charles le Temeraire. Bruxelles, 1955; Matteoni O. Servir le prince. Les officiers des ducs de Bourbon a la fin du Moyen Age (1356−1523). P., 1998.

36 Об этой коллизии см.: Уваров П. Ю. Франция XVI в. С. 26−40. Ordres et classes: Colloque d’histoire sociale. Saint-Cloud, 24−25 mai 1967. Communications reunis par E. Roches et presentes par E. Labrouste. P., 1973. бренд"37. Ярый апологет явлений «большой длительности», «неподвижной истории» и «структур», он и частично его последователи уже из третьих «Анналов» (Ж. Дюби, Ж. Jle Гофф, Э. Ле Руа Ладюри и др.) отводили политическому фактору роль «конъюнктур», в лучшем случае, а скорее — «пены на глади волн», обвиняя современную им политическую историю в нетребовательности, в поверхностности, в ге.

38 нетической привязанности к событию и факту, в историзирующем дискурсе. И всё же, не чуждые сами политической истории, они сумели превратить её в явление «большой длительности» благодаря самому изменению эпистемы — вместо политической истории событий и людей история власти (потестология), в том числе и в традиционной сфере государственных институтов39. Такое изменение предмета исследования сделало объектом изучения феномен власти через коллективные представления и коллективную ментальность, верования и идеи, и всё это пришло на смену прежней истории политических идей, оторванной от социального контекста. В таком ракурсе существенное значение приобрели знаки власти (корона, скипетр, длань правосудия и т. д.) и политические ритуалы как форма пропаганды, репрезентации власти и диалога с обществом. Всё это потребовало обращения к методам психологии, к семиотике, к герменевтике.

Для «новой политической истории» Ж. Ле Гофф предложил термин «политическая антропология», а сама политическая история стала историей «du politique», политического фактора в широком смысле слова. Благодаря причислению государства к явлениям большой длительности стало оправданным изучать.

37 О роли Ф. Броделя в развитии «школы Анналов» и в мировой медиевистике см.: Гуревич А. Я. Фернан Бродель, певец Средиземноморья и «времени большой длительности» // Бродель Ф. Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II. Часть 3. События. Политика. Люди. Пер. с франц. М. А. Юсима. М., 2004. С. 508−535- Юсим MA. Фернан Бродель: путь к Средиземноморью // Там же. С. 536−549- о его роли на международной арене см.: Уваров П. Ю., Цатурова С. К. Фернан Бродель как явление Большого стиля (Ассамблея медиевистов в ИВИ РАН) // СВ. Вып. 67. М., 2007. С. 257−259.

38 Все эти претензии нашли отражение в статье Ж. Ле Гоффа 1971 г., написанной им в канун триумфального возрождения политической истории с целью предостеречь от «возвращения демонов прошлого». См.: Ле Гофф Ж. Является ли политическая история по-прежнему становым хребтом истории. С. 403−424. О трактовке политической истории «третьми «Анналами» см. один из манифестов группы — статью Э. Ле Руа Ладюри, напечатанную в «Анналах» в 1974 г.: Ле Руа Лядюри Э. Неподвижная история // THESIS. Т. 1. Вып. 2. Весна. М., 1993. С. 153−173.

39 Характерен в этом контексте подзаголовок тома о государстве в четырехтомном издании «Истории Франции», вышедшей под редакцией Ж. Ле Гоффа: Histoire de la France. Sous la dir. de A. Burguiere et J. Revel. T. I. L’Etat et les Pouvoirs / R. Descimon, A. Guery, J. Le Goff. Sous la dir. de J. Le Goff. P., 1989 (Reed. La longue duree de l’Etat. P., 2000). его структуры, идеи и практики на широком историческом фоне, связав позднее Средневековье с ранним Новым временем через преемственность и традицию в структурах, идеях и практиках Etat moderne40.

Однако подлинное обновление политической истории во французской историографии последней трети XX в. заложил и во многом осуществил Б. Гене — историк, далёкий от «школы «Анналов», начинавший свой путь с традиционного на тот момент исследования «людей власти» в бальяже Санлиса и активный участник семинаров в Сен-Клу. Начертав новую программу исследования в историографической статье 1964 г., Б. Гене облёк её в цельную концепцию изучения истории государства в Западной Европе эпохи позднего Средневековья41. В этой концепции, опиравшейся на новейшие тенденции в историографии, нашлось место для различных аспектов потестологии: автор призвал историков снова заняться историей государства и обратить внимание на язык власти и смысл слов «Франция», «родина», «общее благо» и т. п., на ментальный контекст (идеи, чувства, представления) в его тесном взаимодействии с политической реальностью, на образы власти и королевские мифы, на методы пропаганды и политические церемонии, на инструменты властвования (способы коммуникации, административное деление, налоги и финансы), на структуру и эволюцию политического общества и социальных групп. Комплексное видение Б. Гене проблемы приводит к уравниванию, однако, всех факторов, без их иерархического сопряжения. Автор объединил в общий период три века французской политической истории, между «феодальной» и «абсолютной» монархиями — с середины XIII в. до середины XVI в., видя в нём особый тип государства. Такой широкий подход к теме опирался на глубокую убеждённость автора в преемственности институтов, принципов и идей в структуре государства, а с другой стороны, сочетался с признанием специфики и самоценности данного начального этапа в становлении Etat moderne. Важнейшим для нашей темы явилась.

40 О направлении «политической антропологии» и её нынешнем состоянии см.: Berlioz J., Le Goff J., Gerremi-Jalabert A. Anthropologie et histoire // L’Histoire medievale en France. Bilan et perspectives. Ed. M. Balard. P., 1991. P. 287−304.

41 См. упоминавшиеся выше статью и монографию: Gnenee В. L’histoire de l’Etat. P. 345 360- Idem. L’Occident aux XlVe et XVe siecles. Книга вышла в 1971 г. с тех пор выдержала пять изданий (последнее — в 1993 г.), причём сам текст остаётся неизменным, зато меняется, увеличиваясь с каждым новым изданием, библиография, составленная по темам и проблемам, зримо показывая «приращение знания» в каждом из намеченных автором аспектов политической истории. также трактовка Б. Гене роли служителей власти — складывающейся бюрократиикак важнейшего фактора становления государства и как специфической группы со своим статусом, ценностными установками и политическими практиками, сыгравшей ведущую роль в развитии именно французской монархии.

Б: Гене и созданная им школа во французской медиевистике осуществили прорыв в изучении политической истории: они исследовали не столько государственные институты, сколько сообщества и политические ментальности, ментальную атмосферу, повлиявшую и на политические идеи, верования, мифы, и на административные практики служителей власти42. Такой ракурс исследовательского внимания придал новую ценность разным по характеру произведениям политической мысли, в которых оказалась важна не столько оригинальность идей, сколько, напротив, наличие топосов, общих мест, расхожих идей и кочующих сюжетов, следование «общему руслу» политических представлений эпохи. Первым во французской историографии обратив внимание на роль исторических сочинений и формирования общего исторического прошлого нации в построении государства, Б. Гене стимулировал целое направление в изучении средневекового историописания43.

Особым знаком этой «команды» стала смелость языка исследователей: вслед за Б. Гене, его ученики и последователи использовали «анахронизмы» — информация, пропаганда, бюрократия, экономическая политика, сближая тем самым фено.

42 К этому кругу исследователей справедливо причислить как прямых учеников самого Б. Гене и учеников этих учеников, так и историков, работавших в русле начертанной им программы исследований: это, прежде всего, уже упоминавшаяся Ф. Отран, а также К. Говар, К. Бон, Ж. Кринен, Н. Понс (Aiitrand Fr. Offices et officiers royaux en France sous Charles VI // RH. 1969. T. 242. N 2 (492). P. 285−338- Eadem. Le service publique // La France medievale. Sous la dir. J. Favier. P., 1983. P. 284−303- Beaune C. Naissance de la nation France. P., 1985; Gaiivard Cl. «De grace especial «. Crime, Etat et societe en France a la fin du Moyen age. 2 vols. P., 1991 — Krynen J. Ideal du prince et pouvoir royal en France a la fin du Moyen age (13 801 440). Etude de la litterature politique du temps. P., 1981; Idem. L’Empire du roi. Idees et croyances politiques en France, XIIIe-XVe siecle. P., 1993; Pons N. La guerre de Cent ans vue par quelques polemistes francais du XVe siecle // Guerre et societe en France, en Angleterre et en Bourgogne, XIVe-XVe siecle. Ed. Ph. Contamine. Lille, 1991. P. 143−169- Eadem. La propagande de guerre francaise avant l’apparition de Jeanne d’Arc // Journal des savants. 1982. N 2. P. 191−214) — Eadem. Les chancelleries parisiennes sous les regnes de Charles VI et Charles VII // Cancelleria e cultura nel Medio Evo. XVI Congreso Intern. di Scienze Storiche (Stoccardo, 1985). Citta del Vaticano, 1990. P. 137−168- Telliez R. «Per potentiam officii «. Les officiers devant la justice dans le royaume de France au XlVe siecle. P., 2005.

43 Giienee B. Histoire et culture historique dans l’Occident medieval. P., 1980; Autrand Fr. Les dates, la memoire et les juges // Le Metier d’historien au Moyen age. P., 1977. P. 157−182- Pons N. L’historiographie chez les premiers humanistes francais // L’Aube de la Renaissance. Etudes reunis parD. Cecchetti, L. Sozzi et L. Terreaux. Geneve, 1991. мен позднеередневекового государства с современностью. Такая модернизация оказалась в итоге весьма плодотворной, поскольку раскрывала средневековые истоки многих современных идей, мифов и практик.

Во многом благодаря этому ракурсу в конце XX в. оформилось новое направление в сфере потестологии, избравшее объектом исследования Etat moderne как предтечу современного государства. Учёным удалось создать исследовательскую группу под руководством Ж.-Ф. Жене и запустить программу по изучению государства Нового времени в широком временном отрезке — от XIII до XVII вв. и на общеевропейском материале, организовавшую несколько коллоквиумов и завершившуюся 7-томным изданием, в котором отдельный том был посвящен властным элитам и их месту в становлении государства44.

Однако следует признать, что во многих областях французская историческая наука в этот момент уже существенно отстаёт от появившихся в мировой медиевистике новых направлений, что отчётливо проявилось и в «четвёртых Анналах», навёрстывающих теперь упущенные сферы исследований. Лидирующее место во французской историографии занимает по-прежнему социальная история, и идея о противостоянии власти и общества остаётся особенностью национальной исторической школы во Франции45. Даже излюбленная просопография постепенно обнаружила свои эпистемологические пределы, поскольку не смогла соединить соци.

44 Culture et ideologie dans la genese de l’Etat moderne: Actes de la table ronde organisee par le CNRS et l’Ecole francaise de Rome, Rome, 15−17 octobre 1984. Rome, 1985; Etat et Eglise dans la genese de l’Etat moderne: Actes du colloque organise par le CNRS et la Casa de Velazquez, Madrid, 30 octobre -1 decembre 1984. Ouvr. prep. par J.-Ph. Genet et B. Vinant. Madrid, 1985; L’Etat et les aristocraties: (France, Angleterre, Ecosse). XlIe-XVIIIe siecle. P., 1989; L’Etat moderne: Genese. Bilans et perspectives. P., 1990; L’Etat moderne et les elites, XlIIe-XVIIIe siecles: Apports et limites de la methode prosopographiques: Actes du colloque internationale, CNRS-Paris I, 16−19 octobre 1991. Ed. par J.-Ph. Genet et G. Lottes. P., 1996; Genese de l’Etat moderne. Prelevement et redistribution. Actes du. colloque de Fontevraud, 1984. Ed. par J.-Ph. Genet et M. Le Mene. P., 1987; Renaissance du pouvoir legislatif et genese de l’Etat. Ed. par A. Gouron et A. Rigaudiere. P., 1988; Prosopographie et genese de l’Etat moderne: Actes de la table ronde organisee par le CNRS et ENS de jeunes filles, Paris, 22−23 octobre 1984. Ed par Fr. Autrand. P., 1986; Theologie et droit dans la science politique de l’Etat moderne: Actes de la table ronde organisee par l’Ecole francaise de Rome avec le coucours du CNRS, Rome, 12−14 novembre 1987. P., 1991; Les origines de l’Etat moderne. XlIIe-XVIIe siecle Sous la dir. W. Blockmans et J.-Ph.Genet. P., 1996. Les elites du pouvoir et la construction de l’Etat en Europe. Sous la dir. W. Reinhard. P., 1996.

45 Schmitt J.-Cl. et Iogna-Prat D. Trente ans d’histoire medievale en France. P. 419−423- Oexle O.G. Les tendances actuelles de la recherche medievale francaise vues d’Allemagne // Les Tendances actuelles. P. 425−432. альную и институциональную историю и дать выход на феномен власти46. Несмотря на существенное возрождение интереса к политической истории, ею во Франции занимаются не более 10% учёных, да и их подходы, несмотря на декларации конца 1970;х гг. о появлении «новой исторической школы» остаются во многом враждебными некоторым новейшим тенденциям, в частности, изучению ритуалов, корпораций, имагологии и т. д.

На этом фоне развитие отечественной медиевистики предстаёт более органичным, поступательным и позитивным. Облик отечественной историографии в сфере политической истории определяют масштабность замыслов и проблемный характер исследований, системный подход к проблеме и «дисциплина ума», диктующая потребность в сопряжении различных частей общественной структуры, наконец, постоянный поиск новых горизонтов и готовность к обновлению. В отечественной медиевистике, традиционно, а после утверждения доминирующей идеологии марксизма, в особенности, анализ политической сферы ставился в контекст экономической и социальной структуры общества, что придавало объёмность и глубину изучаемым политическим процессам47. На смену первоначальной недооценке политического фактора в истории Средневековья в отечественной медиевистике начиная с 1960;х гг. приходит понимание значения государства как активного «модератора» развития общества. В противовес господствовавшей на тот момент в трудах западных медиевистов негативной оценке роли государства (преувеличение его эксплуататорской, прессовой функции, противостояния власти и общества) в трудах российских учёных был сделан акцент на охранительных функциях государства как «собирательно организованной жалости», по выражению филола софа B.C. Соловьёва. В трудах российских франковедов — медиевистов и истори.

46 Об этих познавательных лимитах просопографии см.: Autrand Fr. Y a-t-il une prosopographie de l’Etat medieval? // Prosopographie et genese de l’Etat moderne. P. 13−18.

47 О путях развития российской медиевистики, особенно в сфере потестологии см. историографические исследования H.A. Хачатурян. Помимо упоминавшихся выше см. также: Хачатурян H.A. Современная историография по проблеме королевской власти в средневековом обществе // Средние века. Вып. 58. М., 1995. С. 144−149.

48 На. этот момент обратила внимание H.A. Хачатурян, отметив его появление в отечественной медиевистике с труда Е. В. Гутновой «Возникновение английского парламента. (Из истории английского общества и государства XIII в.). М., 1960. См.: Хачатурян H.A. Современная историография о проблеме королевской власти. С. 144−145- о путях развития отечественной историографии политической истории см.: Она же. Власть и общество. С. 268−284. ков раннего Нового времени — А. Д. Люблинской, H.A. Хачатурян, В. Н. Малова, Н. Е. Копосова — история становления и развития французской монархии обрела объёмность, глубокое социальное наполнение, в том числе, через призму формирования социальной группы служителей короны Франции, с их особым статусом и специфическими идеями, в сложном взаимодействии власти и общества49. Особое значение для выработки концепции данного исследования имеют труды H.A. Хачатурян: в них история становления сословной монархии во Франции предстаёт как органичная структура, в которой интенции и реальные возможности власти обретали зримое проявление в институтах исполнительного аппарата (суд, финансы, армия), в социальном облике служителей власти и в их политике по отношению к сословиям общества50. В работах H.A. Хачатурян выявлены основные факторы и этапы становления королевской власти и государства во Франции XIII—XV вв. и, в целом, в Западной Европе эпохи Средневековья. Прежде всего, ею показана трансформация природы политической власти от частной к публично-правовой, роль права и юристов в этом процессе, сложное переплетение двух принципов властвования — авторитарного и коллективного, наконец, корпоративизм как сущностная характеристика средневековой социальной структуры51.

Произошедшие в конце XX в. перемены в отечественной исторической науке, связанные с отказом доминирующей методологии и с поиском новых, ранее почти запретных тем и ракурсов исследований, в области политической истории открыли широкие горизонты средневековой потестологии. Однако эти перемены органично вписываются в нынешнее эпистемологическое пространство медиевистики. Многочисленные «вызовы», на которые историческая наука сумела найти свой ответ к началу нового тысячелетия, в целом, привели к позитивному разнооб.

49 Для периода раннего Нового времени см.: Люблинская А. Д. Французский абсолютизм в первой трети XVII в. Л., 1965; Малое В. Н. Ж.-Б. Кольбер. Абсолютистская бюрократия и французское общество. М., 1991; Он же. Парламентская Фронда: Франция, 1643−1653. М., 2009; Копосов Н. В. Высшая бюрократия во Франции XVII века. Л., 1990.

50 Помимо упомянутых трудов см.: Хачатурян H.A. Политическая и государственная история Западного Средневековья в контексте структурного анализа // Средние века. Вып. 54. М., 1992. С. 5−22- Она же. Политическая организация средневекового города // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Под ред. A.A. Сванидзе. Т. 1. М., 1999. С. 313−340.

51 Анализ исследований H.A. Хачатурян в контексте мировой медиевистики см.: Цатурова С. К. Нина Александровна Хачатурян: портрет ученого в зрелости // Искусство власти. Сборник в честь профессора H.A. Хачатурян. СПб., 2007. С. 5−38. разию методологических ракурсов и подходов, к отказу от доминирующей парадигмы в историографии, к междисциплинарному диалогу исследователей52.

Начать описание ландшафта в области политической истории, характеризующего её сегодняшнее состояние, мне представляется целесообразным с давней книги немецкого историка Э. Канторовича «Два тела короля», изданной в США в 1957 г. и посвященной средневековой «политической теологии» во Франции и Англии, в которой органично были соединены правовые теории, политические идеи и ритуальные практики, способствовавшие автономизации бюрократического поля власти в форме «мистического / неумирающего тела» государства. Оно породило целое новое направление в исследовании государства позднего Средневековья и раннего Нового времени — так называемых церемониалистов, группу историков в США, вдохновлённых трудом Э. Канторовича на изучение различных политических ритуалов и светских церемоний как стратегии развития и утверждения государства. Через изучение церемоний помазания, коронаций (Р. Джексон) и похорон монархов (Р. Гизи), «ложа правосудия» (С. Ханли) и парадных въездов королей в города (Л. Брайан) исследователи рассматривают истоки, эволюцию и репрезентацию монархической идеологии. С точки зрения проблематики данного исследования важно обратить внимание на то, что в большинстве этих трудов существенное место занимают институты королевской власти, прежде всего, Парламент, в формировании и репрезентации монархической идеологии54.

52 Это разнообразрю нашло удачное отражение в сборнике, изданном в честь 80-летия Ю. Л. Бессмертного. См.: Цатурова С. К. Рец. на книгу: Homo historicus: К 80-летию со дня рождения Ю. Л. Бессмертного: В 2-х кн. / Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 2003 // СВ. Вып. 66. М., 2005. С. 303−311.

53 Kantorowicz Е. The King’s two Bodies. A Study in Mediaeval Political Theology. Princeton, 1957 (франц. пер. Les deux corps du Roi: Essai sur la theologie politique au Moyen age. Trad. De l’anglais par J.-Ph. Genet etN. Genet. P., 1989). Это новаторское и фундаментальное исследование сложной структуры верховной светской власти в эпоху Средневековья осталось практически не замеченным во Франции, а запоздавший её перевод на французский язык не сумел существенно повлиять на отставание французской медиевистики в области изучения феномена монархического государства. Об этом отставании см. Krynen J. Ideologie et royaute. P. 609.

54 Bryant L. L’entree royale a Paris au Moyen age // Annales ESC. 1986. N 3. P. 513−542- Idem. The King and the City in the Parisian Royal Entry Ceremony. Politics, Ritual and art in the Renaissance. Geneve, 1986; Idem. Parlementaire Political Theory in the Parisian Entry Ceremony // Sixteenth century journal. 1976 N 7. P. 15−24- Coronations: medieval and early modern monarchic ritual. Berkeley, 1990; Hartley S. L’ideologie constitutionnelle en France: le Lit de Justice il Annales ESC. 1982. N 1. P. 32−63- Eadem. Le lit de justice des rois de France. L’ideologie constitutionnelle dans la legende, le rituel et le discours. P., 1991; Giesey R.E. The.

Справедливости ради следует отметить, что на нынешний рост интереса к различным церемониям и, в целом, к политической символике и репрезентации повлияли исследования антропологов в области природы сакрального, что позволило историкам по-новому взглянуть на истоки и параметры королевского культа55. В этом плане первенство принадлежит немецкой школе медиевистов, у истоков которой стоял П. Шрамм, оказавшей воздействие и на отечественных исследователей в области потестарной имагологии и политического символизма56. В русле этого направления были сделаны исследования различных политических церемоний и ритуалов, артикулирующих монархическую идеологию и культ королевской власти.

Сакральная природа королевской власти, органично связанная, даже в перспективе оппозиции, с благодатью сверхъестественного происхождения, с харизмой монарха, стала объектом пристального внимания отечественных медиевистов на рубеже ХХ-ХХ1 вв., явившись, в известном смысле, началом нового этапа средневековой потестологии в России58.

Royal funeral ceremony in Renaissance France. Geneve, 1960 (пер. на франц.: Le roi ne meurt jamais. Les obseques royales dans la France de la Renaissance. P., 1987) — Idem. Ceremonial et puissance souveraine, France, XVe-XVIIe siecle. P., 1987; Idem. Modeles de pouvoir dans les rites royaux en France // Annales ESC. 1986. N 3. P. 579−599- Idem. The Presidents of Parliament at the Royal Funeral // Sixteenth Century journal. 1976. N 7. P. 25−34- Jackson R.A. «Vivat rex!» Histoire des sacres et couronnements en France (1324−1825). P., 1984; Idem. Le pouvoir monarchique dans la ceremonie du sacre et couronnements des rois de France // Representation, pouvoir et royaute a la fin du Moyen age: Actes du colloque organise par l’Universite de Maine les 25 et 26 mars 1994. Ed. J. Blanchard. P., 1995. P. 237−252.

55 Начиная с трудов Дж. Фрэзера антропологи, социологи и психологи обратились к изучению природы сакрального в человеческих сообществах. См.: Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1986; Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994; Balandier G. Anthropologie politique. P., 1969.

56 Schramm P.E. Herrschaftszeichen und Staatsymbolik. Beitrage zu ihrer Geschichte vom dritten zum sechzenten Jahrhundert. Stuttgart, 1954;1956.

57 Наиболее ярким и последовательным сторонником этого направления в отечественной потестологии является М. А. Бойцов. См.: Богщов М. А. Как горожане встречали своего сеньора // Город в средневековой цивилизации. Т. 4. Extra muros: город, общество, государство. М., 2000. С. 65−78- Он же. В шкурах или в пурпуре? К облику варварских королей времен «падения» Римской империи // Искусство власти. С. 46−87- Поблекшее сияние власти: Материалы круглого стола. Отв. ред. М. А. Бойцов. М., 2006; Он же. Величие и смирение. Очерки политического символизма в средневековой Европе. М., 2009.

58 Не случайным представляется тот факт, что темой первой конференции, проведённой созданной в 1992 г. исследовательской группой «Власть и общество» под руководством H.A. Хачатурян, стала харизма королевской власти. См.: Харизма королевской власти. Миф и реальность // СВ. Вып. 58. М., 1995. Эта тема получила продолжение в коллективной монографии: Священное тело короля: Ритуалы и мифология власти / Отв. ред. H.A.

На этом фоне следует отметить достаточно позднее обращение французских исследователей к данной теме, остающейся, по их собственному признанию, аутсайдером по отношению к традициям экономической, социальной или религиозной истории59. Хотя Б. Гене разглядел широкие перспективы проблематики «театра власти» и даже предоставил в распоряжение исследователей богатый источнико-вый материал60, но успехи этого направления во французской медиевистике всё ещё весьма скромны61. У такого «отставания» имеются весьма глубокие идейные корни: французская историографическая традиция опирается на антропологию и делает упор на более широкий социальный контекст ритуалов, в отличие, скажем,.

62 от немецкой школы, где ритуалы изучаются в социологическом ключе .

И здесь мы сталкиваемся с ещё более сложным расхождением в отношении к самому феномену государства между разными историческими школами. Не вдаваясь в политические аспекты вопроса, отметим, что заложенное либеральными отцами-основателями французской исторической школы (Гизо, Тьерри, Мишле и др.).

Хачатурян. М., 2006 (особенно: Хачатурян Н. А. Сакральное в человеческом сознании. Загадки й поиски реальности // Там же. С. 5−16):

59 Об этом отставании и путях его преодоления см.: Aiitrand Fr., Barthelemy D., Contamine Ph. L’espace francais: histoire politique du debut du Xle a la fin du XVe siecle II L’Histoire medievale en France. P. 101−125.

60 Он собрал воедино и опубликовал различные описания парадных въездов королей Франции в города, снабдив издание предисловием и обширной библиографией: Giienee В., LehowcF. Les entrees royales francaises de 1328 a 1515. P., 1968.

61 Изучение во Франции различных политических церемоний имеет либо полемический, либо отрывочный характер, хотя и насчитывает внушительный объём исследований. Назовём лишь наиболее актуальные для нашей темы работы: Antrand Fr. Memoire et ceremonial: la visite de I’empreur Charles IV a Paris en 1378 d’apres les Grandes Chroniques de France et Christine de Pisan // Une femme de lettres au Moyen age. Orleans, 1995. P. 91−103- Blanchard J. Une entree royale II Le Temps de la reflexion. 1984. N 5. P. 353−374- Boureau A. Les ceremonies francaises entre performance juridique et competence liturgique II Annales ESC. 1991. N 6. P. 1253−1264- Idem. Ritualite politique et modernite monarchique. Les usages de l’heritage medieval II L’Etat ou le roi, les fondements de la modernite monarchique en France (XlVe-XVIIe siecles). Ed. N. Bulst, R. Descimon, A. Guerreau. P., 1996; Guenee B. Liturgie et politique: Les processions speciales a Paris sous Charles VI // Saint-Denis et la royaute. P. 2349- Le GoffJ. Le Sacre royal a l’epoque de Saint-Louis. P., 2001; Merindol Ch. Le prince et son cortege. La theatralisation des signes du pouvoir a la fin du Moyen age // Les princes et le pouvoir au Moyen age. Brest, 1993. P. 303−323- Десгшон P. Варфоломеевская ночь и парижская «ритуальная революция» // Варфоломеевская ночь: Событие и споры. Сб. статей / Отв. ред. П. Ю. Уваров. М., 2001. С. 138−189.

62 Об отставании французской школы в области изучения средневековых ритуалов, его причинах и первых попытках преодоления см.: Gauvard Cl. Le rituel, objet d’histoire II Les Tendances actuelles. P. 269−277. демократическое" видение исторического процесса приводит к недооценке глубокой взаимосвязи власти и общества.

Подобная недооценка сказалась, прежде всего, на непонимании феномена государства как объекта целенаправленных усилий людей. При всём прорыве, каким стало 7-томное издание «Истоков нового государства» под руководством Ж.-Ф. Жене, в его основе лежала книга американского специалиста по чиновничеству эпохи Филиппа Красивого Дж. Стрейера «Средневековые истоки современного государства», чей пафос был направлен на акцентирование позитивной роли государства в развитии общества. Он писал о необходимости понять значение морального авторитета верховной власти и нравственных общественных ценностей, воплощённых в ней и защищаемых ею, как важнейшего фактора успехов в построении государства, не сводимого к «легальному насилию». Однако именно эти глубокие идеи, пронизывающие небольшую по объёму, но вдохновляющую книгу, не были поняты большинством медиевистов. Единственным исключением, на мой взгляд, стало исследование отечественного медиевиста Ю. П. Малинина, посвящённое изучению политической мысли во Франции позднего Средневековья, акцент в котором был сделан на этических и нравственных постулатах, пронизывавших всю структуру общественных идей — и сословную этику рыцаря, и правовые концепции власти, и национальное самосознание64.

Как следствие, мало замеченными во французской историографии оказались новейшие тенденции в сфере изучения социально-корпоративных феноменов.

63 Strayer J.R. On the Medieval Origins of the Modern State. Princeton, 1970. Книга была с опозданием переведена на французский язык, а её призыв так и остался «гласом вопиющего», поскольку подвигнул лишь на робкие попытки преодоления разрыва между исследованиями по позднему Средневековью и раннему Новому времени (Strayer J. Les origines medievales de l’Etat moderne. Trad. M. Clement. P., 1979). Об этом пагубном разрыве французских медиевистов с «новистами» и необходимости изучать политическую историю в контексте «большой длительности» см.: Blockmans W. Les origines des etats modernes en Europe, XlIIe-XVIIIe siecles // Visions sur le developpement des Etats europeennes. P. 1−9- KrynenJ. La souverainete royale II Les Tendances actuelles. P. 299−302.

64 Малиннн Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции XIV—XV вв. М., 2000. Глубокие и тонкие наблюдения автора, как и в случае со Стрейером, не были приняты коллегами и докторская диссертация на основе монографии так и не была им защищена. Переиздание этого главного труда Ю. П. Малинина усилиями его учеников может способствовать их большему признанию на новом витке развития медиевистики. См.: Малинин Ю. П. Франция в эпоху позднего Средневековья. Материалы научного наследия / Сост., отв. ред. М. В. Аникиев, А. Ю. Карачинский, В. В. Шишкин. СПб., 2008.

Средневековья, первенство в которых принадлежит немецкой медиевистике65. Особое место для нашей темы исследования имеет фигура немецкого социолога Н. Элиаса, достойного продолжателя М. Вебера, предложившего новаторскую программу интерпретации феномена государства, соединив анализ социальной дифференциации общества с генезисом королевской власти и процессом цивилизации66.

Недооценка роли государства как социального регулятора сказалась на характере французских исследований в области социальной истории. Разумеется, под воздействием «третьих Анналов» во Франции отдавалось должное «социальному воображаемому» как фактору социальной идентификации индивидов и групп, что усилило акцент на культурном контексте социальной стратификации и привело к появлению направления культурной антропологии67. Однако параметры социальной идентификации индивида или группы не сводимы к примату какого-то одного фактора, что приводило бы к обеднению сложной картины социальной действительности. Именно в новейшей отечественной медиевистике проблема социальной идентификации средневекового человека или группы рассматривается в широком междисциплинарном контексте — в синтезе права, экономических параметров, культурных практик и их идейного осмысления68.

В этом плане особенно важны новейшие тенденции в изучении корпораций и различных социальных институций, которые характерны для традиции немецкой.

65 Эксле О. Г. Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья / Пер. с немецкого и предисловие Ю. Е. Арнаутовой. М., 2007.

66 Элиас Н. Придворное общество. Исследования по социологии короля и придворной аристократии, с Введением: Социология и история. Пер. с нем. М., 2002.

67 Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемогоРепина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. С. 21−31.

68 См. коллективные монографии: Социальная идентичность средневекового человека / Отв. ред. A.A. Сванидзе, П. Ю. Уваров. М., 2007; Европейское дворянство XVI—XVII вв. Границы сословия / Отв. ред. В. А. Ведюшкин. М., 1997; Человек XV в.: грани идентичности / Под ред. A.A. Сванидзе и В. А. Ведюшкина. М., 2007; Человек и его близкие на Западе и Востоке Европы (до начала нового времени) / Под общ. ред. Ю. Л. Бессмертного, Г. О. Эксле. М., 2000; В своем кругу. Индивид и группа на Западе и Востоке Европы до начала Нового времени. М., 2003. На эту же тему были проведены конференции и круглые столы. См.: Общности и человек в средневековом мире: Материалы межреспубликанской конференции (Москва, Институт всеобщей истории, 30 сент. — 2 окт. 1991). М.-Саратов, 1992; Средневековое европейское дворянство: от рыцаря к придворному и officier: Круглый стол Ассоциации // Бюллетень Всероссийской ассоциации медиевистов и историков раннего Нового времени. № 8. М., 1997. С. 10−30. исторической школы69. В ней корпорации рассматриваются как стабилизирующие социальные институты, в которых артикулируются, воспроизводятся и репрезентируются специфические групповые системы ценностей. Особое место занимают в новейших, в том числе отечественных, исследованиях мемориальные практики и, в целом, memoria социальных групп как важнейший фактор консолидации и идентификации сообществ70. В отечественной медиевистике с её традициями социально-политического анализа развития общества изучение корпораций опирается на прочную теоретическую базу. Социально-политическая характеристика феномена корпоративизма и теоретическое осмысление понятия «сословий» в средневековом обществе, данные в исследованиях H.A. Хачатурян, была углублена в недавней работе E.H. Кирилловой о корпорациях в Реймсе в раннее Новое время, где органично соединены социально-экономический, политико-юридический и ментально-культурный анализ71. Образцом синтетического подхода к изучению социальной структуры общества может считаться исследование П. Ю. Уварова, в котором органично соединены прежде принципиально несоединимые методики анализа — традиционный объективирующий, антропологический и микроисторический подхо.

На этом фоне во французской медиевистике продолжает господствовать изучение различных культурных практик лишь в контексте истории ментальностей, но вне связи с социальной историей, поскольку корпорации и сообщества восприни.

69 Обзор новейших достижений немецкой школы институционалистов см.: Oexle O.G. Les groupes sociaux du Moyen age et les debuts de la sociologie contemporaine // Annales. Histoire, sciences sociales. 1992. N 3. P. 751−766- Melville G. L’institutionnalite medievale dans sa pluridimensionnalite II Les Tendances actuelles. P. 243−261.

70 См.: Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени / Отв. ред. Л. П. Репина. М., 2003; Арнаутова Ю. Е. От memoria к «истории памяти» // Одиссей. Человек в истории. 2003. М., 2003. С. 170−198- Она же. Memoria: «тотальный социальный феномен» и объект исследования // Образы прошлого. С. 19−37- Время — История — Память: историческое сознание в пространстве культуры / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2007.

71 О понятии «сословие» см.: Хачатурян H.A. Сословная монархия во Франции. С. 28−43- о природе средневекового корпоративизма см.: Она же. Феномен корпоративизма // Общности и человек в средневековом мире. С. 17−23- Она же. Власть и общество. С. 178 188- Кириллова E.H. Корпорации раннего Нового времени. Ремесленники и торговцы Реймса в XVI—XVII вв. М., 2007.

72 Уваров П. Ю. Франция XVI в. См. также его анализ новейших подходов к социальной истории: Согомонов А. Ю., Уваров П. Ю. Парадоксы вывихнутого времени, или как возникло социальное // Конструирование социального. Европа. VXVI вв. / Сост. П. Ю. Уваров и И. В. Дубровский. М., 2001. С. 135−159. маются лишь как нечто навязанное обществу извне, преимущественно властью в целях поддержания господства73. Правда, под влиянием заокеанских исследователей социальной истории Франции раннего Нового времени французские историки стали обращать более пристальное внимание на роль культуры в социальной идентификации индивидов и групп74.

Существенно повлиявший на подходы к политической истории «критический поворот» конца 1980;х гг. знаменовался во Франции одним весьма примечательным изданием-проектом — «Места памяти» под эгидой П. Нора, в котором отразилось понимание роли политического фактора в самой структуре исторической памяти народа, равно как и признание особой культурной роли политических феноменов («Большие Французские хроники», Париж как политическая столица и т. д.), естественным образом очерчивающих рамки «национальной» памяти.

Этот плодотворный поворот к культуре в социальной и политической сферах обязан своим появлением оформлению нового направления в историографии, в том числе в отечественной, которое получило название «новая культурная история», наряду с «новой интеллектуальной историей"76. В рамках этого направления стало возможным существенно трансформировать одну из важнейших для нашего исследования областей знания: вместо истории политических идей и теорий изучать бытование и распространение этих идей, культурный контекст и коллективную пси.

73 Об этом прямо сказано в комментарии К. Говар: Gauvard Cl. Rituel et institutions // Les Tendances actuelles. P. 269−281. О попытках преодоление кризиса см.: Lepetit В. Histoire des pratiques, pratiques de l’histoire II Les formes de l’experience. Une autre histoire sociale. P., 1995; Cerutti S. La construction des categories sociales // Passe recompose. Champs et chantiers de l’histoire / Ed. J. Boutier et D. Julia. P., 1995. P. 224−234. Редким исключением является исследование С. Лузиньяна параметров построения университетской общности. См.: Lusignan S. «Verite garde le roy». La construction d’une identite universitaire en France (XlIIe-XVe siecle). P., 1999.

74 Яркий образец такого нового подхода — труды Ф. Отран о чиновниках во Франции позднего Средневековья. См. также: Huppert G. Le bourgeois gentilhommes: An Essay on the Definition of Elites in Renaissance France. Chicago, London, 1977; Jouanna A. L’idee de race en France au XVIe siecle et au debut du XVIIe siecle. 3 vols. Lille, 1976; Eadem. Devoir de revolte: La noblesse francaise et la gestation de l’Etat moderne (1559−1661). P., 1989.

75 Les Lieux de memoire. Sous la dir. P. Nora. T. I. La Republique. P., 1984; T. II. La Nation. 3 vols. P., 1986; T. III. Les France. 3 vols. P., 1992. См. перевод нескольких статей из этого корпуса: Франция — память. Пер. с фр. Д. Хапаевой. СПб., 1999.

76 См. об этом подробнее: Репина Л. П. «Новая историческая наука». С. 226−247- Уваров П. Ю. Франция XVI в. С. 64−67. В отечественной историографии направление интеллектуальной истории, возглавляемое Л. П. Репиной, ныне является одним из ведущих, оформившись и институционально, в виде Общества интеллектуальной истории со своим периодическим изданием «Диалог со временем». хологию, мифы и символы, а также специфику труда интеллектуалов. Эти новые подходы к культуре способствовали оформлению и такого своеобразного направления, как «культурная история политического», существенно расширившего познавательные возможности изучения феномена власти и формирования государст.

70 ва в Средние века. О его плодотворности свидетельствует четырехтомное издание «Культурной истории Франции», в котором органично соединены в качестве фундаментальных параметров культуры исторические мифы и эволюция языка, формы обучения и производство манускриптов, теология и живопись. Знаменательно, что важное место в «культурной истории» отведено служителям королевской власти — чиновникам — и, в целом, политической культуре как важной составляющей куль.

70 турного ландшафта общества. Справедливости ради следует напомнить, что изучение чиновной среды как одного из «очагов» высокой культуры, в том числе французского гуманизма, имеет во Франции давнюю историю. Начатое в 1970;е гг. усилиями Ж. Уи изучение раннего французского Возрождения добилось к 1980;м гг. и институционального оформления в виде научной группы, и признания коллег.

80 медиевистов, и широких международных контактов .

На этом вдохновляющем фоне расширения эпистемологического поля исследований в области политической истории несколько в стороне находится во Франции такая важная для нашей темы сфера как история права. В отличие от области политических идей, существенно затронутых процессами обновления, история права с трудом включается в структуру новых подходов, неся на себе тяжёлый груз «формально-юридического подхода». Если в конце Х1Х-начале XX вв. ещё.

77 См. подробнее: Репина Л. П. «Второе рождение» и новый образ интеллектуальной истории // Историческая наука на рубеже веков / Отв. ред. А. А. Фурсенко. М., 2001. С. 175 192- Она эюе. Интеллектуальная история на рубеже веков // Новая и новейшая история. 2006. № 1. С. 288−297- Prost A. Sociale et culturelle // Pour une histoire culturelle. P., 1997. P. 143−145.

78 Как удачные образцы плодотворности данного направления можно привести исследования двух коллег, постоянно спорящих друг с другом: Шартъе Р. Культурные истоки Французской революции. Пер. с франц. О. Э. Гринберг. М., 2001 -Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры. М., 2002.

79 Sot M., Boiidet J.-P., Guerreaii-Jalabert A. Histoire culturelle de la France. Sous la dir. J.-P. Rioux et J.-Fr. Sirinelli. T. I. Le Moyen Age. Sous la dir. M. Sot. P., 1997.

80 Об этой группе и параметрах её исследований см.: Pratiques de la culture ecrite en France au XVe siecle: Actes du Colloque international du CNRS, Paris, 16−18 mai 1992, organise en l’honneur de Gilbert Ouy par l’unite de recherche «Culture ecrite du Moyen Age tardif». Louvain-la-Neuve, 1995; Preludes a la Renaissance. Aspects de la vie intellectuelle en France au XVe siecle. Ed. C. Bozzolo et E. Ornato. P., 1992. наблюдалась слаженность в поисках правовой и институциональной истории французской монархии81, то возникновение «школы Анналов» парадоксальным образом привело к 1930;м гг. к кардинальному разрыву между историками права и теми, кто изучал общество в социально-культурном аспекте, хотя в фундаментальном труде М. Блока «Феодальное общество» было отведено подобающее место средневековому праву и даны образцы его социального анализа82. Однако, к 1950;м гг. история права практически полностью отгораживается во Франции от собственно истории, и надолго8″ 5. Лишь редкие правоведы-медиевисты пытались в эти годы в своих трудах создать некоторую общую площадку для диалога между правоведами и историками84. Историки, со своей стороны, также делали шаги в сторону.

85 сближения с правоведами, постепенно апроприируя «правовое поле». Существенные результаты этого сближения можно констатировать лишь к рубежу XX—XXI вв.: усилиями Ж. Кринена, А. Ригодьера, И. Сассье и других историков права, вдохновлённых программой Б. Гёне и Ж.-Ф. Жене, в сферу исторического анализа постепенно входят и правовые аспекты, помогая понять специфику действия правовых норм, особенности средневекового законотворчества и его связь с общим.

81 Chenon Е. Histoire general du droit francais public et prive des origines a 1815. 2 vols. P., 1926;1929; Darest R. La justice administrative en France. P., 1898- Klimrath H. Memoire surles monuments inedits de l’histoire du droit francais au moyen age. Strasbourg, 1835- Martin O. L’Assamblee de Vincennes de 1329 et ses consequences, etude sur les conflits entre la juridiction laique et la juridiction ecclesiastique au XlVe siecle. Rennes, 1909; Olivier-Martin F. Histoire du droit francais des origines a la Revolution. P., 1948; Perrot E. Les cas royaux. Origine et developpement de la theorie aux XlIIe et XlVe siecle. P., 1910; Idem. Les institutions publiques et privees de l’ancienne France jusqu’en 1789. P., 1935; Viollet P. Histoire du droit civil francais. P., 1905.

82 Блок M. Феодальное общество / Пер. с франц. М. Ю. Кожевниковой. М., 2003.

83 В этот период лишь некоторые исследователи, продолжали в своих трудах соединять социально-политическую и правовую историю Средневековья. См.: David M. La souverainete et les limites juridiques du pouvoir monarchiques du IXe au XVe siecle. P., 1954; Ellul J. Histoire des institutions de l’epoque franque a la Revolution. P., 1962; Lot F., Fawtier R. Histoire des institutions francaises au moyen age. 3 vols. P., 1957;1962; Ourliac P. Etudes d’histoire du droit medieval. P., 1980.

84 В их число входили Ж.-Ф. Лемаринье, П.-Л. Тембаль и некоторые другие. См.: Lemarignier J.-F. Le gouvernement royal aux premiers temps capetiens (987−1108). P., 1965; Idem. La France medievale. Institutions et societe. P., 1970; Timbal P.C., Castaldo A. Histoire des institutions publiques et des faits sociaux. 7e ed. P., 1985.

85 Особенно ценными в этом плане представляются труды историка Д. Ршие: Richet D. La France moderne: l’esprit des institutions. P., 1973; Idem. De la Reforme a la Revolition. Etudes sur la France moderne. P., 1991. культурным фоном эпохи86. Не менее важно поставить историю права в контекст собственно политической истории, поскольку это сопряжение позволяет обнаружить истинную природу возникающих правовых норм. Как образец перспективности такого рода сопряжения представляется исследование Г. Бермана о возникновении и складывании западноевропейской правовой традиции, в котором автор связал возникающие правовые новшества с политическими процессами эпохи Вы.

8V сокого Средневековья. Особо хотелось бы обратить внимание на сделанный автором вывод о прямой взаимосвязи политико-правовых структур Высокого и Позднего Средневековья с сущностными элементами права и государства Нового времени, что с иной стороны подкрепляет плодотворность современных подходов историков к исследованию феномена Etat moderne88.

Подлинный расцвет исследований в области права переживает во французской медиевистике изучение различных судебных ритуалов, в которых исследователи обнаруживают не только особый дискурс власти, но и воплощение символических, культурных и ментальных параметров сознания89. Это перспективное направление чётко обозначилось и в российской медиевистике90.

86 Droits savants et pratiques francaises du pouvoir (Xle-XVe siecles). Sous la dir. J. Krynen et A. Rigaudiere. P., 1992; Guillot O., Rigaudiere A., Sassier Y. Pouvoir et institutions dans la France medievale. 2 vols. P., 1994; Rigaudiere A. Penser et construire l’Etat dans la France du Moyen age (XIIIe-XVe siecle). P., 2003.

87 Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. Пер. с англ. М., 1994.

88 Вдохновлённый Дж. Стрейером, автор бросает в адрес учёных XIX в. обвинение в заговоре с целью приуменьшить и замолчать средневековые истоки современных западных институтов, навязав «фальшивую периодизацию истории Запада» (См.: Там же. С. 56).

89 Gauvard Cl. Discipliner la violence dans le royaume de France aux XlVe et XVe siecles: une affaire d’Etat? // Disziplinierung im alltag des Mittelalters und der Fruhen Neuzeit. Wien, 1999. P. 173−204- Eadem. L’Honneur du Roi. Peines et rituels judiciaires au Parlement de Paris a la fin du Moyen age // Les rites de la justice et rituels judiciaires au Moyen age occidental. Ed. Cl. Gauvard et R. Jacob. P., 2000. P. 99−123- Eadem. De la difficulte d’appliquer les principes theoriques du droit penal en France a la fin du Moyen age // Die Entstehung des offentlichen Strafrechts. Wien, 1999. P. 91−120- Eadem. De la theorie a la pratique: Justice et misericorde en France pendant le regne de Charles VI // Revue des langues romanes. 1988. T. 92. N 2. P. 317 325- Eadem. Grace et execution capitale: les deux visages de la justice royale francaise a la fin du Moyen age // BEC. 1995. T. 153. N 2. P. 275−290- Eadem. La justice penale du roi de France a la fin du Moyen age // Le penal dans tous ses etats. Justice, Etats et Societes en Europe (Xlle-XXe siecles). Sous la dir. X. Rousseaux et R. Levy. Bruxelles, 1997. P. 81−112- Eadem. Pendre et dependre a la fin du Moyen age. Les exigences d’un rituel judiciaire // Histoire de la Justice. 1991. N 4. P. 5−24- Jacob R. Images de la justice. Essai sur l’iconographie judiciaire du Moyen Age a l’age classique. P., 1994.

90 Тогоева О. И. «Истинная правда». Языки средневекового правосудия. М., 2006.

Однако в отечественной медиевистике, в целом, мы можем наблюдать сходную картину в области изучения средневекового права: пропасть между историками и правоведами также возникает на рубеже XIX—XX вв., поддержанная последующим чётким разделением дисциплин в системе образования и науки, что привело к практической невозможности диалога между двумя параллельно развивающимися сферами. Радикальный импульс к преодолению пагубного для развития медиевистики разрыва был сделан усилиями О. И. Варьяш, которая создала площадку для регулярных встреч и контактов специалистов, занимающихся политической и правовой историей Средневековья. Заслуживает особого внимания выдвинутый ею тезис о праве как социо-культурном феномене, что побуждало исследователей соединять в своём анализе правовую историю с социальной, политической и культурно-ментальной91.

Это направление отвечало назревшей в целом необходимости синтеза различных дисциплин, на которые распалось в конце XX в. историческое знание («история в осколках»). Деление на историю экономическую, социальную, политическую, правовую, культурную и т. д. привело к утере общего контекста, к складыванию внутри каждого направления своего языка и иерархии авторитетов, что обернулось явным тупиком в осмыслении цельных по своей природе явлений, институций и тенденций в истории.

Наиболее плодотворной площадкой по преодолению этого кризиса исторического знания в домене политической истории стала, на мой взгляд, образованная в 1992 г. исследовательская группа «Власть и общество» под руководством H.A. Хачатурян, которая вначале предложила в качестве синтетического объекта изучения королевский двор как многофункциональный институт, позволяющий изучать специфику властвования и формирование идейных основ королевской власти, формы репрезентации и диалога с обществом, складывание особой политической.

91 Занимаясь исследованиями права на Пиренеях, О. И. Варьяш стала и инициатором создания периодического издания «Право в средневековом мире», куда входят материалы конференций и круглых столов по различным проблемам истории средневекового права и практики. См.: Варьяш О. И. Пиренейские тетради. Право, общество, власть и человек в Средние века. М., 2006; Право в средневековом мире. М., 1996; Право в средневековом: мире. Вып. 2−3. СПб., 2001; Право в средневековом мире. 2007. Сб. статей / Под ред. И. И. Варьяш, Г. А. Поповой. М., 2007; Право в средневековом мире. 2008. Сборник статей. Под ред. И. И. Варьяш, Г. А. Поповой. М., 2008. Нашу оценку этого направления см.: Цатурова С. К. Рец. на книгу: Право в средневековом мире: сборник статей. СПб., 2001. Вып. 2−3 // Средние века. Вып. 63. М., 2002. С. 428−434. культуры и ритуалов. Организуемые этой группой регулярные конференции создали площадку для предметного диалога специалистов в разных областях потестоло-гии92, а выпускаемые ею коллективные монографии синтезируют различные подходы к изучению власти и политического фактора как одного из структурообразующих элементов средневековой общественной системы93. Хотелось бы обратить внимание на преимущество отечественной медиевистики в области изучения феномена королевского двора94 по сравнению с современной французской историографией: сами историки Франции констатируют слабость интереса исследователей к королевскому двору, который вполне соответствует устойчивым историографическим предубеждениям в восприятии феномена власти, и лишь королевские резиденции сделались объектом более пристального внимания ученых, особенно в свя.

95 зи с «прорывами» в археологии .

92 Харизма королевской власти: миф и реальность (1993), Придворная культура эпохи Возрождения и власть (1994), Средневековое европейское дворянство — от рыцаря к придворному и officier (1996), Жизнь двора и его образ в литературе Средних веков и раннего Нового времени (1998), Королевский двор в политической культуре средневекового европейского общества: теория, символика, церемониал (2001), Сакральное тело короля (2003), Власть, общество и человек в средневековой Европе (2006), Империи и этно-национальные государства в Европе в Средние века и раннее Новое время (2008). Анализ эвристических потенциалов и историографических новаций в работе данной группы см.: Цатурова С. К. Рец. на кн.: Двор монарха в средневековой Европе: явление, модель, среда / Под ред. H.A. Хачатурян. Вып. 1. М.: СПб., 2001 // Средние века. Вып. 63. М., 2002. С. 434−439.

93 Каждый из сборников статей снабжён вступительной статьёй H.A. Хачатурян, в которой показаны историографические традиции и эпистемологические перспективы каждой темы: Двор монарха в средневековой Европе: явление, модель, среда / Под ред. H.A. Хачатурян. Вып. 1. М.: СПб., 2001 (Хачатурян H.A. Запретный плод. или Новая жизнь монаршего двора в отечественной медиевистике // Там же. С. 5−30) — Королевский двор в политической культуре средневековой Европы / Отв. ред. H.A. Хачатурян. М., 2004 (Хачатурян H.A. Колесо Фортуны. Праздники и будни монаршей власти // Там же. С. 5−12) — Священное тело короля: Ритуалы и мифология власти / Отв. ред. H.A. Хачатурян. М., 2006 (.Хачатурян H.A. Сакральное в человеческом сознании. Загадки и поиски реальности // Там же. С. 5−16) — Власть, общество, индивид в средневековой Европе / Отв. ред. H.A. Хачатурян. М., 2008 (Хачатурян H.A. Суверенитет, закон и «вся община»: взаимодействие и дихотомия власти и общества // Там же. С. 5−8).

94 Шишкин В. В. Королевский двор и политическая борьба во Франции в XVI—XVII вв.ека. СПб., 2004.

95 Королевский двор изучается ныне во Франции как «место власти», но преимущественно через археологические раскопки или реставрацию, например, Венсенского замка в пригороде Парижа. О некотором возрождении интереса к королевскому двору, вдохновлённому школой Б. Гене см.: Autrand Fr., Barthelemy D., Contamine Ph. L’espace francais. P. 108−109- Moeglin J.-M. Les recherches francaises sur les cours et les residences au bas Moyen Age // Les Tendances actuelles. P. 357−362.

Обозначенные достижения предшествующей историографии поставленной проблемы и современные тенденции в её изучении явились основой для выработки концепции и методики настоящей работы. Она продолжает отечественную историографическую традицию изучения сущностных явлений в истории, системного подхода к проблеме и сопряжения политических факторов с социальными и культурными параметрами общественной структуры. Новизну данного исследования определяет обращение на новом витке развития историографии вновь к истории институтов, с которых, собственно, и зарождалось изучение феномена складывающегося государства в позднее Средневековье, но на новых методологических подходах. При этом впервые в качестве объекта исследования избран институт государственной службы, который рассматривается как комплексное политико-правовое и социо-культурное явление, отражающее сущностные процессы формирования исполнительного аппарата государства и социальной группы чиновничества во Франции ХШ-ХУ вв.

Заключение

.

Государство представляет собой высшую форму организации власти, отличающуюся максимальной абстрацией и деперсонализацией. Изначально присущие любой власти публичные функции достигают своей наибольшей полноты, возможной в конкретный исторический момент. Предметом данного исследования являлось складывание развитого централизованного государства во Франции на его первом этапе — в период позднего Средневековья (ХШ-ХУ вв.) в форме сословной монархии. Поскольку развитое государство отличает наличие устойчивого и разветвлённого исполнительного аппарата как один из его сущностных компонентов, становление аппарата управления входит важнейшей составной частью в процесс государственного строительства. Особенности этого аппарата во Франции в ХШ-ХУ вв. свидетельствуют о специфике данного этапа в развитии государства.

В самом начале и в известной мере до конца исследуемого периода мы имеем дело с его ещё эмбриональной формой, с архаичным государством: небольшая численность чиновников, слабый охват институтами управления территории королевства, неразвитость инструментов властвования, сохранение патримониального и личностного характера власти монарха, узкая идейная база властных полномочий исполнительного аппарата. Ткань исследования составляет анализ процесса усиления государства во всех формах — увеличение аппарата управления за счёт институционального оформления множащихся публичных функций в различные ведом-С1ва и службыедва сдерживаемый рост численности чиновниковавтономизация управления от персоны монарха (оседание чиновников в Париже как в политическом центре власти) — трансформация характера власти короля в сторону укрепления публично-правовых основрасширение публичных функций должностных лиц и их правовых гарантийвозникновение бюрократических процедур и, как следствие, лимитов полномочий монархаповышение общественного статуса корпуса должностных лиц и укрепление идеологических основ королевской власти.

Новизна исследования заключается в необычном ракурсе — рассмотрение складывания исполнительного аппарата и социальной группы чиновников через призму института службы как сложного политико-правового и социо-культурного явления, что существенно расширяет эвристические горизонты темы. Системное рассмотрение института службы выявило его разноплановую и тесную генетическую связь с общественной структурой. При этом сам объект исследования отличает изначально заложенная противоречивость — сочетание в нём конкретно-исторических особенностей и вневременных черт сферы управления.

Исследование процесса складывания исполнительного аппарата королевской власти во Франции в эпоху позднего Средневековья выявило эти особенности, присущие бюрократической сферы власти и раскрывающие как специфику конкретно-исторического периода или региона, так и вневременные черты, что придаёт исследуемой теме не только конкретно-исторический, но и философско-теоретический смысл, демонстрируя научные перспективы изучаемой проблемы. Прежде всего, научная перспектива открывается в контексте дальнейшей преемственности возникших в исследуемое время институтов государственного управления с их институциональными, правовыми, политическими и культурными характеристиками. Столь же перспективными являются выявленные в исследовании особенности складывающейся социальной группы чиновников, которые получили дальнейшее развитие в новое и новейшее время и должны привлечь внимание исследователей в качестве истоков многих позднейших явлений.

Как показало проведённое исследование, уже на первом этапе зарождения исполнительного аппарата мощно заявляет о себе вневременная специфика бюрократической сферы, которая в разные периоды проявляется в различных формах. К числу этих фундаментальных особенностей принадлежит автономность бюрократической сферы власти, её замкнутость, усиленная принципом секретности работы, корпоративизм и корпоративная солидарность в характере функционирования, в комплектовании, в этике и культуре службы.

Анализ процесса раскрыл общественный потенциал феномена государства как динамично развивающейся структуры со своими специфическими механизмами и как мощного рычага трансформации всего общества. Становление государства потребовало различных форм и стратегий легитимации верховной светской власти, в которых нашли отражения усилия и чаяния всего общества, проделавшего сложный путь для принятия государственного аппарата как необходимого средства поддержания мира, порядка и справедливости для всех. Становление государства кардинально меняло общественные нравы и политическую культуру путём утверждения ненасильственных и правовых форм разрешения конфликтов, умения договариваться и «жить вместе», ценности мира, порядка и защиты интересов всех членов общества.

Изучение процесса становления государственного аппарата во Франции XIII—XV вв. обнаружило как специфику французского варианта развития централизованного государства, так и общие тенденции, присущие данному явлению. Какими средствами воздействия, какими инструментами властвования обладало вначале государство? Его статус, авторитет и престиж основывались вначале только на моральных ценностях — на защите слабых и обиженных, на роли независимого и стоящего над схваткой арбитра в разрешении споров и конфликтов, на функции гаранта общего интереса жителей королевства. Выражением узости средств властвования является преобладание на данном этапе судебной прерогативы монарха и, как следствие, судебных ведомств в аппарате управления, когда верховная судебная палата королевства (Парламент) находилась на вершине иерархической структуры исполнительного аппарата короны Франции. Моральные ценности стали мощным рычагом развития и укрепления государственного аппарата, расширяясь по мере признания их в обществе, которое всё чаще и охотнее прибегало к заступничеству и посредничеству короля и его служителей. Именно эти моральные ценности определили во многом этику государственной службы и стратегии идентификации чиновников: идеи гражданского гуманизма, защита слабых, культ милосердия, принцип равенства всех перед законом, императив общего блага и противодействие угрозам «частного интереса».

Они же. лежали в основании декларируемого идеала чиновника: нестяжательство, преданность интересам службы, независимость от иных обязательств, «профессиональные» добродетели и достоинства как обязательный критерий при получении должностей. Преобладание моральных ориентиров в стратегиях укрепления королевской власти на этом первом этапе предопределило особое внимание к нравственному облику чиновников, к их незапятнанной репутации, к поддержанию служебного рвения.

Монархический культ стоящей над всеми обезличенной и абстрактной силы порядка, милосердия и справедливости выражал изначальную узость средств властвования, но он пережил монархию и преобразился в моральный авторитет как политический капитал верховной власти, в различные формы уважения и защиты государственных символов и институтов как неотъемлемый атрибут соврехменного государства, что в иной форме апеллирует к изначальному протекционистскому статусу верховной власти как силы справедливости и порядка, как гаранта защиты общего интереса.

Зарождение публично-правовых основ королевской власти соединялось в исследуемый период с сохраняющимися частноправовыми и личностными элементами во всех сферах управления — в области полномочий, в формах комплектования, в стратегиях репрезентации чиновного аппарата. Это соединение выражалось в функциях должностных лиц «представлять персону монарха» в его публичных властных прерогативахв номинации «образ королевского величества" — в статусе неприкосновенности при исполнении и квалификация нападок на чиновников как «ущерба королю" — в стратегиях репрезентации через уподобление «публичной персоне монарха» (порядок шествия, атрибуты профессиональной деятельности, одеяние служителей короны) — в идентификации с помощью «верности королю», «частей тела короля», декларируемой связи с «неумирающим телом» государства. Это явилось стратегией укрепления властных полномочий, и повышение авторитета службы короне Франции, способствуя легитимации складывающегося исполнительного аппарата через тесную нерасторжимую связь с персоной короля.

Такое известное переплетение двух казалось бы взаимоисключающих принципов власти являлось ещё одним знаком архаичности исследуемого государства, признаком первой стадии его становления. Вместе с тем, несмотря на поступательное усиление публично-правового характера королевской власти, личностный и частноправовой компонент будут сохраняться и впредь, при абсолютной монархии, и даже после отмены монархического строя как один из сущностных элементов государственной «машины». Роль монарха как независимого арбитра, как «последнего прибежища» в поиске справедливости для всех остаётся в функциях главы любого государства, будь то исключительная прерогатива помилования преступников, будь то прямое заступничество и личное вмешательство в общественно значимые конфликты. В этом контексте сохранение личностного компонента власти не снижает степени развитости исполнительного аппарата государства, но каждый раз преломляется в динамичный конфликт двух форм управления — авторитарного и коллегиально го.

Констатируемое наличие уже на раннем этапе этих двух форм управления помогает понять долю участия самих чиновников в процессе построения государственного аппарата и конкретное проявление общих тенденций. Общим для начального этапа складывания государственного аппарата в Западной Европе было активное и решающее соучастие знатоков права и практиков службы из ближайшего окружения короля в создании бюрократических институтов. Но во Франции это соучастие характеризовалось наибольшей широтой. Французский вариант развития исполнительного аппарата королевской власти характеризовался первоначальной узостью социальной базы монархии и наличием сильных соперников у короля в лице знати и грандов, что предопределило особенно тесный союз королей Франции с корпусом королевских должностных лиц как стратегию расширения социальной опоры монархии и защиты прерогатив монарха от посягательств иных носителей политической власти.

Исследование процесса становления аппарата управления открыло внутренние глубокие механизмы этого союза и его последствия. Служители короны были самыми последовательными и рьяными сторонниками, королевского «абсолютизма» и суверенитета, неподвластности короля никакой иной власти на земле, включая независимость и от общественного мнения. Эта известная позиция чиновников находит реальное объяснение в тесной взаимосвязи их статуса, прерогатив и авторитета со статусом, прерогативами и авторитетом монарха, выраженной в праве ведомств «представлять персону короля» и отправлять его главные публичные функции. Как следствие, чиновники были лично заинтересованы в расширении и укреплении власти короля, от которой зависели их личный авторитет, материальное благополучие и общественный статус. Исследование показало, как. сами чиновники «строят государство» в своих интересах, способствуя тем самым укреплению бюрократической сферы, усилению её публично-правовых основ, автономиза-ции от иных политических сили эти интересы оказались выгодны для верховной власти. Из этого союза органично вытекает присущая бюрократии вневременная черта — смешивать свой личный интерес с государственным и не делить их, выдавая частный интерес чиновников за «общий интерес» государства.

Однако силу и «абсолютный» характер власти монарха придавала система ограничений полномочий короля, исходящая из самого бюрократического поля, в полном согласии с теоретическими концепциями о легитимности верховной власти, определяемой через наличие лимитов. Опора монархии на юридический капитал в деле утверждения публично-правового характера королевской власти, педалирование идеи общего блага для перетягивания на сторону короны функций защиты «общей воли» способствовали делегированию публичных прерогатив ведомствам и службам короны, внедрению разветвлённых бюрократических процедур в инструменты властвования. Служа целям укрепления позиции монарха и легитимации его публичных функций, эти делегированные прерогативы и внедрённые процедуры способствовали созданию лимитов полномочий короля во всех сферах управления — в законотворчестве, в комплектовании корпуса должностных лиц, в распоряжении средствами казны, — исходящих из самого бюрократического поля власти. Контролируя и лимитируя действия короля, чиновники выступают от имени закона и общего интереса, присваивая себе публичные функции монархии и позиционируя монарха как носителя «частного интереса».

В широте этих прерогатив и процедур исполнительного аппарата сказалась специфика французского варианта развития, когда король Франции, имея сильных конкурентов, нуждался в создании «сдержек и противовесов» для защиты от давления грандов, кланов и клиентел, для «игры на противоречиях» и возможности отмены силой навязанных решений. Кодекс должностного поведения чиновника и контракт с королём, бюрократические процедуры комплектования и вступления в должность, запрет фаворитизма и конкурсный отбор, проверка указов на предмет «опасных новшеств» и сохранение «памяти» государства, обезличенность и опо-средованность форм вознаграждения, стратегия политической нейтральности опирались на защиту королевской администрации от незаконного вмешательства иных сил в сферу управления. Именно в силу этих ограничений полномочий короля1 французская монархия была и признавалась современниками наиболее устойчивой" и могущественной. Однако это не только усиливало зависимость монарха от его исполнительного аппарата, но и создавало механизмы автономизации последнего от персоны короля. Автономизация исполнительного аппарата, являясь следствием сложного утверждения приоритета французского монарха в ситуации наличия сильных соперников, раскрывает вневременную специфику бюрократического поля власти, действующего в качестве коллегиального, безличностного и публично-правового механизма властвования.

Превращение корпуса королевских должностных лиц в отдельную социальную группу диктовалось особенностями общественной структуры средневекового общества, в котором каждая профессия, страта или группа организовывались в корпорацию для реализации своих прав, прерогатив и привилегий через групповую солидарность. Этот корпоративизм средневекового общества и логика формирования средневековых элит сказались на формах конституирования чиновного дворянства: корпоративные формы воспроизводства и распределения материальных благ, складывание прав чиновников на занимаемые должности в перспективе наследования и продажи, выработка общих достоинств и добродетелей, единый образ жизни и идентификация через специфическую «работу», общие ценности и культура — всё это сплачивало служителей короны в однородную группу. Однако корпоративизм, будучи особенностью средневековой социальной структуры, присущ бюрократии в целом, поскольку вытекает из специфики её общественного положения. С другой стороны, конституирование чиновников в отдельную социальную группу открыло новые сферы вмешательства государства в социум (санкция верховной власти для установление социального статуса) и внесло вклад в культуру общества: новая ценность образования и книг, авторитет труда чиновника на «общее благо», конкурирующий с авторитетом оружия и воинскими ценностями.

Наконец, императив общего блага, лежащий в основании строящейся структуры исполнительного аппарата королевской власти, нашёл воплощение в этике государственной службы, отражающей как специфику французского варианта развития государства, так и особенности бюрократии как социальной группы. Будучи идейной основой утверждения статуса и авторитета корпуса королевских должностных лиц, принцип защиты общего блага воплотился в стратегии политической нейтральности, в риторике бескорыстия службы, в императиве милосердия, равенства и справедливости как неотъемлемых атрибутов бюрократической сферы власти.

Формирование исполнительного аппарата короны Франции и складывание социальной группы чиновников представлено в исследовании как результат столкновения разнонаправленных и по-разному мотивированных целей и воли социальных агентов, действующих в конкретных и постоянно меняющихся политических обстоятельствах и внутри определённого поля, отличающегося своими границами и специфической логикой развития. Комплексный подход к институту службы потребовал вычленения частей единого целого и их рассмотрения в статике и динамике. «Места разрывов» отчётливо видны в неизбежных и знаковых повторах, когда одно и то же явление — правовая норма, административная или культурная практика, учёная идея или топос массовых представлений — рассматриваются в различных контекстах, что раскрывает их глубину и многозначность. Такой ракурс исследования открывает новые эвристические горизонты научных изысканий в сфере политической истории.

Прежде всего, соединение законодательных норм, административной практики и идеологических концепций показало, что исследование их изолированно приводит к обеднению и даже искажению смысла. Законодательные нормы невозможно до конца понять вне того общего идейно-культурного контекста, в котором они создаются и функционируюти наоборот, в отрыве от сферы реальной политики и социальной практики высокие учёные идеи и массовые представления теряют свой конкретный смысл в качестве форм осмысления складывающегося государства, отражения административной практики и действенного механизма воздействия на власть. Соединение их в едином поле исследования обнаружило тесную взаимосвязь между законотворчеством, административной практикой и политической культурой эпохи. Такой ракурс исследования плодотворен и для иных периодов и явлений истории, поскольку помогает понять истоки, формы реализации и осмысления политико-юридических и социо-культурных феноменов.

Это комплексное и системное исследование истории государственных институтов во Франции позднего Средневековья вносит вклад в фундаментальную проблему потестологии — в осмысление форм и характера взаимосвязи власти и общества. При данном подходе она предстаёт глубже и многограннее, чем исключительно способность общества к самоорганизации и воздействию на власть путём прямого соучастия в сфере управления. Влияние общества на сферу управления не сводится только к действенному контролю (политические движения, восстания, проекты реформ) и разделу политического капитала. Связь власти с обществом предстаёт более глубокой и многосторонней, поскольку власть — это люди, пришедшие управлять и сформированные общественными ценностями, культурными кодами и идейными установками данного общества. Культура общества активно и действенно влияет на культуру власти и наоборот, формируя особую бюрократическую вневременную культуру управления как служения общему благу, понимаемого в каждую эпоху по-разному. Не стоит также забывать и о фундаментальном для любой власти вопросе о её легитимности: легитимность как опора власти включает в себя в качестве обязательного элемента факт её признания в обществе, что заставляет носителей власти считаться с общественным мнением и в той или иной форме учитывать его. В этом контексте становление и развитие государства оказывается результатом представлений, идей, ценностных установок и чаяний всех сло-ёв общества, отражая не только высокие учёные концепции, но и массовые представления людей эпохи. Такой ракурс смягчает традиционное для историографии противопоставление власти и общества как двух соперничающих и отделённых друг от друга политических сил и придаёт подлинное значение политической культуре как структурообразующему фактору развития власти и общества. Наконец, рассмотрение власти и общества как двух разных и противоборствующих структур верно лишь частично, поскольку не учитывает общность их конечных целей — защиту общего блага, поддержание мира и порядка, гарантии справедливости для всех. Проделанный в исследовании системный анализ складывания исполнительного аппарата французской монархии показал глубокую и тесную связь властных институтов с социальным устройством общества, при примате последнего. Структура власти оказывается напрямую зависимой от общества, в большей степени, чем наоборот. При таком подходе власть предстаёт зеркалом общества (его социальных, политических и культурных параметров), что сообщает проделанному исследованию и предложенной в нём методологии научную и общественную значимость.

Этапы оформления ведомств и служб короны Франции.

Наименование ведомства Дата оформления (хартии).

Палата счетов 1320.

Парламент 1345.

Палата прошений Дома 1346.

Королевский совет 1346.

Монетная палата 1348.

Канцелярия 1361.

Ведомство вод и лесов 1376.

Налоговая палата 1389−1390.

Казначейство 1390.